На первом курсе Пол получил главную роль в спектакле «Улица Ангела». В средней школе он учился неблестяще, пренебрегая математикой и естественными науками в пользу прозы, поэзии и бесконечной мелодрамы собственного сочинения. Кроме того, он был председателем драматического кружка, у него был талант, за который он получил стипендию и право учиться в Бостонском колледже. Если бы не это, родители не смогли бы послать его в хороший колледж, несмотря на то, что, пока Пол учился в средней школе, пиротехнический бизнес отца в Филадельфии процветал, а мать откладывала почти каждый цент, который ей удавалось заработать в качестве прислуги.

Но в семье Маселли было шестеро детей: Пол и пять сестер. Все способные и честолюбивые, и все хотели учиться.

В «Улице Ангела» Полу предстояло сыграть свою первую роль. Читая роль Джека Меннингема и следя за реакцией Гарри Сондерса, Пол мог с уверенностью сказать, что остальным уже не стоит и стараться. Поэтому он сел рядом с Гарри в первом ряду аудитории, вздохнул с облегчением и расслабился, пока другие взволнованные первокурсники читали свои роли.

Энни Чейз пробовалась на роль легкомысленной девушки просто так: она пришла с подругой и согласилась почитать, чтобы ее подбодрить. Когда подошла ее очередь, она взбежала по ступеням, и ее волосы, казалось, заполнили всю сцену. Гарри, который сидел, откинувшись на спинку сиденья, наклонился вперед и уперся ладонями в колени.

– Начинайте, пожалуйста, – сказал он.

Она прочла строчку или две гортанным голосом, и тут ее разобрал смех. Такие звуки могла издавать только Энни Чейз: легкая хрипота ее голоса делала смех журчащим, переливающимся. Все, кто был в театре, обернулись, чтобы посмотреть на нее, и их лица расплывались в улыбках. Пол тоже улыбнулся. Он глянул на Гарри – и тот едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

– Хотите попробовать еще раз, мисс Чейз?

– Конечно.

Она начала читать сначала, и на этот раз дошла почти до конца монолога, прежде чем смех снова завладел ею. И хотя выглядела она как девчонка, совершенно не управляющая собой, и в чтении ее не было ничего особенного, Пол не удивился, когда Гарри дал роль ей. Впрочем, он вовсе не был этим огорчен.

– Она овладеет вниманием аудитории, – сказал Гарри, разговаривая с Полом так, как будто они – коллеги. – Она овладеет вниманием зрителей и не отпустит их. Все, что от нас требуется – это взять под некоторый контроль ее саму и ее волосы, не лишая ее живости и энергии.

На этот счет Гарри мог не беспокоиться. Энни Чейз была неистощима. Она сверкала, бурлила, притягивая к себе людей, как уличный певец в деловой толчее.

На сцене Бостонского колледжа он влюбился. Энни опаздывала на репетиции, но, казалось, это совершенно никого не волновало. Возникало ощущение, что они все, затаив дыхание, ждали ее появления, и когда она в конце концов выскакивала на сцену, на их лицах расцветали улыбки.

Он должен был ее поцеловать. Этого требовал сценарий, и за несколько ночей до первого раза он лежал без сна, представляя себе этот поцелуй. Ему не хотелось делать это перед Гарри Сондерсом и остальными артистами. Он мечтал сделать это наедине.

Когда же все-таки этот момент настал, поцелуй получился быстрым и небрежным.

– Еще раз, – сказал Гарри из первого ряда. – На этот раз дольше, Маселли.

Он продлил поцелуй, стараясь не сойти с ума, и когда отстранился от нее, она улыбалась.

– Вам не следует улыбаться, Энни, – сказал Гарри. – Вы должны играть соблазнение.

Она захихикала.

– Извините.

– Вам нужно попрактиковаться самостоятельно, пока вы не научитесь делать это правильно. – Гарри понимающе кивнул Полу.

И они практиковались. Они встречались в общежитии у него или у нее в комнате, читали свои роли, работали над поцелуем и остальной частью спектакля, где накал страстей уже спадал. Когда они заканчивали репетировать, он читал свои стихи, если это происходило у него в комнате, или же, когда они бывали у нее, они рассматривали ювелирные украшения. Из золота и серебра она создавала замысловатые узоры для сережек, кулонов и браслетов. Ему нравилось наблюдать за ее работой. Она завязывала волосы сзади кожаным шнурком, который, впрочем, редко оставался на своем месте до конца, и пока она работала с металлом, ее длинные рыжие локоны один за другим выбивались из-под него.

Пол чувствовал непреодолимое влечение к ней. Он знал ее всего несколько недель, но она не выходила у него из головы. Он заходил к ней под предлогом чтения ролей, но в конце концов разговор переключался на другие темы, и он дорожил каждым произнесенным ею словом, а потом, лежа в постели, снова и снова прокручивал в памяти их беседы.

Потом начались подарки. В вечер премьеры она удивила его золотым браслетом, который сделала специально для него. На следующий день у своей двери он обнаружил корзинку сосновых шишек. А через день она пришла к нему в комнату с ремнем, который сплела в технике макраме.

– Я делала его для тебя целую ночь, – сказала она.

Выдернув из его джинсов старый ремень, она принялась заправлять туда принесенный ею. Он был чуть-чуть широковат, и прикосновения ее пальцев, когда она пропихивала ремень в петли, моментально возбудили Пола. Он смущенно отвернулся от нее.

Сидя на кровати, она грустно посмотрела на него снизу вверх своими большими синими глазами.

– Пол, – сказала она, – я не понимаю, ты не хочешь меня?

Он испуганно взглянул на нее.

– Я… да. Но я не думал, что ты…

Она застонала, сунув пальцы в карманы его джинсов.

– Боже мой, Пол! Я сходила с ума, пытаясь придумать, как заставить тебя влюбиться.

– Я влюблен в тебя уже несколько недель, – сказал он. – Вот. Я могу это доказать.

Он выдвинул верхний ящик письменного стола и вручил ей стихотворение, одно из многих за последние несколько недель, написанных о ней. Это заставило ее прослезиться.

Она встала и поцеловала его. Ее поцелуй был долгим и жарким, гораздо жарче того, что соединял их на сцене. Затем она подошла к двери и заперла ее. Он почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Им овладела неуверенность.

– Я никогда не занимался любовью, – признался он, неловко опираясь на стол.

В средней школе у него было несколько подружек, с двумя из которых он был достаточно близок – их привлекала его эмоциональность и его стихи, но он все еще был девственником.

Чего нельзя было сказать об Энни.

Она улыбнулась.

– Ах, вот как, – сказала она, как будто это все объясняло. – Ну, а я занимаюсь этим с пятнадцати лет, так что тебе не нужно ни о чем беспокоиться.

Ее слова поначалу шокировали и расстроили его. Но потом, когда она начала целовать и ласкать его, он почувствовал облегчение, поскольку очень быстро стало очевидно, что она действительно знает что делает.

– Тебе не нужно делать абсолютно ничего, – сказала она.

Она раздела его до трусов и перевернула на живот, а затем, сев на него верхом начала долгий глубокий массаж. Ее руки были сначала мягкими и прохладными, но они разогрелись, пока она трудилась над ним. Она перевернула его на спину и сняла футболку и лифчик. Пол потянулся, чтобы прикоснуться к ее матово-белой груди, но она перехватила его руку и снова уложила ее вдоль тела.

– Ты можешь смотреть, но не прикасаться. Я же сказала, что тебе нужно просто лежать. Сегодня вечером все будет только для тебя.

Она занималась с ним любовью так, как делала все в своей жизни: щедро, ставя его наслаждение выше своего собственного удовольствия.

В последующие недели он понял, что отдавать она могла бесконечно, но брать не умела вовсе. Когда в интимные минуты он пытался к ней прикоснуться, она отталкивала его руку.

– Не надо этого делать, – говорила она, и он быстро понял, что она имела в виду.

Она испытывала чувство дискомфорта и совершенно теряла равновесие, когда он, – неважно, в постели или нет, – пытался поменяться с ней местами и в свою очередь что-то дать ей.

Один раз он купил ей цветы, просто так, безо всякого повода, и когда он вручил их ей, улыбка на ее лице угасла.

– Это слишком хорошо для меня, – сказала она, и ее щеки покраснели.

В тот же день, в общежитии, она отдала розы другой девушке, которая пришла от них в восхищение.

На день рождения он подарил ей шарф, и буквально на следующий день она возместила стоимость подарка, засунув в карман его джинсов двенадцать долларов.

– Не трать свои деньги на меня, – сказала она, совершенно не обращая внимания на его протесты.

В то же время сама она продолжала дарить ему подарки, и ему становилось все более неудобно принимать их.

Однажды, когда они обедали в кафетерии, к ним присоединилась очаровательная брюнетка, которую Энни знала со школы.

– Ты была самой красивой девчонкой в школе «Иган Дэй», – сказала она Энни, а затем повернулась к Полу, – и бесспорно, она была самой популярной во всей школе. Таких, как она, хочется ненавидеть, поскольку ее популярность не оставляла места для соперничества, но она при этом была настолько красива, что ее нельзя было не любить.

В ту ночь, лежа рядом с ним в постели, Энни рассказывала, как она добилась своей популярности.

– У меня было очень много карманных денег, – сказала она, в ее странно приглушенном голосе почти отсутствовало какое-либо выражение. – Я покупала другим детям конфеты и игрушки, и это срабатывало.

Он притянул ее к себе.

– А ты не думала, что можешь нравиться просто такой, какая ты есть?

– Нет. Я считала себя безобразной маленькой девочкой с ужасными рыжими волосами. Моя мать каждое утро суетилась вокруг моих волос, приговаривая, какие они ужасные и как отвратительно выглядят. Чуть ли не каждый день по дороге в школу я плакала.

– Ты такая красивая! Как она могла так с тобой поступать?

– А! – Энни махнула рукой. – Я не думаю, что она хотела сделать мне больно. Просто она… Думаю, что у нее были свои собственные проблемы. Так или иначе, я была в ужасе, когда перешла в среднюю школу и мне предстояло встретиться с огромным количеством незнакомых детей. Я знала, что конфеты и игрушки больше не помогут. Мне нужно было найти какой-то другой способ заставить людей любить меня.

– И ты нашла его?

– Да.

– Ну и?..

– Во всяком случае, я нашла способ нравиться мальчикам.

– Ах, Энни!

– Не надо презирать меня. Он погладил ее по щеке.

– Я люблю тебя. И тебе больше не нужно пользоваться твоим способом. Ты завладела мной.

– Я знаю. – Она прижалась к нему еще сильнее. – Держи меня крепче, Пол.

И он держал. Ему нравилась ее доверчивая откровенность, и он решил, что пришло время задать ей вопрос, вертевшийся у него в голове с тех самых пор, как они первый раз занимались любовью.

– Кое-что беспокоит меня, Энни, – сказал он. – Ты хоть раз кончала, когда мы с тобой занимались любовью?

Он почувствовал, как она пожала плечами.

– Нет, но это не имеет значения. Я довольна тем, что ты рядом и тебе хорошо.

Он расстроился. Смутился.

– Должно быть, я делаю что-то не так.

– Дело не в тебе, Пол. Я вообще никогда не кончаю.

Он отодвинулся, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Ты занимаешься любовью с пятнадцати Лет и никогда…

– На самом деле, меня это никогда не беспокоило. Для меня это ничего не значит. Я вижу парня и хочу удержать его, чтобы почувствовать себя в тепле и любви. Если секс именно то, что для него нужно – пусть будет секс.

Он снова прижал ее к себе.

– Если ты действительно хочешь сделать меня счастливым, позволь теперь мне доставить тебе удовольствие.

– Ты и доставляешь, – сказала она. – С тобой я чувствую себя совершенно чудесно.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Она как-то съежилась и отодвинулась от него.

– Думаю, что для меня это невозможно. Иначе бы это уже произошло.

Он не хотел обсуждать столь интимные вещи со своими друзьями, поэтому весь следующий день провел в библиотеке в поисках решения их проблемы. Он нашел книгу, полную советов и иллюстраций, которую не смог взять из-за того, что нужно было отметиться у старого высохшего джентльмена, сидящего за столом. Поэтому он устроился в дальнем углу и прочел ее от корки до корки.

В тот же вечер придя в ее комнату, он сел на постель и похлопал ладонью рядом с собой. Она уселась, обвив его рукам и покрыв влажными поцелуями его шею.

– Сегодня я прочел руководство по сексу, – сказал он.

– Что? – Она отпрянула от него. – Зачем?

– Потому что сегодня твоя очередь. – Он потянулся к вороту ее футболки, но она остановила его.

– Нет, – жалобно попросила она.

– Энни. – Он взял ее за плечи. – Если не для себя, то хотя бы для меня сделай это.

– А что, если ничего не выйдет? Ты разочаруешься во мне… Ты будешь…

– Я не разочаруюсь в тебе, не перестану тебя любить, не произойдет ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться. Все будет хорошо. Но тебе нужно расслабиться.

Она закусила губу.

– Выключи свет, – сказала она.

Он сделал то, что она просила и вернулся в постель. Довольно методично он раздел ее и сел позади нее, прижавшись спиной к стене.

– Что мы делаем? Ты не собираешься тоже раздеться? – спросила она.

– Нет. – Он широко раздвинул ноги и прижал ее спину к своей груди. Перед глазами у него стояла иллюстрация из руководства. Весь день он представлял себе, как будет держать Энни таким образом и ласкать, чтобы в конце концов почувствовать ее отклик. Он обвил ее руками и поцеловал в плечо. Ее била дрожь.

– Это чудесно, – сказала она. – Ты можешь просто держать меня так. Может быть, лучше так, чем…

– Ш-ш-ш. Положи свои ноги на мои. Вот так.

– Это глупо. Я чувствую себя нелепо. Он гладил ее руки, плечи.

– Ты должна сказать мне, где тебе приятнее всего, – сказал он, перемещая руки на ее грудь. – Скажи мне, если я что-то делаю не так.

– Все так. – Она хихикнула и, казалось, расслабилась в его объятиях, но тут же напряглась снова, когда он коснулся ее бедер.

– Давай, Энни, расслабься.

– Я пытаюсь, но мне просто не нравится, что на меня направлено столько внимания. Я не понимаю, зачем… О-о-о!..

Его пальцы нащупали чувствительное место. Энни задержала дыхание, ее ноги вдруг раздвинулись шире, она тяжело навалилась на него всем весом, вцепившись руками в ткань его джинсов. Пальцем левой руки он скользнул внутрь нее, и она вздрогнула.

– Мне тоже очень хорошо, Энни, – сказал он, чтобы ободрить ее, но в этом не было необходимости. Она отдалась его ласкам, позволила взять себя. Когда она приблизилась к кульминации, он вдруг испугался, что она притворяется, но вскоре его палец ощутил конвульсивные толчки, а затем расслабление.

Эта ночь стала поворотной для них. Не то, чтобы она сделала их секс лучше – Энни продолжала относить к сексу, как к побочному продукту близости, – но она переместила их отношения в другую плоскость, теперь Энни позволяла делать что-то и для нее.

Его семья обожала ее. Они с Энни дважды за этот год съездили в Филадельфию, и она вписалась в этот дом, в котором царили женщины, так легко, как будто родилась в нем.

– В твоей семье так тепло, Пол, – сказала она. – Ты сам не знаешь, какой ты счастливый.

Сама она не знакомила его со своими родителями, хотя они жили не более чем в получасе езды от колледжа. Наконец после долгих уговоров она согласилась взять его на пятидесятилетие своего отца.

– Ты все время говоришь о нем, и я хочу с ним познакомься, – настаивал Пол.

Она действительно очень много говорила о своем отце. В ее голосе звучала гордость за его достижения на медицинском поприще. Она целый месяц работала над подарком к его дню рождения: золотыми запонками, которые сама придумала. Каждый раз, когда Пол заходил, она показывала ему, как продвигается работа над ними.

Пол держал маленький пакет с запонками на коленях, когда красный автомобиль Энни с открывающимся верхом свернул на усаженную деревьями улицу, ведущую к ее дому. Всю дорогу она молчала, барабаня пальцами по рулевому колесу.

– Который час? – спросила она. Они проезжали один за другим внушительные особняки.

Пол посмотрел на часы.

– Десять минут пятого.

– О Боже! Моя мать устроит сцену.

– Мы не так уж сильно опаздываем.

– Ты не понимаешь. У нее пунктик по поводу времени. Когда я была маленькой, и она обещала взять меня куда-нибудь, я оставалась дома, если была готова хоть на минуту позже.

Пол нахмурился.

– Ты шутишь!

Энни покачала головой.

– Давай скажем им, что твоя фамилия Мейси, – предложила она.

– Почему?

– Просто шутки ради.

Он в замешательстве уставился на нее.

– Это не моя фамилия, – сказал он.

Она остановилась у знака «стоп» и посмотрела на него.

– Я не хочу ранить твои чувства, Пол, но моим родителям свойственны некоторые предрассудки. – Она опустила руки на колени, сжимая пальцы. – Понимаешь? Я имею в виду, что если ты не похож на них, то они… Ты скорее понравишься им, если они будут думать, что ты…

Его щеки запылали.

– Ты хочешь, чтобы я соврал и насчет того, чем мои родители зарабатывают на жизнь?

Она опустила глаза.

– Поэтому я и не хотела тебя знакомить с ними.

– Я не буду врать, Энни. – В то время он вообще не врал.

Она ничего не ответила и нажала на газ.

– Мне казалось, ты любишь меня, – сказал он.

– Я люблю. Я просто хочу, чтобы и они тоже полюбили тебя.

Она свернула на длинную подъездную аллею, и за обширной ухоженной лужайкой он успел скрыться за стоявшими строем соснами.

– Они спланировали всю мою жизнь, Пол, – сказала она. – Предполагалось, что я буду заниматься чем-нибудь полезным. Когда же я заявила, что хочу быть художницей, разразилась настоящая битва. Кроме того, предполагалось, что я выйду замуж за одного из тех, кто входит в их небольшой элитарный круг. Теперь ты понимаешь, почему я не хотела брать тебя сюда?

Да, он понимал. Но теперь было уже поздновато объяснять ему все это.

Пожилая женщина, одетая в темную униформу и белый фартук, впустила их внутрь. Она поцеловала Энни в щеку и провела ее в гостиную.

– Твои мама и папа сейчас спустятся, дорогая. – Женщина вышла из комнаты, и Энни нервно улыбнулась Полу. Ее трясло. Гостиная была огромной и холодной, как пещера.

– К этому привыкаешь, – сказала Энни. Несмотря на холод, у нее на лбу выступил пот.

Ее отец вошел в комнату первым. Это был худой мужчина С приятной внешностью, подтянутый, загорелый и суровый. Его густые волосы были почти седыми. Он облобызал свою дочь.

– Папа, это Пол, – сказала Энни, избегая называть его фамилию.

– Пол?.. – Доктор Чейз пожал его руку.

– Маселли, – сказал Пол, собственная фамилия вдруг прозвучала неприлично для его ушей. Он пожал руку мужчины, чувствуя свое поражение, воображая, что уже вычеркнут из списка серьезных кандидатов на руку его дочери.

Мать Энни пыталась изобразить теплоту, но Пол почувствовал холод ее руки, когда она коснулась кончиками пальцев его ладони. Это была женщина с простоватой внешностью домохозяйки, несмотря на обилие косметики. Ее рыжие волосы сзади были собраны в" строгий пучок.

За обедом Пол с трудом смог проглотить кусок ростбифа, который слуга положил ему на тарелку. Однако он не уклонялся от ответов на вопросы, касающиеся его семьи. Наоборот, ему даже понравилось разъяснять родителям Энни, что за их столом, сервированным дорогим фарфором, сидит парень из рабочей семьи, который, возможно, еще и спит с их дочерью. Он подробно рассказывал о пиротехническом бизнесе, а также о том, как его мать работала уборщицей у губернатора Филадельфии.

Во время десерта – праздничного пирога в форме теннисной ракетки – Энни подарила отцу золотые запонки.

– О, спасибо, принцесса. – Доктор Чейз наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, а затем поставил коробочку рядом со своей тарелкой. У Пола сложилось впечатление, что запонки найдут свое место где-нибудь в ящике стола в самом дальнем углу, если вообще не в мусорной корзине.

– Преподаватель Энни по ювелирным украшениям говорит, что она самая лучшая ученица, которая у него когда-либо была, – сказал Пол.

– Пол. – Энни покраснела.

Доктор Чейз поднял глаза от своего пирога.

– Да, когда Энни начинает работать головой, она оказывается очень способной, – сказал он. – Она может стать, кем захочет. Ее мозги позволяют ей делать гораздо больше, чем собирать кусочки металла.

Пол взглянул на Энни. Он увидел, как в ее глазах блестят слезы.

Доктор Чейз положил вилку и посмотрел на часы.

– Мне пора бежать, дети.

– Но папа, – сказала Энни, – это же твой день рождения.

Она была на грани срыва. Пол расслышал это в знакомой хрипоте ее голоса, но ее родители, казалось, ничего не заметили.

Ее отец встал и наклонился, чтобы поцеловать дочь в затылок. Он кивнул Полу.

– Приятно было познакомиться с вами, мистер Маселли. Уверен, что мы все обязательно вспомним вас, когда в следующий раз увидим хороший фейерверк.

Пол и Энни ушли вскоре после обеда. Когда они дошли до машины, она заплакала.

– Может быть, мне действительно не нужно было приезжать, – сказал он.

– Дело не в тебе, – сказала она. – Я всегда уезжаю отсюда в слезах.

– Я ненавижу их. Извини, Энни, но они отвратительны.

– Пожалуйста, не говори так, Пол. От этого я не стану чувствовать себя лучше. Они – это все, что у меня есть. У тебя есть твои сестры и все остальные, а у меня – они. И все. – Она открыла дверцу машины и посмотрела на дом. – У него никогда не было для меня времени. Не было, когда я была маленькой, нет и сейчас.

После первого курса они провели лето в Нью-Хоуп в Пенсильвании. Пол жил со своим школьным приятелем, а Энни с двумя девушками из Бостонского колледжа. Днем Пол работал официантом, а вечером играл в летнем театре «Карусель». Что касается Энни, то она работала в галерее, где постигала основы техники изготовления витражей. Это было замечательное лето: они оба занимались любимым делом, а свободное время проводили вместе. Им обоим было по девятнадцать лет, но Пол чувствовал, что их отношения стали более «взрослыми». Они говорили о будущем, о детях – рыжих итальянчиках, которых они назовут Гвидо и Роза в пику ее родителям.

– Гвидо и Розэ, – говорила Энни со своим бостонским акцентом, который сейчас, за пределами Новой Англии, казался Полу необычным.

Они совершали бесцельные прогулки по окрестностям Нью-Хоуп. Энни прямо-таки влюбилась в маленькую голубую лошадку из французской эмали – «клуазоне», на которую она наткнулась в одном из магазинов. Пол знал, что она никогда не купит себе эту лошадку, хотя она и заходила в магазин раз в несколько дней, чтобы полюбоваться ею. Поэтому когда он наконец заработал достаточно денег, то купил ее сам, желая сделать Энни сюрприз. На это ушли почти все деньги, которые ему удалось сэкономить, и она сначала не хотела ее брать. Однако он настоял на своем, и Энни завернула лошадку в кусочек мягкой материи и носила повсюду с собой в сумочке, показывая всем, кого встречала. Она назвала ее Беби Блу по песне Дилана.

В середине июля родители Энни приехали ее навестить, и Пол не виделся с ней три дня. Когда же он в конце концов пришел в галерею, где она работала, то сразу же понял, что она не в себе: под глазами появились круги, и смешок ее куда-то исчез. Он ненавидел их за то, что они с ней делали: они просто губили ее.

– Они хотят, чтобы я сменила специализацию, – сказала она.

– На какую же?

– На что-то более полезное, чем искусство. – Она поправила картину на стене. – Если я останусь на художественном факультете, они не будут платить за мое обучение. Но я не могу все бросить. Мне придется врать им. – Она посмотрела на него. – Я соврала им и про тебя тоже.

– Что ты имеешь в виду?

– Я им сказала, что больше не встречаюсь с тобой. Я не сказала им, что ты здесь. Они бы ни за что не позволили мне остаться, если бы узнали.

– А как же насчет будущего? Что будет, когда мы захотим пожениться?

Энни нервно наматывала прядь волос на палец.

– Не знаю. Я не могу думать об этом сейчас.

– Они что, лишат тебя наследства, если ты выйдешь замуж за итальянца?

– Это меня не волнует, – отрезала она. – Мне от них нужны вовсе не деньги, Пол. Ты до сих пор еще не понял?

Это была правда: ей не нужны были деньги для самой себя. Она носила одежду из каких-то, как ему казалось, тряпок. Она покупала дешевый шампунь, после которого от ее волос пахло стиральным порошком, и Пол всегда, входя в прачечную, вспоминал ее волосы. Деньги имели для нее ценность только как средство, позволяющее помогать другим людям. Она лежала без сна долгие ночные часы, пытаясь решить, кто сможет лучше использовать ее деньги. В конце лета она взяла все деньги, заработанные в галерее, и устроила в ближайшей больнице вечер для детей.

Энни перестала пить противозачаточные таблетки осенью, как раз перед возвращением в колледж. Она принимала их с пятнадцати лет.

– Вредно принимать их так долго, – сказала она. – Я собираюсь попробовать эти новые тампоны. Это более естественно.

– Я могу пользоваться презервативами, – вызвался Пол.

– Нет, ты не сможешь ими пользоваться, – сказала она. – Тебе это вряд ли понравится.

После этого Энни начала использовать многочисленные и необычные противозачаточные средства и временами он втайне молил Бога, чтобы эти методы не подействовали. Он хотел, чтобы она родила ему ребенка, который укрепил бы узы, уже существовавшие между ними.

Когда они вернулись в колледж, Пол переехал в ее общежитие, в комнату этажом ниже. Размеренность их летних отношений сохранилась и в Бостоне. Так продолжалось почти до конца года, до того момента, когда родители Энни получили из колледжа документы и обнаружили, что она по-прежнему специализируется на искусстве. Когда они позвонили ей в общежитие, чтобы высказать свое мнение по этому поводу, к телефону подошел Пол. Он некстати назвал себя, думая, что это кто-то из преподавателей Энни. Вечером Энни перезвонила им, и они уже были в настоящей ярости. Пол целый час присутствовал при этом скандале по телефону, который продолжился и после того, как он, уже не в состоянии слушать кроткие извинения Энни, покинул комнату. Через несколько часов ее мать позвонила снова. Она сказала, что у отца, вскоре после разговора с Энни, случился сердечный приступ. Сейчас он в больнице, и врачи не уверены, что он выживет.

Энни не позволила Полу поехать с ней домой, и ее не было целую неделю. Она не отвечала на его звонки. Впрочем, не факт, что ей передавали его сообщения.

Она вернулась в колледж совершенно изменившейся. Между ними появилась дистанция, которую она не осознавала, и поэтому он не мог ничего с этим поделать.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, Пол. Я с тобой, разве не так? Я разговариваю с тобой.

Они делали все тоже самое, что и раньше: разговаривали, ходили в кино, обедали в кафетерии, занимались любовью, но какая-то часть Энни была ему недоступна.

В конце концов однажды вечером уже незадолго до конца учебного года он остановил ее, когда она собиралась выйти из его комнаты.

– Я не отпущу тебя до тех пор, пока ты не скажешь, что происходит у тебя в голове. – Он усадил ее на кровать, а сам сел на стол, на достаточном расстоянии, чтобы она не смогла соблазнить его, пытаясь избежать разговора.

– Мой отец чуть не умер, Пол. – Она играла серебряным браслетом на запястье. – И все это случилось из-за меня: я его довела. И теперь неизвестно, сколько он проживет. Он очень слаб сейчас. Я не в силах видеть его таким. В больнице он много чего сказал мне. Сказал, что любит меня… Ну, не такими именно словами. И он сказал, что на всем свете для него нет ничего важнее меня. Он действительно это сказал. – Ее глаза затуманились. – Он сказал, что не понимает, почему я выбрала такую мелкую цель, что его это очень расстраивает. «Искусство – это хорошо, дорогая, но ты никогда не станешь Пикассо», – добавил он. Поэтому я собираюсь сменить специализацию и уже заполнила документы.

– Сменить на что?

– На биологию.

– Биологию? Это же тебя совершенно не интересует! Она пожала плечами.

– Мне кажется, я могу этим увлечься. И я получу необходимую подготовку, чтобы потом ухаживать за больными или, может быть, даже поступить на медицинский факультет. И тогда я смогу заниматься делом, которое позволит мне помогать людям. И мой отец сможет гордиться мной. – Она снова посмотрела на браслет. – Я собираюсь бросить все эти ювелирные украшения.

– Энни…

– Отец сказал, что ты пытаешься, используя меня, выкарабкаться наверх, но что в конце концов ты только утащишь меня за собой вниз.

Ему хотелось запустить чем-нибудь в стену.

– Ты веришь во всю эту чепуху?

– Конечно нет, но я чувствую себя так, будто убиваю его, Пол.

– Это он пытается убить тебя. Он пытается сделать из тебя бледную копию самого себя, черт бы его побрал со всеми потрохами.

Она зажала уши руками, и он сел рядом, обняв ее.

– Извини меня, – сказал он. – Послушай, когда ты встречаешься со своим отцом, он как будто гипнотизирует тебя. Проходит какое-то время, и ты снова становишься самой собой. Ты делаешься нормальной сама, и наши отношения тоже делаются нормальными. Этим летом мы снова поедем в Нью-Хоуп и…

Она покачала головой.

– Я не собираюсь этим летом в Нью-Хоуп. Он замер.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне нужно какое-то время побыть одной. Мне нужно все обдумать.

– Ты будешь со своими родителями? – Мысль о том, что она проведет с ними два месяца была для него невыносима. К концу лета они окончательно промоют ей мозги.

– Нет, – сказала она. – Я, наверное, отправлюсь путешествовать вдоль побережья. Отсюда – до Флориды.

– Что ты имеешь в виду: «Отсюда до Флориды?» С кем ты поедешь?

– Одна.

– Разве можно путешествовать одной? Что если у тебя сломается машина?

– Я поеду на попутках. Пол встал.

– Ты уже все спланировала? Ты думаешь об этом уже давно, а мне не сказала ни слова.

– Извини.

– Энни, я не могу все лето быть в разлуке с тобой.

– Может быть, это будет не так долго. Может быть, уже в первую неделю мне все станет ясно. И потом, я буду писать тебе каждый день.

Он поехал в Нью-Хоуп один. Играл в летнем театре, но неудачно. Это была первая роль в его жизни, которую он сыграл по-настоящему плохо. Поначалу Энни каждый день слала ему открытки из прибрежных городов: из штата Нью-Йорк, потом Нью-Джерси, Делавэр, Мэриленд. Она писала о море, пляжах, гротах, полностью исписывая небольшое пространство открыток, так что строчки наползали друг на друга и прочесть их можно было с трудом. Она писала, что встречает много интересных людей, и это тревожило его. Сколько среди этих людей было мужчин? Тем не менее, она подписывала открытки: «Я люблю тебя», – и он старался расслабиться, успокаивая себя тем, что она вернется отдохнувшей и свободной от влияния своего отца. Несколько раз в неделю по почте приходили коробочки, завернутые в коричневую бумагу, в которых он находил морских звезд, коньков, ракушки. Энни и ее подарки!

Но вдруг поток подарков и открыток прекратился. Он не находил себе места от беспокойства. Через пять дней, не получая ни единой строчки от нее, он позвонил ее родителям.

– Она решила остановиться на некоторое время в Северной Каролине, – ответила ее мать.

– Но… она писала мне почти каждый день, а потом перестала… и я просто думал… – Он поморщился, представляя себе торжествующую улыбку матери Энни на другом конце провода. – А где именно в Северной Каролине? – спросил он.

– Где-то на побережье. По-моему, это место называется Аутер-Бенкс.

Еще две недели прошли без единой строчки от Энни. Он был в ужасном состоянии. Когда он вставал утром с постели, его тело по-настоящему болело. Он не мог себе представить, что она его вот так оставит, полностью прервет с ним отношения. Он снова и снова перечитывал ее последнюю открытку, и «я люблю тебя» в конце казалось таким же искренним, как и в первой. Может быть, ее мать врала? Может быть, Энни в Бостоне? Может быть, она пишет ему каждый день, а ее мать перехватывает письма?

Потом Китти Хок принесла записку.

«Дорогой Пол.

Я тысячу раз мысленно писала это письмо, и оно никак у меня не получалось, но я не могу больше откладывать. Здесь я встретила одного человека. Его зовут Алек, и я полюбила его. Я не предполагала, что такое может случиться, пожалуйста, поверь мне. Уезжая из Бостонского колледжа, я думала только о тебе, но при этом осознавала, что наши отношения уже не те, что были раньше. Я все еще люблю тебя и думаю, что всегда буду любить. Именно ты научил меня, что получать – такая же неотъемлемая часть любви, как отдавать. О Боже, Пол, ты последний человек на свете, которому я хотела бы причинить боль. Сомневаюсь, что осенью я вернусь в Бостонский колледж. А также и в том, что мы когда-нибудь увидим друг друга снова. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня.

Энни»

Он было собрался поехать в Северную Каролину, найти ее и принудить вернуться, но понял, что не хочет получить ее на таких условиях. Его начало преследовать навязчивое желание что-нибудь с собой сделать. Каждый раз, когда он вечером ехал на машине, ему хотелось пересечь белую линию и выехать на встречную полосу, а иногда он часами сидел на кухне, пристально глядя на нож для разделки мяса и воображая, как рассекает им себе вены.

Он бросил театр и на весь остаток лета вернулся домой, где сестры кудахтали над ним, а родители пытались заставить есть. Они ухаживали за ним, как за больным, как за наркоманом, которого Лишили привычной отравы, каковым он, собственно говоря, и был. И все же он не мог слышать, как его сестры называли Энни двуличной сучкой.

В Бостонской колледж Пол вернулся ходячим трупом. Он попробовался на роль в пьесе, которую ставили студенты младших курсов, но Гарри Сондерс сказал, что это безжизненно, и взял кого-то другого на роль, которую, как было известно Полу, Гарри предназначал ему. Он вообще потерял интерес к игре в театре и перешел на отделение журналистики. В ноябре одна из подруг Энни сказала ему, что та вышла замуж за Алека О'Нейла в Северной Каролине. Пол предположил, что ирландец в глазах ее родителей предпочтительнее итальянца.

И в ее глазах тоже.