Мы сидели у костра, обсуждая наше будущее. Основной целью беседы было ненавязчиво и незаметно убедить внезапно захандрившего Полтинника, бросить свою крестьянскую блажь и продолжать делать то, что он действительно умеет, – служить и воевать. А главное, – быть нашим командиром.

Но он почему-то вбил себе в голову, что должен жить мирной жизнью какого-то там паршивого крестьянина. Хотя любой, кто общался с Полтинником хотя бы день, сразу сказал бы, что из Полтинника крестьянин, как…, как из боевого пса, – дворовая шавка. Да и многое ли он помнит о крестьянском труде? Работал мальчишкой? Но сейчас он уже давно не мальчик, и крутить коровам хвосты в его возрасте уже не столь увлекательное занятие. А хотел бы я посмотреть как наш Полтинник, на равных говоривший с сотниками и даже тысячниками, станет гнуть спину перед каким-нибудь ярлом или бароном.

В общем, нам троим было абсолютно ясно, что эта его затея обречена на провал. Оставалось только убедить в этом его самого!

Но он уперся. Он не желал слушать никаких разумных доводов. Он смотрел на нас и словно не видел. Слушал и не слышал.

Как же это меня бесило! Как же хотелось подойти, тряхнуть за плечи, (а может и врезать, по внезапно отупевшей морде), чтобы хоть таким способом выбить из него эту блажь.

Ведь стоит ему уйти, и наш ставшей таким маленьким отряд, окончательно и бесповоротно прекратит свое существование. Стоит нам разойтись, и это будет конец. Конец нашей жизни. Жизни в отряде. Кем мы будем без отряда? – Два старых бездаря, и мальчишка-сирота. И все трое, – ничего в жизни не умеют, кроме как ходить строем, махать мечом, да закрываться щитом. Поодиночке мы быстро пропадем в бурном и страшном потоке новой, неведомой жизни.

Да! – нам было страшно. Очень страшно. Даже страшней, чем в любом самом страшном бою. Потому что там, конечно тоже страшно, но зато понятно. Все давно испытанно и хорошо известно. Самое страшное что могло там с нами случиться, это смерть.

А тут, нам угрожала жизнь! И как справляться с этой бедой мы не знали.

Весь наш страшный, жестокий и ужасный, но знакомый и понятный мир, больше не существовал. А что вместо него? – Я не знал. И никто не знал.

А поначалу-то нам казалось, что вот оно, ВСЕ, – полная и окончательная победа добра уже наступила, и дальше остается только почивать на лаврах победителей и наслаждаться счастливой жизнью. …Вот только с чего мы взяли, что это мы победили? И почему на смену ужасам рабства у магов обязательно должно придти всеобщее счастье?

Все оказалось совсем не так. Полтинник понял это еще в первые минуты Нового Мира. Но тогда мы его не слушали. Не желая верить, что этот удивительный новый мир, тоже может оказаться злым и жестоким. Но он таким и был. Особенно для нас. Тех, чьи дома, города и деревни уничтожила эта война. Кто уже давно позабыл откуда он родом или вообще, этого рода никогда не имел. Да. Таким людям было абсолютно некуда пойти. И таких было слишком много. Может быть даже большинство.

…Кто-то принимал приглашения своих товарищей и шел вместе с ними. Кто-то оседал на приглянувшемся, или просто подвернувшимся под задницу клочке земли. А кто-то продолжал брести куда глаза глядят в поисках того, чем бы заняться в этом новом для нас мире.

Но мало кто из бывших солдат владел каким-нибудь ремеслом. Оторванные от мирной жизни в ранней юности, почти детстве, они так и не успели научиться ничему полезному. А многие, подобные Большому Шишке, – никогда этому и не учились.

Но даже те кто умел зарабатывать на жизнь не только мечом, почему-то не слишком рвались бросить свое оружие и начать вкалывать с утра до вечера.

Долгие годы войны отучили людей добывать кусок хлеба нудным и тяжелым трудом. Свой кусок они получали либо на армейской кухне, либо брали сами.

Вот этим привычным способом, – «брали сами», они и воспользовались, когда армейские кухни исчезли, прихваченные из армии запасы закончились, а брюхо все так же продолжало требовать свою каждодневную пайку.

Но как оказалось, что если даже забыть, что немногие оставшиеся работать на земле крестьяне тоже люди, и грабить их хуже чем Врагов, – все равно на всех не хватит.

Не хватит ни хлеба, ни вина, ни одежды, ни корма для коней…., вот только что баб еще было вдоволь. Поскольку бабы и составляли большинство работающего населения.

Но хоть эти бабы и истосковались без мужиков, – прокормить всех желающих они не могли. Да и не собирались. Потому их никто и не просил, – все брали сами. И еду, и одежду и баб.

Те местности, которым не повезло оказаться на пути возвращающихся победителей, почти мгновенно превратились в пустыню. Еще более страшную и унылую чем те, что оставались после нашествия Врага.

Мы, наш отряд, шел в первых рядах этой возвращающейся домой волны. Но и нам довелось насмотреться такого…. Нет ничего хуже зверства безнадежно разочарованных в жизни людей. Так что наши радужные надежды скоро сменились страхом и неуверенностью. И мир, который еще недавно был нашей заветной мечтой, начал нас пугать.

Но во всем этом неведомом и пугающем мире, пока еще был один незыблемый и надежный авторитет, – Полтинник. Полтинник, который все знал, и всегда поступал правильно. Но теперь и у него съехала крыша, и он решил нас бросить.

Внезапно мои горькие думы, прервал сам предмет раздумий. Он встал, пробормотал что-то про дрова…, и в этот момент, из ближайших кустов вылетела огромная молния и вонзилась ему в лоб.

…. Поначалу мы все впали в какую-то прострацию. Поверить в это было невозможно. Как? Почему? Здесь, посреди леса, вдали от всякой войны и даже нормального человеческого жилья?

Потом у Одноухого, как самого опытного из нас, сработал рефлекс и он, мгновенно выпрыгнув из освещенной костром зоны, укатился куда-то в траву. Мгновение спустя и мы последовали за ним.

Несмотря на трагизм и дикость ситуации, Одноухий действовал хладнокровно и без излишней спешки. Прикрывшись щитом, он быстро, но осторожно двинулся сторону вражеской позиции. Мы, отрабатывая привычную «противомагическую» такику, столь же привычно заняли позицию «уступом», прикрывая его спину При таком построении нас было почти невозможно накрыть одним залпом, неважно чего, стрел, молний или еще какой магической, или человеческой гадости. Так у нас оставался шанс, что хоть один из нас, сможет добраться до врага и отомстит ему за Полтинника и за тех, кто погиб, расчищая путь к врагу.

Да, мы были полны решимости умереть ради него. Даже ради мести за него. Но добравшись до вражеской засады, никого не нашли.

Искать врага в темном лесу было бессмысленно, даже если бы это был человек, а искать в ночном лесу мага…. Даже наши отуманенные ненавистью и болью потери мозги, понимали насколько это бессмысленно.

Вернулись глянуть как там Полтинник? – Он больше напоминал обгорелую головешку, чем живое существо. Кожа на лице была спекшейся и абсолютно черной, а остатки волос на голове и подбородке еще дымились, распространяя тошнотворный запах.

Сдерживая тошноту, я приложил ухо к его груди и с удивлением услышал, как сердце Полтинника стучит слабым, но ровным звуком.

– Он жив!!!! – радостно воскликнул я, – Сердце еще бьется.

– Да уж, и впрямь еще жив. – Без особой радости, подтвердил Одноухий.

– Так бывает когда молнией харахнет. – Прибавил Большая Шишка, – Это навроде как если курице башку отвернуть, а она еще бегает….

– Курица, – это да. – Согласился Одноухий. – Я в детстве такое сколько раз видел. А что с Полтинником делать будем?

– А че, мы сделать то можем, – только могилу выкопать. Я думаю, как раз вон под теми березками самое подходящее местечко для могилки будет.

– Да, там местечко, вполне подходящее. Ручеек опять же рядом. Журчит. И землица мяконькая. – Слышь Куренок. Давай бери Полтинников щит. Мы будем мечами землю рыхлить, а ты выгребай.

– Не буду!

– Чего не будешь?

– Не буду я ему могилу копать! – голос мой сорвался на пронзительный визг.

– Чего ж ты такой гад Куренок. – С грустной усмешкой сказал Большая Шишка. – Полтинник, – он же о тебе заботился, уму-разуму наставлял, человеком сделал, а ты…., могилу ему брезгаешь выкопать.

– Да как вы можете……?!?! Ему … могилу… Вы же его друзья. – Стоявший в горле комок, не пускал слова наружу и они протискиваясь мимо него, становились какими-то скомканными и жалкими.

– А кто же еще могилу копать будет? Друзья друзьям могилы и копают, – навроде последнего подарка. Не враги же могилы копать будут, да и сама она не выкопается. Так что хватит дурить, – бери щит.

– Нет, – сумел я выдавить из себя очередную серию скомканных слов. – Полтинник еще жив. Хоронить его живым, я не позволю. Его лечить надо!

– Эх, – с какой-то непривычной для него мягкостью в голосе, тихо произнес Одноухий. – Этого-то я и боялся. – Только зря ты это…. Убиваешься так. Живьем Полтинника никто закапывать не будет. Дождемся пока помрет, тогда и похороним, как положено.

– Его надо лечит! – безнадежно и тупо повторил я.

– А ты…, лечить-то умеешь Куренок? Может ты Куренок, Великий маг? Так чего же ты раньше об этом молчал? Неужто стеснялся? – несмотря на произносимые насмешки, голос Большого Шишки, был так же полон горечи и тоски, как и мой. Ему было так же плохо, как и мне. Я чувствовал, что с гибелью Полтинника и в его душе образовалась страшная дыра.

Я не знал, что им ответить. Я не умел лечить и не понимал что делать. Я знал только что второй потери всех, кто был мне близок и дорог, – я не переживу.

…После той ночи, когда Враг пришел в наш замок…..

…Да, – я выжил. Или вернее выжило мое тело. А мой дух, – он умер. Он оживал только иногда, для того чтобы проклинать это мое тело за то что оно жило. Впрочем, жизнью это тоже можно было назвать весьма условно. Я не чувствовал голода, холода и боли. Мне было настолько все равно, что если бы меня не подобрали какие-то люди, я не протянул бы и недели.

Потом меня загребли в армию. И Знак, в какой-то мере дал мне необходимые для жизни устремления и желания. А когда Вербовщик походя бросил фразу о том, что в армии я смогу отомстить… Месть, – стала целью моей жизни.

И я жил, – ради мести. Пока Полтинник не дал мне новую цель, – жить ради отряда. Стать частью этого сильного и сплоченного организма. Быть частью чего-то большого, сильного и грозного. …Как мне нравились строевые занятия. Когда двигаясь в тесном строю, чувствуешь локти и плечи своих товарищей. И в какой-то миг, – перестаешь быть собой, забываешь про свои страхи, боль и тоску, и становишься…, чем-то большим, чем ты сам. Чем-то, с чем любой Враг должен будет считаться. …Отряд стал моей новой семьей. А Полтинник, – главой этой семьи. И этим было сказано все.

Спазм в моем горле распространился на грудь, живот и начал спускаться дальше к ногам. Сквозь эту странную боль, я услышал очередные обращенные ко мне слова Одноухого.

– ….Так что ты Куренок, брось дурить и бери-ка щит. Будем копать могилу, хорошую могилу, глубокую на пригожем местечке. Такую, чтоб ежели кто мимо пройдет и увидит, – позавидовал бы что не сам тут лежит. Наш Полтинник именно такую и заслуживает. А пока выкопаем, он глядишь и помереть успеет. А блажь свою насчет лечения брось. От таких ударов никто еще не выживал. Шансов на это еще меньше, чем на самокопающююся могилу.

Спазм, охватил мое тело полностью, и внезапно пропал, словно бы задавив сам себя. На смену ему, внезапно пришла поразительная легкость и странное ощущение силы и власти…, надо всем.

– Нет, – внезапно произнес чей-то незнакомый голос. – Вы не будете его хоронить. Полтинник жив, и до тех пор, пока в его груди бьется сердце, я запрещаю даже упоминать о смерти и могилах. – Этот незнакомый мне голос, выходил из моего рта. Но я слышал его впервые. Потому что никогда раньше, мне не доводилось говорить с такими властными интонациями. – Ты Одноухий сруби пару шестов, и сделай носилки. Большая Шишка, – принеси мне воды, а потом, быстренько собери имущество.

…Посмей я ляпнуть что-либо подобное еще пару часов назад, – мне бы быстренько, посредством хорошенькой оплеухи объяснили, что я не прав. И сейчас, кто-то сидящий где-то в самой глубине моей души, с удивлением смотрел как получив команду, эти двое ветеранов забегали, словно необбитые салабоны. Но я этому уже не удивился, – поскольку голосу, выходившему из моего горла, не подчиниться было невозможно.

И не только голосу. Во мне внезапно прорвалось что-то давно и настолько хорошо забытое, что я с трудом вспомнил то время, когда отдавать подобные команды, было для меня обычным делом. Моя спина распрямилась, подбородок задрался. И Большому Шишке, пришлось приседать и изгибаться, чтобы заглянуть мне в глаза снизу вверх. Впрочем, в тот момент у меня были более важные заботы, чем утверждение своего превосходства. Я опустился около Полтинника, и чистой тряпицей, смоченной в принесенной Большим Шишкой воде, осторожно стер с лица Полтинника сажу и копоть. Под ними оказалась потемневшая, но все-таки кожа, а когда я оттянул наверх лишенное ресниц веко, на меня уставился бессмысленный, но целый глаз. Я счел это добрым знаком, и наложив на поврежденную голову слой мха, обмотал все это тряпкой.

– Берись за ноги, на счет три, кладем его на носилки. – Приказал я подоспевшему Одноухому. Он подчинился, и мы переложили нашего раненого командира на средство транспортировки. – Большая Шишка, – что ты там возишься? Быстро собери барахло и догоняй нас. И не профукай в спешке отрядное имущество, – Полтиннику, это не понравиться.

Мне подчинились, молча и безоговорочно. Подчинились так, словно бы я всю жизнь ими командовал. Подчинялись с какой-то странной и болезненной радостью. Как потерявшая и вновь нашедшая хозяина собака, что изо всех сил пытается доказать новому хозяину, что достойна быть его собственностью. Мы побежали назад, к краю леса. Туда, где проходя несколько часов назад, видели небольшую деревеньку.

Но через несколько минут бега, – я приказал перейти на шаг, боясь растрясти раненного. Да и не хватило бы нас на несколько часов бега. Тем более ночью, по едва намеченной тропинке, да еще с таким грузом.

Тем не менее, продвигались мы достаточно быстро, постоянно меняя друг друга у носилок. И к утру, когда рассвет только едва наметился, мы подошли к жалкой деревеньке, стоящей в тени большого леса. Из всех перекошенных и наполовину вросших в землю домишек, я выбрал самый приличный и приказал занести туда Полтинника.

Вышвырнули из кровати, (слишком большой для нее), какую-то мелкую ледащую бабенку, и положили туда своего командира.

– Одноухий, – приказал я. – Пройдись по деревне, посмотри что да как, – сам понимаешь.

Он многозначительно кивнул, – «Мол, – сам понимаю!», и быстро вышел из избы. Я же приступил к допросу хозяйки дома. Бабенка оказалось безнадежно тупой, и что хуже, – болтливой. …Сообразив, что грабить и убивать ее не будут, и что даже ее девичья честь не пострадает, – дура начала во всех подробностях рассказывать истории своей жизни, деревни, окрестностей, а также попыталась изложить свои этико-философские воззрения на идеи Добра и Зла. Мне пришлось рявкать на нее, стукнуть кулаком по столу и даже разок приказать Большому Шишке, – «Пристукнуть гадину!», чтобы выяснить что, – «Да, в деревне есть знахарка. Она и скотину лечит и значит того, – роды принимает. А два года назад у ей, (у хозяйки значит, а не знахарки), на ноге…., на правой…, хотя нет, – на левой. Да что я такое говорю, точно на правой, выскочил….. Ой, сохрани Защитник, …– что же вы батюшки мои такие сердитые? Да вот как раз на той стороне, третий дом будет….. Там она и живет. А во втором дому, только напротив, когда она значит, еще совсем девкой была……».

Как только выяснилась дислокация знахарки, Большой Шишка повинуясь моему взгляду, (или собственному желанию, а вернее нежеланию слушать болтовню полоумной бабы), вылетел на улицу. Я же принялся обследовать Полтинника, не обращая внимания на разглагольствования хозяйки. Ее это впрочем не смутило, и она еще долго, со всеми мельчайшими подробностями рассказывала что-то.

Под слоем мха, кожа на лице, (или том, что совсем недавно было лицом Полтинника), за эту ночь нисколечко не изменилась. Она не смотрелась горелой головешкой, чего я опасался, была лишь слегка подкопченной.

Куда больше меня смущала не кожа Полтинника, (чай не девка, и рябым походит), а тот неприятный факт, что хотя дыхание и сердцебиение его были ровными, сознание в этом ровно дышащем теле отсутствовало. И если с открытой раной, или обоженной кожей, я бы еще мог придумать что сделать, то перед этим почти «здоровым» беспамятством, был бессилен. Мои грустные размышления прервал приход Большого Шишки. Он ввалился в избу, непривычно шумно, и с непривычно красной рожей.

Непривычно шумные звуки, неслись у него откуда-то из-под мышки, и при более тщательном разборе, оказались отборной матерщиной. – …Мелкая и довольно противная старушонка, вися под мышкой Большого Шишки, старательно излагала свое мнение о нем самом, его родителях, родителях его родителей, о троюродной бабушке внучатой тети двоюродной сестры его кузины, мамы его собачки, а также о родословной и специфических заболеваниях, характерных для клопов, кусавших его родственников. При этом старушка не забывала лупить Большого Шишку сухонькими, и от того особенно остренько-мосластыми кулачками, и пинать столь же неприглядными, но болезненными при ударе коленками и пятками.

Когда же он, повинуясь моему взгляду, опустил свою добычу на пол, она, нисколько не растерявшись, быстренько разобралась в табели о рангах и, не сделав даже секундной паузы, обратила свои речи ко мне.

Общей смысл речей сводился к тому, что, – «С какой это стати, этот ***************, осмеливается выхватывать пожилую, достойную и всеми уважаемую особу прямо посреди ночи, прямо из постели, и не сказав ни слова тащить куда попало, как какую-то кабацкую девку, которой, несомненно была его матушка. А еще ******************* *******************************************************************************************……. .

– ….. Стоп, – был вынужден прервать я этот поток, полный образных сравнений, непереводимых ни на один язык идиом, и простеньких, (на этом фоне) непристойностей. – Ты что мерзкая ведьма, не видишь что здесь раненный, которому потребна твоя помощь? И тебе, хотя бы ради уважения к своей профессии, стоит прекратить болтать языком и заняться делом, ради которого добрые люди терпят твое присутствие на земле.

Гнусная бабка заткнулась, с видимой неохотой. Она явно не исчерпала весь свой арсенал оскорблений и ругательств, и они распирали ее изнутри, желая вырваться на волю и обрушиться на голову Большого Шишки. Однако долг призывал ее заняться делом и она на время проглотив свою брань, подошла к постели Полтинника. Несколько секунд, просто стояла и смотрела на него. И за эти несколько секунд, в лице ее произошла разительная перемена. В нем появились серьезность, сосредоточенность и даже величие. Потом она приступила к своему делу, начав водить по телу Полтинника руками, и что-то бормоча себе под нос. Продолжалось это довольно много времени. И все это время, я и мои бойцы, не произнесли ни слова, не пошевелились, и даже казалось дышали через раз, боясь помешать работе. И даже идиотка-хозяйка, проникшись важностью момента, прекратила свою болтовню и вообще любое шевеление.

Наконец побледневшая, и словно бы выжатая старушенция, отодвинулась от Полтинника и полуохрипшим голосом сообщила; – Все что я могла, – сделала. Жить он будет…, наверное. Может даже и уродом не станет, – если повезет. Кожу заклинаниями да травами, восстановить можно будет. А вот как его в сознание привести, этого я уж извините не знаю.

А еще. – Тут до меня над этим вашим раненым поработал кто-то, меня покруче. Потому то, дружок ваш и жив до сих пор. Уж не знаю ребятишки, в какую вы историю влезли, но с такими как этот «кто-то», надо бы поосторожнее.

Она еще что-то говорила. Но ее уже никто не слушал. Мы подбежав к постели, осматривали и ощупывали своего командира. – Выглядел он намного лучше. Выглядел он прямо сказать, почти здоровым. Почти как обычный человек, только спящий. И казалось, что он вот…, вот прямо сейчас, – откроет глаза и пошлет нас как обычно, по делам и к Злыдневой теще.

На радостях, мы подскочили к бабке, и рассыпавшись в благодарностях и комплиментах, весьма высоко оценили ее талант врачевателя. Особенно старался Большая Шишка, пытаясь наверное загладить свою вину и наладить теплые дружеские отношения.

Бабка впрочем попалась не злопамятная, и растаяв под градом наших комплементов, передумала досказывать Большому Шишки подробности его рождения и особые обстоятельства способствовавшие его зачатию. И только бормотала что-то вроде, – «Вот так…, можно же и по-хорошему…. А то, – хватать, тащить…… Хамство это…. а я ведь….».

– Да ладно тебе бабушка. Да ты не злись на меня. Торопился я очень, волновался. Вот и того…. Хочешь, я обратно тебя на закорках донесу?

– А что? – и донеси Внучек! (знай она кем была бабка Большого Шишки, гордилась бы поменьше). В кои-то веки дуболом хорошее дело сделаешь. Да смотри не растряси. Аккуратно неси, с почтением. Чай не вязанку дров тащишь…

Лишней скромностью и застенчивостью бабуся явно не отличалась. Она лихо вскарабкалась на широкую спину Большого Шишки и изображая лихую наездницу начала покалывать его воображаемыми шпорами, подстегивать невидимой плетью и осаживать несуществующими удилами. Большая Шишка тоже мгновенно включившись в игру, начал бить копытом по деревянному полу, ржать и прядать ушами.

– Дети, – подумал я, – что старая, что малый, дожили до таких лет, а все лишь бы играться.

Мне же было не до игр. Мне, кажется вообще уже не до чего не было дела. Бессонная ночь и пережитые волнения, выжили из меня все силы оставив только одно желание, – спать. Этим я и занялся, как только добрался до широкой лавки.

Проснулся я в пустой избе, взмокший под теплым меховым тулупом, которым меня накрыл кто-то из моих соратников. (Хорошее слово, – подумал я, надо будет его почаще использовать. А то называть Одноухого и Большую Шишку, – слугами или солдатами, было слишком….., а называть их друзьями, – явное нарушение субординации. А слово соратник, это как раз то что нужно. С одной стороны, – подчеркиваем нашу близость и общность целей, а с другой, – держит на определенном расстоянии, не допуская панибратства).

Проснулся я в удивительно хорошем расположении духа. Словно все осколки, на которые была разбита моя душа, в эту ночь наконец-то соединились, образовав целостность. (А целое, всегда больше чем сумма составляющих его частей, – как говорил нам старый зануда препод в университете Большой Столицы).

Да и с какой это стати, мне продолжать психовать и переживать о чем-либо? Полтинник, должен вот-вот поправиться. Солнышко светит в окошко, поют птички. А я, – я кажется нашел свое место в жизни. … Так что все хорошо, а будет еще лучше.

Наполненный такими светлыми мыслями, я вышел на крыльцо и с него, потягиваясь и –позевывая, – оглядел окрестности. – Обычный двор, обычного деревенского дома, когда-то зажиточного, но пришедшего в запустение в связи с потерей хозяина. Пованивало свежевспаханной землей и навозцем, (значит скотинка кой-какая водиться). Легкий ветерок колыхал верхушки деревьев, сквозь кроны которх просвечивало восходящее солнце. (А может оно и не восходящее, а совсем даже наоборот, – заходящее, – подумалось мне). … А собственно, что об этом гадать? – Надо только сообразить где тут восток, а где запад, – и все само встанет на свои места. Так, значит шли мы с запада, потом повернули на север, когда обходили то озеро. В лесу свернули…., Полтинник сказал что свернув, мы пройдем напрямик и срежем путь…, а вот куда мы свернули я не запомнил. Но кажется в деревню мы вошли с того конца, а значит восток….

Устав думать, я поступил чисто по-командирски, спросив у подбежавшего с кувшином воды Большого Шишку. – Слушай, а сейчас что, – утро, вечер?

– Вечер, – ответил он мне, услужливо поливая на руки. – Хорошо поспал…. Нам даже будить …. тебя не хотелось.

А ведь он, тоже явно не знает, как меня теперь называть, и как вообще отнестись к моему внезапно поменявшемуся статусу. …Конечно, после моего участия в Большой Битве, последовавших за ней разборках и суете, – мой статус поднялся, если не до равного старикам, то явно куда выше обычного сявки. А во время нашего похода назад, когда я стал равным участником команды и имел равный со всеми голос. И пользовался им весьма достойно, давая иногда советы к которым прислушивался даже Полтинник, – так что мой авторитет существенно поднялся.

А вчера, после этого дикого и непонятного нападения на Полтинника… Когда все мы были в полной растерянности… И только я взял на себя ответственность за принятие решений, – они признали меня своим командиром. Признали вчера… – Но что будет сегодня? Был ли мой вчерашний статус шагом вперед по карьерной лестнице, или только временным состоянием, связанным с полной деморализованностью нашей команды?

Я-то чувствовал себя командиром. Командиром по праву. И уступать это право никому не собирался. (По крайней мере до той поры, когда не найдется более достойный кандидат на эту должность, например Полтинник). Но захотят ли признать за мной это право Одноухий и Большая Шишка? …А ведь эти ребята куда круче меня, почти во всем. Против такого как я, этим двоим даже оружие не понадобиться. Большой Шишка легко пришибет меня одним пальцем. А вздумай Одноухий поглядеть на меня своим «бешенным» взглядом, какой появлялся у него на поле боя, – я наверное просто умру со страху. Так что, наверное мне придется убавить своей командирской прыти и согласиться на статус равного. Не того последнего из равных, каким я был еще вчера утром, а…..

… НЕТ. После вчерашней ночи, – я уже никогда не соглашусь на статус «равного» с этими двумя! Ведь в конце концов, когда нас припекло по-настоящему, именно я вытащил этих двоих из дерьма, взяв на себя ответственность и право решать. И решения мои оказались правильными, свидетельством чему был лежащий в избе выздоравливающий Полтинник.

Да и до вчерашней ночи я не раз доказывал этим двум свое превосходство в уме и сообразительности. Что и не удивительно, ведь в конце концов у меня за плечами полтора года обучения в университете Большой Столицы, и если уж на то пошло, – я Благородный! А это означает, что роль вождя принадлежит мне по праву рождения!

И хоть в нашей компании, все это не давало мне права приказывать. …И пусть, – если им вдруг придет в голову усомниться в моем авторитете, вопрос решиться одним подзатыльником, после чего последует хороший пинок, который вышибет меня из отряда. – НО. Пока я сам не усомнюсь в своем Праве Командовать, – никто на свете не посмеет в этом усомниться! Поэтому никаких сомнений и уступок. (Даже Полтиннику? – спросил меня внутренний голос, но я предпочел его не услышать, чтобы не дать себе повода сомневаться).

А вообще-то Вождь, этот тот, кто куда-то ведет. И что б за ним шли, он должен обозначить эту цель. И цель эта должны быть достаточно привлекательной, чтобы за ним пошли…, даже на смерть! Надо будет это обдумать.

– Что в деревне, – спокойно? – спросил я отрывисто, как и подобало спрашивать командиру.

– Тишина, – никаких шевелений, все будто вымерло…., Одноухий, патрулирует окрестности, на предмет поиска…., – он сбился с официального тона. (Большая Шишка всегда был слабоват по части рапортов). Впрочем, я и сам догадывался на предмет чего он там патрулирует.

– Давно ушел?

– Часа два назад, обещал к обеду быть.

– А обед когда намечается?

– Да как Одноухий придет, так и….

– Это у нас теперь Одноухий решает?

– Так ведь… – окончательно стушевался Большая Шишка. – Да если надо, могу сказать, все ж давно в печи, только вынуть….

– Ладно уж, пока оставим этот вопрос. Прогуляюсь-ка я тоже по деревеньке, гляну на окрестности. Но сначала посмотрю на Полтинника.

К собственному стыду я вспомнил, что до сих пор так и не удосужился проверить как там командир? Проскочил мимо него, как мимо кучи тряпья. Нехорошо! Вернулся в дом. Окинул Полтинника своим новым командирским взглядом, и вспомнил, что разбираюсь в медицине как свинья в апельсинах. (У нас в Университете была кафедра агрономии и медицины, но шли на нее только самые бездарные дети купчишек и зажиточных ремесленников. Даже заходить в подвал, где она располагалось, было оскорбительно для моего статуса).

Хотя вроде как ничего нового…. Все так же как было ночью. Ровное спокойное дыхание, чистая, лишь немного прикопченая кожа на голове и лице, и начисто сгоревшие волосы.

– Надо будет потрясти старую ведьму, – подумал я, – пусть лучше лечит. А потом пошел прогуляться по деревне. Все равно тут от меня никакого толку. Но только вышел за ворота, – навстречу мне, из-за угла выскочил Одноухий. Сразу возникла дилемма, – то ли идти вместе со всеми обедать. То ли продолжать исследование деревню, дабы поддержать командирскую марку. Решил продолжать прогулку. – Пусть посидят на голодный желудок возле накрытого стола. – С мелочным злорадством подумал я. – Узнают тогда, кто здесь командир и кто определяет время обеда.

Прошелся по деревне. Ничего интересного. Обычная нищета, а местные предпочитают прятаться при виде вооруженного человека. Вернулся назад, поскольку дальше гулять было глупо. Да и жрать хотелось так, что вороны на верхушках тополей подпрыгивали и оглядывались, на бурчание моего пуза. Так что я решил быть не выкобениваться и идти за сто. Оба «соратника» уже сидели перед чугунком и мисками, но к еде еще не приступали.

Я с гордым видом прошествовал во главу стола, молча сел, и снял пробу из чугунка. – Ишь ты, с мясом похлебка-то. – Одобрил я. – И где только добыли?

– Еще утром тут добыл, Ваша Милость, – сказал Одноухий.

Интересно так сказал. Вроде как в шутку, а может и всерьез. Словно бы прощупывал меня, на вшивость. И взгляд при этом имел весьма нехороший. Неправильный взгляд имел он при этом. Не так должен смотреть подчиненный на начальство. Он явно хочет прояснить обстановку, учинив небольшой конфликт.

– До ночного лагеря, добежать не догадался? Посмотреть при белом свете, что там творилось? – нейтрально спросил я его, всячески изображая будто меня интересует только его ответ. (Хрен тебе, а не конфликт. Конфликт будет тогда, когда я решу его устроить).

– Не добежал. – Буркнул он. –Туда же полдня бежать. А я всю ночь не спавши.

– ……………… – Промолчал я.

– Да и что там сейчас найдешь? – Начал горячиться он. –Маги следов не оставляют.

В ответ я продолжал молчать, сочувственно кивая и всячески изображая понимание. Это сбивало его с толку и заставляло оправдываться. А тот кто оправдывается, – не способен нападать.

Наконец у него иссякли аргументы и он замолчал, отдав инициативу мне. А я спокойно погрузил свою ложку в миску с похлебкой и начал с удовольствием лопать.

Последнее время, я удивлялся уже не тому, что мне подчиняются, а тому как ловко я подчиняю себе, как читаю мысли окружающих, манипулирую их поступками и побуждениями. Откуда это во мне? – … Конечно раньше, в доме отца, я приказывал слугам. И естественно, что они выполняли мои приказы. Но тогда мне и в голову не приходил вопрос, – «Почему они это делают? Имею ли я на это право? Что чувствуют слуги при этом?». Я просто приказывал, считая само собой разумеющимся, что мои приказы будут выполнены. Но тут было совсем другое. Тут было …., – не знаю…., наверное, это было чувство настоящей власти. Той, которую получаешь не как сын своего отца, а зарабатываешь своей силой, волей и способностями. И МНЕ ЭТО НРАВИЛОСЬ!

Когда ложки начали стукаться по дну миски, – я отложил свой рабочий инструмент, не забыв однако, небрежным жестом разрешить продолжать трапезу.

Вид мой стал сосредоточен и задумчив, как и подобает лидеру. Я МЫСЛИЛ!

Осознав насколько серьезный и явно великий процесс происходит в моей голове, мои соратники тоже прекратили жрать. Сделали они это правда только после того, как миски были начисто выскоблены.

Но я этого вроде как не заметил, поскольку пребывал в глубоком раздумье. …Чтобы соратники не заподозрили, что я просто закемарил, обожравшись, – я чертил на столешнице какие-то схемы и складывал из крошек и мелких костей непонятные, (даже для самого меня), построения.

Добившись нужного накала внимания, я небрежно смахнув все свои творения на пол, поднял голову и сказал. – Не знаю как вас, а меня сейчас в первую очередь волнуют три вопроса. Первый, – как можно помочь Полтиннику? …Случайно ли он попал под эту вчерашнюю молнию…?

– А что ж. Разве ж могло быть… что бы? – перебив меня начал мямлить Большая Шишка.

– Я не знаю. – Веско ответил я ему. – Меня только смущает, что Полтинник был первым человеком распознавшим козни врагов, первым, кто сбросил с шеи их ярмо, и именно его, посреди дремучего леса, настигает молния мага. Случайность или месть?

Вот ты, Одноухий, – внезапно повернулся я к нему всем корпусом. – Ты солдат опытный, немало повидавший и знавший Полтинника много лет. Что ты думаешь обо всем этом?

– Да я и сам всю ночь и весь день над этим голову ломаю. Война в этих краях уже давно не велась. (Я специально у местных спрашивал). И нарваться на случайную засаду, или вражеский отряд вроде шансов маловато. Да и магам, по-хорошему вроде здесь делать то нечего….

– Почему?…. Почему ты считаешь, что магам здесь делать нечего?

– А чего им тут делать? Край бедный, одни леса, да деревеньки вроде этой. Все сколько-нибудь стоящие города, – они дальше к югу. Там и богатства, и власть и…. Там короче все, что маги любят. Я так думаю.

Вот-вот. – «Я так думаю». Все мы про магов, только что-нибудь думаем. А что знаем? – Вот это-то и есть мой третий вопрос. – Кто они вообще, – эти маги? Как творят свое мерзкое колдовство? И по какому праву считают, что могут помыкать нами как скотиной? – мой, вначале спокойный голос, постепенно усилился, и к концу фразы уже…, нет, не гремел, но был насыщен такой энергией, что даже наша хозяйка вылезла из-за печки и уставилась на меня с открытым ртом.

– Да разве узнаешь. – Миролюбиво заметил Большая Шишка. – С нами они не больно-то болтать любят. Так что спросить не у кого.

– Спросить всегда есть у кого, – вступил в беседу Одноухий, – Надо только поискать хорошенько.

– Ага, нашел один такой. Искатель. – Станет он с тобой разговаривать.

– Со мной, – станет! – ухмылка на лице Одноухого, и взгляд его глаз, почему-то заставляли верить, что с ним разговаривать станут.

(Ох, и боялись же мы салаги, этого взгляда. Было в нем иногда, что-то абсолютно бесчеловечное, и в эти минуты, казалось, что на тебя, из каких-то адских глубин, – смотрит сама жестокость).

– Ну так найди, и спроси.

– И найду!

– Найди. Только где?

– ……. За тридевять земель пройду, а найду!!!!

Энтузиазм Одноухого мне нравился. И этот его взгляд, – сейчас тоже мне нравился. Потому что сейчас его глазами смотрел не старый, матерый волчара, размышляющий, – «А не схарчить ли мне этого наглого, возомнившего о себе волчонка. Нет, это был взгляд хорошего боевого пса унюхавшего врага. А у такого пса есть только одни враги, – враги его хозяина. И только одна цель в жизни, – рвать в клочья врагов своего хозяина. А кто нынче его хозяин….?

– Ну, за тридевять земель конечно можно сходить. Только для начала лучше хорошенько по сторонам посмотреть. Нет ли кого поближе.

– Да кого мы тут то найдем? – удивленно спросил Одноухий, с надеждой глядя на меня.

– А вот тут у нашего Большого Шишки, недавно завелась очень интересная родственница. До того интересная, – что он ее все время на руках носит. – Я в упор посмотрел на Большую Шишку, заставив его вздрогнуть. – Если догадался, о ком я. – Будь любезен, принеси!

Тот мгновенно сорвался с мести и вылетел в открытую дверь. А я остался один на один с Одноухим, явно пребывавшем в некоторой растерянности. С одной стороны он еще толком не остыв, оставался моим боевым псом. Но с другой стороны, в глубине его души опять начал пробуждаться старый матерый волчара.

– Жаль, очень жаль, что ты так и не удосужился осмотреть ту поляну. …Предпочел мясцом разжиться, а долгом пренебрег. – Я не обвинял. Я констатировал факты.

– Так ведь…., – начал было он свою старую песню. Но я его прервал. – Без жратвы, мы вполне могли бы обойтись. А вот сведения, – они для нас были бы бесценны!

– Но ведь…

– Прости конечно, – возможно набитое брюхо, для тебя важнее чем жизнь Полтинника, – мой голос набирал силу, – ведь в конце концов он всего лишь твой старый, преданный друг и командир, десятки раз вытаскивавший тебя из лап смерти. – (Хотел конфликта, – получи). – Но впредь, если ты конечно намерен оставаться в отряде, будь любезен ставить долг на первое место, а брюхо на второе.

Мои несправедливые обвинения, усиленные чувством вины, разбудили наконец в нем неконтролируемую ярость. (Я читал в его душе, словно в книжке!!!!!!). – Он вскочил, и впившись в меня своим страшным взглядом, зарычал что-то вроде; – Да как ты смеешь? Да кто ты такой?

Еще вчера, увидев этот обращенный на меня инфернальный взгляд, я наверное просто рухнул бы без чувств. Но это было вчера. А сегодня этот взгляд мог бы принадлежать, да хоть самому Злыдню хозяину Ада, – я его не боялся.

Проклятье! Да сегодня я чувствовал в себе такой подъем и такие силы, что мог бы затушить адское пламя одним плевком. Так что Одноухому, с его трижды ужасным взглядом нечего было и думать тягаться со мной.

Я в свою очередь воткнул в него свой, полный силы и презрения взгляд и почувствовав нужный момент, влепил пощечину. Смачную и звонкую.

Этого он не ожидал. Попробуй я ему врезать кулаком или, (еще хуже), рубануть мечом, – он бы среагировал мгновенно, не оставив от меня даже мокрого места. Но пощечина…, вот чего он абсолютно не ждал. Да и знал ли он вообще, – что это такое? Получал их раньше?

Удар кулаком, – может вырубить тебя. Ты даже не почувствуешь боли, замертво рухнув на пол. И только потом очнувшись, выплюнув выбитые зубы и стирая кровь с разбитых губ, задумаешься…., о жизни, о мести, о том как подстеречь, устроить хорошую засаду…. В общем, – реагируешь по-мужски, на обычную мужскую ситуацию….

А вот пощечина. Есть в ней что-то для обычного мужика ненормальное. Это скорее демонстративный акт презрения и превосходства воли над грубой силой. Легкая боль, и отдавшийся в ушах звон пощечины, останавливают получше любого удара кулаком, заставляют задуматься…, о том, кто же ты такой, что тебя даже не удостаивают нормальной зуботычины. я впервые на себе почувствовал что такое хорошая пощечина, когда….. . Впрочем не будем обо мне.

Вот и мой дорогой Одноухий задумался. Сначала в его замечательных глазах бешеной собаки появилось непонимание, затем растерянность. Спустя некоторое время, все произошедшие события и изменения как то утряслись в его голове, разобрались по старшинству, и заняли подобающие места. Он осознал и принял произошедшие перемены, и обрел четкое понимание своего места в нашей, пусть небольшой, но весьма перспективной стае. И в этот момент я понял, – теперь мне неважно кем будет Одноухий, – волком, или волкодавом. Потому что теперь, отныне и до тех пор, пока я сам не дам слабину, – Я буду его вожаком.

И он это тоже понял. И легко смирился с этой участью. Потому что всегда, всю свою жизнь кому-то подчинялся. Привык подчиняться и в глубине души никогда не хотел быть вожаком. Я понял это. Понял по его глазам, или как-то еще. Но понял.

Но тут, наше краткое, хотя и весьма занимательное выяснение отношений, прервал приход Большого Шишки, со своей неизменной бабкой под мышкой.

…Кажется бабусе не нравилось ездить под мышкой Большого Шишки. …И вполне возможно, что она очень хотела поведать об этом всему миру. …И может быть поведала бы. Если бы Большой Шишка, помня предыдущие перлы ораторского мастерства, изрыгаемые бабкой, не заткнул ей рот своей здоровенной ручищей. Поэтому старой ведьме пришлось ограничиться арсеналом мимики и жеста. Весьма впрочем ограниченному, поскольку жесты сводились к тумакам по разным частям большого Шишкинского тела, а мимика кажется символизировала бабкино желание прогрызть ладонь, закрывающую дорогу ее свободолюбивому гласу.

Некоторое время я любовался на эту сцену. Затем жестом приказал опустить бабку на пол. Взъерошенная и слегка помятая бабуся вздыбила шерсть, выгнула спину и видимо собралась прошипеть что-то очень нехорошее и обидное для всех нас. Но я оборвал ее.

– Молчать! – приказал я ей ТЕМ голосом, которым некоторое время назад, привык повелевать. – Кажется ты чем-то недовольна? ….Да? Странно! Потому что я тоже недоволен тобой.

– ………– попыталась было что-то сказать старуха. Но я ей опять этого не позволил.

– Молчать!!! Некоторое время назад, твоим заботам был поручен лежащий здесь больной. И в чем проявилась твоя забота? В том, что ты бросила его одного? А сама убежала дрыхнуть в свое ведьминское логово? Ну что ж, если ты так относишься к своим обязанностям, – мне придется сменить лекаря. …Убей ее! – приказал я Большому Шишке, искренне надеясь, что у него хватит ума не приводить мой приговор в исполнение. (Впрочем, как я убедился, дураком он не был, а даже напротив, частенько умудрялся удивлять даже хорошо знающих его людей).

И тут он тоже не оплошал. – Медленно и неторопливо его знаменитый меч начал покидать ножны…. Не знаю где и когда он его достал. И почему никогда не говорил об этом. Но этот меч был чем-то вроде легенды не только в нашей полусотне, но и во всем тумене, вызывая удивление и восторг своими размерами, даже у опытных вояк. (Сколько баек порассказали нам в отряде про этот меч!).

И сейчас, все внимание присутствующих, приковало к себе это неотвратимо ползущее лезвие. С хищным металлическим шипением, выползало оно из ножен, отбрасывая солнечные зайчики на стены избы. Наконец эти долгие и мучительные, (кое для кого), мгновения закончились. Меч был вынут, и со страшным лязгом опущен острием клинка на деревянный пол избы. Его гарда оказалась где-то примерно над бабкиной головой. А в широком, хорошо отполированном лезвии появилось искаженное страхом и кривизной поверхности отражение старушки, в полный рост.

…Тут главное, что бы бабка со страху язык не проглотила, или того хуже, – совсем бы не окочурилась. – Подумалось мне. – Пора пожалуй, бросить ей соломинку. – Что ж…, – сказал я зловещим голосом. – Если кто-то предпочитает валяться, пренебрегая своим долгом, – она получит шанс вдоволь поваляться в могиле…..

Ключевым словом здесь было, – «если». И мои бойцы это смекнули. И бросились умолять меня, – «Простить деревенскую дуру», «Пожалеть полоумную знахарку», особо упирая на то что, – «Тащиться по такой жаре за новым лекарем…., а тут уже…, вроде как. И не извольте беспокоиться, – она исправится!».

Что ж, – сердце мое не камень, – я простил. Простил, но не совсем. Ясно дав понять, что это пока только отсрочка приговора.

– Прежде чем я приму окончательное решение. Я должен убедиться в твоей компетенции. Какую Школу магов ты закончила?

– Да оборони меня Защитники, батюшка. Да какая такая еще прости ты там Школа? Да у меня и мамка и бабка, и до нее еще ее бабка и…., без всяких Школ лечить умели. И меня с малолетства к семейному делу прижучивали. А вот значит, моей двоюродной тетки племянница, так та вообще….

– Короче! Для того чтобы понять, что ты потомственная ведьма, и все твои предки были не лучше, – достаточно просто взглянуть на тебя! Не говоря уж о том, что бы послушать. Но ведьмовская родословная меня мало интересует. Я спросил тебя о том, где ты училась колдовать? И какова природа твоего колдовства?

– Так ведь я о чем и говорю, мамка бабка и…..

– Понятно, – семейное обучение. Негусто. Да ты хоть одного настоящего мага в жизни видела?

– А как же, видела! Правда давно это было. Я тогда еще совсем девкой была. Мы как раз из родных-то краев от Врага драпали. Ох и тяжко-то было как, жрать нечего, зима на носу, а у нас с братишкой-то и одежи почитай никакой, а …..

– Меня не интересует история твоей жизни, поближе к магии…

– Так я о чем и говорю. Мы тогда как раз под Дурным Городишком лагерем стояли. Нас таких с тыщу было, а может и с десяток тысяч. Бабы в основном, да детишки. И вот гляжу я, идет…, сам то махонький и плюгавенький, в смысле фигуры, а силищи в нем…, –страшное дело. Я это сразу-то почуяла, у меня ведь и бабка и мамка….

– Чей-то ты бабка завираешь, – прервал ее Большая Шишка, гордо вытягиваясь во весь свой немалый рост и расправив могучие плечи, – Это как же так, – сам махонький, да плюгавенький, а силищи, – страшное дело… . Откуда силища-то взялась?

– Дурак ты милочек. Та сила, которой ты почтенных старушек, как кули с мукой тягаешь, это и не сила вовсе, а так…, – дурь пустая. Много тебе от нее пользы? Еще с десяток другой лет покичишься, а что потом? Станешь развалиной, и будут тебя до ветру на руках носить. – Не могла удержаться от подкола старуха. – А у того мага, – сила была истинная. На той силе весь мир держится, все живое ей дышит…

– А откуда она берется?

– Откуда откуда, – отовсюда! Я же сказала, – сила эта везде, на ней мир держится. Только не всякий может той силой попользоваться.

– Стоп. – Прервал ее я, уловив некое несоответствие. – Ты же говорила, что эта сила есть во всем, тогда почему нормальные люди ей не могут воспользоваться?

– Эх сынок. – Грустно вздохнула бабка. – Почему не могут? Могут? И пользуются. Живешь, дышишь, – значит пользуешься…. Только один меньше, – так чтоб только самому не помереть. Другой побольше, как я например, – и сама живу, и с другими поделиться могу. А есть такие, – кому этой силы столько обламывается…. Куда больше чем нам с тобой.

– Насколько больше?

– Ну вот ты эту краюху видишь? – указала бабка на лежащий на столе хлеб. – Вот ты только лизнешь ее, да понюхаешь, я крошки соберу, а настоящий маг слопает ее и добавки попросит.

– Почему это так? – встрял в разговор Одноухий. – Почему одним больше, другим меньше. Несправедливо это!

– Тю-ю. – ехидно протянула бабка. Справедливости он захотел. А то что этот вот, который тут дурной башкой потолки подпирает, тебя на голову выше, – думаешь справедливо?

– Не знаю. – Удивленно сказал Одноухий, – я об этом не думал.

– А я вот думаю, – справедливо. – Невинно глядя в пол, сказала бабка. – В чем-то одном больше, в другом меньше. Ты вот на голову ниже, а в голове не только пустота, как у этого вот… А мальчонка ваш, – он хоть и самый субтильный из вас, а вишь ты, – командует. Потому что в голове у него побольше, чем у вас двоих вместе взятых. Да и не только в голове. – Как-то многозначительно, но непонятно добавила она в конце. Я хотел расспросить об этом поподробнее. Но решил не отвлекаться, да и при подчиненных не хотелось вдаваться в подробности собственной личности. И я продолжил допрос. – Тот человек, – почему ты так уверенна, что он был именно магом? Он сам об этом говорил?

– Да ему и говорить не надо было. И так все было ясно. Он же детишек отбирал…

– А на фига ему детишки. – Удивленно спросил Одноухий. – Он что, – того…

– Сам ты милый, – «того», и выше «того», мысли у тебя не поднимаются. Он детишек в Школу отбирал.

– И что отдавали?

– Ясно дело отдавали, – он же маг. Да и как не отдать, когда мы тогда с голоду дохли, а в Школе…., там такая жизнь……

– Какая?

– Не знаю, – меня не взял. Сказал, – «Способности большие, да возраст не подходит, старовата»…. А какая там жизнь? – Сытная! – это уже не мало.

– Гы-гы-гы, – заржал вдруг Большая Шишка, – силы у нее большие. Были бы сиськи большие, взял бы. Поела бы вдоволь.

– Гы-гы-гы, – передразнила его бабка. – Было бы у тебя мозгов побольше, я б тебя взамен пенька на котором дрова колю, взяла бы.

– Значит готова была за краюху хлеба продать человечество? Извергам служить?

– Ты это о чем милый? О каком таком человечестве, и про каких извергов говоришь?

– Про тех самых, который сотни лет измывались над людьми…. Угнетали и мучили, превратив нас скотину!!! …Заставляли мужей служить в своих Армиях. И отбирали младенцев у рыдающих матерей, для своих мерзких, грязных…., надобностей. – В конце я немного сбился и не смог подобрать нужного слова.

– Чудные ты дела говоришь малый. Не пойму я, на что ты сердешный так серчаешь. На магов что ли? Так ведь Маги, – они ж всегда были, есть и будут. Закон такой и порядок. И никаких младенцев никто не отбирал. На кой им младенцы? Чему их научишь? Тут нужны детишки постар…..

– Так было, но больше так не будет. – Жестко отрезал я. – Отныне на земле воцариться новый порядок, при котором Человек займет подобающее ему место. А отродье, называемое магами, – будет уничтожено!

– Да ты видать милок, на солнышке перегрелся. – Вконец распоясалась и обнаглела бабка. – Да уж не ты ли их уничтожишь?

– Я

– Вот насмешил. Просто умора! А как ты это делать-то будешь? Железякой своей в них тыкать? А что? – это мысль. Они наверное сразу со смеху все перемрут. Если только раньше тебя как муравья не затопчут.

Тут бабка попала в самое уязвимое место моего плана. Я уже точно знал чему теперь посвящу свою жизнь, – вот только не знал, как это сделать, и можно ли это сделать вообще.

Эти не слишком приятные мысли, на некоторое время заставили меня погрузиться так глубоко в свои думы, что я даже не прервал наглых бабкиных разглагольствований про то что, – «Лучше бы мне оставить эту дурь. Вернуться домой. Найти хорошую девушку. Детей нарожать…». Наконец поняв, что старая ведьма уже придумывает имена моим детям, я опомнился и прервал ее болтовню. – Кажется, ты забываешься ведьма. С чего это ты решила, что можешь говорить со мной в таком тоне? Или ты вообразила себя магом, способным раздавить меня как муравья? А может стоит прежде чем начать уничтожать магов, потренироваться на ведьмах?

– Ой, прости батюшка. – Сразу сбавила тон старуха. – Я ж старуха простая, темная, ваших там этикетов и прочих дел не ведаю. Говорю по-простому. Только по-простому, тоже не всегда одни глупости говорятся. А затея с магами воевать…– это как не скажи, – а глупость несусветная. Сгинешь зазря. И могилки твоей никто не найдет.

Поняв, что разговаривать с глупой бабой не имеет никакого смысла, – я жестом велел ей заткнуться и заняться Полтинником. А затем кивком головы предложил соратникам следовать за мной на двор, где и произнес перед ними пламенную речь. В которой объявил им о своем намерении уничтожить магов. И спросил, – «Идут ли они со мной?»

Судя по их рожам, – идея глобальной войны против магов и магии, не вызывала у них чересчур большого энтузиазма. Но я воодушевил их, взывая к гордости, чувству вины перед Полтинником и толсто намекая на грабежи сокровищниц магов. В общем, потренировался в ораторском мастерстве. Благо, в свое время я был одним из лучших на курсе…. Тем более что в ближайшее время, мне это мастерство очень должно пригодиться.

– Ладно. Это все конечно хорошо. – Сказал наконец Одноухий. – Только я сомневаюсь насчет того как мы с этими магами справимся. Бабка она хоть и дура, а говорила разумные вещи, – стопчут нас маги, стопчут почище муравьев и мокрого места не останется…

– Успокойся Одноухий. Бабка сказала еще одну разумную вещь, – «В моей голове, мозгов побольше, чем в ваших обоих вместе взятых». И пусть я пока и сам способа убить мага не знаю. Но я его узнаю. Это лишь дело времени, и кропотливой работы. А сейчас, мы будем решать проблемы по мере их поступления. Наша первая задача, – выжить! Вторая, – найти сторонников и средства для ведения нашей борьбы.

– Это что же, – Армию будем собирать? – спросил смекалистый Большой Шишка. Ему эта идея про новую Армию явно понравилась.

– Может и Армию, а может и что-нибудь другое. Это зависит от решения нашей третьей задачи, – поиск и сбор информации. Подумайте сами, уже сейчас, только вступив в борьбу с врагами мы уже знаем о них намного больше, чем час назад. А что будет через несколько дней, или месяцев, или даже лет? …Да-да, именно лет! Я ведь говорил, – это вопрос времени и кропотливой работы.

– А где ж мы эту информацию искать будем? – спросил Одноухий, – продолжим бабку трясти?

– Боюсь что из бабки много не вытрясешь. Надо двигаться туда где больше людей. В крупные города, где есть ученые люди и библиотеки.

– А как же Полтинник? – спросил Большая Шишка. – С собой его возьмем?

– Не знаю. Если он не очнется в ближайшие дни, то возможно его придется оставить здесь. На некоторое время естественно. А потом за ним вернемся.

– Бросить Полтинника? – с сомнением протянул Большая Шишка.

– Не бросить, а спрятать в безопасном месте. Или ты думаешь что впереди нас ждут развлечения и отдых? – Нет! – впереди у нас борьба, лишения и смертельная опасность, которые будут подстерегать нас на каждом шагу. Оставив Полтинника здесь, мы только убережем его от них. И вообще, – что ты раньше времени слезы льешь, – сначала нужно спросить бабку, о его состоянии.

Мы так и сделали. Ответ был не слишком утешителен. – Да он вроде как здоров, – сказала она нам, – Только мозги у него, вроде как спят. И когда проснутся, – одни Боги ведают. Я все что могла, уже сделала.

Мы проторчали в той деревушке еще пару дней. Толи ожидая пробуждения своего командира, то ли набираясь сил перед дальней дорогой. Потом дав хозяйке дома и старой ведьме приличное количество денег, и приказ заботиться о Полтиннике как о короле, покинули деревню.

Нас никто не провожал. Поскольку никто из местных не осознавал что наши шаги из этой деревни, – это первые шаги на пути спасения человечества от его страшного и заклятого Врага. Только хозяйка прокричала вслед, что-то вроде, – «Что о батюшке вашем заботиться буду как о собственном муже».

– Да уж, – проворчал на это Одноглазый. – То-то Полтиннику счастья подвалило. Страшилу такую в жены заиметь.

– Точно, – подтвердил Большая Шишка. Не баба, а мешок с костями. Полтинник то наш помясистей предпочитал.

– Ага, помясистей, да посисястей и чтоб…..

Боюсь, что дальше приводить диалог этих спасителей человечества не стоит, по причинам нравственно-воспитательным, и исторически-достоверным.

Незачем нашим, спасенным от тирании магов потомкам, знать все те пошлости и сальности которыми развлекали себя их легендарные герои, вступая на Великий Путь освобождения человечества.

КНИГА 2

СЕДОЙ

Спустя лед этак пять, в той же местности, где окончилась наша первая книга, – на небольшом, но и не маленьком поле затерянном среди густых лесов, можно было наблюдать следующую картину. – Где-то примерно посреди поля, стояла мелкая крестьянская лошаденка запряженная в телегу, и рослый крепкого вида мужик, раскидывал по полю нагруженный на телегу навоз.

Весна уже вовсю мазала поля и леса, пусть еще и редкими, но от того особенно задорными зелеными красками. Хотя ночные заморозки, еще случалось сковывали хрупким, недолговечным ледком каждую лужу. Но несмотря на раннее утро, когда эти бандитские наскоки заморозков особенно сильны, наш мужик скинув верхнюю одежду работал в одной рубахе. И работал он так, что рубаха эта взмокла, и небольшие клубы пара витали над седой головой нашего работяги.

Работал мужик быстро, ловко и красиво. Не глядя, точными движениями, подхватывал он с телеги, ароматные пласты дерьма, и так же точно отправляя их в полет. В результате чего поле быстро покрывалось ровным слоем этого важного и необходимого для будущего урожая продукта. Если бы не эта седая голова, то по силе и ловкости его движений, вряд ли ему можно было бы дать больше сорока лет. И вот тут-то и откроется первая страшная тайна нашей второй главы, – именно столько, или примерно столько ему и было. А седая шевелюра выросла взамен самой обычной чернявой шевелюры, сгоревшей после удара молнии.

И тут уже, (для тех кто еще не догадался), самое время сообщить, что в первой главе нашей бессмертной поэмы, этого мужика звали Полтинником.

А для совсем уж недогадливых, добавим что он не умер. И даже совсем наоборот, – взял, да и выжил. Правда провалялся в беспамятстве почти год, а очнувшись ничего не помнил о прежней жизни. Но для настоящего мужика, потеря памяти дело привычное. Кто из нас не теряет ее время от времени, в теплой компании, да под хорошую закусь?

Очнувшись, он узрел перед собой нечто назвавшееся его женой и потребовавшей исполнить свой супружеский долг. А поскольку наш герой, был героем настоящим, героем во всех отношениях, то он этот долг исполнил и исполнил с блеском. (Даже несмотря на некоторое сомнение в женской привлекательности своей новоявленной супруги).

Так и продолжалось некоторое время, наш герой ел, пил и трахался. Но потом окреп, стал выходить на улицу, увидел новые лица, (и другие части тел), и бросив старую «жену», быстренько перебрался к другой подруге жизни, затем сменил ее на вторую, третью и так далее.

И не удивительно, – Великая Война выкосила столько мужиков, что даже едва живые калеки или подростки были нарасхват. Что уж говорить о нашем герое, не покалеченном, вполне здоровом и всегда готовым выполнить свой…., ну короче, – всегда готовым. В своем мелком и убогом селеньице, он вполне мог претендовать на титул «мистер Вселенная», и потому был нарасхват.

Но ни в одном доме он так и не прижился, и имея «официальной резиденцией», небольшую хибарку на краю деревеньки, жил по большей части то у одной подруги, то у другой. Ну а заодно уж, ночью «отпахав» свой урок в постели, днем трудился на полях и огородах, очередной «жены». Вот и этим утром наш герой поднялся чуть свет, оторвавшись от теплого тела очередной «жены», дабы унавозить поле следующей. Но несмотря на раннее утро и бодрящую прохладу, – на душе у него было муторно. Все дело в том, что некоторое время назад он начал вспоминать.

Увы, но с тех пор как во снах нашего героя стали появляться странные и волнующие сюжеты, прежнее безмятежное существование перестало его устраивать. А уж когда и среди белого дня, перед глазами Седого, начали всплывать странные видения и картины, – он окончательно потерял покой. И стал задумываться о том прошлом, которое он потерял вместе с памятью. И с каждым днем, желание обрести это прошлое становилось все сильнее.

Попытки опроса его «подруг», результатов не дали. Они могли лишь поведать о времени, когда он появился в деревушке, и смутно, о людях которые его привезли. А допрос первой «жены», дал еще меньше и только больше запутал дело. Первая женушка и так умом не блистала, а после ухода от нее Седого окончательно рассталась со здравым смыслом. В ее бедной головушке, вымысел и реальность переплелись так тесно, что она и сама уже не знала где правда, а где ложь. И на все вопросы твердила только; – «Что значит, – привез тебя сынок твой, – королевич, строгий, – страшное дело. И велел ей, значит, о тебе заботиться. И сказал, что когда значит батюшка мой в себя придет, то станет тебе, то есть мне значит, – супругом, а ты значит, станешь королевной. А сам, значит, – уехал на войну».

Седой в эти бредни не поверил, но добиться большего от «супружницы» так и не смог.

Возможно вся наша история пошла бы совершенно по иному пути, будь к тому времени жива старая ведьма-знахарка. Уж она бы растолковала как было дело. Но так уж получилось, что сгинула старая ведьма, и даже Автор не знаем где, как, и по какому случаю.

Вот и пришлось бы бедолаге Седому, довольствоваться лишь смутными образами и воспоминаниями, извлеченными из снов и видений. Но случилось тут ему, чиня как-то сарай своей первой «супруги», наткнулся на странный мешок. И хотя на первый взгляд ничего странного в нем не было, – мурашки побежали по спине нашего героя, едва он завидел этот выбеленный солнцем и порыжевший от впитавшееся грязи мешок.

Несколько минут он зачарованно разглядывал его, словно дивного заморского зверя. Боясь прикоснутся и лишенный воли уйти. Мешок притягивал и манил. Обещал и обнадеживал. И наконец Седой решился развязать стягивающий горловину мешка сыромятный ремешок.

Негнущиеся от волнения пальцы только преступили к работе, а перед глазами уже стали появляться видения того, что скрывал в себе этот чудо-мешок. – Сверху лежал потертый ношеный, но еще вполне добротный походный плащ, пахнущий чем-то удивительно знакомым и привычным. Под этим плащом находился смазанный салом, и завернутый в кусок дерюги кожаный панцирь, обшитый стальными пластинами.

Даже не разворачивая дерюгу, Седой мог бы точно сказать, что во втором ряду справа, не хватает одной пластины. А перед глазами, вдруг предстало видение того откуда появилась та длинная царапина, скорее похожая на рубец, которая пересекала панцирь от правого плеча и почти до середины живота…. А вот эта дырочка? – Седой даже задрал рубаху, что бы уточнить, – соответствует ли дырочка шраму от стрелы, на его теле.

Но все это было не столько проверка, сколько попытка оттянуть время и собраться с мыслями. А то что дырочка вполне соответствует шраму, – он уже знал и без этого.

…Так, а что дальше? – меч в кожаных ножнах, примерно в полтора локтя длинной, – одна штука. Чуть вогнутый прямоугольный деревянный щит, – также одна штука. Широкий унтер-офицерский пояс, увешанный ножами и кинжалами, в специальных, самостоятельно сконструированных и пошитых на себя ножнах. Вроде бы обычный шлем «яичко» (Седому вспомнилось жаргонное названия шлема), однако почему-то вызвавший у Седого какое-то особо почтительно-теплое чувство.

В глубине шлема, притаились два небольших но увесистых кошеля-кисета. В том что побольше лежали монеты из различных металлов, столь же различного веса и достоинства. А вот в том что поменьше, схоронились драгоценные камушки и жемчужное ожерелье. Остальное пространство этого удивительного мешка заполняли самые разные и плохо сочетающиеся между собой предметы. От провяленного до каменного состояния куска мяса, до изящной золотой чаши и украшенного богатой резьбой дамского костяного гребня.

И пока наш герой перебирал все это имущество, (которое сразу признал своим), в его облике, происходили разительные перемены. Спина выпрямилась, а плечи распрямились «по-молодецки», как того требовал устав. А взгляд, потеряв дурашливость бабьего любимца, стал строгим и сосредоточенным.

Сколько же всего вспомнил о себе наш герой…, и при этом не вспомнил ничего.

Его тело вспомнило тяжесть доспехов и оружия, приемы строевой подготовки, и навыки владения оружием. Перед глазами пронеслись видения сотен битв и сражений, блеск лагерных костров и многие бесконечные версты маршей и переходов. Но вот кто он такой, с кем и где воевал, – все это продолжало оставаться тайной.

И вот с того дня и загрустил наш Седой, и затосковал. Не радовали его больше ни простая крестьянская жизнь, ни сытная еда, не бабьи прелести.

Так что даже его подруги, в своих бабьих пересудах стали поговаривать, – «Что дескать, Седой-то стал уже не тот.., не того…, что-то у Седого стало.., ну с этим, не то что бы совсем…, а не того».

Пересуды эти тоже особой радости ему не прибавили. Конечно он, – будучи истинным героем, бабью болтовню презирал, – однако слышать про себя такое ни одному мужику не понравиться. Да и без того проблем хватало.

Вот потому-то и не в радость были ему сегодняшнее утреннее солнышко, свежая зелень, пенье птичек и удалая работа. А тут еще новый указ барона, – о сборе камней на полях и укрепления оными баронских дорог. …Нет, Седой понимал что это хороший и правильный указ, убивавший одним выстрелом двух зайцев, – с одной стороны поля очищаются, с другой, – дороги укрепляются. Но хорошо только то, что ты захотел и придумал сам. А то что придумывают за нас другие, да еще и заставляют нас делать, – это плохо, гадко мерзостно. И придумать такое мог только ***** *** сын, *********** матери, а ***********, и ******************, а еще ****************, потому что, ***************, и дедушек его и бабушек.

В таком вот духе и излагал наш герой свое недовольство жизнью и сопутствующим ей жизненным обстоятельствам, обращаясь по большей части к своей лошаденке, и грузя на телегу собранные камни. И так увлекся он этим делом, что не заметил как из-за поворота дороги выехали два новых персонажа, недолгое появление которых в нашем повествовании, круто изменит жизни и Седого, и всех его «подружек» и даже повлияет на судьбы целых стран и континентов. И лишь когда над его головой послышался громкий оклик, – «Что за смерд, смеет касаться своим поганым языком, благородного имени моего отца?», – герой наш соизволил поднять голову и заметить подъехавших.

– Что за смерд, смеет касаться своим поганым языком, благородного имени моего отца? – провозгласил сидящий на хорошем откормленном коне юнец. – Да я прикажу повесить тебя на ближайшем дереве, причем повесить за язык. Хотя нет, – лучше подвесить тебя совсем за другое место. Но сначала пожалуй, придется отведать тебе моей плетки.., или…

Особо не вслушиваясь в болтовню, Седой оглядел говорившего и его спутника.

Обоим было лет шестнадцать – семнадцать. Оба сидели на хороших конях, а третьего, тоже оседланного, вели в поводу. Были прилично одеты и хорошо вооружены.

Но оружие, да и сами юнцы, не произвели на Седого особо сильного впечатления, и опасений не вызвали. Поскольку не верил он, что двое мальчишек осмелятся связаться со взрослым мужиком….

…Стоит пожалуй пояснить, что встреч с представителями благородного сословия, у него, за всю его короткую сознательную, (то есть ту, что он помнил), жизнь так и не случилось. Деревенька в которой он проживал, находилась в таком захудалом, удаленном от всех проезжих дорог углу, что ни один уважающий себя представитель благородного сословия, туда без крайней необходимости не совался. Так что кланяться и шапку ломать было не перед кем, в связи с чем Седой так и не усвоил правила поведения с высшим сословием.

Власть как таковую, в их деревне олицетворял староста, – однорукий мужик, главной заботой которого было раз в полгода грузить телегу полагающимся оброком и отвозить ее в центр вселенной, – баронский замок. Обратно он привозил позавчерашней свежести новости и ценные указания руководства.

А в остальном, роль старосты сводилась к разрешению мелких споров между бабами, да председательствованием на деревенских сходках. У Седого с ним были вполне приятельские отношения, не переходившие однако в особую дружбу. Так что слова «власть», «барон», или «господин», – были для него пустым звуком.

Да и не было у него, строго говоря господ, поскольку вассальной клятвы он никому не давал, а значит и ничьим холопом не был. Просто жил себе помаленьку. Земли не у кого не просил, защиты тоже, а значит был в своем представлении вольной птицей. Так что все свои господские претензии, кое-кто мог засунуть себе кое-куда и валить по известному адресу. – Так думал Седой.

А вот мальчишки думали совсем иначе. И молчание Седого только подливало масло в огонь их праведного гнева. В результате чего на спину и голову нашего героя, обрушились две карающие плети.

Обрушиться то они обрушились, да только не попали. А вместо этого, рука одного из карателей, попала в захват руки Седого, а ее обладатель был выдернут из седла, шмякнулся на землю, где ему наш доблестный герой, одним движением свернул тонкую мальчишечью шею.

А спустя мгновение, небольшой засапожный нож, как будто сам прыгнул в ладонь Седого. И словно бы оттолкнувшись от нее, переместился в горло второго пацана.

Все это продолжалось считанные мгновения. Только-только несчастные дети были живы…, и хоп, – два трупа.

Наш герой, даже и подумать ни о чем не успел, – его руки подумали за него, и только потом, остыв немного, он сообразил, что же сотворил.

И что же сделал наш Седой осознав что убил двух мальчишек? Пал ли он на колени пред их хладными трупами, обливаясь слезами? Возопил ли он в ужасе от содеянного, и проклял ли тот день, когда впервые в жизни начал постигать науку человекоубийства? ( ……………………………………………………………………… это я так изображал зловещую паузу).

Успокойся, мой дорогой и возможно единственный читатель. В моей книге, подобной достоевщине места нет. У нас все типа по взрослому, по-пацански. У нас ежели кого замочили, значит так и надо, и нечего об этом переживать.

…Ну куда, зачем, а главное НА КОГО, поперли эти сопляки? Ведь это же НАШ ГЕРОЙ. Самый главный в этой книге. Он велик и прекрасен! Практически не убиваем, мудр, силен, красив и ловок, почти как сам Аффтырь.

И чтоб такой красавец, валялся в грязи перед парой дохлых тушек? Чтоб растрачивал свои драгоценные слезы и прочие высокие порывы геройской души, на возомнивших о себе барчуках? – Нет. Никогда такого не будет. (По крайней мере в нашем повествовании). Поэтому оставим лирику и розовые сопли писательницам женских романов, и продолжим наше чисто мужское, крутое и жесткое чтиво).

Так о чем же все-таки думал Седой, разглядывая лежащие в грязи трупы? Да практически не о чем. Просто прокручивал в голове произошедшие события. Удивлялся как ловко и быстро расправился с врагами, и чувствовал от этого, если не радость, то…

Вот те раз! Не так-то просто объяснить, что же чувствовал Седой в данной ситуации.

Злобной радости от произошедших убийств, он не испытывал. Горя и раскаяния, – тоже. Скорее всего то что он чувствовал в данный, можно описать словом «комфорт».

Откуда «комфорт»? – Седой будто бы влез в привычную для себя шкуру. В ту одёжку в которой ходил многие годы. Обрел себя. Вернулся в родную стихию.

То как он жил раньше, это не его. Не достояно его! Он должен уйти…, куда-нибудь, и делать…, что-нибудь. Но главное делать, а не прозябать разбрасывая навоз в какой-то заброшенной деревне. Вот только куда?

Знания о мире у нашего героя были весьма ограничены. Он даже не знал что делается за ближайшем лесом. Но он сейчас, об этом и не задумывался. Тем более что появившийся все из-за того же поворота очередной временный персонаж, избавил его от необходимости решать эти вопросы прямо сейчас.

Выглядел этот персонаж как крепкого вида мужик, лет сорока – пятидесяти. Чем-то напоминал он старый могучий дуб, который простоял на земле уже тысячу лет и готовый простоять еще два раза по столько же. Выдубленная солнцем дождем и вольным воздухом кожа, казалась прочной и шершавой как кора, а узловатые от проступающих даже сквозь одежду мышц, руки и ноги, напоминали ветви и корни. Только в отличии от дерева, – плотный и грузный с виду мужик, двигался тем не менее легко и пружинисто.

И вот этой легкой и пружинистой походкой, он быстро преодолел расстояние, от рокового поворота, до места преступления. И выражение беспокойства, которое появилось на его лице, после того как он разглядел пустые седла на лошадях, усиливалось с каждым шагом.

Наконец он добежал до Седого, и бросив один единственный взгляд на лежащие тела, сразу понял все. И это понимание, отнюдь не разгладило морщин на его лице, а напротив, перекосило последнее в болезненной гримасе.

– За что ты их? – спросил он, с тоской глядя на Седого.

– Борзели много. – Спокойно и равнодушно ответил тот, с интересом разглядывая подошедшего.

– Ты хоть понимаешь кого ты убил?

– Да мне плевать, борзеть не надо было.

– Нет дурак, – ты не понимаешь, кого ты убил! Думаешь, только этих мальчишек? Нет! Ты и меня убил, и мою семью, и жителей этой деревеньки…, не говоря уж о самом себе!

– Не слишком ли круто берешь?

– Круто? Да ты нашего барона не знаешь. Он за своего единственного сына, полмира кровью зальет.

– Баронский сынок значит. Гм, – понятно откуда столько наглости. А второй кто?

– Сын начальника стражи, – тоже живодер тот еще.

– А ты при них значит, навроде няньки?

– Навроде. Жить-то надо как-то. Вот и нанялся, – приглядывать.

– Что ж не углядел?

– Так они с папиной охоты удрали, чтоб значит в окрестных деревеньках на девок поохотиться. Я за ними. Нашел, думал назад отвезти. А они удрали и коня моего увели…, козлы малолетние.

– Это плохо! Что делать дальше будешь?

– А что же тут делать-то остается. Вернусь к барону на расправу. Может, если твою голову принесу, он хоть детей и жену пощадит.

– Может и пощадит, – с сомнением сказал Седой, – только я ведь просто так с ней, в смысле с головой, не расстанусь…..

– Да уж понятно, что не расстанешься. Рубить придется. – Ответил мужик, кладя руку на меч, и делая первый шаг к Седому.

Простой такой шаг. Но опытному глазу Седого, этот шаг сразу дал понять с каким противником придется иметь дело на этот раз. Этот старый вояка, стоил сотни сопляков, вроде тех, за которыми подрядился присматривать. Свой меч он носил не для выпендрежа, а как орудие труда, которым зарабатывал себе на жизнь. И естественно, – умел им пользоваться. И не только им, в руках подобного опытного вояки, все превращалось в оружие, да и сами руки были оружием. Седой это прекрасно понимал, потому что чувствовал себя таким же.

Было правда одно маленькое отличие, – в руках у противника был меч, а Седой оказался безоружен, поскольку даже его нож все еще оставался в горле мальчишки.

И хотя по правилам войны он, как победитель имел право претендовать на мечи побежденных, но что-то ему подсказывало, что противник вряд ли позволит ему это право реализовать. Скорее уж, постарается не дать даже прикоснуться к лежащему, буквально в нескольких шагах от Седого, оружию.

Но бежать или сдаваться без боя наш герой и не думал. Он спокойно стоял, и разглядывал приближающегося врага, стремительно прокручивая а голове варианты предстоящей схватки. Как только расстояние между противниками сократилось буквально до нескольких шагов, Седой глянув на лежащий в паре шагов от него меч, и как бы случайно погрузил свою, обутую в лапоть ступню, поглубже в дорожную пыль. И когда до дистанции удара мечом, его противнику оставалось сделать один шаг…, он швырнув эту пыль в лицо противнику, сделал кувырок….

Вот только все эти манипуляции с пылью и взгляды на меч, не остались для его противника тайной. Эти уловки, хитрости и подлянки, – он и сам знал в совершенстве. …На что и сделал ставку наш герой. И когда прикрывший от пыли глаза противник, подшагнул в сторону меча и рубанул вслепую по тому месту, где должен был находиться бросившийся туда Седой …., наш герой, кувыркнувшись в противоположную сторону, схватил лежащую на земле плеть, и стеганул ей врага по глазам.

По глазам он не попал, его противник,в последний момент почуяв опасность пригнулся, и удар лишь вскользь задел его по макушке. Зато следующий удар, пришедшийся по руке, обезоружил врага. И как не пытался тот уворачиваться, – было поздно, Седой свою добычу уже не упустил. И вскоре мужик, у которого сегодня явно был не лучший день, был повержен на землю, изрядно избит, и даже ранен в бедро своим собственным мечом.

Сопротивляться с такой раной было бесполезно, и ему оставалось только дожидаться смерти. Но Седой с этим не торопился. Напротив, встав в нескольких шагах от поверженного врага, и опираясь на его же окровавленный меч, он предложил; – Может забинтуешь рану, и поговорим?

– О чем нам с тобой говорить? Узнать чего хочешь? ….. От меня ты этого не получишь. Не то что бы мне было жалко, а просто назло тебе.

– Да брось братан. Мы же с тобой не враги. Ты вояка, я вояка, просто сегодня наши дорожки пересеклись…. Но зла на тебя у меня нету.

– А у меня есть.

– Из-за семьи?

– Да уж не из-за баронского сынка.

– А если я сделаю кое-что, что ее спасет?

– Как?

Седой, изложил внезапно появившуюся у него идею.

– Зачем это тебе? – спросил удивленный и обескураженный услышанным мужик.

– Сам не знаю. Обрыдло все. В земле этой ковыряться и вообще…

– Что ж, в это я могу поверить. Самому…. Вот если б ты мне про доброту свою, или жалостливость начал говорить…, а так верю.

– Ну вот и славненько, – сказал повеселевший Седой. – Давай-ка рану твою замотаем и поговорим. Много чего обсудить надо.

Вот уже почти сутки, наш герой шел по лесным тропинкам, пробиваясь напрямую через лесную чащу. Он шел почти без остановок, не прерываясь на еду и отдых. Шел, не чувствуя усталости и боли в натруженных ногах. Шел, доверив выбор направления своему звериному чутью, что вело его к цели получше любого компаса. Он шел, волоча на спине приличных размеров мешок и размышлял о том что, еще сутки назад у него было жилье, спокойная и сытная жизнь. И как все это круто переменилось в один момент. И что сейчас он изгой и беглец, за чью голову, наверняка скоро будет объявлена награда, а за жизнь никто не даст и медной монеты. И что даже если ему удастся выбраться из этой заварухи живым, то сытой и спокойной жизни у него не будет еще очень и очень долго. И самое главное, – ему это нравиться!!!!!

Да, на самом деле можно сказать, что в эти минуты Седой был счастлив. Он стряхнул с себя рыхлость и мягкость деревенского жителя и стал тем, кем по собственным ощущениям должен был быть, – опасным и свирепым хищником, идущим по следу своей добычи.

А что это была за цель и что за добыча? Не будем интриговать слишком долго, – наш герой шел убивать барона.

А что? – думал он. – Если этот барон такой гад и живодер….Если за смерть своего сына, он будет мстить всем, мало-мальски причастным к этому людям, – не лучше ли нанести упреждающий удар и убить самого барона до того, как он узнав про смерть сына, начнет мстить?

Известное дело – если уж «повезло» попасть в такой переплет, то надо нападать самому, а не ждать безропотно посланных палачей, или трусливо бегать по всей земле от баронских стражников. Нет, – бегать и прятаться, все это абсолютно не соответствовало сегодняшнему настроению Седого. Сегодня он готов был вступить в драку со всем миром…, – ради драки со всем миром.

И если этот барон осмелился встать на его пути, – ему же хуже. Он умрет. Именно он, а не посланные им стражники, с которыми пришлось бы иметь дело Седому, если бы он остался дожидаться баронской мести. – В кои-то веки, – размышлял он. – Свое получит не какой-нибудь стражник или солдат, а непосредственный виновник. А то вечно, они где-то там, ржут на пригорочке, а мы значит за них грызем друг дружку. Нет господа хорошие, Если уж вы впрямь такие благородные, – решайте свои споры между собой в честном поединке, не подставляя под удар чужие головы. Или уж, если боитесь сами, то нанимайте…, ну вот типа меня….

….Лишь когда и без того темная чаща, полностью погрузилась в ночную тьму, Седой позволил себе устроиться на ночлег. Он быстро уснул, и сон его был безмятежен как у младенца. Никаких раскаяний и мук совести, никаких кровавых мальчиков в глазах и прочих, тому подобных кошмаров он не видел. А с первыми лучами солнца уже был на ногах, и на ходу откусывая куски вчерашней горбушки, сразу двинулся вперед.

Скоро лес начал редеть. Появились нахоженные тропинки переходящие в наезженные дорожки. И пойдя по одной из них, Седой вскоре вышел на равнину, покрытую вспаханными полями. А уже к полудню, увидел цель своего похода, – баронский замок.

В общем-то, ничего необычного в этом замке не было. Башни, стены, бойницы, ров, насыпь, – те кто видел хоть один баронский замок, может считать что видел их все.

Наш герой повидал этих замков достаточно, может даже больше, чем хотелось бы. Видел изнутри, сидя в осаде, видел и снаружи, готовясь к штурму.

Но не замок был ему интесен. Куда больше его занимала та самая рощица, про которую они говорили с подраненным воякой. Эта рощица «глянулась» Седому, когда подранок описывал местоположение замка, и особенности окружающего ландшафта.

Особенно привлекательной стороной рощи, – был ее восточный край, подходивший почти вплотную к дороге, по которой барон будет возвращаться в замок с охоты. Здесь то и надо было устроить засаду…

Конечно времена были суровые, и даже возвращаясь с такого истинно мужского развлечения как охота, барон не будет пренебрегать осторожностью. Но во-первых, рядом с замком, бдительность охраны ослабеет. А во-вторых, вряд ли он будет ждать убийцу-одиночку.

Зачем убивать барона, если не для того что бы захватить его замок и земли? Но у всякого барона есть наследники. И подобное убийство откроет дорогу им, а не кому-то со стороны. Ну а самим наследникам, куда проще добиться того же результата, с помощью яда, или наброшенной на голову подушки.

Засада имела смысл, если можно напасть отрядом, который сможет побить охрану барона, и захватит его в плен. В таком случае можно потребовать выкуп с родных.

Или заставить открыть ворота замка. А убийца-одиночка, это было изобретение куда более поздних времен.*

* (Маленькая историческая сноска; – у нас да и в Европе, властители до середины двадцатого века, тоже не слишком то заботились подобными проблемами безопасности. Данным фактом объясняются успехи по искоренению царской семьи всякими там террористами-бомбистами в конце девятнадцатого-начале двадцатого века, убийство эрцгерцога Фердинанда, да и смерть Кеннеди).

Времени у Седого, было как минимум полдня. По утверждению няньки-телохранителя, (которого, кстати звали «Быком»), раньше вечера барон никогда с охоты не возвращается. Потому наш герой успел досконально обследовать место будущей засады и наметить возможные пути отхода.

Место для засады он нашел легко, очень удобное местечко, прикрытое со стороны дороги мелким колючим кустарником, который не только спрячет стрелка, но и помешает возможной погоне. Находилось оно как раз на расстоянии, прицельного выстрела из хорошего арбалета. А у Седого был не просто хороший арбалет, у него был просто превосходный арбалет, принадлежавший ранее баронскому сынку. И наш герой, (который как истинный мечник, относился ко всяким там лучникам-пращникам, и прочим арбалетчикам, с некоторым презрением), все-таки стрелять умел, и умел неплохо.

Куда больше чем сам выстрел, Седого беспокоило то что будет после него.

И в первую очередь, – отход, и возможная погоня…. Удирать после выстрела, придется по той самой открытой и светлой рощице. Скрыться в которой от конной погони и стрел, будет почти невозможно. Так что надо было или придумывать какой-то хитрый ход, или переходить к запасному варианту.

Второй вариант подразумевал необходимость лезть в замок. А лезть туда Седому не хотелось. Поэтому наш герой, который почему-то не стремился к героической смерти, еще до отправки «на дело», предпочёл хорошенько подумать.

Хотя и думать то особо и не пришлось. В памяти всплыло кое-что из старого армейского опыта. Так что способ напугать охрану, и заставить ее задержаться с погоней, у него был. Вот подготовкой к этому «напугиванию» он и занимался все оставшееся до вечера время, используя как и подручные средства, так и прихваченные из деревеньки материалы..

Когда день перевалил на вторую половину, герой наш залег в свою захоронку, и принялся терпеливо ждать. Но в этот вечер барон так и не появился.

Напрасно Седой мучительно вглядывался и вслушивался к окружающему пространству. Не послышался стук копыт, звон стремян, разговоры и смех приближающейся кавалькады, не блеснули доспехи, и не появилась на линии прицела долгожданная мишень. И осталось нашему герою только мучительное ожидание, волнения и раздумья, – как поступить, если…..

На случай, если барон приедет в полной темноте, когда о прицельном выстреле и думать будет нечего, – у него имелся запасной план. Но как мы уже говорили, – воспользоваться им, большого желания у него не имелось. Куда хуже, если барон загулял и не появиться еще несколько дней. Ведь с каждым часом силы Седого уменьшаются, а шансы быть обнаруженным, совсем наоборот, – резко лезут вверх.

Совсем погано, – если злыднев барон, каким-то невероятным образом уже узнал о гибели сына и отправился мстить, не заезжая в замок. В этом случае все усилия и хитроумно составленные планы летят насмарку…

А потом была долгая и тревожная ночь, проведенная в полудреме-полусне, почти под самыми воротами замка. Оказалось что хлеб убийцы, – не такая уж и сладкая доля.

Наконец забрезжил рассвет, и Седому пришлось убираться вглубь леса, где он и смог залечь в какую-то норку и отоспаться хоть несколько часов.

А потом опять ожидание, полное тревожных мыслей.

И вот, – в то дивное и безумно прекрасное время, когда солнце только слегка прикасается к краю горизонта, а воздух замирает, становясь хрустально чистым и прозрачным…. Когда вся вселенная любуется переливами красок этого удивительного вечернего неба, уже чернеющего на востоке и золотисто-красного на западе… . В тот миг, – когда весь мир замирает на несколько мгновений в благоговейном восторге, наслаждаясь этим уникальным, единственным и неповторимым, хоть и повторяющимся каждый вечер зрелищем… Когда птицы перестают щебетать и бессмысленно разгонять хрупкий вечерний воздух взмахами крыльев. Когда дневные звери потихоньку, чтобы ни обеспокоить солнце, начинают готовиться к ночи, а их ночные собратья только раскрывают свои заспанные глазенки, и осторожненько потягиваясь, пробуют острыми когтями окружающее пространство. И когда даже безмозглые, но тонко чувствующие кузнечики, прекращают свою трескотню и возню в траве, когда мухи на некоторое время исчезают из воздушного пространства…, и даже комары, хоть и продолжают свою кровавую жатву, но делают это тихо и почти что застенчиво…

Вот в это-то дивное, великолепное и прекрасное время суток, услышал-то наконец наш герой долгожданные звуки возвращающейся охоты и узрел столь долгожданную добычу.

Когда кавалькада приблизилась на расстояния двух перелетов стрелы, он смог наконец рассмотреть ее во всех подробностях. И уведенное ему понравилось. Во-первых, – не было никаких признаков волнения и тревоги на лицах барона и его охраны. А это означало, что известие о гибели баронского сына до них пока еще не дошло.

И во-вторых, – цель Седого была ясно видна, и легко опознаваема. – Только полный дурак и слепец, не смог бы опознать в едущем сразу позади передового разъезда, грузном с властной осанкой человеке, – местного господина, повелителя и вершителя судеб. Ореол властности и самодовольства сиял над его головой, почти затмевая заходящее солнце. А почтение, пополам со страхом в глазах окружающих, только оттеняли этот блеск.

Седой взвел свой арбалет, и наложил болт. – Я камень, простой серый валун, каких тут много, – говорил себе Седой, глядя вдоль этой лежащего в ложе арбалета болта. – Простой серый валун, лежу себе под кустом, грею каменный бок под последними лучами заходящего солнца и даже в мыслях не держу никого убивать. – Повторял он, стараясь дышать ровно и спокойно, соединяя в одну линию оперение, наконечник и точку посреди баронского лба. – И нечего на меня смотреть и тем более опасаться меня, – твердил он, чуть приподнимая точку прицела, и нажимая на спусковую скобу своего великолепного оружия.

…Еще его отец, когда-то давным-давно уверял своего сына Лютика, что если убедить самого себя в том что ты камень или дерево, – в этом можно убедить и любого, не слишком пристально присматривающегося человека, а то и зверя.

Седой, конечно этого не помнил, но сидя в засаде продолжал упорно твердить заклинание, помогая себе успокоиться и сосредоточиться.

Последнее что увидел барон уходя из жизни и нашего повествования, это как лежащий в придорожных кустах валун внезапно открыл глаза и из них вылетела тонкая, едва заметная молния……..

Сразу после выстрела, наш герой дождался пока свита и охрана осознают случившееся и достаточно переполошатся. А затем практически не скрываясь, стал удирать в глубь рощи, на бегу поджигая заранее приготовленным факелом небольшие, сплетенные из прутьев, обмотанные тряпками и политые маслом шары. Они разгорались, и пережигали бечевки держащие притянутые к земле верхушки молодых деревьев. Деревья резко распрямлялись и шары отправлялись в полет, в направлении дороги.

К сожалению Седому, удиравшему во все лопатки, некогда было оглядываться и он не смог оценить, насколько произведенный эффект, соответствует его замыслу. Но судя по тому что погони за ним не последовало, все получилось правильно, и охрана покойного барона поверила, что огненные шары выпустил какой-то маг.