Впереди шел «ягуар» низкой посадки. Обогнув холм, он сбросил скорость, чтобы я не задохнулся гранитной пылью на плохо вымощенном участке дороги у въезда в Беспечную Долину. По-моему, этот участок нарочно оставили в таком виде, чтобы отвадить воскресных туристов, избалованных ездой по гладеньким супершоссе. Мелькнул яркий шарф и огромные черные очки. Мне небрежно — по-соседски — помахали рукой. Потом облако пыли осело на обочине, прибавив еще один слой к белому налету, покрывавшему кустарник и выжженную траву.

Затем я обогнул гранитный склон, начался нормальный асфальт, и все вокруг стало чистенькое и ухоженное. У дороги толпились дубы, словно им было любопытно поглядеть на проезжающих, под ними попрыгивали воробьи с розовыми головками и клевали что-то такое, что станет клевать только воробей.

Потом пошли тополя. Эвкалиптов не было. Потом густая рощица южных кленов, из-за которых выглядывал белый дом. Потом девушка, которая вела под уздцы лошадь. На девушке были джинсы и яркая рубашка, и она жевала веточку.

У лошади был разгоряченный вид, но не взмыленный, и хозяйка ласково с ней ворковала. За каменной оградой садовник вел газонокосилку по огромной волнистой лужайке. Вдали красовался внушительный особняк колониальной архитектуры. Где-то играли на рояле упражнения для левой руки.

Потом все это осталось позади, ярко блеснуло озеро, и я начал всматриваться в номера на столбиках у ворот. Дом Уэйдов я видел только раз в темноте. При дневном свете он казался не таким большим. Возле дома было полно машин, поэтому я остановился на обочине и пошел пешком. Дверь открыл дворецкий-мексиканец в белой куртке. Это был стройный, красивый мексиканец, куртка сидела на нем элегантно, похоже было, что он получает полсотни в неделю, не изнуряя себя трудом.

Он сказал:

— Buenas tardes, Senor, — и ухмыльнулся, словно удачно пошутил. — Su nombre de Usted, por favor?

— Марло, — ответил я, — чего ты выламываешься, Кэнди? Мы с тобой разговаривали по телефону, забыл?

Он снова усмехнулся, и я вошел. Шла обычная вечеринка с коктейлями — все говорят слишком громко, никто никого не слушает, хлещут выпивку напропалую, глаза блестят, лица румяные, или бледные, или потные, смотря, кто сколько принял и сколько может выдержать. Рядом со мной сразу возникла Эйлин Уэйд в чем-то светло-голубом, что ее отнюдь не портило. Казалось, что стакан она держит в руке просто для порядка.

— Как я рада, что вы пришли, — церемонно произнесла она. — Роджер ждет вас у себя в кабинете. Ненавидит вечеринки. Он работает.

— При таком бедламе?

— Это ему не мешает. Кэнди подаст вам выпить — или, может быть, хотите сами пойти к бару?

— Хочу сам, — сказал я. — Простите за тот вечер. — Она улыбнулась.

— По-моему, вы уже извинились. Это пустяки.

— Никакие не пустяки.

Улыбка исчезла у нее с лица, едва она, кивнув, отвернулась и отошла. В углу, возле огромных стеклянных дверей, я углядел бар. Передвижной, на колесиках. Я двинулся к нему, стараясь ни на кого не налететь, и тут кто-то сказал:

— О, да это м-р Марло.

Я обернулся и увидел м-с Лоринг. Она сидела на диване рядом с чопорным мужчиной в очках без оправы и с козлиной бородкой, похожей на след от сажи.

У нее был скучающий вид. Он сидел молча, скрестив руки, и хмурился в пространство.

Я подошел. Она улыбнулась и протянула мне руку.

— Это мой муж, доктор Лоринг. Эдвард, это м-р Филип Марло.

Парень с бородкой мельком глянул на меня и еле заметно кивнул. Других движений не произвел. Видимо, экономил энергию для более важных дел.

— Эдвард очень устал, — сказала Линда Лоринг. — Эдвард всегда очень устает.

— С врачами это бывает, — заметил я. — Принести вам что-нибудь выпить, м-с Лоринг? Или вам, доктор?

— Ей уже хватает, — изрек он, ни на кого не глядя. — Я не пью. Чем больше смотрю на пьющих, тем больше этому радуюсь.

— Вернись, малютка Шеба, — мечтательно произнесла м-с Лоринг.

Резко повернувшись, он угрюмо посмотрел на нее. Я ретировался в направлении бара. В обществе мужа Линда Лоринг казалась другим человеком. В голосе и выражении лица сквозила язвительность, которой в недавнем нашем разговоре я не чувствовал, хотя она и злилась.

У бара стоял Кэнди. Спросил, что я желаю выпить.

— Пока ничего, спасибо. Меня просил зайти м-р Уэйд.

— Es muy occupado. Senor. Очень занят. — Я решил, что любовь к Кэнди мне не грозит. Я молча взглянул на него, и он тут же добавил: — Но я иду посмотреть. De pronto, Senor. — Он осторожно пробрался сквозь толпу и моментально вернулся.

— О'кей, приятель, пошли, — бодро пригласил он.

Я последовал за ним в глубину дома. Он открыл дверь. Я вошел, он прикрыл ее за мной, и шум сразу затих. Комната была угловая — большая, тихая, прохладная. За стеклянной дверью виднелись розовые кусты, в окне сбоку установлен кондиционер. С порога было видно озеро и Уэйд — он растянулся на длинном кожаном диване. На солидном письменном столе светлого дерева стояла пишущая машинка, рядом с ней — стопа желтой бумаги.

— Молодец, что пришли, Марло, — протянул он лениво. — Располагайтесь. Пропустили уже глоток-другой?

— Нет еще. — Я сел и посмотрел на него. На вид он был еще бледный и потрепанный. — Как ваша работа?

— Прекрасно, только утомляюсь быстро. Жалко, что после четырехдневного запоя так паршиво себя чувствуешь. Иногда в это время лучше всего пишется. В нашем деле стоит заклиниться от напряжения — и конец, ничего не выходит.

Главное, чтоб легко работалось — тогда получается. Все, кто говорит наоборот, врут, как сивый мерин.

— Может быть, это зависит от человека, — заметил я. — Флоберу нелегко работалось, а писал он прилично.

— О'кей, — сказал Уэйд и сел. — Значит, Флобера читаете, значит, вы интеллектуал, критик, ценитель литературы. — Он потер лоб. — Я завязал, и это омерзительно. Мне противен любой человек со стаканом в руке. Надо идти туда и улыбаться всем этим гнусным гадам. Все они знают, что я алкоголик.

Всем интересно, что же я пытаюсь утопить в вине. Какая-то фрейдистская сволочь объяснила, что пьянство — это способ спастись бегством. Любой десятилетний ребенок это знает. Если бы у меня, боже избави, был десятилетний сын, он бы спрашивал: «Папочка, от чего ты бежишь, когда напиваешься?»

— Я так понял, что у вас это недавно началось, — сказал я.

— Просто в последнее время хуже стало, но выпить всегда был не дурак. В молодости легче отходишь. А когда уже за сорок, тут дело другое.

Я откинулся и закурил.

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— А вы как думаете — от чего я убегаю, Марло?

— Понятия не имею. Информации недостаточно. Кроме того, все от чего-нибудь убегают.

— Но не все напиваются. А вы от чего убегаете? От своей молодости, или от угрызений совести, или от сознания, что вы мелкий деятель мелкого бизнеса?

— Понятно, — сказал я. — Вам нужно кого-то оскорбить. Давайте, старина, не стесняйтесь. Когда будет больно, я скажу.

Он усмехнулся и взъерошил короткие вьющиеся волосы. Затем ткнул себя пальцем в грудь.

— Полюбуйтесь на мелкого деятеля мелкого бизнеса, Марло. Все писатели — подонки, а я самый подонистый. Я написал двенадцать бестселлеров, и если удастся закончить этот бред, что лежит на столе, возможно, будет и тринадцатый. И ни один из них не стоит пороха, которым надо бы их всех взорвать к чертовой матери. У меня прелестный дом в весьма респектабельном районе, где хозяин весьма респектабельный мультимиллионер. У меня прелестная жена, которая меня любит, и прелестный издатель, который меня любит, а сам я люблю себя больше всех. Я эгоист, сукин сын, шлюха или сутенер от литературы — что вам больше нравится — отъявленный мерзавец. Итак, чем вы можете мне помочь?

— А чем надо?

— Почему вы не обижаетесь?

— На что обижаться-то? Просто слушаю, до чего вы себя ненавидите. Это скучно, но для меня не оскорбительно.

Он хрипло засмеялся.

— Вы мне нравитесь, — сообщил он. — Давайте выпьем.

— Здесь не буду, дружище. Я вам не пара. Не желаю смотреть, как вы развяжете. Помешать вам нельзя, но и помогать я не обязан.

Он встал.

— Не обязательно пить здесь. Пошли туда. Полюбуемся на избранное общество, в котором приходится вращаться, когда разбогател и переехал к ним поближе.

— Ладно вам, — сказал я. — Бросьте это. Кончайте. Они такие же, как все.

— Ага, — упрямо продолжал он. — Вот в этом-то беда. Кому они нужны такие? Высший класс здешних мест, а чем они лучше шоферни, которая хлещет дешевый виски? Даже хуже.

— Кончайте, — повторил я. — Хотите накачаться — давайте. Но не вымещайте это на других, которые тоже зашибают, но при этом не отлеживаются у д-ра Верингера и не сбрасывают в чокнутом виде своих жен с лестницы.

— Ага, — произнес он и внезапно сделался спокоен и задумчив. — Вы прошли испытание, дружище. Не хотите здесь пожить немножко? Большую пользу бы мне принесли просто своим присутствием.

— Не понимаю, какую.

— Зато я понимаю. Просто чтоб вы были здесь. Тысяча в месяц вас заинтересует? Я зверею, когда напиваюсь. Не хочу звереть. Не хочу напиваться.

— Я вам помешать не смогу.

— Поживите месяца три. Я бы кончил проклятую книгу и уехал отдыхать куда-нибудь подальше. Залег бы в горах Швейцарии и очистился душой и телом.

— Книгу? Вам так деньги нужны?

— Нет. Просто раз начал, надо закончить. Иначе мне крышка. Я вас как друга прошу. Для Леннокса вы не то сделали.

Я встал, подошел к нему вплотную и взглянул в упор ему в глаза.

— Я Леннокса довел до смерти, мистер. Его из-за меня убили.

— Чушь. Не сентиментальничайте, Марло. — Он провел рукой по горлу. — У меня эти чувствительные барышни вот где сидят.

— Чувствительные? — спросил я. — Или просто добрые?

Он отступил и наткнулся на край дивана, но удержался на ногах.

— А ну вас к черту, — сказал он ровным голосом. — Нет, так нет. Вы-то тут ни при чем. Просто мне нужно кое-что узнать, до зарезу нужно. Вы не знаете, что это, да, может, я и сам не знаю. Но что-то есть, точно, и мне это нужно узнать.

— Про кого? Про вашу жену? — Он выпятил губу, потом прикусил.

— Кажется, про меня самого, — сказал он. — Пошли, мы ведь выпить хотели.

Он подошел к двери, распахнул ее, и мы вышли.

Если он хотел, чтобы мне стало не по себе, ему это удалось на пять с плюсом.