Ч А С Т Ь  П Е Р В А Я

Глава I  

Мистер Шанс Темпест открыл дверь своей конторы.

Его квартира находилась этажом выше, в том же доме номер сорок семь по Западной улице, сразу за Бродвеем. Театр «Темпест» занимал первый этаж здания.

Отец Шанса Темпеста — Брайен Темпест, кумир времен романтического театра и немого кино — перевернулся бы в гробу, доведись ему увидеть сегодняшний Бродвей.

Магазины с пышными витринами и модные рестораны давно уже уступили место специализированным универмагам, где продавалось все, начиная от так называемых научных работ до вульгарнейших открыток, галантерейным лавкам без претензий и безвкусным стендам, рекламировавшим фруктовые соки, колбасные изделия, кукольные театры и базары.

Половина театров, гремевших во времена Брайена Темпеста, исчезла. Оставшиеся либо стали второразрядными кинотеатрами, либо занимались распространением стереокартинок, которые, если следовать официальной версии, несли культуру в американские семьи, но на самом деле рекламировали лекарства от запоров, ароматические средства и автомобили, по габаритам соперничающие разве что с пульмановскими вагонами.

К счастью, Брайен Темпест уже умер и не мог видеть все это безобразие.

Отправляясь в Европу на борту «Королевы Виктории» как раз перед второй мировой войной, Темпест решил доказать одной молодой особе, которой не следовало бы с ним путешествовать, что он легко может затмить славу Дугласа Фэрбенкса, выступив как Фэр-бенкс-старший: Брайен держал пари, что пройдет по натянутому над верхней палубой пакетбота канату. Представление началось в два часа ночи, когда мистер Темпест ощущал сильное воздействие двух выпитых бутылок ирландского виски. Иными словами, был вдребезги пьян. Что и помешало ему выиграть пари. По этому поводу ходило множество разных слухов. Одни утверждали, что он исследует Атлантиду, а другие держали пари, что он познакомился с директором какого-то театра, который согласился поставить «Гамлета», и Брайен уже побил рекорд некоего Барримора из театра на Бродвее, который сумел сто раз показать нью-йоркцам знаменитую трагедию Шекспира.

Шанс Темпест был сыном этого самого «чародея Брайена» и мисс Шерри Шанс, ирландской субретки с курносым носиком. Он не обладал ни драматическим талантом отца, ни звонким голосом матери и потому не мог подняться на подмостки сцены.

Но в двадцать лет — в том возрасте, который принято называть «порой надежд» и когда многие крупные финансисты с Уолл-стрит выбрасывались из окон своих контор,— Шанс ухитрился сколотить приличное состояние, играя на бирже.

Последнюю пьесу Брайена Темпеста поставил его сын на Бродвее' в театре «Темпест».

Но мало кто знал, что в действительности Брайена Темпеста звали Уильямом Хоггсоном. Для сцены он взял более звучное имя, соответствующее духу времени, а когда у него родился сын, Брайен совершенно сознательно окрестил его Шансом Темпестом — в честь отца и матери.

В детстве Шанс меньше всего задумывался над собственным именем, однако позднее шутки к насмешки товарищей по школе и университету заставили его призадуматься. Сделав головокружительную карьеру на Уолл-стрит, он совсем было решил отказаться от своего имени. Однако вскоре Шанс Темнеет переключился на театральное поприще, и тут его имя пришлось весьма кстати. «Шанс Темпест» запоминалось, и уже одно это служило рекламой театру.

К сожалению, Шанс Темпест не имел прекрасного греческого профиля отца. Чертами лица, а особенно носом, он сильно напоминал мать, только выглядел несколько грубее и мужественнее. Волосы были рыжими, а вся физиономия усыпана веснушками. Но от матери он унаследовал великодушие и отзывчивость, в нем не было ничего от утомляющего честолюбия Великого Брайена. На Бродвее его считали счастливчиком. Но длительный перечень его успехов в качестве директора театра нельзя объяснить одним только «везением». Ему помогало особое чутье и обостренное понимание того, что нужно для сцены. Шанс Темпест знал, что драма и правда жизни неразделимы, но что на сцене реальность должна все же казаться привлекательной, что эффектные, красочные мизансцены должны соответствовать требованиям хорошего вкуса и что любое ремесло, не говоря уже об искусстве,- это прежде всего напряженная работа. Говорили, что все происходящее у Шанса Темпесга оплачивалось золотом, но дело заключалось в том, что он предъявлял к драматургам такие требования, столько раз заставлял их переделывать и подправлять пьесы, что порой у несчастных возникало непреодолимое желание покончить счеты с жизнью, лишь бы избежать продолжение пытки.

— Черт возьми, кем воображает себя этот Шанс Темнеет? На каком основании он учит, как писать'? — возмущались и сетовали все без исключения драматурги.

Эта фраза в том или ином варианте постоянно повторялись во время репетиций пьесы. Но когда появлялись критики, актеры и драматург теснились вокруг своего директора, забыв о пережитых неприятностях, а он им улыбался с ирландским очарованием Шерри Шанс и говорил:

— Ну, а теперь отдыхайте и веселитесь!

Его любили от всего сердца... до постановки новой пьесы.

Зрительный зал и сцена театра «Темпест» вызывали восхищение. Их сравнивали разве что с великолепием театра «Сейнт-Фонтан», находившегося по соседству.

Квартира Шанса Темпеста — современная, удобная, даже с кондиционированным воздухом — была отделана с большим вкусом. Ничто в ней не говорило, что это жилище импрессарио. Книги и картины могли вызвать острую зависть у коллекционера. Прекрасный радиоприемник переносился из одной комнаты в другую без дополнительной настройки. Но вы бы не нашли здесь ничего «от театра», ни одной самой маленькой безделушки, которую бы Шанс Темпест привез из своих многочисленных турне за те двадцать семь лет, которые он посвятил сцене.

Особенной была и контора Темпеста. В ней ничего не изменилось с 1920 года, когда владельцем театра был некто Дейв Гоулдбек, если не считать установки кондиционеров. Стены по-прежнему обиты панелями орехового дерева. Фотографии и афиши на стенах были, конечно, иными, чем при Гоулдбеке, но очень похожи на те. Главное место нанимали изображения Брайена Темпеста во всех его наиболее удачных ролях. Вокруг располагались фотографии знаменитых актеров того времени Мод Адамс и Уильяма Джиллета. Имелись и кое-какие кадры из немых фильмов, в которых имя Брайена Темпеста стояло в одном ряду с именами Дугласа Фэрбенкса, Гарольда Ллойда, Чарли Чаплина или Глории Свенсон.

В конце комнаты, против письменного стола Шанса Темнеста, возвышалась рама, поставленная на пол. Сначала она обрамляла портрет Брайена Темпеста во весь рост в роли графа Рочестера в спектакле «Джен Эйр». Потом Шанс превратил ее в «раму почета»: пока шла новая пьеса, в ней красовался портрет ведущего актера или актрисы данного спектакля. В промежутках между постановками Брайен Темпест снова занимал свое законное место и смотрел оттуда на сына глазами героя романтического и мрачноватого мира Шарлотты Бронте.

За свою карьеру Шансу Темпесту неоднократно доводилось ставить пьесы, в которых по ходу действия совершалось преступление.

Но вот однажды, в жаркий августовский день 1958 года, он стал участником самого настоящего убийства. Впрочем, тогда он этого еще не знал, потому что в то время никто еще не погиб, но истоки преступления надо искать именно в том дне.

В тот день в «раму почета» был вставлен новый портрет — портрет Люси Тауэрс. Тогда она еще не была звездой, но все понимали, что ей суждено стать «первой леди театра».

Глава II

В то августовское утро Шанс Темпест на небольшом лифте, который связывал его квартиру с конторой, спустился вниз к семи часам. Нормальное время для человека, который закончил репетицию уже в первом часу ночи и после этого не менее часа вместе с автором вносил изменения в сценарий.

Чтобы оказаться за своим столом, Шансу Темпесту не нужно было проходить через приемную и комнату секретаря. Он сразу уселся в кресло и принялся за почту, уже разобранную мисс Дженсон, не забыв один раз нажать кнопку электрического звонка — сигнал секретарше, что он на месте. Два звонка означали вызов.

Набивая трубку, он взял папку Валери Волмера с эскизами костюмов для Люси Тауэрс к новой пьесе. Просматривая ее, он не смог удержаться от возгласа негодования, совершенно искреннего.

Люси вела себя накануне на примерке весьма неэтично. Шансу казалось, что в его ушах до сих пор стоит глубокий, властный, взволнованный голос Люси:

 — Но, дорогой мой, это было бы превосходно для цирка, но не для такой изысканной комедии... Могу сказать только одно: костюмы непристойны!

А Валери Волмер, не отходивший от мольберта чуть ли не до восхода солнца, в полном смысле слова подскочил, услыхав ее критику. Можно не сомневаться, что, в конечном счете, выиграла битву она, поскольку автор сопротивлялся весьма робко!

Вошла Дженсон. Шанс поднял глаза от зажигалки он как раз прикуривал трубку — и сказал:

— Ведь я дал всего один звонок, Джейн. Или я ошибся?

— Я подумала, мне стоит вас предупредить. В приемной сидит некий мистер Хандлей, который хотел бы вас видеть. Он ждет с того момента, как открылась контора.

Шанс нахмурил брови.

— Хандлей? Я его не знаю.

— Мистер Джеффри Тауэрс Хандлей,— отчеканила мисс Дженсон. Глаза у нее при этом хитровато поблескивали.— Я решила, это имя вам что-то скажет. Ему лет двадцать, брюнет, очень красивый, не то нервный по природе, не то чем-то взвинченный. За полтора часа он выкурил целую пачку сигарет.

Глаза Шанса округлились.

— Сын Люси?

— Вы хотите заставить меня сказать это вам? Мне понятно, к чему вы клоните... Так вы примете или нет мистера Джеффри Тауэрса Хандлея?

— Да. через пять минут. Скажите, кроме той ерунды, что вы мне положили на стол, да еще жалоб и протестов Валери Волмера есть другие проблемы?

— Джо Розен отказывается освещать пьесу, если вы не увеличите ему плату.

— Ну что ж, пусть Розен зайдет ко мне после Джеффри Тауэрса Хандлея. Вы говорите, он красивый брюнет, Джейн? То есть не похож на Люси?

Шанс посмотрел на портрет, где во весь рост была изображена белокурая, изящная Люси.

— Он с таким же успехом мог унаследовать внешность отца,— сказала Дженсон.

Да, отец был героем... Ну, ладно, сбейте-ка немного спеси с сыночка, Джейн. Пусть он наберется терпения и подождет.

 - Сделаю это с большим удовольствием,— совершенно серьезно ответила секретарша.

Итак, в то августовское утро Шанс Темпест мимоходом вспомнил о смерти, но не об убийстве, конечно. О таком кошмаре он не мог еще и подумать.

Глава III

Романтическая любовь Люси Тауэрс и Рекса Хандлея оборвалась трагической гибелью Хандлея через несколько месяцев после их свадьбы. Это случилось в Китае и стало сенсацией дня, превосходным материалом для репортажей, заполнивших первые страницы газет.

Герой — Рекс Хандлей!

С первого же появления в романтическом фильме Люси своей страстной игрой покорила публику. Ей тут же предложили главную роль в картине с драматическим сюжетом, которая должна была сниматься в Китае. Актриса поехала туда осенью 1937 года и там познакомилась с Рексом Хандлеем. Подробностей их романа Шанс не знал, так же как и не знал, был ли Рекс моряком или летчиком-добровольцем. Наш мир, который колеблется в своих симпатиях от десятилетия к десятилетию, тогда восхищался революцией во главе с неистовым и злобным Чан Кай-Ши. Сейчас все изменилось. Но как бы там ни было, Рекс воевал на стороне правого дела. Превосходный тип гладиатора, ас, герой с глазами, устремленными в синеву неба... До той минуты, пока не повстречался с Люси.

Тут его глаза навсегда оторвались от небесных далей, так он был очарован Люси. Суровый малый, он сразу же предложил ей выйти за него замуж, поклялся в вечной любви, но наотрез отказался вернуться на родину до конца войны: он завербовался, и слово его нерушимо.

Будь Люси иной, для нее их «медовый месяц» закончился бы одновременно со съемками в Китае, ну а Рексу пришлось бы дожидаться конца той авантюры, в которую он ввязался. Но он недооценил свою Люси: после съемок она спокойно заявила, что порывает с Голливудом, с Бродвеем, с целым светом и остается только для Рекса Хандлея. Их обвенчал китайский миссионер, и начались дни безоблачного счастья. Но — увы! — менее чем через десять месяцев после свадьбы Рекс Хандлей не вернулся из полета. Совершенно разбитая, нравственно опустошенная, Люси возвратилась в Соединенные Штаты. Там у нее осенью 1938 года родился сын — Джеффри Тауэрс Хандлей.

На следующий год Люси вернулась в театр. Она жила с сыном у своего отца, известного юриста Дарвина Тауэрса, вместе с почти столетней бабушкой Адой Тауэрс и младшей сестрой Анной.

Ореол трагедии, окружавший Люси, еще больше пробуждал к ней интерес, укреплявшийся с каждым годом. Но поклонники и воздыхатели только напрасно тратили время: Рекс Хандлей, по-видимому, был ее единственной любовью. Время от времени какой-нибудь ретивый писака возвращался к деталям ее потрясающего романа. Поскольку сборы в театре от этого отнюдь не страдали, Шанс относился к таким публикациям даже благосклонно.

Джеффри Тауэрса воспитывали строгий дед, абсолютно глухая прабабка, которая никогда не выходила из дома на Пятой авеню, и тетка, заменившая мальчику мать: Люси много времени проводила в театре и часто уезжала на гастроли. Сейчас Джеффри исполнилось двадцать лет, он учился на первом курсе университета.

Каким же он стал, этот объект воспитания столь разной по взглядам и интересам семьи?

Шанс дважды нажал кнопку звонка на письменном столе.

Глава IV

Мисс Дженсон открыла дверь и ввела в кабинет Джеффри Тауэрса Хандлея. Она выразительно подмигнула Шансу за спиной молодого человека и удалилась.

Джейн оказалась права: молодой человек был удивительно красив, но страшно мрачен. Вылитый Гамлет. С какой-то непонятной робостью он посмотрел на Шанса, потом перевел глаза на очаровательный портрет своей матери и буквально остолбенел.

— Похожа, не так ли?— спокойно спросил Шанс.

— Превосходно, если речь идет о Люси Тауэрс Номер Один,— ответил юноша.

— Номер Один? —  переспросил Шанс, приподнимая брови.

Люси Тауэрс Номер Один — актриса. Номер Два— моя мать и Номер Три —  начальник отдела.

— Какого отдела? — удивился Шанс.

У молодого человека задергалась щека. Он объяснил:

— Начальник, распорядитель твоей судьбы, верховный владыка. Подытожив, я говорю «начальник отдела». Это не так страшно.

Шанс трубкой показал ему на стул возле письменного стола:

—- Садитесь. Любопытно, но мы ни разу не встречались за пятнадцать лег, которые ваша мать работает у меня.

— Она никогда бы не допустила ничего иного. Мое же дело — повиноваться,  быстро ответил молодой человек. Пальцы слегка дрожали, когда он вытаскивал из пачки сигарету. Шанса поразила горечь, с которой говорил юноша. Он дал ему прикурить.

А по какому поводу вы хотели встретиться со мной?

Каждый вопрос требует ответа, но на этот юноше, видимо, непросто было отвечать. За пятнадцать лет Шанс ни разу не подумал о сыне Люси. Признаться, у него на это просто не хватало времени. Люси хочет держать своего сына далеко от театра? На здоровье. В конце концов, она могла поступить двояко: либо с самого начала приобщить ребенка к своей профессиональной жизни, так сказать, выставлять его на всеобщее обозрение, либо полностью отстранить его от этой жизни, воздвигнуть непреодолимую стену между их домашней жизнью и ее работой в театре... Шанс давно заметил, что прелестные «звезды» охотно хвастают своими малышами только в самом их детстве, позднее же предпочитаю! вообще о них не упоминать: ведь дети, вырастая, лишний раз напоминают о действительном возрасте матери.

— Мне кажется, вы похожи на своего отца,— наконец пробормотал Шанс.

— А вы его знали? — сразу загорелся молодой человек.

— Только по рассказам и портретам, да и то старым...

— Поэтому вы не знаете, похож ли я на него на самом деле?

—- Нет, конечно.

Темные глаза Джефа смягчились. Он сказал:

 — Я вам скажу, на кого я похож. Я дорогой породистый пес, которого водят гулять в парк на коротком поводке. Случайный встречный иногда может погладить меня по голове и похвалить за стати. Но в гостиную выходить я не имею права, чтобы не запачкать ковер...

Шанс почувствовал страшное смущение. Ведь Люси была не только его ведущей актрисой, но и другом, так что просто нечестно слушать такие речи!

 — Так по какому поводу вы хотели встретиться со мной, Джеф? холодно повторил вопрос Шанс.

— Я хочу испачкать ковер! — яростно ответил молодой человек.

— Послушайте, Джеф, если я могу что-то сделать для вас как друг вашей матери — я к вашим услугам. Но не надо играть в прятки и перебрасываться словами. Я никогда не любил эзопов язык, особенно до завтрака.

— Извините меня,— сказал Джеф с невольным уважением, выслушав отповедь Шанса.

Закурив сигарету и затянувшись ею, он сказал:

—- Я хотел бы жениться.

— Вот как?

Шанс не проявил особого интереса.

— Да, я хотел бы жениться немедленно.

Шанс, набив трубку, приподнял голову.

— Что, это необходимо?

— В каком смысле?

— Вы... воспользовались доверием девушки?

Джеф Хандлей так взглянул на Шанса, будто намеревался испепелить его взглядом.

— Вы меня оскорбляете, мистер Темпест!

— Извините, если так получилось, но обычно, когда столь юный человек заговаривает о срочной женитьбе, причина бывает вполне определенной...

— Юнец! Назовите меня еще мальчишкой! — окончательно вышел из себя Джеф.— Мы считаемся мужчинами, когда надо идти на фронт, но в нормальной жизни мы мальчишки!

Шанс Темпест улыбнулся и стал следить за затейливыми колечками дыма, которые он выпускал из трубки:

— Нет, молодой человек, не так... Мне уже скоро пятьдесят, и я бы не стал даже пытаться устроиться в какую-нибудь спортивную команду, тогда как вы легко могли бы ее возглавить. У меня для этого не годится ни мускулатура, ни быстрота реакции. А зато вы не сумели бы поставить самую пустяковую пьесу на Бродвее, ибо не имеете достаточного опыта. В армии я бы казался подагрическим старцем, ну а вы... Короче, разные ситуации требуют от человека различных качеств. По моему глубокому убеждению, для женитьбы требуется знание жизни, которое приобретается с годами... Есть ли оно уже у вас? Когда мужчина хочет жениться, он берет и женится. Ну а если предварительно нужно выслушать мнение постороннего человека, будь он самым близким другом семьи, это говорит... о молодости... жениха.

Снова улыбнувшись Джефу, Шанс добавил:

— На этом проповедь закончена.

Интересно, встанет ли Джеф с места и уйдет ли из кабинета? Шанс сочувственно наблюдал за внутренней борьбой, происходившей в молодом человеке. Наконец Джеф взял себя в руки.

— Вы правы, мистер Темпест, я получил по заслугам. Но вы не считаетесь с одним фактором: с законом.

— С законом?

— Закон запрещает до двадцати одного года жениться без согласия либо родителей, либо опекуна.

Шанс внимательно посмотрел на него и спокойно сказал:

— В таком случае, прошу прощения. Начнем все сначала, Джеф.

— Спасибо,— глубоко вздохнув ответил Джеф.— Надеюсь, этот разговор останется между нами?

— Иными словами, вы спрашиваете, можно ли мне доверять? По-моему, можно.

— Я должен вам доверять, мистер Темпест, потому что мне нужна ваша помощь.

И снова глубокий вздох.

— Понимаете, я уже женился.

— Что за цепочка... Я растерялся. Вы хотите жениться... Вы должны жениться... Вы уже женаты...

— В отношении возраста у меня не было никаких затруднений в том бюро, куда я ходил вчера. Это рядом с Нью-Хавеном.

Шанс снова удивился.

— Так в чем же затруднение?

— Люси в любую минуту может заставить аннулировать брачный контракт. Вы понимаете, я солгал, указывая свой возраст, так что я полностью в ее руках. Как только она про это узнает, она встанет на дыбы. Знали бы вы, как я униженно просил ее дать мне разрешение... Она даже не пожелала выслушать мои объяснения.

— Послушайте, но ждать-то осталось не очень долго, каких-нибудь несколько месяцев. Ведь вам уже двадцать первый?

— Вижу, вы совсем не знаете Люси, хотя и проработали с ней более пятнадцати лет!

Темпест невольно повернулся к портрету обольстительной актрисы. Немного подумав, он согласился:

— В какой-то степени вы правы, я не мог знать ее так, как вы.

— Вы знаете Анну? — спросил Джеф.

— Анну?

— Да, мою тетю, Анну Тауэрс?

— Понятно. Я пару раз встречал ее в ложе Люси.

Ему сразу припомнилась младшая сестра Люси, не такая блестящая, но все же привлекательная, располагавшая к себе, очень симпатичная.

— А вы знаете, почему Анна все еще не вышла замуж?

— Скорее всего потому, что не встретила подходящего человека?

— Нет, встретила. И даже дважды, не считая всех тех, кто начинал за ней ухаживать. Догадываетесь, что происходило?

— Не-ет...

— Либо Люси пускает в ход свои чары и таким образом устраняет претендента, либо создает совершенно невыносимые условия, вплоть до того, что нанимает частного детектива, которому поручает обнаружить у дерзкого пороки, которые заставили бы деда запретить Анне встречаться с этим человеком.

— Сколько же, дорогой мой, лет Анне?

— Тридцать два года. Это чудесная женщина.

— Тридцать два года, а она все еще живет по указке отца?

— А вы знакомы с советником?

— Да, я его встречал, весьма разумный человек.

— Точнее сказать, весьма разумная марионетка, которой управляет Люси, дергая ее то за одну, то за другую веревочку. После смерти бабушки Люси взяла в свои руки бразды правления, ее влияние на деда куда сильнее, чем было у его жены. Он на все смотрит ее глазами.

-- А ваша бабушка?

— Вы имеете в виду прабабушку, мистер Темпест? Ей девяносто четыре года. Она совершенно глухая. Впрочем, она замечательный человек, умница^ добрая, но так как ничего не слышит, то многого не знает.

Джеф поднялся и принялся измерять комнату шагами. С минуту он постоял перед портретом матери, потом вернулся к Шансу:

 - Я считаю, Люси не разрешает другим то, что ей самой стало недоступно после смерти отца. У нее эго превратилось в своего рода навязчивую идею. Вот почему не может выйти замуж Анна, я не смею помышлять о женитьбе, а советник не имеет права располагать собой. Чтобы разрушить чужое счастье, Люси действует весьма изобретательно.

Шанс нахмурил брови и стал пристально разглядывать пепел в своей трубке.

— И зная все это, вы все же решили жениться? Чем же я могу помочь вам?

Джеф гордо вскинул голову.

— Я был бы счастлив, если бы вы познакомились с Шарон, мистер Шанс.

— Это ваша жена?

— Да. И тогда вы поймете, что я увивался не за какой-нибудь пустышкой из университета...

— С удовольствием,— сразу согласился Шанс,— ну а потом?

— Когда мы приехали в Нью-Йорк, я позвонил Анне и сразу же ей все рассказал. Она буквально обезумела от страха и умоляла не приводить Шарон домой, а сначала осторожно подготовить Люси. У нее самой появился новый поклонник, правда, еврей, но, как говорят, весьма симпатичный.

— Обычное отношение,— сухо сказал Шанс.

— Прошу извинить меня,— заторопился Джеф,— наверное, так говорить невежливо, но я сейчас так нервничаю, что не отдаю себе отчета в собственных словах. Этого человека зовут Джералд Браун. Он врач-психиатр, у него несколько печатных работ.

— Да, у него великолепные книги об искусстве, живописи и театре,— сказал Шанс.— Удивительно эрудированный человек.

— Завтра под вечер он представится советнику. И если в этот момент появлюсь и я, го наверняка все испорчу Анне...

Шанс покачал головой.

— Но все же я-то тут при чем?

— Надо выиграть время и найти наиболее благоприятный момент для нас всех... Люси на репетиции?

— У нас два дня отдыха. Труппа устала. Мы возобновим работу с понедельника.

— Вы же знаете, как много зависит от настроения Люси, от того, в ударе она или нет... Если вы познакомитесь с Шарон и согласитесь с моим планом, в чем я почти не сомневаюсь, то после того, как пройдет первый шок, вы сумеете замолвить за меня словечко...

Симпатичное лицо Шанса озарилось улыбкой.

— Если все, что вы говорите, Джеф, правда, а надо признаться, вы объяснили то, что до сих пор мне было непонятно, то взрыв произойдет до того, как вы успеете и пальцем шевельнуть. Конечно, я с радостью вам помогу, но действовать придется крайне деликатно. Должен сказать, что в лице доктора Джералда Люси натолкнулась на крепкий орешек, который сразу не раскусишь и не перебросишь с руки на руку, как тебе заблагорассудится. Он привык обуздывать самых агрессивно настроенных маньяков, это его профессия!

Глава V  

Дом Тауэрсов был выстроен в самом начале Пятой авеню в 1882 году Хамзи Тауэрсом, железнодорожным королем. В него он привез семнадцатилетнюю жену, и с тех пор Ада Тауэрс занимала все те же комнаты. И все то же вязаное покрывало лежало на большой кровати с резными столбиками. Семьдесят семь лет назад к этому ложу подвел новобрачную Хамзи Тауэрс. Это было летним вечером. Он снял с нее кружево свадебного наряда и овладел молодой женой.

Многие браки того поколения представляли собой результат бессмысленного сексуального тяготения друг к другу, в итоге на свет появлялось множество хрупких и слабовольных мужчин и женщин, которые становились постоянными посетителями самых подозрительных домов столицы.

Брак Хамзи и Ады Тауэрс стал исключением в этом отношении по многим причинам. Хамзи не был ни дикарем, ни грубияном, и Аду вряд ли можно назвать обычной женщиной. Несколько месяцев она не могла опомниться от неприятных ощущений ее первой брачной ночи, тогда как Хамзи было достаточно нескольких часов, чтобы понять: он вел себя по-свински по отношению к девушке, которую по-настоящему любил. Ада не стала задумываться — скотина ее муж или нет. Ее гораздо больше интересовало, почему она так плохо подготовлена к тому, чего он ждал от нее, и любил ли он ее несмотря на проявленную грубость.

Хамзи дальше повел себя умнее: насколько мог нежно попросил у нее прощения и объяснил своей девочке-жене то, чего ей никто не удосужился рассказать до свадьбы. Он всячески выказывал ей свою любовь, стараясь избегать всего того, что ее пугало. Они продолжали спать вместе, но лишь через три месяца сблизились вновь.

Это был счастливый и нежный союз людей, настолько близких по своим взглядам, что его можно было назвать исключительным.

Дело Хамзи процветало, жили они в роскоши. У них были общие интересы, они смеялись и радовались вместе, переживали вдвоем горести, отыскивая во взаимной любви и доверии друг к другу утешение, которое скрашивало их жизнь, и средство, которое исцеляло их раны. Однако с горем они столкнулись с самого начала. Первый ребенок появился на свет мертвым, второй умер от скарлатины в первые же месяцы жизни и только в двадцать четыре года Ада родила крепкого и здорового сына Дарвина.

В целом Дарвин был неглуп, но ему не хватало той деловой хватки, которой так отличался его отец. Он обладал совершенно иным складом ума, превосходной памятью, элегантными манерами и чистым, музыкальным голосом. Дарвин закончил юридический факультет университета, и перед ним открывалось обеспеченное будущее.

— На мой взгляд, он излишне мелочен и пунктуален,— как-то сказал Хамзи Тауэрс своей жене.

— Любовь моя, я не знаю никого, равного тебе,— совершенно искренне ответила Ада.

Среди этого безмятежного счастья единственной драмой, которую ей пришлось пережить одной, была смерть самого Хамзи на «Луизитании», когда он плыл в Европу, чтобы выполнить поручение президента Вильсона, связанное с экономическими вопросами. Аде тогда исполнилось пятьдесят лет. Она утратила смысл жизни и так и не обрела сто в последующие сорок четыре года!

Узнав о гибели мужа, Ада потеряла создание, долго и опасно болела, а с постели поднялась глухой. Ее лечили лучшие врачи, но какие бы новейшие средства ни применялись, последними словами, услышанными Адой, были те, которые извещали ее о смерти Хамзи. Она продолжала спать в большой супружеской постели и, натягивая на себя одеяло, всем существом тосковала но Хамзи. Она больше не слышала пи, шума улицы, ни шагов сына, ни смеха внучек. Зато для нее постоянно звучал голос ее возлюбленного Хамзи, который, прижимая ее к себе, повторял только одно слово: дорогая, дорогая, дорогая...

Глава VI

Визит доктора Джералда Брауна к Тауэрсам в одно из воскресений того августа имел отголоски, которые не мог предвидеть Джеф Хандлей.

Джералд Браун был последним и весьма серьезным претендентом на руку Анны Тауэрс. Его выдвинули руководить психиатрической клиникой при университете, председателем Административного совета которого был советник Дарвин Тауэрс. Именно от него зависело, получит ли Браун данный пост. Поэтому Анна волновалась вдвойне и чувствовала себя в известной мере ответственной за все, что должно было произойти, и за все те помехи, которые могли препятствовать осуществлению планов ее поклонника.

Если бы ее отец и Люси совершенно не знали этого человека, тогда его назначение полностью зависело бы от его качеств как специалиста, которые уже помогли ему получить единогласную поддержку у остальных членов Совета. Но Анна понимала, что в решающую минуту, при тайном голосовании, советник без труда сумеет склонить чашу весов в противоположную сторону. Для этого достаточно будет желания Люси. Поэтому Анна предпочла бы, чтобы знакомство Брауна с членами ее семьи произошло уже после того, как он будет проведен в Совет университета. Но, к сожалению, советник, вернее, Люси, думали иначе. И Анна не могла не переживать из-за того, что одновременно решаются два таких серьезных вопроса. Об этом она сказала Джералду.

— Подумаешь! — воскликнул Джералд, целуя ее.— Конечно, мне было бы приятно получить этот пост в университете, но если меня не назначат, я буду жить так, как жил до сих пор. Вы для меня гораздо важнее соображений карьеры, моя дорогая, и мы поженимся независимо от желания вашего отца и вашей странной сестры. Обещаю вам держаться во время этого чаепития со всем блеском и терпением, которые мне пришлось выработать для приемов в высшем свете. Забудьте страхи и не терзайтесь напрасно сомнениями, все будет хорошо.

Никогда еще Анна Тауэрс не пыталась состязаться со своей сестрой, признавая ее превосходство в смысле красоты, обаяния, умения очаровать мужчин и того магнетизма, который в последнее время стали называть «сексапильностью».

У Анны были скорее мальчишеские манеры, угловатая непосредственность и живость, но они ей очень шли. Невзирая на ее излишне строгие костюмы, исключительная женственность чувствовалась в ее легкой походке, в чуть насмешливом разговоре, поэтому надетая ею на себя маска никого не обманывала.

В свитере и узкой юбочке, без четверти четыре Анна спустилась в гостиную. Она остановилась на пороге, сжав кулаки. Напротив дивана, на столе, расставлен фамильный серебряный сервиз, которым пользовались лишь в исключительных случаях, а стулья расставлены, как в театре.

Анна могла заранее совершенно точно сказать, как все произойдет. Ее отец и Люси займут места на диване, Джералду предложат сесть напротив в кресло, ну а Анну посадят подальше от него, чтобы он не мог ее видеть. Люси будет разливать чай, а отец начнет «допрос», совсем как в суде.

Вошла Марта, давно уже работавшая в их доме. Она несла на блюде сэндвичи и маленькие пирожные.

Анна сухо спросила:

— К чему весь этот парад? Я же говорила, что мы принимаем не принца крови, и мне хотелось бы, чтобы все было попроще.

Старушка ласково посмотрела на девушку и ответила, покачав головой:

— Миссис Люси...

Анна молча повернулась и побежала на второй этаж. Там, в конце коридора, устланного ковровой дорожкой, находился кабинет ее отца. Она постучала в дверь. Изнутри донесся глубокий музыкальный голос судьи:

— Кто там?

— Это я, Анна. Могу ли я минуточку поговорить с вами?

— Разумеется, дорогая. Входи.

Дарвин Тауэрс сам сознавал, что постарел, хотя и сохранил элегантный вид. Сильно поседевшие волосы оставались густыми, а над верхней губой красовались покрытые бриллиантином маленькие усики. Он великолепно себя чувствовал и отличался по-прежнему острым и ясным умом. Но, пожалуй, с годами сильнее стало проявляться его бессердечие.

Дарвину Тауэрсу исполнилось двадцать лет, когда погиб его отец и он стал главой семьи. Его карьера не вызывала сомнений, а принимая во внимание их огромное состояние, он мог жить так, как ему заблагорассудится.

Дарвин решил, что ему надо жениться и обзавестись наследником. Жену он выбирал тщательно, учитывая все, кроме чувства. Она оказалась доброй женой, подарила ему двух дочерей и, покорно исполняя все его желания, жила в полном довольствии, но не знала, что такое радость. Так она и умерла, скорее, зачахла, но Дарвин считал, что по отношению к ней совесть его совершенно чиста.

Он сам занялся воспитанием своих дочерей.

Из старшей получилась обольстительная, властная красавица, чудовищная эгоистка, как говорил Браун. Младшая же стала чем-то вроде Золушки в их семье, забитая, покорная, тихая. Внук откровенно презирал деда, а как относилась к нему его собственная мать — оставалось для Дарвина загадкой: хотя она и понимала по движению его губ, что он говорит, но подобные «разговоры» требовали от него слишком большого напряжения, и Дарвин старался их по возможности избегать.

Увидев костюм младшей дочери, Дарвин Тауэрс нахмурился и спросил:

— Дорогая, разве у тебя нет более подходящего туалета для сегодняшнего дня? Ведь уже почти четыре часа.

Не разжимая рук, Анна оглядела его полосатые брюки, черный сюртук, светло-серый галстук, заколотый жемчужной булавкой. «Наряд, одинаково пригодный и для свадьбы Джералда, и для его погребения»,— подумала Анна.

Стараясь держаться как можно спокойнее, девушка заговорила:

— Папа, я же просила, чтобы был самый простой прием. Но Люси все изменила. Ведь к чаю мы ожидаем моего гостя, а не ее. Джералд мой друг. Почему ты одет так парадно? Зачем этот серебряный сервиз? Почему в гостиной все как на сцене?

— Ну, ну,— примирительно заговорил доктор Дарвин.— Не надо сердиться. Твой мистер Браун не только стремится стать членом семьи, но он еще претендует и на большой пост в университете.

— И что же, Люси, которая в психиатрии понимает столько же, сколько в приготовлении обедов, будет решать, обладает ли он необходимыми для этого данными?

  Дела университета касаются меня одного,— сказал Дарвин Тауэрс, недовольно хмуря брови,— что же до его отношения к тебе, то в этом мы заинтересованы все, не так ли? Я придаю большое значение этой встрече. Беги переоденься!

Без сомнения, у отца уже побывала Люси, так что настаивать и спорить не имело смысла. У Анны на глаза навернулись слезы, к горлу подступил комок. Она выскочила из кабинета, пробежала в противоположный конец коридора и, не постучавшись, открыла дверь.

В просторном помещении со старинной большой кроватью под балдахином в кресле возле окна сидела старая дама.

Целая система продуманно расположенных зеркал давала возможность глухой старушке сразу же заметить, когда открывалась ее дверь. Незванный приход посетителей неизбежно раздражал ее, она сердилась и возмущалась, что ей мешали вспоминать дорогое прошлое, однако ей отнюдь не было безразлично, кто нарушал ее покой.

Не поворачивая головы, она крикнула:

— Входи, Анна!

В одно мгновение Анна оказалась около нее, опустилась на колени, уткнулась лицом в черную шелковую юбку и неудержимо зарыдала. Несмотря на то, что бабушке было очень трудно все объяснить, она всегда была для девушки последним прибежищем.

Костлявая рука гладила непокорные волосы Анны. Светлые глаза старой дамы слегла заблестели, хотя губы оставались плотно сжатыми. Вроде бы не имея представления о том, что волновало бедную девушку, старушка сказала именно то, что было нужно. Кстати, эта ее способность попадать в самую точку всегда поражала всех членов семьи и друзей Тауэрсов.

— Я решила спуститься сегодня к чаю, хотя меня не приглашали... Скорее наоборот, просили не выходить из комнаты, дабы не смущать твоего доктора Брауна, который по неведению может попытаться со мной заговорить. Да, да, Люси на этом очень настаивала, но я все же спущусь.

Анна обняла бабушку. В те минуты, когда ей казалось, что все уже потеряно, энергия бабушки частенько помогала девушке выиграть дело,

— Выходит, ты очень любишь своего доктора Брауна? — ласково спросила Ада Тауэрс.

Анна несколько раз кивнула головой, утирая платком заплаканное лицо.

— Тогда беги, мне ведь надо переодеться, стать молодой и красивой. И ты приведи себя в порядок.

Она погладила девушку по голове.

— Не думай, у меня есть еще кое-какое влияние в семье. А то возьму рассержусь да и оставлю свои деньги на какой-нибудь приют для бездомных кошек! Исчезни, говорю тебе!

Анна, еще не совсем успокоенная, поцеловала бабушку.

— Я очень люблю тебя!

— Что за сентиментальности,— улыбнулась старушка.

Анна поспешила к себе в комнату, пригладила волосы, подкрасила заплаканные глаза, надушилась. Едва она закончила, как внизу раздался звонок. Джералд!

Вдруг на нее напал панический страх. С бабушкой или без нее, но лучше бы этой встречи вообще не было. Ведь поставлены на карту ее будущее и работа Джералда в университете! Господи, ей надо было уговорить его не появляться в их доме, придумать для этого какой-нибудь благовидный, вполне пристойный предлог.

Анна буквально скатилась с лестницы, опередив Марту, спешившую к дверям. Распахнув обе створки, она крикнула, задыхаясь:

— Уходите, мой дорогой! Нельзя так рисковать! Вы же...

Она остановилась с раскрытым ртом.

Улыбаясь, на ступеньках крыльца стоял мистер Шанс Темпест, директор театра, в котором работала Люси.

Глава VII

— Приятная неожиданность! — сияя, сказал невысокий Шанс, поднимая к ней лицо.

— Мистер Темпест, простите, я думала...

— ...что пришел Джералд Браун?

— Да, и...

— Я знаю, что опередил его. Тем лучше, это даст мне возможность иметь лишнего собеседника за чаем.

— Но...

— Мне известно, ваш сегодняшний прием особенный. У Брауна решается вопрос не только его личной жизни, но и дальнейшей карьеры. Лишний союзник ему не помешает...

— Откуда вы знаете?

— Ко мне приходил Джеф.

— Боже мой, и вы знаете, что случилось?

— Больше того, я его представитель,— уточнил Шанс с открытой улыбкой.— Позвонив Джералду, я узнал и вторую сторону истории. Он писал рецензии на мои спектакли...

— Только вы не оставайтесь к чаю,— испугалась Анна,— это слишком...

— Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, вам с Джералдом придется сражаться против отца и Люси. Уверены ли вы, Анна, что вам не потребуется подкрепление?

— Но...

— Рано или поздно, но история Джефа выплывет на свет. Мне думается, в самый трудный момент я сумею отвлечь Люси, так сказать, принять удар на себя. Да, да, Анна, в ваших же интересах пригласить меня к чаю. Раз уж Люси задумала дать театральное представление, нужна и публика...

Анна приободрилась. С ней впервые говорили о Люси таким тоном. Ей показалось, что Шанс приглашал ее стать соучастницей какого-то забавного спектакля. Все равно, раз неизбежно надвигалась катастрофа, то, собственно говоря, почему бы ей не воспользоваться предлагаемой дружеской помощью?

Она сказала:

— От всей души благодарю за участие, мистер Темпест. Входите же, прошу вас.

— Не стоит благодарности. Это вы мне доставили удовольствие.

После удушливой жары улицы прохлада холла была очень приятной. Анна закрыла дверь. В доме тихо, как в соборе.

— Между холлом и гостиной не подложено мин? — с притворным испугом спросил Шанс.

Анна прямо взглянула в открытое, приветливое лицо Шанса. Она понимала, он старается подбодрить ее. В какой-то мере это ему уже удалось. Взяв его под руку, она серьезно ответила:

— Обратите внимание на радиаторы по правую руку и по левую...

Они вместе вошли в гостиную.

Люси, очаровательная в черном вечернем платье, поднялась с места с повелительной улыбкой, которая, однако, сразу исчезла, как только она узнала Шанса. Судья стоял за дочерью. Появление Шанса заставило его нахмуриться.

— Шанс?

В голосе Люси звучало такое непритворное изумление, будто перед ней на ковре разорвалась граната.

— Добрый день, мой друг, добрый день, мистер советник,— весело заговорил Шанс, думая про себя, что сейчас он увидит Люси в роли «начальника отдела».

— Как я рада вас видеть! — запела Люси.— Скажите, ничего не случилось?

— Меня пригласили к чаю, ну и потом...

— Мистер Шанс — близкий друг Джералда,— вмешалась Анна,— вот я и подумала, что...

— Если вы намерены обсуждать со мной немыслимые костюмы Валери Волмера,— решительно заговорила Люси, обрывая на полуслове сестру,— то только не сейчас и не здесь. Вы попали на особый прием, и я достаточно близка с вами...

— Знаю, знаю, в чем дело,— добродушно сказал Шанс.— Вот я и решил, что Джералду понадобится моральная поддержка, ну а я могу дать о нем любые справки и рекомендации...

Судья откашлялся.

— Сомневаюсь, чтобы доктор Браун в этом нуждался.

— Мадам Тауэрс спускается к чаю,— сообщила с порога Марта.

— Этого еще не хватало! — возмутилась Люси.

Прежде чем войти в гостиную, Ада Тауэрс на минуту прислонилась к стене. Ей надо было передохнуть после тех усилий, которые она затратила, чтобы выйти из своей комнаты, дойти до лифта и спуститься.

Глубоко вздохнув, она выпрямилась и с необычайной живостью вошла в гостиную, не обращая никакого внимания на присутствующих. Перед окнами, выходившими в сад с деревьями, посаженными семьдесят лег назад Хамзи и Адой, было небольшое возвышение, на котором стояло удобное кресло со столиком и множество декоративных растений. Ада прямиком направилась к этому креслу, взялась за ручку, приделанную к стене, и с ее помощью поднялась на платформу. Она уселась в кресло, закрыла на миг глаза и облегченно вздохнула. Каждый раз, спускаясь в гостиную или столовую, она спрашивала себя, не перестанет ли биться ее сердце от такой перегрузки, но все обходилось благополучно.

Открыв глаза, старушка посмотрела на Шанса.

— Вы доктор Браун? — спросила она у Шанса Темпеста.

— Не пытайтесь отвечать,— вмешалась с сердитой миной Люси,— она все равно не услышит...

— Если вы подойдете к бабушке, мистер Темпест, и она увидит ваши губы, то по ним она все поймет. Только не спешите!

Шанс улыбнулся и подошел к креслу.

— К сожалению, мадам, я не доктор Браун, а Шанс Темпест.

— Вы — предмет моего постоянного изумления,— объявила миссис Тауэрс.— После того, как Люси .пятнадцать лет играет в театре, которым вы руководите, я была уверена, что вы не только поседеете, но и облысеете.

— Бабушка, что вы говорите?! — возмутилась Люси.

— Я хочу чаю. Надеюсь, приготовили мои любимые сэндвичи с огурцами? И они достаточно тонко нарезаны?

— Мы ждем доктора Брауна,—прервала ее Люси.

— Учитывая мой возраст, доктор Браун не обидится, что я начала пить чай без него...

— Вы видите,— сказала Люси, обращаясь к Шансу и стараясь совершенно не шевелить губами,— что попали в поистине семейную среду. Будьте же ангелом и...

— Доктор Браун,— доложила Марта.

Вошел Джералд Браун — высокий, широкоплечий молодой человек лет тридцати пяти, с густой шапкой черных волос. Продолговатое лицо, орлиный нос, довольно толстые, четко очерченные губы и темные глаза, во взгляде которых насмешливое выражение как-то странно сочеталось с добродушием, присущим всем славянам, и поэтому трудно было понять, смеется ли он над всем миром или же переживает за всех.

Он подошел прямо к Анне, взял ее руку, поцеловал и, не повышая голоса, тихо сказал всего два слова:

— Моя дорогая!

Затем повернулся, обвел всех взглядом, заметил Шанса и улыбнулся:

— Рад вас видеть здесь.

Его черные глаза встретились с ледяными голубыми глазами Люси.

— Должен вам сказать, мисс Тауэрс, что являюсь вашим верным поклонником, на сцене вы царите как богиня.

При других обстоятельствах Люси была бы польщена, но сейчас чувствовала себя как на горячих угольях и потому холодно ответила:

— Благодарю вас... Мой отец, советник Тауэрс.

Джералд Браун поклонился.

— Мы уже встречались,— сказал он. Потом, повернувшись к Анне, спросил: — Ваша бабушка, несомненно?

И двинулся к старушке.

— С ней напрасно разговаривать,— прошипела Люси,— она ничего не слышит.

Видимо, Джералд Браун был в курсе дела, потому что он несколько несовременно склонился над ее рукой и представился:

— Джералд Браун.

Ада Тауэрс одобрительно кивнула головой.

— Красивые глаза и руки, хорошие руки. Надеюсь, это соответствует и всему остальному. Большинство молодых людей, которые являлись сюда на смотрины, убегали сломя голову до окончания приема.

— Бабушка! — с отчаянием закричала Люси.

— Я не убегу «сломя голову», миссис Тауэрс,— засмеялся Джералд.— Разрешите мне сесть возле вас? — спросил он, устраиваясь у ее ног и нарушая тем самым торжественную «дислокацию» Люси. Та собралась запротестовать, но ей помешал Темпест.

— В таком случае я займу место, предназначенное, по-видимому, для свидетелей,— рассмеялся он,— потому что ваша гостиная сильно напоминает мне сцену суда в постановке нашего театра.

— Чай будет или нет? — осведомилась Ада Тауэрс.

Люси занялась чашками. Джералд с поклоном отнес чай старушке, Анна передала чашку Шансу и взяла вторую себе. После того как чай был разлит, наступило неловкое молчание.

— Пусть кто-нибудь начнет разговор! — раздался приятный голос Ады Тауэрс.

Джералд повернулся к ней и заговорил медленно и четко:

— Я родился в Америке, но мои родители приехали сюда из Чехословакии, эмигрировав в двадцатом году. Я учился в школе в Нью-Йорке, потом поступил на медицинский факультет Колумбийского университета. Работал два года ординатором по психиатрии у доктора Херцлофа. Кроме диплома врача, у меня есть специальный диплом психиатра. Однако должен сознаться, что педагогическая деятельность меня привлекает больше лечебной. Я написал четыре работы, которые приняты весьма благосклонно. Сам я абсолютно здоров. Правда, я не могу предоставить Анне такую роскошную жизнь, как здесь, но бедность ей не грозит. Могу только добавить, что люблю ее, постараюсь окружить ее теплом и заботой, которых здесь у нее мало. Мы бы поженились через две недели, если, конечно, не возникнет никаких серьезных препятствий. До сих пор их не было.

— Очевидно, вы уже считаете, что мы дали согласие на ваш брак? — холодно спросил советник.

— Нет, я об этом не говорю.— Джералд по-прежнему обращался к миссис Тауэрс.— Более того, я приготовился скорее услышать отказ, чем согласие. Я был бы рад, конечно, получить согласие, но, вообще-то, это ничего не изменит.

— Черт возьми! — пробормотал советник.

Шанс Темпест закурил сигарету, внутренне посмеиваясь. Да, малый не из робких. Идя сюда, он знал, что его ждет, и старался предвосхитить возможные возражения, поставив крест на университете. Видимо, для него самым главным была Анна. Он шел напролом, не обращая внимания на ловушки, и поэтому сохранял независимость.

А Джералд продолжал, все еще обращаясь к старой миссис Тауэрс.

— Возможно, мадам, такое отношение покажется вам резким? В таком случае я прошу у вас прощения, мне не хотелось бы вас оскорбить. Но вы войдите и в мое положение: мне приходится бороться с неприязненным отношением ко мне со стороны семьи той женщины, которую я люблю, хотя она в том возрасте, когда имеет полное право сама решать свою судьбу.

— Прекрасно! — одобрила миссис Тауэрс.

-- Я считаю, что, объяснившись напрямик, мы выиграем время и сэкономим много эмоциональной энергии, с потерей которой почему-то никто не считается. Возможно, конечно, вы вознегодуете на меня. Но все же в душе согласитесь, что прошло то время, когда можно было распоряжаться судьбой Анны.

— Я уважаю ваши взгляды,— твердо заявила Ада Тауэрс.— Конечно, я могу говорить только от своего имени. Что касается чувств остальных, присутствующих здесь в данный момент, то их состояние точнее всего характеризуется словом «паника». Ну а я за сорок четыре года впервые слышала, чтобы человек разумно и бесстрашно, не боясь гнева олимпийских богов, выразил свои желания...

Джералд улыбнулся.

— Вы оказались точно такой, какой вас описывала мне Анна.

— Надеюсь, эта нелепая сцена скоро закончится? — бледнея от гнева, спросила Люси.

Шанс Темпест лениво поднял голову.

— Прежде чем расстаться, я должен добавить еще одну подробность. Сейчас были бы очень кстати свадебные колокола... Люси, вчера я имел удовольствие завтракать с вашим сыном и его женой.

Люси буквально остолбенела.

— Что он сказал? — обеспокоенно спросила миссис Тауэрс.

— Сказал, что вчера завтракал с вашим правнуком и его женой,— информировал ее Джералд.

Старая дама уперлась обеими руками в подлокотники кресла.

— Неужели Джеф женился?

— Да, на совершенно очаровательной девушке по имени Шарон. Она меня покорила,— с самым невозмутимым видом докладывал мистер Темпест.— Они женаты уже несколько дней, и Джеф просил меня узнать у вас, когда он сможет представить вам свою супругу.

— Невозможно! — воскликнула Люси, вздымая руки к небу.— Он не может жениться!

— Душечка, он уже женат,— улыбнулся неугомонный Шанс.

— Он не может жениться! — упорно повторила Люси.— Он несовершеннолетний. Вызовите нотариуса, отец!

Она повернулась к советнику.

— Пусть он примет меры, чтобы аннулировать этот брак!

— Напрасно. Ведь через несколько месяцев он повторит то же, что сделал сейчас, а весь этот скандал только вас рассорит.

— Он не может жениться! — глухо повторила Люси.

В одно мгновение исчезла вся ее красота, лицо исказилось, она истерично кричала:

— Он не может жениться! Ни сейчас, ни потом!

— Люси, ну что ты говоришь? — возмутилась Анна.

— Я смалодушничала... каждый день откладывала объяснение с Джефом. Мне нужно было, необходимо было рассказать ему правду об отце. Но мне не позволяла гордость... А я все тянула, мне и в голову не приходило, что Джеф способен на такую глупость...

— О чем ты говоришь?

— Отец Джефа, Рекс...— Люси глубоко вздохнула.

Шанс подумал: «Ага, теперь она уже стала Номером Один, актрисой».

А Люси продолжала:

— Рекс вовсе не погиб геройской смертью в Китае, как все считают. Он сознательно, понимая, что делает, врезался в горы... Самоубийство...

— Самоубийство? Но почему? — спросила Анна.

Теперь в голосе Люси звучали глубокие ноты великой трагической актрисы.

— Потому что он знал, что болен, что в недалеком будущем его ждет безумие. Да, да, наследственное, неизлечимое безумие!

В гостиной воцарилось глубокое молчание.

— Теперь вы сами видите,— дрожащим голосом произнесла Люси,— что Джеф не должен жениться.

И снова молчание, которое нарушил резкий, негодующий голос Ады Тауэрс:

— Глупости!

В этот момент тень убийства проникла в гостиную Тауэрсов, но никто ее не заметил, даже сам убийца.

 

Ч А С Т Ь  В Т О Р А Я 

Глава I

За круглым столом в дубовом зале ресторана «Плаза» Анна Тауэрс сидела между Шансом Темпестом и Джералдом Брауном. Они вместе пришли сюда после неожиданной выходки Люси.

— За время работы в театре,— говорил Шанс,— я столько раз сталкивался с необходимостью изобразить на сцене кульминационный взрыв страстей, но ни разу еще не видел такой эффектной бомбы!

— Мы от этого только выигрываем,— покачал головой доктор Браун,— потому что милейшая Люси совершенно забыла о нашем существовании. Успокойтесь, дорогая,— сказал он, взяв ледяную руку Анны.— Лучше попробуйте этот «Мартини», он действительно превосходен.

— Самое ужасное в том, что мы не знаем, правда это или нет. Но она использует это против Джефа. Бедняга, мне его страшно жалко.

— Скажите, Джералд, сумасшествие может быть наследственным? — спросил Шанс, глядя поверх бокала на молодого врача.

— Как знать? Спорный вопрос. Послушать Люси, так все получается как в романах Бальзака. Могут быть повышенная возбудимость, склонность к истерии, но, главным образом, у детей, если их воспитывает мать. С этим я могу согласиться. Но это вовсе не физическая наследственность, а склонность. И только! Так что говорить о неизлечимом наследственном безумии — значит, просто извращать факты.

— Значит, Джеффри вовсе не осужден на безумие?

— Конечно нет. Разве что милейшая мамаша доведет его до такого состояния,— с натянутой улыбкой сказал Браун.

Шанс Темпест знаком попросил официанта наполнить им бокалы.

— Сам Джеф совершенно точно охарактеризовал положение вещей: Люси — специалист мешать другим получить то, чего у нее самой нет.

— А жена Джефа симпатичная? — спросила Анна.

— Чудесная! Молоденькая, влюбленная, искренняя.

— Где они?

— У меня, в коттедже в Нью-Каньон. Я предложил им провести там уик-энд и постараться хотя бы на это время позабыть о существовании Люси. Обещал съездить туда и доложить, как прошел «большой совет».

— Ехать туда с «голыми руками» не стоит,— сказал Джералд.— Прежде всего надо выяснить, как в действительности погиб отец Джеффри. Люди не кончают самоубийством из-за того, что их когда-то в будущем, возможно, ожидает безумие. Чтобы поверить в это, нужны либо точный диагноз компетентного врачебного консилиума, либо мозговые явления, подтверждающие, что заболевание прогрессирует. Так что, по-моему, нужно справиться в его эскадрилье, проверить все донесения о его гибели. Кто знает, может, удастся отыскать его полкового врача? Несомненно, сохранились люди, знавшие его семью. Я попробую добраться до военных архивов... Послушайте, Шанс, не знаете ли вы кого-либо, близкого к этой семье?

— Если бы я знал, с чего начинать!.. Анна, а вам ничего не известно о родственниках Рекса Хандлея?

— Только то, что он учился^ в Йеле, как и Джеф. Именно поэтому Джеф и избрал Йель.

— Тогда дело упрощается,— обрадовался Шанс.— У меня есть приятель в драматической школе университета. Он сможет посмотреть личное дело Рекса Хандлея.

— Только бы нам найти какие-то достоверные факты до того, как Джеф встретится с Люси,— сказал Джералд.— Придется немедленно браться за дело, чтобы не терять время.

Глава II

Ночной сторож в театре «Темпест» был колоритной фигурой. Он уже три года работал в театре, но чтобы вспомнить его имя, Шансу пришлось заглянуть в финансовую ведомость. Все его звали Хемингуэем. Высокого роста, крепкий, с волосами, в которых уже мелькала седина, с квадратной челюстью под черной окладистой хемингуэевской бородой. На великого писателя он походил не только внешностью. Его отличали хороший вкус и широкий кругозор. Настоящее его имя — Лей Кинг.

Шанс предполагал, что в прошлом Кинг имел какое-то отношение к театру. Возможно, был актером или работал в дирекции, но только карьера его была погублена алкоголем. Однако за те три года, которые он прожил в маленькой комнатушке при театре, выполняя самые разные поручения, никто никогда не видел его не только пьяным, но даже нетрезвым.

Иногда, в самый разгар репетиции, Шанс чувствовал где-то в глубине кулис присутствие Хемингуэя. Опыт научил Шанса терпению и молчаливому ожиданию. Рано или поздно Хемингуэй чем-то выдаст себя, и не исключено, что это будет великолепно. Актеры давно заметили, что Хемингуэй был настоящей энциклопедией, когда дело касалось сценариев, особенно пьес Шекспира. Да и вообще выглядел он человеком культурным. С виду ему было лет пятьдесят. Однажды, когда они вдвоем во время репетиции пили кофе за кулисами, Шанс спросил у Хемингуэя о его прошлом. Тот с достоинством ответил:

— Если вы удовлетворены моей работой, мистер Темпест, то для чего вам знать мою родословную?

— Извините меня,— сказал Шанс и больше не возвращался к этому разговору.

Считаясь ночным сторожем, Хемингуэй в действительности имел множество довольно разнообразных обязанностей. По ночам он несколько раз обходил помещение театра, проверял замки, наблюдал, нет ли где признаков пожара. Его работа начиналась после закрытия театра, но на самом деле он был занят с утра до следующего утра. Для него весь мир ограничивался театром и маленькой закусочной напротив, где он обедал.

Случайно Шанс узнал, что Хемингуэй любит музыку, и предложил ему в свободное время подниматься к нему наверх и слушать магнитофонные записи. Постепенно ночной сторож стал как бы своим человеком в квартире директора театра, и поэтому Шанс ни капельки не удивился, когда, вернувшись в тот вечер домой, услышал Первую симфонию Брамса в исполнении Тосканини. Торжественные звуки наполняли всю квартиру. Как часто бывает у любителей музыки, Хемингуэй предпочитал громкое исполнение. Он не слышал, как открылась дверь и вошел Шанс, и остался сидеть на диване в гостиной с закрытыми глазами, позабыв о догорающей сигарете, которая вот-вот могла подпалить его седеющие усы.

— Тысячу раз благодарю,— сказал он.

— Приходите, когда захочется,— произнес Шанс.

— Вам несколько раз звонили по телефону. Я попросил службу связи записывать номера, так как не был уверен, что дождусь вашего возвращения.

Подойдя к дверям, он спросил:

— Ну, все сошло благополучно?

— Что именно?

— Но вы ведь должны были сообщить Тауэрсам новость, не так ли?

— Какую новость и откуда вы это взяли?

Хемингуэй рассмеялся. Несмотря на то, что он много курил, у него были великолепные белые зубы:

— У нас тут всякие новости распространяются с быстротой молнии.

Шанс недовольно посмотрел на Хемингуэя. Он-то прекрасно знал, что никому ничего не говорил. Может быть, мисс Дженсон подслушивала у дверей? В таком случае в будущем придется принимать меры предосторожности.

— Ожидаемый взрыв произошел,— сказал он.

— Для блистательной звезды сцены весьма неприятно иметь взрослого сына,— сказал Хемингуэй,— а если встанет вопрос о появлении внучат, тогда вообще хоть в петлю! Да, да, все стареют... с помощью Бога!

С этими словами он ушел.

Шанс взглянул на часы. Было без четверти семь. Он запросил у службы связи номера тех, кто ему звонил. Оказалось, что он срочно требовался Валери Волмеру и Джо Розену, Тэд Клавер приглашал его на коктейль. И, наконец, звонила мадам Тауэрс.

— Вероятно, мисс Тауэрс.

— Дежурил не я, но она назвалась не мисс, не миссис, а именно мадам.

— Хорошо, а когда это было?

— Минут десять назад.

— Это все?

— Некий мистер Хандлей просил позвонить ему в Нью-Каньон.

Джефа страшно интересовало происходящее, но Шансу не хотелось отчитываться по частям. Заглянув в записную книжку, он позвонил Элу Каравелу в Нью-Хавен.

С Элом они дружили еще с драматической школы в Йеле. Голос Эла звучал очень весело. Чувствовалось, он находится в помещении, где много народу. Шанс объяснил, что ему нужны сведения о Рексе Хандлее в бытность того в университете.

— Я сразу же могу тебе кое-что сообщить,— ответил Эл.— Любопытное совпадение: месяц назад ко мне обратился с такой же просьбой один из студентов, сын Рекса.

— Джеффри?

— Да. Ты его знаешь?

— Это сын Люси Тауэрс.

— Совершенно верно. А ведь она твоя лучшая актриса... Тебе сказать сразу же то, что мне известно, или тебе необходимы разные цифры? Их я могу сообщить только завтра.

— Больше всего мне хотелось бы встретиться с кем-нибудь из членов его семьи.

— Джеф тоже этого хотел. Мы обнаружили только одного живого родственника Рекса, его дядюшку Беверли Уотсона. Тебе известно это имя?

— Нет.

— Какой же ты невежда! Бев Уотсон был преподавателем истории здесь, в Нью-Хавене. Он давно уже вышел в отставку. Сейчас ему более восьмидесяти лет, живет он в Лаксвилле, штат Коннектикут. Старик он бодрый, энергичный, очень подвижный. Настоящий еж! Это брат матери Рекса Хандлея. Если не ошибаюсь, Джеф к нему ездил... Бев его единственный родственник со стороны отца.

— Спасибо тебе, ты очень любезен.

— Всегда рад тебе услужить... Между прочим, как идут дела с твоей новой постановкой?

— Нормально. Посмотрим, что получится...

Шанс повесил трубку, но тут же позвонил в справочное и попросил номер телефона мистера Беверли Уотсона из Лаксвилла. А через несколько минут старческий голос спрашивал его по телефону:

— Кто говорит?

— Вы меня не знаете, мистер Уотсон.

— В таком случае подайте это кушанье позаманчивее,— пробурчал старик.

— Я Шанс Темпест, директор театра в Нью-Йорке и друг вашего внучатого племянника.

— Джефа? Он славный парень. Месяц назад я познакомился с ним впервые... Если не ошибаюсь, от вас зависит карьера его матери?

— Да, но она не доставляет мне никаких неприятностей... Мне бы хотелось поговорить с вами о Рексе Хандлее.

— Ну что ж, говорите...

— Это не телефонный разговор, мистер Уотсон.

— Тогда приезжайте сюда. Скажите, где вы находитесь?

— В Нью-Йорке.

— У вас есть машина?

— Да, мистер Уотсон.

— Не будьте таким чертовски вежливым, это лишнее... На переезд уйдет немногим больше двух часов, если вы опытный водитель.

— Могу ли я приехать сегодня, это не слишком поздно?

— Когда вам будет столько же лет, сколько мне, вы перестанете расходовать время на сон. Мне и так уж остается немного от жизни. Вы что предпочитаете, «Бурбон» или джин?

— И то, и другое.

— Прекрасно, только положите-ка себе в багажник закуску. В нашей дыре нет ничего порядочного... Я жду вас после девяти часов.

Мистер Уотсон сказал все, что считал необходимым сказать, и повесил трубку.

Продолжая улыбаться, Шанс позвонил в свой коттедж в Нью-Каньоне. Никто не ответил. Поколебавшись, Шанс позвонил на квартиру Люси. Ее тоже не оказалось на месте. Тогда он отложил на завтра все дела и позвонил в гараж, чтобы ему подали машину.

В тот момент, когда он выходил из дома, раздался телефонный звонок. Он не стал задерживаться, зная, что служба связи все запишет.

Глава III

Бев Уотсон на самом деле оказался симпатичным ежиком. Он ждал Шанса перед открытой дверью своего красного кирпичного дома рядом с парком института Хоткинсса, наблюдая, как Шанс ловко управляет белым «ягуаром».

Старик, высокий, чуть сутуловатый, с великолепной белой шевелюрой и забавными лохматыми бровями Санта-Клауса, под которыми поблескивали голубые глазки, полные хитрости и ума, был одет в серые фланелевые брюки, полосатую безрукавку, спортивную рубашку не первой свежести и светлые замшевые туфли. В зубах он зажал огромную трубку, из которой непрерывно выпускал крупные кольца синего дыма. Шанс позднее узнал, что мистер Уотсон признавал только табак-самосад, который сам же и выращивал на грядках на месте бывшей конюшни в сильно унавоженной земле.

— Это вы Темпест? — закричал он.

В дальнейшем Шанс понял, что Уотсон специально напрягает голос, чтобы избежать «петушиных нот», которые иногда у него получались, если он говорил тихо. Естественное следствие его более чем почтенного возраста. Надо сказать, при всем том он был исключительно бодр и энергичен.

— Это вы Уотсон? — в тон ему спросил Темпест.

  — Бев к вашим услугам,— отрекомендовался старик.— Молодежь называет меня «дядюшкой Бевом», а кто постарше — «старым хрычом», ну а поскольку вы находитесь посередке, зовите меня просто Бев. Входите же, прошу!

Комната, в которой жил Уотсон, была загромождена всяким старьем, как чердак. Чтобы куда-то пробраться, приходилось лавировать между мебелью. Все вещи у него были старинные, массивные, крепкие, обитые коричневой кожей. Стены до самого потолка уставлены полками с книгами. Кроме того, книги лежали в связках повсюду.

Посредине комнаты стоял большой стол, один угол которого был свободен — вероятно, хозяин сбросил вещи прямо на пол. На этом освобожденном пространстве громоздились хлеб, сыр, салат из перьев чеснока, а рядом, из ведерка со льдом, вместо шампанского торчали бутылки с пивом. Тут же стояли бутылки «Бурбона» и джина и огромные кружки, по размерам напоминающие глиняные горшки.

Старик снял с красного кожаного кресла загромождавшие его книги и плутовато посмотрел на Шанса.

— Садитесь. Чем вы прогневили Бога, что вам дали такое забавное имя? Надо же было придумать: Шанс Темпест!

— Моего отца звали Брайен Темпест, а мать — Шерри Шанс.

— Да что вы?! Я ее видел. Прелесть, само очарование, такой задорный вздернутый носик! Поверьте, я ее обожал. Я сходил по ней с ума. Когда она играла в Нью-Хавене, я буквально заболевал и целые дни проводил в театре. Присутствовал на всех представлениях, сколько бы их ни было... Из-за нее-то я и не женился! Все были хуже ее... Боже мой, Шерри Шанс, та самая Шерри Шанс!..

— Но еще не поздно, мистер...

— Бев, я же вам сказал. Бев. Она жива? Шерри Шанс жива?

— Да, и насколько я ее знаю, она будет страшно счастлива встретиться с человеком, который так высоко ценил ее в прошлом.

— Ценил? Я бы умер за нее, если хотите знать! Шерри Шанс... Если бы не ее муж — актер, я мог бы быть вашим отцом, черт возьми!

— Возможно, я был бы этому очень рад, Бев, хотя в Брайене не было ничего плохого, несмотря на все его странности.

— Красавец! Красив, как Люцифер.

Уотсон указал на сэндвичи.

— Привычка шестидесятилетней выдержки. Я был в школе, а уже тогда на столе всегда дожидались хлеб, сыр и чесночный салат. Правда, мы пили молоко. Теперь это кажется ужасным... Ну, угощайтесь. Мне же врачи разрешают только пиво, и я им повинуюсь... Шанс Темнеет, сын Шерри! Какое счастье!

В одну из кружек Шанс налил «Бурбон».

— Когда Джеф навестил вас, как вы сказали, месяц назад, его интересовал его отец?

— Да, конечно. Я ведь последний из оставшихся в живых в семье. Женщин вовсе нет со стороны Рекса.

— Что он спрашивал, Бев?

— Все самое обычное: на кого он похож? Где учился отец? Как жил до женитьбы?

— Вы можете и мне это рассказать?

— Безусловно. Рекс был единственным сыном моей сестры. Она вышла замуж за некоего Джеффри Хандлея, одного из пионеров авиации. Он увлекался высшим пилотажем и всякой такой чертовщиной. В 1914 году он поступил на службу во французскую королевскую авиацию и работал во Франции до 1915 года. Для маленького Рекса он стал героем, идеалом. Как только мальчишка подрос, он тоже пошел в авиацию, но ему не удалось участвовать в настоящей войне. Он отправился в Испанию защищать республику, оттуда в Китай, тоже на стороне патриотов. Там он познакомился с Люси. Ну и в результате, понятно, на свет Божий появился Джеф.

----- А как он выглядел? Каким был человеком?

— Трудно сказать... Несомненно одно: он был по-настоящему храбр и любил бросать вызов опасностям. Он их искал, но в то же время не был сорвиголовой. Я бы сказал иначе: он был идеалистом, Дон-Кихотом, защитником униженных и угнетенных. Его отец частенько говаривал, что авиация приведет мир к демократии. Скажете, эта фраза из водевиля? Ничего подобного, он в это свято верил. Ну и Рекс подхватил и пронес далее идеалы отца. И погиб за них. Он знал всего одну женщину — Люси Тауэрс. Что еще сказать? Он ее любил так, что пошел бы за нее в огонь и в воду. Она этого не заслуживала. Но это уже другая история.

— Короче, он был таким отцом, которым можно гордиться? — подвел итог Шанс Темпест.

— Еще бы не гордиться!

Шанс отпил несколько глотков «Бурбона».

— Я к вам приехал не из праздного любопытства, Бев. Ваша сестра вышла замуж за Джеффа Хандлея-старшего. Что вы знаете о нем самом и его родне?

— Хандлей? Мне нечего о них сказать,— ответил он, жуя сэндвич,— знаю, что они англичане, прожившие более полувека в Новой Англии. У первого Хандлея было трое сыновей. Двое не женились. Один из них погиб на войне с Мексикой, а второй еще мальчиком умер во время какой-то эпидемии. Третий женился и уехал на запад. У него был сын, который путешествовал вместе с ним. Отец погиб в схватке с индейцами, а жена с сыном вернулись к родителям. Он вырос, женился, имел шесть или семь детей, но из них всего одного сына, дедушку Джеффри. В живых остались сын и дочь, в следующем поколении был уже Джеф-старший. Вот и все, что я знаю.

— Насколько я понял, большинство погибло во время войн?

— Да, за исключением отца Джефа-старшего.

Бев вдруг рассмеялся и протянул руку за следующим сэндвичем.

— Его хватил удар от обжорства. Весил он почти сто пятьдесят килограммов, когда отдал концы. Представляете?

— В семье не было драм? Тайных фамильных недугов?

— Такого я никогда не слышал. Это была обычная здоровая и крепкая семья. Вы сами видите, что все мужчины служили в армии, а в нее хлюпиков не берут.

Тогда Шанс спросил напрямик:

— Бев, а вы не слышали о психических нарушениях у членов этой семьи?

Старый Уотсон нахмурил брови.

— Психические нарушения? Эй, парень, вы не смеетесь надо мной? Что вы под этим подразумеваете?

— Сумасшествие.

Бев расхохотался.

— Все они были достаточно сумасшедшими, чтобы идти в армию, как только над страной начинали размахивать государственным флагом. Но разве это болезнь?

— Я задаю вам очень серьезный и важный вопрос, Бев. Я говорю о наследственном сумасшествии. В семье этого не было?

— Черт возьми, никогда! — гаркнул Бев, выпуская клуб дыма из своей трубки.— Я даже не понимаю, как такая дикая мысль могла прийти вам в голову?

— Несколько дней назад женился молодой Джеф,— пояснил Шанс.— Он это сделал без разрешения матери. Поскольку он несовершеннолетний, она настаивает на аннулировании брака, аргументируя это тем, что Джеф не может жениться вообще, потому что у него в роду наследственное безумие. И грозит объявить об этом.

— Ну и ну! — воскликнул старик, в равной степени разъяренный и возмущенный.— Да эта особа достойна виселицы! У нее не язык, а змеиное жало. Да, да, это не женщина, а гадюка!

— Почему?

— Преступница! — кипел Бев.— Я знаю таких!

— Бев, прошу вас, не скрывайте от меня ничего плохого из ложного самолюбия. Я хочу помочь Джефу и отвести от него напраслину, если это так. Не подумайте, я не из тех, кто способен всадить в человека пулю из-за угла или ударить его в спину...

Бев стукнул по столу кулаком.

— Единственный пример ненормальности, известный мне в семье Хандлей,— это брак Рекса с Люси, этой девкой из кино... Посмотришь — сама кротость и голубиная нежность, а внутри у нее сам черт не поймет, что творится!

Глава IV

Шанс оставил свою машину на Десятой авеню уже почти в половине второго. Возвращение из Лаксвилла было приятным и успокаивающим. После душного и жаркого дня ночь особенно радовала прохладой. Визит к старому Беву Уотсону вселил в Шанса надежду, ему казалось, что недоразумение почти ликвидировано. Но, конечно, с Люси никогда ничего наперед не знаешь...

Дав возможность старику отвести душу и обругать Люси всеми скверными словами, какие ему в тот момент пришли ка ум, Шанс принялся выяснять интересующие его подробности. Сестра Бева, мать Рекса, умерла через пять лет после своего мужа. Рексу тогда было одиннадцать лет. Его единственный родственник, дядюшка Уотсон, поместил его в школу Хот Кисс, где он сам в то время преподавал и где Рекс проучился до отъезда в Йель. Бев был для него не только опекуном, но и лучшим другом. Мать Рекса умерла после длительной, тяжелой болезни, она частенько разговаривала с братом о будущем своего сына. Если бы она знала о каких-то хронических заболеваниях в семье, она бы непременно все рассказала Беву, чтобы он помог Рексу.

То, что она ничего такого не говорила, пожалуй, лучше всего разоблачало ту напраслину, которую возводила на сына Люси. Остальное должен был дополнить Джералд Браун, если ему удастся что-то обнаружить в военных и медицинских архивах.

Если же он там не найдет подтверждение слов Люси, тогда молодой человек сможет противостоять деспотизму матери.

Шанс не торопясь шагал к зданию, где помещался и театр, и его квартира. Подходя уже к Восьмой авеню, он ясно увидел красный огонек сигареты, которую кто-то курил под аркой входа. Шанс невольно насторожился. В такой час в этом квартале еще часто встречались сомнительные личности. Он обернулся, нет ли кого-нибудь поблизости.

Он уже находился в нескольких ярдах от входа, когда красная точка, описав в воздухе дугу, упала на мостовую, а тень человека замерла у дверей.

— Это вы, патрон? — послышался голос.

Голос Хемингуэя.

Шанс удивился: в этот час Хемингуэю полагалось быть в театре, а не улице.

— Что вы здесь делаете? — воскликнул Темпест.

— Жду вас,— ответил Хемингуэй, роясь в кармане в поисках новой сигареты.— Полагаю, вам необходимо чем-нибудь подкрепиться.

Шанс обеспокоенно посмотрел на ночного сторожа. Руки у человека не дрожали, зажигая спичку. Не было похоже, что он выпил, однако же он почему-то покинул свой пост!

— Мне ничего не надо,— отрезал Шанс, идя вперед.

— Я позвонил в гараж, там ответили, что вашей машины еще нет. Тогда я спустился сюда.

Хемингуэй схватил его за рукав.

— Послушайте, патрон, вам надо выпить...

—- Какого дьявола вы меня задерживаете?

— Вас ждет страшная неприятность... Вот почему я советую предварительно заглянуть напротив, в бар.

— Пожар? — ахнул Шанс. Огонь был для него самым настоящим кошмаром. Подсознательно он всегда опасался именно пожара, особенно во время спектакля.

— Нет, не пожар. Дело не в театре. Но тем не менее это очень серьезно. Ну ладно, входите, я все объясню.

Шанс почувствовал, что Хемингуэй все же тянет его в маленький бар.

— Двойной «Бурбон» и рюмку джина,— распорядился он.— Вообще-то мне не следовало выходить из театра. Точнее, я не имел права... но ищейки не знают про заднюю дверь из подвала...

— Какие ищейки?

— Полиция. В театре их полно. Пейте!

И Хемингуэй придвинул хозяину бокал:

— Скажете вы, черт подери, что случилось, или нет? — разъярился Шанс.

— В половине двенадцатого ночи мадам Тауэрс упала на сцену со сценического перехода. Ну, а это почти тридцать футов высоты, так что она разбилась насмерть.

— Люси?

— Да нет, мадам Тауэрс,— чуть ли не по слогам сказал Хемингуэй, глядя в глаза Шансу.— Старая миссис Тауэрс, бабушка Люси.

Шанс с открытым ртом смотрел на бородача Хемингуэя. Он знал, что мадам Тауэрс не выходила из своей квартиры на Пятой авеню вот уже лет двенадцать. Каким образом могла она очутиться на узеньком металлическом мостике, именуемом «кошачьим переходом», над сценой театра ночью, в воскресенье? Этим мостиком не отваживались пользоваться даже молодые артисты, а пожилые вообще обходили его стороной...

— Она приехала в театр к девяти часам,— сказал Хемингуэй,— позвонила в вашу квартиру. Я вышел и очень удивился, увидев старую миссис Тауэрс.

— Как вы ее узнали?

Хемингуэй усмехнулся.

— Само собой разумеется, она мне об этом сказала. Бедная старушка! Ведь она совершенно глухая, а из-за бороды ей было трудно понимать меня по губам. Она сама так сказала. Ну, а в остальном симпатичнейшее создание, прямая, остроумная!

— И она была одна? Но вы-то понимаете, Хемингуэй, что уже многие годы она не выходит из дома?

— Она приехала в такси, которое ее ожидало у тротуара. Сказала, что ей срочно нужно вас видеть!

— Не объяснила, почему?

— Нет. Я не заметил, когда вы уехали. Мы с ней поднялись наверх, я позвонил, а когда мне не ответили, пришлось сознаться, что я не представляю, куда вы девались и где вас искать. Ведь дело шло к ночи, верно? Она попросила разрешения вас подождать. Уважая ее возраст и то, что она бабушка Люси, я решил, что ее надо впустить к вам в квартиру.

— Вы были совершенно правы.

— Я открыл ей дверь, устроил ее в мягком кресле. Музыку не стал включать. Она попросила отпустить такси. Решила, что вы вызовите другое, когда ей будет пора уезжать. Я спустился вниз и отправил шофера, обошел помещение и отправился вздремнуть, как обычно во время перерыва. Это удобное время: в театре затишье, а на улицах еще многолюдно. Миссис Тауэрс я показал звонок, которым она может вызвать меня в случае необходимости, поэтому был совершенно спокоен.

Хемингуэй передохнул и продолжал:

— Я проснулся от шума падения какого-то тяжелого предмета на сцене. Когда я вскочил, в здании раздался женский крик. Я бросился в театр. Сигнальные лампочки горели, вроде бы не было никаких нарушений. Но примерно в третьем ряду неистово кричала молодая особа. Это была сестра Люси Тауэрс, Анна.

— Анна?

— Одновременно со мной откуда-то из глубины театра прибежал человек, отрекомендовавшийся потом доктором Брауном... Вы его знаете?

— Конечно, жених Анны, один из моих друзей. Но он-то как попал в театр?

— Понятия не имею, как это могло быть. Не знаю — и все! — упрямо повторял Хемингуэй.— Причем они были не одни. Пока я разбирался, что к чему, откуда-то появился Джеф с молодой женой.

— Господи Боже мой! И вы не знаете, как они вошли в помещение? Вы сказали, что оставили миссис Тауэрс у меня в квартире и обошли помещение. По-видимому, вы не все осмотрели?

— В том-то и дело, что я всюду побывал. Решительно все двери были закрыты... Потом мы проверили весь театр с полицией, они подтвердят, что все было закрыто. Войти могли только вы сами да мисс Дженсон, потому что и у вас, и у нее есть собственные ключи.

— Точно так же, как у вас,— заметил Шанс.

— Правильно, но я-то уже находился внутри, и ключи были при мне.

— Может быть, вы оставили открытой входную дверь, когда ходили отпускать такси?

— Нет, мое дело тщательно проверять все замки и двери, так что я это делаю уже совершенно автоматически,— убежденно ответил Хемингуэй.— Ручаюсь, дверь была закрыта.

— А как же тогда могли войти Анна и все остальные?

— Они утверждают, что дверь была открыта,— спокойно ответил Хемингуэй.— Якобы им надо было вас видеть, они приехали и увидели незакрытую дверь. Поднялись наверх, позвонили к вашу квартиру, но миссис Тауэрс, конечно, ничего не слышала.

— Очевидно, вы все-таки оставили дверь открытой!

— Я твердо знаю, дверь была заперта. Сейчас полиция допрашивает мисс Дженсон. И ждут вас. У вас же второй ключ, вам потребуется алиби. Поэтому я и поджидал вас на улице.

Шанс вздохнул.

— Алиби у меня есть, и вполне достоверное. С семи вечера и до полуночи я был в Лаксвилле, штат Коннектикут, то есть в ста милях отсюда...

— Прекрасно,— облегченно вздохнул Хемингуэй.

— Кто вызвал полицию?

— Я. Я не уверен, был ли это несчастный случай или... вы сами понимаете, как это важно...

Помолчав, Хемингуэй пристально взглянул на кончик своей сигареты, потом тихо сказал:

— Возможно, старая дама устала так долго ждать? В вашей квартире есть дверца, ведущая на переход. Она могла любопытства ради выйти на железную дорожку, у нее закружилась голова, и она упала...

— Ну а что вы предполагаете?

Хемингуэй бросил окурок в урну, поднял голову и, глядя в глаза Шансу, внятно произнес:

— Ее могли оттуда столкнуть.

Глава V

Переход под самым потолком сцены в «Темпест» представлял собой узкий металлический мостик с невысокими перилами, протянувшийся от одной стены к другой. С обеих сторон на него можно попасть по винтовой лестнице, вделанной в кирпичную кладку. В квартире Шанса имелась дверь, открывающаяся на этот «кошачий переход»: оттуда он мог свободно наблюдать и за зрительным залом, и за сценой.

Этот переход остался еще от старого театра. При перестройке зала Шанс сохранил его, приспособив для освещения и подсветки сцены. На северной стороне, то есть перед дверью из своей квартиры, он приказал соорудить маленький балкончик, откуда было удобно наблюдать за репетициями. Дверь в его квартиру не запиралась, чтобы электрики и осветители могли пользоваться не только лестницами, ведущими на сцену, когда требовалось принять какие-нибудь экстренные меры во время представления.

Все эти подробности капитан Криминальной полиции Джордж Полхэм узнал у Хемингуэя в самом начале расследования. Можно было предположить, что старая дама миссис Тауэрс — открыла эту дверцу и вышла на мостик, движимая, возможно, естественным любопытством. Она могла либо чего-то испугаться, либо у нее закружилась голова, и она упала вниз через перила.

Однако казалось несколько странным, чтобы такая пожилая особа осмелилась выйти на «кошачий переход». Зачем все же она гуда пошла? Была ли она одна? Как ни рассуждай, в девяносто четыре года подобные путешествия без серьезной необходимости не предпринимаются!

Так рассуждал Полхэм.

Но, с другой стороны, все говорили, что она была сильным и мужественным человеком. Если бы ей по каким-то соображениям надо было как можно скорее попасть в театральный зал, она бы не задумываясь воспользовалась опасным мостиком. Человеку же, указавшему ей такой путь из квартиры Шанса Темпеста, если таковой имелся, было проще простого скинуть ее вниз, толкнув посильнее в спину...

Но какими бы очевидными ни казались эти соображения, они ни на чем не основывались. С другой стороны, переход являлся удобным местом для наблюдения за сценой. Однако в одиннадцать часов не за чем было наблюдать, тем более при слабом ночном освещении. Получалось, что вряд ли миссис Тауэрс самой пришло в голову выйти на мостик.

Располагая такими скудными данными, Полхэм не мог прийти к определенному решению, поскольку нельзя исключить и другую версию — присутствие второго человека, прямого виновника случившегося.

Полхэм оставался верным своей репутации рассудительного и осторожного офицера. Он учился в юридическом институте, но случилось так, что заболел его отец, нью-йоркский адвокат, который потребовал, чтобы рядом с ним, помимо сиделки, находился сын. Полхэм все бросил и помчался к отцу. Проходили месяцы, он изнывал от безделья и с радостью ухватился за предложение работать в Отделе по расследованию убийств. А когда отец умер, Полхэм уже настолько увлекся своим делом, что не пожелал его бросить.

При первом взгляде на капитана Полхэма Шанс Темпест подумал, что он больше похож на актера, чем на полицейского. Костюм от хорошего портного, а не из магазина готового платья. Рано поседевшие волосы и усы придавали ему вид «элегантного мужчины» из журнала «Адам». К тому же безукоризненные манеры.

Хемингуэй предложил воспользоваться запасным выходом, чтобы войти в театр, но Шанс на эго не согласился.

— Не следует начинать с того, чтобы меряться силами с полицией и противопоставлять им себя. Вы не сделали ничего противозаконного, предупредив меня. Так бы поступил каждый честный человек по отношению к своему хозяину. Мы только выиграем время, если я сразу же заявлю, что в курсе дела. Единственное, за что вас может упрекнуть капитан Полхэм, это то, что вы вышли из театра без его ведома. И будет совершенно прав, если уж рассуждать беспристрастно.

Когда Шанс и Хемингуэй вошли, капитан находился поблизости от центрального входа, разговаривая с двумя мужчинами. У него удивленно приподнялись брови при виде ночного сторожа.

— Значит, вы разыскивали мистера Темпеста, мистер Кинг? А я и не знал, что вы этим занимаетесь!

— Меня не было в городе,— ответил Шанс и рассказал про свою поездку в Лаксвилл.— Хемингуэй сразу сообразил, что я уехал на машине, так как ее не было в гараже на Десятой авеню. Можете проверить у Вебера и Хосе, когда я брал машину и когда ее вернул, а также время, проведенное у мистера Уотсона в Лаксвилле.

— Почему «Хемингуэй»? — удивился капитан.

Шанс усмехнулся.

— Это прозвище настолько приросло к мистеру Кингу, что, признаться, мы все забыли его настоящее имя.

— У вас с собой ключ от входной двери, мистер Темпест?

Шанс молча вынул из кармана целую связку ключей, снял с колечка нужный и отдал его капитану.

— Вы подтверждаете, что такие ключи есть только у троих: у вас, у мисс Дженсон и у... Хемингуэя?

— Совершенно верно.

Полхэм повернулся к Хемингуэю.

— Получается, на этот раз вы не доглядели. Забыть запереть дверь может каждый. Это еще не криминал!

— Я все понимаю, капитан, и тем не менее повторяю: дверь была заперта на ключ.

Полхэм вздохнул.

— Ваше право настаивать на своем показании.

— Это вовсе не мое упрямство. Так оно и было.

— Скажите, остальные, то есть Анна, Джералд, Джеф и Шарон, все еще здесь? — осведомился Шанс.

— Да,— ответил капитан,— но я хотел бы предварительно побеседовать с вами, мистер Темпест. А уж потом вы можете повидаться с ними.

— А Люси известили?

— Да, ее вызвали из дома в двенадцать часов. Она спала. Приехала вместе с советником. Сейчас они отправились в морг.

Шанс вздрогнул. Старая миссис Тауэрс была такой жизнерадостной всего несколько часов назад!

— Есть ли у вас основания предполагать, что это не просто несчастный случай?

Полхэм задумчиво и пристально посмотрел на Шанса Темпеста голубиными глазами.

— Понимаете, ничто не указывает на присутствие в здании злоумышленника, тем более что мистер Кинг отказывается допустить, что входная дверь оставалась незапертой. Но у вас никогда не бывает подсознательного чувства, необъяснимого и даже необоснованного,—

того, что часто называют предчувствием,— возникающего, казалось бы, вопреки имеющимся фактам...

Он не договорил.

— Из ваших слов я делаю вывод, что вас не удовлетворяет версия несчастного случая?

Капитан Полхэм покачал головой.

— Меня терзают дурные предчувствия.

Глава VI

Для Шанса было тяжким испытанием, что он не может немедленно выяснить, для чего приехали в театр Джералд, Анна, Джеф и Шарон. Но он понимал, что приказ капитана — не прихоть, и потому кивком головы пригласил его следовать за собой. Они двинулись к лифту, чтобы подняться в квартиру Темпеста.

— Надо же мне посмотреть, как вы живете,— сказал Полхэм.— Я специально ждал вашего возвращения... Похоже, никто не представляет, ради чего к вам приехала старая миссис Тауэрс. Может быть, вы мне что-нибудь скажете?

Дверь лифта автоматически открылась, и они очутились в холле квартиры Темпеста. Полхэм сразу же указал на дверь, ведущую на балкончик перед «кошачьим переходом» над сценой.

— Мне сказали, эта дверь никогда не запирается?

— Совершенно верно, она всегда открыта на случай необходимости. Это своего рода запасной выход со сцены, он нас частенько выручал, когда возникали недоразумения с декорациями или неполадки со светом. Вы понимаете, мостик проходит лишь по ширине сцены, и на него поднимаются только осветители, да изредка рабочие сцены.

— Я поднимался наверх с винтовой лестницы. Большая высота. Страшное падение!

— И вы не вошли в квартиру? Но ведь дверь была открыта?

— Более того, она была не притворена. Похоже, собираясь сразу же вернуться назад, миссис Тауэрс не потрудилась даже ее захлопнуть.

Оба вошли в гостиную.

Шанс с изумлением заметил, как капитан буквально замер перед картиной на стене.

— Какой великолепный Тахолл!

— Да, я люблю этого художника.

Полхэм продолжал разглядывать комнату.

— О! На другой стене Людэн. Эта картина не так широко разрекламирована в журналах, как первая, но ее уже успели оценить знатоки. Лично мне Людэн представляется куда талантливее Тахолла. На выставке в Вуд-стоне я видел много работ того и другого. Тахолл, конечно, более впечатляющий, но... Надеюсь, когда-нибудь в будущем я смогу приобрести их произведения и для себя... Ну, а теперь к делу... Почему же она приехала к вам, мистер Темпест?

— К сожалению, я абсолютно ничего не знаю.

Шанс сел на диван, достал из кармана неизменную трубку и кисет с табаком. Занявшись набивкой, он добавил:

— Повторяю, точно я ничего не знаю, но в известной степени догадываюсь, что могло привести ее ко мне.

— Расскажите же.

— Запутанная история, капитан. Люси Тауэрс работает со мной уже пятнадцать лет, ни в каком другом театре она не играла. Однако мы с ней принадлежим к различным социальным группам. Поверите ли, я ни разу не бывал в ее доме. То есть, если быть точным, лишь вчера я попал туда впервые. У старой миссис Тауэрс, советника и Анны нет ничего общего с театром. Как я предполагаю, советник в этом отношении придерживается вполне определенных взглядов, характерных для его положения. В итоге Люси сняла себе студию на площади Векмана, где она и встречается со своими друзьями по сцене. Там я бываю часто, очень часто. Совершенно понятно, что я не был знаком со старой миссис Тауэрс.

Шанс раскурил трубку. Внимательно, как бы оценивая, посмотрел на Полхэма и, видимо, решил, что вполне может ему довериться и рассказать всю правду, не опасаясь, что через день история, в приукрашенном и искаженном виде, появится в скандальной хронике городской прессы.

И после этого Шанс подробно рассказал капитану о визите Джефа в субботу утром, завтраке в ресторане с молодой парой и обещании им помочь, о своем незваном появлении в доме Тауэрсов на семейном торжественном чаепитии, о неистовой выходке Люси, когда он объявил о женитьбе сына.

— Вот тогда мы и договорились с Джералдом сделать все возможное, чтобы вызволить Джефа и расстроить козни Люси... пока она действительно не доведет его до сумасшествия своими россказнями о безумии Рекса и наследственном заболевании Хандлеев. Ради этого я и ездил в Лаксвилл к единственному оставшемуся в живых представителю семьи Рекса Хандлея по материнской линии — Беверли Уотсону.

— Разговор получился интересным?

— Мистер Уотсон сначала поднял меня на смех, а потом разъярился. Вы понимаете, как мне не терпится поскорее поговорить с доктором Брауном? Возможно, он тоже выяснил что-то новенькое, и ему тоже есть что сообщить мне. Вам же я обо всем этом рассказал потому, что не представляю себе иной причины приезда ко мне мадам Тауэрс. Ничто иное нас не связывало, иных контактов у нас с ней не было. Ясно одно: из-за пустяков она не предприняла бы столь утомительное для нее путешествие после десяти лет затворничества. По всей вероятности, она поняла, что я настоящий друг Джефа, и хотела, чтобы я ему помог.

-- Вы правы, для нее это было труднейшим испытанием! Почему же она предварительно не удостоверилась, дома ли вы?

— Черт возьми, она, несомненно, пыталась это сделать, воскликнул Шанс.— Я вернулся к себе примерно часа через полтора после того, как побывал на Пятой авеню. По дороге мы зашли в ресторан выпить по рюмочке с Анной и Джералдом. Вернее, нам надо было обдумать, как помочь Джефу. Вернувшись домой, я проверил в службе связи, кто мне звонил, в числе прочих имен мне назвали мадам Тауэрс. Я решил, что это ошибка, что звонила мисс Тауэрс, иначе— Люси. И сам позвонил ей, но не застал дома. Звонил мне также Джеф, которого я вместе с молодой супругой поселил в своем коттедже на то время, пока идут переговоры с Люси. До них я тоже не дозвонился... Вот, кажется, я все вам рассказал.

Полхэм потер подбородок и нахмурился.

— Спасибо за откровенность,— сказал он наконец, глубоко вздохнув.— В какой-то мере все же рассеиваются потемки, в которых я до сих пор блуждал. Мне же никто ничего не говорил. По их словам, все они приехали в театр случайно и в ожидании вас вошли в здание. Оказывается, ими руководила одна и та же причина. Можно почти наверняка сказать, что старшую миссис Тауэрс привело сюда волнение за внука в связи с его тайной женитьбой и «признаниями» Люси. Возможно, доктор Браун и Анна уже что-то узнали и хотели вам это выложить. Ну а Джефа и его жену просто измучила неизвестность... Если бы ваш приятель Хемингуэй признался, что он оставил дверь открытой, то мы могли бы составить протокол о несчастном случае. Страшно переживает Анна Тауэрс. Она, в ожидании вас, сидела с доктором Брауном в театре. Он как раз вышел из зала посмотреть, не вернулись ли вы, и тут, в буквальном смысле слова, у нее на глазах сверху на сцену свалилась бабушка и разбилась. От этого шока она никак не может оправиться.— Поднявшись, Полхэм добавил:

— Мы с вами увидимся завтра, я скажу, как идут дела. Пока же могу прислать к вам ваших друзей.

— У меня к вам огромная просьба: не могли бы вы немного задержать Джефа, пока я поговорю с Джералдом и Анной? Кто знает, а вдруг к их информации надо подготовить молодого человека?

— Ничего не может быть проще... Еще раз огромное вам спасибо. И личная просьба: пригласите меня как-нибудь полюбоваться вашими картинами.

— Только позвоните мне заранее, я буду рад вас видеть!

Шанс проводил Полхэма, посмотрел, как он вошел в лифт и захлопнул створку двери.

После этого Шанс вернулся в гостиную и замер на пороге от неожиданности. Налево от двери стоял стул, далеко задвинутый под столик, на его сиденье лежала серая вязаная шаль, которая была на мадам Тауэрс во время чаепития. Видимо, когда старушка встала, шаль соскользнула на стул и осталась там лежать.

Подойдя к стулу, Шанс поднял шаль и увидел лежащий под ней лист бумаги, частично исписанный бисерным почерком, какой был в моде во время юности Ады Тауэрс.

Шанс прочитал:

«Дорогой мистер Темпест! Моя горничная Марта пыталась до Вас дозвониться, чтобы договориться о нашем свидании. Ей не удалось этого сделать, и тогда я решила поехать к Вам сама и дождаться на месте. Мне как-то не верилось, что Вы уехали на субботу и воскресенье.

Я боюсь, что не успею выполнить свой долг по отношению к Джеффри. На протяжении сорока четырех лет, переживая свою личную трагедию и замкнувшись в собственном горе, я вела себя как последняя эгоистка. Возможно, Вы этого не поймете, но я действительно не пошевелила пальцем, чтобы помочь своим внучкам и научить их, как следует жить. А ведь мне следовало заменить им их умершую мать. В течение многих лет в моих руках находится тайна счастья Джефа. Эта тайна не принадлежит мне, я не имею права ее раскрыть, но после отвратительной выходки Люси в нашем доме, несмотря на данное мной обещание, я поняла, что должна...»

На этом письмо обрывалось. Оно нигде не было исправлено, ни перечеркнуто, ни запачкано, поэтому не верилось, что его автор отложил в раздумье ручку, не зная, как продолжить. Скорее, можно предположить, что кто-то неожиданно вошел в комнату и помешал, не дал Аде Тауэрс закончить начатое...

Интересно, закрыл ли Хемингуэй входную дверь в квартиру после того, как устроил миссис Тауэрс в кресле? А если она была заперта, то почему старушка ее открыла? Кому! Ведь она не могла слышать звонка... Или же она, не слыша звука, заметила какую-то вибрацию? Иногда глухие обладают необыкновенной интуицией.

Пожалуй, шаль оказалась на стуле вовсе не случайно, под нее старая дама спрятала письмо. Она его не изорвала и не бросила в корзинку...

Вероятно, тот «секрет счастья» Джефа, о котором она упомянула, кому-то выгодно сохранить... Но тогда почему этот человек не уничтожил записку? Впрочем, если он ее не заметил...

Подойдя к дивану, Шанс перебросил шаль через спинку кресла. На секунду перед его глазами мелькнула страшная картина: старушка идет по комнате, выходит на балкон, чтобы обдумать окончание письма, облокачивается на парапет на высоте тридцати футов над сценой...

Бессмыслица! Нелепица!

Кто-то пришел и помешал ей писать. Он же направил ее к переходу. Как? Может быть, сказав, что там находится он, Шанс? Или же насильно, чтобы сбросить вниз?

Шансу Темпесту стало страшно. 

 

Ч А С Т Ь  Т Р Е Т Ь Я 

  Глава I

Звонок прервал мрачные размышления Шанса. Он пошел открывать дверь и очутился перед Анной Тауэрс, которую сопровождал доктор Браун.

Искаженное горем лицо Анны в ту же минуту вернуло

Шанса из мира предположений, фантастических видений в мир, возможно, еще более жуткой действительности.

Глаза Анны в полном смысле слова провалились, как у приведенного в отчаянье ребенка, который старается скрыть свои слезы. Она посмотрела на Шанса, и он подумал, что, с одной стороны, девушка просто не выдержит слов сочувствия, но. с другой стороны, она их ждет.

Заметив серую шаль, перекинутую через спинку кресла, Анна с криком бросилась к ней, уткнулась в нее лицом и разрыдалась. Когда Шанс подошел к ней, чтобы успокоить, она вскочила с колен и молча убежала в соседнюю комнату.

Джералд остановил Шанса усталым голосом:

— Пусть поплачет. Не тревожьте ее... Это ее первые слезы. Если бы она не заплакала, ей было бы еще тяжелее.

— Бедняжка! — прошептал Шанс, невольно прислушиваясь к безутешным рыданиям.

— У вас найдется что-нибудь выпить? — спросил доктор Браун.

— Все, что хотите.

— Коньяк, если есть. Мне рюмку и такую же Анне. Я ей отнесу через пару минут.

Шанс подошел к бару и до краев наполнил коньяком первые попавшиеся ему на глаза бокалы для шампанского. Он протянул один Джералду, который тут же выпил половину.

— Надо же было, чтобы судьба уготовила бедняжке такой удар! — воскликнул он, кивая в сторону соседней комнаты.— Даже мне не доводилось присутствовать при таком зрелище. Представьте себе, она была одна, когда разбилась несчастная старушка, которую она так любила, разбилась на ее глазах... И в тот самый момент, когда я вышел проверить, не приехали ли вы!

— Сигарету? — предложил Шанс, протягивая пачку.

— Охотно!

Реки Джералда так сильно дрожали, что Шансу пришлось зажечь зажигалку и дать ему прикурить.

— А сейчас нам надо многое сказать друг другу, времени у нас мало. Капитан Полхэм, показавшийся мне порядочным человеком, обещал немного задержать внизу Джефа. Я ему рассказал все, так было надо. Миссис Тауэрс приехала ко мне ради Джефа... Я подумал, раз вы с Анной пришли сюда, значит, у вас для меня были новости о Джефе.

— Вы правы,— сказал Джералд, садясь на диван. У него тоже был совершенно убитый вид.

— Мне удалось встретиться с единственным живым членом семьи Хандлеев. Он утверждает, что говорить о наследственном безумии в этой семье — нелепо.

— Мне тоже повезло. Я спросил моего друга Теда Гивена, нейрохирурга из военного госпиталя в Вашингтоне, не может ли он меня свести с военным врачом, который был знаком с Рексом Хандлеем. Я знал, что он находился на Ближнем Востоке во время последней войны. Трудно поверить, но бывают же такие совпадения — этим врачом оказался сам Тед Гивен.

— Что он рассказал?

— Рекс Хандлей был исключительно здоровым и здравомыслящим человеком, его очень любили товарищи за веселый нрав и остроумие. И добавил кое-какие детали.

— Какие именно?

— Он был очень красив, прекрасно сложен. Как раз перед тем, как жениться на Люси, проходил специальную комиссию. Рекс не нарушал никаких правил, и раз уж такая проверка требовалась, он ее прошел. Здоровье у него было богатырское. В известной степени он был идеалистом, во всяком случае, если ему говорили, что то или иное дело надо совершить в интересах демократии, он забывал об осторожности и действовал очертя голову. Он был храбр до безрассудства. Впрочем, Гивен все это говорил как врач. В отношении Люси он сказал, что «Рекс по ней сходил с ума». Что касается моральных качеств, то тут Рекс тоже получил самую высокую оценку.

— Известно, как он погиб?

Джералд поднял глаза:

— Может быть, тут в какой-то мере Люси права. Обстоятельства гибели Рекса восстановлены на основании рапорта одного из пилотов его эскадрильи. Известно, что он вступил в бой с семью истребителями или бомбардировщиками неприятеля. У Рекса кончалось горючее, пулемет вышел из строя. Чтобы вырваться из кольца противника, он решил взмыть вверх, и этот маневр удался бы, если бы ему не прострелили бензобак. Самолет загорелся и стал падать в горы в зоне неприятеля. Он летел вниз, пылая, как факел. Останки Рекса так и не обнаружили. Как видите, ни о каком самоубийстве не может быть и речи. Это был пример безотчетной

храбрости, воинской доблести и выполнения гражданского долга. Он вступил в неравный бой и сделал все, чтобы остаться в живых.

Шанс выпил коньяк.

— Как мы и предполагали, история, рассказанная Люси, просто клубок самой беспардонной клеветы.

— Весьма искусно преподнесенной.

Джералд опустил бокал.

— Именно это вы мне хотели рассказать? Ради этого приехали?

— Да.

— А когда?

— В самом начале одиннадцатого.

Джералд протянул бокал, и Шанс его снова наполнил.

— Мы были недалеко,— продолжал Браун,— обедали у Сарди, так что мне было все равно, зайти к вам или позвонить. Дверь не была заперта, мы поднялись наверх и позвонили.

— Хемингуэй клянется, что она была заперта.

— Хемингуэй?

— Лей Кинг, ночной сторож. Иначе — Хемингуэй.

— Возможно, он ее и запер, но мы-то ее видели уже распахнутой настежь.

— Где находился лифт?

— Наверху. Мы его не вызывали, так как решили, что раз вы не ответили на звонок, значит, вас нет дома, вы ушли куда-то недалеко, иначе бы закрыли входную дверь. Дверь в театральный зал тоже была распахнута, мы вошли туда. Зал освещался слабо, на сцене все под чехлами, без обычной парадности. Мы почувствовали, что проникаем в «тайны жрецов сцены», уселись в третьем или четвертом ряду партера. У нас было о чем поговорить. До этого мы все думали о Джеффри, пора уже было подумать и о себе.

Слегка засмеявшись, доктор Браун продолжал:

— Вероятно, мы очень увлеклись беседой, потому что я не заметил, как прошло много времени. Я подумал, не вернулись ли вы домой, поцеловал Анну и пошел еще раз позвонить в вашу квартиру. Я закурил сигарету, но тут до меня донесся из зала страшный грохот от падения чего-то тяжелого. Сомневаюсь, чтобы миссис Тауэрс весила более пятидесяти килограммов, но шум был невероятный. И сразу же раздался вопль Анны.

Джералд снова отпил коньяк.

— Естественно, я бросился назад в театр, но дверь захлопнулась, и я никак не мог попасть в зал. На какую-то долю секунды меня охватила паника, мне показалось, что я больше никогда не увижу Анну. Я тоже закричал и принялся колотить кулаками в дверь, которая внезапно и без всякого труда открылась. Пробегая через зал, я увидел, как на сцену выскочил бородач, а впереди лежала какая-то бесформенная масса. Сознаюсь, что я думал только об Анне, ее дикие вопли не ослабевали.

Рассказ доктора Брауна совпадал с показаниями Хемингуэя.

— А когда пришли Джеф и Шарон?

— Анна бросилась ко мне с криком: «Бабушка! Бабушка!» Я ничего не понимал, мне даже в голову не приходило связать эту небольшую черную кучу, лежащую на авансцене, с человеком, когда вдруг я услышал за собой голос Джеффри: «Боже мой! Да ведь это бабушка!» Я повернулся и посмотрел на него, все еще ничего не понимая. Он стоял сзади меня, бледный, как бумага, не в силах сдвинуться с места. А на сцене бородач опустился на колени возле темной груды и хриплым голосом повторял: «Мадам Тауэрс, мадам Тауэрс!». Только тут до меня дошел весь ужас случившегося. Можно было подумать, что все посходили с ума. Анна потеряла сознание у меня на руках, и мне никак не удавалось привести ее в чувство. Молодая женщина трясла за рукав Джеффри, повторяя его имя, а Хемингуэй кричал: «Ничего не трогайте! Врач больше не нужен!» Затем он бросился куда-то в сторону, и я увидел, как он быстро поднимается, цепляясь за перила, по винтовой лестнице. Я не понял, для чего, потому что в тот момент еще не знал о существовании перехода над сценой. Оказавшись наверху, Хемингуэй крикнул: «Последите, чтобы никто не вышел из театра!» Среди общего переполоха я не соображал, чего он хочет, но Джеф понял и побежал к входной двери, хотя его жена пыталась его задержать. Когда мне удалось привести в себя Анну, я поднялся на сцену: ведь я все-таки врач!

Джералд закрыл глаза и сказал:

— Дайте-ка мне еще сигарету.

Шанс протянул ему сигарету и зажигалку. Джералд сделал две глубокие затяжки, выпустил тонкую струйку дыма и продолжил рассказ:

— Это была мадам Тауэрс. Не знаю, каким чудом, но лицо у нее не изменилось, то есть не пострадало, но в остальном, как мне кажется, у нее не осталось ни одной целой кости. Жуткое зрелище! Разбитые кости выпирали из платья, через рукава, всюду... Вновь появился Хемингуэй, и Джеффри ему сообщил, что из театра никто не выходил и вообще никто не сводил с места. Тогда Хемингуэй вызвал полицию. Он-то не утратил способности здраво размышлять и подумал обо всем.

— Анна ничего не слышала до падения?

— Полхэм уже задавал ей такой вопрос. Вроде бы она ничего не заметила, но, по правде сказать, она была не в состоянии что-либо припомнить.

Раздался звонок.

Шанс не спешил открывать, так как знал, что за дверью стояли Джеф и Шарон.

Его угнетала мысль: почему с первого же мгновения Хемингуэй заподозрил преступление, а не просто несчастный случай? Зачем он побежал наверх на «кошачий переход» и велел Джефу стоять у выхода из театра? Выходило, он подозревал, что в здании мог быть посторонний?

Впрочем, он сам сказал Шансу, что миссис Тауэрс могли столкнуть вниз через перила. Да, да, у Хемингуэя имелись веские основания подозревать убийство.

Глава II

В черных глазах Джефа застыли горе и недоуменный вопрос, но он держал себя в руках. Шанс больше тревожился за Шарон... Он спрашивал себя, достаточно ли у нее выдержки, не подведет ли ее нервная система и не закатит ли она им истерику?

К счастью, ничего подобного не случилось. Шарон стояла рядом с Джеффри, держа его под руку.

Совсем маленькая, она доходила Джефу только до плеча, нежная, хрупкая, но не болезненная.

— Нам можно войти? — спросил Джеф.

— Безусловно!

Шанс пропустил их вперед и представил Джералду:

— Шарон и Джеффри Хандлей — Джералд Браун.

«Еврей, но, как говорят, весьма симпатичный» — так когда-то охарактеризовал его Джеф. Он протянул доктору руку и сказал:

— Сейчас не тот момент, когда пристало говорить, как я рад вашему с Анной счастью, но все же знайте, что это так... Надеюсь, вы скоро станете моим дядюшкой.

— Постараюсь,— серьезно ответил Браун,— не быть таким родственником, которому семья легко затыкает рот, лишая самостоятельности.

Джеф повернулся к своей молоденькой жене и с необычайной гордостью заявил:

— Во всей этой кутерьме вы не успели познакомиться с моей Шарон, Джералд.

— Не могу даже выразить, как я польщен и восхищен,— пробормотал доктор, понимая, что тут нельзя ограничиться стереотипной фразой, вроде «здравствуйте».

Шарон мило улыбнулась, но чувствовалось, что ее мысли далеко.

— Где Анна? Это она плачет?

— Да.

— Почему же вы ее оставили одну?

— Слезы приносят облегчение...

— Все равно, рядом с ней кто-то должен находиться. Можно мне туда пройти?

Джералд колебался, но Шанс дружески похлопал Шарон по плечу и сказал:

— Конечно, дорогая. Не сомневаюсь, вы ей сейчас нужнее любого врача.

Шарон исчезла за дверями той комнаты, откуда доносились рыдания.

«Славная девушка,— подумал Шанс,— да, Джеффри повезло».

Он повернулся к молодому человеку и предложил ему бокал портвейна или же рюмку коньяку, но Джеф отказался.

— Я никак не могу понять, что же произошло,— заговорил он взволнованным голосом.— Почему бабушка оказалась в театре? Многие годы она вообще не выходила из дома. Как она нашла этот страшный переход? Зачем вышла на него?

— Мне думается, в какой-то мере я сумею рассеять ваше недоумение, но прежде всего объясните, как вы сами очутились в театре?

Джеф бросил взгляд на Джералда. Видимо, его интересовало, что знает об этой истории доктор.

— Джералду все известно, даже больше, чем вам,— сказал Шанс.— Но вы же были с Шарон в Нью-Каньоне? Мне сказали на коммутаторе, чтобы я туда позвонил. Однако мне никто не ответил. И вдруг вы оказываетесь здесь в самый разгар драмы?

— Я как раз и звонил предупредить, что мы с Шарон уезжаем. Ваш коттедж очарователен, лучшего места на время медового месяца и не придумаешь, но...

— ...но у нас не выдерживали нервы, не так ли?

— Точнее, у меня одного,— попытался улыбнуться Джеффри.— Вы не знаете, что за золото Шарон! Это поразительное существо, у нее поистине железная воля и изумительная выдержка! Но я, попросив вас известить мать о перемене в моей жизни, думал, что она вас выслушает и примет все спокойнее... Сам я потерял покой. А тут еще Шарон по дороге в Нью-Каньон принялась мне выговаривать за проявленную неделикатность. По ее мнению, я должен был сам поговорить с мамой, доказать, что имею право на счастье, иначе она непременно будет против нас. Она считает, что я достаточно взрослый человек, чтобы обходиться без посредников. Только не подумайте, что Шарон имеет что-то против вас лично.

— Я давно убежден в противном,— засмеялся Шанс.

— Так или иначе, но она настояла на своем. Приехав в Нью-Каньон, я сразу стал названивать вам, чтобы попросить вас не разговаривать с матерью, так как мы с Шарон сделаем это сами. Мы все время ждали вашего звонка и уехали только с последним поездом.

— Жаль, что вы мне не дозвонились, потому что наша беседа с Люси уже состоялась.

Джеф как-то сразу сжался и неуверенно спросил:

— И какова же реакция?

— Вполне определенная,— холодно ответил Шанс.

— Боже мой! — перепугался Джеффри.

Сидя с пустым бокалом в руке на диване, доктор Браун прислушивался к разговору. Тут он вмешался:

— Не огорчайтесь, что все так получилось, потому что Люси преподнесла нам сюрприз...

— В чем дело, а?

-— Минуточку, Джеф, мы все расскажем, но только сперва объясните, зачем вы-то с Шарон приехали сюда?

— Мы были в Нью-Йорке в шесть часов вечера, и я снова пытался вам дозвониться. Мы не решались идти к матери, предварительно не выяснив, что же сделали вы. Понимаете, тут легко можно все испортить одним необдуманным шагом... Телефон молчал, и мы приехали прямо сюда. Внизу дверь была закрыта, на звонок нам не ответили, так что мы отправились обедать в ресторан. Оттуда еще раз звонили, и снова безрезультатно. Чтобы как-то убить время, мы пошли в кино. Сеанс кончился без четверти одиннадцать, и мы с Шарон прямиком направились сюда. На этот раз дверь была открыта. Мы позвонили в ваш звонок, нам не ответили, но поскольку дверь не была закрыта, мы подумали, что вы где-то в театре или даже выскочили на минутку в ближайший магазин или киоск. Сначала мы некоторое время прогуливались по тротуару, а потом, замерзнув, решили войти вовнутрь. В это мгновение раздался страшный крик в театральном зале, потом кто-то принялся изо всех сил колотить в дверь. Вы представляете, как мы переполошились! Мы побежали на крики, я видел, как вы, Джералд, ломитесь в дверь. Тут она внезапно распахнулась, и мы втроем одновременно влетели в нее. Остальное вам известно.

Глава III

Когда Джеф закончил рассказ, к ним подошла Шарон. Несмотря на молодость и кажущуюся хрупкость, она оказалась весьма практичной и здравомыслящей особой.

— Похоже,— сказала она,— сейчас Анну больше всего терзает необходимость возвращения домой.

Джералд удивленно поднял брови.

— Но почему?

— Конечно, точно я не знаю, но из того, что я слышала о положении Анны в семье... Без бабушки дом превратится для нее в настоящую тюрьму, в которой, как безжалостные надсмотрщики, распоряжаются отец и сестра. Бабушка была для нее не только другом и защитником, но и последним прибежищем, где можно было выплакаться. Сейчас Анна боится возвращаться в осиротевший дом. Мне кажется, самое правильное было бы поместить ее в гостиницу и дать снотворное, чтобы она как следует отдохнула.

— Вы совершенно правы,— сказал Джералд,— ей, бедняжке, сегодня больше всего досталось. А дома ей не будет пощады от советника и Люси.

— О гостинице не стоит говорить,— сразу же вмешался Шанс,— у меня есть две специальные комнаты для приезжающих, так что, Шарон, вы с Джефом занимайте большую комнату, в меньшую поместите Анну. Отдохнуть надо всем. Боюсь, что вас ждут впереди большие неприятности.

Он повернулся к Джералду.

— Не можете ли вы раздобыть снотворное? Тут рядом, за углом, аптека работает круглосуточно.

Благодаря энергичным действиям маленькой Шарон все было устроено очень быстро. Она легко уговорила

Анну не ездить домой, а Шанс позвонил на Пятую авеню и сказал Марте, что Анна не вернется и чтобы они не волновались.

Бедная Марта так рыдала, что Анна наверняка поехала бы домой, если бы это услышала: у старушки даже голос изменился до неузнаваемости.

Шарон сварила кофе, приготовила сэндвичи с сыром, всех чуть ли не насильно накормила, потом уселась в кресло подле кровати Анны и дождалась, пока та не заснула под действием снотворного, принесенного Брауном.

Позднее, после того как Джералд уехал домой, Шанс рассказал Джефу и Шарон о том, что произошло на Пятой авеню. Шарон все время держала Джефа за руку, ее присутствие помогло молодому человеку относительно спокойно отнестись к услышанному. Он только сильно побледнел и сжал губы. Шанс поспешил перейти к описанию поездки в Лаксвилл и к тому, что доктор Браун выяснил через своего приятеля — врача — о Рексе Ханд-лее. Выслушав его, Шарон вскочила с дивана, подбежала к Шансу и с прелестной непринужденностью поцеловала его в обе щеки.

— Без вас и без доктора Брауна я бы... словом, не знаю, что с нами было бы! Представляете, если бы Джеф и я отправились к миссис Хандлей и та нам в глаза сказала бы все эти кошмарные вещи? Каково было бы бедняге Джеффри? Все же это его мать, ей как-то трудно не поверить... Наверное, я бы тут же умерла от отчаяния... Мистер Темпест, честное слово, вы не знаете, как я вас люблю!

Шанс не мог не улыбнуться, хотя он тоже чувствовал смертельную усталость.

— Я говорил Анне сегодня, хотя нет, вчера, что вы, Шарон, прелестное создание, сейчас охотно повторяю это вам лично... Но есть кое-что еще, что нам надо узнать.

Он встал, подошел к столику, на котором лежало неоконченное письмо миссис Тауэрс-старшей, взял его и протянул молодым супругам.

— Значит, бабушка приехала сюда, чтобы помочь мне? — в отчаянии закричал Джеффри.

— Пожалуй, именно так,— согласился Шанс.

— Но что же с ней случилось? — горестно спросил он, сжимая кулаки.— Как все это произошло? Почему она оказалась на переходе?

— К сожалению, Джеф, я не знаю. И Полхэм, как мне думается, опытный и дотошный офицер, пока еще тоже не разобрался в случившемся.

— Однако вы что-то ведь предполагаете? — не унимался Джеффри.— Как вы считаете, это несчастный случай или же...

Он не закончил свой вопрос.

Шансу казалось, что голова у него раскалывается от одолевших его противоречивых мыслей и предположений. Головная боль становилась нестерпимой. Он мог только посоветовать Джефу набраться терпения и ждать новых сведений.

— У нас слишком мало конкретных данных чтобы делать какие-то обоснованные выводы. Сейчас можно говорить лишь о несчастном случае. И будем пока придерживаться этой версии.

Он закрыл глаза, и тут же перед ним возник дрожащий, растерянный Хемингуэй, который торопливо взбирался по винтовой лестнице на переход... Значит, Хемингуэй уже тогда не сомневался...

Уже утром, изнемогающий от усталости Шанс лег в кровать. Поднялся он среди дня. Солнце заливало комнату, воздух был душный и влажный, не помогал даже кондиционер.

Шанс побрился, долго простоял под холодным душем — он хотел не только взбодриться, но и логически осмыслить события вчерашнего дня. Одевшись в свой самый легкий костюм, он уже собрался выйти из комнаты, как вдруг до него донесся запах свежесваренного кофе и жареного бекона.

Шарон в махровом халате Шанса хозяйничала на кухне. Она закатала рукава, а полы халата подхватила кушаком, настолько ей был велик халат.

Стол был уже накрыт.

— И стоило вам так возиться! — воскликнул Шанс, не скрывая своего восторга.

— Мне самой захотелось есть,— смеясь ответила Шарон.

— А где же остальные?

— Спят без задних ног. Вот бекон и тосты. Как вы пьете кофе? Со сливками или черный?

— Спасибо, я люблю черный.

— Тем лучше, потому что я нигде не обнаружила сгущеное молоко, хотя и перерыла все запасы на кухне... Нам предстоит тяжелый день,— продолжала она, усаживаясь на табурет напротив Шанса,— не так ли?

— Боюсь, что да.

— Разговоры с полицией, возвращение Анны домой, наше в Джефом объяснение с Люси...

— На свете ничего не дается легко,— пробормотал Шанс с набитым ртом.

— Я уже несколько раз с ужасом думала, в каком мы были бы положении, если бы вы с доктором не действовали столь энергично!

— Я лично предпочитаю об этом не думать!

— Поразмышляв немного, мистер Темпест, я пришла к выводу, что люблю вас еще сильнее, чем мне это казалось вчера.

Шанс не смог удержаться от смеха.

— Если, мадам, вы будете продолжать в том же духе, то я вам тоже объяснюсь в любви по всем законам классики. А вдруг Джефу это не понравится, а?

Он наклонился к Шарон и уже серьезно сказал:

— Послушайтесь дружеского совета, не позволяйте Джефу самому копаться в этих делах... Лучше отправьте-ка его к дядюшке Беву в Лаксвилл и к доктору Гивену в Вашингтон. Разговоры с ними его успокоят. Но пресекайте всякую самостоятельность с его стороны.

Шанс ел с жадностью. Шарон смотрела на него чуть-чуть покровительственно, а когда он покончил с завтраком и закурил сигарету, она подняла на него темные, мечтательные глаза и спросила:

— Как женщина может быть такой жестокой, мистер Темпест?

В четверть одиннадцатого Шанс на лифте спустился к себе в кабинет. Прежде чем сесть в кресло, он долго рассматривал очаровательное лицо мисс Тауэрс, которая улыбалась ему из «рамы почета».

Как женщина может быть такой жестокой? Да еще по отношению к собственному сыну?

Он постарался отвлечься от этих мыслей и нажал два раза на звонок, вызывая мисс Дженсон.

У секретарши было измученное лицо, как будто неприятности и ее не обошли стороной.

— Я очень огорчен, что не виделся с вами вчера вечером, мисс Дженсон. Я понадобился наверху, а когда освободился, вы уже ушли. Вас замучили?

— Не очень. Их интересовал мой ключ. К счастью, у нас с подругой были гости к обеду, которые задержались на партию бриджа. Ключ, как и положено, находился у меня, никто другой не мог им воспользоваться... Ума не приложу, что об этом подумать, мистер Темпест. Такой ужас! Мне страшно жалко эту старую леди!

— Нам нужно кое о чем подумать, прежде чем вмешиваться в дальнейшее расследование,:— сказал Шанс.— Сейчас же свяжитесь с режиссером Бурди. Отмените не только сегодняшнюю репетицию, но и еще дня на четыре. Предупредите весь коллектив.

— Мисс Тауэрс уже звонила, что приедет на репетицию.

Шанс постарался улыбнуться, но у него получилась гримаса.

— Представление состоится при любых обстоятельствах, так надо понимать? Сейчас же оповестите ее, что репетиции не будет.

— Хорошо, мистер Темпест.

— Вызовите моего импрессарио, Джерри Форба. Пусть он оттянет премьеру в Бостоне и договорится о сроках турне. Если ему не удастся это решить, придется что-то устраивать в Нью-Йорке.

— Понятно.

— Где почта?

— В ней нет ничего срочного, разве что письмо с надписью «Лично». Его принесли полчаса назад с посыльным.

Она протянула Шансу конверт и вышла.

Взяв конверт в руки, Шанс нахмурил брови. Простой конверт без обратного адреса. Адрес и фамилия составлены из печатных букв.

— Что за чертовщина?!

Надорвав конверт, Шанс извлек из него обычный лист бумаги с наклеенными на нем несколькими строчками, тоже составленными из вырезанных печатных слогов.

«ВЫ ВЕДЬ НЕ ВЕРИТЕ, ЧТО МИССИС ТАУЭРС-СТАРШАЯ МОГЛА ПОЙТИ ПРОГУЛЯТЬСЯ ПО ПЕРЕХОДУ ПОД ПОТОЛКОМ И САМА СВАЛИТЬСЯ ОТТУДА? СОВЕТУЮ ВАМ ХОРОШЕНЬКО ПРИГЛЯДЕТЬСЯ К СВОЕЙ ПЕРВОЙ АКТРИСЕ И ОТКАЗАТЬСЯ ОТ НЕЕ».

Шанс все еще держал в руках этот листок, когда дверь в его кабинет открылась и мисс Дженсон необыкновенным тонким голосом объявила:

— Капитан Полхэм!

Полхэм вошел и сразу же заметил листок в руках

Шанса. Он замер, как будто ему преградили путь. Не спеша он вытащил из кармана своего серого костюма точно такой же конверт и, ни слова не говоря, протянул его Шансу. Такими же печатными слогами на нем было смонтировано:

«ЗАСТАВЬТЕ ИХ ПОНЯТЬ ОЧЕВИДНУЮ ИСТИНУ, КОТОРУЮ НИКТО ИЗ НИХ ЕЩЕ НЕ ВИДИТ. АДА ТАУЭРС УБИТА. ГДЕ БЫЛА ЛЮСИ ТАУЭРС В ПОЛОВИНЕ ДВЕНАДЦАТОГО?»

Шанс поднял голову. Слова у него буквально застряли в горле: на пороге, напоминая свой портрет в золоченой раме, стояла Люси Тауэрс, давно уже стяжавшая себе славу «первой леди театра».

Она рывком открыла сумочку. Наверное, она видела, как капитан и Шанс обменялись письмами, потому что молча вынула третий конверт из той же серии, который и протянула капитану.

Полхэм прочитал анонимку и отдал ее Шансу, а Люси получила взамен две первые.

Третье послание гласило:

«ЛЮСИ! ВСЕ ВАШИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ВСЕГДА СХОДИЛИ ВАМ С РУК! НА ЭТОТ РАЗ — КОНЕЦ! ДРУЖОК, ВЫ СЕБЯ ВЫДАЛИ!»

Шанс пристально посмотрел на Люси и возвратил ей бумагу. Что бы там ни было, а решительности ей не занимать.

— Что вы по этому поводу думаете, капитан Полхэм? — спросила Люси разъяренным голосом. Никакого страха она не проявляла.

Глава IV

Как полагал Шанс, Люси было самое меньшее лет сорок. Правда, на эту тему они никогда не разговаривали. Когда начинаешь уточнять возраст той или иной женщины, всегда попадешь в глупое положение, к какому бы слою общества эта особа не принадлежала. В театре же вообще благоразумнее не затрагивать эту деликатную тему.

В решительности и напористости, с которыми Люси обратилась к капитану, Шанс Темпест увидел то, что всегда его в ней восхищало: независимый характер и бойцовские привычки. Это так ярко выражалось, что он готов был простить Люси ее чудовищный выпад против Джеффри, объяснив его естественным стремлением любой матери сохранить для себя одной свое дитя. Да, да, Люси не привыкла отступать!

Чтобы достичь той высоты, на которую она поднялась в театре, тоже надо было бороться. Конечно, во многом ей способствовала ее поразительная природная красота. Люси прибегала к помощи косметики, но не больше, чем все женщины, не стараясь с ее помощью скрыть какие-нибудь недостатки. Ее тело до сих пор оставалось молодым и гибким, потому что она очень следила за собой, вела размеренный образ жизни, много занималась гимнастикой, соблюдала диету. Она никогда не нарушала раз и навсегда установленный ею режим, предъявляла к себе самые высокие требования. Этого ждала от нее публика.

Те, кому доводилось с ней сталкиваться впервые, считали ее препротивным созданием. Она сражалась, как тигрица, за то, чтобы никто не ущемил ее права, которые она считала нерушимыми не только из-за своего таланта, знаний, умений и природного обаяния, но и потому, что была убеждена в собственном превосходстве. Она спорила с художниками из-за костюмов, с электриками из-за освещения, с Шансом из-за постановок как в целом, так и каждой отдельной мизансцены. Ее постоянные придирки вовсе не были следствием дурного характера, а говорили о повышенной требовательности, подсказанной чутьем художника. И почти всегда она была права. С Шансом они спорили редко. За пятнадцать лет работы он ее великолепно изучил и умел к ней подойти. Когда Люси начинала протестовать, он садился поглубже в кресло и говорил:

— Прекрасно, покажите мне, как вы себе это представляете?

И если Шанс находил, что от предложения Люси пьеса не проиграет, он всегда ей уступал. Но если такой уверенности не было, Люси приходилось сдавать позиции. На Шанса не действовали ни ее крики, ни уговоры.

Она могла сколько угодно бросать на него разъяренные взгляды, обзывать «верблюдом» или «слоном» — он был непоколебим. После объяснения она точно выполняла все его указания, инцидент на этом заканчивался.

Люси была великолепной актрисой, без намека на любительство. За пятнадцать лет Шанс поставил десять пьес с Люси в главных ролях и столько же раз благодарно целовал ее вечером после премьеры. Поцелуй в щеку и тихое «спасибо, дорогая».

Только один раз он ошибся в выборе пьесы, и обычного триумфа не получилось. Люси, видя его огорченное лицо, сказала: «Я старалась... Я очень старалась».

Она действительно играла великолепно, и только благодаря ей спектакль не провалился окончательно. Люси, казалось, гипнотизировала зрителей: «Не смейте находить меня хуже, чем обычно!»

И когда занавес, наконец, опустился, раздался гром аплодисментов, Люси вызывали без конца. Публика как бы поняла, сколько мужества требуется хорошему артисту, чтобы вынести на плечах такую слабую пьесу.

И вот в который раз Шанс задавал себе вопрос, как эта тонкая, такая чуткая на сцене артистка, умеющая искренно передать чужие чувства, может быть столь жестокой в жизни? Надо сказать, что и раньше Шанс не раз замечал в ней это, но последние события его просто ошеломили.

Люси готова любой ценой расстроить планы Анны и Брауна и помешать счастью Джеффри.

Сейчас она стояла со сверкающими глазами и требовала от Полхэма, чтобы он высказал ей свое мнение об анонимках. Шанс подсознательно молил ее: «Играй, моя дорогая, продолжай быть и в жизни великой актрисой. Не показывай в себе ту опасную неуравновешенность, о которой пока только я один догадываюсь».

— Эту пакость мне принесли сегодня утром вместе с завтраком,— не повышая голоса, объяснила Люси.— Дом и так в трауре, можете не сомневаться, а вдобавок вот это... Я отнесла письмо отцу, он снял р него копию и отправил нашему поверенному, мистеру Фрэнсису Густаву. Вы его, конечно, знаете, капитан? Прошу вас сообщить мне, что вы намереваетесь предпринять по поводу этой гнусности?

— Чтобы ответить на ваш вопрос и пустить рапорт по начальству, я должен сначала расспросить вас, мисс Тауэрс. Скажите, это вы убили вашу бабушку?

— Несчастный глупец! — воскликнула Люси, обращаясь к Шансу.— До сегодняшнего дня я считала вас настоящим другом, на которого могла положиться во всех случаях жизни. А сейчас начинаю в этом сомневаться. Что вы намерены сделать с этой бумагой?

С вымученной улыбкой Шанс ответил:

— Я не собираюсь уличать свою ведущую актрису.

— И на том спасибо,— сказала Люси.— Мне кажется невозможным, чтобы даже при вашем слабо развитом интеллекте вы не видели, что эти три клочка бумаги в руках опытного следователя явились бы ключевым материалом.

— В чем же, по вашему мнению, такая уж особая значимость этого материала? — вежливо спросил ее Полхэм.

— Это письмо мне доставили в девять часов утра, перед завтраком. Предполагаю, и вы их получили тоже с первой специальной почтой. Отсюда вывод: они написаны ночью, сразу после гибели бабушки.

— Какой вы делаете из этого вывод?

Полхэм был невозмутимо корректен.

— Посмотрите на письмо Шансу. Надеюсь, вы все же не поверили, что старенькая миссис Тауэрс решила прогуляться по воздушному переходному мостику? Нет, конечно. Автор анонимок точно знал, что произошло ночью в театре. А ведь газеты еще не выходили, капитан Полхэм! Только по радио сообщили о смерти бабушки мисс Люси Тауэрс в результате несчастного случая. Отсюда вытекает, что письма написаны в полном смысле слова очевидцем печальных событий. Они не могут основываться даже на тех сведениях, которые так или иначе просачиваются в прессу. Иными словами, неизвестный друг или советчик был вчера ночью здесь, в театре!

— Превосходный анализ! — серьезным тоном похвалил капитан Полхэм.

— Я не ограничилась только одним этим анализом,— сказала Люси, доставая из сумочки листок бумаги.— Я составила список всех лиц, которые вчера ночью находились в театре, конечно, исключая вас и ваших подчиненных.

— Я был бы рад посмотреть на ваш список.

— Я и собиралась вам его передать. Среди этих лиц — тот человек, который по тем или иным соображениям намеревается меня опорочить. В театре были и мы с отцом, но наши имена вы можете совершенно спокойно вычеркнуть, так как мы приехали после случившегося. Кроме того, тут были моя сестра Анна, доктор Браун, мой сын Джеффри и...— она запнулась,— и его жена. И еще этот бородатый человек, которого Шанс использует в качестве ночного сторожа.

— Хемингуэй?

— Это вовсе не его имя.

— Лей Кинг?

— Как бы там его ни звали,— нетерпеливо махнув рукой, сказала Люси,— он находился в театре. Потом вы вызвали мисс Дженсон. Между прочим, она меня не выносит.

— Господи, откуда вы это взяли? — удивился Шанс.— Джейн ничего против вас не имеет.

— Не будьте идиотом, шеф! Она же боготворит вас, как это положено всем секретаршам. Она вбила себе в голову, что вы в меня тайно влюблены и именно поэтому до сих пор остаетесь холостяком. Мне известно, что вы вернулись домой, раз вы звонили нам и предупредили, что Анна остается у вас ночевать, кстати, это сделано весьма необдуманно, если вас интересует мое мнение. Между прочим, как она себя чувствует?

— Когда я уходил, она еще спала. Доктор Браун дал ей сильнодействующее снотворное.

— Таким образом я, кажется, назвала всех. Теперь остается найти среди этих людей автора трех анонимных писем. Вы должны согласиться, что никто другой не мог бы быть в курсе дела.

— Начало недурное, но отнюдь не исчерпывающее. Во-первых, вы не назвали свою бабушку, которая тоже была в театре.

Люси посмотрела на него так, будто он только что сбежал из сумасшедшего дома, и воскликнула:

— Бабушка? Не хотите ли вы намекнуть, что она ненавидела меня до такой степени, что была способна придумать эти чудовищные обвинения, а потом прыгнуть вниз с перехода? Знаете, меня берет сомнение, небезопасно ли вам оставаться на свободе и разгуливать одному, без надзора?

Капитан Полхэм усмехнулся.

— Факты есть факты. Вот вы только что заявили, что вас ненавидит мисс Дженсон. А теперь оказывается, что и бабушка вас тоже ненавидела.

— Да,— вскинула голову Люси,— она не способна была руководить домом. После смерти матери я стала совершенно официально хозяйкой в доме отца. Бабушка по натуре страшно ревнива. И она меня возненавидела за то, что я стала отцу ближе, чем она.

— А кто еще вас ненавидел? — поинтересовался Полхэм.

— Предположительно, маленькая нахалка, на которой якобы женился Джеф. Думаю, я не фигурирую и в списке друзей доктора Брауна. И Анна тоже... Я частенько думаю, что за исключением моего отца... ну и сына...

— А Хемингуэй? — быстро спросил капитан.

— Кто знает, что он думает обо мне? Возможно, я его когда-то нечаянно обидела...

Люси повернулась к Шансу. Он впервые заметил, что у нее слегка дрожат губы.

— Я всегда считала, что могу рассчитывать на вас, Шанс, но...

— Вы можете положиться на меня,— заверил ее Шанс.— Причем я могу поклясться, положа руку на сердце, что я анонимок не писал.

Полхэма утомили эти объяснения.

— Ваш анализ неплох, мисс Тауэрс,— повторил он,— и за исключением небольшого пробела звучит вполне убедительно. Итак, автор анонимок должен быть в курсе разыгравшейся драмы, а это возможно, только если он сам здесь присутствовал или узнал о ней от кого-то из свидетелей. Такую возможность, как видите, вы не учли.

— Вы допускаете, что кто-то из нас успел кому-то рассказать о гибели миссис Тауэрс, а тот человек состряпал анонимки? — спросил Шанс.

Полхэм кивнул.

— Маловероятно, конечно, но нельзя ничем пренебрегать. Мисс Дженсон, вернувшись отсюда, могла поделиться своими впечатлениями и переживаниями с приятельницей. Ведь она живет не одна. Вы сами, мисс Тауэрс, уехали с отцом. Ничего не подозревая, вы могли поделиться с кем-то своим горем... Если я не ошибаюсь, вы уехали уже после двенадцати ночи?

— Мы с отцом сопровождали тело бабушки в морг,— тихо сказала Люси.

Внезапно побледнев, она добавила:

— Мы говорили только с Мартой. Это наша экономка и старая бабушкина горничная. Разумеется, она могла все разболтать другим слугам, но я не представляю, как после четырех часов утра можно было составить эти письма и отправить их на почту...

— Действительно, это сложно,— сказал капитан.— Остаются...

— Анна, Джералд, Джеффри и Шарон все время находились со мной, в моей квартире,— заявил Шанс.— Только Джералд выходил в аптеку за снотворным для Анны около трех утра. После он сразу ушел. Мы разговаривали с Джефом и Шарон до самого утра. Анна давно спала. Сами мы легли под утро.

— Может быть, доктор Браун с кем-нибудь разговаривал?

— После четырех утра? Слишком поздно.

Наступило молчание, которое нарушила Люси:

— Имя «Шарон» приводит меня в ужас.

Капитан Полхэм, пропустив мимо ушей ее замечание, подвел итоги:

— Таким образом, выясняется, что Шарон, ваш сын, сестра и мистер Темпест могут быть вычеркнуты из списка подозреваемых. Отсюда и начнем расследование.

Он встал со стула и двинулся к двери, но Люси его задержала.

— Одну минуту, капитан Полхэм, я считаю себя обязанной извиниться за то, что так грубо разговаривала с вами. Но я оказалась в таком положении, что...

— Все понятно, мисс Тауэрс, и все объяснится,— сказал капитан.

— Пока вы еще не ушли, капитан Полхэм, может быть, вы мне скажете свое личное мнение: можно ли объяснить смерть бабушки несчастным случаем или же тут речь идет о преступлении?

— Расследование не закончено, мисс.

Видя, что капитан Полхэм уходит, Шанс почувствовал, как у него на сердце заскребли кошки. Из-за волнений, связанных с анонимками, он совершенно забыл вручить капитану неоконченное письмо миссис Тауэрс, которое давало возможность кое о чем серьезно задуматься.

Шанс уже собрался броситься за капитаном, но в этот момент Люси упала в кресло около его стола и неожиданно разрыдалась. До сих пор Шанс видел, как Люси Плакала только на сцене.

— Дорогой мой, я ужасно боюсь! — застонала она.

Глава V

Мистер Фрэнсис Густав не был специалистом по криминальным делам. Известнейший нотариус, занимавшийся вопросами крупных состояний, он был душеприказчиком Хамзи Тауэрса и после его смерти оставался таковым уже у Ады Тауэрс.

Мистер Густав был безнадежно лыс, имел круглое добродушное лицо с отвислыми щеками и многочисленными морщинками по уголкам глаз, которые придавали ему смеющийся вид и как-то удивительно гармонировали с его характером. В трудные минуты он поддерживал своих клиентов, особенно когда речь шла о дележе наследства, умел найти доброе слово и утешить расстроившегося человека.

Если бы его спросили, как он отнесся к кончине Ады Тауэрс, он бы сказал, что она его совершенно не тронула, если бы не трагический характер смерти, который никого не мог оставить равнодушным. Те два процента капитала, которые он должен был получить в качестве ее душеприказчика, давали ему силы более хладнокровно отнестись к этому событию. Следует добавить, что капитал Ады Тауэрс оценивался в пятнадцать миллионов, так что его кровные два процента давали мистеру Густаву возможность покончить с делами и безбедно прожить до конца дней на честно заработанные деньги. Он уже не раз печально раздумывал, не собирается ли его пережить старая леди? Она казалась такой же вечной, как Ниагарский водопад.

— В завещании есть только одно несколько странное распоряжение,— сказал мистер Густав советнику Дарвину Тауэрсу,— и я предполагаю, что вас оно тоже встревожит.

Они сидели в кабинете советника на втором этаже дома Тауэрсов на Пятой авеню. Это была темная комната, по стенам ее тянулись ряды полок с переплетенными в кожу фолиантами по юриспруденции, которые советник никогда даже не брал в руки. Его рабочая библиотека находилась в офисе. Над камином висел большой, выполненный маслом, портрет Хамзи Тауэрса, под зорким взглядом которого его сын никогда не чувствовал себя вполне свободно. Хамзи сам настоял, чтобы его портрет висел именно тут, а не в ряду остальных фамильных портретов в гостиной. Он был изображен одетым во фрак, его красные чувственные губы слегка улыбались. Дарвин находил эту улыбку демонической, по его мнению, так улыбаются только артисты, изображающие на сцене злодеев.

Об одной вещи в связи с отцом советник не хотел даже думать: доведись Хамзи присутствовать в баре, где показывали стриптиз, все равно Ада была бы рядом с ним, и они бы разглядывали голых женщин, держась за руки.

Мистер Густав с наслаждением затянулся сигарой. Их доставляли контрабандно — для советника. Каждая лежала в стеклянной, тщательно запечатанной пробирке.

— Вы не будете иметь денег больше, чем у вас было до сих пор,— объявил он советнику, который сидел перед ним как на иголках.— Ведь вы уже давно пользуетесь процентами со всего имущества. У вас не было права касаться основного капитала, а если бы вы даже его и имели, то все равно без меня, как душеприказчика, ничего бы не смогли предпринять. Вместе со мной вы имели право помещать деньги куда угодно. Теперь различие заключается в следующем: в завещании доля наследников, а именно — двух ваших дочерей и внука, определена в сто пятьдесят тысяч каждому, оговорены и более мелкие суммы слугам и на благотворительные цели, все остальное переходит вам. Из этого половина, примерно шесть миллионов долларов, принадлежит лично вам без всяких оговорок. Вторые шесть миллионов оставляются вам в пожизненное пользование, после вашей смерти они переходят поровну каждой из дочерей и внуку Джеффри. Поэтому, как я уже говорил, вы останетесь примерно в прежнем положении, с той лишь разницей, что своей долей вы можете распоряжаться как угодно, хоть поджигать сигары стодолларовыми бумажками!

— Вы упоминали еще о какой-то непонятной оговорке,— напомнил советник.

— Совершенно верно, частное распоряжение,— заявил мистер Густав.— Ваша матушка распорядилась сто тысяч долларов отложить наличными, причем желательно в мелких купюрах. Почему? Один Бог знает. Эти деньги в любую минуту должны быть выданы Люси. Миссис Тауэрс распорядилась также по этому поводу не задавать никаких вопросов. Самое же интересное заключается в следующем: этим текущим счетом может пользоваться и муж Люси, при условии, что он подпишет бумагу, находящуюся в завещании в запечатанном сургучом конверте.

У советника округлились глаза.

— Муж Люси? Но у нее нет мужа! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как он погиб.

— Точно! — согласился мистер Густав, и его любезная улыбка стала еще шире.

Он сильно затянулся превосходной сигарой и, наслаждаясь ее ароматом, блаженно вздохнул, затем продолжил:

— Три года назад, когда миссис Тауэрс пожелала внести изменения в свое завещание и добавила этот пункт, я обратил ее внимание на это обстоятельство.

— Три года назад? Но ведь она тогда прекрасно знала, что у Люси нет мужа!

Мистер Густав красноречиво, взмахнул своей сигарой.

— В то время миссис Тауэрс был девяносто один год. Вы помните, какой она была тогда? Когда я попробовал запротестовать, она мне просто заткнула рот. «Я знаю, что делаю, мистер Густав!» — твердо сказала она, а когда я на свою голову осторожно предположил, что она, по всей вероятности, имеет в виду будущего мужа Люси, она очень рассердилась и буквально пригвоздила меня к месту, заявив: «Я в здравом уме и отвечаю за свои поступки!»

— Невероятно! — воскликнул советник.— Хандлей разбился во время войны в Китае в 1938 году. Мать это прекрасно знала.

— А вы позднее ничего не слышали о супруге Люси?

— Нет, никто о нем ничего не знает... А что находится в этом запечатанном конверте?

— Не имею представления, Дарвин. Миссис Тауэрс сама написала эту бумагу и мне ее не показывала. Супруг, о котором идет речь, должен подписать лежащий в конверте документ в присутствии свидетелей. Вот и все, что я знаю. Не стоит ломать голову по этому поводу. Думаю, Люси сможет объяснить, в чем тут дело. Уже три года эти сто тысяч лежат у меня без толку в сейфе.

Советник машинально пригладил тщательно подкрученные и напомаженные усы.

— Вы же знаете, Фрэнсис, что сейчас мы в руках полиции. Пока еще не выяснено, является ли смерть матери результатом несчастного случая, самоубийством или даже убийством... Как это может отразиться на введении в наследство?

Самая любезная из всех улыбок показалась на губах мистера Густава:

— Дела о наследстве, мой дорогой друг, не касаются полиции... Если, конечно, никого из наследников не обвинят в преступлении. Прошу простить меня за эту непристойную шутку... Все происходящее не затрагивает завещания вашей матери.

Советник некоторое время сидел молча, потом с отвращением, будто он дотрагивался до дохлой крысы, взял с письменного стола листок бумаги — это была копия анонимного письма, полученного Люси.

— Люси отнесла подлинник этой мерзости в полицию,— сказал он.— Надеюсь, им удастся в недалеком будущем найти автора этой писанины. Не стану скрывать, меня это тревожит, Фрэнсис! Я хотел бы что-то предпринять. Не могли бы вы мне рекомендовать хорошего частного детектива?

Мистер Густав пожал плечами.

— Такие видные люди, как Люси, часто получают анонимные письма. Стоит ли обращать на них внимание?

Он не был склонен пользоваться услугами частного детектива, а тем более подыскивать такового для своего клиента, но вспомнил о двух процентах с пятнадцати миллионов и сказал:

— Доверьтесь полностью мне, Дарвин. Я займусь этим вопросом.

Глава VI

Присутствовать при крахе сильного человека всегда бывает неприятно, каким бы он ни был, плохим или хорошим. После признания Люси и проявленного ею смятения, Шанс подумал, что она потеряет сознание. Однако ей удалось, сделав огромное усилие, выпрямиться и произнести почти нормальным голосом:

— Во всяком случае, единственное, что я могу сказать,— анонимные письма писал подлый, дрянной человечишко!

Шанс обошел стол и сел на свое место. На его лице появилось выражение гадливости.

— Мне кажется, моя дорогая, вам не стоит сходить с ума. Не сомневаюсь, кто-то вздумал поиграть на затруднительном положении, в котором оказалась ваша семья. Возможно, ему даже доставляет удовольствие обливать вас грязью.

— Этот «кто-то» должен быть человеком, хорошо меня знающим! И меня это не удивляет. Я им всем знаю цену! — Люси говорила с непередаваемой яростью.

— Дети тоже пишут всякие гадости на стенах, заборах, в туалетах, в самых людных местах. Они как бы бросают вызов властям и наслаждаются собственной смелостью и удалью. Не сомневаюсь, капитан Полхэм быстро найдет виновного, кем бы он ни был! Что касается вас самой, Люси, ваша задача куда более важная и ответственная.

Она внимательно посмотрела на него.

— Вы думаете о Джефе?

— Конечно, и я беру на себя смелость утверждать, что если вы прислушаетесь к моему совету, то никогда об этом не пожалеете.

Шанс нетерпеливо заерзал в своем кресле.

— К чему все эти фантастические измышления о наследственном безумии?

— Измышления? Послушайте, Шанс, надо же отвечать за свои слова! Говорю вам...

— Лучше ничего не говорите! — оборвал ее Шанс.— Вчера вечером я провел два часа в обществе Беверли Уотсона, дяди Рекса, а Браун долго разговаривал по телефону с доктором Гивеном, военным врачом того подразделения, в котором служил Рекс. Так что ваша история ничем не подтверждается, Люси.

Она взглянула на него так, будто получила незаслуженную пощечину.

Шанс добавил:

— Возможно, вы считаете недружеским поступком то, что я зачеркнул красным карандашом вашу сказочку до того, как вы успели использовать ее против Рекса и его сына? Но, моя дорогая, Джеф — живой человек, а не игрушка. Кроме того, он женился на совершенно очаровательной девушке.

— Пусть она убирается к черту! — яростно заявила Люси.

— Вы поступаете как капризный ребенок, которому безразлично, сломает он новую игрушку или нет. Уж если говорить начистоту, мне вчера было стыдно за вас, когда я увидел, как вы обставили весь этот театрализованный прием с чаем, чтобы унизить избранника Анны. Хорошо, что из ваших замыслов ничего не получилось благодаря доктору Брауну и старой миссис Тауэрс!

Он замолчал. Перед его глазами возникла Ада Тауэрс, сброшенная с «кошачьего перехода» на сцену. За что ей выпала такая страшная смерть?

Он продолжал еще раздраженнее:

— Чем, скажите на милость, вам мешает замужество Анны? Могу в Какой-то мере допустить, что вас заботит судьба сына, хотя вы не сочли нужным хотя бы мельком взглянуть на его жену, а начали поносить ее и посылать к черту... Вам и в голову не пришло, что вы, самый близкий Джефу человек, расстраиваете его счастье, отравляете лучшие дни его жизни. Я считаю, вы должны немедленно сделать все, чтобы исправить причиненное вами зло!

— Джеф в курсе? — спросила она.

Шанс утвердительно кивнул головой.

Она буквально подскочила на месте.

— И вы не могли промолчать? Дурак!

— Ради него мы и занялись поисками знакомых его отца,— спокойно возразил Шанс.— Могу только добавить, что именно под влиянием Шарон Джеффри решил, что им следовало пойти к вам самим, а не действовать через посредника. Ради этого они вернулись в Нью-Йорк. Но, судя по вашему сегодняшнему поведению, я почти не сомневаюсь, что вы бы не постеснялись и ему поведать все эти возмутительные сказки. Не уверен, что после этого вы бы не потеряли Джефа. Он бы не перенес такого известия. Но настанет день, когда вы, Люси, поймете, что я действовал как ваш настоящий друг и...

Люси так сильно сжимала изящную сумочку, что косточки на пальцах побелели.

— Я не могу вам всего объяснить, Шанс,— сказала она наконец дрожащим голосом.— Порой я сама не знаю, что со мной творится. Тогда я теряю над собой власть, и мне бывает трудно взять себя в руки и остановиться...

— Ну, ну,— успокаивающе произнес Шанс.

— Как будто во мне бушует буря, вихрь, которому я не в силах противиться. Я бы охотно убила ту, которая отнимает у меня сына! Он же еще ребенок...

— Не надо преувеличивать! — отрезал Шанс.— Вчера я высказал подобное предположение Джеффри, и он вполне резонно мне ответил, что его считают мужчиной, когда ему надо идти в армию, но зовут ребенком, коль скоро он заговаривает о женитьбе.

Можно было подумать, что Люси плачет, однако ее глаза оставались сухими. Она негромко спросила:

— Шанс, что же мне делать?

— Разве вы не знаете, как мать должна говорить с сыном?

— Поймите, Шанс, у меня больше нет сил! Сначала история с Джефом, потом бабушка, теперь эти мерзкие письма... Я больше не могу! Научите, что мне делать?

Шанс обошел стол и ласково обнял ее за плечи. Люси дрожала.

— Джеф и Шарон еще у меня наверху.

— Как же мне быть?

Шанс засмеялся.

— Я никогда не учил, как вы должны играть на сцене, ограничивался тем, что объяснял вам ваши задачи и целиком полагался на ваше чутье.

— Вы пойдете со мной?

— Я могу вас проводить, но не останусь... Разве что вас встретят булыжником по голове.

Он взял ее за руку и повел к лифту. В тот момент, когда она уже собиралась войти в кабину, он легонько повернул ее к себе, посмотрел в глаза и спросил:

— Вам известно, что имела в виду ваша бабушка, утверждая, что она знает секрет, от которого зависит счастье Джеффри?

Люси буквально позеленела. Шанс поддержал ее и пожал ей руку:

— Ну же, Люси, ну!

— Она вам вчера сказала об этом?

— Да.

Шанс не солгал, потому что именно эти слова были написаны Адой Тауэрс в адресованной ему записке.

Люси неуверенно забормотала:

— Я... мне... я не знаю, о чем она говорила...

— Ну что же, поднимемся?

Она кивнула головой.

Открыв дверь в свою квартиру, Шанс крикнул:

— Можно войти? Все ли в приличном виде?

Ответил доктор Браун:

— Разумеется, входите.

Джералд и Шарон сидели на диване. Джеф, в одной рубашке, без пиджака, вышел из кухни, неся в руках чашку кофе. При виде Люси все замерли. Шансу вдруг подумалось, что в комнате стоит инструмент с предельно натянутыми струнами.

Первой заговорила Люси. Голос ее звучал совершенно спокойно:

— Я пришла сдаться на вашу милость.

Все молчали.

Шанс спросил у Джералда:

— Анны нет?

— Она проспит еще пару часов.

Снова молчание. Джеф не придумал ничего более умного, чем спросить:

— Чашечку кофе, Люси?

— Охотно,— ответила она.

Шанс знаком вызвал Джералда в холл и прикрыл за собой дверь.

— Как произошла эта метаморфоза?.

У Шанса начался приступ нервного смеха.

— Вы же знаете, меня зовут «чудотворцем»...

Кивнув головой на свой кабинет, он добавил:

— Пройдем туда, у меня есть весьма неприятные новости. Как гласит пословица, чем дальше в лес, тем больше дров.

Шанс провел доктора Брауна в святая святых мисс Дженсон. Точнее, доктор остался в кабинете, а Шанс заглянул к секретарше, чтобы предупредить ее: никого к нему не пускать, кроме капитана Полхэма.

Бледная как смерть мисс Дженсон с остервенением разбиралась в бумагах, откладывая в сторону свои личные вещи: открытки, записные книжки, какие-то конверты. Шанс сообразил, что секретарша надумала от него уйти.

— Какого черта вы тут делаете? — воскликнул Шанс.

— Меня с успехом заменит Эстер. Через пару дней она войдет в курс дела,— ответила Дженсон обиженным голосом.

— Меня это не трогает, даже если ей потребуется несколько лет... Джейн, что происходит? Я всегда считал, что вы — образец выдержки и благоразумия, а тут вы выкидываете подобные номера!

— Этот сыщик! — закричала она с негодованием.— Он посмел обвинить меня в том, что я занимаюсь сочинительством каких-то мерзких анонимок! Воображает, что я ненавижу Люси, так как влюблена в вас... Можно подумать, рядом нет никого, кроме такого урода, как вы!

— Ради Бога, что с вами творится, Джейн?

— Вы тоже верите, что я писала эти письма?

— Конечно нет!

— Или что я в вас влюблена?

Шанс улыбнулся ей самой обворожительной улыбкой.

— Мне хотелось бы верить в это, Джейн!

— Вы просто невыносимы! — с пафосом закричала мисс Дженсон, потом неожиданно подбежала к нему, уткнулась в плечо, расплакалась и пробормотала: — Вы и правда хотите, чтобы я осталась?

— Моя дорогая, если вы уйдете, я буду вынужден продать театр. Как же я без вас обойдусь?

Он дружески похлопал ее по плечу, подумав, что с таким же успехом может уверять и других женщин, что это не они писали анонимки. Однако письма не могли появиться сами по себе, их сочинил какой-то близкий всем человек...

— Ну ладно,— сказал он, слегка отстраняя ее от себя,— горе прошло? Вы взяли себя в руки?

— Если вы мне больше не доверяете...

— Все началось сначала? Если хотите, могу поклясться всем самым для меня дорогим, что я полностью вам доверяю. Поэтому начинаю с просьбы: не пускайте ко мне никого, кроме вашего друга — капитана.

— Его? — с ужасом воскликнула секретарша.

— Если меня не будет в кабинете, значит, я наверху. Когда вернусь, дам вам знать.

Он направился к доктору в кабинет.

«Честное слово,— подумал Шанс,— все словно помешались».

Повернувшись спиной к письменному столу Шанса, Джералд Браун стоял перед портретом Люси Тауэрс.

Шанс тоже посмотрел на него, и внезапно комната закружилась у него перед глазами.

С трудом добравшись до своего кресла, Шанс буквально упал в него, чувствуя, что его не держат ноги.

За несколько минут его отсутствия кто-то искромсал «парадный портрет» актрисы, изрезав его на куски...

 

 Ч А С Т Ь  Ч Е Т В Е Р Т А Я

Глава I

Больше всего пострадало лицо Люси: его исполосовали вдоль и поперек, и обрывки холста длинными лентами свисали вниз. Но и на остальной части портрета красовалось множество дыр. Совершивший этот варварский поступок либо очень торопился, либо считал, что самое важное — испортить красивое, надменное лицо артистки.

— Полагаю, портрет был цел до того, как вы с Люси поднялись наверх? — спросил Джералд.

Видимо, доктора Брауна настолько потрясло увиденное, что у него немного дрожал голос.

Шанс только кивнул головой, ему перехватило горло, он не мог говорить. Дважды нажав на звонок, он вызвал секретаршу. Сияющая мисс Дженсон появилась в ту же минуту. Кризис миновал, настроение у нее поднялось.

Шанс молча указал ей на изрезанный портрет Люси. Мисс Дженсон вскрикнула точно собака, которой наступили на лапу.

— Мистер Темпест...— горестно прошептала она.

Шанс сам удивился спокойствию, с которым он говорил:

— Десять минут назад я поднялся к себе с Люси. Возможно, пятнадцать минут — не больше, Джейн! И портрет был цел... Кто сюда входил?

— Никто.

— Кто вообще приходил в контору сегодня?

Мисс Дженсон принялась перечислять, загибая пальцы:

— Полицейский, Люси, Джо Розен, который хотел узнать, может ли он работать на сцене, несмотря на то, что ведется расследование смерти миссис Тауэрс. Я ему разрешила, поскольку никаких запрещающих указаний не получала. Потом пришел курьер с почты, принес известное вам письмо. Далее, посыльный от фирмы «Брандт» по вопросу, о котором звонил вам Хэролд Фридман.

— И все? Сами вы не выходили из конторы, Джейн?

— Выходила, но вместо меня в кабинете сидела Эстер. Меня вызывал полицейский по поводу письма и всей этой гнусной истории. Мы разговаривали в кабинете Джерри Фарба, который был свободен. Отсутствовала я минут десять.

— Попросите сюда Эстер.

Эстер, машинистка высшего класса, печатала быстро и без ошибок, ей доверяли самые ответственные документы.

Когда Эстер появилась на пороге, даже не сняв очки, Шанс показал ей испорченный портрет Люси. Добродушная толстушка была потрясена.

— О! Мистер Темпест! Такой великолепный портрет! Какая жалость!

— Мы с Джейн только что припоминали, кто утром приходил в контору. Она назвала капитана Полхэма, Люси, Джо Розена, почтальона, посыльного от Брандта. Потом она уходила беседовать с капитаном в другой кабинет. Скажите, Эстер, кто-нибудь еще заходил?

Смутившись, машинистка, указала на доктора Брауна.

— Вас спрашивал вот этот джентльмен.

Джералд потряс головой, как будто хотел избавиться от какого-то наваждения:

— Верно, Шанс, извините меня, я совсем про это забыл. Когда я приехал сюда утром, то первым делом заглянул в контору справиться, не в кабинете ли вы. Мне хотелось вначале потолковать с вами. Эта молодая особа ответила, что вы заняты, тогда я отправился уже в вашу квартиру.

— Понятно,— сказала Шанс.— А теперь, мои дорогие Джейн и Эстер, прошу вас хорошенько подумать, не забыли ли вы о ком-нибудь, о каком-либо служащем или актере, который вам давно примелькался и поэтому на него даже не обратили внимание. Например, не заглядывал ли Хемингуэй? Или кто-то еще?

Девушки молча переглянулись.

— Больше я никого не видела,— первой ответила Джейн.— К тому же я выполняла ваше распоряжение, сообщала всем по телефону об отмене репетиции, переносе премьеры в Бостоне. Капитан Полхэм и Люси пришли в то время, как я звонила. Кроме них я никого не видела.

Немного подумав, Шанс поручил секретарше:

— Джейн, попытайтесь найти капитана Полхэма и попросите его как можно скорее зайти ко мне. А если не найдете, передайте ему через кого-нибудь записку с этой просьбой. И вызовите сюда Хемингуэя.

— Хорошо, мистер Шанс.

— И никого не впускайте сюда, пока Хемингуэй не увидит портрет. Кроме самого Хемингуэя, разумеется. Все понятно?

— Да, конечно.

— Действуйте!

Обе девушки быстро вышли из кабинета, и Шанс снова уселся в кресло.

Он взмок от волнения, пот градом катился по лбу.

— О каком письме вы все время говорили? — поинтересовался Джералд.

— Думаю, у меня нет никаких оснований скрывать от вас это. Полхэм все равно вам расскажет, поскольку вы входите в список «посторонних» подозреваемых.

Хотя Полхэм и забрал с собой анонимные письма, Шанс запомнил их и дословно передал Джералду.

— Любопытная реакция на злодеяние,— задумчиво проговорил доктор.— Цепочка последовательных действий. Впрочем, так бывает всегда. Вернее, почти всегда. Кто-то похищает ребенка, потому что у него нет своего, и стоит этому факту стать известным, как нечто аналогичное случается в другом месте. Миссис Тауэрс падает вниз с перехода, и вот уже появляется письмо с угрозами, затем — изрезанный портрет, и один Бог знает, что нас ждет впереди.

— Вы считаете, между данными случаями есть прямая связь?

— Откровенно?

То, с каким выражением Джералд произнес это слово, заставило Шанса насторожиться.

— Вижу, у вас уже сложилось вполне определенное мнение?

— Ну... предварительные соображения, но не для Полхэма, разумеется.

Джералд взял сигарету и необычно долго ее раскуривал.

— Я сейчас изложу вам наиболее благоприятную версию...

— Наиболее благоприятную?

— Да, которая устроила бы не только меня, но, по-видимому, и всех остальных. Мне хотелось бы верить, что смерть миссис Тауэрс наступила в результате несчастного случая. Почему — неизвестно, но она сама вышла на этот переход, у нее закружилась голова, и она свалилась через перильца вниз... Возможно, у нее случился мозговой спазм, сердечный приступ... Мало ли что? Может быть, нам поможет разобраться в этом вскрытие? Совершенно очевидно, что существует какой-то злой и осторожный человек, люто ненавидящий Люси, который воспользовался случившимся, чтобы напутать ее, внести в ее душу смятение. Не исключено, что он и дальше будет продолжать в том же духе или же обвинит ее более открыто.

— Да, это предположение, как вы правильно заметили, всех бы устроило. Но вы сами в него не слишком верите?

— Я продолжаю на это надеяться, потому что моя вторая версия куда хуже... Миссис Тауэрс вчера вечером решает отправиться к вам. Никто не мог знать о ее планах. Она поручила Марте дозвониться до вас. Зачем она к вам поехала? Видимо, у нее было нечто срочное и важное, о чем она хотела вам сообщить, но это «нечто» не устраивало кого-то. Остановить миссис Тауэрс не представлялось возможным, и ее специально заманили на переход...

— Тайный враг?

— Не отвлекайтесь,— сказал Джералд.— Ведь до вчерашнего дня вы не встречались с миссис Тауэрс-старшей? Единственное дело, которое связывало вас с нею,— моя предполагаемая женитьба на Анне и уже свершившийся брак Джеффри и Шарон. Верно? Она ни разу не выходила из дома на протяжении десяти или двенадцати лет, и вот вчера впервые решилась. Для чего? Чтобы переговорить о наших с Анной планах? Но с этим не надо было спешить... Если бы ей даже хотелось выяснить у вас что-то обо мне, она могла попросить вас заехать к ней в ближайшие дни. Ее же приезд к вам в столь поздний час доказывает, что она страшно торопилась, боялась промедлить. Следовательно, дело связано с Джефом.

Шанс ничего не говорил Брауну о неоконченном письме миссис Тауэрс, поэтому он восхитился логике его рассуждений.

— А что, собственно, могло быть особенно срочным в связи с Джефом? — продолжал Джералд, пристально следя за дымом сигареты.— Заявление Люси о наследственном безумии в роду Джефа. Все остальное могло ждать. После заявления Люси, бабушка воскликнула: «Глупости!» Видимо, для этого у нее имелись веские основания, и она хотела изложить их вам, так как вы показали свое дружеское расположение к Джефу. Именно вы сообщили о его женитьбе, значит, вам Джеф доверял. Нам известен всего лишь один человек, который хотел бы этому помешать...— Он замолчал и посмотрел на Шанса.— Скажите, кто же этот человек?

— Люси,— неохотно произнес Шанс.

— Да, только у нее одной была какая-то заинтересованность заставить бабушку молчать. Ей знакомы все закоулки и проходы в театре, в котором она работает уже пятнадцать лет. Никто из нас, кроме нее, не знает, что делается за кулисами. Вряд ли кому-то было известно о существовании этого прохода над сценой. Шанс, она одна!

— Так что же, по-вашему, она убила бабушку, а потом сама написала на себя три анонимки? И искромсала свой портрет?

— А как иначе она могла бы отвести от себя подозрения?

Шанс откинулся на спинку кресла и заговорил тоном лектора.

— Счастлив отвести кое-какие обвинения. Люси находилась в кабинете со мной. Вы прекрасно знаете, я не слепой, незаметно изрезать портрет она не могла. Нет, доктор, когда мы выходили, портрет был цел и невредим. Мы пошли наверх после того, как я убедил ее лично поговорить с сыном. Мы вместе поднимались на лифте и вместе же вошли в квартиру, откуда я ушел уже вместе с вами. Таким образом, Люси физически не могла изрезать свой портрет, это обвинение с нее снимается.

Джералд согласился кивком головы, но чувствовалось, что он не разубежден.

— Да, и это подводит нас к третьему и последнему варианту. Люси убила миссис Тауэрс по уже изложенным причинам. Понимая, что подозрение непременно падет на нее, поскольку у нее имелись мотив преступления и возможность совершить его, она, естественно, делает все, чтобы свалить вину на другого. В то же время кто-то знает наверняка, что виновата Люси, и пытается не слишком умными анонимными письмами навести всех на след, но не открывая себя.

— Кто? — быстро спросил Шанс.

Он был по горло сыт гипотезами.

— Кто бы он ни был, он имеет все основания вести себя очень осторожно. Одно преступление порождает другое, а если ты угрожаешь, явно или тайно, тем самым ты подставляешь себя под удар. Ваша первая звезда — женщина с сильным характером. Лично я подумал бы дважды, прежде чем бросать ей вызов...

Шанс не успел ответить. Дверь в кабинет открылась. На пороге стоял Хемингуэй, как всегда с сигаретой в углу рта, грозившей подпалить его усы.

— Вы меня звали, патрон?

Глава II

Шерри Шанс Темпест была необыкновенной женщиной. В шестьдесят восемь лет она не могла вечером пройти одна по Бродвею, не рискуя тем, что к ней не пристанет парень, по годам годящийся ей во внуки. Когда-то она была певицей и танцовщицей, у нее сохранилась легкая, красивая походка — дома Шерри до сих пор работала у перекладины. Между нею и сыном было необычайное сходство, но если в ней наиболее привлекательным свойством оставалась живость, то он отличался уравновешенным спокойствием и любезностью.

Надо сказать, что на нее «пялили» глаза не одни только молодые люди. Стоило Шерри сделать сотню шагов, как ей встречался кто-нибудь из людей ее поколения, которых в свое время в оперетту привлекало имя Шерри, напечатанное крупными буквами. Для этих людей, «давно вышедших в тираж», она олицетворяла молодость. Попадались ей и бывшие товарищи по сцене. Многие из них еще кое-что зарабатывали, выступая по телевидению или во второразрядных эстрадных представлениях. Шерри же оставалась артисткой «сегодня», а не только «вчера». Она не забыла ни одного имени, ни одного эпизода, связанного с ее старыми коллегами. Для каждого встреча с Шерри была аналогична уколу адреналина. Она со всеми разговаривала так, будто они по-прежнему молоды, известны, находились в расцвете славы. Всем без исключения после разговора с ней хотелось взглянуть на сверкающую неоновую рекламу и удостовериться, что на самом деле там больше не стоит его имя.

Имя самой Шерри Шанс еще появлялось, главным образом, по случаю бенефисов старых актрис и актеров. Она даже могла пропеть с необычайным задором шансонетку и протанцевать под ее немудреный мотив так весело и зажигательно, как не сумели бы сделать многие молодые артисты современной эстрады.

Шерри Шанс считала себя баловнем судьбы. Она была замужем за Брайеном Темпестом, человеком необузданным и шалым, который изменял ей с самого начала, но зато любил ее так, как мало кто из женщин был любим.

У Шерри Шанс и Ады Тауэрс, которые, кстати, никогда не встречались, было одно общее: одна-единственная любовь освещала им всю жизнь. Но Шерри нашла в себе силы продолжать жить после того, как совершил свой сенсационный прыжок с «Королевы Виктории» и утонул Брайен Темпест, а Ада фактически умерла вместе с мужем. У Шерри был сын, которым она гордилась. Она ушла со сцены в пятьдесят лет в разгаре театральной карьеры, исполнив одну из своих самых удачных ролей в оперетте, не сходившей со сцены на протяжении трех лет. Никто из ее поклонников не поверил бы, что ей больше тридцати лет. В настоящее время она жила безбедно, но экономно, не прибегая к помощи сына, хотя тот счел бы за счастье отдать ей все. Доходы у него были солидные, и она любила этим похвастать.

Шерри Шанс отказалась от постоянной работы в театре, но театр не ушел из ее жизни. Она во многом помогала Шансу, сын доверял ее чутью и вкусу и считался с ее мнением. Она обычно присутствовала на всех генеральных репетициях, и ее замечания, как правило, совпадали с замечаниями Шанса. Мать и сын прежде всего были большими друзьями и очень уважали друг друга. Они никогда не задумывались над тем, что кто-то из них обязан другому, что-то «должен» и так далее.

На следующий день после гибели миссис Тауэрс Шерри Шанс, как обычно, проделала упражнения у перекладины, приняла душ, оделась и уселась на золотом солнышке у распахнутого окна своей квартиры пить чай с хрустящими тостами. Вдруг зазвонил телефон. Звонил Вуди Мейер, режиссер Шанса.

— Полагаю, Шерри, вы в курсе новостей?

— Каких новостей?

Он рассказал ей обо всем случившемся, потом добавил:

— Дженсон так разволновалась, что забыла вас предупредить, что репетиция отменяется. В утренних газетах помещено краткое сообщение о несчастном случае.

Поговорив с Вуди, Шерри Шанс позвонила мисс Дженсон, которая ей сообщила, что получила строжайший приказ директора ни в коем случае его не беспокоить.

— Я просто хотела сказать ему, что он может рассчитывать на мою помощь, если будет в ней нуждаться,— объяснила Шерри.— Скажите, как переносит несчастье Люси?

— Для нее это не пустяк... Есть и еще кое-какие моменты, о которых я не хочу говорить по телефону,— почти агрессивно заявила секретарша.

Шерри рассмеялась.

— Храните свои тайны про себя, я не любопытна... Извините, звонят в дверь.

Звонили на самом деле, причем так нетерпеливо, будто где-то в доме возник пожар. Шерри бросилась к дверям, не сомневаясь, что увидит на пороге человека в блестящей каске со шлангом в руке. Однако на площадке стоял высокий старик с чуть сутуловатыми плечами, густой седой шевелюрой и поразительно блестящими голубыми глазами, которые редко встречаются у людей его возраста. Одет он был в белый костюм, розовую рубашку, кричащий модный галстук и белые замшевые туфли. В руке он держал широкополую шляпу.

«Ему сто лет,— подумала Шерри,— но он хорошо сохранился^.

— Невероятно! — воскликнул старик.

— Я совершенно с вами согласна,— поддакнула Шерри, лукаво улыбаясь.

— Вы меня не узнаете?

— Абсолютно нет. Боюсь, вы ошиблись этажом.

— Я позвонил в ту самую дверь, ну да, мне следовало позвонить двадцать лет назад! Меня зовут Беверли Уотсон. Вам это имя что-то говорит?

— А меня — Шерри Шанс. Вам мое имя знакомо?

— Великий Боже, неужели вы могли допустить, что я не знаю вашего имени? — возмутился старик.— Прошу вас сначала выслушать меня, а потом уже захлопнуть у меня перед носом дверь. Вчера я познакомился с вашим сыном, милейшим человеком. У него возникли кое-какие трудности, он обратился ко мне за помощью. Но самое важное — его сообщение о том, что вы живы и здоровы.

— Мистер Уотсон, вы считаете жизнь большой удачей?

— Мисс Шанс, Шерри Шанс,— сказал старик потише и менее уверенно,— разрешите предложить вам руку и сердце.

Как бы невероятно ни звучали его слова, они не походили на шутку. Шерри Шанс обладала необычайной чуткостью и проницательностью в отношении поступков людей. Она внимательно посмотрела в блестящие глаза своего престарелого поклонника, прочитала в них безмерную любовь, грусть, понимание смехотворности своего поведения и в то же время слабую надежду...

— Не войдете ли вы в квартиру, мистер Уотсон? Мы могли бы поговорить в более спокойной обстановке.

Старый Бев Уотсон, прижимая к груди свою заслуженную фетровую шляпу, на цыпочках перешагнул порог святилища. Он чувствовал такие благоговение и восторг, какие охватывают американских туристов, впервые попадающих в Букингэмский дворец по специальному пригласительному билету.

Шерри на то и была Шерри, чтобы понять его переживания. Она мило указала ему на стул перед столиком, накрытым для утреннего завтрака, а сама пошла на кухню за второй чашкой. Бев не садился, пока она не вернулась, и только после того, как она вошла, робко присел на краешек стула.

— Судя по размеру вашего кармана, вы, мистер Уотсон, курите трубку. Пожалуйста, не отказывайте себе в этом удовольствии.

Восхищение и волнение старого Бева возрастало с каждой секундой.

Он робко спросил:

— Не будете ли вы так добры называть меня просто Бевом? Всю жизнь я мечтал, чтобы вы меня так называли.

— Конечно, Бев, а вы, в свою очередь...

— Нет, нет! — даже испугался он.— Я стану называть вас Шерри Шанс, просто громко, чтобы все слышали, ведь на протяжении сорока лет я это имя мог лишь шептать про себя: Шерри Шанс!

Наступило недолгое молчание, пока Бев набивал себе трубку. Его пальцы так дрожали, что он просыпал немного табака на идеально чистый ковер Шерри.

— Я пытался сегодня дозвониться вашему сыну,— сообщил Бев,— но мне сказали, что он не может подойти. Директор театра, нешуточное дело! Я даже не сумел уговорить его секретаршу передать ему мою просьбу. Надо сознаться, Шерри Шанс, что он обещал мне устроить свидание... с вами.

— Вчера вечером? — улыбнулась Шерри.— А рано утром вы уже хотели проверить, сдержит ли он слово?

— Мне восемьдесят один год,— объяснил Бев,— я не стану вас обманывать. Я считаю своим долгом выложить' перед вами все карты. В мои годы, Шерри Шанс, нельзя медлить ни одни день и даже ни один час, чтобы сказать вам нечто важное. Кто знает, сколько еще дней у меня впереди?

— Вы читали сегодняшние газеты? — поинтересовалась Шерри.

— Зачем? Чтобы расстраиваться? Нет, я никогда не читаю газет.

— А вот если бы прочитали, то поняли, почему сегодня утром вы не смогли дозвониться до Шанса.

И она ему рассказала то немногое, что ей стало известно о смерти Ады Тауэрс. Это известие произвело на Бева необычайное впечатление. Он слушал, тревожно сдвинув брови. Шерри даже подумала, что, хотя она говорит ему о совершенно чужих ему людях, он-то все воспринимает как лично его касающееся.

Бев виновато улыбнулся.

— Человеку часто думается, что другие все должны о нем знать. Понимаете, Шерри Шанс, моя мать была бабушкой Рекса Хандлея, значит, Джеффри является моим внуком, а я его совсем недавно узнал. Рекс воспитывался у меня... Ваш сын приезжал ко мне потому, что Люси Тауэрс вчера заявила, будто бы над всеми членами нашей семьи висит угроза наследственного безумия. Эта бесстыдная ложь должна была помешать жениться моему внуку. Между тем Джеффри, не испросив согласия матери, два дня назад успел жениться.

Шерри об этом ничего не знала, кроме того, что ей сообщил Вуди Мейер о трагическом падении Ады Тауэрс с металлического перехода над сценой в театре «Темпест».

— Эта женщина, Люси Тауэрс,— преступница! — с яростью воскликнул Бев.— Убить собственную бабушку! Верх жестокости!

— Почему вы полагаете, что это убийство, а не несчастный случай? — спросила ошарашенная Шерри.

— Несчастный случай? Не будьте наивной. Самое хладнокровное убийство. Я прямо высказал вашему сыну свое мнение об этой особе и ее нраве...

Он в негодовании замахал своей трубкой, так что искры и пепел посыпались на белоснежную скатерть. Сильно возбужденный, он даже не испугался собственного неряшества, а просто стряхнул пепел на пол.

— И подумать только, Шерри Шанс, чтобы долгожданный день нашей встречи был омрачен такой трагедией! Я пришел, чтобы задать вам самый важный вопрос моей жизни, а тут... Но, Боже правый, кажется я вам его уже задал?

Шерри улыбнулась.

— Еще кофейку, Бев?

Глава III

Стоя за столом, Шанс жестом пригласил Хемингуэя войти в кабинет. Тот повиновался, закрыл дверь и поздоровался с Брауном:

— Добрый день, доктор.

Джералд не пошевелился, а Шанс, ничего не говоря, показал на остатки портрета Люси. Хемингуэй безразлично взглянул на изрезанное полотно, ни словами, ни жестами не реагируя на дикий поступок. Вынув изо рта остаток сигареты, он раздавил его в пепельнице и поднял глаза на Шанса:

— Когда это случилось?

— Минут двадцать — двадцать пять назад.

— Хм, человек, который до этого додумался, видимо, здорово зол на Люси... Что, вынести портрет?

— Нет, разумеется. Просто принесите какую-нибудь простыню или скатерть и набросьте на раму. Нужно, чтобы портрет осмотрела полиция. В подвале много всяких тряпок.

— Хорошо,— сказал Хемингуэй и направился к двери.

— Одну минуточку! Я хотел бы предварительно задать вам пару вопросов.

— Что же, задавайте,— скучным голосом сказал Хемингуэй, не переставая рыться в карманах в поисках сигареты.

— Кто сейчас находится в театре, не считая тех, которые сидят в конторе и у меня в квартире?

— Джо Розен,— сразу же ответил Хемингуэй,— он возится на сцене с освещением.

— С ним никого нет?

— Нет, он один.

— Кроме Джо, больше никто не приходил?

— Ни одна душа.

— Значит, в театре с утра были только вы да Розен?

— По-моему, так, только, конечно, я не очень приглядывался.

— Думаю, Хемингуэй, не стоит повторять, что все происходящее заставляет нас быть особенно внимательными. Примерно двадцать минут назад я вышел из этого кабинета вместе с Люси. Портрет' тогда был цел. Мы вместе поднялись на лифте ко мне в квартиру. Через несколько минут мы спустились сюда уже с доктором. Кстати, кабина лифта так и оставалась у моей квартиры, а без лифта сюда попасть нельзя, только через комнату секретаря. И секретарша, и машинистка утверждают, что сюда никто не приходил. Джейн и Эстер оставались на своих местах. И по тому коридору, откуда можно пройти в мой кабинет, тоже никто не проходил.

— Не надо ходить вокруг да около,— своим несколько гнусавым голосом пробурчал Хемингуэй,— доказывая мне очевидное. Чтобы войти сюда, нужно обязательно пройти через театр, попав в него через один из выходов на балкон, который тянется вдоль второго этажа.

— Вы утверждаете, что были там вдвоем с мистером Розеном? — повторил Шанс.

— Вношу поправку,— спокойно сказал Хемингуэй,— там был еще капитан Полхэм. Мы сидели с ним в одном из последних рядов зала, и он допытывался у меня, не я ли написал анонимное письмо на Люси.

— Вы, конечно, отказывались?

Белые зубы Хемингуэя сверкнули в редкой для него улыбке.

— Ну конечно!

— В таком случае приходится сделать единственный вывод: сюда проскользнул Розен и изрезал портрет,— сердито сказал Шанс.

— Постойте, патрон,— остановил его Хемингуэй, чиркая спичкой, чтобы закурить сигарету.— Вы же не детектив. Зачем вы беретесь не за свое дело? Давайте либо говорить по-дружески, либо совсем не говорить. Передайте меня в руки капитана Полхэма, чтобы он допросил меня по всем правилам. Если же вас интересует, что вообще говорят по этому поводу, то я к вашим услугам. Однако тогда долой всякую официальность. В противном случае, повторяю, я предпочитаю отвечать на вопросы капитана Полхэма.

Шанс заметил неясную улыбку на губах Джералда, стоящего за спиной Хемингуэя. Хемингуэй же довольно эффектно поднял руки, как бы сдаваясь более авторитетному лицу.

Шанс усмехнулся.

— Договорились. Остаемся друзьями.

— Простите меня за мою нервозность,— сказал Хемингуэй, глядя на своего хозяина потеплевшими глазами.-- Скажите, вы ничего не будете иметь против, если я сяду вот сюда?

Он уселся на уголок стола.

— Вы, патрон, не хуже меня знаете, что мистер Розен не дотрагивался до этого портрета. Я ему рассказал, как погибла ночью старая леди. Он только и сказал: «Бандит!» — и продолжал возиться со своим освещением. Нет, Джо Розена не стоит трогать...

Шанс с расстроенным видом покачал головой.

— Из всех известных мне людей я никого не могу заподозрить... Но однако же, Хемингуэй, портрет-то изрезан?

— Будем говорить откровенно: вам не хочется обвинять меня, но и никого другого обвинить не удается?

Стряхнув пепел со своей сигареты, Хемингуэй продолжал:

— Я бы отрицал, что испортил портрет, если бы и был виноват и если бы не был... Так что другого ответа вам все равно от меня не услышать. Могу только добавить, что абсолютно не представляю, кто мог это сделать...

— Вы не трогали портрет?

Хемингуэй громко расхохотался.

— Ну вот, так я и знал. Надо все начинать сначала... Я же ясно сказал: я тут не при чем.

Шанс глубоко вздохнул.

— Невыносимый человек! Но, к сожалению, это еще не все, что мне надо выяснить. Доктор Браун сказал, что вчера ночью он первым вошел в зал после падения миссис Тауэрс. Анна, сидевшая в партере, кричала как безумная. Доктор Браун бросился к ней, а через секунду увидел вас на сцене.

— Правильно! — подтвердил Хемингуэй.

— Вы мельком взглянули на женщину, назвали имя миссис Тауэрс и сразу же бросились по винтовой лестнице на переход. А когда очутились наверху, то попросили Джеффри и Джералда, только что вошедших в зал, проверить, чтобы никто не вышел незамеченным из театра...

— Точно, все так и было,— снова сказал Хемингуэй.

— Для чего вы взобрались на переход? — спросил Шанс.

— Для чего?

— Да, для чего?

Хемингуэй сделал глубокую затяжку.

— Потому что я был уверен, что кто-то сверху столкнул старую леди.

— Почему вы так решили?

Хемингуэй пожал плечами.

— Сам не знаю, инстинктивно, что ли... Во-первых, уж слишком внезапно она упала. Я был у самой двери, и у меня появилась уверенность, что ее столкнули. А вам всем хотелось верить в «несчастный случай», потому что это всех устраивало. Я же ни о чем таком не думал. Старая леди лежала мертвой, и мне некогда было прикидывать, что выгоднее, несчастный случай или убийство...

Наступило тягостное молчание. Наконец Хемингуэй погасил сигарету и бросил ее в пепельницу. Он махнул рукой в сторону изрезанного портрета:

— Ну что же, идти за какой-нибудь занавеской?

— Да, надо рассказать капитану Полхэму. Между прочим, доктор Браун считает, что автор анонимных писем очень рискует, особенно после вот этой выходки с портретом: у него могут быть огромные неприятности от убийцы.

Бородач понимающе кивнул.

— Все равно. Но ведь живут только один раз и умирают тоже только однажды. Правда, не всегда гак получается. Некоторые люди умирают несколько раз на протяжении жизни... Но я-то могу совершенно спокойно предстать перед работниками Отдела по расследованию убийств, поскольку в последнее время я никого не убивал.

Глава IV

Шанс и Джералд молча переглянулись.

В эту минуту на столе Шанса зазвонил внутренний телефон. Несмотря на полученное распоряжение, мисс Дженсон просила патрона.

Он снял трубку.

— Алло! Слушаю.

По голосу Джейн было ясно, что она загораживала трубку ладонью.

— Прошу меня простить, мистер Темпест, но я вынуждена сообщить, здесь находится советник Тауэрс и настаивает на том, чтобы вы немедленно его приняли.

Шанс бросил взгляд на портрет.

— Кабинет Джерри Фарба свободен?

— Да.

— Проводите его туда. Я сейчас же приду.

— С ним еще какой-то человек, но кто, я не знаю.

— Так проводите туда обоих.

Шанс повесил трубку.

— Многоуважаемый советник, скорее всего, со своим нотариусом,— сказал он, обращаясь к Джералду.

— Он хочет вас видеть?

— Да.

— Интересно, не явились ли они, потрясая сводами законов, дабы урезонить непокорную Анну? — холодно спросил Джералд.— Пожалуй, мне стоит подняться наверх. Наверное, она проснулась.

— Только ничего не говорите о портрете,— попросил Шанс.— Я хочу сам объявить об этом Люси.

— В конце концов от этого ничего не изменится, но воля ваша. Тот, кто уничтожил портрет, знал, что делал... Занятный характер у вашего Хемингуэя, я бы сказал...

— Меня очень интересует ваше мнение, как психиатра. Как он вам показался?

Джералд нахмурил брови.

— Несомненно, мне часто приходится читать между строк. Сомневаюсь, чтобы он соврал. Но это, конечно, поверхностное впечатление, не более. Однако он не сказал и всего того, что ему известно. Вы обратили внимание, что он, по сути дела, не отрицал свою вину, а только сказал, что отрицал бы ее независимо от того, виновен он или нет...

Шанс невесело улыбнулся.

— Он сказал также, что в последнее время никого не убивал...

— Вот именно, не вообще, а лишь недавно. Это что, пример остроумной шутки? Или как прикажете его понимать, а?

Советник Дарвин Тауэрс относился к людям прошлого столетия в полном смысле слова. Несмотря на августовскую жару, на нем был темный костюм из добротной толстой ткани, а в руках зонтик. Высокого роста, поджарый, он держался очень прямо и составлял разительный контраст с толстым круглым человечком, который его сопровождал. Последний так задыхался от жары и потел, что у него то и дело мутнели стекла очков и он был вынужден их протирать.

Шанс извинился, что не принимает их в своем кабинете, и пробормотал несколько сочувственных слов. Он еще не видел советника после гибели его матери.

— То, что она умерла, не является для меня неожиданным ударом. Неприятно то, как это случилось. Ей было девяносто четыре года, но такая смерть...

Советник обвел глазами кабинет Джерри Фарба с таким видом, будто считает Шанса виновным в том, что в его учреждении произошел столь неприятный случай. Именно неприятный, а не трагический или печальный...

Его тучный спутник несколько раз кашлянул, привлекая к себе внимание.

Советник прибавил ворчливо:

— Мистер Чарлз Клэгхорн — мистер Темпест.

Потная рука с короткими пальцами протянула Шансу визитную карточку, и прежде чем тот успел ее прочитать, последовало и объяснение:

— Частный детектив.

— Не сомневаюсь,— сказал советник,— полиция проводит расследование. Но я уверен, что после письма, полученного сегодня Люси,— по-видимому, вы его читали,— вы оправдаете мои действия и решение привлечь к данному делу мистера Чарлза Клэгхорна.

Шанс кивнул головой в знак согласия.

— Вы, вероятно, также согласитесь со мной, что против Люси действует какой-то одержимый. Вполне естественно, полицию больше интересует трагическая гибель моей старой матери, поэтому я попросил моего нотариуса рекомендовать мне частного детектива, чтобы иметь возможность поручить ему заняться автором анонимок и тем самым уберечь Люси от возможных дальнейших нападок.

— Возможно, вы еще не знаете, что Люси не одна получила анонимные письма. Два других аналогичного содержания присланы мне и капитану Полхэму.

Клэгхорн потер руки.

— Это упрощает дело, мистер Темпест. Гораздо проще проследить за тремя письмами, чем за одним. Могу ли я на них взглянуть?

— Они у капитана Полхэма.

— Ах, так? Все же я должен приступить к своим обязанностям. С вашего разрешения, мне придется опросить личный состав театра — артистов, служащих, рабочих.

Шанс почувствовал, что у него на голове буквально зашевелились волосы.

— Вы спрашиваете разрешения у меня? — уточнил он, стараясь держать себя в руках.

— Для порядка, разумеется,— с улыбкой ответил детектив.

— В таком случае, я не даю вам разрешения,— твердо заявил Шанс.

— Но, мистер Темпест?! — возмутился советник.

— По всей видимости, я не имею права запретить вам разговаривать с кем-либо из моих сотрудников, но, во всяком случае, не здесь и не официально. Ну и потом, поскольку дело поручено капитану Полхэму, только он один может дать вам разрешение на параллельное, независимое расследование.

— Вы совершенно правы, излишняя осторожность никому никогда не мешала. Где я могу найти капитана Полхэма?

Бравый мистер Клэгхорн не был ни обижен, ни обескуражен неласковым приемом.

— Скорее всего, в Отделе по расследованию убийств,— ответил Шанс.

— Пожалуй, я сейчас же туда отправлюсь... Как вы считаете, мистер Тауэрс? — спросил Клэгхорн.

— К чему вопросы? Поезжайте немедленно! Вы же понимаете, какое это срочное дело!

— Все понятно... Прошу прощения, мистер Темпест.

Несколько минут советник молча сидел в кресле, вертя в руках зонтик. Потом он поднялся, подошел к окну и заговорил:

— Мне данное дело представляется одновременно и очень трудным, и очень деликатным, не так ли, мистер Темпест?

— Почему деликатным?

— Во-первых, полиция не сразу определила, что смерть моей матери произошла от несчастного случая. Во-вторых, эти отвратительные анонимные письма, которые могут вызвать неприятный скандал и бросить тень на Люси... Впрочем, в вашей профессии очень часто шумные истории являются желательными, так как они привлекают внимание толпы к театру, создают своего рода рекламу актеру. Но скандал в такой семье, как наша, учитывая то уважение, которым мы все пользуемся...

Сдвинув брови, Шанс повернулся к советнику.

— Скандалы никогда никому и ничему не помогают, и в нашей профессии тоже, то есть, уж если быть точным, в профессии вашей дочери, мистер советник. Ну и, конечно же, как директор театра, я гораздо более озабочен добрым именем моей ведущей актрисы, мисс Люси, чем престижем семьи Тауэрс.

— Я вижу, вы меня превратно поняли,— возразил советник.— Я очень переживаю. Поэтому и решился пригласить Чарлза Клэгхорна... Но есть и еще кое-что. мистер Темпест...

— Что именно?

— Моя дочь Анна. Я узнал, что она провела ночь в вашей квартире.

 — Не совсем так, но, допустим, что в моей. Что дальше?

— Она...

— У нее был тяжелый нервный шок и припадок после пережитого, и она не могла без ужаса подумать о возвращении в дом своей погибшей бабушки... Мистер Браун дал ей сильнодействующее снотворное, и она проспала в комнате для приезжающих.

— Доктор Браун? Но почему же не вызвали врача нашей семьи?

— Ситуация требовала быстрых действий.

— Так... И Анна оставалась там с вами? Или, возможно, даже с этим доктором Брауном?

Шанс с трудом сдерживался.

— Нет, у доктора Брауна своя квартира, куда он и уехал, а за Анной ухаживала ваша внучка, жена вашего внука, которая от нее буквально не отходила.

— Кто? — переспросил удивленно советник.

— Жена Джеффри.

— Ах, так... Ну, понятно. Но ведь это все временно... Люси мне поручила переговорить с мистером Густавом...

— Люси в данный момент наверху, с Джефом и Шарон. Возможно, конечно, я и ошибаюсь, но мне думается, вы имеете все основания не поднимать данный вопрос у нотариуса, так как они великолепно поладили... Это все, мистер советник?

Советник снова принялся теребить свой зонтик.

— Конечно, пока еще рано об этом говорить, но все же думаю, что брак Джефа будет признан недействительным.

— Нет, мистер советник. Тем более, что решать должна одна Люси.

— Я повторяю, мистер Темпест, что мы не понимаем друг друга,— заявил советник, которому было явно не по себе.— Ведь я забочусь только о добром имени дочерей. Но мне понятны и те мотивы, которыми вы руководствовались, когда предложили мистеру Клэгхорну согласовать свои действия с капитаном. И я ценю ваше горячее участие и искреннее желание помочь нашей семье. До свидания, мистер Темпест.

Глава V

Наконец-то Шанс остался один в кабинете Джерри Фарба. После того как советник исчез за дверью со своим черным зонтиком, он почувствовал себя буквально обессиленным.

«Какой осел этот советник! — подумал с негодованием Шанс.— Как только он посмел с таким лицемерным видом подвергать сомнению достойное поведение Анны, прикрывая все это заботой о ее добром имени... Ума не приложу, как он может быть сыном такой умной женщины, как Ада Тауэрс, и отцом такой одаренной актрисы, как Люси. Он же ханжа и... осел».

И все же у Шанса сложилось впечатление, что советника гораздо больше волновала судьба Люси, чем Анны.

По давно выработанной привычке, Шанс попробовал собрать воедино события истекших дней, чтобы попытаться разобраться в их значении. Но у него даже на это не осталось сил. Прошло всего два часа, как он встал, но он чувствовал бесконечную усталость. А ведь ответственность за расследование данного дела лежала вовсе не на нем, а на Полхэме.

Шанс подумал, что он выполнил обязательства по

отношению к своей «артистической семье», теперь ему нужно было хотя бы на несколько часов уснуть невзирая на то, день сейчас или ночь... Подумав о «семье», Шанс сразу же вспомнил о Шерри. Теперь она, конечно, знает обо всем случившемся и беспокоится за него.

Он сел за стол Фарба и поднял телефонную трубку.

— Джейн, вы не звонили моей маме?

— Не беспокойтесь, патрон. Она сама позвонила, и Вуд ее предупредил, что репетиции не будет.

— Соедините-ка меня с ней.

Через несколько минут он услышал веселый голос Шерри:

— Алло, Шанс?

Знаешь, Шерри, я тут совсем завертелся. Я не мог выбрать даже минуты, чтобы позвонить тебе. Ведь до сих пор не выяснено, отчего погибла старая миссис Тауэрс, является ли ее смерть случайной или насильственной. Ну а, кроме того, тут творятся поистине фантастические вещи... но мне не хочется все это докладывать тебе но телефону. Один Бог знает, когда я вылезу из этой заварухи! Не могла бы ты прийти ко мне часов в пять пообедать? А пока мне необходимо хоть немного поспать...

— Шанс, что же получается? Не исключено, что миссис Тауэрс убили?

— Вполне возможно, хотя мы еще далеки от понимания того, как все получилось.

— Странно... Тут со мной находится один твой друг. Так он тоже убежден, что старушку убили. И что сделала это Люси.

— Черт возьми, а кто этот мой друг?

— Бев Уотсон,— ответила Шерри.

Шанс до того устал, что в первое мгновение это имя ему вообще ничего не сказало, но почти сразу же он воскликнул:

— Как, он уже пришел?

— Да, рано утром.

— Ну и чудовище! Вижу, он не намерен терять времени даром! — расхохотался Шанс.— Будь осторожна, мама, он в тебя влюблен до безумия. Не кокетничай с ним, он ведь, бедняга, все примет за чистую монету.

— Я знаю, он уже попросил меня выйти за него замуж.

— Что-о-о?!

Шанс громко расхохотался.

— Обещаю тебе не давать ему окончательного ответа, пока мы с тобой не увидимся за обедом в пять часов. Тебя это устраивает?

— Ну и дела! Я просто опомниться не могу.

— Послушай, Шанс, сейчас я тебе действительно не нужна? Возможно, я могу чем-то помочь?

— Нет, мамочка, сейчас мне вообще никто не нужен. Может быть, позднее... Я жду тебя в пять.

Шанс вошел в лифт и поднялся к себе, спрашивая, как ему удастся отдохнуть, когда в доме полно чужих людей. Но, открыв двери, он понял, что небо услышало его молитвы: его гости собирались уходить, даже Анна, которая хотя и была страшно бледной, но уже немного успокоилась. Несмотря на пережитое, все улыбались: это, несомненно, было заслугой Люси.

— Мы с Анной возвращаемся домой,— заявила Люси,— Джеффри с Шарон нас проводят. Нам необходимо держаться вместе, во всяком случае, пока не похороним бабушку.

Гости поочередно поблагодарили Шанса за гостеприимство. Уже в тот момент, когда все стали выходить из квартиры. Шанс на секунду задержал Люси.

— Все равно все в лифт не поместятся,— сказал он,— так что побудьте со мной, дорогая... Как я понимаю, вы были с ними очень милы?

— Боже мой, я ненавижу таких девушек! — вздохнула Люси.— Она рассудительна до тошноты.

Шанс положил ей руку на плечо.

— Это пустяки, ангел мой. У нас новые неприятности. Понимаете, пока я с вами поднимался к себе в квартиру, а потом с Джералдом Брауном спускался в контору, кто-то успел изрезать ваш парадный портрет.

— Боже мой, Шанс!

— И решительно никаких следов, так что мне было даже неудобно вызывать капитана Полхэма.

Закрыв рот рукой и сдерживая навертывающиеся на глаза слезы, Люси сказала:

— Но кто же меня до такой степени ненавидит, Шанс?

— Когда-нибудь мы это узнаем,— сказал он спокойно.— Просто я хотел вас предупредить, чтобы вы были готовы в дальнейшем к таким выходкам...

— Шанс, мне кажется, я уже не в состоянии что-либо вынести...

Она дрожала.

— Да, я должен еще сказать, что сюда приезжал ваш отец. Он нанял частного детектива, чтобы тот распутал это дело и отыскал автора анонимных писем. Как мне показалось, он боится, чтобы неизвестный не зашел слишком далеко в своей ненависти. Но, к сожалению, детектив что-то не внушает особого доверия... Боюсь, Люси, я разговаривал не слишком любезно с вашим отцом, да и с вами. Я безумно устал. Так вот, если вы заметите, что за вами неотступно ходит низенький толстяк, не пугайтесь: это и есть телохранитель, приставленный к вам советником. Ну,—: он похлопал ее дружески по плечу,— мужайтесь. Идите вместе со всеми домой. До похорон миссис Тауэрс никаких репетиций не будет. И не слишком-то переживайте по поводу всего остального...

— Обещайте, если появятся новости, сразу же предупредить меня!

— Охотно обещаю.

Как только Шанс остался один, он позвонил мисс Дженсон, предупредив ее, что собирается поспать и просит никого, кроме капитана Полхэма, к нему не пускать. Для капитана же его должны немедленно разбудить.

Шанс с наслаждением вытянулся на кровати в своей спальне с кондиционированным воздухом и закрыл глаза. Он их открыл почти сразу же, когда услышал громкий звонок у дверей. Часы показывали без четверти пять.

Выходило, он проспал три часа.

Шанс поднялся, нажал на кнопку, которая автоматически открывала входную дверь внизу, подумав, что это Шерри, которая пришла немного раньше обеденного времени. Затем он прошел в ванную, освежил лицо и причесался. Когда он вошел в комнату, лифт уже был наверху, но поднялась в нем вовсе не Шерри, а капитан Полхэм.

Полхэм был так же измучен, как Шанс, пока тот не выспался.

Капитан молча вошел в комнату и буквально упал в большое кресло.

— Опять новости, мистер Темпест!

— Совершенно верно. Я пытался вас разыскать по поводу той гадости, которая была здесь совершена. Возможно, вы еще не знаете?

Полхэм поднял руку, прерывая своего собеседника:

— Прошу прощения, сначала мои новости. Около часа дня на набережной возле 47-й авеню шел человек. Внезапно он упал. Не в воду, потому что в том месте на причале стоял буксир. Так вот, человек упал на палубу этого буксира примерно с пятнадцатифутовой высоты, но уже мертвым и изувеченным до неузнаваемости. Тело было доставлено в морг, чтобы произвести вскрытие и установить личность убитого. Врач определил несколько переломов черепа, каждый из которых мог быть смертельным. Среди них — проникающее ранение глаза, точнее, глаз у человека был выколот, да так, что при этом был поврежден мозг. Причина неясна. Трудно представить, чтобы, падая, он мог наткнуться на какое-то острие. Все это случилось не в моем районе. Как полагается, первым делом попытались установить личность неизвестного, для этого сняли отпечатки пальцев и отправили их в архив в отдел идентификации. Да будет вам известно, что там хранятся отпечатки пальцев не только преступников, но и военных, работников спецслужб и так далее. Его отпечатки нашли в отделе военнослужащих.

Полхэм взглянул на Шанса:

— Знаете что, выпейте-ка что-нибудь сначала. И присядьте.

— Значит, я знаю этого человека?

— Имя убитого — Рекс Хандлей!

— То есть как это? Рекс Хандлей? Но это невозможно! Он погиб двадцать лет назад...

— Как видно, одно не исключает другого. Но это еще не все, слушайте дальше. По ходу дела обнаружились связи с тем происшествием в театре, которое расследую сейчас я. Меня вызвали. Я отправился в морг и узнал в убитом Лея Кинга, которого вы называли Хемингуэем.

Шанс взглянул на Полхэма, а потом, схватившись двумя руками за голову, пошел к бару. 

 

 Ч А С Т Ь  П Я Т А Я

  Глава I

Хемингуэй!

Удар, нанесенный сообщением Полхэма, был не из тех, на который можно было бы сразу правильно отреагировать. Ночной сторож театра, бородатый Хемингуэй, является человеком, которого оплакивают как убитого его жена, единственный сын и старичок-дядя, заменивший ему отца?

Налив стакан «Бурбона» дрожащими и непослушными руками и залпом выпив его, Шанс снова обрел способность соображать. И сразу же возникло множество противоречивых вопросов.

Его жена? Но могла ли Люси быть его женой, раз уже три года он работал в театре, ежедневно встречался с ней, разговаривал, выполнял ее поручения? Не далее как сегодня утром она сказала о нем: «Кто знает, что он думает обо мне?», имея в виду, что она могла, сама того не зная, обидеть его или задеть его уязвимые места...

Шанс повернулся к Полхэму и протянул ему бутылку, но капитан отказался, покачав головой:

—- Мне еще предстоит уйма работы, особенно учитывая тот оборот, который сейчас приобрело дело. Если же я выпью, то сразу усну. Я бы вас попросил, если эго несложно, чашку черного кофе или крепкого чая.

Шанс пошел на кухню, зажег газ, поставил на плиту кофейник, потом достал из буфета чашку с блюдечком и банку растворимого кофе. Это было все настолько привычным, что Шанс выполнял эти манипуляции автоматически, думая совершенно о другом.

Убит Хемингуэй, а на самом деле Рекс Хандлей, муж Люси! Можно не сомневаться — она знала, что он жив, на протяжении этих трех лет. Вообще-то говоря, возможно, и гораздо дольше...

Он умер ужасной смертью.

Джералд говорил правильно, утверждая, что одно преступление влечет за собой другое, чаще всего — более тяжкое.

Шанс вышел из кухни и достал из небольшого столика, стоящего у двери в гостиную, незаконченное письмо Ады Тауэрс. Это письмо он отдал капитану.

— Я намеревался передать его вам еще вчера,— сказал Шанс глухим голосом.— Мне не удалось это сделать, а утром пришли анонимки, и я совершенно закрутился. Пока не читайте письмо и послушайте меня, иначе я опять забуду рассказать вам об одной важной вещи.

Он описал историю с портретом, сказав в заключение:

— Вот, Полхэм, какие у меня сумбурные новости.

Покрасневшие от усталости глаза Полхэма пробегали строчки, написанные Адой Тауэрс: «тайна счастья Джефа», «это был не мой секрет»...

Покончив с запиской, он посмотрел на Шанса.

— Скажите, кульминацией был момент, когда Люси объявила о наличии якобы наследственного безумия в семье Рекса?

— Да. Позднее она отказалась от своих слов. Впрочем, с самого начала было ясно, что это ложь.

— Да, но тогда, когда она об этом заявила, старая миссис Тауэрс сразу же сказала, что это глупость! Следовательно, надо думать, что она к вам отправилась, чтобы доказать, что Люси солгала. Пожалуй, не придумаешь лучшего доказательства, чем поведать о живом отце, Рексе-Хемингуэе, который и не думал кончать жизнь самоубийством и был более уравновешенным, чем Люси?

Шанс внезапно вспомнил, как он спросил у Хемингуэя, как тот узнал старую миссис Тауэрс, когда она пришла в театр? «Само собой разумеется, она мне об этом сказала»,— ответил он.

— Получается, Хемингуэй покончил с собой,— задумчиво произнес Шанс.

— Никогда не торопитесь с выводами,— назидательным тоном произнес Полхэм.— Вы помните, я говорил, что какой-то острый предмет проник ему через глазницу в мозг? До заключения патологоанатома трудно что-либо добавить, но лично я убежден, что именно это вызвало его гибель, а вовсе не несчастный случай от падения. Мне пришлось видеть множество ранений, как вы сами понимаете. Удар, по-моему, нанесен чем-то острым, может быть, даже штыком или металлическим прутом, стержнем, новомодной шариковой ручкой в форме кинжала... Вот каково мое мнение, мистер Темпест.

Кофейник засвистел. Шанс пошел на кухню и принес Полхэму чашку кофе, а сам уселся напротив него на диван.

— Я тоже так считаю, Полхэм. Мне думается, карточный домик, построенный Хемингуэем, готов был рухнуть при первом же сильном дуновении ветра, и он сам это великолепно сознавал... Однако давайте рассуждать, основываясь на фактах, которыми мы с вами располагаем. Вернемся к тому, с чего мы начали. Вы предполагаете, что миссис Тауэрс приехала ко мне доказать лживость заявления Люси о наследственном безумии Рекса и членов его семьи. Допускаю, она каким-то образом узнала, что Рекс живет под именем Хемингуэя, и даже хотела прибегнуть к его помощи в столь сложной ситуации... Но кто-то ей помешал, потому что был заинтересован сохранить старую версию. Но кто? Сам Хемингуэй или Люси?

— А вы не допускаете, что еще одно лицо могло быть в курсе дела?

— Все возможно, разумеется... Только давайте сначала не будем ничего усложнять, попробуем ограничиться самыми простыми версиями... Хемингуэй не мог не знать о приходе старой миссис Тауэрс, он ее и впустил в театр. Вероятно, она его сразу узнала, возможно, даже с ним заговорила, объяснила, ради чего пришла. Несомненно, ему было известно, что до этого она чуть ли не десять лет не выходила из дома, что она была слабенькой и могла решиться на такой шаг только ради чего-то важного. Может быть, он не хотел, чтобы она разоблачила его?

Помолчав, он снова заговорил:

— Теперь перейдем к Люси. Марта, горничная, могла ей сообщить, что миссис Тауэрс поехала ко мне в театр. Знала ли она, что ее бабушка была в курсе того, кто такой в действительности Хемингуэй? Видимо, она хотела ее удержать... А теперь я молчу, не заставляйте меня произносить вслух то, о чем даже страшно подумать...

— Я не спешу,— сказал Полхэм, наслаждаясь кофе.

— Будем рассуждать таким образом: если Хемингуэя убили, то Люси не могла этого сделать. Она пришла утром ко мне. Мы вместе поднялись из конторы сюда, в квартиру. Было около двенадцати часов дня. Здесь в это время находились Джеф, Шарон, Анна и доктор Браун. Произошла сцена примирения. Мы с Джералдом спустились ко мне в кабинет, а Люси оставалась наверху. Как я уже говорил, за это время кто-то искромсал портрет Люси в моем кабинете.

Разумеется, сама Люси не могла этого сделать, потому что когда я поднялся снова сюда, Люси все еще была со всеми остальными. Я рассказал ей о портрете, она была подавлена и испугана. Так что относительно Хемингуэя ее можно вычеркнуть из списка подозреваемых. Мне почему-то кажется, что его убил тот же человек, который сбросил мадам Тауэрс с перехода. И его видел Хемингуэй. Если это так, то его гибель представляется мне вполне оправданной.

— Да, версия достаточно логична и правдоподобна, но не исключено, что все это произошло совсем иначе,— размышлял вслух Полхэм.— Хемингуэй — загадочная личность. Он у вас работал три года и почти ежедневно встречался со своей женой, которая всем говорила, что он погиб двадцать лет назад. Почему же он не объявил, кто он такой? Видимо, у него были серьезные основания скрывать свое имя и считаться погибшим. Но может быть и другая причина: не платили ли ему за молчание? Знаменитая хемингуэевская борода, по всей вероятности, была отпущена для маскировки. Никто из членов семьи Люси раньше его не видел, обвенчались-то они в Китае, и все знали, что там он погиб. Сын его тоже никогда не видел.

Теперь подумаем вот о чем: могло ли его возвращение остаться неизвестным в доме Тауэрсов? Неужели Рексу не хотелось взглянуть на своего ребенка? Да и Люси не вышла вторично замуж, она была совершенно свободна, поэтому у него в этом отношении не было причин скрываться и называть себя вымышленным именем. Вот и получается, что он руководствовался в своих действиях весьма серьезными мотивами.

— Не забывайте, Полхэм, что он работал ночным сторожем, жил в подвале, под зданием театра. Одним словом, не купался в роскоши. Тогда как семья его жены занимает великолепный особняк и живет припеваючи. Постойте, а не шантажировал ли он Люси, чтобы собрать себе кругленький капиталец? Интересно, есть ли у него счет в банке? С другой стороны, старая миссис Тауэрс писала о тайне счастья Джеффри. Вряд ли она могла бы так говорить, если бы Хемингуэй был мошенником и шантажистом! А если допустить, что ее сбросил с перехода Хемингуэй, получается, что он был настолько заинтересован в сохранении своего инкогнито, что не остановился перед преступлением. Но тогда мы имеем дело с двумя убийцами, потому что Люси не могла убить Хемингуэя.

— А почему вас смущает такая возможность? Конечно, естественнее предположить, что второе преступление было вызвано соображениями самозащиты, как вы и говорили, но...

— Джералд мне недавно сказал, что насилие порождает новое насилие. Но, наверное, достаточно гадать на кофейной гуще. Обратимся снова к фактам. Как ни крути, Люси замешана в этой истории.

Тут раздался звонок в дверь. Шанс поднялся со словами:

— Это, должно быть, моя мама.

Полхэм допил кофе и отставил в сторону чашку.

Шанс нажал на кнопку автоматического устройства, которое открывало парадную дверь. Послышался слабый шум поднимающегося лифта.

Шанс вышел в холл встретить мать. Она вошла с веселой улыбкой на губах, за ней виднелась высокая, нескладная фигура Беверли Уотсона. В зубах он зажал черную трубку, из которой поднимались колечки дыма.

— Не вздумайте на нее сердиться! — сразу же крикнул он Шансу.— Ей не удалось от меня отделаться.

При виде сына с лица Шерри исчезла улыбка, она сразу же поняла его состояние. Шанс взял ее под руку, провел в гостиную и представил капитану.

— Не посчитайте меня неотесанным льстецом,— заявил Полхэм,— но я не преувеличиваю, заявляя, что вырос, восхищаясь вами.

— Наоборот, я могла бы посчитать вас неотесанным провинциалом, если бы вы мне этого не сказали,— улыбнулась Шерри.— Я возмущаюсь только в тех случаях, когда очень старые театралы пытаются меня убедить, будто бы в молодости они мне аплодировали, тогда как я-то в то время сама была еще в пеленках.

— Мистер Беверли Уотсон, продолжал Шанс, насколько мне известно, единственный оставшийся в живых родственник Рекса Хандлея.

— Вероятно, вы окончательно измучились с этим делом. Скажите, а та особа уже арестована?

— У нас известия совсем другого характера, Бев. спокойно сказал Шанс. Боюсь, это буде т для вас ст рашным ударом. Умер Рекс Хандлей.

Из трубки старого Бева полетели искры.

Теперь это уже не удар, потому что он умер двадцать лет назад. Я давно смирился с этой мыслью, хотя сначала никак не мог понять, почему я все еще живу, когда его уже нет... Впрочем, что вы имели в виду?

— Он умер не двадцать лет назад, а только сегодня, в час дня,— сказал капитан.— И я был бы вам глубоко благодарен, если бы вы согласились съездить со мной в морг для официального опознания трупа.

— Иными словами, вы утверждаете, что до сегодняшнего дня Рекс был жив?

— Да, мистер Уотсон.

Две слезы скатились по морщинистому лицу старика.

— И ни разу, ни единого раза он меня не навестил... а ведь он заменил мне сына!

Внезапно к Уотсону вернулась энергия, и он громко закричал:

— Но что же ему сделала эта женщина? Что она с ним сделала?

Глава II

Если у Шанса Темпеста и были какие-то сомнения относительно личности Хемингуэя, показания Бева их рассеяли. Стыдясь предательских слез, которые потоками катились по его щекам, старик сразу узнал своего дорогого Рекса, которого воспитывал с одиннадцати лет. За прошедшие двадцать лет он свыкся с мыслью о гибели Рекса, но теперь, выяснив, что целых три года тот жил так близко от него и не давал о себе знать, Уотсон был безутешен.

— И все из-за этой женщины! — повторял он.

Только неожиданная встреча с Шерри Шанс в какой-то степени смягчила удар. Удар, который мог стоить старому Беву жизни.

«Женщина Его Мечты» помогла Уотсону справиться с шоком, собраться и не почувствовать себя лишним и никому не нужным. После ужаса, пережитого им в морге, Шерри Шанс привезла его к себе, заставила выпить виски, что было ему просто необходимо, усадила в кресло и внимательно выслушала все эпизоды из жизни мальчика, которые составляли для Бева весь смысл его существования.

Патологоанатом, производивший вскрытие, окончательно прояснил обстоятельства гибели Хемингуэя.

— Он был убит наповал — проникающее ранение головы. Остальные повреждения были получены им уже после смерти.

— Чем была нанесена эта рана? — спросил Полхэм.

— Трудно сказать, но, без сомнения, чем-то острым и круглым. Каким бы ни было это оружие, оно проткнуло глаз, сломало кость и повредило мозг. Страшно сильный удар. Теоретически он умер от кровоизлияния в мозг.

Полхэм повернулся к Шансу.

— Вот теперь мне необходимо допросить Люси. Закон не требует, чтобы вы при этом обязательно присутствовали, но я бы очень просил вас поехать со мной, поскольку вы можете понадобиться ей.

— Так вы поедете к ней?

— Нет. Я не ношу белые перчатки, которые, как полагаю, являются необходимой принадлежностью при посещении жилища советника. Поэтому я распорядился вызвать ее ко мне в кабинет, в Криминальную полицию. Думаю, она уже там. Так поехали?

Полхэм напоминал кавалериста, который наконец-то вскочил на коня, после того как долго брел пешком. До сих пор, объяснял он Шансу, приходилось пробираться на ощупь, в потемках, не располагая, по сути дела, никакими фактами, руководствуясь только интуицией да профессиональным чутьем. Ведь ничего не доказывало, что Ада Тауэрс была убита.

Анонимные же письма и изрезанный портрет показывали только, что у Люси есть тайный враг, а отнюдь не то, что она преступница. Скорее, наоборот, эти факты свидетельствовали в пользу Люси, ибо показывали, что кто-то стремится ее запугать.

А вот теперь убили Хемингуэя, и Люси становилась основным свидетелем того, что можно было назвать второй смертью Рекса Хандлея. Приоткрылась какая-то мрачная действительность, лишенная всяких «белых перчаток».

В полицейском управлении в комнате для допросов почти не было мебели: деревянный стол, несколько простых стульев и две лампы под зелеными абажурами, дающими направленный свет. Жужжали сильные вентиляторы. Окон не было, так что ничего не отвлекало внимание допрашиваемых.

Люси уже ждала, такая же растерянная, какой ее уже видел Шанс в тот памятный вечер, за чаем, в роскошно сервированной гостиной, когда он объявил ей о женитьбе Джефа на Шарон. Казалось, страх почти погасил горящее в Люси внутреннее пламя.

В большой комнате сидел полицейский, одетый в штатское. Он читал последний номер «Американского журнала». У двери, в углу, устроился еще один полицейский, уже в форме. Этот не спускал глаз с Люси, и по его недоуменному виду было ясно, что он никак не мог понять, каким образом такая красавица на сцене может быть такой неинтересной в жизни.

Обстановка резко отличалась от той, что окружала Люси дома и в театре, и, пожалуй, это больше всего действовало на нее.

Присущие ей апломб и надменность исчезли без следа.

Полхэм держался исключительно вежливо, но строго официально.

— Крайне огорчен, что заставил вас ждать, мисс Тауэрс.

Люси никак не реагировала. Казалось, ее немного приободрило появление Шанса, к которому она сразу же подошла и, как бы ища защиты, инстинктивно взяла под руку. Руки у нее были холодные и дрожащие.

— Что происходит, друг мой? — воскликнула она.— Почему меня притащили сюда? В повестке сказано — «основной свидетель», но я не присутствовала в театре при... когда погибла бабушка. Полиция должна об этом знать! Я вовсе не свидетельница, а самая настоящая жертва. Мне угрожают...

Шанс покачал головой, он не имел права отвечать: Полхэм его заранее предупредил, чтобы он ни во что не вмешивался.

Люси, которая не курила, попросила дать ей сигарету.

Человек в штатском налил в стакан воды и поставил его на длинный стол. Он как бы предугадал, что вода может понадобиться Люси.

А Полхэм не спешил. Он разложил на столе поблизости от стакана папку, блокнот, ручку с пером и даже где-то добыл квадратик розовой промокашки.

Наконец он пригласил:

— Будьте добры, сядьте здесь, мисс Тауэрс.

— Я не хочу садиться,— сухо ответила Люси.— Прежде всего, я требую объяснить, почему меня привезли сюда — чуть ли не с ордером на арест? Я должна вас предупредить, мой отец - - достаточно влиятельное лицо в городе, чтобы воспрепятствовать такому беззаконию, капитан. Уверена, что скоро он приедет сюда с нотариусом и распоряжением освободить меня!

Улыбка Полхэма больше всего напоминала теперь лезвие бритвы.

— Прекрасно, но до этого считаю своим долгом поставить вас в известность, что сегодня после полудня убит Рекс Хандлей.

Сообщение потрясло Люси. Широко раскрыв глаза, она повернулась к Шансу, но, не получив от него никакой поддержки, протянула руки и ухватилась за спинку того самого стула, на который ей только что указал Полхэм. Если бы не это, она бы наверняка упала. Потом медленно, будто ее совершенно не держали ноги, она опустилась на сиденье. Сигарета, которую дал ей Шанс, выпала из рук, и капитан поспешно погасил ее каблуком ботинка.

— Наверное, вы можете представить, какая это была для нас неожиданность,— с невозмутимым видом продолжал Полхэм,— когда при опознании трупа все данные показали, что человек, известный нам как Лей Кинг, или Хемингуэй в театральном мире, в действительности был Рексом Хандлеем. Так как вы знали его раньше и, по крайней мере, последние три года встречались с ним в театре, то, естественно, вы стали основным свидетелем.

— Как же... но как это произошло? — казалось, голос Люси доносился чуть ли не из-под земли.

— По всей вероятности, он повстречался с кем-нибудь на набережной у 47-й улицы,— пояснил Полхэм.— Вокруг никого не было, у причала стоял один-единственный буксир. На Хандлея напали и ударили каким-то острым предметом в левый глаз, потом сбросили на палубу буксира. Его обнаружили очень быстро, но уже мертвым.

— Боже мой! Какой ужас! — закричала в отчаянии Люси, закрыв лицо руками.

Полхэм терпеливо ждал. Впереди весь день, ночь, возможно, неделя...

Когда стало ясно, что Люси сумела взять себя в руки, он заговорил тем же спокойным голосом:

—- Начинайте с чего хотите, мисс Тауэрс. Есть целый ряд вопросов, на которые вы должны нам ответить: когда вам стало известно, что ваш муж жив? Почему вы это скрывали? Скажу сразу: вас мы не подозреваем в его убийстве. У вас превосходное алиби... Но ключ к разгадке все-таки в вашем непонятном молчании. Скажите, хотя бы ваш сын знал, что его отец не погиб и живет рядом под именем Хемингуэя?

— Нет конечно! — гневно закричала Люси.

— Начинайте с чего хотите,— повторил Полхэм, выбивая пепел из своей трубки.

Но Люси, видимо, не могла собраться с духом. Она жалобно посмотрела на капитана и сразу же отвела глаза. По ее лицу можно было предположить, что ей мешает говорить какое-то физическое недомогание. Потом она умоляюще взглянула на Шанса. Тому ее было страшно жалко, у нее по-детски дрожали уголки губ, она с трудом удерживалась от слез.

За спиной Люси Полхэм знаком показал Шансу, что он может с ней говорить.

— Ведь я всегда к вам хорошо относилась, правда, Шанс? — спросила Люси нерешительно.

— Верно,— ласково ответил Шанс,— порой вы бывали нервной, но и только.

— Может быть, вы один так думаете обо мне, остальные меня терпеть не могут,— проговорила Люси тихим, надломленным голосом. Она ничем не походила на ту надменную Люси, какой была еще час назад.— Театр — это тот мир, в котором я могла быть правдивой. Ведь я — хорошая актриса, честная и самоотверженная, не правда ли?

— Лучшая из лучших,— подтвердил Шанс.

— Конечно, я портила вам кровь из-за костюмов, постановок, освещения, декораций, мизансцен, но ведь я требовала не для себя, а для театра и чаще всего была права.

— Совершенно верно.

— Да. Только в театральном мире я и чувствовала себя хорошо, а вот семья и дом...

Уголки ее губ еще больше опустились.

— ...любовь — все это для меня никогда не имело значения.

За спиной Люси Полхэм продолжал подавать одобрительные знаки Шансу, как дирижер оркестра, руководящий отдельными исполнителями, чтобы добиться наибольшей выразительности звучания всего коллектива.

— Я ведь никогда вам не говорила о Рексе, друг мой? — спросила она наконец.

Человек в штатском даже наклонился, так тихо она говорила.

— Почему? Вы мне сказали, что это был настоящий герой, необыкновенный парень и что после него вы не смогли полюбить никого другого. Вы также говорили, что знали о его смерти.

Люси покачала головой и неожиданно расхохоталась, жестоко и злобно.

— Ну что же, с небольшой поправкой все было именно так. Он был героем. Я бы не смогла полюбить обыкновенного человека. Я думала, нет, я свято верила, что он погиб до... до одного дня три года назад, когда я увидела, как Хэмингуэй сидит на приставном стуле в первом ряду и мило мне улыбается...

Шанс понял — она расскажет все, но малейшее бестактно произнесенное слово или грубое замечание могут ее спугнуть, и потом она упрямо замолчит.

Казалось, в комнате все затаили дыхание.

— Мой второй фильм,— начала она,— «Китайский экспресс». Я играла в нем главную роль... Да, это была моя вторая работа в кино... В 1937 году мы уехали в Китай, и там я познакомилась с Рексом. Мне тогда исполнилось двадцать лет. Ну а он был героем авиации, блестящий, жизнерадостный, веселый...

Она снова невесело рассмеялась.

— Прекрасный рыцарь, покоритель воздуха, о котором мечтают все девушки. Я влюбилась в него безумно, без размышлений и колебаний. Вы поймете, как я его любила, ведь ради него я отказалась от карьеры, а театр для меня был всем...

Она с минуту помолчала, потом заговорила еще тише:

— В жизни так уж получается, что люди, полюбившие друг друга так, как мы с Рексом, редко долго ждут, чтобы соединиться... А вот мы с Рексом не очень спешили. Казалось, того требовали обстоятельства: у меня много времени отнимали съемки, я на самом деле была очень загружена. А он ежедневно летал, и я умирала от страха, ожидая его.

Рекс устроил так, чтобы его отпуск совпал с окончанием работы над фильмом. Для нашего медового месяца он снял в горах маленький домик. Рекс мне показался несколько сентиментальным, романтичным, он придавал огромное значение тому, как будет организована наша свадьба. Он говорил, что у него друг — бывший священник, а теперь миссионер в отдаленных горных районах.

Новый взрыв ее невеселого смеха нелегко было слышать.

— Я просто хотела выйти за него замуж, остальное меня не интересовало. Мы уехали в наш домик, и там нас обвенчал мистер Торнтон, бывший священник эскадрильи, а свидетелями были двое христиан-китайцев.

Люси замолчала. Потом, снова глубоко вздохнув, заговорила:

— Мы проводили их до калитки, затем Рекс на руках отнес меня в дом. Я думала, мой роман продолжается, а в действительности он закончился. Закончился навсегда. Мой герой и рыцарь оказался физически неуравновешенным человеком. Он набросился на меня, как дикий зверь, сорвал с меня одежду и овладел мной, как грубое животное, а не как любящий мужчина. Я не стану вдаваться в подробности, но поверьте мне, такие сексуальные аномалии наверняка встречаются редко, и надо же было случиться, чтобы именно мне выпал такой жребий. Я стала безмерно несчастной женщиной, тогда как должна была стать самой счастливой...

Казалось, черные глаза Люси смотрели в прошлое, в то прошлое, которое она хотела забыть, и на лице ее отражались перенесенные разочарования, боль от крушения девичьих надежд.

Голос ее поднялся почти до истерических высот.

— Таким оказался мой рыцарь в сверкающих доспехах!

Шанс посмотрел на Полхэма. Лицо капитана посерело. Самому Шансу казалось, что ледяная рука сжала ему сердце, но все же он понимал, что Люси — прежде всего актриса, она, конечно, драматизировала свое прошлое. Ее рассказ нужно было принимать с большими поправками, тем более что услышанное ими напоминало сцену из какого-то представления, не вполне естественную, надуманную. И все же Шанс в известной степени ей верил.

Люси продолжала.

— Последующее было потрясающим. Рекс плакал от раскаяния, взял меня на руки, как ребенка, и по-матерински утешал и нежно баюкал. Он умолял его простить, и я подумала, что этот кошмарный сон, это наваждение кончилось, как в свое время это случилось с моей бабушкой. Наверное, только мысль о ней и поддержала меня в трудную минуту.

Немного поколебавшись, Люси продолжала:

— Мама умерла, когда я была еще маленькой. Когда я решила поступить в театральное училище, моя бабушка позвала меня к себе и рассказала мне историю своей жизни. Оказалось, дедушка был с ней очень груб в первую брачную ночь, но она приписывала все свои переживания и обиды тому, что она вышла за него замуж совершенно неподготовленной и наивной девочкой. В дальнейшем они стали самой счастливой супружеской парой, которую только можно себе вообразить. Чтобы со мной не произошло ничего подобного, бабушка и затеяла этот разговор.

Понимаете, я с радостью простила Рекса, приписав все произошедшее его слишком бурному темпераменту. Но, к несчастью, проявления садизма с его стороны — иначе не скажешь! — не прекратились. Рекс совершенно не мог сдерживаться и терял над собой всякую власть.

Таким стал мой медовый месяц, а точнее, мой горький удел: быть рабыней. В нашей жизни чередовались периоды самого искреннего раскаяния Рекса и его безмерной любви, которой он меня окружил, и не менее неистовых вспышек звериной жестокости, которую можно объяснить только извращением и садизмом.

Сам Рекс позднее мне признался, что так было с ним всегда, что он может получить истинное удовлетворение лишь тогда, когда его так называемая любовь пройдет через страдания и боль другого. Говорят, ребенок — плод любви. Мой ребенок явился плодом страха, мук и отчаяния.

Люси обращалась теперь только к одному Шансу:

— Вот почему я не могла любить больше никого другого!

— Боже мой! — воскликнул Шанс.

— Через месяц,— продолжала Люси,— у Рекса кончился отпуск, и он вернулся в часть. Как только мы вернулись в цивилизованный мир, я твердо заявила Рексу о своем окончательном решении уйти от него и добиться развода. Он умолял меня не делать этого, угрожал, унижался, плакал. Утром он улетел на задание и не вернулся. Мне сообщили, что его самолет загорелся в горах...

Шанс не спускал глаз с Люси. На ее лице было написано такое страстное желание быть понятой, такая страстная мольба, что у него дрогнуло сердце.

— Смерть Рекса произвела на меня самое тяжелое впечатление. Вскоре после этого подтвердились и мои подозрения, что я стану матерью. В тех условиях я ничего не могла предпринять, чтобы избавиться от ребенка, хотя страшно боялась за его психику. Я перенесла нервную депрессию в тяжелой форме, пролежав четыре месяца в больнице... Все приписывали это горю из-за трагической гибели Рекса, а меня, пожалуй, больше всего мучила беременность. Днем и ночью я молилась о том, чтобы ребенок родился мертвым... Вы сами понимаете, что, когда я вышла из больницы, было поздно о чем-либо думать...

Я старалась не ненавидеть своего будущего ребенка, не хотела на него невольно переносить свое отношение к Рексу, которому я ничего не простила. Перед отъездом домой я отправилась в горы, хотела отыскать миссионера Торнтона, который венчал нас. Я ждала от него объяснений и, по всей вероятности, утешения...

Тут она снова горько рассмеялась.

— Утешение я получила, даже не повидавшись с Торнтоном. Оказалось, что он вовсе не священник, а всего лишь цирковой акробат. Выходило, я даже не была замужем. Рекс обвел меня вокруг пальца, как самую настоящую дурочку. Будь он проклят! Я чуть не помешалась от стыда и отчаяния, я даже не могла ни с кем поделиться своими переживаниями, так как это только бы опозорило меня! Единственный человек, которому я все рассказала без утайки, была моя бабушка.

Шанс и Полхэм переглянулись.

Они ведь предполагали, что Ада Тауэрс приехала в театр, чтобы выяснить личность Хемингуэя и с его помощью разоблачить заявление Люси о наследственном безумии в роду Хандлеев. Но, конечно, на такой шаг она могла решиться лишь при условии, что считала Рекса вполне здравомыслящим человеком, которым мог бы гордиться его сын... Теперь же выяснялось, что действиями старой миссис Тауэрс руководили куда более сложные соображения. Возможно, она пришла перехватить в театре Хемингуэя и поговорить с ним начистоту, сказать ему, что по его милости у Люси стал теперь такой замкнутый и нетерпимый характер?

Джефу было бы куда легче понять реакцию матери, нежели низвергнуть с высочайшего пьедестала образ своего героического отца, погибшего смертью храбрых в борьбе за независимость и свободу...

— У меня родился ребенок,— продолжала с недоброй усмешкой Люси,— уж если говорить напрямик, внебрачный сын. Боюсь, из меня не получилось очень нежной матери. Дома я вообще не хотела его видеть. К счастью, характер моей работы позволял мне держать его в отдалении от себя. Фактически я полностью передала все заботы о Джеффри Анне.

Ей было тогда всего двенадцать лет, но у некоторых девочек-подростков настолько развито материнское чувство, что они вполне заменяют братьям и сестренкам занятую мать. Анна просто обожает малышей. Кстати, Джеф нисколько не походил на Рекса, но я-то видела в нем его отца. И придирчиво следила за каждым жестом, словом, взглядом... Наверное, вы найдете это чудовищным, но я превратила своего ребенка в объект мести за поруганную любовь. Вам, разумеется, говорили, каким я была домашним тираном? Если бы у вас было побольше времени, капитан, вы бы пристальнее пригляделись ко мне и поняли, что я собой представляю...

На протяжении двадцати лет самым большим наслаждением для меня было доводить мужчин до дверей комнаты, внушив им безмерную к себе страсть, и захлопывать ее у них перед носом. В каждом из них я видела Рекса и мысленно обращалась к нему с такими словами: «Вот, получай же, что заслужил, за те надругательства, которые я вынесла по твоей милости в юности!»

Люси протянула руку к стакану и поднесла его к губам.

— Однажды, три года назад, на одном из спектаклей я увидела Рекса, но Рекса поседевшего, бородатого, дурно одетого. А на другой день он подошел ко мне на сцене и улыбнулся злой, холодной улыбкой: «Здравствуйте, мисс Тауэрс,— сказал он мне с ненавистью.— Я новый ночной сторож». Представляете,— с сатанинским смехом проговорила Люси,— он — и вдруг ночной сторож! В прошлом герой, прославленный летчик, бесстрашный асс?!

Теперь мне надо немного вернуться назад. По отношению к Джефу у меня были двойственные чувства. Я не давала ему никакой свободы, через него я мстила Рексу. Но порой наступали и моменты просветления. Я понимала, что он милый, красивый мальчик, по совершенно непонятной причине привязанный ко мне. Во всяком случае, своим отношением к нему я не заслужила такой привязанности! По всем признакам он был абсолютно здоровым нравственно и физически, без каких-либо сексуальных или садистских вывертов.

Все было хорошо, пока я спокойно и разумно рассуждала, а не давала волю чувствам. Клянусь вам, я поступила правильно, не рассказав ему с самого начала, каким был его отец. Мне казалось, мальчик должен повзрослеть, чтобы суметь объективно оценить мои действия и поведение Рекса. Я надеялась, что он целиком и полностью встанет на мою сторону. И тогда я была бы отомщена, но, с другой стороны, нужно было подумать и о Джеффри. Ведь для него было бы страшным ударом узнать правду! Для Джеффри Рекс давно умер, мы о нем никогда не говорили. Джеф свято верил в легенду о непогрешимости отца, представляя его точно таким, каким его рисовал вам мистер Беверли Уотсон. Согласитесь, у меня иного выхода не было...

— Конечно, Люси,— поддакнул Шанс.

— Несмотря на то, что я молчала, подсознательно я все же продолжала бороться с Джефом; я всегда находила в нем что-то такое, что могла поставить ему в вину... Известие о том, что он женится, сразу отбросило меня на двадцать лет назад, в Китай!.. И я стала воевать с сыном, как если бы передо мной был сам Рекс. Понимаете ли вы меня? В тот момент у меня было единственное желание: разрушить счастье Джефа. Он был мне не сын, а взрослый мужчина, значит — враг!

— Продолжайте же, мисс Тауэрс! — вежливо напомнил ей Полхэм.

— Не сомневайтесь, я все расскажу. Когда Рекс представился мне театральным ночным сторожем, я впервые в жизни испугалась, что потеряю сознание. Уж коли он согласился занять это незавидное место, значит, им руководило одно-единственное желание: навредить мне, разрушить все то, чего я сумела добиться столькими годами упорного труда... Он сам мне сказал: «Не станем здесь уж слишком бурно радоваться нашей встрече... Где я могу тебя видеть?»

Я ему дала адрес моей студии и предложила прийти туда после репетиции. На это мне было с вызовом отвечено, что он всего лишь ночной сторож и сможет явиться только после того, как у него закончится дежурство.

Не знаю, как мне удалось довести свою роль в тот вечер. Ночевала я в студии и всю ночь ломала голову над тем, что он может со мной сделать, так сказать, по официальной линии? Сейчас мы находились не в Китае, а в Америке, где всякое беззаконие пресекается... Однако, согласитесь, мне было бы не слишком приятно, если бы разразился скандал и все газеты кричали бы наперебой, что знаменитая Люси Тауэрс попала впросак, как обыкновенная гусыня? Да и после всех тех газетных статей, описывающих его гибель, мои переживания, как и все другие стороны той истории, которые я и не пыталась опровергнуть, кто бы поверил в фиктивность моего замужества? В лучшем случае все бы решили, что у меня была самая банальная интрижка с интересным авантюристом, от которого я забеременела и родила, а потом двадцать лет морочила всем голову, рассказывая о герое-муже... Сама я бы смогла все это пережить, но Джеффри такой скандал убил бы... Вот тогда я поняла, что мой священный долг — защитить Джефа!

Утром у меня голова шла кругом от предположений, которые я сама же и делала. Но в основном я подготовилась к встрече с Рексом.

Раздался звонок у входной двери. Я его впустила. Рекс держался спокойно и сдержанно. Он мне подробно рассказал, что с ним случилось: в последний момент ему удалось выпрыгнуть с парашютом из пылающего самолета. Тяжело раненный, со сломанной ногой, он полз в горах, пока его не подобрали бедные горцы-китайцы, оказавшиеся на редкость добрыми и отзывчивыми людьми. Они выходили его. Когда он смог ходить, он ушел, боясь навлечь на них неприятности, ибо скрывать его было опасно. Он пошел наугад, надеясь попасть к своим, но угодил в лапы китайцев-националистов. Его бросили в тюрьму. Все его забыли, наше правительство, считая его мертвым, о нем даже не справлялось. Тут началась война, город и тюрьму, в которой он сидел, захватили японцы. Он бы там погиб, если бы в скором времени лагерь не отбили «красные китайцы»...

— Героическая жизнь! — отчетливо произнес капитан Полхэм.

Люси сделала вид, будто не слышала этого замечания.

— Несмотря на жалкое состояние Рекса, один друг помог ему воскреснуть из мертвых. «Ты помнишь Торнтона, Люси? — спросил у меня Рекс.— Чудесный и верный друг!»

Потом Рекс работал, не гнушаясь ничем. Воевал с китайцами, но не летал, этого он не мог делать по состоянию здоровья. Жил, как мог, но в конце концов его замучила тоска по родине, и он вернулся в Америку, скопив, недоедая, деньги на проезд. Меня он сразу же нашел по афишам, да и мои портреты то и дело появлялись в газетах и журналах.

«Чего же ты хочешь? — спросила я его.— Ведь мы даже не женаты!»

Его глаза сузились с тем демоническим блеском, который мне был так хорошо знаком. «Тебя!» — ответил он мне.

Я предвидела такой ответ и в ту бессонную ночь подготовилась к тому, что он набросится на меня, как голодный тигр. Я холодно взглянула на него и односложно произнесла: «Прекрасно!» Потом вошла в спальню, разделась и повернулась к нему: «Чего же ты ждешь?»

При этом воспоминании Люси побледнела, на лбу у нее выступили бисеринки пота.

— Он издал какой-то звериный вопль, принялся колотить руками по стене и мебели, а потом пулей выскочил из квартиры. А я бросилась на кровать и пыталась заглушить в себе крики отчаяния. И это было все... все!

Люси допила воду.

— Он больше не возвращался? — спросил чуть ли не шепотом Шанс.

— В книгах часто описываются случаи импотенции у мужчин. Как я понимаю, с Рексом произошло нечто подобное... Так или иначе, только наши взаимоотношения стали крайне сложными. Прежде всего он пригрозил все рассказать Джеффри, если я встану у него на пути.

Я уговаривала его уехать, но он остался, дав мне слово даже пальцем не дотронуться до Джефа. Ну а для меня, хотите верьте, хотите — нет, он почти стал Хемингуэем, каким он был для всех остальных. Не знаю, какое удовольствие он находил в том, что созерцал меня ежедневно, даже не приближаясь ко мне! Во всяком случае, я была почти уверена, что он доволен своей жизнью. Так было до сегодняшнего дня...

— Почему до сегодняшнего дня?

— Просто, мистер Полхэм, я уверена, анонимные письма написал Рекс. Читая их, я поняла, о чем он думал все эти три года: найти возможность уничтожить меня и вместе с тем погубить и Джеффри. Не стану утверждать, что это он убил бабушку, но, вне всякого сомнения, он рассчитывал, что подозрение падет на меня. Поэтому все время и подливал масло в огонь.

За двадцать лет его обида достигла чудовищных размеров... Да, кстати, я должна вот что сказать. В тот день, когда в театре впервые появился Рекс, я все рассказала бабушке. Но взяла с нее слово сохранить это в тайне. Наша бабушка была необыкновенной женщиной. Она мне сказала: «Я буду молчать, пока Джефу ничего не грозит, но если дело коснется его судьбы, я перешагну через все и поступлю так, как сочту нужным».

А через несколько дней бабушка пригласила меня к себе и сказала, что приказала всегда держать для меня сто тысяч долларов наличными, которыми я могу распоряжаться как единовластная хозяйка, не отчитываясь ни перед кем. Я могу передать их Рексу, если он согласится уехать, предварительно подписав обязательство оставить меня в покое и прекратить шантаж. Поскольку Хемингуэй вел себя очень тихо, я даже не заикалась об этих деньгах. Если я не ошибаюсь, сто тысяч долларов до сих пор лежат на мое имя у нотариуса.

— Ваша бабушка об этом говорила?

— Да, в тот день, когда я заявила, что Рекс якобы покончил с собой ввиду неизбежного безумия... Она мне сказала: «Наступило время, когда я должна действовать!» Я с ней поспорила, но она была непоколебима. «Я хотела сохранить тайну,— сказала она,— и сохранила бы ее, если бы тебе не вздумалось разбить счастье Джефа. Возможно, мне не удастся избежать широкой огласки, но все же я знаю, что Джефу гораздо легче будет расстаться с детскими воздушными замками, сказками о героическом отце, чем потерять любимую девушку и жить в постоянной тревоге, что рано или поздно его подстережет сумасшедший дом. Да, мальчику пора узнать, кем в действительности был Рекс Хандлей и почему его мать стала такою: Недаром пословица говорит, что самая дурная правда гораздо лучше самой прекрасной лжи».

— Говорила ли она вам о том, что хочет сама навестить Хемингуэя?

— Нет. Я была поражена, когда узнала, что она поехала в театр.

Расставшись с Люси, капитан Полхэм долго размышлял, сколько из услышанного им от Люси было правдой, а сколько порождено необузданной фантазией актрисы и желанием что-то пригладить, облагородить, скрыть. Ему не верилось, что выдвигаемая ею причина ненависти к мужу была достаточно весомой, даже в приукрашенном изложении. Нет, наверняка должна была существовать какая-то более серьезная и одновременно куда более веская причина для их разрыва с Рексом...

Глава III

Как и говорила Люси, советник Дарвин со своим поверенным — мистером Густавом — приехали в полицию. Капитан уже успел передать Люси одной из своих служащих, чтобы та проводила ее в другую комнату немного отдохнуть и привести себя в надлежащий вид.

Советника с нотариусом провели в кабинет Полхэма, расположенный в самом конце коридора.

Советник, в великолепно отглаженном дорогом костюме, в светло-серой фетровой шляпе и с неизменным зонтиком в руках, выглядел неважно, заметно постарел и осунулся.

Даже мистер Густав куда-то подевал свою знаменитую добродушную улыбку. У него в руках был солидный, видавший виды портфель.

Драма Рекса Хандлея с его неожиданным «воскрешением» только для того, чтобы так трагически погибнуть, уже просочилась в широкие круги. Об этом говорили если еще и не во весь голос, то, во всяком случае, и не слишком деликатно.

Мистер Густав, как было сказано, не являлся специалистом по криминальным делам, но тот факт, что Хемингуэя Люси знала и скрывала его настоящее имя, не мог не навлечь на нее неприятности. Мистер Густав сразу сообщил советнику, что капитан Полхэм имел все основания задержать Люси в качестве основного свидетеля, если не соучастника. Так что протестовать было бессмысленно.

— Вашей дочери пришлось многое пережить,— заявил Полхэм советнику.—: В убийстве ее никто не обвиняет. История, которую она нам рассказала, объясняя причины молчания о личности мистера Рекса Хандлея, нас вполне удовлетворяет. Поскольку он не был преступником и его не разыскивала полиция, никто не обязан был на него доносить. А то, что он решил жить инкогнито,— это его право, и мисс Тауэрс никто не запрещал ему помогать.

— Почему же в таком случае Люси не возвращается домой? — мертвым голосом спросил советник.

— Мне думается, вы можете ее сами спросить об этом,— ответил Полхэм.— Повторяю, у нас к ней претензий нет. Она мне сказала, что поедет к себе в студию. Опять-таки дело ее, мы не станем указывать, где ей следует находиться. Как я понимаю, в студии ей будет гораздо спокойнее хотя бы потому, что ее телефон не значится в справочнике. А у вас начнутся бесконечные звонки, вас замучают пресса и просто не в меру любопытные знакомые.

Бросив взгляд на газету, которую держал в руке советник, Полхэм добавил:

— Вообще-то, в этом нет ничего удивительного, ведь мы имеем дело с убийством или, возможно, даже с двумя.

— Вы имеете в виду мою мать?

— Смерть миссис Тауэрс пока еще остается под вопросом, а в отношении гибели мистера Рекса Хандлея все сомнения отпали. Известно также, что миссис Тауэрс знала, кто такой Хемингуэй.

— Она вам сама сказала об этом?

Вместо ответа, капитан Полхэм спросил:

— А вам?

Советник энергично затряс головой:

— Я ничего не знал.

— Вы понимаете, мистер советник, вся ваша семья имеет самое непосредственное отношение к этим двум событиям, и потому я вынужден просить вас никуда не выезжать из города, в любой момент вы можете понадобиться полиции.

— Советник это понимает,— счел своим долгом заявить Полхэму мистер Густав, но капитан даже не взглянул в его сторону.

— Я беру на себя смелость кое-что посоветовать вам, мистер советник. Прошу не считать это нахальством, но многое со стороны бывает виднее... Я сильно опасаюсь, что внезапное открытие того, что Рекс Хандлей был жив и находился поблизости от него, явится настоящим ударом для Джеффри. Не разобравшись, какими мотивами руководствовалась мисс Тауэрс, скрывая это от него, он ее возненавидит и не пожелает даже объясниться с ней. Ему не надо сейчас рассказывать всю правду. Я предлагаю попросить мистера Темпеста поговорить с ним. Вы согласны со мной?

Последний вопрос относился уже к Шансу.

— Конечно,— ответил тот.

— Могу ли я видеть дочь? — сухо спросил советник.

— Я ее предупредил, что вы здесь. А в остальном — решать ей.

Через несколько минут, когда Полхэм и Шанс остались вдвоем в кабинете, капитан вытащил из ящика стола бутылку «Бурбона».

— В отношении сна бабушка еще надвое сказала, но выпить я должен немедленно! — сказал он.— Чертовщина какая-то! Вам налить?

— Да, пожалуйста,— согласился Шанс, поглядывая на часы. Была уже половина девятого.

Полхэм налил виски в два стакана и принялся неистово протирать глаза рукой.

— Скажите, Шанс, вы лучше знаете Люси. Ее исповедь звучала правдоподобно, не так ли?

— Да.

— Но можно ли ей стопроцентно доверять? Ведь она актриса!

— И это верно, однако, как мне кажется, в основе ее рассказа лежат подлинные факты. Но поручиться, что она не приукрасила их и что за ними ничего другого не скрывается, я не могу, как бы правдиво Люси все это ни рассказывала...

— Тем более, теперь я убедился: добровольно, так сказать, по собственной инициативе, она ничего не расскажет... Вот и приходится сразу же констатировать — нам мало что известно! Старая истина: убийцу не поймаешь, развалившись в удобном кресле и перебирая известные факты, как колоду карт. Так делается только в детективных романах. Пока достоверным является лишь то, что у нас на руках два трупа, причём один наверняка убит, а второй — под вопросом. Ну и три анонимных письма, которые, возможно, написал Хемингуэй, хотя это мне не кажется убедительным. Но если да, тогда он же изрезал и портрет Люси. И, главное, ни одного свидетеля... Что еще? Двадцатилетней давности история о половых извращениях и вполне понятная в тех условиях жизни ложь Рекса Хандлея. Незаконный сын, чувства которого нужно всячески щадить. Кстати, кто знает, что он незаконный? А? И единственный человек, тесно связанный с двумя жертвами,— сама Люси, имеющая оба раза убедительное алиби...

Шанс грустно покачал головой.

— А что мне сказать Джеффри, если он по вашему совету обратится ко мне?

Полхэм подошел к окну.

— Был бы он мой сын, я бы ему давно рассказал все, если только это действительно правда, а не выдумка, прикрывающая нечто постыдное в прошлом Люси. Один Рекс мог бы сказать, так ли все было на самом деле. Люси, конечно, будет всеми силами держаться за свою версию, и Джефу нужно ее знать, чтобы не слитком строго судить свою мать...

Шанс вскинул голову.

— Надеюсь, вы не подозреваете Джефа? Ведь вы говорили о двух убитых. А ведь у Джеффри нет алиби на то время, когда была убита миссис Тауэрс. Предположим, она открыла ему тайну его отца? Возможно, он не хотел, чтобы она стала всеобщим достоянием? Джеф все время бродил возле театра...

— Прошу простить меня,— не слишком-то вежливо прервал его Полхэм,— мне сейчас нужны факты, факты весомые, которые могут ответить на конкретные вопросы. Например, где то оружие, которым убит Хандлей? Боюсь, от наших рассуждений нет никакого толка. Возвращайтесь-ка домой, мистер Темпест, устройтесь поудобнее в кресле, поднимите повыше ноги, тогда можете дать волю своему воображению. Ну а я займусь отпечатками пальцев в жилище Хемингуэя. Да, нужно отправить эксперта посмотреть портрет Люси. Тот, кто его порезал, наверняка страшно спешил и не мог быть осторожен. Так что отпечатки должны остаться...

— Только учтите, в театре больше нет ночного сторожа. Предупредите вашего сотрудника, чтобы он звонил в мой звонок... А я, вернувшись домой, прежде всего суну под кран голову...

Глава IV

Вместе с Шансом в машину сел молодой инспектор Чарлз Томпкинс. В руках у него был маленький чемоданчик со всем необходимым для дактилоскопических исследований.

— Обработка писем ничего не дала, на них нет никаких следов. Тот, кто их состряпал, не новичок, знает все тонкости опознавательной методики. Будем надеяться, что портрет даст нам какую-нибудь ниточку...

Шанс уселся поглубже и откинул голову на сиденье.

Это и правда какое-то необыкновенное дело... Он стал припоминать, как все началось. При каких обстоятельствах пришел к нему три года назад Хемингуэй? Ведь первому встречному не поручишь охрану театра! Ночной сторож отвечает за декорации, реквизит и прочее театральное имущество стоимостью в несколько сот тысяч долларов... Несомненно, Хемингуэй представил ему солидные рекомендации. Но какие же?

Шансу смутно припомнился разговор с одним из его актеров, Тимом Хорхоном, который в то время только что вернулся из турне по Японии, где и повстречался с Леем Кингом... Да, да, он сказал, что Лей — тоже актер, которому сильно не повезло в жизни. Потому что он сильно пил. Но теперь он полностью излечился, а возвращаться на сцену уже поздно... Кинг приехал в Америку и попросил Хорхона устроить его на какую-нибудь маленькую должность в театре. Совершенно верно, Хор-хон и рекомендовал Хемингуэя... По всей вероятности, Рекс хотел быть поближе к Люси, раздумывал Шанс. Вот он и устроился в тот же театр, где работала она...

Можно представить, какими кошмарными были эти три года для Люси. Каждое утро она со страхом думала, что принесет ей этот день, что предпримет Хемингуэй... Впрочем, она ведь сказала, что почти сразу же он стал для нее тем же, что и для остальных. Но все равно она не могла быть спокойна. Отсюда, конечно, и ее нервозность, и те вспышки, которые все приписывали ее дурному характеру.

Машина остановилась перед театром «Темпест». Шанс и Томпкинс вышли. У входа их ожидали Джералд Браун и Вуди Мейер, режиссер.

Вуди сделал несколько шагов им навстречу.

— Я прочитал в газете о трагической гибели Хемингуэя,— сказал он,— и подумал, что театр остался без ночного сторожа. Не знаю, какое решение вы приняли, но я посчитал необходимым приехать.

— Вы просто сокровище... Не могли бы вы сегодня переночевать в театре? А завтра мы что-нибудь придумаем.

— Конечно, могу.

— Я вижу, с вами и доктор Браун?

— Да, он ждет вас.

Шанс представил Томпкинса и попросил Вуди проводить его в кабинет, чтобы тот сразу же приступил к делу, сам же он подошел к Джералду.

— Приехал сотрудник научно-технического отдела управления проверить отпечатки пальцев на портрете Люси,— пояснил Шанс Брауну.

Из кармана доктора торчала газета, значит, он был в курсе последних событий.

Молодой человек посмотрел вслед инспектору, вздохнул и пробормотал:

— Как-то неудобно заставлять его возиться с отпечатками...

Но Шанс пропустил мимо ушей эту интересную фразу доктора, потому что был все еще во власти грустной истории Люси.

— Знаете, Джералд, у меня впечатление, что в скором времени Люси придется обратиться к вам за советом. Она только что рассказала нам такие подробности о своей замужней жизни, что я до сих пор не могу опомниться. Не знаю, имею ли я право пересказать все это вам, но считаю, что вы, как врач, должны об этом знать.

— Не надо мне ничего рассказывать! — отрезал Джералд каким-то чужим, деревянным голосом.— Сначала послушайте, почему я приехал сюда. Совсем не для того, чтобы выслушивать россказни Люси...

— Да?

— Шанс, я в большом долгу перед вами и не знаю, как...

— В каком долгу? Разве вы брали у меня деньги? События последних дней настолько выбили меня из колеи, что я стал необычайно рассеянным и ничего не помню.

Рот Джералда искривился то ли в гримасе, то ли в попытке улыбнуться, но глаза оставались грустными.

— Вандал, который изрезал портрет Люси, я, Шанс...

 

 Ч А С Т Ь  Ш Е С Т А Я

  Глава I  

На свете много самых невероятных вещей, но случаются такие, перед которыми разум капитулирует, отказываясь верить, что это правда.

Шанс взглянул на Джералда и расхохотался.

— Ну, старина,— сказал он,— я уже достиг такого возраста, когда сказки или небылицы меня не интересуют!

— Я хотел вам об этом сразу же сказать, еще до того, как вы сообщите о случившемся в полицию, но смалодушничал. Сейчас надо вернуть этого инспектора и не заставлять его заниматься трудоемкой, но бесполезной работой.

Видя страдальческое выражение лица доктора, Шанс участливо спросил:

— Вам не по себе?

— Как бы я хотел, чтобы это было всего лишь дурным сном!

Шанс вздохнул и направился к своему личному лифту. Браун шел следом. Они молча вошли в кабину и поднялись наверх. В квартире Шанс прежде всего подошел к бару.

— Хотите выпить?

— Вряд ли мне это поможет,— покачал головой Джералд.

Он сел на диван, достал из кармана трубку, но не закурил ее, а просто вертел в руках с невероятно несчастным видом.

Шанс все же налил ему рюмку ликера.

— Ну, Джералд, перестаньте говорить загадками. Я не очень понимаю, какую игру вы тут задумали, но я-то прекрасно знаю, что вы не притрагивались к портрету. Вы находились наверху с Анной, а я внизу с Люси. Портрет был целехонек. Потом я поднялся наверх и почти сразу же вместе с вами спустился вниз. Вот за эти десять-пятнадцать минут портрет и был изрезан.

— Да нет же...

— То есть как это «нет»?

— Вы не совсем точно восстанавливаете события, мистер Шанс. Скажите, что вы первым делом сделали, когда спустились снова к себе?

Подумав, Шанс ответил:

— Пошел предупредить мисс Дженсон, чтобы ко мне никого не пускали.

— Точно. Причем на это у вас ушло порядочно времени.

— Еще бы! Она закатила настоящую истерику, мне пришлось ее уговаривать, как малое дитя!

— Как раз за это время все и случилось... Я вошел в кабинет и увидел ее парадный портрет. Она так надменно и вызывающе улыбалась, что меня охватило бешенство. Эта бессердечная, неискренняя особа, которая всю жизнь находила наслаждение в том, чтобы терроризировать не только сестру, но и сына, а теперь еще старается лишить их обоих счастья, прибегая к самым бесстыдным и болезненным приемам, смела претендовать на всеобщее поклонение и восторг! Красота и талант не могут оправдать жестокость и бесчеловечность! Я не сдержался и искромсал полотно... Через минуту опомнился, устыдился своей вспышки, но было уже поздно. О, Шанс, мне стало так стыдно, что я молчал и трусливо слушал ваши рассуждения о Хемингуэе, Люси и других...

Сидя в кресле, Шанс покачал головой.

— Откровенно говоря, вы давно уже не ребенок... Какого черта вы?..

— Да я и сам не могу объяснить, но мне хотелось хоть чем-то ей досадить, сделать больно, чтобы она почувствовала, каково находиться в роли жертвы... Понимаю, я вел себя безобразно, однако теперь уже поздно каяться... Лучше скажите, что еще стряслось? Каковы последние новости?

— Точно установлено, что Люси не имеет отношения ни к первому, ни ко второму случаю. Что касается Хемингуэя, то у него, по всей вероятности, не все в порядке с психикой. Так что вам было бы неплохо задуматься над этим... Кто убил — по-прежнему неизвестно.

Джералд некоторое время сидел на диване, молча теребя трубку, и о чем-то думал. Наконец он сказал:

— Вы меня никогда не спрашивали, как я познакомился с Анной, а это довольно интересно...

— Неужели еще какая-то история? — недоверчиво спросил Шанс, не представлявший, чтобы Анна могла быть ее героиней.

— Да, и тут не обошлось без Люси. Я увидел Люси в одном из медицинских институтов, куда она приехала, сопровождая отца. В этом мире шуршащих белых халатов, приглушенных голосов и больных с затуманенным сознанием Люси произвела на меня впечатление героини из сказки, волшебной красавицы, спустившейся из заколдованного замка в наш серый, скучный мир. Мне казалось, что более очаровательной женщины я вообще никогда не встречал! Мы говорили о разных пустяках, она меня спросила, что можно сделать для клиники, принадлежащей институту. Этим вопросом интересовался ее отец. Я ей сказал, что в клинике не хватает обслуживающего персонала, надо найти добровольцев. В душе я надеялся, что она сама пожелает заняться такой благотворительностью. Но Люси ответила, что театр отнимает у нее все время, а вот ее младшая сестра просто создана для роли «сестры милосердия». Таким образом, но уже гораздо позже, я узнал Анну, и она вошла в мою жизнь...

Джералд все еще вертел в руках трубку.

— Вряд ли стоит говорить, что я был до смешного влюблен в Люси, так же как десятки других мужчин. Знаете ли вы, насколько она коварна и безжалостна в этом отношении? Она кокетничала со мной и оказывала мне всяческие знаки внимания, пока всем без исключения не стало ясно, что я окончательно потерял голову. В один прекрасный день она пригласила меня в студию выпить вина... Разумеется, я полетел туда. Мы долго разговаривали. Надо сказать, что она умный и интересный собеседник, начитанный и образованный. И мне казалось, что мы становимся все ближе и ближе друг другу. Она разрешала мне себя целовать, и я с каждым днем чувствовал, что мне все труднее с ней расставаться...

Джералд вскочил с места и принялся ходить взад и вперед по комнате.

— Я не был ни школьником, ни влюбленным юнцом, а взрослым мужчиной. По всем признакам, Люси весьма чувственная женщина, не слишком скрывающая свою страсть. Я был уверен, что мы желали одного й того же... Пришло такое время, когда между нами установились такие близкие и нежные отношения, что я, ни в чем не сомневаясь, сделал ей предложение. И тут она повернулась ко мне задом, цинично и вульгарно прокричав: «Вот все, что вы получите, сколько бы вы ни обхаживали меня!»

Я был поражен этой ее выходкой. Роман наш на этом закончился. Я страшно ругал себя: как же я сразу не разобрался в том, что она в известной мере не вполне нормальная женщина, ибо все ее поведение рассчитано до мелочей, она со знанием дела распаляет мужчин, пробуждает в них желание, а в последний момент буквально выливает на них ушат холодной воды. Конечно, в обществе много таких холодных красавиц, которые забавляются тем, что изводят и дразнят своих поклонников, однако все они держатся в известных рамках. Люси же... Короче говоря, она сразу стала мне противна. Я человек здоровый и не выношу всяческих извращений. Ну и потом я никак не мог себе простить, что верил в ее искренность и так глупо себя вел. Я даже сделал записи о случившемся, чтобы позднее, уже в спокойном состоянии, поразмышлять над такого рода психическим отклонением...

— Ну и дальше?

— Не спешите. Я был уязвлен. Я считал себя умнее других, к тому же я врач. И вот тут появилась Анна. Она три раза в неделю дежурила в клинике. Вскоре я понял, что люблю ее. Анна очень умная и сердечная девушка, но страшно робкая. Очаровательное соединение внутренней силы и женской слабости, рассудительности и самого милого безрассудства. Прося ее руки, я знал, что тут не будет никаких уловок и она ответит мне совершенно искренно... Как раз в это время был объявлен конкурс на заведование психиатрической клиникой при университете, и я предложил свою кандидатуру. Оба вопроса должны были решиться одновременно, но во время известного вам чаепития мне следовало заручиться согласием отца Анны и Люси...

— И вы предвидели, что без борьбы не обойдется?

— Да, хотя не знал, с кем именно предстоит бороться, поскольку не привык, чтобы служебные дела решались так неофициально... Когда я уже собирался уходить, Люси отвела меня в сторону и предупредила, чтобы я отказался от Анны, в противном случае она ей расскажет, что я ловелас и чуть ли не пытался ее изнасиловать. Конечно, Анна не вчера родилась на свет и не является несмышленым младенцем, но если уж Люси решила помешать нашему браку, то она не остановилась бы ни перед какой ложью, причем сумела бы так правдиво преподнести ее, что просто невозможно было бы ей не поверить. Тогда я решил сам все рассказать Анне. К сожалению, мне помешала смерть старой миссис Тауэрс. Знаете ли вы, что бабушка всегда поддерживала и защищала Анну от Люси? Но сейчас дело обстоит так, что я боюсь начинать этот разговор после пережитого Анной потрясения: нервная система у нее расшатана. Вот видите, Шанс, насилие порождает насилие, убийство рождает убийство... Представляете, как я был взвинчен собственными переживаниями, а когда утром вошел к вам в кабинет и неожиданно очутился с глазу на глаз с портретом Люси, то мне невыносимо было смотреть на улыбающееся, надменное лицо этой распутной твари! Порыв прошел — и я ужаснулся тому, что сотворил... Так что позвоните-ка сразу же Полхэму, так будет лучше.

Глава II  

Люси Тауэрс взяла такси, чтобы доехать из полиции к себе в студию на Бекман-Плейс. Лифтер с любопытством посмотрел на нее. Из кармана у него торчала газета. Пока они поднимались на седьмой этаж, он спросил:

— Не могу ли я быть вам полезен, мисс Тауэрс?

— Я никого не хочу видеть, так что очень прошу вас никого ко мне не пускать.

— Можете рассчитывать на меня, мисс Тауэрс. И примите самые искренние соболезнования.

— Благодарю вас.

Открыв ключом дверь, она вошла в квартиру. Люси не включила свет и сразу же бросилась на диван. Рассказ о смерти Рекса ее изнурил.

Не прошло и пяти минут, как раздался стук в дверь. Лифт едва успел спуститься и подняться. Возможно, она что-то забыла? Да нет, и сумочка, и перчатки лежали рядом на диване.

Люси протянула руку к лампочке и включила свет.

— Кто там?

Густой мужской бас ответил:

— Беверли Уотсон. Мне необходимо видеть вас, мисс Тауэрс.

Беверли Уотсон? Это имя ей ничего не говорило, но показалось смутно знакомым. Ах да, это же старый дядюшка, у которого воспитывался Рекс. Вернувшись из Китая, она видела его один раз и рассказала все, что ей было известно о смерти мужа.

Люси открыла дверь. В темном прямоугольнике двери четко вырисовывалась нелепая фигура старого Бева в белом старомодном костюме, розовой рубашке с помятым ярким галстуком. Но, пожалуй, самым примечательным были голубые глаза старика под нависшими кустистыми бровями.

— Как вы поднялись, мистер Уотсон?

— По лестнице, без лифта. Я стал подниматься час назад, потому что кабина была занята. И поджидал вас в коридоре, опасаясь, что вы отдадите приказание никого к себе не пускать. Но мне необходимо с вами поговорить.

— Полагаю, вы в курсе случившегося?

— Я сам был в морге, опознавал тело.

— В таком случае я не могу сказать более того, что вам известно. Я безумно устала. Не можем ли мы отложить нашу встречу, мистер Уотсон?

— Нет, нам надо поговорить сейчас же.

— Хорошо,— сказала она, вздыхая,— но только недолго. Поверьте, у меня просто больше нет сил...

— Это будет быстро,— сказал Бев дрожащими губами. Люси снова свалилась на диван, а Бев остановился у дверей, засунув руки в карманы. Было ясно, что он еле сдерживается.

Бросив на пол шляпу, Бев крикнул:

— Убийца! Злодейка!

Его глаза горели таким пламенем, в значении которого нельзя было сомневаться. Нужно было бы вскочить с места, но она слишком устала... и потом, не все ли равно? Если он задумал убить, пускай убивает... Только бы поскорее!..

Шанс с Джералдом еще были дома. Они сидели в маленькой нише на кухне — там устроена столовая — и ели сэндвичи, которые только что приготовил Шанс.

Он позвонил капитану Полхэму и рассказал ему правду об уничтожении портрета. Джералд тоже поговорил с ним. Полхэм, утомленный и злой из-за того, что расследование не продвигалось, довольно грубо рявкнул:

— Я слишком занят, чтобы заниматься подобными вещами, если, конечно, мистер Темпест не подаст на вас иск. Во всяком случае, отошлите назад моего инспектора.

Шанс от переутомления утратил способность рассуждать. Он даже не способен был рассердиться на Джералда за то, что тот изрезал такой великолепный портрет. Ему казалось, что он понимает причину поступка Джералда. С другой стороны, он надеялся, что именно Джералд с его острым профессиональным умом сумеет разобраться в этой запутанной истории.

— Знаете, доктор, когда Полхэм в самом начале расследования сказал мне, что дело окажется трудным,— уже тогда я начал волноваться. А теперь, когда капитан медленно, соблюдая все требования сыскного искусства, продвигается вперед, я не могу отделаться от тягостного ожидания новых неприятностей.

После этого Шанс подробно пересказал то, что услышал от Люси о ее первом и единственном месяце жизни с Рексом. Когда он закончил, Джералд, глядя в опустевшую тарелку, проговорил:

— С медицинской точки зрения, в поведении Рекса нет ничего особенного. Мы, врачи, даже не считаем это сексуальным извращением, а всего лишь повышенной чувствительностью. Про этих людей принято говорить как об особо темпераментных. Однако я сразу же должен оговориться, что люди с подобными проявлениями и в обыденной жизни в какой-то мере ведут себя по-особому...

— Должен ли я понять, что, по вашему мнению, Хемингуэй не относился к этой категории людей, поскольку в его поведении ничего особенного не было?

Совершенно верно. Три года он проработал в вашем театре, ничем не привлекая внимания к себе. Вы замечали за ним какие-то странности? Возьмите даже его отношения с Люси. Кажется, она первая его узнала. Он ведь не устраивал ей скандалы, не ловил на каждом шагу, не требовал познакомить с Джеффри. Целых три года он издали смотрел на нее!

— Да.

— Думаю, вы сами понимаете, что такая выдержка была бы невозможна, если бы его эксцессы имели психическое происхождение. Холерический темперамент дает себя знать, таких людей часто называют бешеными, ненормальными и даже психопатами. А тут — ничего! Самое что ни на есть «благонадежное поведение»! Возможна, конечно, другая причина — у него была женщина, которую устраивали его бурные проявления страсти, и он расходовал на нее всю свою энергию. Однако мне представляется куда более правдоподобным другое: Люси придумала всю эту трагическую историю, чтобы оправдать то, что она ушла от мужа и целых двадцать лет морочила сыну голову какими-то баснями. Мы не можем, к сожалению, устроить очную ставку Рекса с Люси, но, поверьте, он наверняка бы объяснил их разрыв по-другому. А теперь она может говорить о нем все, что ей вздумается...

— Но ведь не исключено, что именно он убил миссис Тауэрс?

— Допустим, а кто убил его? Джеффри? Может быть, Хемингуэй открылся ему, не говоря Люси. Конечно, на Джеффри тоже падает подозрение, однако у него есть алиби. Ведь вместе с нами он был в вашей квартире, когда туда поднялась Люси с ее спектаклем — раскаивающейся грешницы! Нет, нет, я никак не могу переварить эти три года в истории Люси, которые ненормальный человек прожил в большом коллективе, завоевав не только уважение, но даже любовь многих. Вы сами относились к нему превосходно. Будь я на месте Полхэма...

— Интересно, что бы вы сделали? — спросил Шанс, когда доктор Браун замолчал.

— Я бы проверил во всех банках, нет ли там счета на имя Кинга или Хандлея и как этот счет возрастал. Понимаете, я скорее могу заподозрить его в шантаже, чем в психической неуравновешенности. И потом, если верить всему тому, что говорилось о нем, его всегда считали человеком увлекающимся, неисправимым идеалистом. Возможно, сейчас он тоже действовал во имя какой-то большой цели?

— Так вы допускаете, что он шантажировал Люси, а она об этом молчала?

— Это предположение,— ответил Джералд,— но вряд ли человек с его знаниями и способностями на протяжении трех лет не смог подыскать себе лучшего места, чем должность ночного сторожа в театре. Видимо, чем-то его устраивало это место...

Зазвонил телефон. Вызывала Шерри.

Шанс страшно смутился.

— Не сердись, мамочка, что я тебе не позвонил. Но тут одна неожиданность за другой. И так без передышки.

— Я тебе звоню по поводу Бева. Знаешь, я очень волнуюсь.

— Потому что он в тебя влюблен без памяти?

— Не шути, дело совсем не в этом. Мы приехали ко мне, мило посидели, я терпеливо выслушала все его бесконечные истории о Рексе Хандлее. Шанс, он обожал своего мальчика.

— Наверное, он не знал, что тот недостоин его обожания?

— Не паясничай, Шанс!

— Мама, я тебе сейчас расскажу, что я выяснил... Кто знает, не стало ли это известно и Беву?

— Да нет, мне показалось, что столь страшный удар и вид убитого Рекса так повлияли на несчастного старика, что он немного помешался. Он винит во всем одну Люси, говорит, что с самого начала она играла по отношению к Рексу подлую роль. Он обзывал ее всякими словами, призывал на ее голову беды, проклинал... Я страшно нервничаю.

— Хотелось бы мне присутствовать при этой сцене! — засмеялся Шанс.

— Это совсем не смешно, а очень серьезно,— рассердилась Шерри,— тем более что он принялся искать в справочнике телефон и адрес Люси. Телефона там нет, но адрес он узнал и торжественно мне об этом объявил. Конечно, мне следовало его успокоить, уговорить, не отпускать от себя, когда он заявил, что отправляется к мисс Тауэрс. Правда, мне показалось, он несколько пришел в себя и рассуждает более нормально.

— Тогда что же тебя тревожит?

— Понимаешь, он сотню раз объявил, что полицейские — ослы и что он сам поедет к Люси и заставит ее сознаться в содеянном.

— Его к ней все равно не пустят, у нее сегодня переживаний было больше, чем она может перенести...

— Нет, Шанс, я не могу быть спокойна. Видел бы ты, как он сорвался с места и убежал как безумный. Даже забыл, что предложил мне выйти за него замуж,— засмеялась Шерри.

— У каждой медали есть оборотная сторона!

— Я бы так не волновалась, если бы не обратила внимание на то, что из ящика, где лежал телефонный справочник, исчез тот маленький револьвер, который ты мне сам подарил несколько лет назад.

— Чтобы ты могла в случае необходимости защищаться от грабителей!

— Я вижу, тебя не волнует, что револьвер исчез. Ведь его взял он!

— Бев?

— Конечно! Кто же, кроме него?

— Успокойся, мамочка. Давай поговорим спокойно... Когда ты в последний раз видела револьвер?

— Понятия не имею. У меня нет привычки ежедневно проверять содержимое шкафа или письменного стола. Важно то, что сейчас револьвера на месте нет!

— Скорее всего, его увидела одна из твоих прелестных помощниц и отнесла в подарок своему дружку! Бев много шумит и кричит, но вообще-то он большой ребенок, который и мухи не обидит.

— И все же я чувствовала бы себя спокойнее, если бы ты предупредил Люси. Я ругаю себя за то, что не сразу позвонила тебе. Но я только что заметила исчезновение револьвера.

— Если я смогу тебя этим успокоить, я немедленно ей позвоню.

Набирая номер телефона студии Люси, Шанс одновременно рассказывал Джералду, что произошло. В трубке раздавались длинные гудки. Шансу никто не отвечал.

Подождав несколько минут, он опустил трубку на рычаг и пожал плечами:

— Люси не желает отвечать. Можно не сомневаться, дядюшку Бева она не пустит на порог!

Глава III

Повернувшись спиной к камину в своем кабинете, советник стоял в обычной для него позе, заложив пальцы за проймы жилета. Он равномерно покачивался на носках. Лицо его приобрело какой-то восковой оттенок, он походил на мертвеца, но вполне держал себя в руках и внимательно слушал, что говорил ему внук. Джеф же метался взад и вперед по кабинету, с трудом сдерживая волнение.

Когда приехала полицейская машина, он был уверен, что Люси вызвали в качестве основного свидетеля по делу о смерти миссис Тауэрс. Джеф не волновался тогда еще и потому, что советник сразу же бросился ей на выручку вместе с мистером Густавом. Джеф не сомневался, что мать вернется с ними домой. Но через полчаса после их отъезда из последних известий по радио он услышал о новом убийстве, жертвой которого стал его отец, Рекс Хандлей.

Джеффри побежал к Анне и Шарон, сомневаясь, правильно ли он понял сообщение и не является ли это очередной уткой газетных репортеров, падких до всяких сенсаций.

Обе женщины слушали радио в библиотеке. Всегда уравновешенная и практичная, Шарон предложила позвонить на радио. Там ей сказали, что ошибки нет. Дрожа с ног до головы, Джеф бросил трубку, не в силах поверить собственным ушам. Его отец был жив и столько лет находился рядом! Непостижимо! Джефу казалось, что он теряет рассудок. С его точки зрения, это могло быть только ужасной ошибкой. Нет, нет, его отец геройски погиб еще до его рождения! Ночной сторож в театре Шанса, где работала Люси? Три года? Невозможно! Люси бы его сразу узнала...

Затем его охватила ярость.

Конечно же, Люси его узнала!

Джеффри забросал вопросами тетку и жену... Почему Люси держала это в тайне? Почему сам Хемингуэй не пришел и не открылся ему, Джефу, если он действительно его отец? Почему? Почему?..

Из полиции, куда уехала Люси, не было никаких известий. Контора Густава не отвечала. Возможно, Шанс Темпест в курсе дела? Но того не оказалось в театре. Никто не мог сказать, куда он уехал.

Два часа Джеффри испытывал необычайные муки. Ни Шарон, ни Анна ничем не могли ему помочь. Наконец он услышал звонок у входной двери. Вернулся советник.

Тот не успел положить на место перчатки и шляпу, как Джеф вцепился ему в рукав и забросал вопросами, на которые дед был не в состоянии ответить, так их было много. Кончилось тем, что Джеф стал заикаться от волнения, по сто раз переспрашивая одно и то же.

Шарон удалось уговорить его успокоиться и выслушать, не перебивая, деда.

— Информация точная,— глухо ответил советник.— Лей Кинг, по прозвищу Хемингуэй, действительно был Рексом Хандлеем.

— Знала ли об этом Люси? — запальчиво спросил Джеффри.

Советник устало кивнул головой.

— Наверное, Люси знала. Во всяком случае, три последние года.

— А почему она мне ничего не сказала? Почему?

Советник не ответил, и Джеф напрасно ждал его объяснений.

Наконец старик пробормотал:

— Я и видел-то ее всего несколько минут. Она ответила на все вопросы полиции. По-видимому, ответы удовлетворили капитана Полхэма, потому что ее отпустили домой.

— Где же она сейчас? Почему не рассказала мне хотя бы то, что отвечала в полиции? Ведь речь идет о моем отце! И я не ребенок, от которого можно отделаться игрушкой или конфеткой.

— Пойми, Джеффри, она совершенно без сил,— начал оправдывать дочь советник.— Не знаю, каким чудом она держалась на ногах. Даже меня попросила ни о чем ее не расспрашивать. Несколько часов она отдохнет, потом приедет сюда и все объяснит.

Но Джеффри не желал ничего слушать.

— К черту ее отдых! Всю жизнь я должен был считаться только с ее желаниями, настроениями, капризами. Этот человек был моим отцом!

Он подбежал к телефону и стал звонить в студию Люси, от нетерпения стуча кулаком по столу.

— Алло! Алло! Отвечай же! Ты обязана мне ответить! Какое ты имеешь право от меня скрываться? Ну, решайся же!..

— Потише, Джеф,— старался урезонить его дед,— возьми себя в руки. Даже в полиции поняли, что Люси без сил. Капитан Полхэм, проводивший допрос, посоветовал, если у тебя возникнут вопросы, обратиться к мистеру Темпесту.

— С какой стати мне ехать к Темпесту,— гремел Джеффри,— если речь идет о моих родителях? Мать должна объяснить мне все сама. Почему в наше семейное дело нужно впутывать посторонних? Вот уже двадцать лет она водит меня за нос, отмалчивается или просто врет, а когда кто-нибудь заговорит о нем, она затыкает всем рты! Ч то он ей такого сделал, что она не разрешила ему подойти ко мне, своему сыну? Хватит ей прятаться за чужие спины и кормить меня подслащенными пилюлями. Я — взрослый человек, и она должна держать ответ передо мной, не прибегая ни к каким посредникам. Я еду к ней, и немедленно!..

— Я поеду с тобой,— заявил советник.

Он был подавлен этой сценой, на нем буквально лица не было.

— Пожалуйста, едем вместе, если угодно. Но сейчас же. Я должен узнать, что она сделала с моим отцом!

Шарон отвела Анну в сторону.

— Пускай себе едут, они многого не добьются. Мы же отправимся к мистеру Темпесту, мне почему-то кажется, он сумеет объяснить все эти загадки.

Советник с Джеффри сразу же нашли такси. В машине старик сидел рядом с внуком, не раскрывая рта. Он был настолько выбит из колеи, что двумя руками опирался на свой черный зонтик, как слепцы держатся за дубовый посох.

Джеф не выдержал.

— Дедушка, скажите мне правду. Неужели вы этого не знали? Не догадывались, кто такой был на самом деле Хемингуэй?

— Нет, дорогой, и вся эта история меня взволновала не менее, чем тебя.

— Чего ради она все это от нас скрывала? Кем себя считает? Принцессой? Или же всемогущим Богом, управляющим судьбами смертных?

— На твоем месте я бы не порол горячку. В свое время Люси тебе все расскажет. Ведь полиция ее объяснения нашла вполне удовлетворительными...

— Полицию интересует только одно: найти убийцу. Поскольку Люси не могла его убить, они ее отпустили на все четыре стороны. А из каких соображений она отняла у меня отца? Разве Полхэму есть до этого дело? Сын имеет право знать правду о своих родителях, какой бы она ни была! Мне решать, принять мне ее или нет. И такое решение может быть только моим, личным, а не навязанным и не подсказанным.

Такси остановилось на Бекман-Плейс возле дома, где находилась студия Люси.

Джеф оставил деда расплачиваться с шофером, сам же быстро вошел в подъезд. Его остановил лифтер.

— Вы к кому?

— Я хочу видеть мисс Люси Тауэрс.

— Она уехала.

— Я понимаю, она распорядилась, чтобы ее никто не беспокоил. Но нас-то она примет. Я ее сын, со мной — ее отец.

Как раз в этот момент появился советник.

Лифтер покачал головой.

— Говорю совершенно серьезно: ее нет дома. Когда она вернулась домой, она мне сказала, что не желает, чтобы ее беспокоили. И я никого бы к ней не пустил. Но пять минут назад она спустилась в сопровождении старого джентльмена и вызвала такси.

— Что за джентльмен?

— Не знаю. Высокий старик. По-видимому, он ждал ее наверху, придя сюда до того, как я заступил на дежурство. Во всяком случае, я в лифте его не поднимал.

В этот момент сзади раздался тоненький голосок, который в неразберихе никто и не услышал:

— Мистер советник!

Джеффри продолжал расспрашивать:

— Мисс Тауэрс не сказала, куда она поехала?

— Нет, она молчала, только лицо у нее было ужасно бледное.

Тот же тоненький голосок повторил:

— Мистер советник!

Советник повернулся и очутился лицом к лицу со своим частным детективом Клэгхорном, который казался еще короче и толще в пальто и шляпе. На физиономии мистера Клэгхорна блестели капельки пота.

— Прошу прощения,— начал он.— Я наблюдал за вашей дочерью после того, как она вернулась из полиции. Вид у нее был очень усталый, и я решил, что теперь она будет долго отдыхать, и воспользовался этим, чтобы сбегать напротив в ресторанчик выпить чашечку кофе. Я как раз вышел оттуда купить в киоске сигареты и увидел, как мисс Тауэрс садится в такси со стариком в старомодном белом костюме. Поскольку я не мог сразу же найти свободную машину, я стал дожидаться ту, чтобы узнать у водителя, куда он их отвез.

— Вы записали номер такси? — спросил с нетерпением советник.

— В том-то и дело, что нет! Я так расстроился из-за своего промаха, что просто потерял голову... Знаете, мне показалось... нет, я даже уверен, что в руках у старика был револьвер.

Что?

— Ну, может быть, и нет, но мне так показалось... Наверное, это была трубка или что-то другое...

Глава IV

— Похоже, мою квартиру считают залом ожидания на железнодорожном вокзале! — с досадой воскликнул Темпест.

Он только положил трубку, так и не дозвонившись до студии Люси, как раздался звонок у входной двери. Ему страшно не хотелось открывать, но все же он покорился своей участи.

Каково же было удивление Шанса, когда он узнал Шарон Хандлей и Анну Тауэрс. Увидев Джералда, Анна обрадовалась, бросилась к нему, предоставив Шарон объяснять хозяину дома цель их неожиданного визита.

— Джеффри, что называется, потерял голову,— пожаловалась молодая женщина.— Конечно, его нельзя винить, это естественно после всех тех открытий, касающихся его отца, которые свалились на него. К сожалению, я ничем, абсолютно ничем не могу помочь, потому что сама ничего не понимаю. Он отказался поехать к вам, а отправился к Люси. Хочет заставить ее все рассказать. Было бы неплохо, если бы вы ввели меня в курс дела, тогда я сумела бы его подготовить.

Вполне разумно. Очевидно, то же самое подумал и Джералд, который обнял Анну за плечи и выразительно кивнул Шансу, как бы приглашая его действовать.

Но Шанс считал себя обязанным защищать интересы Люси, которая доверила ему тайну, тщательно оберегавшуюся от всех последние двадцать лет. Несмотря на доводы доктора Брауна, с которым Шанс не мог не согласиться, он ее очень жалел и полагал, что Люси заслуживает всяческого снисхождения, несмотря на ее не совсем корректное поведение за эти прошедшие годы. Даже ее стремление разрушить счастье других, о котором говорил Джеффри, в глазах Шанса получало если не оправдание, то объяснение: это результат ее морального и физического состояния после неудачного замужества. Возможно, поэтому рассказ Шанса прозвучал отнюдь не беспристрастно, в нем было меньше драматизма, но больше логических умозаключений.

Наступило длительное молчание, которое нарушила Анна:

— Если все действительно было так, это многое объясняет.

Но в ее голосе звучало явное недоверие.

Шарон высказалась еще откровеннее:

— Бедный Джеф! Его отец всегда был для него идеалом. Хотя бы ради него надо было пощадить память погибшего... Не знаю, как он все это перенесет.

— Многое зависит от вас, Шарон. Вы должны его поддержать в эту трудную минуту.

Шанс про себя возмутился: какие эгоисты, ни один из них даже не пожалел Люси!

В дверь снова позвонили.

Капитан Полхэм красными от усталости глазами быстро осмотрел комнату.

— Я надеялся застать здесь мисс Тауэрс. Мне необходимо произвести обыск в квартире Хандлея... Все в курсе дела?

Последний вопрос был обращен к Шансу.

— Да... Люси уехала в студию на Бекман-Плейс.

— Она почему-то не отвечает на телефонные звонки...

Полхэм достал из кармана небольшую записную книжку, открыл ее на первой странице и положил на стол.

Там было написано красивым витиеватым почерком: «Лей Кинг — театр „Темпест“. Нью-Йорк-Сити».

— В этой книжечке мало интересного,— заговорил капитан с некоторым раздражением,— однако записи в ней помогли обнаружить еще одну сенсацию. На одной странице записаны крупные суммы денег. Они повторяются: это четыре тысячи долларов, а дата — либо первое, либо второе число каждого второго месяца. Таким образом, за три года Хемингуэй от кого-то получил семьдесят две тысячи долларов.

— Ага, что я вам говорил? — воскликнул Джералд.

— Что вы говорили, доктор?

— Что Люси нам далеко не всю правду сказала. У милейшего Хемингуэя был какой-то серьезный повод ее шантажировать. Согласитесь, те жалостливые истории о ее загубленной молодости не давали ему возможности требовать от нее ежемесячно такую солидную сумму. Значит, в ее прошлом было нечто такое, что она готова была сохранить в тайне столь дорогой ценой. Люси ему платила, вот почему его устраивало место скромного ночного сторожа... Как говорится, работа несложная и спокойная...

  Вовсе не такая уж спокойная,— покачал головой Полхэм. Я только что разговаривал с представителями Интеллидженс Сервис. Оказывается, Рекса Хандлея разыскивают уже три года после его отъезда из Китая. Он остался верен своим несколько романтическим идеалам о свободе и демократии и возглавил подпольную организацию, борющуюся с существующим ныне в Китае строем. Я убежден, дорогой мистер Темпест, что ваш подвал был штаб-квартирой этой организации, а мисс Тауэрс, сознательно или нет, ее финансировала.

— Конечно, она ничего не знала! — закричал Шанс.— Я готов отдать руку на отсечение, что она платила ему только за то, чтобы он молчал...

— А о чем он должен был молчать? — спросил Полхэм.— Впрочем, сейчас вопрос не об этом. Важно, что это давало Хемингуэю серьезный повод для убийства миссис Тауэрс. Понимаете? Если ей каким-то образом стало известно истинное лицо Рекса Хандлея, он мог опасаться, что она донесет на него в Интеллидженс Сервис. Либо ее мог убрать кто-то из членов этой тайной организации, когда появилась опасность разоблачения.

Снова раздался звонок в дверь. Приехали Джеффри и советник.

— Где она? — крикнул Джеф.

— Если вы спрашиваете, где Люси, то она у себя в студии, спит, приняв снотворное,— ответил Шанс.

— Нет, она уехала оттуда с каким-то человеком, угрожавшим ей пистолетом.

— С каким человеком? — быстро спросил капитан Полхэм.

— Их заметил частный детектив, нанятый дедушкой, но слишком поздно, и он не смог догнать их — другой машины поблизости не оказалось.

— Быстрее! Как он описал того человека? — спросил Полхэм, поднимая трубку.

— Высокий старик в белом старомодном костюме и фетровой шляпе...

— Великий Боже, это же Бев Уотсон! — ахнул Шанс.— Значит, Шерри была права, и ее тревоги имели под собой почву...

В нескольких словах Шанс рассказал капитану все, что услышал от Шерри о свидании со старым Уотсоном и об ее опасениях.

— Мистер советник, ваш детектив заметил номер такси? - спросил Полхэм.

Нет, к сожалению.

По телефону Полхэм отдал распоряжение о розыске машины. Объявили тревогу. С помощью Шанса он дал довольно точный словесный портрет Уотсона.

— Ничего с ней не случится,— угрюмо сказал Джеф.

К удивлению всех, Шанс дал ему пощечину.

— Молчите, щенок! Как вы смеете осуждать мать, ничего не зная. Когда она вам расскажет свою историю, возможно, вы станете перед ней на колени!

Джеф потер щеку, насмешливо посмотрел на Шанса и холодно сказал:

— Видите ли, мистер Шанс, я мог бы стать перед ней на колени, если бы ее историю рассказала мне не она, а кто-нибудь другой! Как умеет рассказывать мать и что она рассказывает, я знаю куда лучше, чем вы.

Шанс оторопело посмотрел на него и, кажется, впервые подумал: чтобы вынести беспристрастное решение, следует выслушать обе стороны. А в споре между Рексом и Люси одна сторона замолчала навеки. Возможно, они все правы, и рассказ Люси нельзя принимать уж так безусловно...

— Кто такой Уотсон? — послышался скрипучий голос советника.

— Старый безумец, который воспитывал Рекса и который боготворит его как сына. Он тоже ничего не знает и судит, как подсказывают чувства.

— Как вы считаете, доктор, что он с ней сделает? — Полхэм обратился к Брауну, не без основания считая его наиболее разумным из всех присутствующих.— Ведь если бы Уотсон намеревался ее убить, он бы это сделал сразу, у нее же в студии, а не стал бы куда-то увозить.

— Ну, как я полагаю, он не просто хочет ее наказать, а стремится в какой-то мере воспроизвести такое же преступление, в котором он ее обвиняет... Рекс погиб на набережной. Не туда ли они поехали?

— Ради Бога, поедем туда! — закричал советник.

Они бросились к выходу, но, естественно, все не могли поместиться в кабине лифта. Первыми спускались Шанс, капитан Полхэм, Джералд, советник и Анна.

Спуск показался им бесконечным.

Когда они отправляли лифт наверх, Шанс обратил внимание, что дверь в театр открыта. О чем же думал Вуди?

Скорее по привычке, чем от беспокойства, Шанс вошел в зал и собрался покричать «заместителю ночного сторожа», когда услышал голоса, которые буквально пригвоздили его к месту.

Слегка приглушенный голос отчетливо и угрожающе обличал:

— Вы сюда затащили свою бабушку, мисс Тауэрс, и тут вы ее убили. Вообразите, что она пережила! Но этого мало, я хочу, чтобы вы почувствовали и все то, что пришлось вынести Рексу!

Это был старый Бев.

Теперь раздался голос Люси:

— Я ничего не почувствую, так что кончайте скорее!

— Переход! — прошептал Шанс, хватая за руку Полхэма.

Глава V

Полхэм собрался броситься вперед, но Шанс его удержал.

— Так ничего не получится... Он нас заметит! Боже мой, что он задумал?.. Он же на тридцатифутовой высоте!

— Это Уотсон?

— А кто же еще?

Шанс повернулся, зацепившись за что-то ногой. Возле двери, скрючившись в неестественной позе, лежал режиссер Вуди Мейер. Шанс наклонился над ним и осветил пламенем зажигалки. В черепе Вуди зияла огромная рана. Он потерял много крови, лицо его было белым как полотно.

— Быстрее, нужно вызвать «скорую помощь»! — распорядился Шанс.— А мы не можем медлить...

Он вернулся в холл, где его с нетерпением ждали Джералд, Анна и советник.

— Они оба в театре, старый Бев и Люси,— кричал Шанс.— Наверху, на переходе!

— Там, где была моя мать?

— Да, только потише, они нас слышат!

— А старый безумец станет отстреливаться,— добавил Полхэм.

— Анна,— сказал Шанс,— помешайте Джефу и Шарон спуститься. Внизу мы бессильны...

— Да, да, понимаю...

— Где телефон? — спросил Полхэм.

— В кассе.

— Доктор Браун, прошу вас от моего имени вызвать полицейскую машину. Патруль подчиняется только мне. И не забудьте о раненом, ему нужно как можно скорее оказать помощь...

Шанс расшифровал слова капитана:

— За дверью на полу лежит Вуди Мейер. У него проломлена голова. А мы отправимся за кулисы и попробуем что-то предпринять. Только соблюдайте тишину, чтобы не спугнуть Уотсона.

— Ради Бога, поспешите! — умолял его советник.

Шанс с Полхэмом на цыпочках пробрались вдоль стены.

Голос старого Бева гремел на весь театр:

— Вы преступница, мисс Тауэрс! Вы убили Рекса, не подумав, что тем самым убиваете своего сына. А сначала убили бабушку, опасаясь, что она их спасет. Дрожите и кайтесь, почувствуйте хотя бы сейчас, как они, несчастные, страдали все эти долгие годы.

Шанс осторожно поднялся на площадку, с которой регулировали освещение на сцене. Отсюда виден весь зрительный зал, сцена и переход.

Полхэм от него не отставал.

— Тут он нас не видит и не слышит! — сказал Шанс.

Бев и Люси стояли в десяти шагах один от другого.

Вытянув вперед руку, старик размахивал револьвером. Люси, уцепившись за балюстраду, склонилась в сторону Бева, который не умолкал ни на минуту.

Шанс пояснил капитану:

— На переход можно попасть прямо из моей квартиры, но Бев, к сожалению, остановился возле самой двери, так что этот путь для нас отрезан.

— Отсюда я не смогу как следует прицелиться,— пожаловался Полхэм.— Самое простое — ранить его в руку, но не исключено, что я попаду в мисс Тауэрс: они на одной линии.

— Может, попробуете пройти вдоль стены, пока не найдете удобной позиции, а? Я же, чтобы отвлечь его внимание, спущусь на сцену, сделав вид, что ничего не замечаю. Даже заговорю с ним. Кто знает, вдруг вам удастся проскользнуть незамеченным?

— Но он может выстрелить в вас.

— Согласитесь, у нас пятьдесят шансов из ста, что мой план удастся,— засмеялся Шанс,— недаром меня называют «счастливчиком»! К тому же, когда он будет целиться в меня, вы сможете выстрелить ему в руку.

— Хорошо,— согласился Полхэм, вытирая рукавом пот со лба, — только быстрее, а то как бы не было поздно.

Капитан крадучись двинулся вдоль стены. Бев сейчас стоял к нему спиной, продолжая выкрикивать всяческие обвинения, угрозы, перемешанные с жалобами на свое полное одиночество. Шанс понимал: это был своеобразный смертный приговор Люси. Старик безумно волновался, револьвер ходил ходуном в его дрожащей руке.

Шанс находился примерно в таком же состоянии, но он с самым безразличным и одновременно занятым видом двинулся наискосок по сцене, руки у него были засунуты в карманы, он ухитрился даже что-то насвистывать. Так он добрался до середины сцены и оттуда посмотрел на переход.

— Эй, наверху, что вы там делаете?

Старик Бев молниеносно повернулся и взглянул вниз, на Шанса. На какое-то мгновение Шансу показалось, что сейчас последует выстрел. Но все получилось иначе: Бев подскочил к Люси, а потом уж прицелился в него:

— Вот вам сенсационный материал для ваших проклятых газет,— закричал он в исступлении.— В наше время не приходится ожидать справедливого суда, каждый человек может рассчитывать только на самого себя.

Но я хочу, чтобы она почувствовала на своей шкуре, что такое безнадежный страх, когда неоткуда ждать спасения.

— Бев, послушайте меня, она не виновата в смерти Рекса! — страшным голосом закричал Шанс.

Лицо Люси превратилось в застывшую маску. Наверное, она заметила на сцене Полхэма и поняла, что предпринимаются энергичные меры для ее спасения.

— Возможно, она его действительно не убивала,— согласился Бев,— но ведь погиб-то он, в конечном счете, по ее вине! Да, да, удар могла нанести и не ее рука, однако мой мальчик погиб из-за этой размалеванной куклы... Убирайтесь, пока не поздно, сейчас туг будет жарко!

— В таком случае я поднимусь к вам и покурю там,— заявил Шанс, для правдоподобия доставая из кармана портсигар.

— Не вздумайте приближаться, мой друг,— завопил Бев,-- иначе я буду вынужден всадить пулю в вашу бедную голову, а мне вовсе не хочется этого делать. О себе я не думаю! Когда я покончу с этим делом, по мне хоть трава не расти! А теперь исчезайте, если только не хотите присутствовать при казни убийцы. Для нее вы ничего не можете сделать, как и ваш приятель, который стоит позади вас. Она убила замечательного парня, героя, которым должна была бы гордиться Америка! При чем тут алиби? Есть старое справедливое правило: око за око, зуб за зуб!

Шанс обливался холодным потом.

Вдруг в конце прохода медленно открылась дверь, и в ее темном прямоугольнике появилась как всегда подтянутая, застегнутая на все пуговицы фигура советника. На голове — шляпа, в руке обязательный зонтик.

Видимо, он не понимал, что здесь творится, но его неведение могло стоить жизни Люси.

— Пусть ваша честь не двигается с места! — заорал Бев.— Вы отец этой девки! Вот и познакомились... Я тоже был отцом моему Рексу. Прекрасно! Вы можете присутствовать при акте возмездия, потому что вы тоже виноваты в случившемся. Это вы воспитали такое чудовище, сделав из обыкновенной женщины эгоистку, которая не любит никого на свете, кроме самой себя.

Вдруг голос Бева осекся, он заговорил робко, нерешительно:

— Уходите... Бога ради, уходите!

Шанс заметил, как в тени перехода за советником появилась миниатюрная, изящная фигурка Шерри Шанс.

Бев закричал в полном отчаянии:

— Шерри, уходите же!

А Шерри, улыбаясь, шла прямо на Бева и весело говорила:

— Вот это мне нравится! Не прошло и двух часов, как вы сделали мне предложение, говорили всякие приятные вещи, я вообразила, что вы и правда без меня жить не можете. Но проходит какой-то час, и вы исчезаете неизвестно куда! Ну-ка, отдайте мне это нелепое оружие, и поедем домой.

— Назад, Шерри, назад! — с отчаянием закричал Бев.

Но Шерри уже обошла советника и приблизилась к Беву.

Шанс затаил дыхание. Он не знал, что может прийти в голову спятившему старику.

— Ну что вы, Бев, если бы я не вмешивалась в ваши дела, это показало бы, что они меня совершенно не интересуют. И, значит, вы ошиблись, делая мне предложение.

— Шерри, Шерри!..— молил Бев.

Но если дело обстоит так, то есть я вас недостойна, я не смогу утешиться до конца своих дней... Уходите скорей! — скомандовала она Люси тихим голосом и тут же спокойно заговорила очень громко: — Мне необходимо поговорить с Бевом, уходите все отсюда!

Она протянула к нему руку и спокойно забрала оружие. Быстро, как стрела, Люси скрылась за дверью. Не выдержав потрясения, Бев Уотсон рухнул к ногам Шерри.

В театр со всех сторон вбегали люди.

Шерри стояла на коленях возле Бева и поддерживала его, чтобы он не свалился с перехода. Только сейчас она посмотрела вниз и крикнула Шансу:

— Поднимайся скорее, дорогой, наверх, у меня силы на исходе...

В ее голосе слышались и смех, и слезы.

Глава VI

Некоторое время театр «Темпест» походил на настоящий сумасшедший дом, в котором царили невероятный шум и суматоха. Здесь метались не только все члены семьи Тауэрсов, но и полиция, работники «скорой помощи», приехавшие за раненым Вудом Мейером, санитары, которые прибыли за Беверли Уотсоном.

Сам Бев стал тихим и покорным и как ребенок соглашался на все, поскольку в лечебницу его поехала проводить Шерри.

Когда волнение немного улеглось, Тауэрсы, Джералд и капитан Полхэм собрались в гостиной Шанса, чтобы обсудить случившееся. Советник сидел, прикрыв глаза дрожащей рукой. Джеф был страшно бледен, но продолжал требовать ответа на все свои вопросы.

Люси успела уже несколько раз повторить все те же подробности. Она находилась на грани нервного припадка.

— Я сразу поняла, что он сошел с ума и задумал меня убить... Сначала он повез меня на набережную, где убили Рекса. Но там оказалось многолюдно. Тогда он решил ехать в театр. Он был совершенно невменяемым. Не он ли сам убил и бабушку, и Рекса?

— Нет! — мрачно отрезал Шанс.

— Я была уже готова к смерти, но когда увидела вас, Шанс, на сцене, а сзади капитана Полхэма, у меня появилась надежда на спасение,— продолжала неестественным, высоким голосом Люси.— Но потом я заметила у вас в руках не пистолет, а сигарету и решила, что все окончательно посходили с ума...

— Люси!

Шанс обратился к ней непривычно грозным голосом, к которому артистка не привыкла.

— Немедленно расскажите все капитану!

— Друг мой, надо ли снова к этому возвращаться? — начала она, нервно дрожа.— Я уже больше не могу... Клянусь, больше ничего не было. Мне не о чем рассказывать...

— Вы рассказали всю правду?

— Да, да!

— И вы не выплачивали Рексу постоянно значительные суммы денег?

— Нет, никогда! Клянусь вам!

— Простите меня,— Шанс повернулся к Полхэму,— что я вмешиваюсь в ваши обязанности, но я в полном смысле слова валюсь с ног от усталости, а с таким грузом на душе я просто не смог бы ни на секунду закрыть глаза.

— Продолжайте, я вас внимательно слушаю,— сразу насторожился Полхэм.

— Разговаривая снизу, со сцены, с этим несчастным Бевом, я внезапно все понял. Временное помешательство Бева, разумеется, не имеет никакого отношения к обоим содеянным преступлениям. И мне открыл глаза на все случившееся случайный жест совсем другого человека...

Шанс подошел к советнику и взял у него из рук зонтик, аккуратно спрятанный в чехол.

— Вам не кажется, что острый конец этого зонтика похож на тот предмет, которым пронзили глаз Рексу и даже проникли ему в мозг? Мы с капитаном видели, как вы собирались пустить его в ход против Бева. Я тогда обратил внимание на то, что вы держали зонтик, как кинжал или нож...

Полхэм взял в руки зонтик и стал внимательно его разглядывать.

Советник потрясенно молчал.

— Кто вам сказал о двери, ведущей на проход? — настойчиво спросил Шанс.— Ведь вы, мистер советник, никогда не бывали ни за кулисами, ни у меня дома! Откуда же вам все это известно?

Советник открыл было рот, но сразу же его закрыл.

Шанс уверенно продолжал:

— Не вы ли регулярно приходили после закрытия театра, чтобы расплачиваться с Хемингуэем?

— Шанс! — закричала Люси.— О чем вы говорите?

Но Шанс жестом приказал ей молчать.

— Нам известно, что за последние три года кто-то передал Рексу Хандлею самое меньшее семьдесят две тысячи долларов. Если ему платила не Люси, тогда кто же? Я только что собственными глазами видел, как советник целился зонтиком в голову Бева Уотсона, защищая Люси... Убежден, именно так он убил Хемингуэя. Прекрасно помню его слова о том, что он заботится только о добром имени своих дочерей. Это совсем не отцовская любовь, а непомерная гордыня, чванство. Скандал в семье мог бы неблагоприятно отразиться на его положении члена правления университета, советника, крупного финансиста. Ради сохранения престижа этот спесивый чиновник способен убить даже родную мать!

Произнося последнюю фразу, Шанс умолк в растерянности, осознав, что она прозвучала отнюдь не иносказательно.

Старый советник напрягся, как струна. В глазах появилось отсутствующее выражение. По-видимому, у него наступил нервный кризис. Во всяком случае, он по-своему воспринял слова Шанса, потому что внезапно заговорил еще более пронзительным, чем всегда, голосом.

— Она всегда обращалась со мной как с несмышленым ребенком, никогда не верила мне и не прислушивалась к моему мнению. Ради Джеффри, ради его счастья она готова была принести нас всех в жертву. Чтобы избавить мальчика от огорчений и переживаний, я должен был мириться с подлым шантажистом и ежегодно бросать на ветер такие безумные деньги! И этому не было конца. Хемингуэй грозил огласить некоторые подробности о своей жизни с Люси и правду о Джеффри...

— Какую правду? — быстро спросил Джеф.

Советник, видимо, опомнился, потому что робко взглянул на Люси и заговорил гораздо спокойнее:

— А я был бы тоже преступником, хотя не имел никакого отношения к той истории!

— К какой истории? — теперь уже спросил капитан Полхэм.

— Ну... я ведь знал все три года, что Рекс Хандлей жив и здоров. Он явился ко мне в контору и пригрозил придать гласности кое-какие некрасивые факты о Люси, если только я не куплю его молчание. Вот я... и платил. Что мне оставалось делать? Думаю, только мы с Люси понимаем друг друга, хотя она-то мне сама ничего не рассказывала... Излишне добавлять, что я не намерен... Короче, Рекс Хандлей меня шантажировал. Я платил ему не наличными, а чеками на имя некоего Джона Смита. В банке на это имя был открыл счет. За год я должен был делать шесть взносов по четыре тысячи долларов каждый, то есть раз в два месяца. Вы понимаете, что это меня разорило бы? Я больше был не в состоянии с этим мириться и предложил Хемингуэю от него откупиться, дав ему единовременно какую-либо крупную сумму. Но он только рассмеялся мне в лицо и имел наглость заявить, что мои деньги идут на правое дело, а если я перестану платить, то тогда вмешается сам Джон Смит и мне не поздоровится...

В прошлое воскресенье вечером меня вызвала мать. Она заявила, что Люси зашла слишком далеко, придумав нелепую историю о наследственном психозе в роду Ханд-леев, и рассказала мне кое-что о Рексе Хандлее, то, что она узнала от самой Люси. Разумеется, далеко не все. Она не знала ни о его вымогательстве, ни о том, что он работал в тайной политической организации, жил в нищете только ради того, чтобы иметь возможность служить делу, которое считал правым и которому отдал жизнь. Он не посмел открыться даже собственному сыну и старику дяде, воспитавшему его, боясь повредить этой организации. Несколько раз он говорил мне, что только это его безумно мучает. Он был человеком одержимым и считал себя обязанным своей жизнью искупить какую-то ошибку, совершенную двадцать лет назад... Мать, конечно, всего не знала и выделила специально сто тысяч долларов для Рекса, надеясь, что сумеет заставить его уехать подальше, пригрозив, что, в противном случае, сообщит полиции, кто он такой в действительности.

Она также считала, что пора рассказать Джеффри всю правду о взаимоотношениях его родителей, потому что он уже достаточно взрослый, чтобы судить и прощать!

Ей было хорошо так рассуждать, она-то не знала всего, что было известно мне! И потом, она не желала считаться с опасностью, которой подвергает меня...

Так или иначе, она поручила мне договориться с Хан-длеем об его отъезде. Я ей это пообещал, лишь бы она успокоилась, но она заподозрила, что я ничего не сделаю... Она всегда все угадывала... Когда через некоторое время я снова зашел в ее комнату, то узнал, что она уехала к мистеру Темпесту. Ее старая горничная Марта страшно волновалась: ведь мать никуда не выходила из дома более десяти лет!

Я помчался вслед за ней. Позвонил. Мне открыл Хемингуэй и сказал, что мистера Темпеста нет дома, моя же мать поднялась к нему в квартиру и ждет его возвращения, предупредив, что расскажет ему решительно все. Хемингуэй посоветовал мне уговорить ее молчать и показал на лифт. Я очень долго стучал и звонил в дверь, зная, что хотя мать и была совершенно глухой, но она как-то умела распознавать звуки. Действительно, она мне наконец открыла.

Советник облизал пересохшие губы.

— «Не стоит меня убеждать, Дарвин»,— сразу же заявила она. Я умолял, спорил, доказывал, но безрезультатно. Исчерпав все разумные доводы, устав от этого утомительного разговора, я ее ударил по голове... Клянусь, это получилось нечаянно, я просто вышел из себя. Мама была очень старая, слабая... Она сразу же свалилась к моим ногам...

Положив голову на плечо Джералда, громко всхлипывала Анна. Все остальные окаменели, только один советник стал самим собой и говорил обычным скрипучим голосом с должными паузами, как будто начитывал речь на диктофон.

— После этого я окончательно потерял голову. Первым моим естественным желанием было спрятать ее тело, а самому скрыться. Я обежал все помещение и ненароком толкнул какую-то дверь, выходящую на узкий металлический балкончик над сценой. Я увидел в этом возможность своего спасения: вытащил тело на переход и сбросил его вниз. Представляете себе мой ужас, когда я услышал внизу дикий женский вопль? Я даже подумал, что мать еще жива и что кричала она...

В тот момент, когда я закрывал дверь квартиры, я оглянулся назад и увидел, что на меня со сцены смотрит Хемингуэй. Он не сделал попытки задержать меня, а только удостоверился, что я вышел из театра через запасной выход, которым я пользовался, когда приносил ему очередной чек.

Вы понимаете, после этого я оказался полностью в его власти, теперь он мог сколько угодно меня «доить», опустошать мои карманы, пока не пустит меня окончательно по миру! — с ненавистью закричал советник.

Снова взяв себя в руки, он продолжал:

— С этой минуты я утратил всякую надежду избавиться от Хемингуэя. Более того, теперь он мог смело начать действовать против Люси, которой не мог простить ее прошлого проступка, я же не мог ее даже защитить, находясь в его власти.

Вот тогда и появились анонимные письма, с помощью которых я рассчитывал привлечь внимание к Хемингуэю, потому что у Люси было твердое алиби.

Когда сегодня утром я вышел от вас, мистер Темпест, Хемингуэй дожидался у подъезда. Он хотел со мной поговорить, но без помех, как он выразился. Мы с ним дошли пешком до набережной, которая в это время пустынна.

На этот раз Рекс предложил мне выплатить ему сразу миллион долларов, поскольку после смерти матери я должен был получить порядочное наследство. Он обещал навсегда оставить меня в покое.

Но я-то понимал, что попал в капкан, что ни о каком покое мне нечего думать. Рекс никогда бы меня не отпустил, вечно вытягивал бы из меня все большие и большие суммы, ибо аппетит, как известно, приходит во время еды... Меня охватила ярость. Мы были одни на набережной, Хандлей смеялся. Я его ударил, не целясь, зонтом в лицо, случайно проткнул ему глаз, и он упал, как подкошенный, в воду...

Все молчали.

Советник смотрел вперед невидящими, пустыми глазами.

Шанс отвернулся. Насилие порождает насилие, одно преступление влечет за собой другое. Конечно, они теперь никогда не узнают, что явилось первой причиной данной цепи злодеяний. Сейчас даже ему было ясно, что советник и Люси что-то скрывают из своего прошлого, ибо история о шантаже Рекса прозвучала совсем неубедительно...

Больше всех потрясен был Джеффри, который, собственно говоря, потерял сразу всю родню.

Впрочем, не один Джеф переживал крушение кумира. Шанс тоже утратил свою веру в Люси. Ему хотелось выйти на свежий воздух, побыть одному, подальше от этой бездушной красавицы, которая, не колеблясь, принесла в жертву своему самолюбию счастье и даже жизнь близких ей людей.