На невидимой тропинке послышались легкие шаги. Явно женские. Стоявший передо мной мужчина пошевелился. Туман был такой густой, что казалось, мужчина на него опирается. Женщины я сначала не видел вообще, а потом разглядел лишь неясные очертания ее высокой фигуры. Что-то в высокомерной посадке головы показалось мне знакомым. Мужчина сделал шаг ей навстречу. Их фигуры, казавшиеся призрачными в тумане, соединились. Несколько секунд стояла мертвая тишина. Затем раздался мужской голос:

— У меня в руке пистолет, детка. Тихо. Туман заглушает звук. Давай сумку.

Женщина застыла на месте. Я выглянул из-за деревьев, и первое, что бросилось мне в глаза, было белое облачко тумана, повисшее над шляпой мужчины. Женщина стояла совершенно неподвижно. До меня донеслось ее хриплое, прерывистое дыхание — как будто кто-то водил напильником по мягкому дереву.

— Только пикни, — пригрозил мужчина, — я тебе мозги вышибу.

Она не издала ни звука. И не сдвинулась с места.

— Не бойся, у меня твои бабки не залежатся. — Послышался сухой смешок.

Затем щелкнул замок, и я услышал, как мужчина роется в сумочке. Он повернулся и направился к дереву, за которым стоял я. Находясь от меня буквально в двух шагах, он снова засмеялся. Знакомый смех. Я достал из кармана трубку и выставил ее длинным концом вперед, на манер пистолета. А потом прошептал:

— Привет, Ленни.

Мужчина остановился как вкопанный и поднял руку.

— Не вздумай, Ленни, — сказал я. — Сколько раз тебе повторять. Ты попался.

Все замерли — и женщина на тропинке, и Ленни, и я.

— Положи сумку на землю, дружок, — приказал я. — И не дергайся.

Он нагнулся, а я вышел из-за дерева и подошел к нему вплотную. Поставив сумку на землю, он выпрямился. Дышит тяжело, в руках пусто.

— То-то же, — похвалил я, вытаскивая у него из кармана пальто пистолет. — Последнее время все почему-то отдают мне свое оружие. Теперь у меня пистолетов столько, что еле ноги таскаю — такая тяжесть. А теперь проваливай.

Хрипло дыша, мы таращились друг на друга, словно два кота, не поделивших добычу. Я сделал шаг назад:

— Ступай, Ленни. И не обижайся. Будем считать, что ничего не было. Договорились?

— Договорились, — буркнул он и растаял в тумане. Шаги удалились, и вновь наступила тишина. Я поднял сумочку, пошарил в ней рукой и двинулся к тропинке. Женщина по-прежнему стояла неподвижно. Серая шубка, на воротнике рука без перчатки, слабо сверкающее в темноте кольцо. Темные волосы с пробором посередине сливаются с ночным мраком. Глаза — тоже.

— Браво, Марло. Вы теперь мой телохранитель? — Голос хриплый, неестественный.

— Похоже на то. Вот ваша сумочка.

Она взяла ее и сунула под мышку.

— Вы на машине? — спросил я.

Она рассмеялась:

— Я здесь с мужчиной. А вы что тут делаете?

— Навестил Эдди Марса. Он хотел со мной поговорить.

— А я и не знала, что вы знакомы. Что он от вас хотел?

— Могу сказать, если вам так интересно. Он, видите ли, думал, что я ищу одного человека, который, по слухам, сбежал с его женой.

— И вы действительно его ищете?

— Нет.

— Зачем же тогда приехали?

— Чтобы выяснить, почему он решил, что я ищу человека, который, по слухам, убежал с его женой.

— И что же вы выяснили?

— Ничего.

— Вы — как радио: говорите много, а толку мало. Впрочем, меня все это не касается — даже если человек этот мой муж. А я-то думала, вас эта история не интересует.

— Поневоле заинтересуешься, если кругом только об этом и говорят.

Она раздраженно застонала. Похоже, что грабителя в маске она уже успела забыть.

— Проводите меня в гараж, — сказала она. — Надо посмотреть, как там мой кавалер поживает.

Мы пошли по тропинке, завернули за угол здания, увидели впереди свет, еще раз повернули и попали на ярко освещенный двумя прожекторами, вымощенный кирпичом конюшенный двор со стоком посередине. Двор был заставлен переливавшимися на свету машинами. В углу на табурете сидел сторож в коричневом халате, который тут же вскочил и подошел к нам.

— Мой кавалер еще в себя не пришел? — небрежно спросила его Вивьен.

— Боюсь, что нет, мисс. Я укрыл его и поднял окна. Ничего, проспится.

Мы подошли к огромному «кадиллаку», и сторож открыл заднюю дверцу. На широком сиденье, укрытый до подбородка пледом, громко храпел здоровенный блондин, от которого разило виски.

— Познакомьтесь, мой друг Ларри Кобб, — сказала Вивьен. — Ларри, это мистер Марло. Марло, это мистер Кобб.

Я хмыкнул.

— Мистер Кобб вызвался меня сопровождать, — продолжала она. — Мистер Кобб — мой кавалер. Трогательнейший, доложу я вам, господин. Такой внимательный, такой обходительный. Обидно, что вы не видели его трезвым. Впрочем, и я тоже. Его еще никто трезвым не видел. А жаль. Если бы кто-то хотя бы один раз, хотя бы одну минутку видел Ларри Кобба трезвым, он сохранил бы это яркое и, увы, мимолетное впечатление на всю оставшуюся жизнь.

— Угу, — буркнул я.

— Я даже, знаете ли, собиралась за него замуж, — сказала Вивьен высоким, срывающимся голосом, как будто шок от нападения только сейчас дал себя знать. — Да, когда на душе тоскливо, и не такое в голову прийти может. Что ж, у всех у нас бывают заскоки. И потом, он же купается в деньгах. Деньги, яхта, дом в Лонг-Айленде, дом в Ньюпорте, дом на Бермудах, дома по всему свету. А в кармане — бутылка шотландского виски. Уж с ней-то мистер Кобб никогда не расстается.

— Угу, — повторил я. — Есть кому отвезти его домой?

— Не говорите «угу», это пошло. — Вивьен взглянула на меня, подняв брови. Сторож в халате старательно жевал нижнюю губу. — И он еще спрашивает, кто может отвезти его домой?! Да у него целый полк шоферов! Каждое утро, чуть свет, они наверняка маршируют перед гаражом. Пуговицы сверкают, мундиры вычищены, белые перчатки — безукоризненны. Чем не Уэст-Пойнт!

— Так где же тогда, черт побери, его шофер? — не выдержал я.

— Мистер Кобб сегодня вечером сам сел за руль, — пояснил извиняющимся тоном сторож в коричневом халате. — Если угодно, я позвоню и вызову шофера.

Вивьен повернулась к сторожу и улыбнулась ему такой обворожительной улыбкой, будто он только что преподнес ей диадему с бриллиантами:

— В самом деле? Это было бы очень мило с вашей стороны. Не могу же я допустить, чтобы мистер Кобб скончался вот так, с открытым ртом. А то еще, не дай бог, подумают, что он умер от жажды.

— Принюхаются — не подумают, — резонно возразил коричневый халат.

Вивьен открыла сумочку, вытащила оттуда несколько измятых банкнот и протянула их сторожу:

— Надеюсь, вы о нем позаботитесь?

— Господи! — воскликнул сторож, не веря своим глазам. — Все сделаю в лучшем виде, не беспокойтесь, мисс.

— Меня зовут Риган, миссис Риган, — ласково сказала она. — Может быть, еще увидимся. Вы здесь давно работаете?

— Н… нет, мэм, — промямлил сторож, неловко перебирая пальцами пачку денег.

— Вам здесь понравится, вот увидите, — заверила сторожа Вивьен и, взяв меня под руку, объявила:

— Марло, я еду в вашей машине.

— Но я оставил ее на улице.

— Это не имеет значения. Пройдемся. Что может быть лучше прогулки в предрассветном тумане? Такие интересные люди попадаются на пути!

— О боже! — вырвалось у меня.

Она повисла на моей руке и начала дрожать. Всю дорогу через рощу она крепко держалась за меня, дрожа всем телом, и, только сев в машину, немного успокоилась. Объехав «Кипарис» сзади по тенистой кривой улочке, я попал на бульвар Де-Казенс, главную улицу Лас-Олиндаса. Промчавшись под старомодными потрескивающими дуговыми фонарями, мы через некоторое время въехали в город. Мелькали здания с темными окнами, мертвые магазины, бензоколонка с зажженной над звонком дежурной лампочкой и, наконец, аптека. Еще открыта.

— Вам надо выпить, — сказал я.

Она молча сидела, забившись в угол. Лицо бледное, перекошенное. Я развернулся и притормозил у входа в аптеку.

— Чашка черного кофе и капля виски вам не повредит, — сказал я.

— С удовольствием напилась бы сейчас до потери сознания, — откликнулась она.

Я вышел, открыл ей дверцу, и она вылезла из машины, скользнув волосами по моей щеке. Мы вошли в аптеку, я купил в винном отделе пинту виски, принес бутылку в бар и поставил ее перед Вивьен на треснувшую мраморную стойку.

— Два кофе, — сказал я аптекарю. — Черного, крепкого и по возможности не прошлогоднего.

— У нас распивать спиртное не разрешается, — отрезал аптекарь в застиранном голубом халате, с жидкими волосами на макушке и честными подслеповатыми глазами.

Вивьен Риган, порывшись в сумочке, достала пачку сигарет, ловко, по-мужски вытряхнула из пачки две штуки и протянула их мне.

— Распивать здесь спиртное запрещается, — повторил аптекарь.

Не обращая на его слова никакого внимания, я раскурил обе сигареты. Аптекарь подставил чашки под тусклый никелированный кофейный автомат, разлил кофе и подал его нам. Потом покосился на бутылку виски, что-то пробормотал себе под нос и, вздохнув, сказал:

— Ладно, разливайте, а я послежу за улицей.

Он вышел из-за стойки, подошел к окну и, став к нам спиной, навострил уши.

— У меня от страха зуб на зуб не попадает, — сказал я, отворачивая пробку и наливая виски в кофе. — Полиция ведь здесь свирепствует. Во времена сухого закона заведение Эдди Марса было ночным клубом и каждый вечер он ставил у входа двух молодчиков в форме, чтобы посетители не проносили выпивку, а заказывали ее в баре.

Тут аптекарь неожиданно повернулся к нам лицом, зашел за стойку и молча скрылся за стеклянной дверью провизорской.

Мы сидели на высоких табуретах и маленькими глотками пили обжигающую смесь кофе с виски. Я взглянул на Вивьен в зеркало, висевшее на кофейном автомате. Лицо напряженное, бледное, красивое. Взгляд безумный, ярко-красные губы презрительно сжаты.

— У вас злые глаза, — сказал я. — Чем вы не угодили Эдди Марсу?

Она посмотрела на меня — тоже в зеркало:

— Раздела его в рулетку. Он ведь проиграл кучу денег, в том числе и те пять тысяч, что сам же одолжил мне вчера вечером.

— Да, это могло вывести его из себя. Думаете, поэтому он натравил на вас этого головореза?

— Какого еще головореза?

— Ну, того в маске, с пистолетом.

— Вы, получается, тоже головорез?

— Конечно. — Я засмеялся. — Но обычно «головорезом» называют врага, а не друга.

— Иногда мне кажется, что враги — все.

— Мы отвлеклись. Так что же имеет против вас Эдди Марс?

— Вы, вероятно, хотите спросить, имеет ли он надо мной власть?

— Именно.

На ее губах заиграла презрительная улыбочка.

— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марло.

Я сделал паузу и спросил:

— Как генерал? На этот раз я серьезно спрашиваю.

— Неважно. Сегодня он весь день пролежал в постели. Может, хватит меня допрашивать?

— Вы же меня тоже допрашивали. Что генералу известно?

— Возможно, все.

— От Норриса?

— Нет, к нему приезжал Уайлд, окружной прокурор. Надеюсь, вы сожгли фотографии?

— Естественно. Вы, я вижу, иногда за сестренку все-таки беспокоитесь.

— Только за нее я и беспокоюсь. И еще — за отца. Чтобы он чего не узнал.

— Думаю, что особых иллюзий он уже не питает, — сказал я. — Но чувство собственного достоинства у него сохранилось.

— Мы — его кровь. В том-то и беда, — проговорила она и пристально, тяжелым взглядом, как бы издали посмотрела на меня в зеркало. — И я не хочу, чтобы он умер, возненавидев своих собственных детей, свою кровь. В нашем роду всегда хватало безумцев. Безумцев, но не развратников.

— А сейчас?

— Вы-то наверняка считаете нас аморальной семейкой.

— Вас — нет. Вы лишь строите из себя светскую львицу.

Она потупилась. Я пригубил кофе и снова закурил две сигареты, одну — себе, другую — ей.

— А вы, оказывается, в людей стреляете, — тихо проговорила она. — Вы убийца?

— Я? С чего вы взяли?

— В газете прочла. Впрочем, я газетам не особенно доверяю.

— Значит, вы решили, что на моей совести убийство Гейгера? Или Броди? Или обоих?

Она промолчала.

— Мне их убивать было незачем, — продолжал я. — Хотя я вполне мог бы их пристрелить, и это убийство сошло бы мне с рук. Ведь и тот и другой, дай им только волю, не колеблясь отправили бы меня на тот свет.

— Значит, в душе вы убийца, как, впрочем, и все легавые.

— О господи!

— Один из тех абсолютно хладнокровных, безжалостных молодчиков, которые испытывают не больше чувств к своей жертве, чем забивающий скотину мясник. Я это сразу поняла. Как только вас увидела.

— Вокруг вас ошивается достаточно темных личностей. Неужели я похож на них?

— Вы хуже. Они — дети по сравнению с вами.

— Спасибо на добром слове. Но и вы тоже не подарок.

— Давайте уедем из этого мерзкого городка.

Я расплатился, сунул недопитую бутылку виски в карман, и мы уехали. Выходя, я поймал на себе неодобрительный взгляд аптекаря.

Выехав из Лас-Олиндаса, мы поехали вдоль моря через маленькие, утопающие в зелени городки. У самой воды на песке стояли крошечные, похожие на хижины домики, а дома побольше прятались в дюнах. Изредка попадались одно-два освещенных окна, большинство же зданий было погружено во мрак. В густом, подымающемся над морем тумане пахло водорослями. Шины мерно шуршали по влажному бетону. Было сыро и пусто.

Первый раз она заговорила, когда мы въезжали в Дель-Рей. Голос ее звучал глухо, как будто пробиваясь через какую-то преграду.

— Возле курортного клуба сверните к берегу. Хочется посмотреть на воду. Следующая улица налево.

На перекрестке мигал желтый свет. Я повернул налево и поехал вниз, к морю. Слева тянулся высокий обрыв, справа — железнодорожное полотно, за насыпью внизу мерцали огоньки, а еще дальше, над городом, в дымке тумана сверкали огни причала. У моря, однако, туман уже поднялся. Улица пересекала скрывающееся за обрывом железнодорожное полотно и упиралась в асфальтированную дорогу, идущую вдоль пустынного пляжа. На обочине выстроились припаркованные на ночь машины. В ярдах трехстах играл огнями пляжный клуб.

Я притормозил у тротуара, выключил фары и замер, не снимая рук с руля. В поднимающемся тумане еле слышно, словно чей-то далекий шепот, набегала на берег, пенясь и играя, морская волна.

— Сядь ближе, — внезапно сказала она низким, с хрипотцой голосом.

Я отодвинулся от руля на середину сиденья, а она, повернувшись в пол-оборота к окну, словно собираясь выглянуть наружу, молча, не издав ни звука и чуть было не ударившись головой о руль, упала навзничь мне в объятия и закрыла глаза. Потом опять их открыла, и я заметил, что они лихорадочно горели в темноте.

— Обними меня покрепче, головорез.

Сначала я обнял ее не сильно, но затем крепко обхватил за талию и, приподняв, посадил себе на колени. После чего бережно притянул ее к себе. Ее ресницы трепетали, словно крылышки у мотылька, а жесткие волосы щекотали мне щеки.

Я стал целовать ее — сначала быстро, жадно, потом медленно, подолгу. Губы ее раскрылись, по телу пробежала дрожь.

— Убийца, — выдохнула она изо рта в рот.

Прижав ее к себе с такой силой, что ее дрожь передалась и мне, я продолжал целовать ее, пока наконец она не высвободила голову и не спросила:

— Где ты живешь?

— Хобарт-Армс, Франклин, возле Кенмора.

— Никогда там не была.

— Хочешь поехать?

— Да.

— Что имеет против тебя Эдди Марс?

Я почувствовал, как она вся напряглась, издала горлом какой-то гортанный звук, отпрянула и широко раскрытыми глазами уставилась на меня. Видно было, как сверкают в темноте белки.

— А ты все свое, — произнесла она тихим, поникшим голосом.

— А я все свое. Целоваться — дело хорошее, но твой отец не для того мне деньги платит, чтобы я с тобой спал.

— Подонок, — спокойно сказала она, даже не пошевелившись.

Я рассмеялся ей в лицо:

— Не подумай только, что я — равнодушный сухарь. Я не слепой и не бесчувственный. И кровь у меня такая же горячая, как у любого другого. А ты, я смотрю, покладистая, долго уговаривать тебя не надо. Так что же имеет против тебя Эдди Марс?

— Еще раз повторишь — закричу.

— Давай. И погромче.

Она вырвалась из моих объятий, пересела на свое сиденье и забилась в угол.

— За те слова, что ты мне сказал, убивают, учти это, Марло.

— Ни за что тоже убивают. Я же сразу тебя предупредил: я — детектив. Заруби это на своем хорошеньком носике. Это моя работа, красавица. Работа, а не игра.

Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.

— С чего ты взял, что он что-то против меня имеет? — прошептала она приглушенным из-за платка голосом.

— Могу ответить. Сначала он дает тебе выиграть кучу денег, а потом подсылает грабителя с пистолетом их у тебя отобрать. И тебя это нисколько не удивляет. Ты ведь даже не поблагодарила меня за то, что я тебе эти денежки сохранил. Создается впечатление, что все это было разыграно, причем, льщу себя надеждой, лично для меня.

— Что значит «дает выиграть»? Ты что же, считаешь, он может выигрывать и проигрывать по своему усмотрению?

— Конечно. Четыре раза из пяти — если ставит ту же сумму, что и ты.

— Знали бы вы, мистер Детектив, как я вас ненавижу.

— На здоровье. Ты же мне денег не платишь.

Она выбросила разорванный платок из окна:

— Хорошо же вы обращаетесь с женщинами.

— А ты хорошо целуешься.

— И держитесь прекрасно. Одна посадка головы чего стоит. Не знаю только, кого мне благодарить за доставленное удовольствие — вас или моего отца?

— Мне с тобой целоваться понравилось.

— Пожалуйста, увезите меня отсюда, — сказала она медленным, срывающимся от гнева голосом. — Я хочу домой.

— Ко мне домой, детка?

— Будь у меня бритва, я полоснула бы ею тебя по горлу. Просто из любопытства: что из тебя потечет.

— Змеиный яд, — сказал я, включил мотор, развернулся и той же дорогой, через железнодорожный переезд, потом по шоссе, вернулся в Лас-Олиндас, а оттуда — в Уэст-Голливуд. Вивьен со мной не разговаривала. Она сидела молча и совершенно неподвижно. Наконец я свернул в ворота стернвудовской усадьбы и подъехал к особняку. Машина еще не остановилась, а Вивьен уже распахнула дверцу и, даже не попрощавшись, выскочила на ходу. Я видел, как она взбежала на крыльцо и позвонила в звонок. Дверь открылась, выглянул Норрис, Вивьен его оттолкнула, вошла и скрылась из виду. Дверь захлопнулась, а я еще долго сидел и смотрел в одну точку. Потом я развернулся, выехал из ворот и отправился домой.