Когда Иден добралась до его тесной комнатки, было уже почти темно. Мгла висела над лесом, в воздухе не было слышно ни скрипа, ни шороха. Стояла леденящая кровь тишина. Иден стало жутковато. Она повесила корзину с провиантом на руку и постучала в дверь.

Никто не открыл и она постучала снова. Грузовик Бена стоял неподалеку, значит, он дома. Иден вспомнила про валиум в ванной и взялась за ручку, та повернулась, дверь оказалась открытой.

Бен окинул ее безразличным взглядом, будто не был ни рад, ни удивлен ее приходу. На нем была все та же тенниска, что и раньше.

– Можно войти? – Он встал, Иден уловила слабый, специфический запах виски. В комнате было темно, слабый свет шел лишь из приоткрытой двери. У Бена было совершенно каменное выражение лица, так хорошо знакомое ей самой.

– Я волновалась за тебя, – сказала она.

– Но я не нуждаюсь в твоем сочувствии.

– Кайл и Лу не считают тебя виновным.

– Замечательно, – со злостью процедил он.

– Бен, – начала Иден, взяв в руку откупоренную бутылку виски, но не закончила, – мне нужно в ванную, можно?

– Пожалуйста.

Валиум был не тронут. Она пересчитала пилюли. Двадцать. Ровно столько, сколько было.

– Я принесла с собой кое-что из еды. Ты наверняка еще ничего не ел.

Он взял бутылку и сел, прислонившись к стене.

– Чего ты пришла? – спросил он.

Иден отняла у него бутылку, заткнула пробкой и поставила на столик:

– Я хочу выслушать твою точку зрения.

– Какое право ты имеешь приходить сюда, запрещать мне пить, копаться в моей душе? Сделай это, сделай то, Бен! Принесешь мне аленький цветочек, тогда поверю!!

Иден спокойно ответила.

– Мне необходимо поверить тебе. Я доверяю тебе. Я дала волю своим чувствам, когда встретила тебя, ты разбудил во мне что-то такое, понимаешь? Вот уже долгое время я никому не позволяла этого.

– А я-то надеялся на чудо, – Бен теребил бело-голубое одеяло, – думал ты скажешь мне: «Бен, я знаю, ты не мог этого сделать, ты не способен».

Иден присела на край кровати:

– Пожалуйста, расскажи мне все по порядку, Бен. Докажи мне, что ты не виноват!

Бен зло усмехнулся.

– Я не смог убедить в этом даже моего адвоката.

– Но у меня больше оснований верить тебе, чем у твоего адвоката. Слуги закона призваны все подвергать сомнению.

– У Шарон, как ни у кого другого, были основания поверить мне, но даже она…, – Бен покачал головой.

– И она тоже?

Бен закрыл лицо руками.

– Я никогда не мог понять Шарон. Я жалел ее. Я знаю, она любила меня и в глубине души, наверное, верила в мою невиновность. В качестве свидетеля на суде она говорила обо мне только хорошее. Но все это пресекалось и выворачивалось наизнанку «знатоками». В общем, они добились того, чтобы сделать из меня последнего извращенца. Улики были слишком очевидны. Я сам уже наполовину согласился (какой у меня еще был выбор?). Так что Шарон нельзя ни в чем винить, не она подвела меня под виселицу.

«А ведь он был действительно счастлив в браке», – подумала Иден. Он до сих пор говорил о ней с любовью.

– Расскажи мне все, – Иден подвинулась ближе к нему, теперь она различала в темноте очертания его носа, белки глаз.

И он начал рассказывать.

Он описал ей изменения в поведении Блисс, его подозрения насчет молодого человека с бегающими глазами. Ему тяжело давались слова. Он часто останавливался, делал большие паузы.

– Я чувствую, что гораздо больше виноват в том, что мы с Шарон не придавали значения тому, что ее воспитательнице сразу же бросилось в глаза. Например, мастурбация. Мы думали, что не стоит из этого раздувать проблему. Как бы ты поступила, если бы Кэсси начала заниматься самоудовлетворением каждый день?

– Как и ты, думаю. Даже не знаю, Кэсси вроде бы никогда этим не занималась, насколько мне известно.

– Воспитательница выудила у Блисс, что якобы я лазил ей туда пальцем. Вот и все. Меня арестовали, потом отпустили под залог, несколько месяцев до суда я жил у брата и его жены. Мне не было разрешено видеть дочь вообще. Сначала я думал, что ей это, наверное, приснилось. Иногда я укутывал ее и прижимал к себе, читал перед сном какую-нибудь сказку.

– Может это была подлая шутка ее воспитательницы?

– Хорошо, если бы было так. Но она умная женщина, думаю, она знала, с чем имеет дело и была осторожна и внимательна с фактами и заявлениями. У них в детском саду были занятия на тему «Плохое и хорошее обращение с детьми». Может, Блисс что-то напутала. Просто решила, что это произошло с ней, а ничего и не случилось. Но, не дай Бог, если ее действительно соблазнили; а я все больше склоняюсь к этой мысли. Понимаешь, она смогла воспроизвести все в таких деталях. Вот что она в конце концов рассказала работникам из службы защиты детей: несколько раз – они полагали, что это было не раз, однако, не больше, чем два или три – Блисс просыпалась среди ночи, и ее папочка ложился рядом с ней, крепко обнимая ее и гладя по спине. Он расстегивал пижаму и… Он говорил, что ей будет приятно, что он делает так и маме тоже, и маме это нравится. Он говорил, что это – секрет, который она никому не должна выдавать. Еще она сказала, что боялась, и что ей было больно.

Бен посмотрел в окно. Стояла тишина. У Иден бешено стучало сердце. Она опять вспомнила прошедшую ночь.

Он такой страстный любовник. Она сидит рука об руку с этим человеком. Кайл и Лу верят ему, конечно, потому что знают его очень долго.

– Бен, – сказала Иден, – мне с трудом верится, что четырехлетний ребенок мог такое выдумать.

– Согласен. Такое трудно вообразить. Она говорила, что было темно, и самого мужчину она никогда не видела, потому что он все время стоял сзади. А она называла его папочкой, и он отзывался. Может быть, это случилось где-то в другом месте, а она спутала и решила, что в ее собственной комнате. Или может, превратив мужчину в меня, она не так боялась. Ночи напролет я ломал голову над тем, что же произошло. И до сих пор ломаю.

– А кто еще мог бы это сделать?

– Не имею понятия. Все попадали под мое подозрение, рано или поздно. Даже мой брат Сэм, даже мой лучший друг Алекс, даже больной раком отец Шарон. Тот молодой человек с бегающими глазами был главным кандидатом. Но почему она свалила все на меня? Почему она сказала, что все произошло в ее комнате? Если только не он велел ей так говорить… – Бен вздохнул. – Иден, это сведет меня с ума. Все эти полтора года я провел, пытаясь вычислить, кто это мог быть. Но если бы мне это и удалось, меня бы все равно не стали слушать…, – он хлопнул себя по бедру. – Они не дают мне поговорить с ней, понимаешь? Мне надо лишь несколько минут, и я бы все понял.

– Бен… может ты ходил во сне или…

– Нет, черт возьми, я не мог ходить во сне! – В его голосе отчетливо звучала злоба.

– Прости.

– Пустяки, ты же хотела все услышать. По мере того, как раскручивалось судебное разбирательство, я чувствовал, как меня начинают ненавидеть. Присяжные заседатели, люди в зале суда, меня осуждала вся общественность. Новость быстро подхватили газеты. Каждая собака считала меня подонком и извращенцем.

И все с нетерпением ждали, когда же Блисс будет давать показания в суде. Я не мог представить ее стоящей на свидетельском месте в огромном зале, ей едва исполнилось четыре года, но они считали, что она понимает, где граница между правдой и ложью. Она, моя собственная дочь, вела меня на эшафот. Мне становилось плохо, когда я представлял как она будет стоять, испуганная, перед огромной толпой народа, отвечая на вопросы взрослого ничтожества. Я знал, что собирается сделать мой адвокат Барбара, когда придет ее очередь задавать вопросы. Она уговаривала меня не волноваться, она собьет Блисс с толку, запутает ее. Но они собирались трепать нервы моей маленькой дочке, а я бы не пережил этого.

– Кайл сказал, что ты признал себя виновным.

– Да, это так, – Бен засмеялся, – под влиянием, так сказать, временного безумия. Я тогда не осознавал, как серьезно положение вещей. Люди твердили мне, что я здорово вляпался, но я знал, что не виноват и верил, что рано или поздно до правды докопаются и оставят меня в покое. Моя судьба меня волновала меньше. Я боялся за Блисс. Настал день Блисс давать показания в суде. Сидя рядом с Барбарой, я чувствовал, что теряю рассудок. Шарон сидела у противоположной стены. Блисс вела за руку женщина из службы защиты детей. Она крепко прижимала к груди замусоленную обезьянку, которую таскала с собой повсюду. Она казалась совсем крошечной, хотя ее всегда считали высокой для девочки ее возраста. Но она выглядела невероятно маленькой по сравнению с огромной кафедрой для свидетелей, среди всех этих взрослых. Иден, когда я смотрел на нее, мое сердце обливалось кровью! Я не видел ее уже несколько месяцев. Она осмотрелась и просияла, заметив меня. Она помахала мне своей ручонкой и показала меня женщине, которая вела ее, со словами: «А это мой папочка!» – Бен сидел неподвижно некоторое время, наконец попросил: – Будь добра, верни мне бутылку.

Она подала ему виски. Он откупорил крышку, но потом опять закрыл ее, не сделав ни глотка.

– Я чувствовал, что сойду с ума, если мне придется сидеть там все время, пока ее будут допрашивать. Поэтому я признал себя виновным. Я сказал, что на самом деле не виноват, но не хочу трепать нервы своей дочери.

В зале все заполошились, но меня это не волновало. Я хотел одного: чтобы ее увели. И в тот момент я не думал о последствиях. После разговора с Барбарой, я отказался от показаний, но было уже слишком поздно. Судья отклонил просьбу Барбары отдать дело на пересуд. Он попросил присяжных заседателей не брать в расчет мою, как он выразился, «выходку». Они, естественно, не пожелали закрыть глаза на мое заявление.

Суд продолжался без Блисс. Она была такая хорошенькая маленькая девочка, не лишенная, однако, чувства собственного достоинства, чего не увидишь в других детях. В нее были влюблены все поголовно. И никому и в голову не пришло предположить, что она все это выдумала. Я и сам, будь на их месте, осудил бы меня. Очень уж очевидно было, что ее кто-то обидел, и я оказался единственным возможным кандидатом на эту роль. Вот что меня совершенно убивает. Если что-то на самом деле случилось, значит, есть еще один, кто знает наверняка о моей невиновности, но он не собирается честно во всем признаться. Да и найдется ли такой дурак, который пожелает рубить сук, на котором сидит и искать неприятностей на свою шею? А он, может быть, сейчас где-то рядом с моей дочерью. Это сводит меня с ума. Блисс уже никто не защитит, так как все думают, что виновник найден и наказан. Я обращался в службы социальной безопасности, просил их вести за ней наблюдение, но мне сказали, что инцидент исчерпан.

– Ты так и не видел Блисс ни разу после суда?

– Да, прошел целый год. Барбара сказала, что если я соглашусь посещать специальные занятия с психологом, то мне разрешат видеться с ней под надзором. Я пошел к психологу, но это была обычная ловушка. Я сказал, что не виновен, она ответила «хорошо», а потом прибавила, что пока я не признаюсь ей и, в первую очередь, самому себе в содеянном, она ничем не сможет мне помочь. Блисс я увидеть так и не смог. Они заявили, что я представляю опасность для ребенка, – Бен рассмеялся, – подумать только! Я представляю для нее опасность! Потом меня посадили в тюрьму и сказали, что я не имею права общаться с дочерью до достижения ею совершеннолетия, то есть до восемнадцать лет.

– Боже мой, Бен, боже мой…

Он встал и поставил виски на стол.

– Иногда я просыпаюсь и думаю, догадывается ли она, почему не видит меня. А может быть, она считает, что я ушел, потому что больше ее не люблю?

– Ей, наверное, все объяснили.

– Да. Они сказали: вы больше не видитесь с папочкой, потому что он обидел тебя.

Он был невинен. Иден встала и обняла его.

Она знала, это был не тот человек, с которым она провела прошлую ночь. Это был другой, но не был опасен. Она наклонилась к нему:

– Бен, я хочу остаться у тебя на ночь.

– Думаю, ты выбрала не самый подходящий момент для занятий любовью. Весь этот разговор, он скверно на меня подействовал. Меня иногда угнетают воспоминания прошлых лет. Видишь ли, моя половая жизнь была изучена до мелочей, исследована под микроскопом. Но это не помогло доказать мою невиновность. Меня до сих пор не оставляет чувство, что у меня и вправду какие-то сексуальные отклонения, что со мной что-то не в порядке. Сам не знаю, как я смог этой ночью.

– У тебя превосходно получилось, должна тебе сказать.

Он посмотрел на Иден и нежно дотронулся до ее руки.

– Мне очень хотелось услышать это от тебя. Но я не прощу себе, если не оправдаю твоих ожиданий. Поэтому лучше не думай об этом.

– Мне ничего не надо, Бен. Я просто хочу быть с тобой рядом.

Бен молча ел принесенный Иден ужин. И ей не хотелось прерывать эту тишину. Она сделала ему бутерброд, порезала персик, прибралась на кухне, пока он был в душе. Потом они как ни в чем не бывало болтали о Кайле и Лу, о раскопках, о сценарии, будто его судимость была делом давно минувших дней. И только когда Иден уже почти уснула, он набрался смелости и спросил у нее:

– Ты мне веришь, Иден?

Она вздохнула и приподнялась, опершись на руку, чтобы видеть его глаза.

– А как ты думаешь? Почему же тогда я здесь, рядом с тобой? Но одну вещь я никак не могу выкинуть из головы, она прямо-таки не дает мне покоя.

– Что же?

– То, что ты признал себя виновным! Я уверена, что люблю Кэсси не меньше, чем ты Блисс. Но я никогда не сказала бы, что виновата, если бы это была неправда.

Бен кивнул и обнял ее за плечи.

– Согласен. Там, где правит разум, молчит сердце. Иден заснула. Дыхание ее стало тише и медленней, ее рука, лежавшая у него на животе, отяжелела. Он опять вспоминал суд, который вымотал столько сил. Сейчас у него перед глазами стояла Блисс, идущая по залу суда. С тех пор он ее не видел.

Ей подставили то ли табурет, то ли тумбочку, чтобы было повыше, и она забралась на свидетельскую кафедру, прижимая к себе обезьянку, которую ей давно подарили Сэм и Джен. Когда к воротничку прикрепили микрофон, прокурор спросил, как ее имя.

– Блисс Азондер, – она никогда не могла выговорить «я» в своей фамилии. В зале стояла тишина. Впервые за время суда. Кто-то кашлянул.

Прокурор продолжал задавать вопросы. Блисс отчаянно старалась угодить ему. Кто-то, видимо, объяснил ей всю ответственность этой миссии. И вдруг какой-то легкий вопрос смутил ее. Бен даже со своего места заметил, как она испугалась. Он наклонился к Барбаре.

– Я не могу это видеть, – сказал он.

– Тише, – Барбара лишь ободряюще похлопала его прохладной рукой.

– Нет, я серьезно, – пот градом катился с Бена, он достал платок и вытер лоб и подбородок, – останови это. Я скажу, что виноват. Только убери ее с кафедры.

– Но с ней все нормально, Бен. Она… Он встал.

– Ваша честь, – обратился он к судье, – я невиновен в том, что на меня повесили, но я признаю себя виновным ради того, чтобы вы прекратили допрашивать мою дочь.

Судья Стивенс уставился на Бена, а Барбара вскочила с места:

– Я прошу перерыва, Ваша честь.

– Неплохая идея, – согласился судья. Ему был 61 год, его собственную дочь изнасиловали совсем ребенком, и это преступление наложило отпечаток на всю его последующую жизнь. – И, пожалуйста, пусть ваш клиент посерьезней относится к тому, что говорит.

– Мне не нужен перерыв, – запротестовал Бен, – все кончено. Я хочу, чтобы все кончилось, – его руки, лежащие на столе, бешено дрожали. Блисс была перепугана.

– Папочка? – сказала она в микрофон.

Бен тяжело и прерывисто дышал. Он наблюдал, как Шарон пробивается через толпу, чтобы забрать Блисс, потом она взяла дочь на руки и унесла, и он почувствовал громадное облегчение, что для нее кончился весь этот кошмар. Он подумал: «Все позади, девочка моя. Тебе больше не придется иметь дело со всей этой мерзостью и грязью».

– Бен? С тобой все в порядке? – он вспомнил, что рядом Иден.

Он обнял ее. На ней была одна из его футболок.

– Я хочу, чтобы ты поняла, почему я признал себя виновным, – он перевернулся на спину, продолжая держать ее в своих объятиях. Когда мне было 5, а брату 7, у нас был гувернер Рэнди. Он приходил к нам по крайней мере раз в неделю. Время от времени он водил нас в ванную и заставлял… делать вещи, которых мы вовсе не хотели, понимаешь? Он пригрозил, что если мы кому расскажем – даже друг другу – он убьет нашу маму. Поэтому я никогда не рассказывал об этом Сэму, хотя был уверен, что то же самое Рэнди требовал и от него. А ночью, после очередного посещения Рэнди, меня всегда рвало час или два, – Бен рассмеялся, – а родители меня спрашивали: «Рэнди опять угощал тебя леденцом или еще чем-нибудь?» И в конце концов я рассказал лишь ничтожную долю из того, чем мы занимались в ванне, в надежде, что за это Рэнди не станет убивать мою мать. Но родители мне не поверили, потому что Рэнди был такой приятный молодой человек из вполне приличной семьи. Они спросили об этом Сэма, но Сэм настолько перепугался, что сказал, что не имеет ни малейшего представления, о чем это я там толкую. Но здоровье мое ухудшалось, и в конце концов родители…

Потом полиция. Я плохо помню, что было вчера, но тот день запомнил на всю жизнь. Куча вопросов. А я сто раз менял показания, запутываясь в собственном вранье. Просто я боялся, что, если выложу им все напрямик, Рэнди непременно что-нибудь сделает с матерью. А когда я наконец перестал врать, то мне уже никто не поверил. А Рэнди, встречая меня на улице, не упускал случая, чтобы подразнить или посмеяться надо мной. По ночам я часто просыпался и спал в коридоре, под дверью родительской спальни. Я думал, что таким образом смогу защитить мать, если за ней придет Рэнди.

Иден молчала, лишь теснее придвинулась к Бену и уткнулась носом в его плечо.

– Меня засыпали вопросами, – продолжал он, – а оставили в покое, когда я от страха чуть не лишился рассудка. Я прекрасно помню, как тогда себя чувствовал. Поэтому я не хотел, чтобы Блисс пережила то же самое. Ей и так уже задали достаточно вопросов. Но, что действительно нагнетало на меня страху, это то, что мне пришлось пройти вместе с ней все эти семь кругов ада, я ставил себя на ее место и вместе с ней переживал все заново. Поэтому, думаю, я волновался не только за нее, но, отчасти, и за себя.

Бен погладил Иден по голове.

– Только ты и Шарон знают о Рэнди. Даже с Сэмом я никогда не говорил на эту тему.

– Шарон знала о Рэнди и все равно тебе не верила?

– Понимаешь, к тому времени, как мне пришлось признать свою вину на суде, в наших отношениях уже была брешь, а наша любовная лодка уже дала трещину. Плюс Шарон где-то вычитала, что те мужчины, которых в детстве обольстили, имеют больше шансов во взрослом возрасте сами стать обольстителями. Мой же собственный опыт оказал на меня прямо противоположное воздействие. Я бы никогда не поступил с ребенком так, как в детстве поступили со мной. Никогда!

Иден села и прислонилась спиной к стене.

– Да, тяжелая тебе выпала участь, нелегко пришлось в жизни.

Он рассмеялся.

– Ты наверняка думаешь, что я сейчас изрядно подвыпил, но, Иден, – он хитро прищурился, – с пяти до тридцати семи во мне было энергии, хоть отбавляй.

Иден улыбнулась, прижала к губам его руки.

– Завтра утром я позвоню Майклу. Мне надо сказать ему, что я встретила другого человека, – она наклонилась и чмокнула его в щеку, – я скажу ему, что влюбилась, и влюбилась надежно и основательно.