«Младший брат долго говорил мне...» — при этих словах авторучка замерла в руке Чжуана; более того, он обнаружил, что рука его дрожит. Странно, никогда еще с ним такого не бывало!
Он вспоминал, что, когда он встретил брата и отвез его в свой роскошный трехкомнатный номер, сам он, развалившись на диване и не давая брату раскрыть рта, начал во всех подробностях рассказывать ему о своих блестящих успехах и нынешней инспекционной поездке. Но чем больше он воодушевлялся, тем более растерянным становилось лицо его наивного брата; казалось, что-то мучило его. Наконец брат сумел вставить слово и спросил:
— Ты что, ничего не слыхал?
— А что я должен был слыхать? — недовольно переспросил Чжуан Чжун, уже и так немного раздраженный недостатком политического чутья и узостью кругозора у брата.
Глаза брата испуганно округлились:
— Где же у тебя уши? Эти разговоры уже до неба дошли...
Чжуану пришлось прервать рассказ о своей славной миссии. Еще больше рассердившись оттого, что брат напускает на себя невесть какой вид, он буркнул:
— Какая разница — до неба дошли разговоры или до земли! Главное, о чем они?
Брат нервно сглотнул слюну:
— Да ты и впрямь оглох. Говорят, что твоя верховная руководительница совершила какую-то крупную ошибку.
Чжуан Чжун вскочил с заскрипевшего дивана, глаза его вылезли, как металлические гонги:
— Ты, ты что мелешь?! Это контрреволюция!
Но брат почему-то не испугался, а терпеливо продолжал:
— Ничего я не мелю. Люди говорят, что председатель Мао выступил и назвал собственную супругу вместе с тремя ее приближенными «бандой четырех». Ты разве не заметил, что твоя верховная руководительница в последнее время нигде не появляется?
Брат говорил все громче. Чжуан Чжун, не удержавшись, подскочил к нему, зажал его рот рукой и огляделся по сторонам: не подслушивает ли кто-нибудь? Потом проверил стены, поднял телефонную трубку — гудок показался ему не совсем обычным. Тогда он сделал знак брату следовать за ним, они выбрались во двор гостиницы и пошли по тропинке среди кустов. Тут только Чжуан сдавленным, но строгим голосом спросил:
— Ты правду говоришь?
— Ну зачем я стал бы тебе врать! Даже старухи в переулках говорят, что она предательница, губящая страну и народ...
— Это злобная кЛевета на центральное руководство! — отпарировал писатель, но тут же поинтересовался:— А что еще говорят?
— Много чего! Например, называют ее современной императрицей, сравнивают с Люй Хоу и У Цзэтянь.
— Это страшная клевета!— откликнулся Чжуан Чжун.— А еще что?
— Еще говорят, что на заседании Политбюро против нее выступил Дэн Сяопин...
Чжуан охнул. Потом снова заторопил брата:
— А еще, еще что?
— Все говорят, что эти люди, объявившие себя «профессиональными революционерами», добром не кончат. Если не веришь, подождем, посмотрим. Как известно, у зайца хвост длинным не бывает!
Писатель застонал. Брат, шедший рядом с ним, решил, что ему плохо, обернулся и увидел, что тот тупо стоит на дорожке и таращит глаза на кусты, освещенные луной.
— Братец, что с тобой?!
— Видишь там в кустах тень? Я сразу заметил что-то необычное...— Не дожидаясь ответа, Чжуан с воплем: «Кто там?!» — ринулся вперед, долго рыскал по кустам, но так ничего и не нашел. Облегченно вздохнув, братья еще немного побродили по тропинке, потом младший сказал:
— Послушай, я советую тебе уехать из Пекина и бросить образцовые пьесы. Кляузное это дело, на нем очень легко попасться!
Чжуан Чжун не отликнулся и по-прежнему шел молча. В его воспаленном мозгу бушевал настоящий вихрь. Странно, но в этом вихре снова появилась сумасшедшая старуха из его детства; волосы ее были распущены, на сухом желтом лице гневно горели круглые глаза. Разинув рот, она устремилась на Чжуана, но тот в страхе зажмурился и вскрикнул, а когда открыл глаза, вновь увидел причудливые очертания кустов под лунным светом. Вихрь в его мозгу продолжал бушевать, рождая одну за другой все более страшные картины с такой скоростью, что я не берусь описать. Наконец писатель взял себя в руки и очень строго сказал брату:
— Все, что ты слышал, это контрреволюционные бредни. Насколько я знаю, верховная руководительница предана своему супругу, верна его революционной линии, его идеям. Не надо прислушиваться ко всяким бабьим сплетням, позволять контрреволюции запугивать себя. Ладно, что сказано, то сказано; нас слышали, надеюсь, только небо и земля, а больше об этом никому не говори. Понял?
Чжуан Чжун был старше своего брата на десять лет. Тому уже исполнилось по крайней мере тридцать пять, но Чжуан продолжал считать его непонятливым мальчишкой, который должен молча выслушивать его приказы и наставления.
Когда братья расстались и писатель вернулся в гостиницу, ему казалось, что все бросают на него какие-то странные, острые взгляды. Они кололи ему кожу, проникали в тело, душу. Чувствуя дикую усталость, он понял, что ему придется прекратить свою, историческую инспекционную поездку, и быстро вернулся в Пекин, даже не успев попрощаться с секретарем парткома и председателем ревкома провинции.
В своей столичной квартире он нашел письмо от жены, с которой так давно расстался. Хотя его жена была прелестна, как статуэтка или небесная фея, Чжуан Чжун все-таки считал ее «яшмой из простой семьи, недостойной быть представленной во дворец». Он часто думал: что делать, если его пригласят с супругой на какой-нибудь государственный прием, или пошлют за границу, или еще того серьезнее, вызовут к верховной руководительнице и та заговорит с его неотесанной половиной?! Откровенно говоря, он раскаивался в своей женитьбе. Если бы он по-прежнему был холостым, верховная руководительница могла бы и не поинтересоваться его личной жизнью, а теперь, когда он уже несколько лет жил в Пекине и жена изредка наезжала к нему, ему приходилось каждый раз селить ее отдельно. Вот из этого отдельного жилища она и написала мужу. Чжуан Чжун поспешно распечатал ее письмо и прочел следующее:
«...Я слышала, что верховная руководительница подверглась очень серьезной критике, что она вообще скоро слетит и Вэй Тао вместе с ней. А некоторые говорят и о тебе... Когда я это услышала, у меня даже сердце застучало, ночью спать не могла. Хотела у людей расспросить, а они все меня избегают, держатся как можно дальше. Мама из деревни тоже пишет, что в бригаде ее камнями грозятся побить, спрашивают, не попался ли еще твой зятек. Я очень беспокоюсь, не можешь ли ты в самом деле попасться...»
Чжуан уронил из рук письмо, и в его мозгу снова забушевал вихрь. Ему показалось, будто на голову надели железный обруч, который затягивается все туже и туже. Наконец он с усилием поднял голову и увидел на стене фотографию, где он, улыбающийся, был снят вместе с Цзян Цин. Эту драгоценную фотографию он всюду возил с собой, но теперь его собственная улыбка вдруг превратилась в страдальческую гримасу, а рот верховной руководительницы стал походить на разинутую пасть. Неужели это снова сумасшедшая старуха из его детства? Он растерянно замигал глазами, и видение исчезло. Чжуан Чжун тотчас сорвал фотографию со стены. Куда бы ее спрятать? Он долго крутился по комнате, даже вспотел от волнения, и тут раздался стук в дверь. Писатель замер с фотографией в руке, горячий пот мигом стал холодным. В дверь опять застучали, еще настойчивее, но известно, что в волнении рождается мудрость. Чжуан бросился в уборную, закинул фотографию на сливной бачок и открыл наконец входную дверь. Оказалось, что его вызывает междугородная.
Междугородный телефон находился в конце коридора. Взяв трубку, Чжуан Чжун услышал голос Вэй Тао:
— Ну как твоя обещанная пьеса? Имей в виду, путей к отступлению тут нет, ее необходимо выложить точно в срок, этого требуют интересы классовой борьбы не только в Китае, но и за его пределами...
— Не беспокойтесь,— проникновенно ответил писатель,— я вовсе не собираюсь отступать и клянусь, что выполню свою задачу!
Закончив разговор, Чжуан вернулся в номер, сел в парусиновый шезлонг и невольно усмехнулся: фотография спрятана в самом подходящем месте, Вэй Тао успокоен клятвой. Все люди, сделавшие что-нибудь удачное, радуются своему успеху, но Чжуан Чжун не походил на них. Он улыбался не столько от удовлетворения, сколько от дальновидности: как раз в это время он замыслил новый грандиозный план.