Попытка Суллы реформировать республику на основах олигархии не удалась. Более того, дезинтеграция римской общественной и политической жизни в условиях возвышения нескольких взаимосвязанных олигархических группировок стала еще ощутимее. Характерными чертами римской жизни и политики в середине I в. стали дезорганизация гражданства и власти, коррупция и насилие. Заговор Катилины, I триумвират, трибунат Клодия, фактически единоличное правление Помпея стали новыми потрясениями для Римской республики. Особое значение в череде этих событий имела диктатура Гая Юлия Цезаря.

В оформлении власти Цезаря и укреплении его положения в государственно-правовой системе Рима можно выделить несколько этапов. Первый — начальный этап его политической карьеры — охватывает 84—61 гг. Именно в это время, на наш взгляд, оформилась идеология и политическая практика того явления, которое позднее историки назовут диктатурой Цезаря: проявилась жажда военной славы, сложился героический образец, произошло оформление лидерских качеств и рождение императорской харизмы. Своеобразным прологом активной политической деятельности на основе уже сложившихся взглядов и принципов была испанская кампания Цезаря. Второй период — время закрепления политического лидерства — охватывает 60—52 гг. В это время окончательно оформился образа новой героической личности и закрепилось лидерство Цезаря в политической жизни Рима. Третий период важен прежде всего тем, что в результате политической деятельности Цезаря его государственно-политические идеалы и принципы реальной политики, его положение в структуре римской власти оказались приняты большей частью римского общества. Этот период охватывает 52—44 гг.

 

1. Оформление и государственно-правовые прерогативы власти Гая Юлия Цезаря в период его диктатуры

Фигура Юлия Цезаря долгое время оставалась незаметной в политической жизни Рима, хотя свою общественно-политическую карьеру он начал довольно рано. Этот период общественно-политической жизни Цезаря оценивается в исторической литературе, как правило, либо с телеологических позиций, когда все поступки представляются осуществлением заранее определенных целей; либо как время деятельности Цезаря, связанной с движением популяров. Ни первая, ни вторая оценки, на наш взгляд, не отражают действительного положения. Телеологические оценки, безусловно, продиктованы античной традицией и, прежде всего, позицией Цицерона, который неоднократно подчеркивал, что Цезарь стремился к единоличной власти чуть ли не с юношеских лет (Cic. Phil., V, 18; ср.: Suet. Iul., 9, 30, 5; Dio Cass., XLIII, 25). Однако уже в античности такие суждения были подвергнуты некоторому сомнению. Плутарх обратил внимание на то, что Цицерон был первым из современников, кто заговорил о заранее определенных Цезарем политических целях. Хотя сам Плутарх охотно пересказывал это (Plut. Caes., 6) и не отрицал общего стремления Цезаря к захвату власти, все-таки сомневался в том, что подобные планы могли сложиться в юношеском возрасте, а оценки Цицерона имели объективный характер (Plut. Caes., 4).

Представления о союзе Цезаря с популярами и его демократических симпатиях оформились главным образом во второй половине XIX в. Во многом они были продиктованы отношением новейших историков к общественно-политическим реалиям своего времени, выдержаны в либерально-демократическом духе и имели публицистический, даже модернистский характер. Еще К. Маркс подчеркивал, что интерес к образу Цезаря был вызван именно «злобой дня». Идеализированный образ Цезаря, государственного деятеля, основы власти которого изначально имели надклассовый и демократический характер, был создан Т. Моммзеном и затем во многих аспектах воспринят последующей западноевропейской и отечественной историографией. С резкой критикой такого подхода выступил в свое время К. В. Нич, позднее — Г. Ферреро, затем более сдержанно, но в том же направлении — Г. Страсбургер, Р. Сайм, Дж. Бэлсдон; среди отечественных историков — Р. Ю. Виппер, Н. А. Машкин и С. Л. Утченко.

Впервые имя Цезаря упоминается в источниках в связи с избранием его фламином Юпитера — flamen Dialis. Традиционно это событие относится к 84 г. Таким образом, Цезарь заявил о себе в возрасте почти 16 лет, если учитывать общепринятую дату рождения Цезаря, представленную его биографами — Светонием и Плутархом (Plut. Caes., 1; Suet. Iul., 1), а также Аппианом. Правда, Веллей Патеркул сообщал, что это было назначение консулов Мария и Цинны (Vell., II, 43,1). Известно, что их совместное консульство приходилось на 86 г. Следовательно, либо в сообщении Веллея хронологическая неточность, либо Цезарь получил должность жреца по крайней мере на 2 года раньше — в 14 лет. В том же фрагменте Веллей подчеркивал, что Цезарь был «paene puer — почти ребенок». Т. Моммзен считал невозможным принять это условие, т. к., по его мнению, вряд ли Цезарь был пригоден в детском возрасте для должности жреца. Это довольно зыбкий аргумент, поскольку известно, например, что в жрицы Весты девочек посвящали с 6 лет.

Должность жреца не давала ни политических преимуществ, ни особых политических перспектив. Однако это была совершенно определенная заявка на участие в общественной жизни и, видимо, вполне соответствовала политическим амбициям юного Цезаря, поскольку год спустя (Suet. Iul., 1) он расторг помолвку с дочерью безвестного римского всадника Коссутия и женился на Корнелии — дочери Цинны, соратника и сподвижника Гая Мария. Это не было простым желанием эпатировать римское общественное мнение, как иногда этот шаг расценивается в исторической литературе, не было проявлением демократических симпатий или сознательным стремлением опереться на популяров и демократические силы римского гражданства и заручиться их поддержкой в политической борьбе. Вряд ли в столь юном возрасте Цезарь, аристократ по происхождению, представитель древнейшего патрицианского рода Юлиев, мог осознанно руководствоваться подобным политическим расчетом и совершить такой выверенный политический шаг. В этом плане можно принять аргументацию С. Л. Утченко, который объяснял расторжение помолвки исключительно ритуально-процессуальными нормами, поскольку женой фламина Юпитера могла быть только представительница патрицианского рода. Имея в виду этот аргумент, тем не менее еще раз подчеркнем, что это было главным образом не более чем стремление вмешаться в политические события и заявить о себе. Цезарь не имел в это время ни четких политических пристрастий, ни четкой политической ориентации. На это указывают факты его общественно-политической и личной жизни вплоть до 65 г.

В 82 г. Цезарь вынужден был бежать из Рима, подвергнув себя добровольному изгнанию. Он опасался преследований диктатора Суллы, т. к. отказался выполнить его требование и развестись с Корнелией. При этом Цезарь потерял должность жреца, приданое жены и родовое имущество (Suet. Iul., 1, 2). Начиная с Т. Моммзена, в исторической литературе утвердилось мнение, что за всеми этими поступками незрелого юноши кроется проявление открытой антисулланской демократической оппозиции. На наш взгляд, нет оснований говорить о подобных настроениях. Во-первых, это могло быть продиктовано личными мотивами. Во-вторых, требование Суллы о разводе было направлено не столько лично против Цезаря, сколько против марианцев, на что указывал Плутарх (Plut. Caes., 1). Важен, наконец, и тот факт, что Цезарь бежал к Марку Минуцию Терму (Suet. Iul., 2) — сулланскому претору 81 г. и пропретору провинции Азия, а не к Квинту Серторию, например, который был одним из виднейших вождей марианской оппозиции, осуществлял с 83 г. наместничество в Испании и превратил эту провинцию в центр антисулланской эмиграции (Sail. Hist., V, 18; ср.: Арр. В. С., I, 97; 108). Притом что Серторий оценивался Т. Моммзеном и его последователями как сторонник «народной партии» или даже как борец за создание подлинно демократической, гуманной и просвещенной республики, кажется более чем странным, что Цезарь не воспользовался ситуацией и не отправился к нему. И позднее, в 78 г., Цезарь служил в Киликии под командой бывшего сулланца — Публия Сервилия Ватии Исаврийского. Наконец, находясь на Востоке, Цезарь некоторое время жил при дворе царя Вифи-нии Никомеда, что само по себе симптоматично и, как говорил Све-тоний, не украшало его репутации (Suet. Iul., 2; 49).

В 78 г. Цезарь вернулся в Рим, но не выступил открыто против сулланской конституции и установленного Суллой режима, как это сделал Марк Эмилий Лепид (Cic. In Cat., III, 24; Liv. Per., 90; Plut. Pomp., 16; Арр. В. С., II, 107), который в качестве консула 78 г. добился, например, восстановления дешевой раздачи хлеба римским беднякам, опирался на землевладельцев — ветеранов Мария, разоренных сулланскими ветеранами. Источники очень смутно говорят нам об отношении Цезаря к этим событиям. Лишь Светоний упоминал о попытке Лепида привлечь Цезаря на свою сторону, которая осталась, однако, безрезультатной (Suet. Iul., 3). Кажется, совершенно прав был С. Л. Утченко, который подчеркивал, что это была вполне сознательная позиция Цезаря. Принимая этот общий тезис, мы считаем возможным еще раз отметить, что это была позиция «надпартийная», не связанная принципиально с интересами антисенатской оппозиции.

Вернувшись в Рим, Цезарь попытался начать карьеру юриста. В 77 г. он выступил с обвинением виднейшего сулланца — консуляра 81 г. Гнея Долабеллы (Plut. Caes., 4; Suet. Iul., 4; Арр. В. С., 1,100) — в вымогательстве во время наместничества в Македонии, а в 76 г. пытался привлечь к судебной ответственности другого сторонника Суллы — Публия Антония (Plut. Caes., 4). Обвинение в суде было обычным политическим дебютом для молодых аристократов — средством обратить на себя внимание и начать карьеру политика. Хотя эти процессы и имели некоторую политическую окраску, однако и этот шаг нельзя рассматривать как демонстрацию принципиального или, по оценкам некоторых современных исследователей, «наступательного демократизма» Цезаря. Цезарь, видимо, мало был заинтересован в успехе дела и первый процесс проиграл (Долабеллу защищали Гай Аврелий Котта и Квинт Гортензий — Plut. Caes., 4; Suet. Iul., 4; ср.: Vell., II, 43, 3); второй — не довел до конца. Строго говоря, дело Публия Антония вообще не дошло до суда: обвиняемый обратился за защитой к народным трибунам (Plut. Caes., 4). Эти не вполне успешные акции, безусловно, не добавили Цезарю политического веса в среде римских популяров; кроме того, вызвали недовольство сулланцев, а у сената выработали отношение к Цезарю как к безобидному и безопасному политику. Однако они принесли ему некоторую известность (Plut. Caes., 4; Suet. Iul., 55). По всей видимости, именно это и было непосредственной целью Цезаря. Подтверждением нашей мысли является и его намеренно вызывающий стиль жизни в данное время.

Но, судя по всему, ни выступления в суде, ни общественное мнение (Plut. Caes., 4) не имели для него самого в данный момент принципиального политического значения. На это указывает и следующий факт его биографии. В 74 г. Цезарь был избран на должность военного трибуна. Избрание проходило в народном собрании, которое предпочло его кандидатуру кандидатуре Гая Помпилия (Suet. Iul., 5). Плутарх подчеркивал, что это событие стало первой демонстрацией народных симпатий к Цезарю (Plut. Caes., 5). И Цезарь оценил это признание: он помогал восстановить власть народных трибунов, способствовал возвращению в Рим сторонников Лепи-да (Suet. Iul., 5). Тем не менее для самого Цезаря «любовь народа», по-видимому, мало, что значила: он предпочел служить в Ки-ликии под началом сулланца Луция Лициния Лукулла, а не Марка Аврелия Котты, который был к тому же его родственником по материнской линии. В римской общественно-политической жизни все эти события, видимо, также не имели заметного значения, т. к. о деятельности Цезаря между военным трибунатом и квестурой (74—68 гг.) источники практически ничего не сообщают. Следует думать, что его политическая роль и политический вес в римском обществе все еще оставались незначительными.

Официальное положение государственного функционера Цезарь получил в 32 года при обычном возрастном цензе, установленном в 81 г. законом Суллы — lex Cornelia de magistratibus, в 37 лет. На 68 г. он был избран квестором. По закону Суллы о магистратурах эта должность позволяла занять место в сенате. С этого времени началось его восходящее продвижение по политической лестнице. В исследовательской литературе иногда высказывается мнение, что именно с квестуры начал оформляться дальновидный политический план Цезаря по захвату власти. В подобных суждениях чувствуется отголосок телеологических оценок личности Цезаря. У нас нет оснований для подобных суждений. Сведения источников позволяют говорить лишь о том, что и после избрания в квесторы главной задачей Цезаря была попытка расширить собственную популярность, причем не столько за счет продуманной «партийной» программы действий, сколько за счет традиционных способов, например щедрости (Plut. Caes., 4; 5). Наиболее ярким политическим выступлением Цезаря этого периода была похвальная речь — laudatio, произнесенная им на похоронах его тетки Юлии — жены Гая Мария Старшего (Plut. Caes., 5; Suet. Iul., 6). Это, безусловно, была марианская демонстрация. Вместе с тем вряд ли можно говорить о ее принципиальной демократической направленности, как это пытаются порой представить некоторые современные исследователи. Более того, по содержанию laudatio, частично приведенному Светонием (Suet. Iul., 6), можно заметить, что выступление Цезаря было выдержано в антидемократическом и антиреспубликанском ключе: Цезарь говорил о неприкосновенности и влиятельности рода Юлиев, которые равны царскому положению и которые позволяют претендовать на особую роль в государстве. Показательно, что примерно в это же время, после смерти Корнелии (67 г.), Цезарь женился на Помпее — внучке бывшего диктатора Луция Корнелия Суллы (Plut. Caes., 5; Suet. Iul., 6, 2).

Нетрудно заметить, однако, что при всем стремлении Цезаря к популярности он пока еще оставался на вторых ролях, занимал уравновешенную и даже двусмысленную политическую позицию, что позволяло ему балансировать на настроениях популяров и оптиматов. В пересказе Светония сохранились сетования самого Цезаря перед статуей Александра Македонского в 67 г. на нестабильность собственных позиций (Suet. Iul., 7).

Важную роль в формировании политической практики и политической идеологии Цезаря сыграли события середины I в., связанные с именами Гнея Помпея и Луция Сергия Каталины. Помпеи был старше Цезаря всего на 6 лет, но к 67 г. сумел достичь многого: сын консула, крупный земельный собственник, полководец, сражавшийся на стороне Суллы против марианцев и прославившийся многими военными успехами, неоднократный триумфатор, наконец, консул, избранный на должность без прохождения соответствовавших магистратур, Помпеи был признан и отмечен почетом и уважением как в сенатских кругах, так и большинством римского гражданства. Цицерон чрезвычайно высоко оценивал заслуги Помпея перед государством в это время. Он говорил, что Помпеи чаще сражался с врагами в открытом бою, чем другие в судебных заседаниях; провел больше войн, чем другие прочитали о них; выполнил больше государственных поручений, чем другие желали выполнить; не знал военных поражений и считал не годы службы, а триумфы (Cic. Pro leg. Man., 28, 5—16). Цицерон не называл имен при этом сравнении, но оно было явно не в пользу Цезаря.

В 67 г. Цезарь поддержал закон Габиния, а в 66 г. — закон Манилия, предоставлявшие Помпею дополнительные чрезвычайные практически неограниченные полномочия для ведения военных действий в Средиземноморье и Азии. В античной традиции существует несколько свидетельств, объяснявших политический шаг, предпринятый Цезарем, но все они концентрируют внимание на субъективной стороне его поступка. Плутарх очень коротко (Plut. Pomp., 25), Дион Кассий более развернуто поясняли, что главным мотивом в решении Цезаря было его стремление удовлетворить личные политические амбиции. Так, Дион Кассий утверждал, что Цезарь сознательно шел на создание прецедента: он поддерживал законы, принятые в интересах Помпея, имея в виду, что они будут проходить через народное собрание, и эта поддержка укрепит его позиции среди популяров; сам же он получит возможность в дальнейшем добиваться подобного положения (Dio Cass., XXXVII, 3). Свидетельства античных авторов красноречивы, но они составлены на основе исторической ретроспективы и в контексте распространенной в античности телеологической концепции. Остается все-таки неясным вопрос, в чем состоял в данном случае конкретный политический расчет Цезаря. Ведь было совершенно очевидно: в результате принятия lex Gabinia и lex Manilia Помпеи приобретал исключительное положение в государстве, которое не соответствовало принципам римского республиканизма и римского демократизма. Современники отчетливо осознавали это несоответствие: консуляры Квинт Лутаций Катул и Квинт Гортензий, например, выступали против принятия этих законов (Cic. Pro leg. Man., 51— 52; ср.: Plut. Pomp., 30), а непосредственный свидетель событий, Саллюстий, говорил, что они нанесли смертельный удар демократии и что могущество Помпея внушало страх (Sail. Cat., 19; 39). В римском общественном мнении получил распространение афоризм о том, что Помпеи из навархов метит в монархи (Plut. Pomp., 25). Веллей Патеркул, имея возможность дать ретроспективную и взвешенную оценку, подчеркивал, что закон Габиния «распространил власть одного человека почти на весь мир — paene totius terrarum orbis imperium uni uiro deferebatur» (Vell., II, 31, 3).

В возникшей политической коллизии обращают на себя внимание несколько обстоятельств. Первое состоит в том, что в отношении к принятым законам, по крайней мере к инициативе Манилия, совпали позиции Цезаря и Цицерона — явного сторонника сената (Cic. Pro leg. Man., 15; 17—19). Второе обстоятельство касается политической деятельности Цезаря в период отсутствия Помпея в Риме. Известно, что во время восточного похода Помпея Цезарь сблизился с его давним соперником Крассом. Против Помпея, по существу, был направлен аграрный законопроект П. Сервилия Рулла, выдвинутый в конце 64 г. и, по мнению современников, поддержанный Цезарем. О том, что Цезарь поддерживал этот законопроект, недвусмысленно намекал Цицерон в речах, обращенных к народному собранию (Cic. De leg. agr., II, 20; 23; 50; 98). Правда, имя Цезаря не называлось, но косвенные характеристики действительно позволяют так думать. Например, Цицерон говорил о «безмерной корысти» одних сторонников закона и «безмерной расточительности» других (Cic. De leg. agr., II, 65). Современникам было понятно, что эти характеристики могли относиться соответственно к Крассу и Цезарю. Законопроект Рулла в случае принятия предоставлял его сторонникам, в том числе и Цезарю, огромную и реальную власть: Цезарь мог стать членом аграрной комиссии децемвиров с пропреторским империем на 5 лет; кроме того, мог совмещать эту деятельность с любой другой магистратурой (Cic. De leg. agr., II, 24; 31; 3334; Plut. Cic, 12).

Цицерон, допуская безусловное публицистическое преувеличение, назвал это положение «царской властью — regia potestas» (Cic. De leg. agr., II, 20), более того, противопоставил его положению и авторитету Помпея (Cic. De leg. agr., II, 24—25; 50; 55).

Нетрудно заметить, что позиция Цезаря, занятая им по отношению к Помпею, в это время не была ни однозначной, ни определяющей. В возникшей политической ситуации расчет Цезаря сводился главным образом к поиску политических союзников: в условиях засилья в сенате немногих нобилитарных семей и его организационной неоднородности молодым политикам трудно было в одиночку сделать достойную политическую карьеру. Поддерживая законы Габиния и Манилия, вряд ли Цезарь смотрел слишком далеко и заботился о создании на опыте Помпея политического прецедента. Хотя некоторые факты и допускают подобное предположение, например, участие в «заговоре Каталины», претензии на внеочередное назначение наместником в Египет и на чрезвычайную власть (Suet. Iul., 9; 11). Субъективно позиция Цезаря по отношению к Помпею демонстрировала отчетливое понимание политического состояния Римской республики и основных тенденций ее развития. Цезарь, видимо, вполне осознал, что необходимость решения назревших проблем требовала концентрации власти, передачи ее лидеру, способному эту власть осуществить, и консолидации римского гражданства вокруг этого лидера. Вместе с тем он искал возможные методы включения в политическую элиту и в «большую государственную политику». Отметим, что само по себе это желание не было необычным: система римских ценностей, идеология virtus делали подобное поведение допустимым и до определенной степени похвальным. Но объективно позиция Цезаря по отношению к Помпею (вне зависимости от индивидуальных целей Цезаря) способствовала расшатыванию и дальнейшему ослаблению традиционной республиканской власти, что и позволило античным авторам ретроспективно оценить ее как стремление к единовластию.

В целом диапазон политической деятельности Цезаря, начиная с 68 г., был довольно широким. С одной стороны, он участвовал в акциях явно антисенатского, марианского характера, с другой — недвусмысленно ориентировался на политиков, связанных с сенатом и признанных в сенатских кругах. Совершенно справедливой и взвешенной представляется нам оценка политической позиции Цезаря в это время, данная С. Л. Утченко, который писал, что вплоть до 49 г. он умел «держаться на какой-то последней грани, избегая или по меньшей мере стараясь избегать крайностей». Напротив, характеристики, выдержанные в духе партийно-политической борьбы, кажутся нам неоправданными.

На 65 г. Цезарь был избран курульным эдилом. Эта должность не была обязательной при прохождении магистратур. Однако лица, отказавшиеся от ее исполнения, не могли рассчитывать на широкую поддержку в случае соискательства следующих магистратур (Cic. De off., II, 58). Коллегой Цезаря в этой должности был М. Кальпурний Бибул, связанный с авторитетнейшими римскими политиками. Чтобы не потеряться на общем политическом фоне и еще раз заявить о себе, Цезарь в определенной степени должен был, во-первых, превзойти своего коллегу по должности; во-вторых, дистанцироваться от политических лидеров. Разумеется, не случайно эдилитет Цезаря запечатлелся в памяти современников безумной пышностью и щедростью. В должности эдила Цезарь украсил комиций, форум, провел гладиаторские игры и травли животных (Suet. Iul., 10). Плутарх сообщал, что во время гладиаторских боев все убранство и вооружение было из серебра (Plut. Caes., 5; ср.: Plin. H. N., XXXIII, 16, 53). На проведение всех этих мероприятий Цезарем, по-видимому, были израсходованы колоссальные средства: к 61 г. его долги составили 25 млн. сестерциев (Арр. В.С., II, 8).

В политическом отношении самым ярким событием этого эди-литета было восстановление марианских трофеев в честь побед над Югуртой, кимврами и тевтонами (Vell., II, 43, 4; Plut. Caes., 6; Suet. Iul., 11). Некоторые исследователи оценивают эти акции Цезаря как заявку на проведение «революционной политики». Другие дают более сдержанные характеристики, подчеркивая, что таким образом Цезарь продемонстрировал свое стремление восстановить партию популяров, объединить и возглавить «демократические силы». Современникам, судя по сообщениям Плутарха, история с трофеями Мария не представлялась однозначной. Сам античный автор не сомневался, что это было сделано Цезарем, но он подчеркивал, что марианские трофеи были выставлены без свидетелей, ночью; тем не менее при столь неясных обстоятельствах общественное мнение приписало эту акцию Цезарю. По сведениям того же Плутарха, на заседании сената, созванного по этому поводу, Цезарь оправдался (Plut. Caes., 6): аргументом, на наш взгляд, могло быть лишь отрицание принципиальных промарианских настроений. Учитывая эти соображения, а также прямое свидетельство Светония о том, что демонстрация марианских трофеев была предпринята Цезарем в отместку за сопротивление сената в вопросе о предоставлении ему чрезвычайного наместничества в Египте (Suet. Iul., 11), можно заключить, что и в данном случае Цезарь имел в виду прежде всего личные цели, более всего стремился противопоставить себя влиятельной сенатской factio, не обнаруживая принципиальной партийно-политической позиции.

Избранная Цезарем линия политического поведения обнаруживается и в его отношении к «заговору Катилины» (66—62 гг.) и катилинариям. Античная традиция не сохранила подробных и однозначных данных, на основании которых можно было бы судить о роли и степени участия Цезаря в выступлении Катилины. Саллюстий, который в целом подробно изложил события «заговора», в том числе и события 66—65 гг. (Sail. Cat., 18), и обстоятельно определил политическую роль Красса в этих событиях (Sail. Cat., 17, 7; 19; 48, 4—9), даже не упоминал имени Цезаря, а все обвинения против него считал ложными (Sail. Cat., 49). Цицерон, выступивший в 63—62 гг. вдохновителем и организатором расправы с Катилиной и его сторонниками, очень коротко говорил о событиях 66—65 гг. (Cic. In Cat., I, 5; ср.: Pro Миг., 81; Pro Sulla, 81) и при этом ни разу не сделал ни малейшего намека на участие Цезаря в «заговоре Катилины». Имя Цезаря в речах Цицерона по этому поводу вообще впервые и единственный раз возникло лишь после выступления Цезаря в сенате 5 декабря 63 г. (Cic. In Cat., IV, 7). Смутное упоминание о «заговоре тех, что домогались консульства» на 65 г., есть у Ливия (Liv. Per., 101). В другом месте Ливии называл некоторых сторонников Катилины, в том числе, например, претора 63 г. Лентула, однако о Цезаре, преторе-десигнате на 62 г., он не упоминал (Liv. Per., 102). Аппиан начинал изложение событий, связанных с Катилиной, лишь с 64—63 гг. и вообще ничего не говорил о заговоре 65 г. (см.: Арр. В. С., II, 2), а вопрос о причастности Цезаря к заговору 63—62 гг. относил к категории слухов (Арр. В. С., II, 6). Плутарх на событиях 63— 62 гг. останавливался очень бегло и подчеркивал, что реальное отношение Цезаря к «заговору Катилины», оказывал ли он тайную поддержку и выражал ли сочувствие заговорщикам, осталось неизвестным (Plut. Caes., 7). Дион Кассий вообще не останавливался на этой проблеме, а Веллей Патеркул даже о речи Цезаря в сенате говорил анонимно (Vell., II, 35, 3).

Связная версия событий и роли Цезаря в «заговоре Каталины» сложилась довольно поздно и изложена лишь у Светония (Suet. Iul., 9;14, 1—2). Это дает нам основание предположить, что хотя Светоний и называл в качестве своих источников информации существовавшую во времена Цезаря и утраченную на сегодняшний день традицию («Историю» Танузия Гемина, эдикты Марка Бибула, речи Гая Куриона Старшего и даже одно из писем Цицерона к Аксию — Suet. Iul., 9, 2), его изложение имеет характер авторской реконструкции. Не вдаваясь сейчас в вопрос о развитии движения Каталины, отметим, что невозможно объективно и с достаточной полнотой решить вопрос об участии Цезаря в этом событии. Все заключения по этому поводу неизбежно принимают характер более или менее точных реконструкций, поскольку в конечном итоге обвинения Цезаря в причастности к планам и действиям катилинариев опираются на единственное бесспорное основание — его речь в сенате 5 декабря 63 г. (Sail. Cat., 52,16; Plut. Caes., 7— 8; Cato Min., 23; App. В. С., II, 6; ср.: Vell., II, 35, 3) — и остаются недоказанными (Sail. Cat., 49; Suet. Iul., 17, 1—2). В связи с этим некоторые исследователи вообще не признают участия Цезаря в выступлении Каталины, т. к. не видят возможных оснований для этого. По мнению Г. Буассье, например, Цезарь уже в это время выступал как самостоятельный политик и, имея в виду некоторые чрезвычайные политические перспективы, не был заинтересован в каких-либо компрометировавших его мероприятиях. С. Л. Утченко считал факт заговора 65 г. весьма «сомнительным».

Т. Моммзен оставлял вопрос о достоверности сведений о заговоре 65 г. открытым, а обвинения Цезаря в связях с заговорщиками оценивал как возможную инвективу его политических противников. Однако, реконструируя события, историк пришел далее к парадоксальному выводу: Красе и Цезарь использовали Катилину для установления военной диктатуры. Позднее, видимо, этот вывод Т. Моммзена стал основанием для утверждения, будто бы Цезарь и Красе были инициаторами заговора Каталины, во всяком случае, поддерживали его.

Для нас в данном случае важнее всего резонанс событий 66—62 гг. в общественном мнении: Катилина считался сторонником Суллы, активным участником сулланских проскрипций (Cic. Ad Att., I, 16, 9; Sail. Cat., 21; App. В. С., II, 2), возмутителем общественного спокойствия и государственной стабильности (Cic. In Cat., I—IV; Pro Mur., 6; Pro Sulla, 70; Sail. Cat., 5, 6; 16, 4; ср.: Plut. Caes., 7; App. В. С., II, 2); с его именем оказалось связано имя Цезаря, хотя для самих современников эта связь была неясной и непоследовательной.

Такой же неопределенный партийно-политический характер носят и некоторые другие инициативы Цезаря этого периода. Например, судебная инициатива Цезаря, когда в 64 г. он объявил недействительной статью сулланской конституции, по которой убийство проскрибированного оставалось безнаказанным, и на основании этого призвал к ответу участников сулланских проскрипций, в том числе самого Каталину и, возможно, его сторонников — Луция Беллиена и Луция Лусция. Заметим, однако, что Каталина был оправдан; более того, современники подозревали, что в то же самое время Цезарь оказал ему поддержку на консульских выборах. Столь же сомнительной и политически невыдержанной была и его позиция в вопросе о казни сторонников Каталины (Cic. In Cat., IV, 78; Sail. Cat., 51; Suet. Iul., 14, 12; Plut. Caes., 78): он не защищал катилинариев, но лишь апеллировал к римской традиции, не позволявшей казнить гражданина, лишенного возможности апелляции; он не выступал за смертную казнь, т. к. это могло вызвать недовольство традиционно настроенной части гражданства, и не выступал принципиально против, т. к. за этим могло последовать обвинение в содействии мятежникам и в очередной раз вызвать недовольство сената. Наконец, известен и такой факт: в 46 г., когда Цезарь стоял уже во главе государства, он поддерживал тесную связь с единственным оставшимся к тому времени в живых приверженцем Каталины — Публием Ситтием (см.: Cic. Ad Att., XV, 17, 1; Ad Fam., V, 17; Sail. Cat., 21, 3).

За всеми этими действиями, если оценивать их с принятой в историографии точки зрения партийно-политической борьбы популяров и оптиматов, единая цель и осознанные методы почти не угадываются. Но они, как нам кажется, были. Цезарь демонстрировал, что он действует независимо от узких партийно-политических интересов и стремится к общественному консенсусу в отношении собственной персоны.

Важным показателем общественно-политических позиций Цезаря в начальный период его жизни и деятельности может служить процесс против Гая Рабирия. В 63 г. Рабирий был обвинен в убийстве народного трибуна Луция Аппулея Сатурнина (Suet. Iul., 12), которое произошло в 100 г. Это случилось с молчаливого согласия Гая Мария (Cic. Pro Rab., 21). Процесс формально был выдержан в интересах популяров, имел явно выраженный антисенатский характер и должен был скомпрометировать право сената на введение чрезвычайного положения (Cic. Pro Rab., 2; 4). Решение по делу Рабирия было выработано комиссией дуумвиров, в которую входили Юлий Цезарь и его двоюродный брат Луций Юлий Цезарь. Они вынесли обвиняемому смертный приговор. Рабирий апеллировал к народу. Дело перенесли в центуриатные комиции, где Рабирия защищал Цицерон. Оно не было доведено до конца, поскольку претор Квинт Цецилий Метелл Целер, который был авгуром, распустил собрание и вопрос более не возобновлялся (Dio Cass., XXXVII, 26_28). Совершенно не случайный состав комиссии дуумвиров, ход ведения дела и его исход дают основание думать, что в данном случае существовала некая договоренность Цезаря, как главного обвинителя, с защитниками Рабирия. Участие в процессе позволяло Цезарю зарекомендовать себя как борца за интересы народа, но способного на политический компромисс и готового принять паритет оптиматов и популяров. Кроме того, подобная позиция отчасти сближала Цезаря с влиятельной аристократической группировкой Метеллов.

Другое событие 63 г. можно расценить в определенной степени как политический вызов: Цезарь выдвинул свою кандидатуру на должность великого понтифика. Его противниками были влиятельнейший политик Публий Сервилий Ватий Исаврийский и принцепс сената Квинт Лутаций Катул. Поскольку решение об избрании должны были принять центуриатные комиции, исход выборов оставался крайне неопределенным. В этой ситуации Катул пытался дать Цезарю крупную взятку, лишь бы тот отказался от соискательства (Plut. Caes., 7; Suet. Iul., 13; Dio Cass., XXXVII, 7, 2; ср.: Sail. Cat., 49, 2; Vell., II, 43, 3). Цезарь отказался от денег — должность была пожизненной и довольно значительной, обеспечивала непоколебимый и вечный авторитет. О том, насколько она важна была для Цезаря и вместе с тем каким неустойчивым все еще оставалось его политическое положение, говорит известное обстоятельство: отправляясь в день выборов в народное собрание, он заявил матери, что в случае неудачи он не вернется домой (Plut. Caes., 7; Suet. Iul., 13). Однако, судя по накалу страстей в ходе избирательной кампании, о чем красноречиво свидетельствовал Плутарх, целью Цезаря была не столько сама должность, сколько политический резонанс этих выборов: Цезарь доказал, что способен не только на компромисс, но и на открытое противостояние (Plut. Caes., 7).

В 62 г. Цезарь был избран на должность городского претора. По закону Суллы — lex Cornelia de magistratibus — ив соответствии с возрастным цензом претура предоставлялась не ранее 41 года. Цезарю к этому времени исполнилось 38 лет. Наиболее знаменательным событием его претуры был неприятный случай в связи с ночным праздником в честь Bona Dea, который в 62 г. проходил в доме Цезаря (Plut. Caes., 9), связанный с именем Клодия, получивший широкую огласку и грозивший перерасти в общественный скандал. Клодий, на которого уже в это время смотрели как на носителя антисенатских настроений, был обвинен в святотатстве, совершенном во время праздника, в разврате и отдан под суд (Cic. Ad Att., I, 12, 3; Pro Sest., 20; 39; De harusp. resp., 37; Pro Cael., 36; Liv. Per., 103; Plut. Caes., 9—10; Cic, 28). Цезарь отказался выступить в суде свидетелем обвинения (Plut. Caes., 10; Cic, 29). B.C. Дуров считает, что таким образом Цезарь достиг «нескольких целей сразу: подчеркнул неприкосновенность и священный характер своей собственной персоны и в то же время избег осложнений, чреватых для него роковыми последствиями», кроме того, приобрел преданного сторонника в лице Клодия. Отмеченные результаты, бесспорно, имели значение. Но главное, на наш взгляд, состояло в другом: позиция Цезаря в этом процессе позволила ему укрепить свои политические связи в среде сенатской аристократии, т. к. Клодий был тесно связан с родом Метеллов.

На это же, видимо, была рассчитана и поддержка Цезарем политических инициатив народного трибуна Квинта Цецилия Метелла Непота, когда тот предложил в 62 г. привлечь к суду Цицерона по обвинению в незаконной казни римских граждан — катилинариев. Одновременно с этим Цезарь поддержал и предложение Метелла разрешить Помпею заочно баллотироваться во второй раз в консулы и не распускать войско, а начать войну против Каталины. Наконец, Цезарь попытался привлечь к суду Квинта Катула якобы за растрату государственных средств при восстановлении Капитолийского храма, а строительство передал Помпею (Suet. Iul., 15). Все эти шаги были явно направлены против сената и просенатски настроенных политиков. Вместе с тем нет никаких оснований видеть за этими действиями проявление принципиального демократизма. Во-первых, потому, что невозможно заподозрить Помпея в приверженности римской демократии. Первое после возвращения в Рим с Востока его публичное выступление, как свидетельствовал Цицерон, было выдержано в весьма аристократическом духе: «первая речь Помпея была не к радости черни, бессмысленной для простых (демократов), не приятна зажиточным, не значима для благонамеренных (аристократов); вследствие этого он не имел успеха — prima contio Pompei non iucunda miseris, inanis improbis, beatis non grata, bonis non gravis; itaque frigebat» (Cic. Ad Att., I, 14, 2). Более того, римляне не сомневались, что Помпеи, опираясь на армию и чрезвычайный авторитет в военной среде, произведет государственный переворот и захватит единоличную власть (Plut. Pomp., 43). Непревзойденную характеристику дал Помпею Т. Моммзен, который заметил, что Помпеи «был всегда в конфликте с олигархией и вместе с тем оставался ее послушным слугой». Во-вторых, Цезарь продемонстрировал откровенное пренебрежение поддержкой демократических слоев Рима, когда после отстранения от должности из-за возникших в результате предложений Метелла беспорядков не воспользовался возмущением толпы и не призвал ее к радикальным действиям, а, напротив, убедил собравшихся разойтись. Этим он восстановил расположение к себе сената, отменившего постановление и восстановившего его в должности (Suet. Iul., 16).

События 63—62 гг. важны прежде всего тем, что впервые продемонстрировали явное расположение толпы к Цезарю. Цицерон говорил, что в это время Цезарь был «любим народом и угоден ему» (Cic. In Cat., IV, 11; ср.: Plut. Caes., 8; App. В. С., II, 6). Возможно, это заставило Цицерона относиться к Цезарю с осторожностью и даже опаской. Не случайно Плутарх намекал, что Цицерон сознательно не изобличил Цезаря в причастности к катилинариям, т. к. боялся его друзей и его силы (Plut. Cic, 20). Кроме того, стали очевидны не только его возросшая популярность и усилившееся влияние среди римских граждан, но и лояльность, и здоровый консерватизм в отношении к сенату. Когда сенат отверг его предложение о передаче Помпею восстановления Капитолия (ср.: Suet. Iul., 15), порученного Квинту Лутацию Катулу, Цезарь не настаивал. Цель была достигнута: он заявил о своей лояльности и к авторитетному политику (Помпею), и к сенату.

В конце претуры Цезарю была назначена на 61 г. провинция Испания. В Испании в должности пропретора он стремился извлечь из своего положения максимальную выгоду и встать, наконец, в один ряд с ведущими политиками Рима (ср.: Plut. Caes., 12). Во-первых, Цезарь значительно обогатился, что позволило ему частично расплатиться с кредиторами. Во-вторых, вел успешные военные действия, в результате был провозглашен императором, получил триумф и вместе с этим новое признание и дополнительный вес в римском обществе. В-третьих, увеличил число непосредственных сторонников. В Испании к предоставленным в его распоряжение 20 когортам он добавил 10 новых, набранных из местного населения. Для провинциалов это было очень важно, т. к. служба в армии позволяла им надеяться на получение римского гражданства. Не менее важно это было и для Цезаря, т. к. способствовало расширению клиентелы и в конечном счете увеличению его политического веса. Но этим значение принятого Цезарем решения не исчерпывается. В контексте общей истории Римской республики и трансформации ее в Империю важно, что Цезарь отошел от недальновидной политики Рима в отношении провинциалов, проявив таким образом элементы имперского мышления. Однако необходимо подчеркнуть, что в это время проблема провинций и провинциалов могла существовать для него на уровне конкретных прагматических мероприятий и едва ли возвышалась до уровня теоретического осмысления. В этом плане мы не можем принять и считаем преувеличением встречающееся в исторической литературе утверждение об осознании Цезарем уже в то время абсурдности ситуации с союзниками и восприятии их как неотъемлемой части государства.

Завершая анализ политической деятельности Цезаря на первом этапе, еще раз отметим, что в период 84—61 гг. оформилось его отношение к римским политическим течениям и основным политическим проблемам, частично сложилась его политическая практика. За 25 лет борьбы за влияние и авторитет Цезарь понял, что римская демократия (комиции) превратилась в слабо организованную, изменчивую, податливую на подкуп и демагогию массу, а римская аристократия (сенат) в условиях активизации отдельных политических лидеров проявляла политическое бессилие и неспособность контролировать ситуацию в государстве. Ни на одну из этих сил невозможно было опереться. С самого начала политической карьеры Цезарь заявил о себе как о политике-практике. В каждой конкретной ситуации он поступал так, как это было нужно исключительно ему, используя при этом все возможные средства. В его действиях сочетались республиканский опыт и выработанный новыми условиями развития римской civitas жизненный практицизм. Он продемонстрировал, что умеет пользоваться традицией и не боится обновлять ее. Не случайно уже Сулла разглядел в нем задатки политика, наиболее опасного для республики, чем кто-либо другой (Plut. Caes., 1; Suet. Iul., 1,3).

В процессе борьбы за место среди политической элиты Цезарь усвоил важный тактический прием: чтобы достичь собственного возвышения, необходимо добиться всеобщего расположения и юридически закрепить достигнутое фактическое положение. Можно согласиться с мнением современных биографов Цезаря о том, что его конформизм был врожденным, но главным образом это был выработанный с годами стиль политического поведения. Он принял как самое прямое руководство к действию оформившийся к этому времени в среде римской политической элиты принцип, имперский по существу, который был высказан в начале 64 г. Квинтом Цицероном: «Пусть у тебя будет уверенность, что сенат расценивает тебя по тому, как ты жил раньше, и смотрит на тебя как на защитника его авторитета; …римские всадники, честные и богатые люди на основании прошлой жизни твоей пусть видят в тебе ревнителя порядка и спокойствия… Народ же пусть считает, что ты будешь действовать в его интересах» (Cic. Quint.Comment, petit., 1—58).

Задача организации собственного положения в системе Римской республики стала для Цезаря первоочередной с 60-го г. Во-первых, к этому времени он уже достиг определенного политического положения: дослужился до претора. Во-вторых, именно с этого времени Цезарь стал заметной фигурой не только римского форума, но и римской политической жизни вообще. Важную роль сыграл в этом I триумвират.

К концу 60-х гг. Цезарь приобрел некоторое влияние в среде римских популяров и римского плебса. Но даже после испанского наместничества он не имел определенного политического плана, был еще очень далек от популярности таких политиков, как Помпеи и Красе (Plut. Caes., 13), и играл второстепенную роль в политической жизни Рима. Современники воспринимали его по большей части с недоверием и скептицизмом. Подобная оценка прослеживается, например, в отношении Цицерона, который в письмах этого периода высказывался о Цезаре довольно пренебрежительно, а на предложение составить политический союз ответил отказом (Cic. Ad Att., II, 33; Ad Fam., IV, 6, 4; ср.: Plut. Caes., 4).

В должности претора Цезарь обладал империем. Однако это был imperium domi, предоставлявший лишь судебную власть и лишь в пределах померия. В должности пропретора он был наделен imperium militiae, предоставлявшим всю полноту власти, но вне померия. Лишь положение консула позволяло магистрату концентрировать высшую гражданскую и военную власть. Правда, после законодательства Суллы военная компетенция консулов была значительно урезана: они вели военные действия лишь в Италии и только в крайних случаях, когда это касалось в основном римских внутриполитических проблем (например, Катул против Лепида в 78 г., Геллий и Лентул против Спартака в 72 г., Г. Антоний против Катилины в 63 г.). Лишь в 74 г. консулы Лукулл и Котта были направлены против Митридата, остальные войны вели проконсулы. Тем не менее консульская должность была объектом политических притязаний: во-первых, это являлось естественным продолжением политической карьеры; во-вторых, консулат открывал путь к промагистратуре и провинциальным наместничествам. Достижение консульской должности стало главной задачей Цезаря. В данном случае мы не имеем в виду неких телеологических установок. Стремление Цезаря к консулату не было проявлением ни антиреспубликанских настроений, ни попыткой возвыситься над существующей политической системой. Цицерон подчеркивал, что стремление к почету и высокому положению двигали почти всеми, кто домогался консулата (Cic. Pro Sulla, 73). Однако современникам было хорошо известно, что такие претензии могут не осуществиться. Об этом говорил Цицерон в речи «В защиту Луция Лициния Мурены». Это отчетливо продемонстрировала история «заговора Катилины», который, имея влиятельных друзей и обширные связи (Sail. Cat., 17, 5; 7; 38, 4—5; Plut. Caes., 7; App. В. С., II, 3), отслужив претуру и пропреторскую должность (ср.: Арр. В. С., II, 2), тем не менее не мог добиться консулата. Таким образом, борьба за консулат приобретала порой характер открытого противостояния сенату.

За успешные действия в Испании Цезарь получил триумф, который должен был отпраздновать после возвращения в Рим. Римская сакрально-политическая традиция допускала, что на время триумфа полководец-триумфатор пользовался в Риме не только высшей гражданской, но и высшей военной властью. Цезарь предпочел этому годичный консульский империй. Так как сенат не пошел на исключение из правил и не позволил Цезарю домогаться магистратуры заочно, он отказался от триумфа и начал подготовку к консульским выборам на 59 г. (Plut. Caes., 13; Suet. Iul., 18, 2; App. В. С., II, 8; Dio Cass., XXXVII, 54). Античная традиция очень неоднозначно представляет картину избирательной кампании. Плутарх, например, писал, что Цезарь, стремясь к консулату, уговорил Помпея и Красса соединиться в «дружеский союз» для противостояния Цицеронам, Катулам и Катонам (Plut. Crass., 14; ср.: Арр. В. С., II, 9; Dio Cass., XXXVII, 54). По довольно поздней версии Светония, Цезарь получил консулат при поддержке другого претендента на консульскую должность — Луция Лукцея, а политический союз с Помпеем и Крассом сложился уже после выборов, когда были определены проконсульские провинции и отчетливо обнаружилось пренебрежительное отношение к нему со стороны сенатских кругов (Suet. Iul., 19, 2; ср.: Vell., II, 44,1). На этом основании К. В. Нич в свое время высказал тезис о том, что консульские выборы Цезаря и образование I триумвирата не имеют ничего общего. В подобной историографической коллизии главным становится вопрос не о том, когда, а для чего был составлен союз Цезаря, Помпея и Красса. При этом значение могут иметь несколько обстоятельств. Во-первых, политическое сближение на основе двусторонних отношений Цезаря и Красса, Цезаря и Помпея готовилось и развивалось в течение нескольких лет, начиная с 6765 гг. (Plut. Caes., 5; 11; Crass., 7; Suet. Iul., 15; 16; 18; App. В. С., II, 1). Во-вторых, даже при наличии столь неоднородных документальных данных становится ясно, что еще в ходе избирательной кампании Цезарь добился поддержки Помпея и Красса и их союз сложился до его официального вступления в должность (Liv. Per., 103; App. В. С., II, 9). В начале 59 г. существование триумвирата обсуждалось как очевидный факт (Cic. Ad Att., II, 9, 1—2). В-третьих, в Римской республике практика заключения политических союзов ради достижения государственной должности и поддержки кандидата влиянием и голосами клиентелы была обычным явлением. Она опиралась на сложившуюся систему организации и проведения выборных кампаний, когда кандидат должен был сам обходить избирателей и просить их о содействии на выборах, а также на традиционные римские отношения патроната, дружбы и гостеприимства. Наиболее яркими примерами предвыборных соглашений были союз кандидатов в децемвиры в 451 г. (Liv., III, 35), союз Сатурнина, Главции и Гая Мария в 100 г. (Арр. В. С., I, 29). Наконец, накануне образования I триумвирата Помпеи объединился с оппозиционными сенату молодыми политиками ради избрания консулом на 60 г. своего сторонника Афрания (Plut. Pomp., 44). Как правило, предвыборные политические союзы распадались сразу после проведения выборов. Союз Цезаря, Помпея и Красса просуществовал в течение нескольких лет и не только укрепил политическое влияние его членов, но стал по существу основой сначала для возвышения Помпея, затем для утверждения диктатуры Цезаря (Plut. Caes., 13). В-четвертых, совершенно очевидно, что вне зависимости от времени образования союз был рассчитан на перспективу. Непосредственной задачей союзников было удовлетворение их ближайших политических целей и взаимная политическая выгода (Vell., II, 44, 2; Арр. В. С., II, 9; Flor. Ep. bell., II, 13; 46—50). Цезарь домогался консулата, который позволял ему в течение еще одного, а при благоприятном для него стечении обстоятельств в случае получения выгодного наместничества нескольких лет, удерживать высшую исполнительную власть. Помпеи хотел утверждения своих распоряжений на Востоке и наделения землей ветеранов, таким образом рассчитывал восстановить и укрепить свое влияние в римских политических кругах. Амбиции Красса не получили в источниках четкого отражения. Сохранились лишь некоторые свидетельства о том, что он стремился добиться первого места в государстве (Vell., II, 44, 2). Красе рассчитывал, видимо, вернуться к активной политической деятельности и получить со временем второй консулат. Косвенным свидетельством этого можно считать утверждение Плутарха, что Красе и Помпеи способствовали назначению Цезаря в Галлию, полагая, что остальное они поделят сами (Plut. Crass., 14). Если иметь в виду главное условие заключения триумвирата, в соответствии с которым союзники договаривались «править совместными силами и по единому плану» (Plut. Crass., 14), «не допускать никаких государственных мероприятий, не угодных кому-либо из троих» (Suet. Iul., 19, 2), а также факт закрепления политического союза родственными отношениями в 59 г. (Vell., II, 44, 2; Plut. Caes., 5; 14; Pomp., 47; Suet. Iul., 21) и, наконец, то, что заключение союза открывало новые перспективы, получившие подтверждение в Луке в 56 г., когда «…частным образом союзники сговорились … крепко держаться за власть и подчинить себе все управление» (Plut. Crass., 14; ср.: Plut. Caes., 21; Suet. Iul., 24; Арр. В. С., II, 17), то следует признать, что союз был рассчитан на длительный срок и был призван закрепить влияние и авторитет триумвиров в Риме в будущем.

Таким образом, дружеское соглашение Цезаря, Помпея и Красса могло оформиться в ходе или непосредственно по итогам консульских выборов. Во всяком случае, во второй половине 60-го г. на основе этого частного дружеского соглашения оформился их политический союз, который получил название I триумвирата.

В исторической литературе господствует точка зрения, согласно которой инициатором союза был Цезарь. Такая оценка представляется нам односторонней и не вполне отвечающей действительной политической ситуации в Риме в конце 60-х гг. Анализ событий показывает, что Помпеи в не меньшей степени был заинтересован в соглашении с Цезарем, т. к. оказался в политической изоляции и для реализации своих обещаний и планов вынужден был искать союзников вне официальных органов власти.

Современники событий и римские историки следующего поколения считали, что I триумвират необратимо повернул ход событий в Риме в сторону гражданской войны (Plut. Caes., 13), которая в конечном счете привела к установлению диктатуры Цезаря и уничтожила республику. Варрон, по сообщению Аппиана, посвятил этому союзу специальное исследование и назвал свою книгу «Трехглавие» (Арр. В. С., II, 9). Ливии расценивал образование триумвирата как претензии Цезаря на захват государственной власти (Liv. Per., 103). Веллей Патеркул считал, что это был союз, заключенный «ради могущества — potentiae societas, который оказался гибельным … для Рима и мира» (Vell., II, 44, 1).

Образование I триумвирата, безусловно, явилось новым важным этапом в процессе ослабления республиканских основ и развития имперской системы и монархической власти. Определяющей чертой государственно-политической системы Рима в условиях I триумвирата стал дуализм — сосуществование полисных и монархических элементов. Республиканская форма правления сохранялась, но над республикой возникла структура, которая контролировала и во многих отношениях определяла ее политику. Сами триумвиры находились практически вне контроля со стороны республиканских органов власти. Их положение базировалось не столько на конституированных полномочиях каждого из них, сколько на реальном влиянии и силе. По целям, характеру и форме власти I триумвират являл собою специфическую автократическую систему — коллегиальную диктатуру, правда, конституционно не оформленную. Дуализм проявлялся и в организации власти самих триумвиров. С одной стороны, I триумвират предполагал республиканские принципы организации власти, такие как коллегиальность и легитимность полномочий; с другой — главной основой власти триумвиров выступали реальная сила и личный авторитет, а главным принципом организации власти — личная воля и силовое давление. Наконец, дуализм прослеживается и в социально-политической практике триумвиров: при общей антисенатской и антиреспубликанской по существу политике триумвиры никогда не ставили задачи уничтожения сената и республиканской системы власти.

Таким образом, I триумвират стал не просто этапом в трансформации Римской республики, а важным прецедентом новой формировавшейся имперской и монархической государственно-политической системы.

Непосредственным результатом заключения I триумвирата стало избрание Цезаря в консулы на 59 г. Цезарь получил imperium consulare, который предоставлял ему высшую военную и гражданскую власть в Риме. В соответствии с консульским империем он приобрел самые широкие полномочия. Прежде всего он получил право организации всей политической жизни: мог созывать и председательствовать в сенате и народном собрании. При проведении выборов должностных лиц он был не просто распорядителем, а мог устранить неугодных кандидатов: проигнорировать поданные голоса, предложить свой список, а если речь шла о выборах чрезвычайных магистратов, мнение общины вообще не запрашивалось. В сфере военной компетенции Цезарь как начальник армии мог созывать центуриатные комиции и таким образом проводить все решения, связанные с военной необходимостью. В сфере гражданской администрации он выступал прежде всего в качестве судьи. Кроме того, в его распоряжении были государственная казна и государственный архив. Хотя непосредственно эти функции выполняли квесторы, но они, в свою очередь, подчинялись консулам. Имея в виду положение Цезаря и его политическую практику в 59 г., некоторые современные историки оценивают его консулат как диктатуру. На наш взгляд, нет достаточных оснований для подобных оценок: в 59 г. у Цезаря не было ни правовых основ, ни прочной социальной базы для утверждения личной диктатуры. Более того, у него не было подобных намерений: все его действия были продиктованы конкретной политической ситуацией в Риме и являлись ответом на нее.

После консулата Цезарь получил по закону Ватиния — lex Vatinia проконсульство в Цизальпинской Галлии и Иллирике сроком на 5 лет с правом иметь три легиона (Caes. BG., I, 10; 21; Cic. Pro Sest., 135; In Vat., 15; Vell., II, 44, 4; Plut. Caes., 14; Pomp., 48; Crass., 14; Cato Min., 33; Suet. Iul., 22; Dio Cass., XXXVIII, 38). Постановлением сената это наместничество было расширено: Цезарь получил Трансальпийскую Галлию и дополнительные военные силы (Cic. Ad Att., VIII, 3, 3; Suet. Iul., 22, 1; Dio Cass., XXXVIII, 8). В 55 г. по закону Требония — lex Trebonia проконсульский империй Цезаря был продлен еще на 5 лет, число легионов было доведено до 10, а их содержание возложено на государство (Vell., II, 46, 4; Plut. Caes., 21; Pomp., 52; Crass., 14; Cato Min., 33; Suet. Iul., 24). К середине I в. промагистратура превратилась из чрезвычайной в ординарную и провинциальные наместничества стали необходимым условием нормальной жизни Римской республики. Кроме того, утвердился неписаный моральный кодекс, который регулировал отношения между промагистра-тами и римским гражданством: промагистратура рассматривалась как почетное поручение магистрату и передача ему воли и власти римского народа, в благодарность за которые промагистрат должен был всеми силами и средствами обеспечивать материальное и политическое укрепление римской civitas. Для самого промагистрата провинциальное наместничество также открывало немалые возможности, т. к. власть его в провинции не сдерживалась ни коллегиальной, ни трибунской интерцессией, ни контролем со стороны сената. Галльский проконсулат Цезаря продолжался с 58 г. по март 48 г. Таким образом, в течение 10 лет он обладал imperium proconsular, который предоставлял ему высшую военную и гражданскую власть в провинции. Подобное положение, вопреки обычному уже с античной эпохи мнению, не было беспрецедентным. Известны продолжительные наместничества Помпея, Метелла Пия в Испании (79—71 гг.), Лукулла на востоке (74—66 гг.), Аппия Клавдия на Балканах (78—75 гг.) и др. Но продолжительный империй, огромное число войск, находившихся под командой Цезаря, и прочные политические связи сделали его одним из самых влиятельных политиков Рима.

Во время консулата и триумвирата Цезарь укрепил свое государственно-правовое положение опорой на народное собрание и народный трибунат. Все основные законопроекты: lex Iulia agraria, lex Iulia de actis Pompeii; lex Iulia de publicanis, lex Iulia de repetundis (Cic. In Vat., 29; In Pison., 37; 50; 90; Pro Rab., 8; 12; Vell., II, 44, 4; Plut. Caes., 14; Cato Min., 31; Suet. Iul., 20; App. В. С., II, 10; 13; Dio Cass., XXXVIII, 1; 3; 7) — он проводил именно через комиции без предварительного обсуждения их в сенате, таким образом абсолютно игнорируя мнение сенаторов. Закон о назначении ему в качестве провинции Цизальпинской Галлии был принят по инициативе народного трибуна Ватиния, следовательно, в народном собрании, а не решением сената, как этого требовала римская государственно-политическая практика, кроме того, в обход старинного Семпрониевого закона (122 г.), по которому консульские провинции определялись по жребию накануне почти одновременно с консульскими выборами (Cic. Pro Sest., 135; Suet. Iul., 22; ср.: Арр. В. С., II, 13; Dio Cass., XXXVIII, 8). Решения лукской встречи триумвиров о продлении Цезарю проконсульства в Галлии еще на 5 лет и предоставлении консулата на 55 г. Помпею и Крассу были проведены также через комиции (Vell., II, 46, 2). Аппиан подчеркивал, что в год своего консульства Цезарь не созывал сенат, а все вопросы решал, опираясь исключительно на народное собрание (Арр. В. С., II, 10). При этом важное значение при голосовании вопросов имел фактор политического влияния в комициях Помпея, Красса и их сторонников.

Контроль над народным трибунатом Цезарь установил при помощи дружеских отношений с некоторыми из трибунов. На протяжении 59—52 гг. в коллегию народных трибунов неизменно оказывались избранными друзья и сторонники Цезаря: в 59 г. Публий Ватиний — преданный сторонник и легат Цезаря, ставший в 47 г. консулом, и Альфий Флав (Cic. In Vat., 38; Pro Sest., 114); в 58 г. Публий Клодий, в дружеских отношениях с которым подозревали Цезаря, и Элий Лиг — друг Клодия (ср.: Plut. Caes., 14); в 57 г. Публий Сестий; в 56 г. Цезаря могли поддерживать Публий Рутилий Луп — сторонник Помпея и Гай Порций Катон — друг Клодия; в 55 г. Гай Требоний — цезарианец, консул 45 г. и, возможно, Луций Росций Фабат, выступавший затем посредником между Цезарем и Помпеем; в 52 г. — Гай Саллюстий Крисп — ярый сторонник Цезаря и Тит Мунаций Планк, занимавший антисенатскую позицию. С помощью своих сторонников Цезарю, видимо, удалось добиться поддержки большей части народных трибунов, поскольку, когда трибун Луций Антистий потребовал его к ответу за действия во время консульства, большинство народных трибунов воспользовалось правом интерцессии (Suet. Iul., 23, 2).

Некоторые исследователи считают, что для Цезаря и триумвиров не было необходимости в трибунате как союзнике, т. к. основой их власти были ветераны Помпея и популярность Цезаря. Думается, это суждение не вполне соответствует действительности. Во-первых, даже в это время авторитет Цезаря не был неоспоримым. Во-вторых, в качестве проконсула он должен был покинуть Рим, но хотел оставаться в курсе всех дел. Наконец, триумвират был воспринят римским гражданством неоднозначно. Более того, ко времени окончания консулата Цезаря, когда отчетливо обозначилось стремление триумвиров встать над республиканскими органами власти, наметился поворот общественного мнения и явно не в пользу триумвиров.

Политическая практика Цезаря в отношении комиций и трибуната, его личные связи с плебейскими трибунами не дают оснований видеть в этом проявление его принципиального демократизма. Во-первых, по сложившейся в Риме практике принятия решений в народном собрании определяющую роль играл магистрат, собравший комиций. Более того, за время консулата Цезаря и господства триумвиров основы римского республиканизма и демократизма в народном собрании оказались еще более ослабленными, усилились индифферентизм, абсентеизм и коррупция. Неоднократно были нарушены традиционные принципы организации и проведения народного собрания, решения часто принимались под давлением силы (Cic. Pro Sest., 34), не соблюдались права трибунской интерцессии и трибунской неприкосновенности (Vell., II, 46, 3; Plut. Crass., 16; Арр. В. С., II, 18; Dio Cass., XXXIX, 32, 3). Во-вторых, законодательство Цезаря было направлено на удовлетворение интересов различных сословных групп римского общества: безземельного плебса, всадничества, ветеранов Помпея, среди которых могли быть провинциалы. При этом важно отметить, что принятые Цезарем законы практически не затрагивали непосредственных интересов крупных земельных собственников. Закон о вымогательствах (Dig., XLVIII, 11, 1—10) имел имперский характер и не столько отвечал программным требованиям популяров, сколько был направлен против небольшой группы нобилей, присвоившей себе право распоряжаться консулатами и провинциями. Наконец, в условиях триумвирата политическая жизнь в Риме постепенно пришла в полное расстройство, вылилась в политические скандалы и уличные беспорядки, что в конечном итоге определило поворот общественного мнения в сторону единоличного правления в форме consul sine collega Помпея в 52 г.

Важным следствием I триумвирата и консулата Цезаря было то, что изменился баланс сил в сенате: Цезарь возглавил сенат, который в основном составе был к нему оппозиционным. «Сенаторы не могли противопоставить ничего равного силе и подготовленности Цезаря» (Арр. В. С., II, И). Ему удалось нейтрализовать деятельность своего коллеги — Кальпурния Бибула, который не появлялся на заседаниях сената и ограничивался лишь тем, что писал эдикты антицезарианской направленности (Cic. Ad Att., II, 16, 2; 19, 2; 20, 4, 6; Vell., II, 44, 5; Plut. Caes., 14; Suet. Iul., 20; Dio Cass., XXXVIII, 16). Подробнее всего это представлено Аппианом (Арр. В. С., II, 10—12). Большая часть сенаторов либо вообще не посещала курию и воздерживалась от участия в делах (Plut. Caes., 14), либо, чтобы окончательно не потерять своего политического значения, вынуждена были принимать решения, отвечавшие интересам Цезаря. Например, именно так был принят первый аграрный закон Цезаря (Dio Cass., XXXVIII, 1—7). Из этих соображений в дополнение к Цизальпинской Галлии Цезарю в качестве провинции была предоставлена еще и «Косматая» — Трансальпийская Галлия (Suet. Iul., 22, 1). Принятием решения о публикации ежедневных отчетов о собраниях сената — acta diurna senatus et populi (Suet. Iul., 20) Цезарь прямо поставил себя в роль посредника между сенатом и народом. Наконец, Цезарь вынудил сенат принести присягу на верность его решениям — in acta Caesaris (App. В. С., II, 12; Dio Cass., XXXVIII, 7).

Таким образом, законодательная инициатива сената практически была сведена к нулю. Даже после отъезда Цезаря в провинцию сенат не принял ни одного решения, которое было бы направлено принципиально против Цезаря или триумвиров. Цицерон в своих речах говорил, что действие республиканских органов власти парализовано, что «государственный корабль» потерпел «крушение», что «кормило государства вырвано из рук сената», что сам Рим «еще не уничтожен и не разрушен, но уже захвачен и покорен» (Cic. Pro Sest., 15; 20; 35; 46; ср.: Cic. De domo sua, 41; App. В. С., II, 14). О том, насколько вынужденным и зависимым было положение сената во время консульства Цезаря, говорит следующий факт: когда по истечении 59 г. преторы Гай Меммий и Луций Домиций потребовали судебного расследования по поводу мероприятий Цезаря, сенат отказался это сделать (Suet. Iul., 23).

Цезарь и триумвиры вмешивались и в военно-политическую компетенцию сената: время набора, комплектование офицерского состава, распределение войск по провинциям — все эти вопросы, если они касались интересов триумвиров, решались их волей (Caes. В.С., 1,7). Зимой 58 г. Цезарь набрал дополнительно два легиона (Caes. ВС, I, 10), а к концу военной кампании 57 г. общее число его легионов было в 2 раза больше того, которое определялось по закону (Caes. ВС, II, 2). В 54 г. Помпеи содействовал набору 4 дополнительных легионов для Цезаря, а в 53 г. передал ему один из своих легионов. Сенат утратил и общий контроль над военными действиями: Авл Габиний, например, действовал в Египте в 55 г. по распоряжению Помпея (Liv. Per., 105), Цезарь воевал в Галлии совершенно независимо от сената (Caes. BG., II, 35; IV, 38), Красе осуществлял подготовку к парфянской кампании и позднее ее проведение самостоятельно и отбыл на Восток, даже не дождавшись окончания консульства.

Римский сенат утратил свой авторитет в отношениях с союзными и зависимыми от Рима государствами. Минуя сенат, был принят lex Iulia de rege Alexandrino о провозглашении царя Египта другом и союзником римского народа. В 55 г. Птолемей Авлет обратился за политической поддержкой не к сенату, а к триумвирам и за оказанную помощь в водворении на престол выплатил 6 тыс. талантов не в римскую казну, а Цезарю и Помпею, которые разделили деньги между собой (Suet. Iul., 54, 3; Dio Cass., XXXIX, 12).

Сенат пытался оказать сопротивление Цезарю, а после его отъезда в провинцию — триумвирам. Получили распространение памфлеты антитриумвирской направленности (Cic. Ad Att., II, 18, 1; Арр. В. С., II, 9). Предпринимались попытки забаллотировать некоторые решения триумвиров (Plut. Pomp., 49). Однако все это лишь накаляло политическую ситуацию в Риме, еще более дестабилизировало жизнь общества и в конечном счете снижало влияние сената.

Таким образом, сенат переживал тяжелейший кризис. Он утратил и свои государственно-правовые прерогативы, и авторитет. Показательно в этом плане отношение Цезаря к лидерам сената: Марку Порцию Катону, который считался совестью сената, Луцию Лицинию Лукуллу, за которым закрепилась слава доблести сената, и Марку Туллию Цицерону, слывшим голосом сената. Катон за попытку оказать сопротивление во время принятия закона о проконсулате Цезаря был отправлен в тюрьму. Правда, чуть позднее Цезарь отменил свой приказ. Оценивая это событие, Плутарх подчеркивал демонстративный и непринципиальный характер действий Цезаря, который будто бы надеялся, что Катон обратится за помощью к народному трибуну и таким образом избежит наказания (Plut. Caes., 14). Другой биограф Цезаря, Светоний, напротив, говорил о намеренном и радикальном характере действий Цезаря и не упоминал об отмене решения (Suet. Caes., 20, 4). Лукулла Цезарь «запугал ложными обвинениями» (Suet. Iul., 20, 4). Цицерона он пытался привлечь на свою сторону. После принятия Ватиниева закона о наместничестве в Галлии Цезарь даже предложил Цицерону должность легата (Cic. De prov. cons., 41). С одной стороны, это могло быть выражением личной симпатии, но с другой — это, безусловно, было стремлением удалить Цицерона из Рима.

Наконец, чтобы разом подорвать влияние Катона, Лукулла, Цицерона и их сторонников в сенате, Цезарь инспирировал заговор, якобы направленный против него и Помпея. Участниками этого заговора были названы влиятельнейшие сенаторы (Suet. Iul., 20, 5; ср.: Cic. Ad Att., II, 24; Plut. Luc, 42; App. В. С., II, 12). Современникам событий и античным историкам это дело представлялось весьма темным, а роль Цезаря — довольно смутной (Арр. В. С., II, 12; Dio Cass., XXXVIII, 9). Ходили различные предположения и догадки. Одни говорили, что, боясь публичных обвинений, Цезарь убил основного свидетеля и доносчика по делу — Луция Веттия. Сам Цезарь утверждал, что это сделали те, кто боялся официального разоблачения. Так или иначе, но именно Цезарь извлек максимальную выгоду и из этого события: ему было предоставлено полное право контролировать ситуацию в Риме (Арр. В. С., II, 12).

Политическое поражение оппозиционеры Цезаря в сенате потерпели после его консулата, когда тот был уже в Галлии. В 58 г. по требованию народного трибуна Публия Клодия Пульхра в соответствии с принятым lex Clodia de exilio Ciceronis Цицерон был удален из Рима после обвинения в незаконной казни римских граждан без суда и следствия (Cic. De domo sua, 47; 50; 83; Liv. Per., 103; Plut. Cic, 32; Арр. В. C, II, 15; Dio Cass., XXXVIII, 17). При этом никто из сенаторов не попытался спасти Цицерона (Cic. Pro Sest., 25; 65; ср.: Ad Att., III, 13, 2). Катон под предлогом выполнения должности квестора с преторскими полномочиями был отправлен на Крит (Cic. De domo sua, 20; Liv. Per., 104; App. В. С., II, 23; Dio Cass., XXXVIII, 30). Показателен тот факт, что, хотя Катон с честью выполнил государственное поручение, на выборах в преторы на 55 г. он проиграл Публию Ватинию, внесшему в свое время в народное собрание закон о предоставлении Цезарю наместничества в Галлии. Некоторое время спустя Катон за попытку оказать противодействие в проведении через народное собрание лукских решений был отправлен народным трибуном Гаем Требонием в тюрьму (Liv. Per., 105). Сенаторы в этих обстоятельствах также не проявили ни негативной реакции, ни желания защитить Катона. Это еще раз показывает, насколько политически и организационно ослабленным был сенат.

Современники подозревали, что инициаторами решений, направленных против лидеров сената, были Цезарь и Помпеи, а Клодий выступал лишь проводником политических планов триумвиров. На связи Клодия с триумвирами и лично с Цезарем неоднократно и довольно прозрачно намекал Цицерон. В речах «В защиту Сестия» и «Об ответах гаруспиков» он обвинил Цезаря и Помпея в пособничестве Клодию (Cic. Pro Sest., 20; 39—40; De harusp. resp., 38; 47; ср.: Liv. Per., 103; 104; Vell., II, 45, 2).

Историки наших дней в большинстве своем повторяют версию, сложившуюся в античности. Мы вслед за С. Л. Утченко придерживаемся иной точки зрения. В ряде работ С. Л. Утченко доказал, что по отношению к триумвирам Клодий был не только самостоятельной, но даже враждебной силой. Действительно, Клодий был связан с каждым из триумвиров (по крайней мере с Цезарем и Помпеем) задолго до 59 г. Еще находясь в войсках Лукулла в середине 60-х гг., он агитировал за Помпея (Plut. Luc, 34). В 60 г. Помпеи сам обращался к Клодию за поддержкой с целью проведения своих законопроектов (Plut. Pomp., 46). Цицерон намекал на поддержку, которую оказывал Помпеи Клодию в 59 г. (Cic. De harusp. resp., 45). Длительные отношения связывали Клодия с Цезарем: в 62 г. Цезарь отказался выступить свидетелем в судебном процессе de pollutis sacris, направленном против Клодия, а в 59 г. способствовал его переходу в плебейское сословие. Хотя решение Цезаря в 62 г. было продиктовано прежде всего личными соображениями, оно, безусловно, способствовало возникновению если не дружеских, то заинтересованных взаимоотношений Цезаря и Клодия. Последующие события: переход Клодия в плебейское сословие, избрание его народным трибуном на 58 г. и участие во всем этом Цезаря — нам представляются прямым следствием развития таких взаимоотношений. Совершенно очевидно, что в 59 г. Цезарь сделал ставку на Клодия с целью противопоставить его влияние авторитету лидеров сената (Арр. В. С., II, 14). Но свидетельства Цицерона (Cic. De domo sua, 23; 55; 60; 124; In Pison., 37; 57; Pro Sest., 24; De harusp. resp., 52) и анализ политической ситуации в Риме 58 г. показывает, что в целом трибунат Клодия не способствовал укреплению позиций триумвиров. Более того, уже в самом начале трибуната Клодий начал активно дистанцироваться от Цезаря, Помпея и Красса (Арр. В. С., II, 15). Предлагая свои законопроекты, он пытался частично кассировать законы Цезаря (Cic. De domo sua, 39; De harusp. resp., 48; ср.: Dio Cass., XXXVIII, 13). По окончании трибуната, будучи уже частным лицом, а затем курульным эдилом, Клодий стал допускать открытые политические выпады против Цезаря и Помпея (Cic. Pro domo sua, 40; Plut. Pomp., 38; Cic, 33; Dio Cass., XXXVIII, 30). В Риме даже ходили слухи, что в 57 г. он намеревался составить заговор и убить Помпея (Cic. Pro Sest., 69; De harusp. resp., 49; Ad Att., II, 24, 2; Ad Quint., II, 3, 3; ср.: Plut. Pomp., 49).

Самостоятельная позиция Клодия со всей очевидностью обозначилась с 56 г. Возглавив городской плебс, он выступил за предоставление Помпею чрезвычайных полномочий по снабжению Рима продовольствием, что означало, по существу, удаление Помпея из города. В 55—52 гг. вооруженные отряды Клодия терроризировали сенат и отдельных его представителей, народное собрание и магистратов (Cic. Ad Quint., I, 2,15; Pro Sest., 18; De prov. cons., 43; Pro Cael., 78). Это чрезвычайно дестабилизировало политическую жизнь в Риме и ни в коей мере не укрепляло позиций триумвиров. Не случайно Цезарь и Помпеи уже с конца 58 г. начали политическую кампанию за возвращение Цицерона. Цезарь вел переговоры об этом с народным трибуном Публием Сестием (Cic. Pro Sest., 71). С 56 г. была налажена дружеская переписка Цезаря и Цицерона. Цезарь принял на службу сторонников и родственников Цицерона. Сам Цицерон после возвращения в Рим стал чуть ли не уполномоченным Цезаря: выступил в 56 г. с инициативой предоставления 15-дневного молебствия за победу Цезаря над белгами, а в 55 г. — 20-дневного молебствия за победу над арвернами (Cic. De prov. cons., 26—27; Plut. Caes., 21), вопреки своим личным чувствам поддержал решения, принятые триумвирами в Луке (см.: Cic. Ad Att., IV, 5,1; Ad Fam., I, 9, 9; De prov. cons.). Можно предположить, что эта политическая поддержка не была вполне бескорыстной: в 54 г. Цезарь одолжил Цицерону 800 тыс. сестерциев, и долг этот оставался невыплаченным даже к 51 г. Таким образом, постепенно между Цезарем и Цицероном сложились, видимо, прочные дружеские отношения. Сам Цицерон признавался в этом перед сенатом (Cic. De prov. cons., 40). Явные оппозиционные Клодию настроения стал проявлять Помпеи. 9 июля 57 г. он открыто выступил в сенате в защиту Цицерона (ср.: Cic. Pro Sest., 67; Vell., II, 45, 3; App. В. С., II, 16). Один только Красе держался в высшей степени осторожно и не вмешивался в события.

Таким образом, первоначально, возможно, триумвиры использовали Клодия точно так же, как он опирался на влияние триумвиров. Но приведенные свидетельства указывают на то, что едва ли между ними, в частности между Клодием и Цезарем, существовала принципиальная политическая связь. Этот общий вывод касается важного историографического аспекта. Большинством современных историков трибунат Клодия и связанные с ним события оцениваются как широкое демократическое движение, связанное с лозунгами и традициями популяров. Отрицая принципиальную политическую связь Цезаря с Клодием, мы еще раз хотим подчеркнуть, что если у Цезаря и прежде не было особых демократических иллюзий, то теперь, исходя из того, насколько важным представлялось ему проконсульство, можно заключить, что он утратил их окончательно.

Итак, с 59 г. важнейшим фактором социально-политической жизни римского общества стал триумвират — союз Цезаря, Помпея и Красса. Если верить переписке Цицерона, общественное мнение было настроено против триумвиров, но они держали Рим под постоянным военным контролем и выступить против них никто не решался. Основу власти триумвиров составляли консульские полномочия Цезаря, авторитет Помпея в военной среде и поддержка огромного числа его ветеранов. Влияние Красса было не менее значимым: он не имел себе равных в Риме по богатству, а следовательно, и по возможности оказывать политическое давление. Ни одно решение не принималось без участия и влияния триумвиров. Во время консульства Цезаря Помпеи стал, по существу, принцепсом сената, т. к. Цезарь при обсуждении всех вопросов обращался к нему первому (Suet. Iul., 21). Это позволяло направлять дискуссию в нужное русло и во многом определяло ее исход. Не случайно Цицерон говорил, что во время триумвирата сенат был отстранен от решения государственных проблем; консулы довели дело до того, что государственный совет был уничтожен ими самими; наиболее могущественными были триумвиры (Cic. Pro Sest., 42), а сам триумвират он называл «беспримерно установленным господством — instituta novo dominatu» (Cic. De domo sua, 68). Такие же оценки I триумвирата встречаются и у римских авторов последующих поколений (Plut. Crass., 14).

Во время галльского проконсульства Цезарь оказался удаленным от администрации, сената и народного собрания. В этой ситуации его отношение к триумвирам несколько изменилось: с одной стороны, он считал необходимым поддерживать триумвират, с другой — стремился не допустить ослабления своих собственных позиций в Риме. По данным Плутарха, Цезарь, считая не только возможным, но и необходимым принимать участие в римских событиях, первый начал обсуждать с друзьями неотложные дела «посредством писем» (Plut. Caes., 17). Кроме того, он сам приезжал в Ближнюю Галлию. Многие, чтобы решить вопрос или заручиться его поддержкой, приезжали к нему (Plut. Caes., 20; Арр. В. С., II, 17). Плутарх подчеркивал, что, пользуясь помощью Цезаря, римские политики добивались должностей, а пользуясь его деньгами, подкупали народ. Но в конечном итоге это увеличивало авторитет самого Цезаря (Plut. Caes., 20; 21; ср.: Suet. Iul., 27; 29). По свидетельству античных историков, Лукские решения 56 г., названные Веллеем Патеркулом «нечестными» (Vell., II, 46,1), прошли утверждение в сенате не только из-за боязни Помпея и Красса, но и из-за желания угодить Цезарю (Plut. Caes., 21). При его поддержке союзники и их ставленники добивались ключевых магистратур (Suet. Iul., 23, 2; Арр. В. С., II, 14). На 58 г. консулами были избраны Авл Габиний — бывший легат Помпея и Луций Кальпурний Пизон — тесть Цезаря; на 57 г. — Квинт Цецилий Метелл Непот, связанный родственными отношениями с Помпеем, и Публий Корнелий Лентул Спинтер, сторонник Помпея; на 55 г. — сами триумвиры Помпеи и Красе.

О том, насколько значимым оставался для Цезаря союз с Помпеем и Крассом, говорит реакция римского общественного мнения на смерть Юлии — дочери Цезаря и жены Помпея. По сообщению Плутарха, всех охватил страх и смятение, т. к. оказалась разорвана родственная связь, которая поддерживала мир и согласие «в страдающем от раздоров государстве» (Plut. Caes., 23; ср.: Vell., II, 47, 2; Арр. В. С., II, 19).

В целом в условиях политического господства триумвиров римская республиканская система оказалась еще более дезорганизованной. Сенат утратил контроль над политической ситуацией. Решения народного собрания определялись величиной денежных раздач и декларативных обещаний. Выборы должностных лиц осуществлялись в условиях силового давления и подкупа избирателей. Общество, которое длительное время развивалось как милитаризованное и жило по законам команды-подчинения, прочно усвоило военный образ мышления и командный стиль отношений. Нормой политической жизни стали волюнтаризм политиков и социально-политическая апатия масс. Цезарь, безусловно, учитывал сложившуюся ситуацию. Во время консулата он впервые открыто заявил о своей политической позиции. По словам Плутарха, Цезарь, который «давно искал повод», поклялся бороться против «черствости и высокомерия сенаторов» (Plut. Caes., 14). Однако это не означало осознанного стремления Цезаря уничтожить основы римского республиканского строя. Это было проявлением желания подняться над своими политическими соперниками, но в этом смысле и над Республикой.

Во время консулата Цезаря выработалась и его политическая практика. Она сводилась к политическим мерам: дебатам в сенате и обращению к народному собранию. Вместе с тем Цезарь видел, что в сложившейся ситуации ни одна республиканская структура не может считаться подлинной основой власти, в условиях дестабилизации общественной жизни никто не может вести политику разумную и продуманную, если не имеет реальной силы давления на республиканские структуры. Отчетливо понимая это, Цезарь допускал возможность силового решения вопросов и во время консулата: именно таким образом были приняты его аграрные законопроекты, когда Цезарь призвал Помпея и Красса помочь ему «с мечом в руке» (Plut. Caes., 14), и во время его проконсулата в Галлии. Таким образом, постепенно стала складываться идеология и политическая практика авторитарного правления, основанного на реальном влиянии и силе. В этом смысле взгляды Цезаря совпадали с взглядами Цицерона. Не случайно в процессе переписки Брут упрекал Цицерона в том, что его политические взгляды способствовали осуществлению политических амбиций Цезаря. Важное влияние на оформление политических установок и политической практики Цезаря оказало наместничество в Галлии. После галльской кампании изменились его возможности: он приобрел денежные и людские резервы.

В целом амплитуда политической деятельности Цезаря в 59— 52 гг. была довольно широкой: он стремился задействовать в своих интересах разнообразные политические силы и элементы. В это время оформились некоторые постоянные правила его политического поведения: реализм политического мышления, четкая установка на достижение собственных политических интересов, что на практике означало осуществление принципа надсословной политики, консолидирующей все римское гражданство вокруг собственной персоны. В это время Цезарь отчетливо заявил о себе как о политическом лидере, способном мобильно и адекватно отвечать на ситуацию. Начиная с 52 г., накаленная политическая обстановка в Риме и выпады его политических противников определили две важнейшие, на первый взгляд взаимоисключающие друг друга задачи, решение которых стало для Цезаря необходимым условием успеха в дальнейшей борьбе за влияние и власть: следовало добиться взаимопонимания и привлечь на свою сторону народное собрание и сенат, а для этого — усилить политическую роль исполнительной власти и противопоставить ее республиканским коллективным органам управления.

Третий этап в оформлении государственно-правового положения и прерогатив Цезаря (52—50 гг.) был для него самым напряженным. В это время в Риме против него оживилась сенатская оппозиция, которую возглавил Помпеи. Цезарь вернулся в Италию в январе 49 г. после начала военных действий против Помпея, а 1 апреля прибыл в Рим. Он все еще обладал проконсульским империем, который по закону Габиния был вручен ему до марта 48 г. Но мы не раз уже подчеркивали, что по римской государственно-правовой традиции полномочия проконсульского империя не распространялись на Италию и Рим. Находясь в городе, он действовал как частный человек, а это в соответствии с существовавшими представлениями было узурпацией власти и тиранией. 16 апреля 49 г. Цицерон писал Аттику, что Цезарь «не отвергает, но некоторым образом требует, чтобы его называли тираном — пес iam recusat sed quodam modo postulat ut, quem ad modum est, sic etiam appelletur tyrannus» (Cic. Ad Att., X, 4, 2). Римляне ожидали очередных проскрипций, а возникавшие знамения толковали как предвестие неизбежного «уничтожения старого государственного строя» (Арр. В. С., II, 36; 41; ср.: Plut. Caes., 33). Цезарь стремился развеять эти настроения: по пути в Рим он проявлял милосердие к врагам, пытался установить взаимопонимание с оставшимися в городе сенаторами и постарался как можно скорее удалиться в Испанию (Plut. Caes., 35; Suet. Iul., 34).

Цезарю необходимо было придать своему положению в Риме законный юридический статус. Поскольку избранные на 49 г. консулы были живы, но покинули Рим вместе с Помпеем (Vell., II, 49, 4; Plut. Caes., 34; Арр. В. С., II, 37), провести выборы новых, среди которых предполагал быть и Цезарь, не представлялось возможным. В сложившейся ситуации он мог получить легитимную власть лишь в форме экстраординарной магистратуры. Ввиду этого Цезарь обратился к существовавшей в Римской республике практике назначения диктатора и к относительно недавнему историческому прецеденту — диктатуре Суллы. В августе 49 г. после победы в первой испанской кампании по инициативе Цезаря городской префект Марк Эмилий Лепид заочно организовал предоставление ему диктаторских полномочий (I). Срок полномочий не оговаривался специально. Какая компетенция вменялась Цезарю, также не было специально определено. Кроме того, мы ничего не знаем о назначении начальника конницы. Однако, исходя из фактической продолжительности и предполагаемой компетенции, можно предположить, что I диктатура Цезаря задумывалась как традиционная республиканская чрезвычайная магистратура для проведения консульских выборов на 48 г.

На это указывает и отношение самого Цезаря к назначению. По прибытии в Рим он в соответствии с предоставленными ему полномочиями провел консульские выборы, предложив одним из кандидатов самого себя, и после этого отказался от диктатуры. Таким образом, судя по свидетельствам античных историков, I диктатура продолжалась фактически 11 дней (Plut. Caes., 37; Арр. В. С., II, 48) и не выходила за рамки традиционной республиканской чрезвычайной должности, если не считать некоторых процедурных моментов. Аппиан подчеркивал, что избрание проходило без постановления сената и предварительного назначения консула на основе решения народного собрания. Это должно было означать, по-видимому, не только то, что Цезарь получил диктатуру с согласия всего римского народа (Арр. В. С., II, 48), но и то, что его политический статус в Риме получил легитимное закрепление. Плутарх говорил, что Цезаря диктатором назначил сенат (Plut. Caes., 37). Следует думать, Плутарх считал процедуру назначения диктатора в 49 г. традиционной. Отметим, однако, что в возникших обстоятельствах, когда значительная часть сенаторов была с Помпеем (Flor. Ep. bell., II, 13, 78—80), это едва ли могло иметь смысл и значение. Инициатором диктатуры выступил городской префект. Это было необычно, но также продиктовано сложившейся ситуацией: в отсутствие большей части сената и консулов назначение интеррекса представлялось, видимо, нецелесообразным, и префект выступал как бы «исполняющим консульские обязанности». И первому и второму обстоятельству были исторические прецеденты. В этом смысле пример Суллы, который являлся откровенным нарушением республиканских процессуальных норм при назначении диктатора, был особенно важен.

В эту картину I диктатуры Цезаря современные исследователи вносят ряд дополнительных обстоятельств. Дело в том, что античная традиция не содержит четкого определения формального целевого назначения диктатуры 49 г. В римских источниках о ней вообще ничего не говорится, а в сообщениях Аппиана (Арр. В. С., II, 48, 3) и Плутарха (Plut. Caes., 37, 2) употреблен не характерный для греческой традиции термин бьктатшр без каких-либо дополнительных комментариев. Сведения о действиях, предпринятых Цезарем в 49 г. в должности диктатора, на основании которых можно было бы судить о предоставленной ему компетенции, чрезвычайно противоречивы. По свидетельству Аппиана, он лишь провел консульские выборы, а все другие мероприятия осуществил уже как консул. Плутарх, напротив, подчеркивал, что в течение 11 дней Цезарь, кроме выборов, провел еще серию законов.

Неполнота античной традиции и наличие в ней различных версий послужили основой полемики в современной историографии по вопросу о характере диктатуры Цезаря. Т. Моммзен считал, что диктатуру Цезаря (все четыре назначения) можно определить как dictatura rei publicae constituendae causa. На наш взгляд, источники не позволяют делать таких выводов относительно I диктатуры. Диктатура с целью общего устройства дел в государстве предполагала чрезвычайно широкую компетенцию диктатора. В 49 г. ставились и были осуществлены задачи более скромные. Кроме того, следует принять во внимание замечание Аппиана о том, что в это время в условиях начавшейся войны с Помпеем Цезарю была не нужна такая значительная власть (Арр. В. С., II, 48). Оппонентом Т. Моммзена выступил У. Вилькен, определявший диктатуру Цезаря (все четыре назначения) как dictatura rei gerendae causa. Мы считаем и это определение для I диктатуры Цезаря не вполне обоснованным. На наш взгляд, dictatura rei gerendae так же, как ее модификация dictatura rei publicae constituendae, ставшая основой единовластия Суллы, предполагала самые широкие полномочия диктатора во внешней политике и организации гражданской жизни в Риме. Цезарь же сознательно отказался от диктатуры в 49 г., получил консулат и вел военные действия, опираясь на консульский империй. В последнее время некоторые исследователи дают дифференцированные оценки целевого назначения цезарианских диктатур. Р. Этьен например, первые три диктатуры относит к категории dictatura rei publicae constituendae, четвертую — dictatura rei gerenadae. В силу уже приведенных аргументов мы не можем согласиться с подобной точкой зрения, по крайней мере в отношении I диктатуры Цезаря. Нам представляется, что это была традиционная республиканская диктатура для проведения выборов — dictatura comitiarum habendarum — с незначительными процедурными отклонениями, продиктованными реальной политической необходимостью.

Позднее для укрепления политического статуса Цезарь еще несколько раз использовал диктатуру. Вторая диктатура (II) Цезаря была годичной. Формально она продолжалась с осени 48 г. по осень 47 г., но, если учесть, что с декабря 47 г. по сентябрь 46 г. Цезаря не было в Риме, II диктатуру можно считать практически непрерывной: после битвы при Тапсе (апрель 46 г.) она была закреплена предоставлением диктатуры на 10 лет (III), а после победы при Мунде (середина марта 45 г.) — пожизненной диктатуры (IV) (Cic. Phil., II, 34, 87; Liv. Per., 116; Plut. Caes., 57; App. B. C, II, 106; Flor. Ep. bell., II, 13, 356). Мы уже писали о наличии полемики о характере диктаторских полномочий Цезаря. В данном случае отметим: диктатура (II—IV) опиралась на римскую государственно-правовую практику и должна была создавать видимость соответствия раннереспубликанской магистратуре dictatura rei gerendae causa. Но по полноте компетенции и по конституционному положению она превосходила традицию. Полномочия Цезаря не ограничивались ни сроками (даже Сулла не претендовал на пожизненную высшую власть), ни территорией (высшая военная и гражданская власть распространялась в равной степени на Рим, Италию и провинции), ни конституционной нормой (была нарушена процедура приведения диктатора к должности и значительно деформирована система взаимоотношений с другими органами государственной власти).

Полученные Цезарем диктаторские полномочия были исходной основой его власти, но не единственной составляющей эту власть. Положение Цезаря в Риме опиралось не только на диктатуру, но на кумуляцию регулярных республиканских магистратур, традиционных назначений, на его личную неформальную власть и реальную силу — армию. С 48 по 44 г. Цезарь обладал постоянно возобновляемой консульской властью (Арр. В. С., II, 103), кроме 47 г., когда Рим оставался практически без консулов, избранных лишь на последние три месяца. Более того, в 45 г. его консульские полномочия были частично единоличными, не связанными коллегиальностью, т. к. он был избран консулом без коллеги. Консулат был республиканской магистратурой. Однако многократное и беспрерывное пребывание на этом посту шло вразрез с римской государственно-политической практикой, традиционными представлениями о cursus honorum и сулланским законодательством о магистратуре. Сенат был настолько шокирован подобным положением, что в 45 г. предложил Цезарю 10-летнее консульство, от которого тот отказался (Арр. В. С., II, 106—107). Компромиссным решением этой ситуации стало предоставление ему совершенно особого положения в сенате: почетного места между двумя консулами и права первого голоса при обсуждении любого вопроса. После победы под Мундой он получил право рекомендовать выборным комициям своих кандидатов (Suet. Iul., 41, 2), а в 44 г. право назначить должностных лиц на три года вперед. Кроме того, с этого времени все его решения в будущем получали силу закона. Эти меры не были продиктованы политической необходимостью, т. к. он мог добиться нужного решения через своих ставленников и политических союзников в сенате и народном собрании; не соответствовали республиканским представлениям о магистратской власти и подчеркивали исключительный характер imperium consulare Цезаря, что было особенно заметно на фоне снижения престижа традиционного консулата. Консульские выборы часто затягивались и откладывались. В результате Рим оставался порой без регулярной магистратуры. Так, мы уже отмечали прецедент 47 г., когда большую часть года правил начальник конницы (Liv. Per., 113; Арр. В. С., II, 92), а Фуфидий Кален и Ватиний были избраны консулами лишь на последние 3 месяца. Несколько раз откладывались выборы в 46 г. Это, в свою очередь, вело к сокращению срока консульства иногда до нескольких месяцев, а то и до одного дня, как в 45 г., когда после смерти консула Кв. Фабия всего на один день консулом был избран Каниний Ребил (Plut. Caes., 58; Suet. Iul., 76, 2; 80, 3).

Кроме того, декретированные Цезарю почетные права (например, после балканской кампании право объявления войны и мира без санкции сената и народного собрания, право распределения преторских провинций не по жребию, а по его собственному желанию; после второй испанской кампании право назначать половину магистратов; наконец, право постоянно председательствовать на выборах) значительно снижали авторитет и реальное политическое влияние регулярного консулата. Более того, следует думать, что после принятия lex Iulia municipalis консулат, оставаясь республиканской магистратурой, сохранил общинную значимость, но во многом утратил значение для Италии и формировавшейся римской державы.

Консульский империй и полномочия диктатора были усилены присвоением Цезарю дополнительных правовых прерогатив. В 45 г. Цезарь получил трибунскую неприкосновенность — sacrosanctitas (Liv. Per., 116; Арр. В. С., II, 106; Dio Cass., XLII, 20). Опубликованное относительно недавно мнение О. С. Метушевской о том, что таким образом Цезарь ограничился принятием лишь начальных прав трибунов, т. е. не получил законодательной инициативы, представляется неоправданным. Опираясь на трибунскую неприкосновенность, он имел реальную возможность вмешательства в решения любого магистрата, а это наряду с полномочиями диктатора и консула предоставляло ему абсолютную полноту власти, в том числе и законодательной, в административно-гражданской и военной сферах. Показательно при этом следующее обстоятельство: сам Цезарь не проявлял личного интереса к трибунату, а к народному собранию и народным трибунам относился с явным пренебрежением (Plut. Caes., 61; Suet. Iul., 79). Коллегия народных трибунов продолжала избираться, но в их числе неизменно были доверенные лица Цезаря, что обеспечивало дополнительный контроль диктатора над трибунами.

В 46 г. Цезарь получил полномочия цензора на двойной срок, т. е. на 3 года. Поскольку цензоры избирались на 5 лет, следует думать, что он в течение 10 лет мог контролировать и по своему усмотрению менять состав сената (Cic. Ad Fam., IX, 15,15; 26, 3; Suet. Iul., 76; Dio Cass., XLII 1,14, 4). Кроме того, в качестве «блюстителя нравов» Цезарь выступал хранителем традиции, обычаев и правовых норм, что придавало ему в глазах общественного мнения особый авторитет.

В 45 г. ему было присвоено постоянное (Suet. Iul., 76) и к тому же наследственное (Dio Cass., XLIII, 44) звание imperator, которое стало его преноменом. Т. Моммзен, безусловно, ошибался, когда утверждал, что положение Цезаря как главы государства не могло определяться ни консулатом, ни диктатурой. Лишь императорский титул, по его мнению, определял властные прерогативы Цезаря, был синонимом слова rex и означал восстановление царской власти. Титул императора присваивался в соответствии с римской традицией полководцу, одержавшему решительную победу над врагом, давал право триумфа и в целом имел преходящий характер. В государственно-правовом смысле наиболее значимым моментом являлось то, что на время триумфа он продолжал и распространял на Рим проконсульский империй полководца-триумфатора. По существу, республиканское содержание звания imperator в отношении к Цезарю не изменилось. Особой формально-юридической компетенции и особых полномочий оно не предоставляло и означало лишь, что проконсульский империй не ограничивался по времени и получал постоянную законную силу в Риме. Это должно было, по-видимому, символизировать пожизненную связь Цезаря с армией и обеспечивать перспективы командования ею в случае новых военных действий. Однако все эти функции вполне укладывались в традиционные представления о компетенции магистрата, наделенного высшим империем, которым Цезарь как диктатор и консул обладал практически постоянно.

Наконец, должность верховного понтифика, в которой Цезарь состоял с 63 г., придавала его власти и положению в римском обществе особый сакральный характер, а легитимно закрепленные за ним почетные титулы и звания: титул отца отечества, почетное место в театре, изображение среди статуй римских царей, переименование месяца квинтилия в июль, объявление Дня рождения и дней боевых побед праздничными (Suet. Iul., 76, 1; Арр. В. С., II, 106; Dio Cass., XLIII, 14, 6; XLIV, 4, 4) — возвеличивали славу и авторитет.

Положение Цезаря определялось не только официально предоставленной компетенцией и легитимно закрепленными почестями, но и реальным влиянием — опорой на «личную партию», армию и поддержку широких и разнородных в сословном отношении масс. Именно эти силы составляли его опору в борьбе за власть, и именно они обеспечивали его реальное политическое превосходство.

К началу 44 г. римская государственная система была приведена к относительной норме: государственно-правовое положение и прерогативы власти Цезаря были определены, избраны должностные лица, назначены провинциальные наместники, стабилизирована ситуация в Риме, Италии и провинциях. На наш взгляд, именно с этого времени отчетливо обозначилось исключительное положение Цезаря в Риме и Римской державе, авторитарный характер его власти. Мы делаем такое заключение, исходя из ряда обстоятельств. Во-первых, именно так власть Цезаря стала восприниматься римским общественным мнением. Еще в 46 г. Цицерон писал своему другу Луцию Папирию Пету о «новом Риме», где все зависит от воли одного человека, где больше нет законов и нет свободы (Cic. Ad Fam., IX, 16). Окончательная победа Цезаря над помпеянцами при Мунде в 45 г. внушила римлянам еще больший страх (Арр. В. С., II, 106). Сервий Сульпиций Руф писал в это время своему другу Цицерону: «У нас отнято силой то, что дорого нам не менее, чем нашим детям — родина, уважение, достоинство, почет — еа nobis erepta esse quae hominibus non minus quam liberi cara esse debent, patriam, honestatem, dignitatem, honores omnis» (Cic. Ad Fam., IV, 5, 2). К 44 г. в Риме получили распространение слухи о стремлении Цезаря к царской власти, что вызвало возмущение римского общественного мнения. Цезарь демонстративно отказался от нее (Plut. Caes., 60—61; Suet. Iul., 79,1—2; App. В. С., II, 107). Он отрицал наличие собственных тиранических и монархических намерений. Аппиан отмечал, что Цезарь вообще не знал, как относиться к проблеме царской власти, а все попытки официального признания за ним царского положения воспринимал «не то как искушение, не то как обвинение» (Арр. В. С., II, 110).

Во-вторых, в ходе гражданской войны, видимо, окончательно оформилась политическая программа Цезаря. Еще в 46 г. по возвращении из Африки он выступил с речью, которая стала его программным заявлением. Цезарь говорил, что не собирается становиться ни Марием, ни Суллой; не будет обманывать народ ложными обещаниями и не хочет быть тираном; он будет добродетельным гражданином и призывает всех объединиться вокруг него (Dio Cass., XLIII, 15). Возможно, имперские и монархические идеи, которые обнаруживаются в этой речи, были приписаны Цезарю Дионом Кассием, изложившим это заявление. Важно подчеркнуть, однако, что подобный ход мысли античного автора является ретроспективным отражением основного направление эволюции Римской республики и римского общественного мнения, четко обозначившихся при Цезаре. К 44 г. необходимость осуществления такой программы проявилась с еще большей очевидностью. Для политической и интеллектуальной элиты Рима стало совершенно понятно, что республика, в том идеальном виде, в каком они ее себе представляли, давно перестала существовать. Аппиан, оценивая состояние римской общественной жизни во время диктатуры Цезаря, отмечал, что римская демократия переродилась, и в народном собрании господствовали два противоположных настроения, в соответствии с которыми римские граждане «любили свободу», но «служили за плату» интересам политических лидеров (Арр. В. С., II, 120; ср.: Plut. Caes., 38). Для значительной части римского гражданства главным смыслом жизни стало не государственное дело — res publica, а личные планы и настроения; изменились представления о традиционных ценностях и досуге, более значительная роль стала отводиться интеллектуальному труду. Например, Цицерон, хотя и участвовал иногда в заседаниях сената, большую часть времени посвящал личным делам и литературным занятиям (Cic. Ad Fam., IX, 20, 3). Изгнанники и амнистированные политические противники Цезаря не торопились в Рим, например Марцелл. Общество постепенно утратило гражданскую ответственность, переложило ее на способного и сильного лидера. В связи с этим стали развиваться и распространяться идеи о необходимости восстановления республиканских норм политической и гражданской жизни, но выполнение этой задачи связывалось с политическим лидером, иногда конкретно с именем Цезаря. Подобные настроения и ожидания получили отражение, например, в речи Цицерона в защиту Марцелла и письмах Саллюстия (см.: Cic. Pro Marc, 23; 27; 28—29; Sail. Ep., II). Мы присоединяемся к мнению, высказанному Эд. Мейером и позднее С. Л. Утченко о том, что Цицерон и Саллюстий излагали программу «нравственной регенерации государства и народа», проект реформ по обновлению сената и комиций в возрожденной республике. Современники Цезаря понимали, что в условиях кризиса Римской республики необходимо было политическое звено, которое могло бы «связать» римскую республиканскую систему с имперской реальностью, не уничтожая, однако, традиций республики. Это понимал и сам Цезарь, справедливо полагая, что его убийство никому не принесет выгоды, ибо повлечет за собой лишь хаос (Suet. Iul., 86, 2). Его оценка состояния Римской республики уже в античную эпоху стала афоризмом. Он говорил, что «Республика — ничто, пустое имя без тела и облика» (Suet. IuL, 77). Цезарь не верил в возможности сената и пренебрегал его благосклонностью (Plut. Caes., 60; Suet. Iul., 78). Если в начале гражданской войны с Помпеем он стремился склонить сенат на свою сторону, то уже 1 апреля 49 г. дал понять, что, если сенат не поддержит его, он будет править один (Plut. Caes., 35). Цезарь не видел надежной опоры в народном собрании, понимал слабость республиканской исполнительной власти, поскольку видел ее коррумпированность и сам пользовался этим (Plut. Caes., 29). В связи с этим он поставил и сенат, и народное собрание, и исполнительную власть под свой контроль.

Наконец, стоит обратить внимание на то, что в ходе гражданской войны выработались специфические методы укрепления Цезарем своей личной власти — политика милосердия и политической лояльности, которую он проявлял не только к римским гражданам, но к италикам и провинциалам. Clementia была постоянным его лозунгом. Побежденные легионы либо распускались, либо включались в его армию, а их руководителям предоставлялось полная свобода. Виднейшие помпеянцы, оставшиеся в живых, получили амнистию (Liv. Per., 109; 110; 111; 115; Plut. Caes., 35; 46; 54; Vell., II, 50,13; 55, 2; 56; Suet. Iul., 75; App. B. C, II, 38; 4243; 88). Цезарь допускал восхваление своих противников и публицистическую полемику вокруг них и вокруг собственной персоны. Например, когда Цицерон написал панегирик на смерть Катона, Цезарь составил ответный памфлет Антикатон — «Anticato», но никаких репрессивных действий по этому поводу не предпринял (Plut. Caes., 54; Suet. Iul., 56, 5; App. В. С., II, 99). Показателен в этом случае и факт восстановления статуи Помпея в 45 г. Цицерон, выступая по этому поводу, подчеркнул, что Цезарь, восстановив статую Помпея, укрепил свои собственные (Plut. Cic, 40; Caes., 57; Suet. Iul., 75). Современные исследователи видят в clementia Цезаря политический ход: либо стремление обезопасить себя и опереться на консервативные элементы государства, даже на бывших помпеянцев; либо стремление найти новую социальную опору. Не отрицая этой общей оценки по существу, скорректируем ее. Анализируя политику милосердия Цезаря, мы прежде всего имеем в виду ее восприятие современниками. Так, Цицерон рассматривал dementia Caesaris как «…новый способ побеждать — укреплять свое положение милосердием и щедростью» (Cic. Ad Att., IX, 7, 1—2). Милосердие — dementia традиционно воспринималось римлянами как составная часть римских гражданских добродетелей: милосердие к согражданам было таким же обязательным, как суровость к врагам. Не случайно Цицерон в одном из писем к своему другу Аттику писал, что милосердие Цезаря — политика, угодная народу (Cic. Ad Att., X, 4, 8). Таким образом, Цезарь стремился не столько завоевать симпатии, сколько включить себя как диктатора в систему традиционных ценностей и на этой основе консолидировать римское общество вокруг собственной власти. По словам Плутарха, он хотел властвовать, но — над добровольно подчиняющимися (Plut. Caes., 58). В исследовательской литературе существует проблема: какова была степень радикальности государственно-правовых новаций Цезаря и степень готовности к ним его самого — какую политическую систему в конечном итоге он намеревался создать? Одни исследователи считают, что Цезарь не был великим реформатором вообще и государственной системы в частности, не имел продуманной программы реформ, а все его действия сводились к ответам на политический вызов времени. Другие, напротив, утверждают, что Цезарь радикально перестроил римское государство, превратил римскую civitas в империю, а республику в монархию. При этом сама политическая система, созданная Цезарем определяется по-разному: «демократическая монархия», «монархия эллинистического типа», «специфическая абсолютная монархия», «принципат», «особая государственно-политическая система, сочетавшая различные типы государственной власти». В целом, несмотря на множество оговорок и нюансов, над исследователями продолжает довлеть схема «свободной республики», свергнутой Цезарем, установившим монархический режим.

Все три составляющие этой схемы и их жесткая связь нам представляются достаточно сомнительными. «Свободная республика» в середине I в. являла собой чрезвычайно модифицированную как в территориально-административном, так и в социально-политическом плане civitas. Рим стал мощной территориальной державой, но с чрезвычайно слабой центральной властью. В этой ситуации попытка Цезаря реформировать и укрепить государственную власть путем кумуляции основных властных полномочий; попытка интегрировать римское общество, связать Рим, Италию и провинции сильной властью политического лидера; попытка консолидировать политическую волю homines novi и староримской знати — все это соответствовало социально-политическим реалиям и отвечало объективно развивавшейся имперской тенденции. В этом смысле диктатура Цезаря выступала как деструктивный элемент для Римской республики и конструктивный для формировавшейся римской империи.

В какой степени Цезарь был ответственным за «государственный переворот»? Безусловно, формально он имел самое непосредственное отношение к происходившим политическим модификациям, т. к. именно он принял на себя ответственность по преодолению последствий гражданских конфликтов, происходивших в Риме в 70—50-х гг. Но объективно считать его «нарушителем мира» и «инициатором уничтожения республики», как это порой утверждается современными исследователями, вряд ли возможно. Политическая программа и реальная практика Цезаря складывались постепенно и всегда зависели от реальной расстановки политических сил. Его единственной четко оформленной политической целью было достижение влияния и закрепление авторитета среди римской правящей элиты. В условиях слабости коллективных органов власти и усилившейся борьбы политических лидеров позиция Цезаря неизменно приобретала выраженный авторитарный характер. Следует иметь в виду, однако, что это была объективная тенденция развития политической борьбы в Риме. Современники упрекали в стремлении к единоличной власти не только Цезаря, но и Помпея например. В начале 49 г. Цицерон неоднократно говорил об этом в своих письмах к Аттику (27 февраля — Cic. Ad Att., VIII, 11, 2). В сложившейся ситуации симпатии большей части населения Рима и Италии были на стороне Цезаря. Тот же Цицерон подчеркивал, что, для жителей муниципиев, например, Цезарь — бог (Cic. Ad Att., VIII, 16, 1). Кроме того, реальная политическая коллизия, в результате которой утвердилась диктатура Цезаря, сложилась не по его инициативе. Мы согласны с мнением С. Л. Утченко, что Цезарь не был инициатором гражданской войны и, таким образом, инициатором «государственного переворота», его устраивал мирный вариант развития событий с консульскими выборами на 48 г. Даже когда сенат под явным давлением помпеянцев принял решение о снятии полномочий Цезаря (недействительное из-за трибунского вето), принял senatusconsultum ulti-mum (также сомнительный с правовой точки зрения) и начал производить конкретные назначения сторонников Помпея на ключевые посты и подготовку к военным действиям, Цезарь пытался организовать переговоры. Только когда эти попытки были однозначно отвергнуты, Цезарь изменил тактику.

Наконец, что представляла собой диктатура Цезаря с государственно-правовой точки зрения? Современники не могли объективно оценить значение происходивших перемен: повседневность заслоняла суть явления. Они смотрели на диктатуру Цезаря преимущественно с морально-этической точки зрения (осуждали пренебрежительное отношение к республиканским органам власти). Античные историки следующих поколений давали оценки в соответствии с официальной имперской идеологией «восстановленной Республики»: осуждая Цезаря за стремление к единовластию (Plut. Caes., 57; Suet. Iul., 76; Dio Cass., XLIII, 25), они тем не менее говорили о восстановлении порядка в государстве (Plut. Caes., 57; Suet. Iul., 40—44), сохранении республики (Тас. Hist., I, 50), а Веллей Патеркул и Флор считали возможным называть власть Цезаря «принципатом» (Vell., II, 57, 1; Flor. Ep. bell., II, 13, 58; 360; 363). Цезарь не уничтожил республиканскую систему власти. Он лишь перегруппировал полномочия, поставив под личный контроль высшую законодательную, исполнительную и военную сферы. Таким образом, не ликвидируя формально структуру республики, Цезарь заложил основы новой монархической государственно-правовой системы. На наш взгляд, по характеру власти и полноте компетенции диктатура Цезаря была формой единоличного авторитарного правления, причем имперская монархическая тенденция была осуществлена в ней более последовательно и отчетливо (что вызывало особенное неприятие римского общества), чем преемником Цезаря — Августом. Тем не менее это была только тенденция, а не монархия в чистом виде.

 

2. Имперский характер государственно-административной и социальной политики Гая Юлия Цезаря

Цезарь был политиком-прагматиком. С момента вступления на политическую арену и до самой смерти главной его задачей было приобретение и укрепление собственного авторитета и положения во властной структуре. Если социально-политическая традиция соответствовала и оправдывала его положение, он возводил ее в принцип. Как прагматик, он мыслил не категориями перспективы, а исключительно настоящим моментом. В этом смысле он выступал как консерватор и даже догматик. Он искал опору своей власти в традиционных отношениях и пытался укрепить эти отношения — римская демократия и клиентела, римское гражданство, римский республиканизм, римская сакральная традиция. Римское общественное мнение ожидало от него именно восстановления этих основ. Подобные ожидания были выражены Цицероном в речи «По поводу возвращения Марцелла». В ней Цицерон призвал Цезаря употребить власть на благо государства (Cic. Pro Marc, 2) и «воскресить» все то, что пострадало в ходе гражданской войны (Cic. Pro Marc, 23, 5).

Однако в условиях кризиса римской civitas с расширением политической практики Цезаря и его потестарных возможностей для него самого стали очевидны противоречия. В условиях разложения римской демократии главную роль начинала играть армия и военная клиентела. В условиях территориального распространения римского империя, развития италийской и провинциальной римской периферии и усиления территориальной и социальной мобильности римского гражданства большое значение получили муниципии и провинции, муниципальная и провинциальная аристократия. В условиях кризиса римского государственно-политического республиканизма стремление укрепить центральную власть неизбежно вызывало оппозицию республиканцев-ортодоксов и обострение политической борьбы.

Гражданская война стала по существу новой демонстрацией недальновидной позиции сената и сенатской аристократии, отсутствия у них четкого представления о состоянии республики и возможных перспективах ее дальнейшего существования. Цезарь, как никто из современников, сумел понять смысл происходившего в Риме, соотнести собственные субъективные интересы с объективным развитием республики и, по существу, возглавить объективно развивавшийся процесс преобразования Римской республики в империю. Утверждение сенатом всех распоряжений Цезаря после его убийства было равносильно признанию не только легитимности его власти, но и целесообразности его реформ (Plut. Caes., 67).

Государственно-административная и социальная политика Цезаря была продиктована временем, он вынужден был отвечать на его запросы. В связи с этим он стал активным реформатором и определил основные направления трансформации Римской республики в империю. В исторической литературе высказаны два основных мнения о социально-политической роли Цезаря. Т. Моммзен, отмечая в деятельности Цезаря элементы разрушения отживших республиканских норм жизни, общинных отношений и политических связей, считал его тем не менее наиболее результативным и конструктивным создателем римской монархической системы и империи. Г. Ферреро одним из первых оспорил этот панегирический взгляд, признав за Цезарем (как за Помпеем и Крассом) прежде всего роль дезорганизатора и разрушителя «старого мира», деятельность которого, однако, ускорила разрешение кризиса, охватившего римско-италийское общество. Несмотря на пиршество оговорок и множество нюансов большинство современных исследователей в той или иной степени придерживается этих двух определяющих характеристик. В самое последнее время наиболее сбалансированная оценка места и исторической роли социально-политического творчества Цезаря была предложена И. Бляйкеном, который считает, что Цезарь шел к строительству новых отношений через постепенное разрушение старых. Такая подход к вопросу, на наш взгляд, является наиболее плодотворным, т. к. соответствует принципам конкретно-исторического исследования и позволяет избежать произвольных реконструкций и излишнего модернизаторства. Цезарю пришлось действовать в сложных условиях трансформации Римской республики в Империю. Как истинный реформатор, он, двигаясь вперед, должен был оглядываться назад и все свои мероприятия в большей или меньшей степени связывать с существовавшей традицией или сложившейся к середине I в. социально-политической практикой.

Цезарь пытался приступить к реформам в 49 г. (Caes. В. С, III, 1-2), затем после возвращения из Египта в 47 г., когда обнаружил, что «ни одна отрасль администрации не ведется достаточно надлежащим образом — nequi ullam partem re publicae satis commode geri» (B. Alex., 65). Вернувшись из Испании в конце августа 45 г., он застал государство в хаосе: хозяйство ослаблено и разрушено, Италия и провинции обескровлены (процветал лишь Рим); крестьянство люмпенизируется, всадничество в растерянности, аристократия озлоблена; сенат и народное собрание бездействуют, армия устала. После второй испанской кампании Цезарь получил мирную передышку. По словам Веллея Патеркула, он пробыл «в мирной обстановке не более пяти месяцев» (Vell., II, 56, 3). Если определять этот период точнее, то чуть более полугода (с сентября 45 г. по март 44 г.). Именно этот период мог стать наиболее значимым в плане проведения государственно-административных и социальных реформ. В это время Цезарь целенаправленно обратился «ad ordinandum rei publicae statum — к приведению в порядок государственного положения» (Suet. Iul., 40). Важно отметить, что задуманные в это время мероприятия имели, прежде всего, социально-экономическую направленность. Видимо, Цезарь считал вопрос о власти решенным: новые его планы были нацелены на территориальную и экономическую интеграцию римской державы. Современники отчетливо осознавали значимость этих планов. Осенью 46 г. Цицерон перед сенатом говорил, что Цезарь еще очень далек от завершения своих «величайших дел» и что он не заложил еще и основ того, что задумал, но от этого зависит благополучие всего государства (Cic. Pro Marc, 25). Безусловно, следует учитывать панегирический характер подобного заявления. Однако часть римского гражданства могла воспринимать подобные оценки как вполне адекватные.

Государственно-правовые прерогативы и реальная власть Цезаря открывали перед ним возможность осуществления необходимых для стабилизации положения дел в государстве мероприятий. Еще в 46 г. Цицерон говорил, что положение Цезаря соответствовало «высшей власти — summa potestas», которой подчинено все (Cic. Pro Marc, 1, 6).

Нагромождение полученных Цезарем полномочий отдавало в его руки сенат, в котором он был и председателем, когда он того хотел, и первым вотирующим, как princeps senatus, когда он председательствовал, и распорядителем судеб каждого сенатора, как praefectus morum, имевший право исключать одних и назначать других сенаторов.

Отношения Цезаря с сенатом складывались довольно длительное время. По закону Суллы уже со времени квестуры он являлся членом сената. Однако до консулата Цезарь не играл в сенате заметной роли, а сенаторы не воспринимали его как серьезного политика. Став консулом в 59 г., Цезарь принял в отношении сената два важных решения. Первое — он приказал составлять и обнародовать ежедневные отчеты о заседаниях сената и народа — senatus et populi Romani diurna acta (Suet. Iul., 20). В результате Цезарь поставил сенат под контроль общественного мнения. Кроме того, в силу консульских полномочий он получил возможность формировать это общественное мнение и влиять на него в нужном для себя направлении. Не случайно Цицерон писал, что члены сената «свободнее вздохнули в 58 г.», когда Цезарь отбыл в Галлию (Cic. Pro Sest., 33, 71). Второе — сделал принцепсом сената Помпея, своего коллегу по триумвирату, что позволяло держать сенат под контролем даже в отсутствие Цезаря в Риме и сдерживать сенатскую инициативу.

Во время галльской кампании отношения с сенатом оставались для Цезаря серьезной проблемой. Показательна реплика Плутарха по этому поводу о том, что Цезарь пытался подкупить «всех участвовавших в управлении государством» (Plut. Caes., 29). Тем не менее, по мнению античных авторов, большинство сената было настроено против него. В 56 г. на совещании триумвиров в Луке присутствовало более 200 сенаторов (Plut. Caes., 21; Арр. В. С., II, 17). Если иметь в виду, что при Сулле численность сената была доведена приблизительно до 600 человек, станет очевидно, что около 2/3 членов сената занимали явно или не явно выраженную антицезарианскую позицию. Известно, что с началом гражданской войны вместе с Помпеем Рим и Италию покинуло «большинство сенаторов» (Plut. Caes., 34). Это могли быть не только принципиальные республиканцы, такие как Марк Клавдий Марцелл, но и те, кто занимал центристскую позицию, такие как Цицерон (Cic. Phil., II, 54). Однако, если иметь в виду более поздние события — проскрипции II триумвирата, в результате которых цеза-рианцами было проскрибировано около 300 сенаторов, — можно допустить, что это была как раз та часть сената (1/2), которая была настроена принципиально против Цезаря.

В ходе гражданской войны Цезарь пытался заручиться сенатской поддержкой: призывал сенаторов признать неизбежность и необходимость сотрудничества с ним на благо восстановления государственных дел; к сенаторам, оставшимся в Риме, он обратился с примирительной речью; пытался организовать мирные переговоры с Помпеем; наконец, политика милосердия — dementia — должна была склонить сенаторов на его сторону (Арр. В. С, II, 41). Но сенат отказался от сотрудничества с Цезарем (Plut. Caes., 3031; 35; Suet. Iul., 2930; 34, 2). Позицию сенатской аристократии относительно предложений Цезаря выразил Марк Катон. По свидетельству Веллея Патеркула, он заявил, что «хотел бы умереть прежде, чем будет принято какое-либо условие гражданина республике — moriendum ante quam ullam conditionem ciuis accipiendam rei publicae contenderet» (Vell., II,49,3).

Сопротивление сената и отношение его к Цезарю на протяжении 50—49 гг. стало сигналом к окончательному разрыву. В ходе гражданской войны и во время диктатуры Цезарь стал действовать независимо, опираясь на армию, поддержку своих сторонников, в политико-правовом отношении — на народное собрание.

Все основные функции управления государством были сосредоточены в руках Цезаря. Сенат утратил контроль над финансовой сферой Республики. Еще в 49 г. Цезарь захватил против воли народного трибуна Цецилия Метелла государственную казну, которую не успели вывезти помпеянцы (Caes. В. С, I, 33; ср.: Plut. Caes., 35; Reg. et imp. apophth., 206 С 4—9; Suet. Iul., 54, 3; App. B. C, II, 41; Dio Cass., XLI, 17; Plin. H. N., XXXIII, 17). В условиях военного времени и в период диктатуры Цезаря контроль над эрарием оставался в его руках: он формировал бюджет за счет военных контрибуций, реквизиций и налоговой политики в провинциях (Dio Cass., XLI, 39), назначал распорядителями государственных средств своих сторонников. Не случайно современники возлагали вину за их корыстолюбие и нечистоплотность в отношении государственных средств на Цезаря (Plut. Caes., 51). Цицерон, например, открыто обвинял Марка Антония в расхищении государственного золота и серебра, в присвоении более 700 млн. сестерциев и т. п. (Cic. Phil., II, 62; 93). Огромные суммы, которые Цезарь потратил на устройство триумфальных празднеств, и деньги, израсходованные на выплаты солдатам (Dio Cass., XLIII, 21, 3) и обещанные римскому народу по завещанию, указывают, с одной стороны, на сильную степень контроля Цезаря над финансами Республики и, с другой — на зависимость сената в финансовой сфере от воли Цезаря.

Такое же положение сложилось в отношении муниципальной и провинциальной политики. Уже в 49 г. Цезарь поставил под свой контроль наиболее значимые в военно-стратегическом, социально-политическом и экономическом отношениях территории, поручив управление ими своим сторонникам. Префектом Рима был назначен Эмилий Лепид. Управление Италией и италийскими войсками передано Марку Антонию. Наместниками Сицилии и Африки, Сардинии, Иллирии, Трансальпийской Галлии были назначены соответственно Курион, Квинт Валерий, Долабелла и Марк Лициний Красе (Арр. В. С., II, 41). Обращает на себя внимание тот факт, что все эти назначения были, вероятно, утверждены сенатом. На 48-й, 47-й и 46-й гг. провинциальные наместничества были перераспределены по инициативе и по воле Цезаря (Арр. В. С., II, 48).

В ходе гражданской войны Цезарь осуществлял независимую провинциальную политику (Арр. В. С., II, 92). В провинциях, отвоеванных у помпеянцев, он организовывал администрацию по собственному усмотрению. Так, в 45 г. во главе провинции Новая Африка Цезарь собственной волей назначил наместником Гая Саллюстия Криспа (Арр. В. С., II, 100). Наместники провинций были связаны с Цезарем не только личными отношениями, но и формально-правовыми. Диктаторский империй Цезаря, предполагавший высшую военную и гражданскую власть не только в Риме, но и в Италии, и в провинциях, к тому же усиленный постоянным титулом императора, распространялся и на их действия. Наконец, Цезарь мог до некоторой степени определять и корректировать поведение провинциальных наместников и как принцепс сената, поскольку в соответствии с римской конституционной традицией они должны были после окончания наместничества давать отчет перед сенатом. Таким образом, формально сенат не был отстранен от муниципальных и провинциальных дел, но Цезарь осуществлял практический контроль над этой сферой.

Позиции сената оказались значительно ослабленными и в военной сфере. В условиях военного времени Цезарь единолично решал вопросы войны и мира (Dio Cass., XLII, 20, 1). Он по собственной воле использовал военный потенциал: сенатские легионы формально сохранялись, если в ходе гражданской войны они сдались Цезарю или перешли на его сторону (Plut. Caes., 35). Более того, Цезарь сохранял командование перешедшими на его сторону армиями за лояльными к нему командирами. К окончанию гражданской войны все легионы, по существу, оказались под присягой, принесенной Цезарю. Он осуществлял их финансирование в ходе военных действий, решал вопросы, связанные с послевоенной отставкой и обеспечением ветеранов. Показателен тот факт, что вопрос об отставке легионов, оставленных Цезарем в Италии в 47 г., не мог решить никто, кроме него (Plut. Caes., 51). В целом события конца 47 г., когда солдаты, возмущенные долгим ожиданием крупных денежных вознаграждений, двинулись на Рим и были умиротворены лишь Цезарем (Dio Cass., XLII, 52—55), указывают, что проблема отношений римской государственной власти с армией была взята им под личный контроль. Однако этот факт получил лишь практическое выражение и еще не был закреплен законодательно.

Сократилась и судебная компетенция сената. При Цезаре суды вновь стали состоять из двух декурий — сенаторской и всаднической (Suet. Iul., 41; Dio Cass., XLIII, 25). Вообще же эта проблема потеряла остроту, поскольку суд оказался в руках самого Цезаря, как постоянного обладателя высшего империя, и его друзей, из числа которых формировался преторский корпус. Более того, в конце 46 г. перед отъездом в Испанию он назначил (безусловно, из числа своих сторонников) 8 городских префектов — praefecti urbi, которым были переданы все функции преторов (Cic. Ad Fam., VI, 8, 1; Suet. Iul., 76, 2—3; Dio Cass., XLIII, 28; 48) и которые под контролем Лепида должны были управлять внутренней жизнью Рима (Cic. Phil., II, 78).

Особенно важным было то обстоятельство, что сенат утратил свою монополию и политический авторитет в государственно-правовой сфере. Сенатские постановления — senatusconsultum — принимались с оглядкой на легионы, расквартированные в Риме и Италии. Правовая инициатива оказалась у Цезаря, т. к. созывать сенат и организовывать его работу мог либо он сам как диктатор или консул, либо консулы, которыми, как правило, были политические сторонники Цезаря. Более того, как цензор и великий понтифик Цезарь мог контролировать морально-этическую и сакральную атмосферу в сенате. Таким образом, и законодательная инициатива, и контроль над законодательной деятельностью сената оказались в руках Цезаря. Можно согласиться с метафорическим определением Р. Этьена, что он стал «живым воплощением закона».

Замечательно, что само общение Цезаря с сенатом проходило в формах, далеких от республиканской традиции. К сенаторам он не проявлял традиционного для римской политической практики почтения (Арр. В. С., II, 107). Для занятий государственными делами ему было предоставлено особое сиденье из слоновой кости и золота (Suet. Iul., 76; Арр. В. С., II, 106). Как диктатор он мог появляться в сенате в сопровождении вооруженных ликторов (Арр. В. С., II, 107).

Следствием всех обозначенных изменений было очевидное падение авторитета сената. И все же формально сенат оставался высшим государственным органом власти. У Цезаря не было внереспубликанского аппарата управления. Мы не можем согласиться с высказанным Г. Ферреро мнением, поддержанным в настоящее время Р. Этьеном, о том, что Цезарь опирался на собственный управленческий кабинет, члены которого обеспечивали позитивное общественное мнение и государственное управление. Все должностные лица, даже креатуры Цезаря, пусть формально, но вписывались в республиканскую структуру, избирались народным собранием, утверждались сенатом. В своей политической практике Цезарь порой вынужден был обращаться к сенату и опираться на сенатское мнение, поскольку демонстративный разрыв с сенатом означал бы разрыв с традиционными понятиями римской свободы — libertas — и римской гражданственности, с традиционными принципами римского республиканизма и римской государственности в целом. В силу этого Цезарь вынужден был идти на политический компромисс. С одной стороны, он не возводил высокомерное отношение к сенату и пренебрежение сенатскими решениями в принцип. Каждый раз, выходя за рамки республиканской политической традиции, он пытался объясниться с сенатом: и когда не встал перед сенаторами для традиционного приветствия, и когда приглашал сенаторов на аудиенцию по поводу того или иного решения и т. п. (Liv. Per., 116; Plut. Caes., 60; Suet. IuL, 78; App. В. С., II, 107). С другой стороны, Цезарь откровенно стремился контролировать ситуацию в сенате, рассматривая его как подчиненный государственный орган.

В 45 г. Цезарь осуществил реформу сената: ввел в сенат около 300 своих сторонников (Suet. IuL, 41; Aug., 35) и довел его численность до 900 человек (Dio Cass., XLIII, 42). В сенат были введены даже люди, не имевшие dignitas — достоинства, свойственного положению римского магистрата или римского гражданина, выполнившего свой долг перед государством и заслужившего общественное признание и уважение. Это были новые римские граждане, недавно получившие гражданские права, в том числе несколько галлов (Suet. Iul., 76, 3) и испанцев (В. Afric, 28). По социальному статусу среди них были и представители младшего офицерского состава, например Фуфидий Фангон (Dio Cass., XLIII, 47, 3), и даже вольноотпущенники, например П. Вентидий Басе (Val. Max., VI, 99; Plin. H. N., VII, 135). Проводя реформу сената, Цезарь опирался на исторический прецедент — опыт Суллы, но расширил его, изменив принцип комплектования сената не только за счет римской аристократии, но и за счет «имперской» аристократии и «имперского» гражданства. С введением в сенат креатур Цезаря в административном аппарате появилось большое число энергичных, лично преданных ему людей. Кроме того, положение префекта нравов давало ему возможность изменять состав сената по своему усмотрению (Cic. Ad Fam., IX, 15,15; 26, 3; Dio Cass., XLIII, 14, 4). Таким образом, Цезарь подчинил сенат и превратил его в орудие осуществления собственных планов.

Ряд исследователей полагает, что Цезарь хотел создать из сената представительный демократический орган, который мог бы влиять на политику создаваемой им монархии. Подобные суждения представляются гиперпровиденциальными. Мы не можем также принять и считаем явным преувеличением тезис о том, что, расширив состав сената за счет своих ставленников, Цезарь пытался превратить сенаторов в придворных. Вряд ли у Цезаря был готовый образ той потестарной системы, которую он хотел видеть. Расширяя состав сената, он, возможно, стремился сделать его более громоздким, размытым в социальном отношении и, таким образом, еще менее действенным и еще более зависимым. На наш взгляд, совершенно справедлива мысль С. Л. Утченко о том, что для Цезаря было характерно особое понимание роли сената, в силу которого он стремился не к укреплению, а к ослаблению этой ветви римской государственной власти.

В целом отношения между Цезарем и сенатом ни в государственно-правовом плане, ни в военной сфере, ни в области финансового управления, ни в отношении муниципальной и провинциальной политики не имели системного характера. Они развивались на уровне конкретной практики как ответ на конкретные обстоятельства, но все же они продемонстрировали его преемникам необходимость считаться с сенатом и таким способом затушевать дилемму «личная власть» — «свобода».

Обращаясь к анализу следующего аспекта государственно-административной политики Цезаря — его взаимоотношениям с народным собранием, мы снова, как и при анализе его политики в отношении сената, и даже еще более определенно, сталкиваемся с сосуществованием двух противоположных тенденций — сохранением формального уважения к политическим правам римского народа и откровенным использованием Цезарем комиций в своих политических целях. О роли народного собрания нам уже пришлось упоминать выше в связи с вопросом об оформлении полномочий и государственно-правовых прерогатив Цезаря. Теперь отметим, что за время своей длительной политической карьеры Цезарь отчетливо осознал, что довольно легко влиять на слабый, социально разобщенный, лишенный гражданской ответственности, зависимый от воли политиков римский народ. Кульминацией его взаимоотношений с комициями стал 45 г., когда он получил пожизненную трибунскую неприкосновенность. Это открывало перед ним колоссальные возможности в народном собрании: он мог, не опасаясь за свою жизнь, воспользоваться правом veto и наложить запрет на любой законопроект. Кроме того, Цезарь получил титул Pater Patriae — Отца Отечества (Арр. В. С., II, 106), с присвоением которого римское гражданство уподоблялось большой семье, а Цезарь — ее главе, который находился с римским народом в тесных патриархальных отношениях и вместе с тем располагал непререкаемой властью над ним. Дополнительно к этому Цезарь получил право рекомендовать народному собранию половину кандидатов на самые ответственные должности по своему усмотрению (Suet. Iul., 41, 2). Накануне парфянского похода он получил новые полномочия — право назначить должностных лиц на три года вперед (Suet. Iul., 76, 3). Эти меры шли вразрез с республиканской конституционной традицией. Более того, в них не было особой необходимости: Цезарь как принцепс сената и без того мог рекомендовать кого угодно на самые высокие государственные должности. Анализ этих примеров убеждает в том, что права римского народа были существенно ограничены — народное собрание утратило свою важнейшую прерогативу выбора высших магистратов. По существу, оно собиралось лишь для выбора народных трибунов и эдилов.

До некоторой степени как посягательство на полномочия комиций можно рассматривать политику милосердия Цезаря — dementia Caesaris. Согласно фундаментальным ценностям республиканского Рима, лишь римский народ мог простить преступление и облегчить участь виновного. В условиях гражданской войны это право апеллировать к народному собранию Цезарь фактически принял на себя.

Для того чтобы судить о характере взаимоотношений Цезаря и комиций, будет полезно еще раз вспомнить и о его отношении к народному трибунату. Приведем наиболее яркий пример: в 44 г. он лишил должности и изгнал из сената народных трибунов, которые неоднократно пытались пресечь компрометирующие Цезаря действия по предоставлению ему царских отличий и царского титула. При этом оказались нарушенными государственно-правовые, социальные и морально-нравственные нормы жизни римского общества, что, по мнению современников событий, античных историков последующих поколений да и самого Цезаря, давало повод многочисленным политическим противникам заявить о его стремлении к тирании (Арр. В. С., II, 108; 109).

Конечно, было бы нелепо отрицать очевидное — то, что набор полномочий и почетных титулов делал Цезаря хозяином в народном собрании. Однако точность требует сделать оговорку: с самого начала своей политической карьеры, и особенно в период диктатуры, Цезарь, противопоставив себя влиятельной сенатской аристократии, сделал своим политическим партнером комиции. Приведенные нами примеры показывают, что это партнерство имело односторонний и демагогический характер. Но Цезарь был заинтересован в нем и стремился самыми различными средствами закрепить его. Он пытался решить основные социальные проблемы римского общества (впрочем, эти вопросы будут рассмотрены нами отдельно). Цезарь широко использовал различные пропагандистские меры, в том числе и традиционные для Рима формы публицистики — публикацию senatus et populi Romani diuma acta и собственных сочинений, переписку с влиятельными римскими политиками, например с Цицероном, и своими друзьями, например с Саллюстием и др. Не вызывает сомнения, что в начале гражданской войны Цезарь использовал идею согласия — concordia, которую активно пропагандировал Цицерон. Правда, необходимо отметить, что в отличие от Цицерона Цезарь стремился не примирить людей, партии и сословия, а подчинить их своей воле. Важная пропагандистская роль, безусловно, отводилась письмам Саллюстия. Относительно них существует обширная исследовательская литература. Большинство исследователей признает их подлинность, хотя есть авторы, высказывающие сомнение в авторстве Саллюстия. Например, Р. Этьен считает, что письма были инспирированы самим Цезарем и имели явно пропагандистский характер. Не обращаясь в данном случае подробно к этой проблеме, отметим, что кто бы ни был здесь инициатором или автором, письма имели процезарианский характер и, во-первых, противопоставляли деятельность Цезаря мероприятиям Помпея и помпеянцев в невыгодном для последних свете (Sail. Ер., II, 3); во-вторых, задачи упрочения и укрепления государства прямо связывали с именем Цезаря (Sail. Ер., II, 4, 4; 13; I, 1, 7—8; 6); в-третьих, рисовали картину разложения республиканской государственной власти и общественной жизни и оправдывали концентрацию власти в руках одного человека (Sail. Ер., II, 5, 10; I, 5, 4—7); наконец, предлагали имперскую программу реформ. Содержание писем совершенно явно указывает на то, что они были рассчитаны на общественный резонанс (Sail. Ер., II, 12, 3; I, 3, 4; 8, 9) и не только объясняли политическую позицию Цезаря, но и закрепляли в сознании римлян мысль о необходимости и целесообразности его действий. Следствием подобной пропаганды должно было стать закрепление личного авторитета Цезаря в среде римского гражданства и еще большее усиление его влияния в комициях.

Однако важнее был другой фактор массовой поддержки — присутствие в Риме легионеров Антония, Долабеллы и самого Цезаря. В середине I в. римские легионы утратили чисто римский характер и более чем наполовину состояли из италиков и даже провинциалов. Аппиан, например, писал, что в Фарсальском сражении столкнулись друг с другом 70 тыс. человек. При этом он подчеркивал, что это были италийцы — Ίταλίδαι (Арр. В. С., II, 70). Присутствие цезарианских легионов в Риме меняло характер народного собрания — комиции приобретали имперские черты, представляли интересы не только римской общины, но всего населения, объединенного римским империем. Важно обратить внимание и на другую сторону этого явления: для эффективной работы такого народного собрания требовались жесткая воля и контроль. Это неизбежно усиливало роль и влияние в комициях победоносного императора.

Важной составляющей государственно-административной политики Цезаря является организация исполнительной власти и его отношение к римской магистратуре. Мы уже говорили ранее о вивисекциях над исполнительной властью в период диктатуры Цезаря. Сейчас еще раз обратим внимание на то обстоятельство, что, сохранив традиционную систему магистратур, Цезарь поставил магистратскую власть под свой контроль. Реформы, которые он проводил, не меняли качественно структуру исполнительной власти, а лишь количественно расширяли управленческий аппарат: было увеличено число преторов до 16, квесторов до 40 и эдилов до 4 (Suet. Iul., 41). Это было вызвано расширением социально-политической практики: необходимостью ускорить судопроизводство и облегчить деятельность муниципальных администраторов. Кроме того, подобные меры имели исторический прецедент — сулланские реформы. Цезарь создал лишь одну новую структуру — в 46 г. назначил 8 городских префектов (praefecti urbi) с полномочиями преторов, но уже в 45 г. ввиду общественного недовольства, вызванного этим нововведением, он вернулся к традиционной магистратуре (Cic. Ad Fam., VI, 8, 1; Dio Cass., XLIII, 48). Итак, не меняя структуры исполнительной власти, Цезарь придал ей имперский характер: полномочия магистратов оказались раздробленными и для организации их работы необходима была направляющая сила. Собственно в Риме магистратура была поставлена под личный контроль Цезаря и ограничена его личными полномочиями. Показателем того, насколько слабой и подконтрольной Цезарю была исполнительная власть, является пренебрежение диктатора процедурой выборов должностных лиц. Во-первых, они осуществлялись практически с опозданием на год, летом или осенью того года, в который магистраты должны были управлять. Во-вторых, выборы были несвободными и имели фиктивный характер, поскольку Цезарь обладал правом назначать, должностных лиц по своему желанию и даже на несколько лет вперед.

Немаловажное значение в плане организации исполнительной власти играла реформа календаря и роспуск профессиональных и религиозных коллегий. Эти меры должны были ограничить политические махинации во время избирательных кампаний и возможности достижения высших государственных должностей для неугодных Цезарю или вообще радикально настроенных политиков (Plut. Caes., 59; Dio Cass., XLIII, 26). Необходимо подчеркнуть созвучие этих реформ имперскому мышлению Цезаря: социально-политическая жизнь формировавшейся Империи была не просто поставлена под контроль государственной власти (в лице Цезаря), но стала протекать по единому времени.

В целом, оценивая политику Цезаря в государственно-административной сфере, можно отметить две параллельно развивавшиеся тенденции. Оформление и укрепление личной власти Цезаря определило развитие принципов территориальной монархии. Вместе с тем сохраняла значение и некая консервативно-охранительная тенденция: Цезарь не стремился уничтожить республику, он хотел привести ее в соответствие с требованиями времени и собственной волей, насколько он «улавливал» эти требования. Цезарь оставался римским гражданином, и, по словам Р. Сайма, даже, может быть, более чем это принято считать. Понятие res publica по-прежнему представляло для него определенную ценностью, правда, уже не как «общественное дело», а как государство, которое нуждалось в сильной авторитарной власти. При всем при этом сам Цезарь отчетливо понимал, что связал своею властью римские территории и римское общество и таким образом утвердил относительный порядок, что его смерть повергнет государство в новые гражданские войны (Suet. Iul., 86, 2).

В определении характера внутренней политики особое значение имеет проблема преемственности власти. Хотя в античной историографии нет прямых ссылок на наличие у Цезаря династических планов, можно тем не менее допустить, что современники считали преемственность его полномочий не вполне законным, но возможным актом. Так, например, рассматривал свое положение после мартовских ид 44 г. Марк Антоний, который был при диктаторе начальником конницы. На 44 г. он был избран консулом, но трактовал свои властные полномочия расширительно. Законный наследник Цезаря — Октавий, начиная свою политическую карьеру, не столько акцентировал внимание римско-италийского гражданства на конкретной (материальной) стороне завещания Цезаря, сколько старался придать предсмертной воле диктатора политическое содержание. По выражению В. Шмиттеннера, Октавий «сделал из завещания Цезаря то, что сделал». Солдаты и ветераны-цезарианцы смотрели на Антония и на Октавия как на политических преемников убитого императора. При этом чаще всего предполагалось, что у Октавия больше оснований для подобных претензий: в Брундизии легионы устроили ему торжественную встречу как «сыну Цезаря» (Арр. В. О, III,11). Позднее с подобным отношением он сталкивался по всей Италии. В современной исследовательской литературе не существует однозначного мнения относительно того, намеревался ли Цезарь стать основателем правящей династии. Ряд исследователей допускает наличие династических планов в политике Цезаря. Следует, однако, иметь в виду, что подобные выводы делаются чаще всего не на основе анализа отношения самого Цезаря к конституционным проблемам, а на основе ретроспективной характеристики событий, последовавших за мартовскими идами 44 г., которые в процессе развития наметившейся монархической тенденции приобретают особое значение. Умозрительно можно допустить, что пребывание Цезаря на Востоке, особенно в Египте, могло оказать определенное влияние на его политическое мышление. Однако надежных источников, позволяющих говорить о желании Цезаря основать в Риме династию наподобие восточных, у исследователей, как нам кажется, нет. В данном случае могут иметь значение, по крайней мере, три аргумента. Первый состоит в том, что даже у оппозиционно настроенной части римского общества сохранялись надежды на восстановление республиканских основ власти. Известно, что Цицерон в начале 45 г. был намерен предложить Цезарю ряд реформ и даже написал ему письмо, а Марк Брут написал памфлет в поддержку диктатора в ответ на обвинения в смерти Марцелла (Cic. Ad Att., XII, 51; XIII, 2; 26, 2; 27, 1). Второй аргумент — сам Цезарь, судя по его действиям, не знал, как решить сложную конституционную проблему. Он, с одной стороны, действовал как авторитарный правитель, стремился удержать контроль над армией, сохранить свои чрезвычайные полномочия; с другой — страстно отрицал, что стремится к царской власти или тирании (Suet. Iul., 79; Арр. В. О, II, 108), отказался от 10-летнего консулата (Арр. В. О, II, 106—107), допускал на государственные должности оппозиционных политиков, в угоду республиканцам принял ряд законов, частично ограничивавших его властные полномочия, например, lex de partitione comitiorum (Cic. Phil., VI, 16; Dio Cass., XLIII, 51); проведенные им социальные реформы имели консервативный оттенок. Наконец, третий аргумент — в своем завещании, составленном в виду парфянского похода, Цезарь не касался конституционных проблем; он лишь распорядился имуществом, назначил наследников, усыновил и передал свое имя внучатому племяннику Гаю Октавию, назвал опекунов сына, если таковой родится (Suet. Iul., 83). Все это дает основание полагать, что у Цезаря не было оформленных династических планов.

Дестабилизация римской жизни и дезинтеграция римского общества, усиленные борьбой Цезаря и Помпея за власть, диктовали необходимость организации не только центральной, но муниципальной и провинциальной власти. События гражданской войны еще раз наглядно продемонстрировали, что Рим не может стабильно существовать вне связи с Италией и провинциальной периферией. Цезарем эта идея была осознана, прежде всего, в военно-стратегическом контексте. Не случайно еще во время первого консулата он восстановил права Капуи (Vell., II, 44, 4), жители которой потеряли самоуправление во время 2-й Пунической войны за поддержку Ганнибала (Cic. Leg. agr., 1,19, 2; Liv., XXVI, 16, 7—12). В годы гражданской войны Цезарь отчетливо понимал, насколько значимой является позиция муниципиев и провинций (Flor. Ер. bell., II, 13, 84—134). Во-первых, война велась на всей территории, объединенной римским империем. Во-вторых, не только римское гражданство, но все народы, общины и государства, связанные с Римом союзническими договорными отношениями, оказались втянуты в решение проблемы римской власти (Plut. Caes., 33; 36).

Одним из первых мероприятий Цезаря — диктатора территориально-административного плана была перепись населения (Suet. Iul., 41, 3; Арр. В. С., II, 102). И по процедуре, и по результатам эта перепись отличалась от традиционных республиканских акций. Она была осуществлена не на Марсовом поле, как обычно, а по кварталам и через домовладельцев. Таким образом, гражданский статус признавался лишь за теми римскими гражданами, которые либо имели собственное жилье, либо были нанимателями. Таковых оказалось 150 тыс. человек (Liv. Per., 115; Suet. Iul., 41, 3), что соответствовало примерно половине населения Рима до гражданской войны (Арр. В. О, II, 102, 25—26). Одновременно Цезарь вывел 80 тыс. человек во внеиталийские колонии (Suet. Iul., 42). Вероятно, это были люди, не прошедшие имущественный ценз, а потому не попавшие в общий список. Имея в виду отношение Цезаря к проблеме римского гражданства, о чем речь пойдет чуть далее, можно предположить, что, люди, не прошедшие имущественного ценза, не были лишены гражданского статуса, но были на формальном основании выселены из Рима. Осуществляя перепись и последующую внеиталийскую колонизацию, Цезарь решал сразу несколько проблем: формально восстанавливал традиционное понимание гражданства; ослаблял взрывоопасную социально-политическую ситуацию в Риме; укреплял римско-италийские взаимоотношения и доверие италиков к самому себе (поскольку вывод колонистов не затрагивал интересов жителей Италии). Вместе с тем следует заметить, что проведенные мероприятия развивали не столько принцип республиканского гражданства, сколько имперского подданства: с признанием римского гражданского статуса человек, согласно традиционным общинным нормам, включался в сферу действия римского гражданского права, т. е. в сферу конкретно ограниченного законами и территорией юридического пространства, в пределах которого он обладал полной правовой автономией (Cic. De leg., I, 12—33). Законы Цезаря определяли юридическое пространство имущественно-правовыми отношениями государства и гражданина вне зависимости от территориального положения последнего.

Перепись показала, что в ходе гражданских войн произошел резкий демографический спад: по сведениям античных авторов, численность римских граждан сократилась с 320 тыс. до 150 тыс. человек (Plut. Caes., 55; Suet. IuL, 41, 3; ср.: Арр. В. С., II, 102, 25—26). Цезарь сделал попытку восстановить римское гражданство. Для улучшения демографической ситуацию он ввел награды для многодетных семей; запретил бездетным женщинам роскошь; пытался остановить миграцию, запретив не состоявшим на военной службе гражданам старше 20 лет и моложе 40 лет покидать Италию более чем на 3 года (Suet. Iul., 42).

Однако гораздо более радикальным способом решения демографической проблемы выступала активно используемая Цезарем практика предоставления прав римского гражданства провинциалам. Еще в 49 г. жителям Транспаданской Галлии, получившим ранее от Помпея Страбона — отца Помпея Магна — права латинского гражданства, Цезарь по lex Iulia de civitate Transpadanis danda (Tac. Ann., XI, 24; Dio Cass., XLI, 36) предоставил римское.

Только эта акция, по подсчетам А. Б. Егорова, увеличила общее число римских граждан примерно на 1/5. Некоторое время спустя в соответствии с lex lulia de civitate Gaditanis danda Цезарь даровал права римского гражданства жителям испанского города Гадес (Liv. Per., 110; Dio Cass., XLI, 24). В ходе гражданской войны он многократно прибегал к подобной практике — предоставлял гражданство и отдельным персонам, и целым общинам. Разумеется, это имело конкретную политическую цель — подорвать влияние Помпея и укрепить собственный авторитет. Но все-таки объективно эти акции увеличивали численность римского гражданства и создавали очень важный прецедент территориальной интеграции всего населения формировавшейся державы на основе принципа единого гражданского статуса и личной связи с Цезарем — носителем высшей исполнительной власти. Кроме того, они имели и непосредственные территориально-административные результаты: распространение римского гражданства на Транспаданскую Галлию завершало процесс территориального объединения Италии и создавало условия для введения здесь единого политического устройства, а предоставление гражданских прав провинциалам и внеиталийская колонизация не могли не способствовать широкому распространению римско-италийской муниципальной системы. Это было дополнительным фактором интеграции Рима, Италии и римских провинций в единую территориальную державу. Ретроспективные оценки этих мероприятий, данные, например, Тацитом, позволяют предполагать, что их имперский характер был очевиден преемникам Цезаря, по крайней мере в середине I в. н. э. (Тас. Ann., XI, 24).

Однако мы вновь вынуждены оговориться: Цезарь очень активно осуществлял практику предоставления римского гражданства провинциальному населению, но все его действия в этом направлении носили спонтанный характер и не составляли продуманной программы. Более того, он никогда не отрицал традиционных принципов территориально-административной политики: он пытался укрепить римско-италийский характер гражданства, оформившийся после Союзнической войны, не посягал на «персональность» гражданского статуса, на наличие правовых особенностей римлян и перегринов и т. п. Таким образом, сохраняя традиционное восприятие проблемы римского гражданства, Цезарь тем не менее способствовал развитию объективно наметившейся имперской тенденции и придал ей характер государственной политики: расселение римлян в провинции и предоставление провинциалам гражданского статуса по-новому ставило перед Римом проблему гражданства теперь уже в связи с провинциальной политикой.

Важнейшим наиболее конструктивным и продуманным территориально-административным мероприятием, осуществленным Цезарем в Италии, стала широкомасштабная муниципальная реформа — lex lulia municipalis. В современной исторической литературе существуют разногласия относительно времени принятия закона о муниципиях. Т. Моммзен, за ним Г. Ферреро, Эд. Мейер и другие считали, что lex lulia municipalis был обнародован в конце 45 г. Существуют и другие точки зрения, авторы которых относят принятие закона либо к более позднему времени, периоду консулата Антония например, или более раннему периоду и приписывают его Луцию Юлию Цезарю, который был консулом 64 г. Ведущий отечественный исследователь истории поздней Римской республики С. Л. Утченко считал возможным отнести принятие закона к 46 г., ссылаясь при этом на переписку Цицерона, в соответствии с которой уже в январе 45 г. был известен именно закон — lex, а не законопроект — rogatio (Cic. Ad Fam., VI, 18, l). С аргументацией С. Л. Утченко вполне можно согласиться. Однако следует сделать некоторое уточнение: закон мог быть принят в октябре — декабре 46 г. — не позднее середины января 45 г., т. е. либо еще во время пребывания Цезаря в Риме, либо по инициативе Цезаря, но в его отсутствие вскоре после отъезда в Испанию. Письмо Цицерона, на которое ссылался С. Л. Утченко и которое в данном случае является единственным источником, было написано не ранее середины января 45 г., поскольку Цицерон писал, что его самого в это время удерживало в Риме только одно обстоятельство — предстоящие роды Туллии — Me Romae tenuit omnino Tulliae meae partus (Cic. Ad Fam., VI, 18, 5).

Текст lex Iulia municipalis полностью не сохранился. До нас дошел лишь довольно большой, но вместе с тем путаный фрагмент (CIL, I, 206), а также неясные и противоречивые свидетельства современников о нем, вследствие чего восстановить его содержание чрезвычайно сложно. Так, Корнелий Бальб, поверенный Цезаря в общественных делах, полагал, что в нем нет ничего нового. По его мнению, закон повторял уже действующие положения в отношении декурионов — муниципальных администраторов — praeconium vetari… in decurionibus (Cic. Ad Fam., VI, 18, 1--3). Другие, например Цицерон, видели в lex Iulia municipalis не простое повторение уже действующей нормы, а совершенно новое содержание — qui feciessent, non vetari (Cic. Ad Fam., VI, 18, 2—3). Опираясь на сохранившийся фрагмент из закона и на сведения Цицерона, можно полагать, что муниципальный закон по сути был уставом местного самоуправления. Муниципиям предоставлялась автономия в решении местных вопросов, определялись правила проведения ценза и выбора местных городских магистратов, ограничивалось их мздоимство — Neque enim erat ferendum, cum qui hodie haruspicinam facerent in senatu Romae legerentur, eos qui aliquando praeconium fecissent in municipiis decuriones esse non licere (Cic. Ad Fam., VI, 18, 37).

По справедливой, на наш взгляд, оценке М. Гранта, муниципальная реформа Цезаря должна была обеспечить целесообразное управление италийскими городами и их экономический рост. Добавим к этому, что она способствовала унификации муниципального устройства Италии, а в некоторых отношениях даже и уравнивала италийские города с Римом. Рим перестал выступать как замкнутая померием территория римской гражданской общины и постепенно начинал восприниматься как центр формировавшейся единой территориальной державы. Это имело принципиальное значение для оформления имперской административно-политической структуры. Проблема римско-италийской интеграции была, по-видимому, учтена Цезарем при разработке основных принципов вывода колоний в италийские области. Еще в 59 г. он в соответствии со своим аграрным законом был намерен осуществить массовое расселение римской бедноты и ветеранов Помпея. Важным принципом этой колонизации было то, что между колонистами распределялись неподеленные еще государственные земли в Кампании (Vell., II, 44, 4; ср.: Suet. Iul., 20, 3; Арр. В. С., II, 10). Иной, но также безболезненный принцип колонизации был использован Цезарем при выводе ветеранских поселений в 46—44 гг.: Цезарь расселял ветеранов не сплошной полосой, а рассеянно, чтобы не сгонять прежних владельцев земли со своих участков (Suet. Iul., 38). Современники отчетливо понимали, какую важную роль играла колонизационная политика. Осуществленная от конкретного лица, а не от имени государства, она обеспечивала Цезарю широкую социальную поддержку. Так, в 50 г. консул Марк Клавдий Марцелл предложил лишить гражданского права колонистов, выведенных Цезарем в Новый Ком (Plut. Caes., 29; Арр. В. С., II, 26). При этом формулировка была следующей: гражданство было предоставлено «per ambitionem et ultra praescriptum» (Suet. Iul., 28, 3). При общем толковании этого фрагмента, как «умышленно и противозаконно», он имеет некоторые нюансы. Его можно перевести: «по причине тщеславия и сверх установленных правил» или «по причине стремления расположить в свою пользу и сверх установленных правил». При том и другом толковании совершенно понятными становятся ближайшие цели колонизационной политики Цезаря. Однако признавая наличие субъективных замыслов, мы вместе с тем отметим важное объективное значение этой колонизации: основные принципы колонизационной деятельности Цезаря способствовали не только укреплению в его лице римской государственной власти в Италии, но и стабилизации общей социально-политической ситуации, и консолидации римско-италийского населения. Показателем этого является, например, тот факт, что в отличие от свидетельств о сулланской колонизации нигде в источниках мы не находим сведений о противостоянии цезарианских колонистов и местного италийского населения.

В целом следует думать, что политика Цезаря в отношении Италии была успешной. Не случайно в ходе гражданской войны италики по большей части оказывали ему поддержку. Даже Цицерон отмечал, что Италия видела в нем поборника прав италиков (Cic. Ad Att., VIII, 16).

В плане территориально-административной организации формировавшейся державы важную роль играла политика Цезаря, направленная на то, чтобы превратить Рим в притягательный центр. Меры эти были продуманными и вполне разумными. Так, всем жившим в Риме людям свободных профессий, медикам и преподавателям свободных искусств были предоставлены права римского гражданства. Цель этой акции прямо и недвусмысленно определил Светоний: чтобы они сами охотнее селились в городе и привлекали других — quo libentius et ipsi urbem incolerent et ceteri adpeterent» (Suet. Iul., 42, 1, И). С этой же целью Цезарь развернул в Риме широчайшее строительство: он восстанавливал старые храмы, закладывал новые, вынашивал планы грандиозных сооружений. Еще в 54 г. он задумал строительство нового форума, а своим доверенным лицам — Цицерону и Оппию — поручил скупать землю под застройку (Cic. Ad Att., IV, 16, 8). Вслед за М. Е. Сергеенко подчеркнем личные мотивы принятого Цезарем решения: со старым форумом в римском сознании ассоциировалось слишком много воспоминаний о «славном прошлом» свободной республики, которые Цезарю хотелось сделать хотя бы более тусклыми. После окончания гражданской войны было задумано сооружение храма Марса, «какого никогда не бывало» (Suet. Iul., 44); колоссального театра на склоне Тарпейской скалы (Suet. Iul., 44). Цезарь думал об открытии греческих и латинских библиотек, попечение над которыми хотел поручить известному антиквару и энциклопедисту Марку Варрону (Suet. Iul., 44, 2). Светоний писал, что «день ото дня он намечал для украшения и устроения Рима, а также для укрепления и расширения державы все более многочисленное и величественное — de ornanda instruendaque urbe, item de tuendo ampliandoque imperio plura ac maiora in dies destinabat» (Suet. Iul., 44).

Цезарь нашел средство решить жилищный вопрос в Риме. Он задумал отвести Тибр к Ватиканским холмам, заменить Марсово поле Ватиканским, а Марсово поле, увеличенное отводом Тибра (- 300 га), отдать под жилищную застройку (Cic. Ad Att., XIII, 30).

Цезарь пытался решить основные проблемы коммунального хозяйства Рима: сам контролировал процесс текущего ремонта улиц и общественных зданий, разрабатывал проекты по мелиорации и проведению каналов, что должно было обеспечить землей десятки тысяч человек, активизировать торговлю и улучшить снабжение Рима продовольствием (Suet. Iul., 44, 3).

Муниципальный закон Цезаря — lex Iulia municipalis, о котором речь шла выше, также предполагал серию мероприятий по благоустройству Рима. Был запрещен въезд в Рим всякому конному транспорту после солнечного восхода и до заката. Исключение делалось для телег, которые ввозили строительные материалы для храмов и общественных зданий и вывозили из города мусор, а также для триумфальных колесниц и повозок, ехавших в торжественных процессиях. Это дает основания еще раз отметить, что предписания муниципального закона в отношении Рима и сам факт применения общего закона к муниципиям и Риму ставили его лишь в положение центрального города формировавшейся империи.

Таким образом, в решении традиционной проблемы Рим — Италия Цезарь создал важные исторические прецеденты: разделение римлян и италиков стало отходить на второй план, вовлечение италиков в политическую жизнь Рима делало муниципальную аристократию политическим партнером центральной власти (прежде всего в лице Цезаря), расширение гражданства способствовало интеграции римских территорий и укреплению формировавшейся римской территориальной державы.

Такое же значение имела и территориально-административная политика Цезаря в отношении провинций. В середине I в. Рим объединял под своим империем 14 провинций. Цезарь присоединил к ним еще три — Новую Африку (В. Afric, 97), Лукдунскую Галлию и Бельгику (Suet. Iul., 25), выделил Иллирию в особую провинцию. Общей тенденцией эпохи гражданских войн было повышение роли провинций в социально-политической и социально-экономической жизни Рима. Это закономерно вызывало дальнейшую деформацию узких римских республиканских структур и развитие имперских отношений. В исторической литературе общим местом является тезис о том, что Цезарь демонстративно стремился к созданию единой Средиземноморской державы. Нам представляется, что этот тезис нуждается в некотором уточнении: Цезарь не скрывал своего имперского мышления, его территориально-административная политика имела наиболее последовательный характер, но осуществляя ее, он также не мог не «оглядываться» на традицию и на мнение консервативной части общества.

Прежде всего, он пытался расширить границы римского владычества и обеспечить их безопасность. Еще во время своего наместничества в Испании в 61 г. он участвовал в военных вылазках, разорении городов, сборе военной добычи — покорил лузитанов и другие племена, ранее не подвластные Риму (Liv. Per., 103; Plut. Caes., 12; App. В. С., II, 8). За 10 лет галльской кампании он подчинил народы Трансальпийской Галлии и обратил эту территорию в провинцию: было практически уничтожено племя нервиев, разбит союз племен во главе с венетами (сенат казнен в полном составе, все остальные проданы с аукциона — Caes. BG., II, 20—28; III, 13; ср.: Liv. Per., 104; 108; Suet. Iul., 24, 3). В 55—54 гг. Цезарь совершил поход в Британию (Caes. В.С., V, 8—23; Тас. Agric, 13, 2; Flor. Ер. bell., I, 45, 59—75). Веллей Патеркул, говоря о целях британской экспедиции, писал: он «как будто разыскивал другой мир для нашего и его империя (владычества) — alterum paene imperio nostro ас suo quaerens orbem» (Vell., II, 46,1). Плутарх считал, что поход Цезаря в Британию расширял римское господство (Plut. Caes., 23; ср.: Flor. Ep. bell., I, 47,12—16). Подобные оценки античных авторов имеют в виду скорее моральный эффект британской экспедиции, нежели ее реальное значение. Важным успехом Цезаря было завоевание Нумидии и обращение ее в римскую провинцию. Будучи диктатором, Цезарь восстановил власть Рима в Сирии, Киликии, Понте; строил планы по «усмирению» вторгшихся во Фракию и Понт дакийцев, организации парфянского похода (Suet. Iul., 44, 3); задумывал совершить военную экспедицию на Кавказ, в Скифию, Германию и таким образом расширить и объединить территорию, подвластную Риму (Plut. Caes., 58). Безусловно, за всеми этими планами стояли, прежде всего, собственные амбиции Цезаря. Однако и сам Цезарь, и общественное мнение связывало его военные успехи и перспективы с интересами римского государства и расширением римского могущества.

Главным фактором провинциальной политики Цезаря была сила. В этом смысле он придерживался традиционных принципов: территория провинций рассматривалась как собственность римского народа, ее население — как бесправные подданные, обязанные выплачивать 1/10 часть доходов в римскую государственную казну и подчиненные неограниченной власти римских наместников. Однако в условиях цезарианской диктатуры эти традиционные формы эксплуатации провинций приобрели несколько иной, имперский характер. Во всех провинциях были размещены цезарианские легионы, связанные с Цезарем как с пожизненным императором. Цезарь лично следил за распределением провинций и обеспечением наместников военной силой (Caes. В. С, II, 21; Арр. В. С., II, 41; 48). Например, в Александрии были оставлены три легиона во главе с Руфином — сыном вольноотпущенника Цезаря (Suet. Iul., 76, 3). Во главе провинции Новая Африка был назначен наместником Саллюстий Крисп — верный и надежный сторонник Цезаря (Арр. В. С., II, 100).

Цезарь утвердил общие принципы провинциального наместничества: срок управления консульскими провинциями он ограничил двумя годами, а преторскими — одним годом (Cic. Phil., I, 19; Dio Cass., XLIII, 25). При этом наместники провинций лишались по существу верховной военной власти. Их полномочия сводились к административным функциям и судебному надзору. Назначенные по «рекомендации» Цезаря они, по существу, составляли провинциальную администрацию, подотчетную прежде всего лично ему. В 46 г. был принят lex Iulia de vi et de maiestate, который довольно жестко поставил провинциальных наместников под контроль Цезаря (Cic. Phil., I, 23). Таким образом, Цезарь положил начало формированию имперской бюрократии.

Опираясь на армию, Цезарь осуществлял финансовую политику в провинциях. В начальный период своей политической карьеры он действовал традиционно, не выходя за рамки сложившейся практики: собирал регулярные налоги, контролировал сбор чрезвычайных податей, организовывал военный постой, потворствовал прямым вымогательствам своих «друзей» и легатов и пр. Будучи наместником в Испании и Галлии, он вымогал деньги у провинциальных общин. Если они оказывали сопротивление, разорял города, опустошал капища и храмы (Caes. В. С., III, 80; В. Alex., 19; Suet. Iul., 54). В результате «он и сам разбогател и дал возможность обогатиться своим воинам» (Plut. Caes., 12). После провозглашения Галлии провинцией она была обложена ежегодным налогом в 40 млн. (Suet. Iul., 24, 3). Золота в Рим было привезено столько, что оно упало в цене по сравнению с серебром на 25%. К подобным методам финансовой эксплуатации провинций Цезарь обращался и в период своей диктатуры. По сообщению Плутарха, после африканской кампании население новой провинции было обложено такими поборами, что Цезарь обещал ежегодно доставлять в государственную казну 200 тыс. медимнов зерна и 3 млн. фунтов оливкового масла (Plut. Caes., 55).

Однако во время диктатуры традиционный курс провинциальной финансовой политики претерпел определенные изменения. Цезарь стремился отчасти обеспечить экономическую стабильность римских провинций. К пониманию необходимости этого он пришел, по всей видимости, еще во время испанского наместничества. Не случайно одним из важнейших мероприятий Цезаря в Испании было решение долгового вопроса, когда он установил ежегодные выплаты по долгам не более 1/3 части доходов (Plut. Caes., 12). Позднее, во время консульства, Цезарь решился на сокращение откупных платежей с азиатских провинций и, по сообщению Светония, просил откупщиков быть умереннее (Suet. Iul., 20, 3). Сумма налогов и податей стала определяться конкретными соглашениями откупщиков и городских общин (ср.: Cic. De prov. cons., 21, 10; Ad Att., I, 17, 9; 18, 7; II, 1, 8; 16, 2, 4; Ad Quint., I, 1, 33), что в конечном счете не могло не облегчить налогового давления на провинции. На осознание Цезарем важности и возрастающей роли провинций указывает и принятие закона о вымогательстве — lex Iulia de pecuniis repetundis 59 г. (Cic. Pro Sest., 135, 13; In Vat., 29, 7). Закон касался самых различных сторон взаимоотношений провинциальных наместников с центральной властью. Он запрещал наместникам покидать провинции и вести военные действия вне их территории, регламентировал поставки воинских контингентов и содержание наместникам и их свите, предполагал преследование попыток подкупа во время суда или набора войск, лжесвидетельств, сокращал срок судебных процессов, вменял клятву на верность принятому аграрному закону Цезаря. Цицерон назвал этот закон превосходным — optima lex (Cic. Pro Sest., 135, 15). Если прежде наместники провинций действовали относительно самостоятельно и бесконтрольно, теперь определялись границы полномочий римских провинциальных магистратов. Важно подчеркнуть, что закон был проведен с точки зрения имперских интересов: он не делал никаких исключений и таким образом способствовал унификации управления различными частями формировавшейся римской державы.

Как мы уже отмечали, в период диктатуры Цезаря финансовый контроль над провинциями оказался в его руках. Систему откупов он сохранил в отношении лишь косвенных сборов. При взимании постоянных государственных налогов посредники были устранены, их собирали лично уполномоченные Цезаря (Suet. Iul., 76, 3) или наместники, которые в условиях цезарианской диктатуры выступали в такой же роли. Для ряда провинциальных общин были расширены налоговые льготы, уменьшен общий размер прямых налогов. Практика выплаты налога на имущество была сохранена лишь в Африке и Сардинии. Все эти новации не позволяли бесконтрольно и бесконечно разорять экономику провинций, хотя следует подчеркнуть, что о планомерной экономической интеграции провинций и Римской республики в период диктатуры Цезаря можно говорить лишь как о наметившейся тенденции. Мирный период правления Цезаря был чрезвычайно коротким для того, чтобы эта тенденция стала определяющим принципом. Кроме того, в условиях гражданской войны она отходила на второй план, на первый все-таки выступала сила и соображения военно-стратегического характера.

Опираясь на армию, Цезарь стремился достичь политической стабильности провинциальной периферии: устанавливались либо союзнические, либо вассальные отношения с завоеванными общинами и государствами, скрепленные, кроме того, личными отношениями их глав с Цезарем. Во время гражданской войны Цезарь самовольно определял степень зависимости или, напротив, самостоятельности греческих общин (Plut. Caes., 48; Арр. В. С., II, 88), положение азиатских династов и тетрархов (В. Alex., 66—67), африканских царств (Арр. В. С., II, 100). Действуя от имени римского народа и сената, Цезарь тем не менее подчеркивал личный характер таких отношений. Так, лишая Дейотара царской власти в Малой Армении, которая была предоставлена ему Помпеем и утверждена сенатом, Цезарь заявил, что распоряжение сената недействительно и Дейотар мог бы знать, «кто владеет Римом и Италией, где сенат и народ римский, где республика и кто, наконец, консул после Л. Лентула и К. Марцелла — quis urbem Italiamque teneret, ubi senatus populusque Romanus, ubi res publica esset, quis deinde post L. Lentulum C. Marcellum consul esset», (B. Alex., 68).

Для Цезаря подобная провинциальная политика была не только средством создания личной политической клиентелы и личного стратегического резерва, но вдобавок и средством создания слоя населения, на который могла бы опираться римская власть. Хотя в условиях диктатуры Цезаря эти два замысла, разумеется, переплетались и дополняли друг друга.

Тот факт, что провинциальная политика была орудием личной власти Цезаря, подтверждается его отношением к египетской проблеме. Мы уже рассматривали ситуацию 64 г. (гл. 3.1), когда Цезарь пытался вмешаться в египетские дела, вынашивал идею собственного египетского наместничества и получил в сенате отказ (Suet.Iul.,ll).Bo время галльской кампании он не упускал из виду ни одной значимой политической проблемы ни в Риме, ни в провинциях (Suet. Iul., 28). В 55 г. совместно с Помпеем он добился восстановления на египетском престоле Птолемея XII Авлета, изгнанного из Египта в 59 г. (Suet. Iul., 54, 3). Позднее, в результате александрийской военной экспедиции 48—47 гг., Цезарь утвердил на египетском престоле дочь Птолемея Клеопатру (Арр. В. С., II, 90). События гражданской войны, видимо, определили новый взгляд Цезаря на египетскую проблему: он отказался от идеи превращения Египта в римскую провинцию, опасаясь, что ее наместник, используя огромные ресурсы, может стать организатором новых смут (Suet. Iul., 35). Для Цезаря, видимо, политически более выгодным стало казаться сохранение союзнических отношений с Египтом, укрепленных личными дружескими отношениями с египетским правителем (в данном случае с Клеопатрой — Plut. Caes., 49).

Важную роль в провинциальной политике Цезаря играли традиционные общественные связи, дружеские и клиентские отношения с «туземной» элитой. В провинциях Цезаря окружали «друзья», «гостеприимцы», «сотрапезники». Среди них было немало представителей местной провинциальной аристократии — homines ho-nestissimi, primi civitatis, viri primarii. Вождь свевов Ариовист был «союзником и другом римского народа». Тревер Цингеторикс состоял в дружеских отношениях с Цезарем. Прочная дружба связывала Цезаря с некоторыми представителями аристократии ал-лоброгов даже в 52 г., когда вся Галлия была охвачена антиримским восстанием. Цезарь подчеркнуто уважительно относился к провинциальной знати: обеды давал на двух столах, за одним возлежали военные чины и ученая греческая свита, за другим — римские гражданские чиновники вместе с представителями местной знати (Suet. Iul., 48). Подобные отношения имели и для Цезаря, и для провинциалов двойственное значение. Для «туземной» элиты они были одновременно и исполнением имущественной государственной повинности, и социальным институтом, который связывал ее с римским должностным лицом, а иногда помогал инкорпорироваться в римскую потестарную структуру. Для Цезаря эти отношения были реальной основой для укрепления своего личного положения в провинциях, залогом эффективного выполнения его обязанностей, обеспечивали контроль над провинциальной периферией и способствовали распространению проримских и процезарианских настроений (Caes. ВС, I, 53; Cic. Ad Quint., I, 1, 16). Цицерон, оценивая методы и общие результаты провинциальной политики Цезаря, совершенно точно заметил, что тот «одним лишь правом поражения связал целые провинции и страны — universas provincias regionesque uno calamitatis iure comprehenderet» (Cic. De off., II, 27, 1213).

Одновременно с принятыми еще со времени образования первых римских провинций принципами провинциальной политики, главным образом, силовым давлением и личным авторитетом римского наместника, в период диктатуры Цезаря стали оформляться и новые. Важнейшим среди них было увеличение в провинциях числа римских граждан прежде всего за счет колонизации. Со времени Цезаря появились колонии римских граждан в Нарбонской Галлии (50-е гг.), Испании (40-е гг.), Африке, восточных провинциях. Наряду с этим Цезарь использовал и такой фактор, как предоставление прав римского гражданства провинциалам (Suet. Iul., 76, 3). Гражданские колонии в провинциях и провинциальные общины с гражданским правом получали статус самоуправляющихся общин и освобождались от административного контроля «туземных» властей. Т. Моммзен допускал даже, что они могли быть самостоятельными не только в административном отношении, но и в сфере юрисдикции. Решение вопросов общей государственной политики переходило в ведение представителей римской власти, т. е. провинциальных наместников.

Увеличение числа римского гражданства в провинциях неизбежно должно было способствовать территориальной, экономической и политической интеграции. Некоторые исследователи даже полагают, что на провинциальные общины с римским гражданским правом распространялись римско-италийские муниципальные городские формы, утвержденные в соответствии с lex Iulia municipalis. В античной традиции по этому поводу нет надежных указаний. Однако подобное предположение не лишено оснований, поскольку колонисты, безусловно, стремились организовать жизнь по римскому образцу. В целом же, несмотря на сближение римских провинций с Италией и Римом, в период диктатуры Цезаря государственно-правовые различия между этими частями формировавшейся державы сохранились: Рим и Италия находились в сфере действия гражданского права, провинции — в сфере военной юрисдикции.

Важным фактором в плане интеграции населения формировавшейся Римской державы оставался высокий статус римского гражданства. Цезарь стремился использовать это. В ходе гражданской войны он, например, не взыскивал с римских граждан, живших в провинциях, выплат в государственную казну, восстанавливал их имущество. Некоторым гражданским общинам определял награды от имени государства и от себя лично (Caes. В. С., II, 21; В. Afric, 97). Напротив, в том случае, если провинциальные общины римских граждан оказывали поддержку помпеянцам, он налагал на них штрафы, прибегал к конфискации и продаже имущества (В. Afric, 97; 98) и другим наказаниям. Назвать ряд примеров будет полезно для того, чтобы судить о степени радикальности провинциальной политики Цезаря и в конечном счете о том, насколько значимой была для него лояльность римских граждан, живших в провинциях. По итогам африканской кампании за поддержку помпеянцев римские граждане, жившие в Утике, были обложены штрафом в 200 млн. сестерциев с обязательством выплатить их в государственную казну в течение 3 лет (В. Afric, 90). На другие африканские общины с гражданским правом был наложен штраф в 211 млн. сестерциев (В. Afric, 97), а на жителей Карал в Сардинии — в 10 млн. сестерциев (В. Afric, 98). Цезарь устанавливал не только денежные, но и натуральные штрафы. Например, от жителей африканского города Аептиса он потребовал поставки 3 млн. фунтов масла; от жителей Тиздры — некоторого количества хлеба (В. Afric, 97). По собственному усмотрению Цезарь мог увеличить постоянный налог на имущество. Так, жителей Карал он заставил платить вместо десятины восьмую часть доходов (В. Afric, 98).

Обзор этих сохраненных традицией примеров убеждает в том, что, не отменяя традиционных принципов и методов провинциального управления, Цезарь определил новые задачи и направления в этой сфере. Они должны были обеспечить интеграцию провинций в единый имперский организм и эффективное управление этим организмом. При этом решение поставленных задач осуществлялось Цезарем на персональной основе: он соблюдал и долг государственного деятеля — гражданина Римской республики, и социальные обязательства патрона и покровителя провинций от лица все той же Римской республики.

Важную роль в трансформации республики в империю играла социальная политика Цезаря. Ранее (гл. 3.1) нами было зафиксировано, что на начальных этапах политической карьеры у Цезаря не было ни однозначного отношения к сословным проблемам, ни четкой программы социальных реформ. Стремясь завоевать личный авторитет, он противопоставил свою политическую практику сенатской, что давало основание и его современникам, и историкам Нового времени считать, что он действовал в традициях республиканского демократизма и римских популяров. В 65 г. в должности эдила он украсил форум и провел игры. Плутарх писал, что пышными затратами на устройство театральных представлений, церемоний и обедов он затмил предшественников (Plut. Caes., 5). В популистском духе была проведена также акция демонстрации посмертной маски Мария и последующего восстановления марианских трофеев. Древние подчеркивали, что это было сделано, несмотря на сопротивление нобилитета, но с одобрения народа (Plut. Caes., 6; Vell., II, 43, 4). Еще раз обратиться к анализу этой акции необходимо для того, чтобы понять, было ли отношение Цезаря к сословной борьбе и, следовательно, к сословной проблеме в целом принципиальным и осмысленным. Итак, акция была продумана и осуществлена в политическом, социальном и морально-этическом отношении идеально. Цезарь использовал такой вполне допустимый предлог, как похороны своей тетки Юлии — жены Мария. Погребение умершего было частным событием, но римская ритуальная процедура: погребальная процессия, надгробные речи, погребальная тризна и т. п. — привлекала огромное количество людей и придавала погребальной церемонии важный общественно-политический резонанс. Сакральная традиция требовала, чтобы во время церемонии были выставлены маски предков, занимавших курульные должности, их военные трофеи и знаки отличия; в надгробной речи перечислялись не только деяния новоусопшего, но и всех предков. Продемонстрировав изображение Мария, Цезарь, таким образом, как частное лицо, следуя кодексу mos maiorum, исполнил свой гражданский долг; как человек общественный, заявил об обоснованности своих политических амбиций и претензий. После похорон тайно на Капитолии были выставлены марианские трофеи. Хотя общественное мнение приписывало эту акцию Цезарю, сам он публично отрекся от причастности к ней. По причине нечеткости и противоречивости античной традиции это событие можно реконструировать двояко: либо марианцы организовали акцию и воспользовались именем Цезаря; либо ее предпринял сам Цезарь, не предполагая, однако, при этом использовать марианцев как политическую силу, поскольку те, по определению Плутарха, были в это время унижены и влачили жалкое существование (Plut. Caes., 6). Скорее Цезарь просто использовал ситуацию — играя на общественных противоречиях, он стремился достичь собственной популярности. Мы не можем согласиться с мнением исследователей, которые видят в данном событии демонстрацию принципиальной приверженности Цезаря идеям популяров и в конечном счете демонстрацию его революционно-демократических настроений. За всеми действиями Цезаря нам видится главным образом его первая откровенная заявка на роль политика, вставшего над узкими сословными политическими интересами и стремившегося к завоеванию политического авторитета в самых широких слоях римского общества.

На это указывает и отношение Цезаря к событиям в Риме второй половины 60-х гг.: восстанию Марка Лепида, катилинариям и т. п. По словам Плутарха, он уже тогда «вступил на дорогу, по которой… привел римское государство к единовластию… все поступки, все надежды согласовывались с основною его целью» (Plut. Cic, 20). Аппиан подчеркивал, что во время эдилитета и претуры Цезарь был не по средствам щедрым, но это касалось, прежде всего, его честолюбия (Арр. В. С., II, 1).

Позднее, во время I консулата (Арр. В. С., II, 13) и затем во время диктатуры, Цезарь также осуществлял традиционные популистские мероприятия сословного плана. Став диктатором в 49 г., он устроил хлебные раздачи. В 46—45 гг. он провел 5 триумфов, которые сопровождались многодневными общественными угощениями, раздачами хлеба и вина (Plut. Caes., 55; 57; Suet. Iul., 38, 2; Арр. В. С., II, 101—102; Dio Cass., XLII, 49; XLIII, 21). В сентябре 46 г. народные празднества были устроены в честь освящения Цезарем храма Венеры-Прародительницы. Одновременно с триумфальными и сакральными торжествами были организованы всевозможные игры: морской бой, пешие и конные ристалища, сражение слонов, состязания атлетов, звериные травли, театральные представления (Vell., II, 56, 12; Suet. Iul., 37; 39; Арр. В. С., II, 102). После африканской кампании Цезарь произвел денежную раздачу: по различным источникам, варьирующим размеры выплат, он выдал каждому римскому гражданину от 300 до 400 сестерциев (Suet. Iul., 38; Арр. В. С., II, 102; Dio Cass., XLIII, 21). Цицерон подчеркивал, что все эти мероприятия имели демагогический характер и осуществлялись не с учетом государственной целесообразности, а для привлечения на свою сторону неискушенной массы — multitudinem imperitam (Cic. Phil., II, 116, 12). Замечателен тот факт, что во время триумфов зрелища были организованы на различных языках (Suet. Iul., 39), т. е. рассчитывались на римскую толпу, ставшую к середине I в. космополитичной.

Важным показателем отношения Цезаря к сословной проблеме является его политика милосердия — dementia, которую он прокламировал в самом начале гражданской войны в письме к своим доверенным лицам — Оппию и Бальбу. В стремлении Цезаря примирить собственные интересы и политические амбиции с интересами и политическими амбициями Помпея угадывается не только его желание умиротворить римскую аристократию, но и достичь всеобщего согласия и консолидации римского общества. Несколько раз в начале гражданской войны он пытался организовать переговоры с Помпеем, но безуспешно. Сам Цезарь говорил, что даже в 48 г. он все еще надеялся на примирение (Caes. В. С., III, 10; 90). Правда, его слова — единственный источник и невозможно корректно оценить их. Эти попытки были дополнены восстановлением в сословных правах проскрибированных при Сулле и лишенных сословных привилегий в соответствии с решениями цензоров или по суду (Caes. В. С., III, 1; Cic. Ad Att., IX, 14, 2; X, 4, 8; Plut. Caes., 37; Suet. Iul., 41; Dio Cass., XLI, 18; XLIV, 47). Традиция связывает lex de proscriptorum liberis с законом об отмене lex Pompeia de ambitu и относит их принятие ко времени I диктатуры Цезаря. Среди античных авторов лишь Веллей Патеркул называл эти законы в общем списке деяний Цезаря и некритически ставил в один ряд с мероприятиями периода эдилитета (Vell., II, 43, 4). В данном случае античный историк, безусловно, ошибался: во-первых, в должности эдила Цезарь не обладал подобными полномочиями; во-вторых, античную традицию определяет собственное свидетельство Цезаря (Caes. В. С., III, 1). Можно допустить предположение Г. Ферреро о том, что проведение lex de proscriptorum liberis через комиции было поручено Антонию накануне первой испанской кампании с целью успокоить общественное мнение и сгладить то негативное впечатление, которое произвела на римлян конфискация Цезарем средств государственного казначейства. Это вполне укладывается в логику политических событий. Однако, как сообщал сам Цезарь, рассмотрение дел в соответствии с lex de proscriptorum liberis осуществлялось лично им, следовательно, закон вступил в действие уже после возвращения Цезаря из Испании осенью 49 г.

Принятые в 49 г. законы о восстановлении в правах проскрибированных и осужденных были дополнены объявлением в августе 45 г. всеобщей амнистии, которая касалась, прежде всего, помпеянцев (Suet. Iul., 75). Т. Моммзен, а вслед за ним Г. Ферреро и другие историки считали, что амнистия была проведена в 44 г. В датировке этого события мы считаем необходимым опереться на античную традицию, в частности на сообщение Аппиана (Арр. В. С., II, 107). Кроме того, этот закон вполне согласуется с серией примирительных мероприятий, проведенных Цезарем сразу после возвращения из второго испанского похода, а также с получившими в это время в среде римской аристократии надеждами на восстановление республиканского образа правления (Cic. Ad Att., XIII, 40, 1).

Сам Цезарь понимал «милосердие» в традиционно римском смысле: милосердие к согражданам было такой же обязательной нормой, как суровость к врагу. Однако он придавал политике dementia более широкое контекстное значение: не только внимание к друзьям и забота о клиентах, но терпимость к людям, настроенным враждебно к нему (Suet. Iul., 75). В известной степени его позицию отражали слова о смерти Катона Утического, которая была ненавистна ему так же, как Катону было ненавистно спасение, дарованное Цезарем (Plut. Caes., 54), а также о том, что он «никогда не хотел напрасно пользоваться (злоупотреблять) кровью солдат и лишать Римское государство какого-нибудь из двух войск — neque se um-quam abuti militum sanguine neque rem publicam alterutro exercitu pri-vare voluisse» (Caes. В. С., III, 90; Plut. Caes., 48; ср.: Cic. Ad Att., IX, 7). Кроме того, Цезарь приказал сжечь переписку Помпея, чтобы не испытывать ненависти к тем, кто там упоминается; проявил заботу о помпеянцах, оказавшихся в Египте; не преследовал самых близких родственников Помпея — простил его дочь и внуков (В. Afric, 95, 3; ср.: Suet. Iul., 75, 3; Dio Cass., XLIII, 12, 3).

В соответствии с принципом милосердия Цезарь выстраивал свои отношения с римской политической и интеллектуальной элитой: всех, кто поддерживал его, он одарял почетными должностями; ко всем, кто выступал против, относился Снисходительно (ср.: Тас. Ann., IV, 34). Гая Меммия, резко обличавшего самовластие Цезаря, он тем не менее поддержал во время консульских выборов. Гая Кальва, который высмеивал его в своих эпиграммах, Цезарь простил и даже первый написал ему примирительное письмо. Поэта Валерия Катулла, который, по признанию самого Цезаря, «заклеймил его вечным клеймом» в своих стихах, простил и даже пригласил к обеду (Suet. Iul., 72—73). Оскорбительные сочинения Авла Цецины и Пифолая он воспринял спокойно (Suet. Iul., 75, 5).

В данном контексте интересны отношения Цезаря с Гаем Саллюстием и Цицероном. Саллюстий, откровенно поддерживавший диктатора, был назначен им в качестве наместника во вновь образованную на территории Нумидии провинцию Новая Африка (В. Afric, 97). Позднее, после наместничества, Цезарь неизменно оказывал поддержку Саллюстию. С Цицероном у Цезаря сложились довольно сложные отношения. С одной стороны, они были принципиальными противниками в вопросе о власти и перспективах развития Республики, с другой — видели необходимость перемен, это сближало их и в некоторые периоды придавало отношениям если не дружеский, то вполне корректный характер. Не случайно именно Цицерон определил цену и значение политики милосердия Цезаря, превозносил его милосердие и подчеркивал, что таким образом Цезарь действует «на благо государства — ad bene de re publica… и ставит авторитет сената и достоинство государства выше его (личных) обид и подозрений — auctoritatem huius ordinis (senatus. — H. Ч.) dignitatemque rei publicae tuis vel doloribus vel suspicionibus anteferre» (Cic. Pro Marc, 2—3). Вместе с тем он считал, что это была политика видимого (призрачного) милосердия — политическая маска Цезаря — clementiae species, с помощью которой он пытался привязать к себе и сторонников и противников (Cic. Phil., II, 116, 13).

В целом по верному, на наш взгляд, определению В. Н. Парфенова, политика dementia Caesaris в отношении римской элиты была «тестом на лояльность». Безусловно, она составляла важный элемент социально-политической стабилизации. По крайней мере, таким образом Цезарь обеспечил нейтралитет наиболее мобильных (средних) слоев римского гражданства и в значительной степени его консолидацию вокруг личности диктатора. В самом общем виде этот тезис признается всеми исследователями, начиная со времен Т. Моммзена. Диссонирует с ним мнение С. Л. Утченко, который считал, что политика милосердия не оправдала себя и «была крупной политической ошибкой». С подобной оценкой невозможно согласиться: акты милосердия Цезаря находили у современников, даже наиболее оппозиционно настроенных, понимание и вызывали их одобрение. Так, Цицерон говорил: «Ничто не пользуется такой народной любовью, как доброта; ни одно из многих твоих (Цезаря. — Н. Ч.) достоинств не является замечательнее и не заслуживает большей признательности, чем милосердие. Ведь люди более всего приближаются к богам не иначе, как даруя спасение (другим) людям. — Nihil est tam populare quam bonitas, nulla de virtutibus tuis plurimis nee admirabilior nee gratior misericordia est. Homines enim ad deos nulla re proprius accedunt quam salutem hominibus dando» (Cic. Pro Lig., 37—38). Известно, что было принято общее решение посвятить Цезарю храм Милосердия. Плутарх подчеркивал, что римляне считали это решение имеющим основания (Plut. Caes., 57).

Итак, исходя из анализа политической практики Цезаря, предпринятых им реформ и его образа жизни, можно допустить, что в целом сословная проблема занимала его в незначительной степени. Он относился к сословным различиям, по-видимому, как к некой условности, а его методы политической борьбы и социально-политическая практика имели до некоторой степени над сословный характер. Мы употребляем термин «надсословный» как своего рода метафору и не придаем этому определению абсолютного значения, как это делал Т. Моммзен, а среди отечественных историков — Н. А. Машкин. Наиболее резко и прямолинейно идея «надсословного», «надклассового» характера политики Цезаря в период его диктатуры была выражена Л. Парети, который довольно подробно рассмотрел реформаторскую деятельность диктатора, не затронув, правда, вопрос о социальных основах его возвышения и его социальной опоре. На наш взгляд, в отношении Цезаря к сословной проблеме проявляется, прежде всего, его имперское мышление: он назначал на должности, награждал знаками отличия, завязывал дружеские отношения, предоставлял римское гражданство и т. п. невзирая на социальный статус.

В известной степени надсословный характер политики Цезаря получил выражение в его стремлении унифицировать римское гражданство в процессуально-правовом плане. Цезарь предполагал кодификацию римского права (Suet. Iul., 44, 2) и ужесточение системы наказаний. Эта мера была направлена, прежде всего, против землевладельческой и торгово-денежной верхушки римского общества. В соответствии с римской правовой традицией, осужденный за преступление мог до суда добровольно удалиться в изгнание. Подобная норма была действенной, когда Рим являл собой небольшую общину. С расширением римской территории она потеряла свое значение как карательный акт и человек, совершивший преступление, удалившись из Рима, практически ничего не терял. Светоний подчеркивал, что богатые люди все свое состояние и в изгнании оставляли за собой, чувствовали себя безнаказанно и тем легче шли на преступления (Suet. Iul., 42, 3). Цезарь в качестве наказания ввел такую меру как конфискация имущества: за убийство — всего состояния, за иные преступления — половины состояния (Suet. Iul., 42, 3).

Сходную цель имели законы Цезаря против роскоши и разврата (Cic. Pro Marc, 23, 7—8). Были введены пошлины на иноземные товары; ограничена показная роскошь: носилками, пурпурными платьями и жемчужными украшениями могли пользоваться определенные лица, определенных возрастов и в определенные дни; строго нормировались повседневные траты (Suet. Iul., 43, 1—2; Dio Cass., XLIII, 25). Эти постановления были проведены в духе римской общинной традиции. Однако всем была известна страсть самого Цезаря к изысканности и роскоши, которую он проявлял с молодых лет и никогда не скрывал (Suet. Iul., 46—47; 50,2). Таким образом, унифицируя материальные запросы римского гражданства, сам Цезарь подчеркивал свое исключительное положение в этой сфере.

Равным образом Цезарь пытался восстановить и традиционные нормы семейно-брачных отношений. Его решения в этой сфере были довольно жесткими. Безбрачные и бездетные лишались права на свободное завещание имущества. Строго определялся срок траура, при его нарушении новый брак считался незаконным и расторгался (Suet. Iul., 43). Прелюбодеяние жестоко каралось. Одного из своих любимых вольноотпущенников Цезарь казнил за то, что тот соблазнил жену всадника (Suet. Iul., 48). Вдовы и разведенные должны были в течение полутора лет снова выйти замуж. Все это должно было восстановить основы римской семьи и в целом стабилизировать гражданскую жизнь. Однако сам Цезарь и в этой сфере делал для себя исключения. По свидетельству Светония, у народного трибуна Гельвия Цинны был заготовлен законопроект, по которому Цезарь с целью рождения наследников мог жениться сколько угодно раз и на ком угодно (Suet. Iul., 52, 3).

Обладая высшей исполнительной власть, Цезарь должен был обратиться к решению насущных социальных задач. Еще во время своего первого консулата в 59 г. он в соответствии с lex Iulia agraria провел аграрную реформу. Античная традиция довольно смутно излагает суть реформы (Арр. В. О, II, 10—12; ср.: Plut. Caes., 14; Suet. Iul., 20). В основном источнике по этому вопросу, рассказе Аппиана, аграрное законодательство Цезаря представлено как единый акт наделения землей римской бедноты, хотя Аппиан говорил об аграрных законах Цезаря во множественном числе. У свидетелей и участников событий — самого Цезаря и Цицерона — речь идет о двух составляющих аграрное законодательство: кроме интересов римской бедноты оно учитывало запросы ветеранов Помпея (Caes. В. С., I, 14; Cic. Phil., II, 101; Ad Att., II, 6, 1). По всей видимости, Цезарь провел два аграрных закона. Во-первых, один законопроект не мог касаться таких разных аспектов проблемы, как наделение землей бедноты и выведение ветеранских поселений. Во-вторых, известно, что Помпеи был настроен против агарного законопроекта, вероятно, в той его части, которая касалась римской бедноты (Vell., II, 44, 4), и, наоборот, был заинтересован в наделении землей своих ветеранов. В исследовательской литературе Нового времени вопрос о количестве проведенных Цезарем аграрных законов решается по-разному. Одни исследователи считают возможным говорить о едином аграрном законе, другие допускают возможность проведения двух самостоятельных аграрных законов или относятся к ним как надежно установленному факту. В результате по-разному и довольно произвольно решается вопрос и о содержании аграрного законодательства Цезаря. На основании принятого нами общего тезиса о том, что Цезарь осуществлял свой аграрный проект в два этапа, можно предположить, что первый аграрный закон был проведен им в том объеме, о котором говорил Аппиан: предполагался раздел свободных государственных земель в пользу римской бедноты. Предпочтение отдавалось тем римским гражданам, у кого было трое и более детей. Их оказалось более 20 тыс. (Арр. В. С., II, 10; ср.: Vell., II, 44, 4; Suet. Iul., 20, 3). По этому закону надельная земля не могла отчуждаться в течение 20 лет. Для проведения землеустроительных работ создавалась коллегия чрезвычайных аграрных магистратов из 20 человек, в которую Цезарь предложил войти и Цицерону (Vell., II, 45, 2).

Аграрное законодательство Цезаря было предложено и принято в нарушение римской процессуальной нормы: во-первых, с инициативой аграрного законопроекта выступил не народный трибун, а консул, хотя необходимости в этом не было, т. к. в коллегии народных трибунов 59 г. был Ватиний — сторонник Цезаря и триумвиров (Cic. De prov. cons., 15; 36; Vell., II, 44, 5; Suet. Iul., 22; App. В. C, II, 13); во-вторых, закон был принят не сенатом, а народным собранием (Арр. В. С., II, 10). Плутарх подчеркивал, что аграрная реформа Цезаря приличествовала скорее какому-нибудь «дерзкому народному трибуну — δήμαρχος υρασύς (Plut. Caes., 14). Не случайно Катон попытался устроить обструкцию первому законопроекту Цезаря (Plut. Caes., 14; Арр. В. С., II, 11). Цицерон отказался участвовать в аграрной комиссии. Позднее он, оценивая аграрное законодательство Цезаря, подчеркивал, что «народное желание с планом первых людей в государстве — cupiditas popularis a consilio principium» не согласовывалось (Cic. ProSest., 103, 23).

Цезарь был настолько заинтересован в принятии первого аграрного закона, что пошел на нарушение этических и сакральных норм: приказал взять Катона под стражу. Бибула — своего коллегу по консулату, который, ссылаясь на сакральную традицию (дурные знамения), пытался отменить голосование и защитить Катона, силой прогнал с форума (Cic. De harusp. resp., 48; Plut. Caes., 14; Suet. Iul., 20, 1; 4; Арр. В. С., II, 11). В другой раз, когда Бибул шел на форум, кто-то из солдат Помпея высыпал ему на голову корзину с навозом. В результате Бибул перестал выходить из дома и 8 месяцев не показывался в сенате. Это была совершенно неконструктивная позиция. Цезарь остался практически единственным действующим консулом. Веллей Патеркул заметил, что вместо того чтобы вызвать ненависть к коллеге, Бибул таким образом преумножил его влияние (Vell., II, 44, 5). Острословы в шутку подписывались на бумагах «при консулах Юлии и Цезаре — Iulio et Caesare consulibus» (Suet. Iul., 20, 2).

Сопротивление Помпея Цезарь сломил предложением второго аграрного законопроекта, который предполагал наделение землей ветеранов-помпеянцев (Caes. В. С., 1,14; Cic. Phil., II, 101; Ad Att., II, 6, 1). Этот законопроект был проведен по уже отработанному плану: через народное собрание в обход сената. Таким образом, Цезарь еще более укрепил свое положение в среде римского плебса. Сенату и его политическим сторонникам был нанесен еще один политический удар.

У нас нет определенных сведений о том, как обстояло дело с реализацией аграрного законодательства Цезаря. Вообще представляется маловероятным, что в течение 58—48 гг. велись активные землеустроительные работы. Косвенным свидетельством этого является тот факт, что когда в 46 г. Цезарь обратился к политике колонизации, это породило в общественном мнении слух о его намерении вернуться к закону 59 г. и вновь обострило недовольство и недоверие к нему староримской аристократии (Cic. Ad Fam., IX, 17).

Таким образом, и по процедуре принятия, и по содержанию, и по реальному значению аграрная реформа имела в значительной степени демагогический характер и должна была прежде всего укрепить популярность Цезаря среди неимущих и малоимущих слоев римского населения, создать широкую опору личного авторитета. Некоторые исследователи считают, что она продолжила аграрное законодательство Гракхов. Другие говорят о том, что она была основана на положениях аграрного законопроекта П. Сервилия Рулла. В этих определениях, на наш взгляд, нет принципиального расхождения. Если иметь в виду, что аграрное законодательство Цезаря предусматривало раздачу не только свободной еще части ager publicus, но и купленных у частных лиц за государственный счет участков (см.: Cic. Ad Fam., XIII, 3; 5; 7; 8; Арр. В. С., II, 94; Dio Cass., XLII, 54), а также принцип неотчуждаемости надельной земли, можно определенно утверждать, что оно совместило принципы аграрных законопроектов Гракхов и Рулла и в целом соответствовало традициям римского демократизма. Однако были в аграрных законах Цезаря и новые моменты: в социально-политической обстановке середины I в. принцип неотчуждаемости участков способствовал процессу территориальной, экономической и социальной интеграции, а консульская инициатива — развитию принципов личной власти. В связи с этим становится понятно, почему после принятия lex Iulia agraria аграрная проблема в традиционном контексте политики популяров перестала быть актуальной (Cic. Pro Sest., 104): она утратила принципиальное демократическое значение и стала лишь лозунгом в политической борьбе.

Другая традиционная и актуальная социальная проблема, к решению которой пытался приступить Цезарь, — долговой вопрос (Plut. Caes., 37; Арр. В. С., II, 48; Dio Cass., XLI, 37). В 49 г. уже в должности диктатора он провел закон о долгах — lex Iulia de pecuniis mutuis. Долговая реформа предусматривала следующее: все выплаты по процентам зачислялись в счет долга; имущество, предоставленное в качестве залога, оценивалось по ценам, которые были до гражданской войны; остаток долга выплачивался в рассрочку (Caes. В. С., III, 1; Suet. Iul., 42, 2). Для проведения реформы Цезарь назначил собственных оценщиков (Арр. В. С., II, 48; Dio Cass., XLI, 37). Безусловно, lex Iulia de pecuniis mutuis имел паллиативный и в значительной степени охранительно-консервативный характер. С одной стороны, Цезарь видел, насколько острой была эта проблема. С другой — учитывая собственное непрочное положение и чрезвычайно напряженную общую обстановку в Риме и Италии, он не мог допустить эскалации напряжения. Сам он писал по этому поводу, что желал, с одной стороны, устранить страх отмены долговых обязательств и удовлетворить кредиторов; с другой — защитить доброе имя должников (Caes. В. С., III, 1).

Хотя предложенная Цезарем реформа сокращала долговую зависимость почти на 1/4 часть (Suet. Iul., 42, 2; ср.: Plut. Caes., 37), она не решала проблемы кардинально, не имела принципиального демократического значения и вызвала недовольство даже процезариански настроенных сенаторов. По замечанию Светония, Цезарь не оправдал надежд на отмену долговых обязательств (Suet. Iul., 42, 2). В результате в 48 г. Марк Целий Руф предложил наиболее радикальное решение долгового вопроса — сначала беспроцентную уплату долгов с рассрочкой выплат на 6 лет, затем полную кассацию долгов, а также освобождение квартиросъемщиков от платы за наем жилья (Caes. В. С., III, 20—21; Liv. Per., III; Vell., II, 68, 2; Dio Cass., XLII, 22). Эти же вопросы поднял в 47 г. Публий Корнелий Долабелла (Dio Cass., XLII, 29—31). Социально-политическая ситуация в Риме была настолько накалена, что Марк Антоний, оставленный Цезарем в Италии, вынужден был использовать армию для подавления движения, в результате чего погибло 800 человек (Liv. Per., 113; Dio Cass., XLII, 31). Цезарь в этой ситуации вновь проявил сдержанность и осторожность: он не выразил принципиального недовольства действиями Антония, но не порвал и с Долабеллой (Целий Руф к этому времени был уже убит). Более того, он сам утвердил часть предложений Долабел-лы: в соответствии с lex Iulia de mercedibus habitationum была кассирована задолженность по квартплате за один год и снижена плата за наемное жилье; кроме того, был введен максимум земельного залога (Plut. Ant., 10; Suet. Iul., 38, 2; Dio Cass., XLII, 50—51).

Цезарь пытался снизить социальную напряженность рядом других мероприятий: провел обязательный заем, произвел ряд конфискаций и продал с аукциона имущество погибших помпеянцев, в том числе и самого Помпея (Plut. Ant., 10; Dio Cass. XVII, 50). Совершенно очевидно, что принятые Цезарем меры были призваны стабилизировать ситуацию в Риме и Италии и, не вызывая раздражения оппозиционно настроенной к нему части общества, в конечном итоге еще более укрепить его собственное положение. Но они вовсе не означали его обращения к политике популяров, как считали, например, Г. Ферреро и Р. Ю. Виппер.

Заключительным сюжетом анализа социальной политики Цезаря будет обзор реформ, касавшихся различных римских сословий. Основные мероприятия, проведенные Цезарем в отношении римского плебса и люмпен-пролетариев, имели консервативно-охранительный характер. Понимая, насколько политически ненадежной, но вместе с тем опасной является эта часть римского общества, Цезарь пытался стабилизировать ее политическое и экономическое положение. Так, были запрещены профессиональные коллегии, организованные Клодием (Suet. Iul., 42, 3). Эту же цель косвенно преследовала перепись населения (Liv. Per., 115; Plut. Caes., 55). Одновременно Цезарь сократил бесплатные раздачи хлеба из государственной казны с 320 тыс. до 150 тыс. человек (Liv. Per., 115; Suet. Iul., 41, 3; Dio Cass., XLIII, 21). Некоторые современные исследователи видят в этих реформах, особенно в последней, проявление принципиальной антидемократической позиции диктатора. Мы же, рассматривая их в общем контексте социальной политики Цезаря, подчеркнем, что это был вполне логичный социально-политический шаг — люди, лишенные возможности получать бесплатный хлеб, должны были искать иные средства к существованию. Цезарь предлагал различные возможности для этого. Он разработал план италийской и внеиталийской колонизации. В середине 44 г. предполагал организовать поход на восток, для чего собрал огромную армию из 16 легионов и 10 тыс. всадников (Арр. В. С., II, 110). Была развернута огромная строительная программа не только в Риме, но и в Италии, и в северо-западных провинциях — Галлии и Испании, и в восточных провинциях — Греции и Азии (Suet. Iul., 26, 2; 28). Предполагалось осушить Помптинские болота, спустить Фуцинское озеро; связать северо-западные провинции с Римом, проложив дорогу через Апеннинский хребет до самого Тибра; перекопать каналом Истм (Suet. Iul., 44, 3), повернуть течение Тибра, возвести плотину близ Рима (Plut. Caes., 58). Чтобы занять плебс и предотвратить его люмпенизацию, Цезарь принял закон о том, чтобы крупные землевладельцы-скотоводы не менее 1/3 пастухов набирали из представителей взрослого свободнорожденного населения — püberum ingenuorum (Suet. Iul. 42, 1, 9).

Если в отношении рядового римско-италийского гражданства Цезарь осуществлял социальную программу, основанную на демагогии, пробуждая в массах новые надежды, иллюзии и желания, осуществление которых неизменно связывалось с самим Цезарем, то в отношении староримской знати он занимал позицию сдерживания политических амбиций и умиротворения. Мы уже отмечали, что связанный происхождением со старейшими патрицианскими родами, Цезарь тем не менее уже в начале политической карьеры отошел от сословного принципа в политике. В годы гражданской войны, провозгласив политику милосердия, он в определенной мере отказался от традиционных методов и принципов политической борьбы, характерных для Мария, Суллы, Цинны, Помпея. Диктаторские полномочия Цезаря, его административная и социальная политика не только в значительной мере ослабили прежнее социально-политическое влияние староримской знати, но и усилили роль новых элементов в экономической и политической жизни Рима: всадников и наиболее активных представителей италийской администрации, це-зарианских офицеров, способных провинциалов и многочисленных царей-клиентов. Видимо, желанием поставить римскую аристократию под личный контроль был продиктован ряд законов. Так, для сенаторских детей был введен запрет на выезд из Рима и Италии по частной инициативе: выехать можно было только в составе военной или гражданской свиты должностного лица (Suet. Iul., 42). Светоний расценивал этот закон как попытку улучшить демографическую ситуацию. По нашему мнению, за ним угадывается и социально-политическая направленность. Вместе с тем Цезарь вовсе не стремился вытеснить старую римскую аристократию с социально-политической арены и полностью заменить ее новой политической элитой. Он раздавал должности и почести сенатской аристократии, стремясь привлечь ее на свою сторону и таким образом «властвовать над добровольно подчиняющимися» (Plut. Caes., 58).

По отношению к торгово-ростовщическому слою римского гражданства Цезарь проводил политику протекционизма. Ее основы были заложены еще во время его испанской пропретуры и первого консулата (Suet. Iul., 20, 3; Арр. В. С., II, 13). Мероприятия, проведенные и задуманные Цезарем во время диктатуры, рассчитанные на улучшение и расширение путей сообщения, введение таможенных пошлин на иностранные товары и пр. (Suet. Iul., 43), безусловно, отвечали его протекционистским планам. Развитию торговли способствовала и введенная Цезарем практика чеканки золотой монеты. Римский денарий стал единой монетной системой на Западе. В 46—44 гг., по подсчетам современных исследователей, было отчеканено 20 млн. денариев с изображением здравствовавшего полководца. Чуть ранее мы выяснили, что Цезарь старался упорядочить фискальную систему. Это укрепляло финансовое положение государства, ограничивало произвол влиятельных римских откупщиков, ослабляло позиции последних в среде провинциального населения и, напротив, усиливало авторитет центральной власти в сложившейся политической ситуации — власти Цезаря. В целом эта политика была новым этапом не только социальной, но и экономической интеграции формировавшейся римской державы.

Важнейшую проблему римской общественной жизни составляли социально-политические взаимоотношения торгово-ростовщической и землевладельческой знати. Одним из аспектов этой проблемы традиционно был вопрос о судах. Цезарь не мог не обратиться к этому вопросу и попытался разрешить его в традиционном стиле. В соответствии с принятым в 46 г. lex Iulia iudiciaria он ликвидировал декурию эрарных трибунов и передал судебные полномочия сенаторам и всадникам (Cic. Phil., 1,19; III, 38; V, 7; VII, 28; Suet. Iul., 41, 2; Dio Cass., XLIII, 25). Эрарные трибуны представляли богатую плебейскую верхушку и, по существу, создавали некую прослойку между всадничеством и плебсом. Цезарь нарушил эту связь, продемонстрировав тем самым еще раз отсутствие принципиальных демократических установок, с одной стороны, и приверженность некоторым консервативным принципам — с другой. В современной исследовательской литературе был высказан даже тезис о том, что Цезарь придерживался в вопросе о судах позиции оптиматов. Мы уже говорили об этом законе в контексте проблемы трансформации политических отношений в Римской республике в период диктатуры Цезаря. В данном случае подчеркнем, что социальной стороне он, по-видимому, не придавал особого значения, поскольку все наиболее сложные и важные судебные дела, а также апелляции граждан он, как носитель высшей военной и гражданской власти, рассматривал сам (Suet. Iul., 43).

Для того чтобы определить значение реформаторской деятельности Цезаря в процессе трансформации Римской республики в империю, важно ответить на вопросы, в какой мере его административно-территориальные и социальные реформы были систематичны и последовательны, насколько в них был обозначен переход от импровизации к планомерности и в конечном итоге — имел ли Цезарь продуманную программу реформации республики. Разумеется, если рассматривать события соответственно хронологии, как последовательный ряд фактов, то деятельность Цезаря представляется хаотичной, лишенной систематичности, конструктивности, продуманности и в конечном счете осознанной перспективы, а иногда и явно противоречивой. Большинство историков Нового времени объясняют это тем, что политика Цезаря были спонтанной реакцией на требования момента, а сам Цезарь был не столько политиком и первым строителем империи, сколько гениальным честолюбцем-авантюристом, по образному определению Г. Страсбургера, не столько «предтечей Августа, сколько потомком Кориолана». Другие подходят к проблеме с провиденциальной точки зрения и рассматривают реформы Цезаря как предварительно спланированную и продуманную программу, где в реализации планов диктатора даже войнам и их результатам отведено заранее определенное место. При этом убийство Цезаря рассматривается ими как трагедия — результат просчетов и ошибок. Наконец, третьи считают, что главной целью Цезаря была исключительно борьба за власть, а главной движущей пружиной всех его действий — война, которая задала, по существу, программу и последовательность реформ: реформы 49—45 гг. ad hoc — непродуманные; реформы 45—44 гг. — более твердые и перспективные, т. к. было время для их обдумывания. На наш взгляд, следует прежде всего иметь в виду степень соответствия объективных задач, стоявших перед Римом, и субъективных целевых установок Цезаря на консолидацию римского общества вокруг его личной власти, а в связи с этим на стабилизацию положения в Риме и на подчиненных римскому империю территориях, на консолидацию всех частей и всего населения формировавшейся территориальной державы. Цезарь осознавал, что римское государство нуждается в реформах, которые должны были упорядочить разнообразные отношения и подготовить слияние Рима, Италии и провинций в единую территориальную державу с сильной центральной властью. Он не скрывал, что считает государственный строй Республики не только устаревшим, но и попросту мертвым. Характерно следующее его высказывание на этот счет: «Республика — ничто, только имя без тела и облика — nihil esse rem publicam, appellationem modo sine corpore ac specie» (Suet. Iul., 77). Он уловил основные объективные тенденции и, пытаясь придать им оформленный характер, определил основные направления реформации Римской республики. Вместе с тем гетерогенная природа социально-политического кризиса, который переживала Римская республика, затушевывала ближайшую перспективу: реформы Цезаря были не осуществлением продуманной программы, а попыткой найти решение наиболее важных на текущий момент проблем, отталкиваясь от сложившейся к середине I в. социально-политической практики и традиционных общественных представлений о государстве и государственной власти, сочетавших взгляды римского консервативного меньшинства, запросы демократического большинства и монархические идеи. Именно сочетание традиции и новаций в реформаторской деятельности Цезаря определило особенности дальнейшей трансформации Римской республики в территориальную монархию: общинная структура оказалась надстроенной размывающей ее единоличной властью, принцип централизации и унификации управления действовал при условии существования анклавов с различным гражданско-правовым статусом (Рим — Италия — провинции).

Однако «социально-политический эксперимент», осуществленный Цезарем, выявил ограниченные возможности и возможные ограничения в процессе реформации Римской республики. Хотя общая направленность политики Цезаря отвечала устремлениям наиболее динамичной части римско-италийского общества, ориентированной на создание Римской империи, принятый им курс на форсированную модернизацию римской политической системы и общественных отношений вызвал сопротивление консервативно настроенной части римского гражданства. Пожизненная диктатура Цезаря, по полноте полномочий и прав сходная с монархической властью, была слишком вызывающей формой правления, чтобы быть принятой римской политической элитой. Именно это вызвало негативную реакцию «старых сил», позволило обвинить Цезаря в тирании и призвать к смерти тирана. Установление, а затем крах диктатуры Цезаря свидетельствуют о том, что к середине I в. в Риме сложились условия для перехода от республики к территориальной монархии. Однако осуществить эту исторически назревшую задачу можно было лишь пойдя на компромисс со староримскими социально-политическими силами, тяготевшими к республиканской системе ценностей.

Сказанным определяется оценка места и роли политического творчества Цезаря. Его диктатура стала новым этапом трансформации Римской республики в территориальную монархию, для которого характерны четкое проявление элементов монархической власти, оформление державно-территориального единства и соответствующее этому оформление новых отношений и административных форм. В отличие от Суллы, диктатура которого субъективно была выражением тенденции на реставрацию аристократической республики и в этом смысле имела реакционно-консервативный характер, Цезарь сознательно моделировал и развивал новые формы управления и общественно-политических отношений, основанные на усилении исполнительной и ослаблении двух других ветвей римской республиканской власти.