Так как герцог находился в Ливорно, то я поехал его повидать, единственно чтобы попросить у него увольнения. Чувствуя, что ко мне возвращаются мои силы, и видя, что меня ни к чему не употребляют, мне было жаль учинять столь великую обиду моим занятиям; так что, решившись, я поехал в Ливорно и застал там моего герцога, который оказал мне премилостивый прием. И так как я провел там несколько дней, то я каждый день ездил верхом с его светлостью и имел много досугу говорить все то, что я хотел, потому что герцог выезжал из Ливорно и проезжал четыре мили вдоль моря, где он велел строить небольшую крепостцу; и чтобы не быть докучаему слишком многими лицами, он находил удовольствие в том, чтобы я с ним разговаривал; так что однажды, видя, что мне оказывают некое весьма приметное благоволение, я умышленно завел речь о Збиетте, то есть о Пьермариа д'Антериголи, и сказал: «Государь, я хочу рассказать вашей высокой светлости удивительный случай, из какового ваша светлость узнает причину, которая мне мешает, что я не могу кончить моего глиняного Нептуна, которого я работал в Лодже. Да будет известно вашей высокой светлости, что я купил у Збиетты пожизненно мызу». Словом, я все сказал подробно, ничуть не пятная правды ложью. И вот, когда я дошел до яда, я сказал, что если я когда-либо был угодным слугой в глазах его высокой светлости, то она должна бы, вместо того чтобы наказывать Збиетту или тех, кто дал мне яду, дать им что-нибудь хорошее; потому что яда не было столько, чтобы он меня убил; но зато его было ровно столько, чтобы очистить меня от смертоносной липкости, которая у меня была в желудке и во внутренностях; каковой подействовал таким образом, что, ежели в том состоянии, в каком я находился, я мог прожить три или четыре года, то этот род лекарства сделал так, что я думаю, что запасся жизнью лет на двадцать с лишним; и за это, охотнее, чем когда-либо, я еще больше благодарю Бога; и поэтому правда то, что я иной раз слышал от некоторых, которые говорят:

Пошли нам Бог беду для нашей пользы.

Герцог слушал меня две с лишним мили пути, все время с большим вниманием; и только сказал: «О, скверные личности!» Я заключил на том, что я им обязан, и вступил в другие приятные разговоры. Я улучил подходящий день, и, застав его приветливым на мой лад, я попросил его высокую светлость, чтобы он отпустил меня на волю, дабы мне не выбрасывать вон нескольких лет, когда я еще годен на то, чтобы сделать что-нибудь, а что до того, что мне остается еще получить за моего Персея, то чтобы его высокая светлость мне это отдал, когда ему будет угодно. И при этом разговоре я распространился, со множеством длинных церемоний, в благодарностях его высокой светлости, каковой мне как есть ничего не ответил, и мне даже показалось, что он имеет такой вид, будто недоволен этим. На следующий после этого день мессер Бартоломео Кончино, секретарь герцога, из первейших, явился ко мне; и почти с вызовом мне сказал: «Герцог говорит, что если ты хочешь увольнения, то он тебе его даст; но если ты хочешь работать, то он поставит тебя на работу; лишь бы вы могли столько сделать, сколько его светлость даст вам делать!» Я ему ответил, что ничего другого не желаю, как только получить работу, и особенно от его высокой светлости больше, чем от всех остальных людей на свете; и будь то папа, или императоры, или короли, я с большей охотой послужу его высокой светлости за один сольдо, чем всем другим за дукат. Тогда он мне сказал: «Если таковы твои мысли, то вы уже договорились, без лишних слов; так что возвращайтесь во Флоренцию и будьте покойны, потому что герцог тебя любит». Так я вернулся во Флоренцию.