Из-за длинных ветвей эвкалиптов сквозь туман выглядывал наполовину скрывшийся за тучами месяц. Где-то, в самом конце Лаверн-террас, надрывался радиоприемник. Долговязый подъехал к дому Гейгера, остановился у живой изгороди, заглушил мотор и замер, сложив на руле руки и уставившись в одну точку. Дом Гейгера был погружен во мрак.

— Дома кто-нибудь есть, сынок? — спросил я.

— Тебе лучше знать.

— Это еще почему?

— Пошел ты…

— А ведь потом будешь удивляться, почему у тебя вставная челюсть, — вздохнул я.

Он ухмыльнулся, обнажив зубы, пока что свои собственные, после чего распахнул дверцу и выпрыгнул из машины. Я — за ним. Стиснув руки в кулаки, он подбоченился и стал молча смотреть на темный коттедж за оградой.

— Ладно, постояли и хватит, — сказал я. — Пошли в дом. У тебя ведь есть ключ?

— Кто тебе сказал?

— Не морочь мне голову, сынок. Твой красавчик дал тебе ключи от дома. И выделил маленькую чистенькую комнатку. Когда у него бывали дамы, он тебя выставлял, а комнату запирал. Цезарь, одно слово: с женщинами — мужчина, а с мужчинами — женщина. Думаешь, я не в состоянии раскусить таких, как вы с ним?

Хотя я по-прежнему держал пистолет, он кинулся на меня с кулаками. Удар пришелся мне прямо в челюсть. Я успел сделать шаг назад, чтобы не упасть, но удар почувствовал. Долговязый вложил в него всю свою силу — по счастью, небольшую: гомосексуалисты, даже атлетического сложения, мягкотелы.

— Может, пригодится? — сказал я, бросив пистолет долговязому под ноги. Проявив завидную реакцию, он мгновенно наклонился за ним и тут же получил удар кулаком в ухо, отчего отлетел в сторону, безуспешно пытаясь дотянуться до пистолета рукой. Я подобрал пистолет и бросил его обратно на сиденье. А долговязый, стоя на четвереньках, пялился на меня выпученными глазами, кашлял и мотал головой.

— Ты же не хочешь драться, — сказал я ему. — Тебе фигуру надо беречь.

Но драться он хотел и, точно снаряд из катапульты, рванулся вперед, пытаясь ухватить меня за ногу. Я сделал шаг назад, дотянулся до его шеи и начал его душить. Он засеменил ногами и отступил, пытаясь ударить меня в пах. Я развернул его, сцепил пальцы левой руки с запястьем правой и приподнял его на бедро. Со стороны, думаю, мы отлично смотрелись: какое-то диковинное двуглавое чудовище, которое застыло на ночной, залитой лунным светом улице, роет четырьмя ногами землю и хрипло дышит.

Я еще сильнее сдавил ему горло правой рукой, отчего он лихорадочно засучил ногами и перестал дышать. Его голова попала в железное кольцо. Левая нога поехала в сторону, правая подогнулась в колене. Еще через полминуты он всем своим громадным весом повис у меня на руке, и только тогда я его отпустил. Долговязый рухнул к моим ногам без малейших признаков жизни, а я вернулся к машине, достал из перчаточного отделения наручники, завел ему за спину руки и защелкнул наручники на запястьях, после чего, схватив долговязого под мышки, с трудом оттащил его за изгородь, подальше от улицы. А потом сел в машину, отъехал футов на сто вперед, вышел и пешком вернулся обратно к дому.

Долговязый по-прежнему был без сознания. Я отпер входную дверь, втащил его в дом, а дверь захлопнул. Только теперь он начал дышать. Я включил торшер. Долговязый широко раскрыл глаза и тупо уставился на меня.

Внимательно следя, чтобы он не ударил меня ногой, я наклонился к нему и сказал:

— Лежи тихо, а не то опять больно будет. Или даже больнее. Лежи тихо и старайся не дышать. Задержи дыхание, а потом, когда станет невмоготу, представь себе, что ты весь почернел, что у тебя вываливаются глаза из орбит, но что сейчас ты начнешь дышать и все будет хорошо. Представь, что тебя привели в маленькую, чистенькую газовую камеру в Сан-Квентине, привязали к стулу, и если ты не выдержишь и вдохнешь полной грудью, то тебе в легкие попадет не свежий воздух, а выхлопные газы. Да, нечего сказать, гуманную казнь придумали в нашем штате!

— Пошел ты… — выговорил он с тихим прерывистым вздохом.

— Ты сам во всем признаешься, дружок, будь спокоен. И ты скажешь именно то, что мы захотим, только это и ничего больше, учти.

— Пошел ты…

— Повторишь еще раз, и я уложу тебя поудобнее.

Он скорчил гримасу и остался лежать на полу с заведенными назад руками, прижимаясь щекой к ковру и злобно косясь на меня горящим звериным глазом, а я вышел в прихожую. Заглянув в спальню Гейгера, где все вроде бы оставалось без изменений, я дернул за ручку комнаты напротив. На этот раз она оказалась не заперта. В полумраке мерцал слабый, призрачный свет, пахло сандаловым деревом. На секретере, на маленьком медном подносе, стояли рядом два конусообразных сосуда с ладаном, а по обеим сторонам от кровати, на стульях с прямыми спинками, — две длинные черные свечи в высоких подсвечниках. Свечи горели.

На кровати лежал Гейгер. Поверх залитой кровью домашней куртки были крест-накрест положены китайские вышивки, те самые, что раньше висели на стене в гостиной. Из-под них торчали застывшие ноги в черных пижамных брюках. На ногах были домашние туфли на толстой войлочной подошве. Скрещенные в запястьях руки лежали на плечах, ладонями вниз, пальцы аккуратно расправлены в суставах и сжаты. Рот закрыт, а вздернутые чаплинские усики казались наклеенными. Широкий заострившийся белый кос. Глаза полузакрыты. Отблеск свечи упал ему на лицо, и мне показалось, что покойник подмигнул мне своим искусственным глазом.

Я не дотронулся до трупа. И даже не подошел близко к кровати. Холодный, должно быть, как лед. Холодный и деревянный.

Черные свечи оплывали на сквозняке, поднявшемся от открытой двери. На стулья стекали капли черного воска. Воздух в комнате был тяжелый и какой-то необычный. Я вышел, опять закрыл за собой дверь и вернулся в гостиную. Долговязый лежал в том же положении. Я прислушался: не слышно ли полицейской сирены? Все зависело от того, когда Агнес заговорит и что она скажет. Если она сообщила им про Гейгера, полицию надо ждать в любую минуту. Но возможно, блондинка еще несколько часов будет молчать; не исключено также, что она сбежала.

Я взглянул на долговязого:

— Сесть не хочешь, сынок?

Долговязый закрыл глаза и притворился спящим. Я подошел к письменному столу, придвинул к себе темно-красный телефонный аппарат и позвонил в прокуратуру Берни Олсу. Мне ответили, что он ушел домой в шесть вечера. Я набрал его домашний номер и услышал в трубке его голос.

— Говорит Марло. Скажи, твои ребята сегодня утром нашли у Оуэна Тейлора револьвер?

Олс прокашлялся и, сделав вид, что мой вопрос ничуть его не удивил, ответил:

— Завтра сам прочтешь в полицейской хронике.

— Если нашли, в нем должны быть три пустых патрона.

— Ты-то откуда знаешь? — тихим голосом спросил Олс.

— Приезжай по адресу Лаверн-террас, 7244, и я покажу тебе, в кого эти пули угодили.

— Так прямо и покажешь?

— Так прямо и покажу.

— Тогда смотри в окно — я скоро приеду. По-моему, на этот раз ты немного переиграл.

— Не без того, — сказал я.