В процессе обличения «банды четырех» Чжуан Чжун добился немалых успехов. Он вновь показал себя чрезвычайно плодовитым писателем, слова из него лились потоком. С одинаковым мастерством он то набрасывал общую картину бесчинств «четверки», то останавливался на отдельных эпизодах, то рисовал красочные детали, то вспоминал утерянные факты. В каждом его обличении содержался глубокий анализ, элементы обобщения и прозрения. Вот пример его стиля:
«...Эта старая ведьма с помощью своего верного прихвостня Вэй Тао всячески подкупала меня и приобщала к своим злодеяниям.
Она заставляла меня участвовать в создании новых образцовых пьес, что фактически означало — красть чужие произведения, наращивать ее политический капитал, тем самым помогая ей узурпировать власть в партии и государстве. Когда я воспротивился преступным действиям и не захотел подписывать пьесы своим именем, она и Вэй Тао облыжно обвинили меня в принижении образцовых революционных пьес. (Примечание: то, что я не сопротивлялся до конца, является выражением мелкобуржуазного соглашательства.)
Я собственными глазами видел, как старая ведьма обращалась со своим верным клевретом Вэй Тао. Она грозила подвесить его за волосы, заставляла его валяться у нее в ногах — от всего этого меня чуть не тошнило. Особенно отвратительным было то, что она без малейших оснований подозревала людей, которые были ей почему-либо несимпатичны, и подвергала их всевозможным унижениям и гонениям. У меня и сейчас волосы встают дыбом, когда я вспоминаю, как она заставила меня играть с собой в пинг-понг, а не сумев принять мою подачу, сразу же обвинила меня во «внезапном нападении», в «бессовестности» и еще бог знает в чем. (Примечание: то, что я согласился играть с ней в пинг-понг, полностью изобличает мою мерзкую душу, мое приспособленчество перед старой ведьмой.)
Одержимая гнусными замыслами, старая ведьма послала меня в провинцию с показом образцовых пьес да еще заставила собирать там материал для новой ядовитой пьесы, которая должна была помочь ведьме в борьбе с так называемыми капитулянтами. Я слышал, как революционные массы проклинали старую ведьму, грозили ей местью, и это означало, что сердце народа подавить нельзя. (Примечание: то, что я не отказался от этой поездки, а, напротив, принял ее как величайшую честь, показывает, что я не способен плыть против течения. Но в Мукдене я, преодолевая всевозможные трудности, несколько километров танцевал танец верности — это свидетельствует о моей безграничной преданности великому вождю.)
Вместе со своим верным подручным Вэй Тао старая ведьма заставила меня собирать о себе порочащие слухи, которые она называла контрреволюционными, и докладывать ей да еще при этом каяться. Эту жестокую пытку они проводили с улыбкой. (Примечание: то, что я подчинялся давлению и не вел с ними борьбу, показывает, что у меня ещё не высок уровень боевой и классовой сознательности.)»
Когда Чжуан Чжун прочел эти обличения на одном из собраний, кто-то, не выдержав, заметил:
— Нечего языком попусту болтать!
— Поскорее сбрасывай свою маску, оборотень! — добавил другой.
Выступавшие буквально забросали Чжуана вопросами и сомнениями, но логичнее всех говорил Вэй Цзюе, специально пришедший на это собрание:
— Я советую тебе быть правдивее. Поменьше пугать людей всякими громкими словами и побольше излагать факты. Как было, так и говори, чтобы картина ясно вырисовывалась...
— Нет, почтенный Вэй, так не годится! — постарался извернуться Чжуан Чжун.— Я не могу под лозунгом объективного изложения фактов позволять этим бандитам скрыться. Революция — это не дружеская пирушка и не вышивание, а беспощадное действие по свержению одного класса другим. Я хочу покончить со всяким мелкобуржуазным соглашательством и не успокоюсь, пока не обагрю свой штык кровью!
Слова по-прежнему лились из него потоком. Он то бешено ругал старую ведьму и Вэй Тао, то бил себя кулаком в грудь и каялся: смотрите, дескать, какой я плохой. В результате комиссия по делу Чжуан Чжуна пришла к выводу, что у него своеобразная «сердечная болезнь». Его сердце похоже на крутящуюся жемчужину, закованную в броню, которую не разбить даже тяжелым молотом. Поскольку сердцеведение — не легкое искусство, нужно лечить писателя терпеливо и осторожно, как человека, у которого болезнь зашла очень далеко.
Когда Чжуан услышал об этом диагнозе, он тотчас примчался к Вэй Цзюе и возопил:
— Старина Вэй, то есть почтенный Вэй! Пожалуйста, посоветуйте им не смотреть на меня так. Ведь я же ваш ученик, которого вы выпестовали! Если я ошибался, ну так что ж: поражение — это мать успеха; не помучишься — не научишься; возвратившийся блудный сын дороже золота... Как бы там ни было, а в груди у меня бьется горячее, живое сердце. Если не верите, я покажу его вам!
С этими словами он рванул на груди рубашку, как будто собираясь вырвать и свое сердце, но Вэй Цзюе поспешно удержал его. Тогда Чжуан продолжал, еще более проникновенно:
— Если вы считаете, что я недостаточно последователен, то я буду последовательным; если я недостаточно глубок, то я буду глубоким. Как вы скажете, так я и сделаю. Раз я ваш ученик, то воспитывайте меня, вразумляйте, а заодно скажите им, чтобы убрали от меня свои драгоценные руки...
Не удержи его снова Вэй Цзюе, писатель встал бы перед ним на колени. Но изменился ли он хоть немного в дальнейшем? Стал ли последовательнее и глубже? Появилась ли хоть одна трещина в броне, покрывавшей его сердце? Перестала ли крутиться эта «жемчужина»? Обо всем этом я не решаюсь судить, так как не беседовал с членами комиссии. Могу рассказать лишь о Ли Мэн — жене героя, которая долгое время жила с ним врозь. Слыша о нем разные тревожные вещи, она очень беспокоилась, поехала к мужу, но он опять поселил ее отдельно, а сам продолжал писать свои докладные записки. Несчастная женщина однажды не выдержала, пришла к нему и прямо в дверях расплакалась. К этому времени Чжуан писал уже несколько суток без передышки. Он устремил на нее мутные налитые кровью глаза, заметил, как она изменилась, произнес, успокаивая:
— Не волнуйся, я должен излить свой гнев, тогда и поговорим. Если я пройду эту заставу, я снова буду прежним Чжуан Чжуном. А пока прошу тебя терпеливо сидеть и ждать вестей от меня!
И хотя он не сказал ничего особенно утешительного, бедная женщина улыбнулась сквозь слезы. С самого момента замужества она так и не поняла до конца, о какого редкого писателя, за какого героя она вышла.