Оливия все время думала об Анни О’Нил. Навязчивые мысли не отпускали, и ей становилось только хуже. И теперь, когда она сидела в собственной гостиной и наблюдала за тем, как Пол и загорелый парень, нанятый им, выносят из дома коробки и ящики, Оливия ощущала, как эта одержимость поглощает ее душу.

Ей не хотелось присутствовать при том, как Пол будет вывозить свои вещи. Она не ожидала, что он займется этим так скоро, так внезапно. Но утром муж позвонил и сообщил, что одолжил у приятеля фургон и готов заняться переездом. Не будет ли Оливия возражать? Она ответила, что не будет, потому что ей хотелось увидеться с мужем. Она пользовалась любой возможностью встретиться с ним, хотя после каждой встречи чувствовала себя совершенно разбитой. Прошло чуть больше пяти месяцев после того, как Пол ушел из дома, а у нее все еще болело сердце, когда она видела его. Даже после того, как Пол встретился с юристом и подписал договор о долгосрочной аренде коттеджа в Саут-Нэгс-Хед, подальше от жены, Оливия все еще надеялась, что он опомнится.

Пол остановился под аркой, отделявшей гостиную от столовой, вынул платок из кармана шорт и вытер вспотевший лоб.

– Ты действительно не претендуешь на гарнитур из столовой? – спросил он.

Некоторое время назад он снял рубашку, и его торс блестел. Темно-русые волосы намокли от пота, и он отбросил их назад. Очки поблескивали в солнечном свете, падавшем из окна. Оливия почувствовала прилив желания, но посмотрела мимо мужа.

– Гарнитур твой, – ответила она, придерживая пальцем страницу журнала, который лежал у нее на коленях. – Он много лет принадлежал твоей семье.

– Но я знаю, что гарнитур тебе нравится.

Оливия подумала, что муж все-таки чувствует себя виноватым.

– Он должен остаться у тебя, – твердо сказала она.

Пол долго смотрел на нее, потом пробормотал:

– Мне жаль, Лив.

Она так часто слышала от него эти слова за последние несколько месяцев, что они потеряли для нее всякий смысл. Оливия увидела, как Пол берет два стула и несет их к двери.

Она сидела на диване словно приклеенная, боясь пройтись по дому и увидеть пустоту на месте тех вещей, которые забрал Пол. Как только он и его помощник уйдут, она соберется с силами, возьмет себя в руки и осмотрит дом. Медленно, внимательно. Это пойдет ей на пользу. Возможно, она осознает реальность происходящего и перестанет надеяться.

Пол вернулся в столовую. Оливия стояла на пороге и смотрела, как он и приехавший с ним парень переворачивают стол, отвинчивают ножки. Когда последний шуруп покинул свое гнездо, Пол встал и посмотрел на жену. Поправив очки в тонкой золотой оправе, он улыбнулся ей, но это ничего не значило. Просто нервное подергивание губ. Пол так и сохранил вид отрешенного от повседневности ученого сухаря, который привлек Оливию десять лет назад, когда он работал в «Вашингтон пост», а она в городской больнице.

Оливия подумала о том, что в ее власти мгновенно остановить происходящее. Она представила себе эту сцену. Достаточно ей произнести: «Я беременна», как Пол уронит ножку стола и уставится на нее. «Господи, Лив, почему ты раньше об этом молчала?» – воскликнет он. Может быть, эта новость выведет его из дурацкого ступора, в котором он пребывает после смерти Анни О’Нил. Но Оливия ничего ему не скажет. Она не хотела, чтобы он вернулся домой только из-за ребенка. Если ему суждено вернуться, то причиной этого должна быть любовь к ней. На меньшее Оливия не согласна.

Она налила себе имбирного эля и вернулась на диван в гостиной. Мужчины вынесли стол и погрузили в фургон. Оливия слышала, как Пол отправлял помощника перекусить.

– Встретимся в моем коттедже в два часа, – сказал Пол.

Он вернулся в дом, медленно прошел через кухню, заглянул в кабинет, в спальни, проверяя, не забыл ли взять что-то еще из своих вещей. Закончив обход, он сел в плетеное кресло напротив Оливии. В руках он держал тоненький томик своих стихов, опубликованный несколько лет назад под названием «Сладкое пришествие», и книгу, написанную ими в соавторстве, «Крушение «Восточного духа».

– Hу как твои дела? – поинтересовался Пол.

Оливия отпила эль.

– Работаю.

– Ты меня не удивила. – Его голос сочился сарказмом, но Пол спохватился и сказал намного мягче: – Это хорошо, я полагаю. Лучше, если тебе есть чем заняться.

– Я работаю волонтером в приюте для женщин в Мантео. – Оливия пристально вглядывалась в лицо Пола. Его выражение резко изменилось. Кровь отлила от щек, глаза за стеклами очков расширились. Он подался вперед:

– Зачем?

Оливия пожала плечами:

– Чтобы занять свободное время. Я работаю там пару вечеров в неделю. Им в самом деле нужна помощь. В таких местах инфекции распространяются как лесной пожар.

Сначала ей было нелегко там работать. Все говорили об Анни с таким же благоговением, как и Пол. Сделанные ею фотографии украшали стены, в каждом окне были созданные ею витражи, осыпавшие населяющих приют женщин и неугомонных детей веселыми цветными пятнами.

– Это мрачное место, Лив.

Она рассмеялась:

– Ты не забыл, что я работала в округе Колумбия?

– Ты не можешь предвидеть, что может случиться в подобном месте.

– Это не имеет значения.

Пол откинулся на спинку кресла, вздохнул. Оливия знала, что последние несколько недель он писал о процессе над Закари Пойнтером. Она не читала его статей. Ей не хотелось знать, как он станет при каждом удобном случае восхвалять Анни, не хотелось разделить его радость по поводу того, что Пойнтеру дали пожизненный срок.

– Послушай, – прервал ее размышления Пол. – Я давно хотел спросить тебя кое о чем. Только не сердись, ладно? То есть я хотел сказать, что твой ответ не повлияет на мое отношение к тебе. Ты ведь всего лишь человек, верно? – На его губах снова появилась быстрая, нервная улыбка. Он бездумно листал страницы сборника собственных стихотворений, а Оливия ждала, пока он заговорит. – Когда в ту ночь в операционной ты поняла, что перед тобой Анни, это повлияло на твое отношение к ней как к пациентке? – наконец спросил Пол. – Ты так же боролась за ее жизнь, как если бы это была любая другая женщина, или… – Он, наверное, заметил выражение ее лица, потому что тут же осекся.

Пальцы Оливии, обхватившие стакан с элем, побелели от напряжения. Она резко встала.

– Ублюдок!

Пол положил книги на низкий столик и подошел к ней, положил руку ей на локоть.

– Прости меня, Лив. Я был не прав. Только… я все время об этом думал. Если бы на твоем месте оказался я, я не уверен, сумел бы я…

Оливия вырвала руку:

– Тебе лучше уйти, Пол.

Он вернулся к столику, забрал книги и, не оглянувшись, вышел из дома. Когда за ним захлопнулась дверь, Оливия села. У нее ослабели ноги, она не могла заставить себя пройти по дому. Она поняла, насколько они с мужем далеки от примирения, раз он мог так о ней подумать. Но ведь и она сама не раз спрашивала себя об этом. Разве в самые мрачные минуты она не задавала себе тот же вопрос? Оливия знала ответ. Она приложила все силы, чтобы спасти Анни О’Нил. Этот случай оказался самым тяжелым за все годы практики, но Оливия сделала все, что могла, хотя горькая ирония происходящего не укрылась от ее внимания в ту минуту. Жизнь женщины, которую любил ее муж, в буквальном смысле слова была в руках Оливии.

Пол не скрывал от жены своего увлечения Анни, и поначалу именно поэтому Оливия чувствовала себя в безопасности. Она рассудила, что если бы Анни угрожала их браку, то муж никогда бы не стал настолько открыто говорить о своих чувствах. Все началось со статьи, которую он писал об Анни для «Морского пейзажа». Пол говорил о ней с искренним восхищением, но восхищение быстро превратилось в одержимость. Это напоминало болезнь.

Пол уверял Оливию, что Анни не отвечает на его чувства. Она едва помнила о его существовании. И все-таки он не мог говорить ни о ком и ни о чем другом. Оливия выслушивала длиннейшие рассказы о красоте Анни, о ее безграничной щедрости, очаровательной эксцентричности, невероятной энергии и необычайном таланте. Оливия слушала, делала вид, что ей интересно. Она говорила себе, что увлечение мужа скоро пройдет. Когда же этого не произошло, она очень мягко, тактично намекнула Полу, что он хватил через край. Нет, ответил он тогда. Оливия просто ничего не понимает.

Только когда Пол заговорил о детях Анни, Оливия почувствовала угрозу. Ее муж вырос в большой дружной семье, где, кроме него, было еще пятеро детей. Он жаждал обзавестись собственными малышами, и все медицинские исследования определили, что Оливия виновата в том, что их нет. Наконец, год назад, осенью, она сделала небольшую операцию, чтобы улучшить свою способность к зачатию, но было уже слишком поздно. Даже в больнице, сидя у постели Оливии и держа ее за руку после операции, Пол говорил об Анни. Однажды она стала донором, отдала свой костный мозг, рассказывал он. «Ты можешь себе это представить? – восторженно спрашивал он. – Рисковать собой, лечь на операцию, чтобы спасти жизнь совершенно незнакомого человека?»

«Да, Пол, ты меня убедил. – В тот раз Оливия впервые рассердилась. – Она святая».

После этого муж перестал говорить с ней об Анни, что встревожило Оливию гораздо больше. Она понимала по его насупленному молчанию, что Анни по-прежнему не выходит у него из головы. Пол плохо спал, похудел. За столом он просто гонял куски по тарелке, погруженный в свои мысли. Он невпопад отвечал на вопросы, все время терял ключи от машины, бумажник. Когда они занимались любовью – это были редкие попытки зачать ребенка, – Пол оставался таким далеким. И как бы ни были близки их тела, она ощущала разделявшую их пропасть, которую не помогали преодолеть ни ее слова, ни ее ласки.

Тогда Оливия напрямую спросила Пола, спит ли он с Анни. И он не сумел скрыть своего разочарования, когда ответил, что не спит. «Она без ума от своего мужа и дорожит своим браком», – мрачно заявил Пол, и Оливия сразу же поняла, что ее муж браком с ней не дорожит. Судя по всему, платонический характер отношений устраивал Анни, но никак не Пола.

Расставшись с Оливией после смерти Анни, Пол снял жилье недалеко от редакции. Он написал Оливии длинное письмо, извинялся, говорил, что не может разобраться в своих чувствах. Он понимал, что не может теперь получить Анни, но общение с ней показало ему, чего ему не хватало в отношениях с Оливией. Самоуважение, которое Оливия собирала по крохам, долго лелеяла, разлетелось в пух и прах после того, как она прочитала послание мужа.

Следующие несколько месяцев они изредка виделись, когда Пол заезжал, чтобы забрать что-то из вещей. Одежду, инструменты, компьютер. Оливия не сводила глаз с его рук, когда он заворачивал, паковал, увязывал, выносил. Она скучала по его прикосновениям и даже начала ходить раз в неделю на массаж, только бы ощущать чьи-то руки на своей коже.

Пол вел себя дружелюбно, изредка даже улыбался, когда говорил с ней. Оливия цеплялась за это, надеялась, что его улыбка означает, что для них еще не все потеряно, что ей удастся восстановить их отношения, но Пол ни разу не дал ей для этого возможности. Он никогда не задерживался в доме дольше, чем требовалось, если не считать единственного вечера в апреле. Тогда Оливия забыла о стыдливости и упросила его остаться. Он неохотно согласился, а потом она едва не умерла, увидев чувство сожаления в его глазах.

Что стало с человеком, за которого она выходила замуж, который написал томик стихов, посвященных ей, помог справиться с прошлым, заставил ее впервые за долгие годы почувствовать себя в безопасности? Когда-то Пол занимался с ней любовью так, словно не мог представить никого другого на ее месте. Тот Пол еще не встретился с Анни О’Нил.

Оливия хотела, чтобы тот, прежний, Пол вернулся. Она нуждалась в нем.

И вот теперь она стояла у окна в гостиной, спиной к зияющим пустым местам, которые предстояло чем-то заполнить, и смотрела, как мебельный фургон исчезает за дюнами. Они сотни раз занимались любовью, но почему силы природы помогли ей забеременеть именно в ту апрельскую ночь?

Она вдруг почувствовала, как растерянность сменяется решимостью. Как и в комнате у нее за спиной, в ней самой тоже были пустые места. Она заполнит их теми качествами, которые привлекли мужа к Анни. Но сначала ей необходимо узнать, что это были за качества. Она поддалась мгновенному импульсу, пошла работать в приют для женщин. Ничто не остановит ее, она выяснит, чего ей не хватает. Она должна признать очевидное. Одержимость Пола, которую он испытывал к Анни О’Нил, стала ее собственной.