«Война настолько же сложная игра, как шахматы или покер. Побеждает в ней тот, кто делает меньше ошибок».

В эпиграф этой главы я намеренно включил слова британского военного инженера генерала Бургойна. Перечитайте их еще раз. Зачем? Да потому что сейчас мы станем свидетелями великой партии в покер, которая разыгралась в Крыму в сентябре 1854 г. Я не даром в этом случае отхожу от более привычной шахматной терминологии. В шахматы играют все-таки два игрока, а у нас, их немного больше. При этом двое вроде бы и в одной команде, но не прочь устроить один другому маленькие гадости. Поэтому представим наших героев не за шахматной доской, а за зеленым сукном карточного стола для игры в покер.

Здесь были все элементы этой зверской по психологическому накалу карточной игры: блеф, припрятанные карты и самое главное — невероятно высокие ставки. Фланговые действия, фланговые операции — это такие формы войны, в которых «…умственные способности руководящего битвой дают самый значительный перевес». Недаром, по воспоминаниям одного из участников этих событий, Нахимов назвал их «игрой в жмурки».

 

СИТУАЦИЯ

Первое, что князь понял после Альмы, что воевать ему придется, в основном, с никудышными генералами. Других у него не было. Все случилось, ровно так, как он и предполагал: «Увы, какие генералы, и какие штаб-офицеры: ни малейшего не заметно понятия о военных действиях и расположении войск на местности, об употреблении стрелков и артиллерии. Не дай Бог настоящего дела в поле» — написал князь в своем дневнике после небольших маневров с войсками 24 августа (5 сентября) 1854 г.

Почти тоже сказал Меншиков Тотлебену, возвращаясь после очередного занятия с войсками за неделю-две до высадки союзников в Крыму: «Что я буду делать с подобными генералами; что же меня ожидает, если придется действовать с ними против неприятеля». Сказал — как в воду глядел.

После поражения Меншиков уже не сдерживался, сказав все, что думал: «Кто были помощниками мне? Назовите мне хоть одного генерала, — жаловался князь в доверительной беседе с полковником Меньковым. — Князь Петр Дмитриевич (Горчаков)? Старый скряга в кардинальской шапке! Или всегда пьяный Кирьяков и двусмысленной преданности к России Жабокритский, или, наконец, бестолковый Моллер?.. Остальные, мало-мальски к чему-либо пригодные, все помешаны на интриге! Полагаю, что, будучи далеко от солдата, я не сумел заставить его полюбить себя; думаю, что и в этом помогли мне мои помощники».

Меншикова, на самом деле, искренне жаль. А если не жаль, то, по крайней мере, князю не позавидуешь. Мало того, что генералы за редким исключением показали полнейшую неподготовленность к войне, так и некоторые (например, Волков и Куртьянов) под разными предлогами вообще разбежались и в первые несколько дней после Альмы никто не мог сказать, где они и чем занимаются. Те же, кто оставался в наличии, иногда выдавали такие «фокусы», что утешало одно — у союзников, особенно у англичан, командование тоже не отличалось военными дарованиями.

Теперь князь понимал, что ни о каком сдерживании противника по рубежам Качи и Бельбека речи идти не может. Следующее сражение пусть и на выгодной, но совершено неподготовленной позиции с еще не пришедшими в себя после поражения войсками может привести к одному — катастрофе, после которой союзники могут взять Севастополь если не голыми руками, то не особенно сильно напрягаясь.

Оказавшемуся один на один с ответственностью князю нужно идти на самые радикальные действия, и выбор, перед которым он стоял, был трудным. Предстояло решить, что спасать в первую очередь: армию и Крым, или флот и Севастополь. На эти рассуждения князь потратил немного времени — самое большее день, традиционно ни с кем не советуясь. По крайней море среди многих писавших об этих событиях, в том числе самых близких к князю офицеров и чиновников, ни единый, ни одним словом не обмолвился о том, что узнал замысел князя до того, как получил команду на его исполнение. Но главнокомандующий на сей раз не ошибся.

Адмирал лорд Дандас. Командующий английским флотом на Черном море. 

В его решении был элемент академичности, подтвержденный всем последующим ходом событий. Каким бы маленьким не был Крым в масштабе все империи, для неприятельского десанта это была огромная неизвестная территория, которая союзников откровенно пугала своей непредсказуемостью и размахом. В результате высадившиеся в Крыму войска боялись отойти на десяток верст от побережья, чтобы не потерять сообщений с флотом, базами снабжения, позднее с Балаклавой, и должны были заняться «долблением» Севастополя, отказавшись от каких-либо полевых маневров.

Князь принимает решение отправить Тотлебена в окрестности Севастополя с задачей подобрать позицию, на которую можно стянуть войска и которая должна сохранить угрозу союзным войскам. Меншиков продолжает разыгрывать сценарий фланговой позиции и последующих действий на фланги неприятеля. Хотя в самом начале главнокомандующий и склоняется к фланговым действиям, но не решается покидать Севастополь, планируя лишь несколько отойти от крепости, почти не теряя с ней связь. С этой целью предполагалось занять позицию между Бельбеком и долиной Черной речки. Но вскоре от этого пришлось отказаться по причине неудобств местности, густо поросшей кустарниками, с многочисленными холмами и ямами.

Что касается потерпевших поражение частей, то особо волноваться за них не стоило.

Профессор Кертисс, один известных исследователей российской военной истории говорил, что: «Русский солдат — удивительный человек: он спит, подложив камень под голову, он сыт черным сухарем и водой и готов петь, оказавшись в хлеву». Гельмут фон Мольтке так пишет о русских солдатах, которых видел в делах с турками в 1829 г.: «Великолепный боевой дух, который ни разу их не оставил, обеспечивал русским успех в самые трудные минуты испытаний».

Каким бы ни был беспорядок, у русских редко дело доходит до паники. Вдоволь побузив по хуторам, настрелявшись зайцев и успокоившись, солдаты вскоре сами начинают самоорганизовываться. Меншиков этот момент уловил и теперь начал действовать безошибочно.

Князь, как будто очнувшись, внезапно спросил Панаева о дороге, ведущей от Севастополя мимо Кадыкоя на хутор Мекензия и далее на Бахчисарай. В туже минуту к главнокомандующему доставили унтер-офицера Балаклавского греческого батальона Георгия Панаго. Грек детально рассказал Меншикову особенности дороги. Главнокомандующий застыл над картой, раздумывая о чем-то, после чего решение было принято. Штаб начал лихорадочные действия. Все молниеносно получали распоряжения, казалось, все только начинается.

Для Корнилова у Меншикова только два распоряжения:

- «…полагая, что наибольшая опасность Севастополю угрожала с моря, приказал генерал-адъютанту Корнилову затопить несколько кораблей на рейде».

- силами выделенных флотом людей обеспечить подготовку города к обороне.

Не думаю, что решение легко далось князю. За спиной — проигранная Альма. Если до нее он еще как-то контролировал ситуацию, то после сражения события управляли им. Да, союзники вроде бы не преследуют — но это было, пожалуй, единственное везение. В остальном, все очень плохо. Мало того, что нужно собирать разбредшиеся чуть ли не по всему Крыму войска, так в довесок паника в Симферополе (благо в Севастополе все относительно спокойно), моряки чуть ли не в оппозиции, и немало сил приходится затратить для того, чтобы заставить строптивого Корнилова подчиняться. И все это приходится делать самому, только самому, больше нет, кажется, никого, кто был бы способен разделить с ним ответственность. Кругом одни исполнители — лидеров нет.

Леон Герен, шедший в сентябре 1854 г. со своей саперной ротой по следам отступающей русской армии, один из тех, кто отметил, что, не вводя войска в Севастополь, князь совершил мужественный, рискованный, но правильный поступок. Деморализованные вплоть до Качи русские войска могли своей паникой, принесенной в город, разрушить все, и только сошедшие на берег морские экипажи, не подверженные панике, стали лучшим гарнизоном крепости.

Для Меншикова очевидно, что с теми силами, которые у него остались (а осталось у него немного) крепость не удержать. Что делают противники неизвестно, но по логике развития событий они должны:

1. Занять Северную сторону.

2. После занятия Северной стороны и войти на внутренний рейд, уничтожив огнем с моря и суши батареи южного берега Севастопольской бухты и корабли Черноморского флота.

Можно себе представить, какой ад устроили бы союзники, если этот план был приведен в исполнение. Сгрудившиеся на относительно небольшом участке русские корабли, скорее мешали бы своей артиллерии. Оборона в этом случае превращалась в бессистемное героическое противостояние без малейших шансов на успех.

Для противодействия этим коварным замыслам неприятеля, который, напомню, находился неизвестно где и неизвестно чем занимался, князь принимает три решения, которые и определяют дальнейший ход кампании.

1. Подполковнику Тотлебену всеми наличными на Северной стороне силами начать ее инженерное укрепление. Это давало хоть небольшой, но шанс, что:

- союзники преувеличат силы русских на Северной и откажутся от намерения ее штурмовать;

- союзники не рискнут удалиться, что неизбежно в случае атаки Северной, от своего флота и не начнут атаку русских укреплений;

- союзники остановятся у Северной и будут готовить ее атаку, что даст несколько дней для ее укрепления, установки новых батарей так и подтягивания свежих сил.

2. Закрыть вход в Севастопольскую бухту, неважно чем, хоть несколькими старыми кораблями, но закрыть наглухо. В этом случае:

- исключался прорыв неприятельского флота на внутренний рейд:

- исключался удар неприятельской корабельной артиллерии в тыл защитникам Северного укрепления и союзникам становилось предпочтительнее не атаковать его (если, конечно, Тотлебен успеет создать хотя бы видимость сильно укрепленной позиции).

- хотя большие корабли и затоплялись, пароходы, наиболее боеспособная составляющая Черноморского флота, сохранялись, не подвергаясь возможности героической, но сомнительно эффективной гибели в прорыве к неприятельской эскадре. Как покажут дальнейшие события, они были удачно включены в систему обороны крепости, а их действия станут одними из самых славных страниц защиты Севастополя. И победа 5 октября 1854 г. во многом принадлежит им. Линейные же корабли, хотя и привлекались к стрельбе по целям на берегу, но эпизодически. Использовались они и в качестве временных госпиталей.

3. Занять с войсками позицию, удовлетворяющую как минимум трем требованиям:

- прикрытие коммуникаций от Севастополя до Перекопа;

- доминирование над подступами к крепости и создание угрозы флангу союзных войск, заставляя их развернуть в эту строну значительную часть своих сил;

- отрезать неприятеля от Евпатории, как основной базы снабжения. Об этом почти никто не упоминает. На самом деле, когда союзные войска, еще не приобретя другой базы, оказались отрезанными от Евпатории, англо-французское командование задумалось о дальнейших перспективах действий в Крыму. Им теперь нужно было сосредоточиться на поисках новых баз. В этом случае атака Севастополя в ближайшее время теряла свою приоритетность.

 

РЕШЕНИЕ НА ФЛАНГОВЫЕ ДЕЙСТВИЯ

А что оставалось князю? Оставить войска в Севастополе? А если эти войска еще деморализованы и не восстановили управление? В этом случае, запереть их в крепости — лучший способ проиграть все. Общепринятая аксиома военной науки гласила, что «…армия, которая запирается в крепости, совершает стратегическое самоубийство, оставляя неприятелю территорию, которую должна защищать».

Может быть гораздо лучше, после короткой передышки, отвести их от крепости, извлечь оттуда тех, кто все-таки до нее уже дошел, вывести в поле, зная, что уже вот-вот подойдет подкрепление, привести в чувство и вновь угрожать неприятелю?

Офицер английской Морской бригады под Севастополем. 1854 г. 

Меншиков прекрасно понимал, что русскому солдату, которому не доступна роскошь сомнений в правильности или неправильности войны, не нужно много времени, чтобы из разбитого превратиться в победителя. В то время это еще не было научно обосновано. Свой выдающийся труд генерал Головин написал только в начале следующего столетия, после чего в военно-теоретический лексикон вошел термин «моральная упругость войск» — сложный элемент, включающий соотношение убитых, раненых, пленных, дезертиров и проч., по которым русская армия традиционно представляла наиболее быстро восстанавливающуюся военную силу, в том числе в XIX в.

Суть предлагаемого состояла в том, чтобы, используя с максимальной выгодой для себя привязанность союзников к флоту, вновь поставить их в положение «между молотом и наковальней». В этом случае молотом была день ото дня увеличивавшаяся группировка войск в районе Бахчисарая, между которой и крепостью неприятель проскальзывал к ее южной стороне, а наковальней — Севастополь с его постоянно нараставшей артиллерийской обороной.

Такой алгоритм действий, когда уже трудно было понять, кто из противников нападает, а кто обороняется, заставлял всех менять ружья и пушки на кирки и лопаты и как можно скорее и глубже зарываться в землю.

Вспомним — идет партия в покер. В ней у каждой из сторон есть два «козыря в рукаве», которые обе они будут всю кампанию доставать и с разной степенью успеха использовать. Эти «козыри» не зарываются в землю, они готовы действовать активно и решительно. Для русских это армия, которая вне стен и чуть ли не за спиной обложивших Севастополь союзников, не дает им спать спокойно, являя постоянную, каждодневную угрозу.

Но и союзники не такие уж простаки. Они не зря тащили свой военный флот «за три моря» — теперь это их козырь, загнавший русский флот в Севастопольскую бухту и только одной демонстрацией угрозы атаки и прорыва отправивший на морское дно сильные, хоть и самые старые корабли. Кроме того, не обремененные многочисленными обозами, они движутся быстрее русских.

И все-таки они попадаются на великолепный блеф Меншикова! Герен пишет, как вначале английские и французские офицеры смеялись над князем, который, как им казалось, бросил Севастополь, оставив его им на съедение. Но уже вскоре им пришлось брать свои слова обратно.

Уходить от Севастополя нужно было, хотя бы для сохранения сообщения с тылом и обеспечения подхода подкреплений: «…иначе положение армии было бы ужасное». Но уходить нужно было так, чтобы новая позиция позволяла угрожать флангу союзных войск, заставляя последних изменить операционную линию и делая свои дальнейшие действия предсказуемыми.

И Меншиков решился.

Французский лагерь под Севастополем. 1854–1855 гг.

 

БОЛЬШИЕ МАНЕВРЫ

К 12 сентября князь отдал приказ войскам покинуть Севастополь. Причем, вопреки утверждениям и мнениям многих исследователей, это не паника, не хаотичное движение. Дезорганизованность уже несколько дней, как почти забыта. Уже как бы и обида за проигранную Альму появилась. Поэтому, ставя задачу на маневр, Меншиков требует выполнять его быстро, активно, в случае обнаружения неприятеля, по возможности атаковать его.

12(24) сентября Меншиков ведет великую партию, при этом отчаянно блефуя: «утром… не объявляя никому своих намерений, двинул генерала Жабокрицкого с 16-й дивизией к Мекензиеву хутору».

То, что никто не был поставлен в известие о начале действий — не самодурство князя, а одна из коварнейших частей его плана. Он блефует не только с союзниками, но и с соратниками, которым не верит, не доверяет. Ему нужно сохранение тайны маневра, а болтливость генералов и их челяди ему известны — собери Меншиков штаб и отдай громогласно приказ, уже через четверть часа каждая кухарка в Севастополе узнала об этом. И все. Союзники, уверенные в том, что блокируют не только крепость, но и запирают в ней армию, сразу бы начали менять свою диспозицию, возможно не дав армии, еще не восстановившейся полностью, выйти из города.

12 сентября князь навестил в севастопольском госпитале раненого при Альме одного из своих любимых офицеров — Жолобова. Офицера главнокомандующий застал уже при смерти, но еще в сознании. Его вынесли на свежий воздух, и князь около четверти часа не отходил от своего любимца. Скорбный момент нарушил своим появлением прибывший из столицы флигель-адъютант Альбединский, «…посланный Государем… за известиями о делах наших».

Так, в течение часа одним профессиональным офицером стало меньше, зато еще одним «профессиональным» соглядатаем при штабе главнокомандующего стало больше.

Этим же утром 12(24) сентября, никому не объявляя о своих намерениях, Меншиков начал перемещение войск. 16-я пехотная дивизия первой выдвинулась к хутору Мекензия.

В полдень бригада Хрущёва (Волынский и Минский полки) с 5 батареями артиллерии двинулась на Куликово поле. Прибыв туда к 5 часам дня, оба полка по Балаклавской дороге двинулись к Сапун-горе, не доходя которой сделали привал. Там они встретили главнокомандующего, по приказу которого, совершили ночной марш и с рассветом были у его главной квартиры в Отаркое.

Сделанный Меншиковым по итогам рекогносцировки Хрущёва вывод не утешал: хотя с северной стороны союзных войск уже нет, зато с южной стороны город «совершенно обложен».

Каждый полк и каждая батарея получали свой маршрут, но одно генеральное направление. Московский полк отошел на Качу возле Бахчисарая и остановился биваком, ожидая прибытия продовольствия из Симферополя.

Находившиеся в городе войска выходили через Черную, переходили ее по Трактирному мосту и шли на Мекензиевы горы, оттуда — на Бельбек, потом на Качу и уже оттуда к Бахчисараю.

Обоз направили к хутору Бракера. Туда же двинулся штаб Меншикова с ним Горчаков. Скрытность движения постоянно нарушал блуждавший по просторам ночного Крыма Кирьяков. Несколько раз он едва не доводил до стрельбы, принимаемый за неприятеля, но каждый раз благополучно ускользал от гнева главнокомандующего, скрываясь в беспросветной темноте. Горчаков был готов разорвать Кирьякова, но генерал благополучно избегал столь жестокой кары.

А все началось, когда иррегулярная кавалерия доложила о возросшей активности неприятеля, и стало ясно, что он вот-вот начнет двигаться вслед за отходящей русской армией, Меншиков принял решение прикрыть свой тыл арьергардными действиями. Удивительно, что это не было сделано до сих пор, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Выбор командующего пал на войска Кирьякова, о чем ему вскоре пришлось сильно пожалеть. Выполняя приказ, Кирьяков с Московским, Бородинским и Тарутинским полками при 20 приданных орудиях и с 5 сотнями казаков 11 сентября перешел через р. Черную у хутора Мекензия и вновь подошел к р. Бельбек. Примерно в 4 часа дня, поднявшись на высоты, он сразу заметил оттуда движение англичан по дороге у Дуванкоя. Убедившись, что дорога перекрыта, Кирьяков принял решение оставить высоты и перейти с них на Сапун-гору. Батальон Тарутинского полка и 4 орудия 16-й артиллерийской бригады остались на старом месте для продолжения наблюдения за неприятелем и «демонстрации присутствия».

Простояв на новом месте сутки и рискнув на ночной марш, Кирьяков традиционно умудрился запутать себя и своих подчиненных. Не умея организовать движение войск на незнакомой местности, он, начав движение затемно, банально заблудился. В результате его батальоны вышли наперерез главным силам армии, устроив переполох. К счастью до стрельбы дело не дошло, но движение армии замедлилось. Поняв, очевидно, что на его седую голову в любую минуту может обрушиться праведный гнев главнокомандующего, командир 17-й дивизии не мог придумать ничего лучшего, как устремиться в обратную сторону, предпочтя встречу с неприятелем свиданию с Меншиковым.

Вскоре Кирьяков опять заблудился. Его батальоны вброд перешли р. Черную между Инкерманским и Трактирным мостами и еще раз вдоволь поблукав, остановились к радости измотанных солдат и офицеров на ночлег у хутора Мекензия.

13(25) сентября батальоны 17-й пехотной дивизии вновь начали марш и вышли к деревне Отар-Кой. Апофеоз военной безграмотности случился именно в этот день. Это, конечно, удивительная история, но она более чем наглядно показывает, с какими генералами пришлось вести войну русской армии.

Сделав получасовой привал у Отар-Коя и начав двигаться к Бахчисараю, Кирьяков с удивлением узнал, что, опередив Жабокритского, его отряд из арьергарда превратился в авангард. Меншиков, узнав о случившемся, приказал вернуть три полка к Отар-Кою, где московцы, бородинцы и тарутинцы, после 80 верст почти непрерывного марша, соединились с главными силами и к их великому счастью смогли наконец то расположиться на отдых.

На этом месте они простояли ровно сутки пока на следующий день не получили новый приказ главнокомандующего: следовать на хутор Мекензия, держась за авангардом генерала Жабокритского.

Как это не смешно, кампания только начиналась, а похоже, собственное командование решило если не истребить Московский полк на поле боя, то загонять его личный состав до смерти на маршах. Это, конечно, шутка, но если посмотреть на «московский тур по Крыму», начинаешь верить то ли в злой рок, то ли в вопиющую русскую безалаберность, за которую привычно приходилось платить кровью.

Лаброс Шарль Дени. Во время бомбардирования Севастополя 5(17) октября 1854 г. лейтенант линейного корабля «Монтебелло».

Меншиков, узнав про «кругосветку» Кирьякова, впал в ярость. Больше суток он ничего не знал о нахождении почти целой дивизии, усиленной кавалерией, и, когда, наконец, появился присланный ее командиром подполковник Залевский, выясняется, что она находится совсем не там, где должна находиться.

«… Я дал ему 12 батальонов, две батареи, аванпосты и разъезды содержать два полка гусарских, два казачьих. Я послал его вчера вечером, чтобы он, не замеченный неприятелем, занял позицию на этой стороне Бельбека, для прикрытия нашего движения, которое я был намерен сделать сегодня на заре, обойдя фланг неприятеля, встать у него в тылу, на сообщении с Симферополем. Наше движение до того важно, что я сказал Кирьякову: “в случае натиска, держитесь до тех пор, пока я не извещу вас, что прошел Мекензиеву гору. Помните, что переправа на Бельбек слишком затруднительна; без ущерба себе, с тем количеством войска, которое у вас в распоряжении, вы можете очень долго вредить неприятелю и легко его удерживать”.

Кирьяков же, придя вечером занимать места, услышал на той стороне Бельбека музыку, которая на своем биваке играла зорю. Не знаю, почему это его так сконфузило, что он, не останавливая войска, повернул налево кругом и удрал. Лупил целую ночь и, перейдя Черную через Инкерманский мост, остановился на Сапун-горе, так что от нашего лагеря под Севастополем его отделяет только Сарандинакина балка. А при нем еще — этот подполковник Залевский! Не понимаю, как он его не удержал? Он то на минуту и прискакал ко мне с этим известием. Что я буду делать с подобными генералами? Что мне только придумывать такое, чтобы они были в состоянии исполнять как следует?».

Понятно, что Панаев ненавидит Кирьякова всеми фибрами души, понятно, что Меншиков считает его одним из тупиц, которыми его наградил царь в должностях дивизионных командиров. Но, признаем, приключения дивизии описаны достаточно точно, чтобы им поверить. Мало того, что Кирьяков все запутал, он еще и замедлил движение русской армии, нарушив с таким трудом наведенный и еще совсем слабый порядок.

Правда Петру Дмитриевичу Горчакову удалось отомстить командиру 17-й дивизии. Утром его авангард наткнулся на перегородившую дорогу, поломавшуюся коляску.

«Горчаков набросился на сидевшего в ней офицера:

— Что же вы ее не сбросите? Задерживаете такую массу войск из-за дряни!

Офицер оправдывался тем, что это повозка генерала Кирьякова».

Лучше бы он этого не говорил. Горчаков пришел в ярость: «Опять Кирьяков?!». Следующие его действия более чем предсказуемы: повозка со всем генеральским хозяйством улетела в овраг.

Под утро Кирьякова снова нашли. Он расположился биваком на одной из высот и развел костры, плюнув на маскировку и скрытность марша. Горчаков помчался туда, приказал немедленно залить огни и начал банально орать на прибывшего к нему командира дивизии. На эти вопли Кирьяков совершенно спокойно ответил, что не может никуда идти так как:

1. Нет огня, нет ужина — значит, он голодным никуда не пойдет.

2. Его повозку скинули в овраг, а он устал — и тоже никуда не пойдет.

3. Еще ночь — и у него больше нет никакого желания по темноте бродить, и он тем более никуда не пойдет.

Горчаков смирился со строптивым генералом и увел его к себе ужинать, войска же повел дальше один из полковых командиров.

Но только на следующий день в штабе Меншикова выяснили, что во время путешествия Кирьяков «потерял» один батальон Тарутинского егерского полка и артиллерийскую батарею (4 орудия), которые были оставлены на Инкерманском спуске.

По словам Панаева, уцелели тарутинцы лишь потому, что союзники их не заметили, и только благодаря темноте им удалось пройти в Севастополь, переполошив своим приближением гарнизон, принявший батальон за приближавшегося неприятеля.

Как только 17-я дивизия ушла, Меншиков отправил к Корнилову в Севастополь казачьего урядника сообщить о своем местоположении и принять меры к отправлению из крепости парка с присоединенным к нему отставшим обозом. Для прикрытия парка в Севастополе оставались две пехотные роты и 2 орудия.

После их ухода Корнилову было приказано уничтожить Инкерманский мост и разрушить плотину.

 

ПРОПАВШИЙ ПАРК

Мы уже говорили, как британцы неожиданно, в том числе и для самих себя, напали на отставший «хвост» русского обоза, тянувшегося из Севастополя в сторону Бахчисарая. Картина, конечно, неприглядная, но что поделаешь — война, и на ней никто не гарантирован от внезапных атак и незапланированных потерь. Теперь у нас есть возможность немного вернуться назад и взглянуть на случившееся со стороны русских. Увы, читатель, но картина окажется не менее неприглядной.

Едва казак, ездивший к Корнилову, вернулся из Севастополя, Меншиков приказал штабу сниматься с места. Войска оставили Мекензиеву гору, спустились в Черкез-керменскую долину и двигались по Бахчисарайской дороге до реки Бельбек.

Едва начали разбивать бивак, как издалека, со стороны Мекензиевых гор, послышались выстрелы. Штаб главнокомандующего в подзорные трубы увидел, как «…парковые повозки в беспорядке несутся с горы в долину».

Дальше начало творится самое интересное. Сначала к штабу главнокомандующего примчался взвод гусар-лейхтенбержцев, командир которых ничего не смог внятно объяснить, кроме как, сказать про внезапное нападение на парк неприятеля и о том, как лихо ему удалось удрать. Последнее, видимо от нахлынувших эмоций, офицер и не скрывал: «…Атам, остальные все пропали, людей порубили, повозки порубили, которые — сами сломались, которые — с горы полетели, а больше должно быть они позабрали».

Но две повозки офицер спас, наверное, они были самыми нужными для него. Это повозка командира полка и его собственная. Судя по всему, именно полковой обоз и попал к англичанам, которых удивило большое число ментиков и других деталей гусарской униформы. Именно ментики и доломаны привлекли самое большое внимание английских стрелков. Уже в тот день командование с удивлением созерцало солдат Стрелковой бригады, щеголявших в русских гусарских мундирах.

Сколько было неприятелей, что сталось с парком, гусар не знал. Поняв, что от юного офицера ничего не добиться: «Что с него взять? Правда, еще молод, почти совсем еще мальчик», Панаев отпустил его в полк.

Дальнейшее подтвердило, что действительно пропал обоз Лейхтенбергского гусарского полка: «Только что отъехал, как ему на смену прискакал, на изнуренной лошади, кучер из гусарского обоза. Лошадь была рослая, здоровая, но ноги всадника чуть ли не дохватывали до земли: это был истинный гигант: в плечах косая сажень, грудь широчайшая, ручищи могли привести в ужас целый взвод. Кучер был без шапки, в одной рубахе, и геркулесовские его формы обрисовывались во всей красе; борода и волосы на голове, от быстрой езды закинувшиеся назад, придавали ему вид свирепого, мощного бойца…».

От него стало известно следующее: налетели враги внезапно, беспощадно порубили всех, кто под руку попался: «…Как секанет — с Терешки башка долой; секанет — Степан покатился…».

Судя по тому, что оба, и офицер, и обозник, отметили наличие на нападавших меховых шапок, можно предположить, что «виновниками разбоя» были английские конные артиллеристы, что подтверждает один из них, Уолпол Ричардс в своих письмах.

Вслед за обозником появился командир парка полковник Хамрат, кавалер ордена Св. Георгия 4-й ст. за 25 лет выслуги. Все надеялись, что хоть он внятно скажет о случившемся. Надеялись зря. Все, что он смог сказать, не сильно отличалось от уже сказанного. Единственное, что знал он точно: «в парке пропало 10 повозок…больше сами, в путанице, поломали; лошадей — которых они позабрали, иные разбежались; изломанные ящики остались на месте, взять было нельзя; некоторые даже слетели в пропасть».

Вскоре стало известно, что, втянувшись на затяжной подъем, парк и обоз замедлили движение, стали делать частые привалы. Прикрытие оторвалось и в этот момент случилось в точности то, что мы уже писали: с парком столкнулся Раглан. Панаев, правда, именует его Сент-Арно (а кто же еще, по его мнению, в меховых шапках по Крыму мог ездить, не иначе французская гвардия), но, совершенно очевидно, что Аркадий Александрович путается, притом настолько убедительно, что сам в свою ошибку верит. На самом деле Сент-Арно было уже не до верховых поездок, ему еще день-два прожить, и то хорошо.

В остальном он прав: «…увидев русских, неприятель в нерешимости приостановился; наши тот час его заметили и в парке, в обозе, в прикрытии — поднялась такая сумятица, что Сент-Арно, поспешив воспользоваться ею, послал туда часть своей артиллерийской прислуги припугнуть наших. Несколько человек неприятелей врезались в эту кутерьму и нагнали панический страх на несчастных и безоружных ездовых, которые суетились, бросались, путались, падали… гусарские денщики и кучера, отчаянно выпутывались из-за парка, расталкивали и сбрасывали повозки с дороги. Некоторые офицерские повозки уже добрались до спуска с горы; но из них только две, с нахальством распорядившись за счет парка, пробрались и понеслись во всю прыть. За ними во весь карьер поскакали гусары и дули без оглядки вплоть до нас. Прикрытие парка, не долго думая, пустилось врассыпную по кустам. После, Бог знает, как и откуда, беглецы поодиночке случайно приставали к войскам, где попало. Горсть неприятеля занялась грабежом офицерских повозок, парковые же, между тем, выбравшись как могли, ушли своей дорогой».

Вице-адмирал Луи Генри Браун. Во время бомбардировки Севастополя 5(17) октября 1854 г. аспирант линейного корабля «Жан Бар».

 

13(25) СЕНТЯБРЯ 1854 г.: ЗАВЕРШЕНИЕ МАНЕВРА

Маневр завершали также быстро, как и начинали. 14 сентября Владимирский полк уже в 5 верстах от Бахчисарая разворачивает цепь охранения войск аванпостами, обозначая линию границы территории, контролируемую русскими. За эту линию проходят остальные войска.

14(26) сентября, желая удостовериться, что союзники не преследуют и одновременно расчистить сообщение с крепостью, Меншиков приказывает полковнику Хрущёву с Волынским пехотным и двумя батальонами Углицкого егерского полка с артиллерией, сотней пластунов, полусотней казаков провести разведку долины Черной речки и спуска с Мекензиевых гор. При постановке задачи предполагалось атаковать встреченного неприятеля. До 15 часов 15(27) сентября Хрущёв находится в движении, неприятеля не обнаруживает, но удостоверяется, что союзники полностью очистили Северную сторону, о чем донес главнокомандующему, отправив к нему прапорщика Маклакова. После этого войска отходят к главным силам. Меншиков, убедившись в удачном завершении маневра, отправляет об этом донесение в столицу, заодно избавившись от назойливого флигельадъютанта императора Альбединского.

16(26) сентября Меншиков, узнав, что союзные силы уже в полном составе перешли на южный берег Черной речки, выдвинулся к Бельбеку и в течение суток занял его. 17(29) сентября русские войска вновь заняли Северную сторону. Туда через бухту перевезли не успевшие уйти из города полковые обозы.

В этот же день генерал Жабокрицкий авангардными войсками занял Инкерманский спуск, «запечатав» союзные войска южнее крепости и полностью взяв под контроль территорию северо-восточнее и севернее Севастополя.

17(29) сентября все закончили: в этот день Меншиков приказывает перевести с Бельбека и Качи войска на Северную сторону Севастополя, что вызвало среди гарнизона и обывателей крепости всплеск положительных эмоций: «…наше появление после пятидневного отсутствия, произвело неописуемую радость в гарнизоне Севастополя». В город вводились Московский пехотный, Бородинский и три батальона Тарутинского егерских полков. Вслед за ними введены только что прибывшие два запасных батальона Волынского и Минского полков в полном составе, два Черноморских пеших батальона. Волынский пехотный полк оставался при главной квартире на высотах левого берега Бельбека. Хрущёва, одного из немногих генералов, которым доверял, Меншиков предпочитал держать рядом.

Теперь уже неприятель в Евпатории оказывается отрезанным от своих войск, и союзники будут вынуждены держать там гарнизон, который был бы совершенно не лишним в траншеях под Севастополем. С этого времени Евпатория перестает играть роль передовой базы снабжения. Сложилась парадоксальная, в тоже время часто случающаяся на войне ситуация: хотя русские были в тяжелом положении, но и враг находился там, где его хотели видеть.

Только выйдя из Севастополя, никого не поставивший об этом в известность Меншиков (вот почему многие сочли его действия предательством и бросанием крепости на откуп судьбе), приказал лейтенанту Стеценко вернуться в город с информацией для Корнилова, в которой говорилось:

1. Войска покидают Севастополь, для «…совершения известного Корнилову движения».

2. Войска постараются уйти до приближения неприятеля к Севастополю.

3. Меншиков не потеряет из вида Севастополь, и в случае, если союзники попытаются атаковать город, ударит им в спину.

4. Благодаря маневру армия сохранит сообщение Севастополя с Россией и «…Севастопольский гарнизон не должен терять бодрости, потому что подвозы и подкрепления достигнут своего назначения».

5. Главнокомандующий найдет возможность «…уведомить о себе Корнилова».

Жорж де Парсеваль. Во время бомбардировки Севастополя 5(17) октября 1854 г. лейтенант корабля «Юпитер». 

Стеценко выполнил приказ. И опять о реакции Корнилова на это сообщение молчат все, кто мог бы об этом рассказать. Можно лишь предположить, что адмирал понял все по-своему, руководствуясь больше эмоциями, нежели разумом. В конце концов, он привык воевать на море и с трудом воспринимал планирование действий на сухопутном фронте. Хотя, судя по его личным запискам, он все понимает и даже спокоен: «Князь с армией двинулся на Мекензиеву дачу. Я начал свои приготовления к защите Северного укрепления».

О «любви» князя к Корнилову может свидетельствовать высказывание Панаева, о том, как, якобы, последний сказал всем, что главнокомандующий бежал, а гарнизону теперь нужно самим отыскивать силы и средства для защиты Севастополя. Но это только начало. Дальше Аркадий Александрович, не моргнув глазом, утверждает, что Корнилов написал это всем своим родственникам (жене и брату) и этим «…обрек искусного стратегика на жертву нелепых толков и сплетен: по всей России пронеслась молва, будто бы Меншиков продал Севастополь!».

О том, с каким искусством «великий стратегик» проиграл высадку союзников и Альму, Панаев, кажется, уже забыл. Да и о Корнилове врет, не краснея. Адмирал наоборот, старается сохранить веру в князя: «Слава будет, если устоим, если же нет, то князя Меншикова можно будет назвать изменником и подлецом; впрочем, я не верю, чтобы он продал».

Эти несколько дней вообще окутаны обидами, недопониманием, недоверием и взаимным осуждением участников событий. К счастью у всех хватило ума не поставить личное выше общего и в целом медленно, но уверенно ситуация стала меняться.

 

ИТОГИ

18(30) сентября, находясь у Северного укрепления и убедившись, что союзники отказались от атаки крепости с севера, князь докладывал императору: «Я доводил до сведения В.И. В-ва, что фланговым нашим движением из-за Севастополя я намеревался перейти в наступление, которое тем более представлялось своевременным, что, после дела при р. Алма, французские войска двинулись к Севастополю, а английские отправились на судах в Балаклаву.

Между тем, последствием нашего флангового движения было то, что и французское войско, избегнув боя, поспешило оставить Северную сторону, — где я ныне нахожусь, — и перешло на южную, для присоединения к своим союзникам.

В настоящее время неприятель расположился между Балаклавою и Херсонесским маяком. Выходцы из Балаклавы видели вчерашний день, как с судов выгружали орудия большого калибра…

…Прибывшему в Симферополь с Бутырским пех. полком, артиллерии ген.-майору Тимофееву я поручил, с отрядом из двух резервных батальонов 14-й пех. Дивизии, несколько кавалерии и двух горных орудий, идти горною частью Крыма в Байдарскую долину, чтобы с одной стороны, воспрепятствовать неприятелю производить фуражировку, а с другой — удерживать жителей от присоединения к неприятелю. При надобности же — приближу этот отряд к себе».

Меншиков опять блефует. Князю сейчас страшнее чувствовать близость царских соглядатаев, чем неприятеля. Своим высокомерием, сарказмом и издевками он нажил себе столько недоброжелателей, что желающих вцепиться ему в глотку более, чем достаточно. Хотя Альбердинский уже скрылся за горизонтом, спеша в столицу, но вот-вот должен появиться не менее любопытный Ден. кичившийся личной дружбой с царем. От этого так просто не избавишься.

Упомянув намерение атаковать, главнокомандующий выдавал желаемое за действительное. Какие атаки, тут бы раны зализать, отлежаться, успокоиться, осмотреться, а потом можно будет и нападать, тем более, что уже клубится пыль на ведущих в Крым дорогах — идут батальоны, полки, эскадроны, батареи новых пехотных и кавалерийских дивизий.

Как бы и кто не критиковал Меншикова, но после неожиданного движения к Бахчисараю. и последовавшего занятия позиций от Бельбека до Инкермана. русские войска почувствовали себя уверенно.

Во-первых, сохранилось сообщение с Симферополем, через который уже шли войска и он из беззащитного города, постепенно превращался в надежную тыловую базу. Отныне союзники теряли шанс отрезать находившиеся в Крыму войска от континентальной России и превратить действия под Севастополем в осаду крепости с суши и с моря. Еще несколько дней назад условно владевшие чуть ли не всем Крымом (подразумеваю под этим способность самостоятельного выбора направления действий), союзники отныне ограничивали свое присутствие территорией южнее и юго-восточнее Севастополя. Правда, они владели морем, но тут уж ничего не поделаешь — здесь русские свою войну проиграли.

Во-вторых, крепость уже не была беззащитной, более того, русские получали возможность заменять войска в гарнизоне, позволяя сохранять длительное время силы, давая некоторый отдых от постоянных дней нахождения в условиях позиционной войны.

В-третьих, отныне флот гармонично вписывался в оборонительную систему города. становясь ее основой.

В-четвертых, союзники входили в западню, которая, казалось, за ними захлопывается. Едва они очистили Бельбекскую долину, как ее по приказу Меншикова замяла пришедшая Сводная бригада резервной легкой кавалерийской дивизии (генерал Корф) генерал-майора Рыжова. От дивизии были посланы разведывательные отряды к Чоргуну и в Байдарскую долину. 22 сентября генерал-майор Краснов предпринял с 8 сотнями 61-го и 62-го Донских казачьих полков разведку Евпатории и установил. что ее гарнизон, оцененный в 1000 человек европейцев (и в неизвестное количество арабов и турок) переходит к обороне. С моря город прикрыт флотом.

Отбив напоследок большой обоз с продуктами. казаки без потерь отошли от города. Русские кавалеристы действовали у Евпатории, как на неприятельской территории, стараясь подавить все очаги поддержки местным населением союзных войск. С коллаборационистами сильно не церемонились, в результате местные татары или ушли в Евпаторию, или притихли. 30 сентября, с прибытием дополнительных сил кавалерии, Евпатория была полностью блокирована, и всякое ее снабжение с суши прекратилось.

С увеличением войск русские стали активно вытеснять неприятеля из окрестностей Севастополя. Отряд генерал-майора Тимофеева вошел в Байдарскую долину Отныне площадь действий неприятельских фуражиров уменьшилась. После этого часть кавалерии Рыжова отвели к Каче для наблюдения за берегом вплоть до Альмы и, что важнее, более удобного довольствования.

Меншиков, отдышавшись, почувствовал безопасность: союзники ничего не предпринимают. Хотя и копают что-то в отдалении, но это совсем не похоже на начало осадных работ. Создавалось впечатление, что они просто не знают, что делать дальше. После того, как посланный им полковник Лебедев проехал от штаба до Севастополя и спокойно вернулся обратно без риска быть захваченным патрулями союзников. князь успокоился окончательно. Для перепроверки направили опытного в делах разведки Стеценко. Результат был тот же: союзники очистили Северную сторону и тянутся на юг. Меншиков мог торжествовать: «…открылось сообщение войск с гарнизоном Севастополя, получившего крепость и силу геройски держаться 11 месяцев под адской бомбардировкой». А вскоре к нему дошли слухи, что Сент-Арно умер, сдан пост командующего французским контингентом генералу Канроберу.

Контр-адмирал Жан-Пьер Эдмонд де ла Гравьер. 5(17) октября 1854 г. — офицер штаба французской эскадры. 

Князь, приободрившись, решил напомнить о себе, не сильно сдерживая эмоции. К М.Д. Горчакову вернул присланного очередного соглядатая — графа Орлова-Денисова: «…любезный князь, вы присылали… узнать о взятии неприятелем Севастополя, которое вы полагали близким. Но событие это еще отдаленно. Отпускаю этого офицера обратно к вам, чтобы не задерживать его здесь по-пустому».

Но тут же, как будто опомнившись, напоминает Горчакову, не стесняясь откровенного обмана, что в последние два дня к союзникам прибыли подкрепления в числе 10 тыс. человек, и пришедшей в Крым 12-й пехотной дивизии уже явно недостаточно. Трудно сказать, на что надеялся Меншиков. Россия, конечно, страна большая, и войск еще много. Можно их набить в Крым и создать численный перевес над неприятелем, чтобы, если и не предотвратить его зимовку в Крыму, то хотя бы удержать край за собой, но в этом случае «….давайте только побольше войска».

Что нужно отметить, так это умение Меншикова изобразить ситуацию настолько умело, что теперь даже император успокоился. Наверное, это было то, что нужно главнокомандующему, понимавшему, что сейчас совсем не время для гнева, наказаний и прочих прелестей, которые могли обрушиться на его голову, узнай император всю правду. В принципе, царь ее узнал, но только дозировано и постепенно. Но хитрый и умный князь избавил себя от его вмешательства в руководство армией.

Отныне, судя по тексту реляций, Альма — совсем не поражение, а всего лишь часть более масштабного сражения, и закончилось оно под стенами Севастополя у Северного укрепления отражением врагов с последующим заманиванием их в подготовленную западню. То есть, конкретное место события как бы распределилось на большее пространство и, соответственно, на большее время. Меншиков в ударе: мало того, что французы, отражены и отступили от города, но и союзники, бросив все, погрузились на корабли и отплыли от берегов Крыма, правда, потом все-таки решили вернуться, высадившись в Балаклаве.

Меншиков старался быть настолько убедительным, что царь даже засомневался — уж больно складно все получалось: «…непонятна скорость, с которою французские войска сели опять на суда и вновь высадились с южной стороны».

Князь остался верен своему принципу: все, что не подтверждено документами, всегда можно опровергнуть. Первые, отправленные им, новости в резиденцию Николая I похожи скорее на слухи, нежели донесения облаченного властью военачальника. Император удивился: «…Сегодня утром прибыл, наконец, флигель-адъютант Альбединский, посланный князем более со словесными, чем с письменными донесениями», но, в целом, одобрил: «Слава Богу, что мудреное и отважное это движение, но спасительное для отряда, который, признаюсь, считал я потерянным, могло столь неожиданно благополучно свершиться».

Император верит, он счастлив и 20 сентября пишет Паскевичу, что враг «…пострадал сильно от нашей картечи».

Меншиков в очередной раз заверяет его, что вот-вот сам атакует союзников, тем более, что к нему уже прибывает подкрепление. Царь опять верит: «…движение это спасло отряд и дало Меншикову восстановить дела, став на своих сообщениях — на пути подкреплений, к нему следующих, и в левом фланге, и угрожая тылу неприятелю».

Правда вскоре намекает, что слова словами, но и журнал боевых действий неплохо было бы тоже прислать, а если его некому вести у князя в штабе, то «…Шеншин пишет хорошо, Левашёв тоже, поручи это кому-либо из них, но оно мне необходимо».

Поручает князь Шеншину. Тот, «…разъезжал между Севастополем и Симферополем… много раз бывал под неприятельскими выстрелами. Оба раза докладывал он Государю о своих наблюдениях, и не скрывал истины».

Все правильно, именно в этот период любая, самая правдивая информация, тем более от слывшего редкостным по порядочности флигель-адъютанта Шеншина, только на пользу Меншикову: теперь он управляет ситуацией на полуострове.

 

ЗНАЧЕНИЕ ФЛАНГОВОГО МАНЕВРА

Вообще же, все что касается информации, направляемой из Крыма в столицу, напоминает хорошо срежиссированный спектакль. По известному выражению известного русского публициста и бывшего военного корреспондента Г.К. Градовского (Гамма): «В Крымскую войну было уже очень тяжело и безгласно. Сам Государь Николай Павлович был мало осведомлен, что делалось в Крыму. О высадке неприятеля, об Альминском сражении, о понесенном нами поражении и причинах его Государь узнал из иностранных газет…».

Но, запутывая одновременно противников и собственного императора, Меншиков сделал то, что должен был сделать: увел армию на перегруппирование и спас Севастополь.

Николай I оценил маневр, видя, что положение вроде бы меняется в пользу его армии. И недалёк час, когда неприятель будет славными русскими штыками сброшен в море, и кара Божия свершится. Он пишет Паскевичу уже, кажется, почти не скрывая гордости: «Это делает честь Меншикову, да и честь войску, которое после неудачного дела, столь мудреное движение совершило в примерном порядке. Меншиков для обороны Севастополя принял все зависящие меры, и надеюсь на милость Божию, дней десять могут продержаться и драться отчаянно с помощью флота, с которого 9000 человек, под начальством самого Корнилова, обороняют Северное укрепление, сторону самую слабую. Меншиков надеется по присоединении следующих подкреплений, часть коих уже к нему прибыла, ежели неприятель начнет атаку Севастополя, — сам атаковать их левый фланг и тыл».

Горчакову император вообще 20 сентября в письме намекает на гениальность своего командующего в Крыму: «…Надо благодарить Бога, что Меншикову удалось его трудное и отважное фланговое движение в виду неприятеля: делает честь ему и столь же войскам, что после неудачного дела и огромной потери начальников, офицеров н самих людей, могли движение совершить в столь примерном порядке. Повторяю, слава Богу! Теперь что бы ни было, но корпус Меншикова имеет свободное отступление, ежели не удастся даже спасти Севастополь. Признаюсь, я предвидел гораздо худшее, то есть пропажу всего».

Знающий хитрого Меншикова Паскевич не так восторжен, но и он 27 сентября в письме императору высоко оценивает действия, считая, что князь вновь вернул ситуацию под контроль и может начать активно действовать против неприятеля: «Положение кн. Меншикова было действительно трудное, но, если он, после дела 8-го (20-го) сентября, мог свободно отступить и беспрепятственно произвести фланговое движение, а союзники до 20-го (2-го окт.) числа ничего не предпринимали, то видно, что они потерпели сильно; теперь же, когда англо-французы очистили Северную сторону Севастополя и отошли к Балаклаве, князь же Меншиков соединился уже с частью идущих к нему подкреплений, то можно надеяться, что он воспользуется превосходством своей артиллерии в сильных авангардных делах, не вводя в генеральный бой своей пехоты, которая, будучи слабее числом, представляла бы все выгоды союзникам; а если неприятель начнет осаду Севастополя, тогда он будет в состоянии не давать ему покоя беспрерывными и сильными атаками. И так, мне кажется, что дела наши в Севастополе, при помощи Божией, не представляют еще большой опасности».

Что касается других мнений, то, как и личность самого Меншикова, оценивают его действия по-разному, часто диаметрально противоположно. Большинство, правда, положительно. Ф. Энгельс считает, что своим маневром Меншиков практически восстановил ситуацию если не в свою пользу, то практически уравняв шансы свои и неприятеля: «Результат сражения, хотя и имел в моральном отношении большое значение для союзников, вряд ли может вызвать глубокое уныние в русской армии. Это отступление похоже на то, которое было после Лютцена или Бауцена; если Меншиков со своей фланкирующей позиции в Бахчисарае сумеет завлечь союзников за собой так же ловко, как Блюхер сделал это перед битвой на Кацбахе, то союзники еще смогут убедиться в том, что такие бесплодные победы не приносят большой пользы победителю. Меншиков все еще угрожает их тылу большими силами, и пока они не нанесут ему поражения еще раз и окончательно не оттеснят его, он останется грозным противником. Теперь почти все будет зависеть от того, прибудут ли подкрепления из резерва союзников, с одной стороны, и из русских войск в Перекопе, Керчи и Анапе, с другой. Кому удастся первому получить численный перевес, тот сможет нанести серьезный удар. Но у Меншикова то преимущество, что он может в любое время уклониться от нападения, отступив, между тем как союзники прикованы к тому месту, где находятся их склады, лагери и обозы».

Хрущёв, а это, бесспорно, один из наиболее мыслящих генералов Крымской войны, считал, что у главнокомандующего, не имевшего никакой информации о положении и действиях союзников (хотя это его ошибка), вариант действий в их тыл и фланг были единственно верным решением. «…При этом главнокомандующий сохранял в тылу у себя пути, по которым могли прибыть к армии подкрепления, и вместе с тем сохранял сообщение с Севастополем».

Своими действиями князь не только оправдал поражение на Альме, но и внес вклад в военную теорию, убедительно подтвердив: чтобы «…удержать за собой более выгодное сообщение, обороняющийся может: или занять на этом сообщении позицию в тылу блокирующего, как сделал, например, князь Меншиков (1854 г.), став на дороге Севастополь-Бахчисарай и тем самым заставив англо-французов очистить сообщение Севастополя через северную сторону, или удерживать сообщение с помощью на нем укрепляемых этапных постов… как, например, турки охраняли путь ПлевнаСофия в кампанию 1877 г…».

Граф Остен-Сакен в числе сторонников главнокомандующего: «Заслонение сообщений было необходимостью; но смелое фланговое движение, притом армией, понесшей поражение, и занятие положения, угрожающего флангу неприятеля, было следствием прекрасного военного соображения».

Но Сакен не может внятно ответить на вопрос, заданный ему архиепископом Иннокентием Таврическим: «Почему мы, с нашими силами, у себя дома, где, как говорится, и стены помогают, ведем войну оборонительную и не можем перейти в наступление? Феномен необыкновенный в истории войн!».

Морские пехотинцы Королевского военно-морского флота. Английский рисунок из «The Illustrated London News». 1854 г. 

Нужно сказать, что по воспоминаниям современников, священник оказался более прозорливым, нежели те, кому это по должности было положено. Незадолго до высадки союзников он, совершая объезд Таврии и Крыма, был удивлен вопиющей беспечности и самоуспокоенности местных военачальников: «Мы спали тогда, как бы среди глубокого мира; войска было мало, и то разбросано».

Подобно Иннокентию, не все высоко оценили действия князя. Были те, кто видел в отводе войск от Севастополя чуть ли не предательство. Вездесущий Ден, которого Меншикову не удалось провести, во всеуслышание заявляет: «русский ли был главнокомандующий кн. Меншиков?». Отвечает тоже сам: «…это был аспид, а не человек».

Оставим в покое жесточайшую критику Деном неурядиц, неопределенности приказаний, суматохи, разброда творившихся в рядах отступавших войск. В них много личного, тем более, никто это не отрицает. Признаем, что только благодаря отводу войск от крепости Меншиков сумел и восстановить управление, и взять ситуацию под контроль. В этом еще один скрытый смысл маневра, удачно реализованный князем. Он, вспомним, вывел из города войска психологически надломленные, оскорбленные поражением, которые более были вредны в крепости, нежели полезны. После в гарнизон вводились войска или свежие, или прежние, но отдохнувшие, восстановившиеся морально, вернувшие себе возможность драться.

Позволю поддержать бытовавшее в российской военной мысли суждение в защиту своей пехоты, которую во второй половине XIX в. было модно «пинать» за Севастополь, а вскоре и за Плевну. «Оставляя в стороне употребление пехоты в таких делах, как сражения под Инкерманом и на Черной речке, которые скорее были вредны, нежели полезны для обороны, разве не пехота вынесла на своих плечах, не говорим уже — массу оборонительных работ, но ту контр-апрошную войну, те беспрестанные вылазки, отбитые штурмы, словом — все то, чем обусловливалась возможность продолжительного сопротивления обороняющего».

Традиционно добавлю «ложку дегтя». Не стоит до восторженного визга идеализировать личную заслугу князя. Русские специалисты в вопросах военной теории начала XX в. считали, что тот факт, что союзникам не удалось взять под контроль сообщение Севастополя с континентальной Россией, в определенной степени не столько заслуга главнокомандующего, как следствие определенной малочисленности союзного контингента, еще только начавшего получать подкрепления.

А теперь подведем итог. 13 (25) сентября 1854 г. рискованным фланговым маневром Меншиков из опасения быть заблокированным в крепости ушел на бахчисарайскую дорогу, занял угрожающее относительно позиций союзников положение и сохранил сообщение с Россией. Отныне русская армия оставалась в виде Дамоклова меча, постоянно грозившего блокирующими действиями, нападениями против осаждавшей Севастополь неприятельской силы. Угроза быть запертой в крепости, то есть самого страшного для армии положения, миновала.

Николай I предусмотрительно начал советоваться с Паскевичем об отправке новых войск, в том числе гренадерских частей, ближе к театру военных действий — к Киеву, «…дабы наш главный резерв был на таком месте, откуда он может быть легко двинут — где его появление может быть нужнее».

 

В КРЕПОСТИ

Но, как хорошо не расположена крепость, для ее защиты нужны хоть какие материальные и людские силы. Если с первым особых проблем в Севастополе не было, то со вторым — все наоборот. Десятилетия бытовавшее на высшем уровне мнение, что если и нападут — то с моря, а сильный флот лучшая гарантия достойного отпора, оказалось страшной ошибкой. Невозможный, по мнению российских стратегов, большой десант случился «как снег на голову». Полевая армия, достаточно сильная в руках умелого руководителя, но не сумевшая ничего сделать под руководством группы вполне «серых» личностей, оказалась не способной стать на защиту крепости. Для ее восстановления нужно было время и пополнение свежими силами, которым чувство поражения еще не было знакомо. В этой ситуации для защиты Севастополя не оставалось почти ничего. Да и откуда ему было взяться, если генерал Лидере, тот самый, которому приписывали качества выдающегося военного деятеля, в рапорте князю М.Д. Горчакову от 10 августа 1853 г. утверждал, что даже в случае высадки союзников в Крыму «…резервная бригада в самом Севастополе, а на северной стороне один полк пехоты с полевой батареей, при содействии морского ведомства, кажется, достаточно охранили бы Севастополь».

Позднее обвинявший в недальновидности руководителей защиты Крыма князь Паскевич в апреле 1854 г. укрепил мнение о невозможности каких-либо масштабных действия в Крыму, считая, что если они и начнутся, то хватит усиления имевшихся сил одной бригадой 17-й пехотной дивизии.

Князь Меншиков, уводя войска к Альме, практически не оставил в Севастополе гарнизон, способный, в случае неблагоприятного развития ситуации, оказать се рьезное сопротивление неприятелю: 4 резервных батальона 13-й пехотной дивизии (5-е и 6-е батальоны Литовского и Виленского егерских полков), 4 морских десантных батальона (№34, №36, №37 и 1-й рекрутский), 2 морские подвижные батареи (16 орудий), а так же личный состав экипажей и команд Черноморского флота, тыловые учреждения.

Резервные батальоны, остававшиеся в Крыму, не предназначались для непосредственного участия в боевых действиях. Они служили для подготовки пополнения и несения караульной службы, имея внушительную численность: 920 чел. (по 230 чел. в ротах).

В их состав входили, в основном, бессрочноотпускные чины, среди которых было достаточно малоподготовленных и малопригодных для службы людей. Как называет их полковая история — «не имевшие ни истории, ни надлежащей физиономии, в которых люди не знали друг друга и своих командиров». Но связь батальонов с действующими полками была значительной. В них служили солдаты, которые ранее входили в состав действующих батальонов, имели награды, прониклись традициями полка.

После отправки 13-й пехотной дивизии в Закавказье в 1853 г. в Севастополе собрались все 8 резервных батальонов (по два от Брестского, Белостокского, Виленского и Литовского полков). С момента разрыва отношений России с Англией и Францией личный состав резервных батальонов стал привлекаться к работам по укреплению обороны Севастополя. Позднее, в позиционных боях, они оказались как раз к месту, тем более, что многие из нижних чинов умели работать в качестве орудийной прислуги и хотя бы примерно знали, что и как делать на батареях.

15 (27) сентября 1854 г. 5-й резервный батальон Литовского егерского полка (майор Обручев) входил в гарнизон Южной стороны Севастополя. Вместе с литовцами в него входили 5-й резервный батальон Виленского егерского полка, 1-й морской батальон, 42-й флотский экипаж, 1-й рекрутский батальон, взвод 6-го саперного батальона, всего числом около 3500 чел. 6-й резервный батальон полка (майор Алферов 2-й) находился на 1-й дистанции: на батарее №10 и 7-м бастионе.

20 сентября (2 октября) 1854 г. произошло усиление гарнизона. Теперь по две роты 6-го батальона Литовского полка находились на батареях №8 и №10 1-го отделения на Городской стороне.

К началу первой бомбардировки Севастополя 5 октября 1854 г. 6-й батальон литовцев был размещен двумя ротами на батарее №10, по одному взводу от остальных рот на батарее №8 и на Александровской батарее. Одна рота была повзводно разделена в редуте №1 (Шварца) и 5-м бастионом.

Бой в траншее во время вылазки. Французский рисунок. 

Забегая вперед, могу сказать, что резервные батальоны в Севастополе проявили себя самым лучшим образом, достойно искупив Альминский «грех» брестцев и белостокцев. К сожалению, до сих пор память их участия в обороне крепости не вознаграждена в металле и камне, хотя к началу XX в. это предполагалось сделать на тех позициях, в защите которых они принимали участие. В том числе на 5-м бастионе, люнете Белкина, между батареей Бутакова и 6-м бастионом, на 6-м бастионе, на Рудольфовой горе, на месте 7-го бастиона и т.д. Это, конечно, обидно, тем более, что все они принадлежат к 13-й пехотной дивизии, самой «родной» для Крыма из всех соединений императорской армии. Остается надежда на потомков…

Морские десантные батальоны находились на кораблях и, сменяя друг друга, свозились на берег.

Общая численность войск в Севастополе после ухода армии к Бахчисараю была такой:

Кроме этого, на Южной стороне были легкая №4 батарея 14-й артиллерийской бригады, 2-я морская подвижная батарея и батарея из 4 орудий, сформированная при резервной бригаде 13-й пехотной дивизии. К этому числу нужно добавить прислугу орудий на береговых батареях и 6–7 тысяч матросов на кораблях.

Но не только малая численность гарнизона вызывала опасения. Для начала снова немного теории. Дело в том, что защищать предстояло не крепость. Защищать нужно было территорию, усиленную крепостью.

Многие, употребляя термин «крепость» подразумевают привычные для представления обывателя высоченные стены, рвы с водой, мосты на цепях и башни с зубцами. Разочарую тех, кто так думает. Если бы Севастополь, был хоть немного таким, то все что хотелось бы пожелать гарнизону — это успеть разбежаться по окрестным деревням и ждать пока союзная артиллерия сотрет с лица земли это средневековое творение, после чего сдаться в плен на максимально почетных условиях.

Российская военная теория не слишком высокого мнения о Севастополе, как крепости: «“Крепостью”, даже в тогдашнем смысле слова, Севастополь и не был: с севера он был открыт; береговые его батареи, правда, были, по устройству, долговременными, как и некоторые казематированные постройки восточной части ограды, по южную сторону рейда, но самая эта ограда, без которой “крепость” немыслима, отсутствовала; будучи уже насыпана во время осады… “Крепость”, плоше тогдашнего Севастополя, трудно было себе и представить».

Если на крепость защитникам надеяться было нельзя, оставался флот? Пока он был в боевом состоянии и готовым к действиям, одно только его наличие Бургойн считает сильной стороной русских, равно как и огромные запасы всего необходимого для организации долгой и упорной обороны.

«Но этот блестящий флот был обречен на бездействие, часть его судов была затоплена, а команды взяты на сухопутные батареи. С потерею сражения на реке Альме, князь Меншиков отступил сначала к Севастополю, а потом направился к Бахчисараю. Признавая энергию и способности В.А. Корнилова, все адмиралы просили его принять на себя главные распоряжения по приготовлению города к обороне. Корнилов, принимая на себя обязанности руководителя обороны, вместе с тем принял и нравственную поддержку всего Черноморского флота, что не нравилось князю Меншикову, и он, отказавшись от каких бы то ни было распоряжений, махнул рукой на все, происходившее в Севастополе».