ОРГАНИЗАЦИЯ АРТИЛЛЕРИЙСКОГО ОБСТРЕЛА КРЕПОСТИ
То, что артиллерийский обстрел крепости начался сразу же после окончания сражения на Черной речке, лишний раз наводит на мысль о заранее спланированном характере прошедшего сражения. Английская и французская армии начали свою последнюю военную операцию в Крыму.
5 августа 1855 г. «…последняя и решающая канонада была открыта французами утром в среду… и с неослабной губительной силой продолжалась до вечера, когда ее сменила разрушительная бомбардировка, в которой участвовали все союзные батареи».
Это было самое массовое за время кампании применение артиллерии по укреплениям Севастополя: «…бомбардировка… была направлена больше всего на Малахов курган и другие укрепления Корабельной стороны. Собственно, с 5 (17) августа бомбардировка уже не прекращалась ни на один день, вплоть до финальной катастрофы».
Бомбардировка Севастополя состояла из двух последовательных, длительных обстрелов крепости. Первый из них, начавшись 5 (17) августа, закончился 8 (20) августа 1855 г. Второй было начат 24 (5 сентября) августа и завершен непосредственно перед штурмом 26 (7 сентября) августа 1855 г. Обычно исследователи не делают такого деления, объединяя события этих дней, предшествовавших взятию Севастополя, в одно понятие — последняя бомбардировка. Это не является грубой ошибкой, если, конечно, мы не ставим целью детальное рассмотрение организации системы артиллерийского огня осадной артиллерии.
Ко дню начала последней бомбардировки, предшествовавшей штурму города, концентрация артиллерии союзников на осадных позициях достигла своего максимума. Это было торжество осадной артиллерии. Более 800 орудийных стволов смотрели на Севастополь. К орудиям были поставлены все имевшиеся силы личного состава. На батареи отправились даже номера расчетов полевой артиллерии, у орудий которой оставались минимальное число людей, необходимое для поддержания их готовности (не более 3–4 человек).
Вся эта невиданная доселе мощь с утра 5 августа открыла ураганный огонь по русским позициям. Интенсивный огонь союзной артиллерии требовал постоянного и непрерывного снабжения. Для подвоза боеприпасов привлекались все тыловые подразделения, усиленные турецкими солдатами, моряками с военных, а в некоторых случаях и гражданских кораблей, наемными рабочими. Снабжение работало круглосуточно, обеспечивая бесперебойное обеспечение артиллерийских позиций всем необходимым, в первую очередь боеприпасами. В середине XIX в. гладкоствольной артиллерии требовалось производство значительного числа выстрелов для достижения надежного поражения целей или разрушения оборонительных сооружений: «Нормальная дистанция для борьбы батарей между собою в ту эпоху не превышала обыкновенно 500 сажень. При этом условии артиллерия, стреляя ядрами, могла иметь целью единственно подбитие неприятельских орудий, на что требовалось около 150 очередей, т.е. полный комплект батареи».
Артиллерийские позиции были максимально рассредоточены, этим союзники уменьшили степень противодействия русской крепостной артиллерии. В то же время, за счет согласованного огня, достигалось его массирование на одной цели. Когда же огонь переносился на другие объекты, по предыдущей цели обязательно продолжала стрельбу одна или несколько батарей. Таким образом гарнизону затруднялись восстановительные работы. Боеспособность укреплений постепенно снижалась.
Первой задачей для артиллерии союзных войск стало разрушение инженерных сооружений Севастополя. Задача эта была из нескольких составляющих:
— разрушение непосредственно фортификационных сооружений;
— воспрепятствование саперам и личному составу гарнизона их восстановлению и ремонту;
— уничтожение подготовленных к взрывам минных галерей и заложенных противопехотных фугасов.
Укрепления Севастополя после оставления русскими войсками. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.
Особенно важно было разрушить передовую линию русских. Сила обороны Севастополя заключалась в прекрасно оборудованной местности, которую за несколько месяцев гарнизон крепости смог превратить в линию фортов, соединенных между собой в одно целое. Преодолеть эту линию было непросто. Немецкий военный исследователь Шерф так говорил о возможностях севастопольской обороны: «Если обладающий высокими боевыми качествами гарнизон крепости, поддерживаемый благоприятными условиями местности и сильной крепостной артиллерией, перенесет центр тяжести своего первого отпора с валов атакованного форта на местность, лежащую впереди его (Севастополя), то уже и при занятии первой оборонительной позиции полевыми войсками, атака может встретить затруднения, преодолеть которые без содействия собственной артиллерии она будет не в силах».
Второй задачей, не менее важной, чем первая, было подавление артиллерии крепости, прежде всего той, которая могла своим огнем нанести потери атакующей пехоте. Огонь концентрировался на ближайших батареях русских. Сметались орудия и позиции, на которых устанавливались орудия, предназначенные для стрельбы картечью по атакующей пехоте. Этой задаче союзники придавали большое значение. Им нельзя было допустить, чтобы, как это уже не раз было раньше, севастопольские артиллеристы выиграли противоборство с коллегами из армии союзников. В противном случае, штурм, точнее его успех, приобретал сомнительный перспективы, на что, в том числе, опирался замысел Тотлебена: «Если крепостной артиллерии удастся взять перевес над артиллерией осаждающего, то осада может продлиться на значительное время и даже исход ее сделается сомнительным».
Фортификатор прекрасно понимал, что пока в Севастополе есть сильная артиллерия, он может держаться. Именно артиллерия представляла это первое и главное средство обороны города. «Дайте много хороших пушек, тогда мне и бруствера не надо», — говорил Тотлебен, развивая идеи инженерного генерала Бриальмона и артиллерийского генерала Наполеона III, состоявшие в том, что крепость — «…всего лишь лафет для пушки».
Однако не нужно было забывать, что «…за валами крепостей и их фортов борются не одни орудия, но и люди». А о том, как они могут сопротивляться, союзники успели достаточно хорошо убедиться за время почти года осады. И потому, третьей задачей, которую союзники ставили перед артиллеристами, было разрушение системы снабжения войск на передовых позиция, парализация перемещения войск, прежде всего резервов. Для создания условий максимального снижения возможных при штурме потерь требовалось:
— загнать русскую пехоту в укрытия;
— разрушить батареи, вывести из строя орудия и нанести потери орудийным расчетам;
— деморализовать личный состав крепости, в первую очередь, находившийся на передовых позициях, батареях, ослабив или минимизировав его способность к организованному сопротивлению.
Кроме того, союзники организовали изматывание войск гарнизона, создание для них режима постоянной готовности, лишения отдыха, в том числе и в ночное время: «По ночам неприятель делал иногда фальшивые тревоги, и когда вызываемы были наши люди на банкеты, их встречал усиленный огонь осадной артиллерии. Так в одну ночь, часу в 11-м, в английских траншеях был подан сигнал тремя ракетами, и вслед затем, вместе с канонадою против 8-го бастиона раздались крики: “Ура!” Наши отозвали цепь; но, как в неприятельских траншеях крики и барабанный бой усилились, и в темноте нельзя было разобрать, что англичане оставались на месте, то у нас вызвали людей на банкеты. Неприятель между тем, предвидя что мы примем меры для его встречи, открыл по бастиону самый частый огонь. Здесь, в числе прочих, был поражен в голову осколком бомбы отважный строитель Камчатского люнета, генерал-майор И.П. Голев».
Четвертой задачей союзников стало прикрытие собственных инженерных работ, от интенсивности и эффективности которых зависело — скоро или не скоро будет взят Севастополь. Каждый кубический метр выработанного грунта сокращал число возможных потерь. Обычная лопата наряду с киркой и ломом определяли в этот момент судьбу Севастополя.
Не менее важным стало создание возможности назначенным для штурмовых действий войскам выйти как можно ближе к русским позициям — буквально на дистанцию одного броска. Для этого все инженерные подразделения союзников, сменяя друг друга, сутками удлиняли траншеи, готовили выходы из них, набрасывали эполементы, прикрывавшие изготовившуюся к броску пехоту от огня русских пушек. Число лопат, ломов и кирок сравнялось по важности с числом орудий.
Пятой задачей было обеспечение скрытного подхода назначенных для штурма войск на максимально близкое расстояние к заранее определенным объектам атаки. Линейная пехота, назначенная к штурму, концентрировалась в отдалении от осадных позиций. Все лишние люди, за исключением стрелков, прикрывавших работы саперов, были удалены. Это, с одной стороны, обеспечивало скрытность подготовки, с другой — помогало избежать лишних потерь от ответного огня русской артиллерии. Кроме того, войска могли не переутомлять себя изматывающим ожиданием под огнем.
По существовавшей в середине XIX в. доктрине взятия крепостей и укрепленных позиций, огонь артиллерии следовало массировать на одном или нескольких пунктах неприятельской оборонительной линии. Один из них назначался основным, остальные носили, как правило, вспомогательный или отвлекающий характер. Союзное командование понимало, что оборона города потеряла свою устойчивость и для окончательного ее разрушения достаточно взятия нескольких ключевых позиций. С этого момента любая самая упорная и самая самоотверженная оборона других позиций теряла смысл.
Вид наведенного русскими саперами моста через Севастопольскую бухту подтверждал уверенность союзников в готовности русских оставить крепость и перейти на Северную сторону.
В последние месяцы обороны Севастополя для сообщения между Северной и Южной сторонами построили наплавной мост через Севастопольскую бухту. Строили его сто моряков и сто плотников, которым помогали ратники 45-й дружины Курского ополчения и саперы 4-го батальона с 14 июля по 15 августа 1855 г. Мост по проекту начальника инженеров Крымской армии генерал-лейтенанта А.Е. Бухмейера навели из 86 плотов, каждый длиной 13 метров, шириной проезжей части более пяти метров. Общая ширина моста была 11 метров, длина — 960 метров, на плаву удерживался якорями.
ОБСТРЕЛ КРЕПОСТИ
Союзное командование деятельно готовилось к генеральному штурму. Ему предшествовали две бомбардировки: первая из 800 орудий, которая велась с 5(17) по 8(20) августа и вторая с 24 по 27 августа (5–8 сентября) из 807 орудий.
Первые выстрелы бомбардировки раздались утром 5 августа, когда «…неприятель открыл по Корабельной стороне артиллерийский огонь, навесной и прицельный, продолжавшийся 20 суток».
В этот день «…в пять часов утра началась канонада, превосходившая силою все прежние. Весь Севастополь покрылся густым облаком дыма, которое с этой поры три дня кряду висело над городом. Солнце светило; но его не было видно. Громовые, потрясающие всю окрестность, залпы сменялись беспрерывным ровным гулом орудий и потом снова раздавались с прежнею силою. Сперва огонь осадных батарей был преимущественно обращен на Городскую сторону против 4-го и 5-го бастионов; а в 2 часа пополудни, неприятель, почти совершенно прекратив канонаду по Городской стороне, стал действовать еще сильнее по нашему левому флангу, и в особенности по Малахову кургану и 2-му бастиону, осыпая их градом бомб, гранатной картечи и ружейных пуль. Это был — по выражению одного из участников побоища — ад, пожиравший защитников кургана в продолжение двух часов. В 4 часа неприятель опять усилил канонаду против Городской стороны, а с 6-ти часов вечера возобновил жесточайший огонь против Корабельной. В продолжение этой ужасной канонады, Союзники с умыслом иногда прекращали ее на несколько минут, заметив, что мы в эти паузы из опасения штурма, сосредоточивали на бастионах войска, пользуясь чем, неприятель внезапно громил их еще с большею силою».
С началом обстрела города стало очевидным главное намерение союзников — нанести последний удар по крепости, вынудив гарнизон оставить ее.
Второй день бомбардировки мало чем отличался от предыдущего: «…боевых припасов не щадили и стреляли сколько можно более».
6 августа артиллерийский обстрел значительно усилился. Ощущалась его планомерность и строгое соответствие ставившимся союзным командованием задачам. Попробуем более детально остановиться на них.
Начатый союзниками артиллерийский обстрел крепости можно с уверенностью назвать самым мощным за все время кампании в Крыму. От его силы впечатлились все. Итальянец Манфреди, наблюдавший его с позиций сардинских войск, отмечал, что «…против Севастопольской крепости был организован и открыт самый мощный артобстрел за время Крымской войны. Все батареи союзников били в открытую, прямой наводкой…».
Нужно сказать, что в соответствии с теорией военного искусства по взятию крепостей середины XIX в., артиллерийский обстрел крепости уже являл собой начало штурма Севастополя. Союзники проводили так называемую «постепенную атаку», при которой «…желательно свою первую артиллерийскую позицию занять по возможности ближе к крепости».
Вид города, находящегося под круглосуточным обстрелом неприятельской артиллерии, впечатлял. Особенно тех, кто только входил в Крым. Жан-Мари Дегине, увидев Севастополь с моря, был поражен увиденным: «Следующей ночью, не знаю в котором часу, я проснулся от большого шума на палубе. Я поднялся, думая об очередном несчастном случае, и увидел, что все стоят и смотрят в одну и ту же сторону. Я присоединился к ним. Моему взору предстало ни с чем не сравнимое зрелище. Оно напоминало мне мои детские мечты, связанные с рассказами моего отца о военных сражениях. Перед нами простиралось огромное красноватое пространство, над которым пролетали, описывая изогнутые линии, огненные шары. Еще одни, более светлые и более быстрые, летели почти по прямой линии. Наконец послышались крики англичан: “Себастоупоул! Себастоупоул!”. Значит, там находится Севастополь. Это красноватое пространство — горящий город, а эти огненные шары — ядра и бомбы. В моих прошлых сновидениях я, казалось, уже видел эту картину, поэтому все это было как бы продолжением сна, тем более что до нас не доходило ни звука. Так, стоя, мы и созерцали это зрелище вплоть до рассвета. Море было спокойным, и эмоции от увиденного полностью прогнали морскую болезнь. Все хорошо пообедали».
Заключительная бомбардировка крепости началась 24 августа (5 сентября) 1855 г. В этот день, «…назначенный для начала шестого усиленного бомбардирования Севастополя, на французских батареях находилось 609 орудий, именно: на правой французской атаке 239 (103 пушки, 49 гаубиц и бомбовых пушек и 87 мортир), а на левой французской атаке 370 орудий; на батареях английской атаки — 198 орудий (108 пушек и 90 мортир), всего же на осадных батареях стояло 807 орудий, из коих только небольшая часть была назначена для действия против Северной стороны и по рейду, либо находилась в редутах на Сапун-горе; прочие же все 698 орудий должны были громить нашу оборонительную линию».
Севастополь после оставления русскими войсками. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.
Из окопов союзников зрелище было грандиозным. Перед глазами рядового Гоуинга оно осталось надолго: «Утром 5-го сентября 1855 года земля содрогнулась от ужасного грохота: началась последняя бомбардировка. Целый день полторы тысячи пушек и мортир поливали огнем позиции обеих сторон.
Вечером 6-го числа нас отправили в окопы. Мне досталось тепленькое местечко — передовая траншея, где я и просидел всю ночь. Утром нас перевели в одну из тыловых траншей побезопасней, где, несмотря на грохот взрывов, нам удалось прикорнуть на пару часов. Мы чудом спаслись от огромной бомбы, угодившей в самую гущу наших рядов; едва мы прижались к земле, как она взорвалась, разнеся остатки нашего завтрака по окрестностям. Кто-то из офицеров спросил, есть ли пострадавшие; “А как же! — отвечал один из наших. — Нам ведь теперь нечего есть!”.
Представьте несколько сотен пушек и мортир, стреляющих залпами. Иногда они затихают, чтобы поостыть, затем снова изрыгают огонь; земля под ногами содрогается от ужасного грохота. Так продолжалось часами; мы света белого не видели за клубами дыма и пыли, градом осколков и заревом огня. Но недаром говорится — чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь. У меня на глазах под ужасным обстрелом солдаты спокойно играли в карты, а ведь прямо над их головами свистели наши собственные ядра. Я был свидетелем пяти бомбардировок, но эта была самой ужасной; однако, как заметил один из ветеранов, все хорошее быстро кончается.
Огонь русских был очень плотным — у них по-прежнему было больше орудий, чем у нас, и некоторым нашим батареям приходилось несладко; да и пехоте доставалось от вражеских ядер, сеявших смерть в наших рядах — и все же за целый день я не слыхал ни одного недовольного голоса. Мы твердо знали зачем пришли и гадали только, пойдем ли в атаку этой ночью…».
Не менее впечатлил обстрел Севастополя сержанта 19-го пехотного полка «Зеленых Говарда» Ашервуда: «Обстрел Севастополя, начавшийся сегодня с восходом солнца, бушевал вдоль всей линии. Это был самый сильный обстрел, который велся главным образом на левом фланге. Метод стрельбы был не такой как прежде. Каждая из союзнических батарей сменяла другую, позволяя использовать время для отдыха в течение дня… С наступлением ночи бомбардировка не прекращалась…».
Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Обстрел продолжался с такой же интенсивностью. Английские солдаты могли наблюдать его последствия. Сержант Ашервуд увидел, что часть крепостных укреплений разрушена, в городе бушевали сильные пожары, ответный огонь русских значительно ослабел. Ночная работа союзных батарей не давала русским саперам сделать то, что они научились делать особенно хорошо — восстанавливать поврежденные орудийные позиции. Также возникли проблемы с доставкой боеприпасов для артиллерии.
В городе начался ад, не прекращавшийся круглые сутки. Те, кому судьбой было предназначено быть под этим обстрелом, свидетельствовали о его необычайной мощности: «25 августа, часов в 9 утра, неприятель открыл по всей оборонительной линии Севастополя такой страшный, разрушительный огонь, что едва ли военная история когда-либо видела и слышала подобное. Это просто могло быть подобно треску вулканического извержения и эта потеха над нами продолжалась три дня и три ночи: мы так и предположили, что это должно быть последняя агония наших врагов, и после всего этого что-нибудь да должно быть, а штурм-то непременно…».
Батарея фон Драхенфельса находилась непосредственно на Малаховом кургане, на котором был сосредоточен огонь французской артиллерии и где впоследствии развернулись наиболее драматические события, решившие исход борьбы за Севастополь. Его воспоминания о бомбардировке и штурме очень интересны и в них, при детальном рассмотрении можно найти ответы на многие вопросы, касающиеся событий последних дней обороны крепости: «На следующий день с рассветом неприятель открыл по нас сильнейшее бомбардирование. Бесчисленное множество снарядов прилетало к нам и страшным образом разрушало бруствер и амбразуры. Как я уже говорил выше, недостаток в разрывных снарядах и мортирах большого калибра был для нас весьма ощутителен, так что мы прицельными своими выстрелами только могли вредить неприятельским пушечным батареям, мортирным же не могли сделать почти ничего.
Из моих семи орудий все почти должны были одно за другим замолчать, потому что у одного был разбит станок, а у других амбразуры были завалены до такой степени фашинами и землею, что не было никакой возможности прицеливаться и стрелять. Во втором часу пополудни, имея только всего две амбразуры, бывшие еще в исправности, я прекратил огонь, зарядил все свои орудия картечью, и кроме того, мешочками с ружейными пулями; ибо мы убеждены были, что после столь сильного бомбардирования, непременно последует штурм. Но под вечер французский огонь стал утихать; англичане одни продолжали шибко по нам стрелять, но к ночи замолчали и они. Мы же, воспользуясь этим случаем, принялись исправлять верки».
Все защитники крепости почти сразу ощутили на себе силу организованного и концентрированного огня: «Канонада эта, с батарей дальних и воздвигнутых на самом близком расстоянии от оборонительной линии, снарядами, частью разрывными, постоянно действовала на наши верки самым разрушительным образом: мерлоны и траверзы, под жестоким огнем возобновляемые каждую ночь, рассыпались от нескольких снарядов; брустверы глыбами оседали в ров и работы, стоившие неимоверных усилий и пожертвований, снова распадались в прах, насыпи из сухой и рыхлой земли уже не имели никакой связи. На левой стороне Корабельной части, которая преимущественно была поражаема неприятелем бастион № 2 каждый вечер представлял груду развалин и ни одно орудие оного не могло действовать свободно; 12-ти орудийную батарею, на левом скате Малахова кургана, принуждены были переместить на вторую, еще воздвигавшуюся оборонительную линию; но и эта последняя страдала не менее левого фаса Корнилова бастиона, куда атакующий направил самый усиленный огонь».
Свои задачи союзные артиллеристы выполняли успешно. Укрепления Малахова кургана постепенно были приведены в негодность: «Тут только увидели мы весь ужас своего положения! Ров был до такой степени засыпан землею, что не было никакой возможности ходя в нем выпрямившись, не быть замеченным французами, которые тогда тотчас стреляли в нас из ближних траншей. Вал и амбразуры были так взрыты, что каждое неприятельское ядро могло пробить их насквозь, и мы должны были употребить всю ночь напролет для приведения их в такое состояние, чтобы была возможность к утру опять открыть огонь; ров же остался в том же печальном виде, в каком я только что описал его».
Подполковник 46-го пехотного полка Кемпбелл писал своему брату Арчибальду перед началом бомбардировки о необходимости сосредоточения огня артиллерии на этом пункте русской позиции, понимая его громадное значение в системе обороны города. Он считал необходимым массировать не менее половины батарей союзников против Малахова кургана. При этом навесной огонь мортир должен быть нацелен на уничтожение живой силы в укрытиях, а настильный полевых и морских орудий — на разрушение укреплений, и продолжаться до той поры, пока они не сравняются с землей.
Русские офицеры чувствовали, что приближается что-то решающее. Но жизнь на бастионах продолжалась и под огнем: «У неприятеля, как и у нас, чувствовался недостаток в снарядах, но он уже не щадил их — ни в этот, ни в следующие дни. Бомбардирование открывалось залпами; потом, в продолжение нескольких часов, неустанно раздавался батальный огонь артиллерии и рокот штуцерных; канонада более и более усиливалась, потом делалась реже и наконец, после полудня, почти совершенно замолкала. Этот довольно правильный перерыв длился от двух до трех часов, пользуясь чем гарнизон успевал с какою-то лихорадочною торопливостью навозить снарядов на батареи, убрать убитых и раненых, поужинать большею частью Сухарями с водою, другие же лакомились варевом, которое приносили на бастионы под градом пуль неустрашимые матроски».
Блиндаж Третьего бастиона после оставления русскими войсками. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.
Артиллерия противника не только разрушала батареи — она прикрывала саперов, которые вели непрерывные инженерные работы в непосредственной близости от русских позиций: «На рассвете мы увидели, что французы вероятно, всю ночь работали, потому что траншеи их подвинулись вперед на порядочное расстояние. Мы конечно в эту ночь не думали делать вылазки, так как все силы были употреблены на исправления».
Вскоре саперы Подвели апроши почти вплотную к русским позициям. Можно утверждать, что честь взятия Севастополя саперы на равных делят с артиллеристами и пехотой, которой отводилась роль разящего в упор кинжала, добивающего уже раненого противника: «Сближение неприятельских подступов почти к самым рвам наших зерков, неисправимые повреждения оборонительной линии, а главное — причиняемый огнем неприятеля гарнизону урон, который возрастал при необходимости все большего и большего увеличивания числа рабочих, убедили главнокомандующего в совершенной необходимости прекратить дальнейшее, уже бесполезное, пролитие крови, оставя неприятелю Севастополь, превращенный в груду камней и пепла; но очищение это, в виду стотысячной неприятельской армии, коей подступы уже, так сказать, касались наших укреплений, представляло величайшие затруднения и требовало выбора особо благоприятного для того времени».
Но это была только лишь начало. С каждым днем сила обстрелов нарастала, росла их эффективность. Гарнизон Севастополя начал терять не только людей, но и моральные силы: «Ежедневный урон наш в этот период времени простирался: в первый день до 1500 человек, в следующие затем по 1000, а с 10-го по 24-е августа от 500 до 600 человек в сутки».
Дальше все было только хуже: «Следующие дни бомбардирование возобновлялось с каждым рассветом, причиняя нам все более и более вреда. Свежо насыпанный вал не мог долго устоять бомбам; каждый день образовывались у нас бреши, которые мы на день забрасывали мешками с землею; потеря людей, наконец, была страшная! Так однажды, я только что поставил к одному орудию 5-ть человек солдат, как английская граната убила разом всех пятерых. Тут признаюсь, роптал я на судьбу, отчего я остался жив, отчего меня не убило вместе с моими товарищами!..
Столь страшное бомбардирование продолжалось без малейшей остановки целых 9-ть дней до 13 августа включительно. Каждый день мы ожидали штурма и теряли все более надежду отбить его, или хоть даже несколько часов удержать атакующего нас неприятеля, при таких разрушенных верках и такой ежедневной потере людей из нашего гарнизона».
Союзники неоднократно меняли цели, стремясь накрыть огнем все, что могло помешать им при штурме. Чем ближе подходил этот день, тем более интенсивным становился обстрел: «… с 24-го августа атакующий усилил до невероятной степени бомбардирование и канонаду, потрясая и сокрушая наши верки на всей оборонительной линии, то залпами со всех своих батарей, то беглым артиллерийским огнем».
Казалось, что какой-то невидимый режиссер виртуозно управлял игрой оркестра из сотен орудийных стволов, чья кошмарная музыка не смолкала сутками. Наиболее употребимое слово, которые используют участники этих событий при описании происходившего на Севастопольских бастионах в эти дни — это «ад», «адский». Действительно, иногда людям казалось, что небеса разверзлись и все силы небесные спустились на землю, забирая с собой то одну, то другую солдатскую душу: «Адский огонь этот, направляемый в амбразуры и мерлоны, ясно показал намерение врага демонтировать наши орудия, осыпать валы и затем уже штурмовать город. Не было никакой возможности исправлять окопы и потому ограничивались насыпкою земли только на пороховые погреба и блиндажи.
Брустверы, обрушиваясь, заваливали рвы, мерлоны рассыпались; должно было беспрерывно расчищать амбразуры: артиллерийская прислуга гибла во множестве и едва успевали возобновлять ее.
Потеря в это время была чрезвычайная: с 24-го по 27-е августа выбыло из строя: штаб-офицеров — 4, обер-офицеров — 47 и нижних чинов (кроме артиллерийской прислуги)- 3917».
Говорить о точности подсчета потерь сложно. При одинаковом описании ситуации, количество покинувших строй по причине смерти, ранения или контузии, у разных авторов разнится, иногда очень существенно: «Ад свирепствовал над Севастополем: не было закоулка, безопасного от выстрелов, почти все блиндажи были разбиты. Только ночь приносила — не отдых, а облегчение: по крайней мере, неприятель не мог целиться вернее. К несчастью, на второй же день бомбардирования, бомба упала на транспорт «Березань», нагруженный спиртом, и он горел всю ночь, ярко освещая бухту и весь город; союзники разумеется воспользовались этим. Пылающий транспорт угрожал зажечь мост, — только необыкновенные усилия флотских команд отвратили опасность: судно было потоплено.
Но уже взрывы и пожары следовали один за другим: пороховые погреба осыпались снарядами. Предсмертные часы Севастополя наступали: на следующий вечер, за взрывом погреба, запылал фрегат «Коварна», нагруженный двумястами бочками спирта. Около полуночи ракета взорвала шаланду, подплывавшую к берегу с грузом пороха: оглушительный взрыв этот сотряс все, что еще не было разрушено.
Но все эти взрывы казались ничтожными в сравнении с тем преисподним погромом, который выносил город каждую минуту: в три дня он почти в упор принял на себя 150000 артиллерийских снарядов и несметное число пуль, и лишился 7560 человек храбрых защитников, убитыми и ранеными».
Погосский, как человек гражданский пишет, конечно, слегка высокопарно, но суть подметил правильно — постепенно возможность дальнейшего сопротивления гарнизона крепости ослабевала: «…с утра загремела последняя адская бомбардировка. Слова Хрулева сбывались; город был засыпан снарядами; бомбы, гранаты, ядра во всех направлениях сновали около нашей батареи; здание тряслось от взрыва бомб, особенно когда они лопались в воде, а под нами в погребах было 500 пудов пороха и куча снарядов, одна искра могла зажечь их».
Даже на закаленных месяцами обороны защитников крепости обстрел производил сильное впечатление: «Не будучи лично свидетелем всех ужасов этой войны, невозможно представить себе всего того, что происходило у нас в эти дни. При совершенно чистом небе солнца не было видно от дыму, пыли, земли, осколков и тому подобных, что наполняло воздух, во все это время. Все наши земляные насыпи были так рыхлы, что каждая бомба глубоко углублялась и разрывалась, далеко разбрасывая землю и била наших осколками и каменьями. В эти дни у меня было все лицо в крови от песку и камешков, а движение рук и ног было сопряжено с болью от синяков, которые произошли от разлетающихся по воздуху камней и т.п. едва-едва успевали мы отправлять раненых на перевязочный пункт, трупы уже убитых только относились по ночам, и мы так привыкли к ним, что постоянное присутствие их не производило на нас ни малейшего впечатления. Но постоянно слышать вопли несчастных раненых — раздирало нам сердце. Особенно сильно страдающие почти только и умоляли нас об одном: оказать им единственную милость, заколоть или застрелить их! М действительно, многим это была бы большая услуга! Однажды мне случилось услышать, что за большим траверсом кто-то громко молился; я догадался, что это должен быть раненый, один из тысячи моих страждущих товарищей, и, зайдя за траверс, я нашел там одного из наших молодцов матросов с одною оторванною, а другою раненою ногою. Как он мне сказал, он был брошен теми, которым был поручен его отнести до перевязочного пункта. Увидев меня, несчастный ухватил меня за ноги, и именем Бога и всего святого просил, чтобы я его заколол. С трудом я мог от него вырваться, чтобы бежать за носильщиками, отыскал их, и со слезами умолял их отнести его и не бросать. Я уверен, что каждый севастополец согласится со мною, что подобные сцены, свидетелями которых так часто приходилось нам быть, особенно тяжело ложились на душу, и были одними из главных трудностей, пережитых нами».
Разрушения Севастополя. Английский рисунок из “The Illustrated London News”.
И все же, несмотря на столь интенсивный обстрел и страшные разрушения, союзникам не удалось окончательно поколебать моральные силы гарнизона. Севастополь был готов к обороне. В дальнейшем этот «севастопольский феномен» неоднократно поднимался в военно-научных исследованиях, посвященных теме обороны и осады укрепленных позиций. И каждый раз отмечалось, что массированный огонь артиллерии значит многое, но не все; «Во время славной; защиты Севастополя, артиллерия союзников производила страшное опустошение среди защитников, и некоторые укрепления почти ежедневно разрушала, но Севастополь держался 11 месяцев, укрепления исправлялись в одну ночь и после нескольких страшных бомбардирований были отбиты.
Казалось бы, что артиллерия в Севастополе, на Шипке и под Плевной, достигала указанной ей цели; отчего же результаты получались отрицательные? Потому нам кажется, что недостаточно нескольких часов артиллерийского огня, местами обрушенных брустверов, чтобы можно было бы считать атаку подготовленной, — нужно поколебать дух обороняющегося, а это не всегда возможно сделать артиллерийским огнем. Вряд ли можно подыскать в военной истории более сильные примеры действия артиллерии, как в Севастополе и Шипке, а между тем защитники, засыпаемые свинцово-чугунным дождем, остаются непоколебимыми».
Неожиданно бомбардировка стала слабеть. Союзники явно взяли паузу для перегруппировки сил. Ни у кого из английских офицеров не было сомнения, что следующий обстрел города будет еще более сильным.
С началом бомбардировки командованию гарнизона Севастополя стало ясно, что неприятель готовит штурм крепости. В связи с этим был отдан приказ штуцерным не покидать позиций.
Огонь вражеской артиллерии, сосредоточенный на нескольких пунктах, которые, по мнению союзников, были ключевыми, начал давать первые результаты. Ответный огонь слабел. Большие потери понесли расчеты выведенных в первую линию орудий, предназначенных для отражения картечью атаки неприятельской пехоты. С каждым выведенным из строя орудием возрастали шансы союзников на захват русских бастионов. Позднее, известный русский фортификатор (и не менее известный композитор) генерал Цезарь Кюи, опираясь на опыт защиты фортов севастопольской оборонительной линии, предлагал часть таких батарей размещать за горжей.
Союзники уверенно выигрывали бомбардировку. Неоспоримое преимущество давали им многочисленные мортирные батареи, чьи действия были наиболее эффективны. Особенно досаждали они русским частям, находившимся в ближнем резерве: «Севастополь был не вполне обложен союзниками — это была крупная ошибка: бомбардировки союзники открывали не имея сильного численного превосходства, обстреливание велось по веркам высотою всего в 12 футов, преимущественно из пушек, т. е. прицельным огнем; когда атакующий увеличил численность своей артиллерии и выставил большое число мортир, то перевес в артиллерийской борьбе перешел на его сторону; стрельба велась бомбами с трубками весьма несовершенными, часто не дававшими разрыва. Несмотря, однако, на сравнительное несовершенство гладкой артиллерии 1855 года, потери наши, благодаря отсутствию казематов, были громадны и вчетверо превосходили потери союзников; если бы потери гарнизона не возмещались вновь прибывающими войсками, наверное, бомбардировки имели бы решительные результаты. Предположение это можно подтвердить расчетом: полагая по 1000 человек на версту оборонительной линии, для Севастополя, по самому широкому расчету, следовало бы назначить 20000–25000 человек гарнизона; в течение всей почти годовой славной обороны мы потеряли 102000 человек, следовательно, потери наши представляют четверной гарнизон».
Но даже тяжелая ситуация не сделала русских пассивными наблюдателями. Защитники шли на всевозможные ухищрения, иногда на грани технической гениальности, чтобы подавить мортирные батареи неприятеля. Вышеупомянутый Кюи отмечал, что в Севастополе во время бомбардировок защитники крепости, уступая союзникам в числе мортир, «…устраивали элевационные станки для стрельбы из длинных орудий под большими углами возвышения».
Но и противник не оставался в долгу, применяя в дополнение к артиллерийскому огню и иные средства. Так например перед началом штурма 27 августа в 8 часов утра перед бастионом Корнилова были подорваны французскими саперами три камнеметных фугаса, противник «…еще более осыпал части бруствера и мерлонов в исходящем угле бастиона».
Если 5 сентября русские батареи еще вели организованный огонь, то буквально на следующий день англичане наблюдали его децентрализацию. Русские батареи выделялись на фоне местности черным цветом перерытой обгорелой земли, и защитникам уже не удавалось быстро восстанавливать разрушенные укрепления.
Вторая часть многодневного артиллерийского марафона была главным образом предназначена для превращения укреплений Корниловского бастиона в груду развалин, в которой были бы перемешаны остатки оружия, оборонительных сооружений, и их защитники. Это был период максимальной концентрации суммарного числа орудийных стволов на минимальной по площади накрываемой их огнем цели.
Здесь преуспела французская осадная батарея №37. Ее артиллеристы удачно пристрелялись по кораблям в Севастопольской бухте и даже сожгли один их них. Они же удачным выстрелом взорвали пороховой погребок на Малаховом кургане, за что после взятия Севастополя Пелисье лично наградил двоих наводчиков батареи медалями и вручил по 150 франков.
К исходу бомбардировки на некоторых участках русская оборона уже не могла обеспечивать «…максимальное сопротивление атакующему во всех стадиях произведения им ускоренных действий».
То что не удавалось сделать русской артиллерии, страдавшей от жестокого огня союзников, пытались сделать стрелки. Часто на грани безрассудства, находясь под огнем, русские снайперы своими выстрелами заставляли жестоко страдать неприятельских саперов и артиллеристов. Так, ружейной пулей был тяжело ранен в лопатку начальник инженерных подразделений правого фланга английской атаки полковник Браун.