« Тотлебен, по уму не орел, но человек в высшей степени храбрый, практический и с верным взглядом».

Когда мы задумываемся над тем, почему все-таки союзники не взяли Севастополь, или хотя бы его Северную сторону в первые дни кампании, мы тут же вольно или невольно вспоминаем деятельность тогда еще мало кому известного инженерного подполковника Эдуарда Ивановича Тотлебена. В заголовок данной главы слово «феномен» введено мной преднамеренно и отнюдь не для сочности фраз. Многие прибегают к еще более высокопарному стилю, когда речь заходит об Эдуарде Ивановиче. Канадский историк А. Трубецкой прямо сказал в своем исследовании Крымской войны: «Гений и энергия Тотлебена быстро изменили столь пагубную ситуацию в Севастополе». Не чураются этого даже противники. Английский адмирал Сеймур в своих воспоминаниях об участии в Крымской войне тоже говорит о гениальности Тотлебена.

В 1857 г. император Франции Наполеон III имел приватную встречу с генерал-адъютантом Э.И. Тотлебеном и они, судя по воспоминаниям последнего, детально обсудили ход кампании. Наполеон утверждал, что главной точкой приложения сил должен был вначале стать совсем другой город, чем главная база флота: «Чтобы с успехом осаждать Севастополь, необходимо было предварительно занять Симферополь: это было всегда мое убеждение».

Наполеон прав — если бы союзники взяли Симферополь, они могли в этом случае взять русскую армию за горло, перекрыв коммуникации для ее снабжения. В этом случае, говоря точными терминами, обороны Севастополя не могло быть, началась бы его осада с неминуемой сдачей.

Но, «…генералы мои действовали противно моим советам» и союзники решили, не теряя время, атаковать Северную сторону. Это была их первая, но не последняя стратегическая ошибка.

Когда за месяц до высадки союзников подполковник представился о прибытии князю Меншикову, да еще с рекомендательным письмом князя Горчакова, он, естественно, не мог ждать ничего иного, нежели перспективы скорейшего удаления из Крыма. Мы знаем, как не терпел князь соглядатаев, пусть даже присланных людьми вышестоящими и уважаемыми. Потому и поинтересовался язвительно: «…когда он располагает вернуться обратно?».

Тотлебен остроумие князя оценил, убыл к Корнилову, который, оказавшись безошибочно прозорливым, педантичного лифляндца успокоил и прикомандировал подполковника к своему штабу. А тут вскоре союзники высадились, ситуация закрутилась, и о «горячей встрече» Тотлебена не вспоминал уже даже сам Меншиков, к чести, высоко оценивший многие дарования офицера.

Наверное, Севастополю исключительно повезло, что этот, без сомнения, выдающийся фортификатор и не менее выдающийся организатор оказался в крепости в этот драматический период. Благодаря его (и, конечно, не только его) профессионализму при, казалось, бесконечно проигрываемых полевых сражениях от Альмы до Черной речки, крепость смогла держаться почти год. При этом даже трудно сказать, какие из его качеств оказались важнее: организаторские или инженерные. Тотлебен был нужен, как воздух, именно в тот момент, когда вся Россия, поняв, что «…в Крыму разыгрывается теперь, а всего вернее что уже разыгралась страшная драма», замерла в ожидании — как оно там все повернется.

Все без исключения участники защиты крепости с высочайшим уважением отзываются о Тотлебене. Командир батареи П.Н. Глебов, будущий генерал-лейтенант: «Тотлебен, по уму не орел, но человек в высшей степени храбрый, практический и с верным взглядом. Главная заслуга его в том, что он всегда отгадывал намерения неприятеля, всегда предвидел то, на что может и должен решиться неприятель в известных случаях, вследствие чего, всегда успевал предупредить его своими работами. Шарлатанства в нем никакого, и теперь, едва поднялся с постели».

Не будем идеализировать действия военного инженера. Не потому, что они не были гениальными, а потому, что и он совершал ошибки. Но в отличие от ошибок союзных и русских генералов, они не были глобальными и позволяли себя быстро устранять. Главное было то, что он действовал, в то время как самой страшной ошибкой могло быть только бездействие, пассивное ожидание развития событий. Для идеальных решений у него не было времени. И потому «…в этих условиях нужно было лишь организационное руководство, которое бы помогло развертыванию богатых артиллерийских средств Севастополя. Таким организатором обороны явился инженер Тотлебен; важнейшая заслуга последнего заключалась в беспрерывном вооружении новых батарей на сухопутной линии обороны; всего здесь перебывало до 2500 орудий, наиболее тяжелых из обширного имевшегося запаса».

Английские войска под Балаклавой. Английский рисунок. Сентябрь 1854 г.

Лучшая оценка — это оценка из уст противника. Впоследствии маршал Пелисье признал, что именно идея Тотлебена по опоре на бастионы позволила русским, в том числе, столь долго удерживать Севастополь.

Сочетание инженерного ума и тактического чувства позиции, свойственного многим талантливым артиллеристам, стало отличительной чертой таланта Тотлебена.

Со «снобами» труднее. Проваливший кампанию английский инженерный генерал Бургойн, когда говорит о быстроте возведения русскими оборонительных соединений, никак не хочет признавать, что те оказались умнее его, заставив потащить союзную армию к Балаклаве. Потому утверждает, что никакого искусства фортификации русские не показали. Просто они оказались более энергичными, быстрыми, и им на руку оказался пересеченный рельеф местности под Севастополем, в который они удачно вписывали систему укреплений, что, кстати, русские не опровергают совсем.

Кстати, а что же тогда считать искусством?

Для того чтобы окончательно понять, кто же в этом споре прав, снова вернемся назад.

 

СЕВЕРНОЕ УКРЕПЛЕНИЕ: ПЕРВАЯ ПОБЕДА ТОТЛЕБЕНА

Инженерные работы в Севастополе начались до первых выстрелов Альминского сражения. Причем, не просто грунторазработка по принципу: кирка-лопата, земля-ров. Началась фортификационная битва, полностью и безоговорочно выигранная русскими. Наверное, именно с этого времени начинается «эпоха Тотлебена» в Севастопольской обороне. Сам он называет это просто: «приступил к исполнению собственного проекта».

В сражение вступил новый, но, одновременно, такой древний, вид оружия, который при всей своей простоте и незатейливости доказал способность побеждать или нейтрализовать многократно сильнейшего неприятеля. Это — лопата. В мировой военной истории этот скромный шанцевый инструмент недооценивают, а ведь с его помощью если не выигрывались войны, то решались судьбы кампаний.

Сторонний наблюдатель может с полным правом сказать: а что там стоило оборонять крепость, которая по утверждению иностранных военных специалистов (Делафилд) была одной из трех сильнейших морских крепостей мира (Кронштадт, Севастополь, Шербур).

Во время упомянутой выше беседы с Тотлебеном, Наполеон III, которого эти мысли мучили как минимум уже три года, прямо спросил Эдуарда Ивановича: «Скажите, возможно ли было, по вашему мнению, овладеть северным укреплением немедленно после Альминского боя?».

Думаю, что ответ последнего сильно расстроил императора: «Северное укрепление имело слабую профиль, было не сильно вооружено, занято одним батальоном пехоты и поддержано двенадцатью батальонами флотских экипажей, которые только что были сформированы с судов и неудовлетворительно вооружены. Если, ваше величество, после Альминского сражения значительные силы союзников были бы направлены вслед за нашими отступающими войсками против северного укрепления, то штурм увенчался бы, по всей вероятности, успехом».

Тотлебен прав, уж кому, как ни ему знать то, что действительно скрывалось за теми, казавшимися грозными фортификационными новообразованиями, столь озадачившими подходившего неприятеля.

Если бы императору доложили, что некоторые оборонительные сооружения Севастополя не выдерживают «атак» домашних животных, он, думаю, был бы расстроен еще больше. Действительно, у севастопольцев еще на слуху рапорт, в котором один из военных чинов инженерного ведомства просил полицмейстера «принять зависящие меры против козла, принадлежащего священнику, который уже в третий раз, в разных местах на правом фланге Малахова кургана, рогами разносит оборонительную стенку». В свою очередь полицмейстер издал приказ, запрещавший выпускать скот на улицу, «так как он разрушает городские укрепления».

Но это все более анекдот, реальность была скорее грустной, нежели смешной: из семи верст оборонительной линии Северной стороны к концу 1853 г. была построена только четвертая часть. Но и на той вооружение почти отсутствовало. В результате не только эти укрепления, но и береговые батареи могли стать легкой добычей неприятеля.

Как бы то ни было, «по непонятным причинам союзники отказались от штурма наиболее слабой Северной стороны».

То, что смог сделать козел священника, у них не получилось.

Еще в первые дни кампании, когда противник только высадился в Крыму, и не было ясности ни в ходе, ни в исходе первых дней, а в воздухе витало священное русское «авось», предприняли попытку укрепить Северную сторону. Работы сводились к утолщению брустверов и дефилированию внутренности укрепления. Темп был настолько медленным, а предполагаемый объем таким большим, что, по мнению Тотлебена, «…они могли быть окончены не ранее, как по истечению нескольких месяцев».

Идея заставить союзников без единого выстрела оставить в покое Северную сторону Севастополя зиждилась на гениальной простоте. Понимая, что одно лишь, пусть и мощное укрепление, не является препятствием, способное задержать союзные войска, рискни они атаковать Северную сторону, Тотлебен лишь развил имевшийся сильный опорный пункт в крепкую фронтальную позицию. Считая бессмысленным расходовать рабочую силу на одном месте, он принял решение расширить оборонительную линию системой полевых укреплений, опирающихся своими флангами на Северное укрепление, чтобы иметь возможность, расположив в них наибольшее количество батарей и стрелков, артиллерийским и ружейным огнем взять под обстрел всю прилегающую местность. Другие фланги предполагали опору на естественный рельеф, на места, исключавшие применение больших масс пехоты. При этом, оборонительная позиция сокращалась до минимальной, а неприятель принуждался растягивать фронт, рассеивая силы. В основу инженерного плана Тотлебен положил идеи своего учителя Теляковского: «Я ничего нового не создал, — писал ему Тотлебен, — я только, Аркадий Захарович, проводил ваши идеи в жизнь».

Генеральная суть замысла состояла в том, чтобы направить неприятельское наступление по маршруту оставившей Севастополь армии с последующим выходом на южную сторону. В полном соответствии с идеей Клаузевица: «Располагаясь за сильными укреплениями, мы заставляем противника искать решение в другом месте».

Выигранное время планировали использовать для усиления полевыми укреплениями Южной стороны Севастополя.

В пользу русских обращались как минимум три фактора, идеально удовлетворявших (по Лееру) тактическим требованиям к местности:

- наличие нескольких уже имевшихся сильных укреплений, в первую очередь Северного.

- рельеф местности, позволявший сократить протяженность оборонительной линии, а следовательно и временные затраты на ее возведение. Этот же рельеф перед позицией позволял почти все время держать подходившего неприятеля под артиллерийским огнем.

- наличие вооружения, необходимого для оснащения позиции, в том числе снятого с кораблей и имевшегося после разоружения не использующихся батарей.

Мы вскоре увидим, настолько точен расчет выдающегося военного инженера. Тотлебен стал тем человеком, которому удалось сгладить грубейшие просчеты Меншикова, допущенные им еще до начала боевых действий в Крыму и порожденные, прежде всего, неумением главнокомандующего скоординировать действия флота и армии. Это было, увы, вечным слабым звеном российской военно-стратегической мысли. В результате, требуя полного и исключительного единства, они проводились в порядке междуведомственного компромисса, и высадка встретила разрозненное сопротивление армии и флота, без шансов на успех и на суше, и на море. Оборона берега была задачей и армии и флота, но для обеих одинаково второстепенной. Теперь же предстояло оборонять и крепость, и берег, притом делать это силами и армии, и флота.

Когда же союзники обнаружили свое главное намерение — взять Севастополь, выяснилось, что слабо укрепленная с суши крепость, без малейшего преувеличения, беззащитна (из 7 верст оборонительной линии к началу войны вчерне была возведена только четвертая часть), а укреплять ее некому. В мирное время строительные работы выполнялись инженерными командами и их военно-рабочими ротами, прикомандированными морскими командами и подрядчиками.

В военное время этого под руками не оказалось. Вместо строительных подрядчиков в наличии имелись лишь войска, после Альмы рассеянные по окрестностям, местное население, более озабоченное собиранием своих пожитков и желающее лишь одного — скорее уйти из города, пока над крепостью не засвистели первые ядра и, правда, вполне организованные морские команды.

Кроме того, случилось то, что уже сказалось на ходе Альминского сражения. Как и там, так и здесь в распоряжении войск не оказалось нужного числа шанцевого инструмента.

Я понимаю, что читателям двух первых книг словосочетание «шанцевый инструмент» уже набило оскомину, но так уж получается, что Севастополь союзники не взяли сразу не благодаря героизму удаляющихся от него войск, а благодаря настойчивости Тотлебена и его последовательности в вопросах обеспечения фортификационных работ. Основным оружием первых месяцев обороны были не столько пушки и ружья, сколько лопаты, кирки, ломы и носилки. Впервые за много лет, казалось, уже утраченное русской армией сильное свойство быстро и крепко укрепляться на местности возрождалось под Севастополем.

Впервые проблема с инструментом «всплыла» 17 августа 1854 г. когда Меншиков, выполняя требование Николая I об усилении именно сухопутной обороны крепости в связи с опасением возможного десанта союзников в Крым, запросил строителя Севастопольской крепости инженер-генерал-лейтенанта Павловского о наличии и состоянии инструмента, необходимого для выполнения фортификационных работ в большем объеме на сухопутной линии.

Английские войска в Балаклаве. Английский рисунок. Сентябрь 1854 г. 

Павловский информирует князя, что в крепости нет ничего, что необходимо для строительства сухопутной оборонительной линии. Нет камня, нет инструмента, нет денег, не разработаны чертежи некоторых проектов. Нет даже людей, из числа военно-рабочих рот, которые находятся на сезонных работах и только после ноября можно будет выделить на крепость 150–200 человек.

Полученные цифры князя не насторожили. Успокоенный затянувшимся ожиданием высадки, Меншиков, имитируя активность, вступил в бюрократическую тяжбу с Петербургом, всячески оттягивая начало работ, дабы не обременять себя и подчиненных лишними заботами. Вполне вероятно, что, зная коррумпированность чиновников и опасаясь последующей ответственности за «прилипшие» к рукам подрядчиков государственные деньги, князь понадеялся на традиционное «авось пронесет».

В результате за считанные недели до высадки союзников в Крыму, в крепости имелось ничтожное количество шанцевого инструмента: кирок — 175 (годных в том числе — 69), лопат железных — 75 (годных — 45), лопат деревянных — 535 (годных — 123), мешков — 1800 (годных — 1082), ломов — 30 (годных — 18). Кроме того, имелся штатный инструмент инженерной команды: 108 топоров, 30 кирок, 203 лопаты, 6 ломов и 15 мотыг. Таким имуществом можно было обеспечить всего лишь не более 200 рабочих.

Но не выполнить приказ царя князь не мог, и потому в конце августа требует иметь в крепости 1000 кирок, 200 железных лопат, 3000 деревянных и т.д., зная, что их никто скоро не даст.

Отныне Меншиков мог считать себя победителем великой придворной битвы. Благодаря тончайшей, можно сказать, ювелирной бюрократической интриге, он разыграл перед императором невиданную активность в стремлении укрепить Севастополь, но, одновременно, освободил себя от проблем, связанных с этим самым укреплением, почти на год. Срок завершения работ перенесли до 1 апреля 1855 г. Князь же явно был уверен, что к тому времени «хлебать заваренную ими кашу» придется кому-то другому…

Все бы хорошо, но в это самое время в портах Болгарии по корабельным сходням уже стучат каблуки английских, французских и турецких солдатских ботинок. Батальон за батальоном, батарея за батареей десант исчезает во чревах транспортов, которые один за другим выходят на рейд и выстраиваются в походный ордер, имея один генеральный курс — Крым.

Настырный и педантичный инженер Тотлебен первым делом оформил ситуацию на бумаге, представив ее князю. В ней он (теперь он) потребовал то, чего до сих пор не было, но что было крайне необходимо — шанцевый инструмент (800 лопат, 1600 кирок, 50 мотыг и 40 ломов). Преобладание кирок в соотношении 1:2 к лопатам говорит, что на первый план ставилась скорость работ.

Уже перед лицом неприятеля в Севастополе «расторопные унтер-офицеры» под самыми разными предлогами позаимствовали у местного населения кирки, ломы и лопаты, но даже эта «инструментальная мобилизация» на нужды Отечества и обороны не дала даже сотой доли необходимого.

М.Д. Горчаков, получив враз устаревшую информацию о столь плачевном состоянии дел, приказывает контр-адмиралу Метлину и генерал-адъютанту Анненкову найти инструмент в достаточном количестве и одновременно пишет Меншикову: «…При твердости грунта, шанцевый инструмент портится, достать инструмент в Севастополе трудно, а потому я приказал прислать вам из Одессы и Николаева 10 тыс. железных лопат и кирок». Но только 3 октября обоз в числе 12 подвод вышел из Одессы в Севастополь. Везли 4264 лопат. Кирок так и не нашли…

Тотлебен, поняв, что инструмента ему так и не дождаться, приказал наладить его производство и ремонт в мастерских Севастопольской крепости.

И давайте посмотрим правде в глаза. Когда мы говорим о массах людей, вышедших на строительство укреплений Севастополя, мы, мягко говоря, выдаем желательное за действительное. Можно вывести на фортификационные работы сотни, тысячи людей, включая всех местных публичных девок. Тем более, что их действительно вывели. А дальше? Чем они будут работать, что мы им дадим в руки? Пусть уж лучше, чем умеют, повышают воинский дух защитников крепости, в смысле стирают, готовят бинты, носят на бастионы воду. Трудно не согласиться, что это принесло бы гораздо больше пользы.

Кстати, об этих самых девках. Возвеличивая их роль, мы, сами о том не задумываясь, ударившись в мифостроительство, уменьшаем подвиг жителей Севастополя. Тотлебен тоже пишет о женском участии в создании обороны крепости, но посмотрите, как это звучит у него: «Женщины работали на внутренней батарее Городской стороны. Это были большей частью жены и дочери матросов, добровольно вызвавшиеся служить общему делу».

Действительно, гарнизон совершал свой первый подвиг, когда в ход шли самодельные деревянные лопаты, колья, доски. Это не для красного словца сказано. Хотя бы потому, что в нашей стране подвиги совершаются тогда, когда приходится исправлять ошибки бездарностей. Представьте, что стоит за понятием «негодная деревянная лопата»? Наверное, просто палка. А подберите-ка другое подходящее слово, когда с помощью этих шанцевых «уродцев» в считанные дни возводили укрепления, не возведенные за несколько лет мирного времени? Вот-вот, и мне захотелось матом…

С таким материально-техническим обеспечением солдаты, матросы, жители Севастополя перерабатывали кубы севастопольского грунта, который по определению копать почти невозможно! Изъятый грунт носили в полах шинелей!

Что касается мирного населения вообще, то его, в случае, если нет возможности избавиться от него, чтобы не подвергать риску для жизни, можно и нужно использовать более рационально. Примеров, к счастью и чести горожан, тому хватает и в нашем случае. Из жителей-добровольцев можно формировать различные вспомогательные команды (пекари, мясники, пожарные и т.д.). В Севастополе под начальством двух актеров местного театра Пилони и Дрейсиха действовали городские караулы, следившие за порядком.

Но никакой героизм, плюс энтузиазм, плюс две царские чарки водки не помогали решить проблем отсутствия инструмента. Суточные задания не выполнялись, работы шли крайне медленно.

Будем объективны, и у Тотлебена нашлись критики. Капитан-лейтенант Ильинский вообще выдвигает свою версию, в основу которой положил возможность ведения успешной обороны крепости на рубежи реки Бельбек: «опытный генерал Тотлебен не одобрил бы проекта менее опытного подполковника Тотлебена». Но он заблуждается: во-первых, Альминское сражение совсем не, как он утверждает, «…незначительное авангардное дело, проигранное нами». Во-вторых, он слишком уповает на морские батареи, которые к тому времени только начинали обустраиваться и, наконец, в-третьих, оценивает общее состояние войск по своим морякам.

А вышеупомянутый инструмент — это лишь вершина айсберга проблем: войска длительное время без жалования, продовольствие есть, но качество его вызывает сомнения и т.д. до бесконечности.

 

ЧТО СДЕЛАЛИ

Пример Северной стороны показал, как задачи первостепенного стратегического значения иногда могут быть решаемы с помощью импровизированной или временной системы укреплений, особенно когда неприятель медлит с наступлением и дает возможность довести эти укрепления до необходимой степени силы.

Принимаясь за дело, понимая, что лучшего у него все равно нет, Тотлебен взял за основу то, что было — Северное укрепление. Конечно, крепостью его назвать было трудно, но и не станем прибедняться — слабым оно тоже не было.

Его построили в 1807–1811 гг. под руководством инженер-генерал-майора Гартинга, со стенкой «в три обтесанных кирпича». Незадолго до Крымской войны Военное ведомство полагало, что в результате принятия мер по его усилению, определенных адмиралом Корниловым и поддержанных Николаем I, Северное укрепление станет неплохим препятствием на пути противника. В качестве примера приводилась крепость Измаил, которая была в таком же состоянии, и которую привели в порядок за три месяца.

6 октября 1853 г. Николай I утвердил предложения Инженерного ведомства. Срочно определили объем предстоящих работ и составили сметы, по которым всего на Северное укрепление требовалось более 32400 рублей, которые были выданы по приказу императора из «особого военного капитала». К 1 сентября 1854 г. работы были в основном закончены, и 47 орудий заняли свои места.

Давайте не будем слишком доверчивы. Когда такой серьезный исследователь Крымской войны как Богданович пытается убедить нас в беззащитности крепости, утверждая, что Северное укрепление почти не прикрывало доступ к городу, а флот противника, подойдя к берегу, мог действовать почти безнаказанно против него, он не прав.

Во-первых, автор ведет речь только о тех орудиях, которые в нем были до высадки союзников.

Во-вторых, союзный флот никак не мог угрожать ему хотя бы по причине той же, что на Альме: удаленность от берега и возвышение над уровнем моря. Уже совсем скоро во время бомбардирования орудия нескольких линейных кораблей ничего не смогут сделать с батареями Волохова и Карташевского, расположенными значительно выше уровня моря и гораздо ближе к берегу.

Но укрепление хоть и есть, оно лишь прикрывает фронт, служа ключевым пунктом позиции, которую к сентябрю 1854 г. развить не успели, хотя и планировали на перспективу. И теперь перед Тотлебеном стояла, на первый взгляд, неразрешимая задача: создать на, можно сказать, пустом месте, непреодолимую категорически превосходящими силами неприятеля оборонительную линию, способную если не спасти крепость, то хотя бы остановить наступающего. Думаю, он понимал, что при дефиците: а) времени; б) инструмента; в) рабочей силы, это была лишь мечта. Но умный немец поступил рациональнее: зачем создавать полнокровную оборону, если ее можно качественно сымитировать.

Английский флот в Балаклаве. Английский рисунок. Сентябрь 1854 г. 

Оборонительная линия Северной стороны опиралась на три элемента, кратно усиливавших ее.

В центре — само укрепление. Выбить русских из него можно было только атаками пехоты, сопряженными с большими потерями. Использование флота было невозможным по его удаленности, а использованию полевой артиллерии мешал рельеф местности.

Хотя состояние укрепления желало лучшего. К описываемому времени успели достроить полуразвалившийся бруствер для прикрытия стрелков от выстрелов. При этом во время насыпки бруствера, старые эскарповые стены, не выдержав давления земли, обрушивались, засыпав узкий ров, и на западном бастионе образовался обвал. Пришлось спешно устранять «грехи» предшественников (не зря боялся Меншиков горе-подрядчиков). С позиции, занимавшей в длину около 1,5 км, по противнику, наступающему с фронта, могли действовать 29 орудий.

Основные инженерные работы проводились с целью расширения фронта позиции и прикрытия ее с флангов. Для этого правее соорудили батарею с 12 24-фунт, орудиями, соединенную с укреплением бруствером и рвом полевого профиля. Для прикрытия позиции от обхода с правого фланга, была трассирована батарея на скате, опирающемся в берег бухты около батареи № 4. Батарею № 4 дополнительно вооружили 6 пудовыми единорогами, поставленными на барбетах присыпанных к оборонительной стенке горжи. Две балки, глубоко разрезавшие местность и служили естественным усилением позиции. На этом месте Тотлебен ограничил позицию: можно было смело ликвидировать две батареи (Двенадцати-Апостольскую и Парижскую), а их личный состав и орудия отправлять на усиление фронта. Что и было сделано.

Наибольшие опасения вызывала приморская часть оборонительной линии. Для противодействия флоту противника и для обстрела местности в направлении устья р. Бельбек, совершенно не обстреливаемой с укрепления, на окраине Северной стороны, рядом с морским обрывом, были установлены две батареи: № 1 — с 8-ю 24-фунт, орудиями и № 2 с 6-ю 24-фунт, орудиями. Обе были соединены с Северным укреплением двумя траншеями, из которых передняя была приспособлена для ружейного огня, а задняя предназначалась для накапливания резервов.

Море из врага превращалось в союзника. Это не Альма, для того, чтобы подойти к берегу и попытаться что-то сделать для поддержки своих войск, союзному флоту нужно было сначала «разобраться» с двумя сильными батареями (башней Волохова и батареей Карташевского), не говоря уже о мощной Константиновской батарее.

Использовали на работах всех. На Северной стороне впервые массово задействовали 352 чел. из числа 44-й, 45-й и 46-й арестантских рот. В исторической литературе часто преподносят это событие, как нечто замечательное и выдающееся. На самом деле ничего такого в этом нет: эти люди и предназначались для использования, прежде всего, на тяжелых и опасных работах. Позднее, когда по приказу Корнилова их «расковали», большинство из них разумно использовали свой шанс стать свободными людьми: «…даже арестанты усердствуют». Очевидец вспоминает, что их было много, «…и нам в диковинку было на них смотреть, как они в солдатских шинелях и в форменных шапках с бритыми лбами ходили по городу. Большинство из них усердно служили и трудились на батареях, многие определены были служителями при больных в госпитали, а некоторые, по старой привычке, пустились обворовывать дома, брошенные интеллигенцией, отправившей свои семьи внутрь России. Таких ловили, заковывали и отсылали в Киев, Харьков и др. места».

В распоряжение Тотлебена и назначенного ему в помощь для общего руководства работами Истомина (как начальника над морскими батальонами) поступило 1200 матросов, а также саперы, гарнизон укрепления, чины 5-го резервного батальона Литовского егерского полка, 1-го рекрутского батальона, усиленного артиллеристами Двенадцати-Апостольской батареи.

Так как этих войск было не достаточно не только для боя, но даже «демонстрации силы» 11 сентября Корнилов отправляет туда четыре десантных батальона во главе с капитаном 1-го ранга Варницким «…для усиления находившегося там гарнизона» и на следующий день еще 5 морских батальонов свезены с кораблей туда же.

К 14(26) сентября войска на Северной стороне были размещены следующим образом. Северное укрепление (капитан 1-го ранга Бартенев): 6 морских батальонов (1-й, 2-й, 3-й, 5-й и 1-й десантный), 1 рекрутский батальон, 1 резервный батальон, 6-й саперный батальон, 5-й резервный батальон Литовского егерского полка, команды трех артиллерийских батарей (Михайловской, Двенадцати-Апостольской и подвижной №16 батареи), 3 арестантские роты (№№ 44, 45, 46). Всего около 6000 чел.

Правый ретраншемент (капитан 1-го ранга Варницкий): 4-я рота 2-го десантного батальона. батарея К.Л. Ильинского, 4-й десантный батальон. Сизопольско-Флорский батальон, 42-й и 45-й батальоны (последние 4 подразделения — в Сухой балке). Всего около 2200 нижних чинов.

Левый ретраншемент и у северной пристани (вице-адмирал Новосильский): 3 роты стрелкового батальона, 3-й десантный батальон, 4-й морской батальон. 29-й, 32-й, 31-й батальоны (последние 5 подразделений в балке у северной пристани). Всего около 3200 нижмнх чинов.

Кроме того: Константиновская батарея, 5-й резервный батальон Виленского егерского полка и прислуга у орудий батарей Карташевского. Волохова. Пестича и батареи № 4. Примерно 800 нижних чинов.

Для поддержки войск на Северной стороне назначили 10 кораблей. На случай, если противник займет русские позиции и вынудит войска к отступлению, для его обеспечения были поставлены у пристани пароходы «Бессарабия», «Одесса», «Громоносец», «Эльбрус» и у батареи №4 — «Херсонес», «Грозный», «Владимир». «Крым».

Более детально расписывать расположение войск на Северной стороне нет смысла — они подробно указаны в сочинении Жандра.

С занятием укрепления войсками на пути союзников из ничего появилось удачно демонстрирующее свою силу и наличие достаточного гарнизона фортификационное сооружение с полным комплексом позиций, примкнутых и отдельных батарей, недосягаемое с моря и контролирующее подступы с фронта и флангов.

П.А. Бабенчиков. 5(17) октября 1854 г. юнкер артиллерии на береговой батарее № 10. За отличие при отражении бомбардирования Севастополя союзным флотом награжден Знаком отличия. Впоследствии произведен в офицеры. 

Корнилов, приняв начальство над расположенными на Северной войсками, резюмировал: «…С северной стороны ретирады нет; все, кто туда попал, ляжем на веки».

12 (24) сентября адмирал издает приказ, в котором распределяет силы для отражения возможной атаки неприятеля. Своим начальником штаба он назначает Истомина, Жандра, флаг-офицера, отправляет на Южную сторону к телеграфу для связи с городом. Другие офицеры штаба получают наиболее ответственные задачи: подчинить и держать в готовности гребные суда в бухте (капитан-лейтенант Лихачев), следить за движением неприятеля в море и на суше, вовремя оповещая о нем установленными сигналами (капитан-лейтенант князь Барятинский, лейтенант Крюденер в помощь им мичманы Скарятин, князь Ухтомский и др.). Заведывание артиллерией доверяется штабс-капитану Пестичу. Все войска (видно, что Корнилов спешит, он несколько раз в приказе путает точные наименования частей) распределяются по оборонительной линии. Капитан 1-го ранга Бартенев становится начальником гарнизона крепости, но часть войск ему не подчинена. Ими командует только молодой подполковник Тотлебен. Он неприкасаем. Его роль обозначена, как наделенная исключительной самостоятельностью — «…заведывать всеми оборонительными работами; инженерным и саперным офицерам получать все приказания от подполковника Тотлебена».

 

ПОЧЕМУ ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ?

Не удивляюсь совершенно, когда слышу вопрос: неужели союзники такие идиоты, что просто не пошли и не заняли Северную сторону со всеми ее фортами, оборонительными стенками никуда не годными, в считанные дни возведенными и слабо вооруженными батареями, а дали русским не только укрепится там, но и найти время для укрепления обороны с юга.

Однозначного ответа нет. С одной стороны действительно: военного гения не хватало не только русским, но и англичанам с французами, притом не известно кому больше. А на такое предприятие можно было решаться или имея дарование предвидения или просто наобум. Американец Делафилд, без сомнения детально изучивший все, что происходило под Севастополем, считает, что именно по причине нехватки военного гения у врагов, они не сумели справиться с «гениальностью Тотлебена».

Но гений гением, а брать укрепление нужно было солдатам и офицерам союзных армий, которые только недавно выдержали тяжелый бой на Альме. Но никакая храбрость и личный пример «не в силах преодолеть того губительного огня, который в состоянии развить обороняющийся…».

Союзники боялись русской артиллерии. Альма показала, что шутки с ней дорого стоят, и повторять атаку под градом картечи больше не хотел никто. Канробер, сам получивший удар осколками гранаты в руку и грудь, говорил после сражения, что именно артиллерийский огонь русских принес основные потери. Только лишь взятие одной устроенной на скорую руку батареи обошлось захватчикам в несколько сотен английских жизней и истерику герцога Кембриджского.

А тут как раз и ощущение, что русские такой прием устроить могут, и никакая истерика родственника королевы их не разжалобит. Да и земля на могилах своих солдат истребленных огнем русской артиллерии на Альме еще свежа, а новые могилы рыть особенно не хочется. Тем более, что издалека не видно, что там, за виднеющимися батареями, перебежчики врут, пленные ничего не знают, шпионов там нет. Вместо ожидаемой деморализованной армии, союзники видят массы энергичных солдат, без устали роющих землю, и вырастающие с угрожающей скоростью укрепления. Не зря Делафилд считает, что боязнь мужества русских солдат и их начальника князя Меншикова, повлияла на отмену атаки союзниками Северной стороны.

Матросы Морской бригады доставляют 32-фунтовые орудия на одну из осадных батарей у Севастополя. Английский рисунок сер. XIX в.

Так что, давайте не будем думать, что укрепления Северной стороны были «хлипкими» сооружениями, типа «потемкинской деревни от искусства полевой фортификации». Скорее, наоборот. Военные инженеры склонны считать, что именно на Северной был продемонстрирован «блестящий пример применения временных укреплений для усиления пункта, плохо укрепленного в мирное время… Укрепления …Северной стороны образовали настоящий укрепленный лагерь временного характера…».

События этих дней не единственный пример, когда слабые, но неизвестные неприятелю по силе позиции, становились непреодолимым препятствием. Подобные случаи предостаточно обнаруживаются в Гражданской войне в США (1861–1865 гг.), русско-турецкой войне (1877–1878 гг.) и прочих известных кампаниях XIX–XX вв.

И это еще не все. Союзники могли предположить, что русские, сообразно с теорией действия отходящей к крепости армии, изберут Северную сторону, как один из оборонительных рубежей и даже будут желать его атаки, чтобы нанести противнику большие потери и тем ослабить его. В этом случае Раглан и Сент-Арно попадали в стратегическую западню, описываемую еще Клаузевицем, когда, хотя наступающая армия имеет преимущество, но оно временное. Они прекрасно знали, что где-то уже подходят новые русские дивизии, а удар в спину увязнувшим в бою за Северное укрепление войскам, лишившимся поддержки флота, будет смертельным.

Разъезд Лейб-гвардии крымско-татарского полуэскадрона. Худ. К.Ф. Шульц. Середина XIX в.

Поэтому решили не рисковать и действовать по науке, которая в описываемый период XIX в. рекомендовала военачальникам воздерживаться от фронтальных атак каких-либо местных предметов, считая это крайней мерой лишь в том случае, когда «…обход окончательно невозможен».

Тотлебену не удалось избежать массовой критики военного сообщества. В его судьбе случилось то, что иногда случается с людьми великими, когда оии, создавая противнику ловушки, поменявшись с ними местами, сами же в них попадают. «Звезда» его закатилась под Плевной во время войны с Турцией 1877–1878 гг. Спустя десятилетия инженеру не могли простить высоких потерь в ходе кровавых атак турецких позиций. При этом так увлеклись критикой генерала, что его заслуги ставили ему в вину. Когда в 1901 г. вышла книга А.Н. Маслова «История крепостной войны», сравнивавшая две наиболее упорных крепостных войны второй половины XIX в. (Севастополь и Бельфор), то именно известная теория Тотлебена «ломки линий огня», была объявлена ошибкой. В ходе полемики отдельные аналитики сходились п том. что «…не можем, однако, поставить в заслугу г. Тотлебену его слишком большое увлечение ломаными линиями огня. Отрицательные стороны этого увлечения сказались весьма рельефно на такой крепости, как Кронштадт, и за эти минувшие ошибки Тотлебена приходится теперь материально рассчитываться».

Тотлебену не простили его характер. Требовательнейший по роду службы, он, потерпев «поражение» под Плевной, увы, действительно стал скандальным человеком. «Доброжелатели», расплодившиеся в неимоверном количестве, тут же «слетелись» как воронье на падаль, чтобы добить фортификатора. Ему припомнили все, и вскоре на месте инженерного гения появился скандальный тип, да еще и преподносимый обществу, как невероятный русофоб. Оказывается «…генерал Тотлебен принадлежал к числу тех завзятых, закоренелых германофилов, которые, служа Русскому правительству, добившись от него самого высокого положения и почестей, не только не преследуют русских интересов, а, наоборот, относятся к ним с явным пренебрежением и усердно поддерживают все немецкое».

Выдающийся русский композитор Цезарь Кюи не только хорошо сочинял музыку, но не менее хорошо разбирался в фортификации. В 1893 г. он опубликовал статью о бельгийском генерале Бральмоне, авторе целого ряда инженерно-строительных теорий, в основу которых ложилась минимальная затратность при максимальной эффективности. По его мнению, европейцы, быстро смекнув, что именно эти самые ломаные линии и есть суть будущей фортификации, развили теорию Тотлебена и уже к концу XIX в. вышли к теории «укрепленных районов». Отделившаяся в 1831 г. от Нидерландов Бельгия имела старую и слабую систему крепостей. После Крымской войны Бральмон усовершенствовал государственную пограничную оборонительную линию, отказавшись от строительства сверхкрепостей, способных поглотить и парализовать в своих стенах небольшую бельгийскую армию. Потому в основу укреплений Антверпена положил систему укрепленных районов, являвших собой усовершенствованные севастопольские бастионы, вынесенные далеко за пределы крепостной линии.

В 1864 г. Тотлебен посетил Бельгию. Осмотрев Антверпен, он сказал сопровождавшим его бельгийским офицерам: «Я бы предпочел защищать эту крепость, чем атаковать ее».

К сожалению, по умению не делать выводы, мы всегда опережали всех. После Крымской, как всегда неожиданно, «случилась» очередная турецкая война 1877–1878 гг. Ценой громадных потерь выиграв ее и вскружив голову от успехов, русские вместе с убитыми, ранеными и искалеченными вынесли кровавую науку, что важны на войне не только ровный шаг пехоты, но и ее меткий огонь в сочетании с умелым владением лопатой.

Вскоре, однако, и это быстро забылось, вновь уступив место обучению «лихим» штыковым атакам: «Армия застыла в старых формах, как в те годы и вся Россия застыла в довольстве, благополучии, умеренности и сытости».