Наконец, было решено, что Луи-Сезар, Раф и Мирча проводят меня в мою комнату и помогут устроиться. Приткину это не понравилось, но он не был готов оспорить решение Консула. Полагаю, что это было бы расценено ею как вызов на поединок, поэтому я была отпущена без каких-либо возражений. Сегодня ночью на мою долю и так выпало слишком много сражений, и я не знала, чем может закончиться противостояние боевого мага Серебряного Круга и двухтысячелетнего вампира, но была уверена на все сто процентов, что не желаю становиться свидетельницей этого.

Слава Богу, что двое из трех сопровождающих были моими друзьями или, по крайней мере, дружественно-нейтральны, но в тоже время это вызывало у меня беспокойство. Сенат был что-то уж чересчур любезен, защищая меня от потенциальных убийц, не отдавая меня на милость Тони и Кругу, беспокоясь о моем здоровье и обеспечивая сопровождение, исходя из моих предпочтений. Это заставляло задуматься, что же им в действительности нужно, и готова ли я это сделать для них.

Буквально через минуту я уже была не уверена, что отказаться от телохранителя — было мудро с моей стороны. Мы уже подходили ко второму лестничному пролету, когда встретили вервольфа, спускающегося нам навстречу. Это был громадный экземпляр темно-серого окраса, с вытянутой мордой и челюстью, полной острых, как бритва зубов. Зеленые с желтоватым оттенком глаза на секунду задержались на мне, и я застыла с занесенной ногой на полпути к следующей ступени. Прежде мне лишь однажды приходилось встречать оборотня, и ни разу так близко, но я инстинктивно поняла, кто он. И дело было вовсе не в огромном размере; просто, в его глазах светился интеллект, совсем нехарактерный для животного. Только мне все же было не понятно, что он здесь делает.

Сказать, что вампы и оборотни не ладят, было нарочитым преуменьшением. Возможно, из-за того, что и те и другие в какой-то степени являются хищниками, а может, был прав Тони, когда настаивал, что оборотни завидуют бессмертию вампиров. Что бы ни послужило причиной, но они подобны нефти и воде. Или скорее, крови и меху, которые разлетаются мелкими частицами, стоит им встретиться. Я ожидала, что хотя бы один, если не все из моего эскорта, как-нибудь отреагируют на эту встречу и, скорее всего, агрессивно, но единственным проявлением напряженности, которое я смогла заметить, была напрягшаяся рука Рафа на моем запястье. Луи-Сезар кивнул головой в знак приветствия так, будто ему приходилось регулярно встречаться с гигантскими волками на лестнице.

— Себастьян, рад встрече с вами. — Тот, конечно, не ответил, поскольку был в животной форме, но он миновал нас, не бросив вызова. Это было действительно нечто из ряда вон выходящее. Произошедшее также подсказало мне, что я нахожусь уже не в Канзасе, и уж точно не в Атланте.

Когда мы поднялись по лестнице до надземного уровня, я, наконец, получила возможность выглянуть в окно и убедиться, что, где бы я не находилась, но это точно не Северная Джорджия. Открывшаяся моему взору панорама также объясняла волнения Консула по поводу ограниченности времени. Я, должно быть, находилась без сознания намного дольше, чем предполагала, после того как Томас зачаровал меня, достаточно чтобы перевезти, и не просто из одного конца штата в другой. Цветовая палитра за окном разительно отличалась от той, которую вы могли бы увидеть где-нибудь в Джорджии: пеструю серо-зеленную цветовую гамму, присущую Южной глубинке, сменили синева полуночных небес и облака цвета индиго. Черный, усеянный звездами небосвод раскинулся над головой, но полоса темно-лилового цвета вдоль горизонта, свидетельствовала о том, что пустыня готовится к встрече нового дня.

— Скоро рассвет.

Луи-Сезар, распахивая дверь, проследил за моим взглядом.

— Не так уж и скоро, — ответил он легкомысленно. Я прищурила глаза от его пренебрежительного тона. Даже такой древний вампир, как Раф, немного бесшабашный и имеющий склонность к преувеличению, и то проявлял тревогу по поводу близящегося рассвета. Чем моложе вамп, тем раньше это началось. Это было чем-то вроде встроенной системы безопасности, гарантирующей, что никто из них не закончит свои дни, поджарившись на солнце, и мне никогда прежде не доводилось видеть кого-нибудь, кому это было до лампочки. И все же нужно отметить, что француз держался очень раскованно. Одно из двух: либо он значительно сильнее всех вампиров, с которыми мне приходилось сталкиваться, либо превосходный актер; в любом случае для меня это не сулило ничего хорошего.

Я прошла мимо него и оказалась в жилой комнате с мебелью, которая, как я подозревала, в дневное время будет прекрасно сочетаться с пейзажем за окном. Бледно-бирюзовые стены украшали индейские покрывала красно-коричневых тонов, грубый деревянный пол застилал коврик, сочетающий в себе бирюзу и навахский красный, а камин обложен терракотовой плиткой. В этот фон прекрасно вписывались кожаный диван, кресла и пуфики бордового цвета, которые были достаточно потертыми, чтобы казаться удобными. Это была чудесная светлая комната; очевидно, Сенат не разделял любви Тони к готике.

— Прошу, mademoiselle, asseyez-vous. — Луи-Сезар подошел к мягкому креслу возле камина. Я бросила взгляд на Рафа, но он стоял с сосредоточенным видом, полностью погруженный в себя. Он с силой сжимал руки за спиной, и его плечи были очень напряжены. Да, точно по графику: рассвет наступал. В данный момент я испытывала настоятельную потребность встряхнуть его и получить правдивые ответы на интересующие меня вопросы, но даже если предположить, что он захотел бы удовлетворить мое любопытство, мне не предоставили подобного шанса.

Мирча деликатно взял меня за локоть, чтобы проводить к креслу.

— Луи-Сезар не сядет, пока леди продолжает стоять, dulceaţă. — Душа моя: так он любил называть меня, когда я, сидя у него на коленях, слушала его истории. Я надеялась, что он говорил так не для красного словца; если Раф был единственным моим другом в этой комнате, то я попала.

Стоило мне сесть, как француз тут же встал на колени передо мной. Он ободряюще улыбнулся мне. Я моргнула. Человек — нет, мастер вампиров — с ямочками на щеках. Умереть, не встать.

— Я хотел бы позаботиться о вашей ране. Если позволите?

Я настороженно кивнула, не испытывая особой уверенности, что вампир — лучший выбор для того чтобы очистить кровь, особенно тот, который совсем недавно выглядел очень голодным. Но они же не станут учитывать пожелания осушаемого вида, хотя в любом случае, не думаю, что у меня был выбор. Он проявил вежливость, спросив у меня разрешение, как будто мое мнение имело значение, но меня этим не проведешь. В комнате присутствовало два члена Сената; они могут сколько угодно ради забавы изображать джентльменов, но когда вопрос встанет ребром, я сделаю все, что они захотят. Они знали это, и я тоже.

Лицо Луи-Сезара осветилось довольной улыбкой, и я внезапно поняла, почему он заставляет меня нервничать. На мой взгляд, дело было в том, что он единственный из всех встречавшихся мне вампиров, так сильно походил на человека. За исключением Томаса, у которого была причина стараться как можно натуральнее изображать человека, большинство вампиров не заботились о таких мелочах как дыхание, сердцебиение и изменение цвета кожи на что-нибудь более правдоподобное, чем только что выпавший снег. Даже Раф, который держался весьма правдоподобно, и то, как правило, вспоминал о том, что нужно моргать, только несколько раз в час. И все же я могла бы, проходя мимо по улице, принять его за человека, только если он предварительно обновит свой гардероб. Я поймала себя на том, что отсчитываю секунды между вдохами, наблюдая, не собьется ли он хотя бы однажды. Он не сбился.

Пока я росла, мне приходилось видеть тысячи вампов с разных континентов, некоторые из них были столь же броскими и нечеловеческими, как Консул, а некоторые столь же обыденными, как Раф. До сегодняшнего дня я могла побиться об заклад, что всегда смогу распознать мастера, но Томас, живя со мной по соседству, дурачил меня в течение многих месяцев, и, скорее всего, Луи-Сезару при желании это тоже не составило бы труда. Такой расклад определенно меня не устраивал — это заставляло меня чувствовать себя слепой, подобно кому-то из миллионов беззащитных от сверхъестественного мира, поскольку они не в состоянии даже просто ощутить их присутствие. Я выросла в окружении вампиров, но сила, излучаемая членами Сената, не сравнима ни с чем, что мне приходилось когда-либо испытывать. Отсюда вытекал резонный вопрос, что еще я упустила из виду, от этой мысли меня пробрала дрожь.

Луи-Сезар старательно исследовал мое лицо, я не думаю, что в этом была реальная необходимость, это делалось главным образом для того, чтобы дать мне возможность привыкнуть к нему. Но его старания были напрасными. Когда блестящий рыжий завиток, который, освободившись от остальной массы на его шее, задел мое плечо, я подскочила так, словно он ударил меня. Его рука, уже готовая прикоснуться к моим волосам, тут же остановилась.

— Mille pardons, mademoiselle. Но может быть, вы сами заколете свои волосы для меня? Это поможет лучше разглядеть, насколько глубока рана.

Он вручил мне золотую заколку, которую вытащил из своих волос. Я аккуратно, чтобы невзначай не прикоснуться к его пальцам, взяла ее. Мои волосы доходили только до плеч, но мне удалось под его неотступным взглядом, кое-как собрать их в грязный хвостик. Я попыталась уговорить себя, что не стоит поддаваться нарастающей панике, но это не помогало. Некий инстинкт, древнее предпосылок, древнее завуалированных формулировок, упомянутых людьми в литературных источниках, настоятельно требовал, чтобы я бежала и пряталась. Конечно, возможно, это была просто реакция на события уходящей ночи, но какой-то частичке меня он определенно не нравился, и все тут. Я заставила себя сидеть спокойно, пока он проводил свое обследование, пытаясь скрыть, что мои руки покрылись гусиной кожей, и пульс несся по моим венам так, словно я недавно бежала изо всех сил. Я не могла объяснить свою реакцию, но горький опыт научил меня доверять своим инстинктам, а все внутри меня, вопило — сматывайся.

— Ah, bon. Ce n'est pas très grave, - пробормотал он. Увидев выражение моего лица, он улыбнулся, и эта улыбка отразилась даже в глазах. — Это не опасно, — перевел он. Я еле сдерживалась, чтобы не закричать.

Луи-Сезар поднялся и отошел к соседнему столу, и тут же ко мне вернулась способность дышать. Я попыталась разобраться, что же в нем было такого, что вызывало у меня такую сильную тревогу, но так и не нашла никаких реальных оснований. Его приятные и располагающие к себе черты лица могли бы принадлежать мужчине примерно на пять или шесть лет старше меня, но если судить по его одежде, он прожил уже не одно столетие. Взгляд его был мягким — в светло-голубых с серыми крапинками глазах не было даже намека на попытку оказать на меня давление — и в то же время его манера держаться, несмотря на обходительность, была совсем не присуща простому смертному. Может быть, он все же не притворялся. Нужно признать, что мои нервы сегодня не в лучшей форме — даже для меня, готовой ко всему, две попытки убийства за ночь стали перебором — но это не объясняло, почему из всех возможных кандидатов именно Луи-Сезар вызывал у меня тревогу.

Он возвращался, и с каждым сделанным им шагом моя паника нарастала. Я наблюдала за ним, как маленькая зверушка следит за хищником, сохраняя полную неподвижность, за исключением дыхания, в надежде, что огромная, плохая тварь не накинется на нее. И вот он снова оказался на коленях в ворохе сверкающего атласа и кружев, свет, падающий сверху, проходя через его волосы, заставил несколько его темно-рыжих прядей вспыхнуть как пламя. Он вернулся с аптечкой, из которой извлек антисептик, несколько марлевых прокладок и упаковку влажный салфеток для малышей, и выстроил все это в ряд на плитках перед камином.

— Я очищу вашу рану, мадемуазель, и наложу на нее повязку. Завтра приедет медсестра, которая сможет оказать вам более квалифицированную помощь, чем я своими неуклюжими действиями. — Он вел себя непринужденно и даже подшучивал, но все же мне потребовалась каждая частичка моего самообладания, для того, чтобы не ринуться к двери.

Бледная тонкая рука, обрамленная каскадом белых кружев, обхватила мой чумазый, запачканный кровью подбородок. От его пальцев исходила прохлада, когда он без нажима удерживал его, возможно, он рассчитывал, что это прикосновение успокоит меня. Ничего подобного. Неважно насколько он был осторожен, я знала, что хватка может в мгновенье усилиться, и я буду скована крепче, чем наручниками. Сначала я почувствовала, как он пальцами другой руки слегка касается моей ободранной кожи, а затем им на смену пришли еле ощутимые касания ткани, когда он начал очищать ее. Несмотря на то, что антисептик лишь чуть-чуть жалил кожу, я вздрагивала, прикрыв глаза. Мне стало плохо оттого, что я поняла, что сейчас должно произойти.

— Мадемуазель, вам плохо? — Его голос доносился как бы издалека и резонировал в моих ушах. Почувствовав, как на меня нахлынуло хорошо знакомое ощущение дезориентации, я начала сопротивляться изо всех сил. Я сражалась с особой ожесточенностью, как никогда прежде, пытаясь затолкнуть это обратно в некий отдаленный уголок внутри себя, где обычно были запрятаны мои способности, умоляя их вернуться ко сну. Неважно, что должно было поведать мне видение, я была на сто процентов уверена, что не желаю этого видеть. Но впрочем, как всегда, дар оказался сильнее меня. Я смирилась с неизбежностью, ощутив холодный озноб, охвативший мое лицо. В гостиной, где я находилась, было тепло, но какая-то часть меня уже покинула ее. Я сделала глубокий вздох и открыла глаза.

Холод шел от оставленного приоткрытым на ночь окна.

Ветерок пощипывал мою обнаженную кожу, вызывая мурашки по всей длине оголенного тела. Конструкция окна чем-то напоминала витраж, только без цветных стекол и без узоров, если не считать маленькой карты, образованной множеством стеклышек соединенных друг с другом. Стекло было толстым и неровным, как в некоторых архитектурных памятниках Чили, и в нем можно было разглядеть лишь размытые очертания. Но этого оказалось достаточно, чтобы у меня началась гипервентиляция.

В панике озираясь вокруг, я натолкнулась глазами на зеркало, с противоположной стороны комнаты. Отражение в нем тоже было нечетким, но не столько из-за плохого качества стекла, сколько из-за тусклого освещения, исходящего от нескольких свечей и слабо горящего пламени в камине. На самом деле это зеркало являлось произведением искусства — огромное, с массивной позолоченной рамкой, роскошное, как и остальная вырезанная из дерева массивная мебель. Обстановка комнаты предрасполагала к неге: пламя, потрескивающее в мраморном камине, слабо освещало темно-вишневого цвета огромную кровать с балдахином и отражалось на тяжелых бархатных шторах навеса. Каменные стены были завешаны гобеленами, цвет которых был насыщенным и ярким так, словно они были сотканы только вчера. Букет бордовых роз стоял на столе рядом с кроватью в расписной фарфоровой вазе. В данный момент я была совершенно не настроена восхищаться окружающей обстановкой, даже находясь в далеком прошлом, так как была слишком смущена отражением в зеркале.

Мужчина стоял на коленях на кровати приблизительно там, где должна была находиться я. Мне было трудно определить, кто это, так как большую часть его лица скрывала черная бархатная маска с прорезями для глаз. Она выглядела довольно комично — как деталь развратного хэллоуинского костюма, но у меня не возникало желания посмеяться. Возможно, потому что маска была единственной вещью на нем. Густая масса длинных темно-рыжих кудрей, свисая вниз, укрывала верхнюю часть его тела и переливалась золотыми и бронзовыми нитями в свете горящих свечей. От жаркого бледно-золотистого пламени в комнате его тело стало влажным, и капельки пота, стекая вниз по коже мускулистой груди на плоский подтянутый живот, скапливались в небольшом углублении пупка. Холод, идущий от окна, так и не высушил на его торсе капельки пота, сверкавшие мелким бисером, в результате создавалось впечатление, что он одет в прозрачную рубашку, расшитую крошечными алмазами. Мужчина был подобен ожившей позолоченной статуе, за исключением того, что, как правило, у статуй не бывает сильной эрекции. Я сглотнула и он тоже, его голубые глаза в зеркале начали расширяться, от внезапной догадки.

Но это было безумием; такого просто не могло быть. Я никогда не играла главную роль в своих видениях, всегда оставаясь наблюдателем на периферии, столь же невидимым и отстраненным как призрак. Или, по крайней мере, так было до сегодняшнего вечера. Прежде, чем я смогла сориентироваться, что мне делать дальше, я почувствовала теплую руку на мне в очень интимном месте, в шоке посмотрев вниз, я обнаружила молоденькую брюнетку, лежащую подо мной, утопающую в куче одеял на кровати. Комната пропиталась затхлым и тяжелым запахом секса, и теперь мне стало понятно почему.

Изящная маленькая ручка играла с моей — его — плотью, уверенно касаясь ее. Она снова начала гладить меня, на сей раз еще интенсивней, и я с ужасом увидела, как некая анатомическая часть, которой я никогда не обладала, стала еще длиннее под ее рукой. Меня накрыло потоком знакомых ощущений, поступающих от того, очень незнакомого, мужского члена, и мыслей, которые, определенно, не были моими. Она щелкнула ногтем по розовой головке, загибающейся к ней, и я чуть не закричала. Сексуальное возбуждение никогда еще не чувствовалось подобным образом. Конечно, нельзя было сказать, что у меня был большой опыт в подобных делах, и он исходил от противоположной стороны, но то, что я чувствовала сейчас, было почти невыносимо. Я привыкла к томному жару, который, медленно нарастая внутри, из центра растекался дальше по венам, а не к этой отчаянной потребности протолкнуться в ее белое тело так глубоко, как смогу.

Она извивалась на одеялах, которые мягкой кучей лежали рядом с нашими обнаженными телами.

— Что-то не так, дорогой? Только не говорите мне, что вы уже потеряли интерес! — Она ускорила темп, и внезапно я поняла, что дышу с придыханием. — Вы превосходно можете управиться с тремя; я же знаю.

Мой полутранс разбился вдребезги, когда она, придвинувшись, облизала свои губы, а я отшатнулась назад. Я взвизгнула от боли, потому что женщина на секунду замешкалась, прежде чем отпустить меня, и от потребности заимствованного мной тела в освобождении. Это было столь же возбуждающе, насколько болезненно, но я никоим образом не была заинтересована в том, что мне предлагали. Откровенно говоря, я думала, что меня стошнит, когда перевела взгляд с ее ошарашенного лица на бесспорно мужское тело, в котором находилась. Нельзя описать словами то чувство чрезвычайного смущения и желания провалиться сквозь землю, которые я испытывала в тот момент.

Мои руки взметнулись к краю маски и сдернули ее. На меня из зеркала таращилось белое от шока лицо Луи-Сезара. Я хотела закричать на него, чтобы прекратил это и убирался из меня, хотя прекрасно понимала, что все обстояло наоборот. Каким-то образом, я вторглась в его тело, правда не знала, как у меня это получилось, и как прекратить это. Женщина с воплем схватившись за маску, вытащила ее из моей руки и попыталась вернуть ее на место.

— Не рискуйте, монсеньор. Вы же знаете, насколько педантично ваша охрана следует распоряжению — никогда не снимать ее. — Она коварно улыбнулась мне. — Кроме того, мне нравится, когда она на вас во время занятий любовью. — Она обняла меня за шею и попыталась притянуть к себе. — Мне холодно без вашего тепла. Поцелуйте меня.

Я резко дернулась от нее и отползла к краю кровати, размышляя, что произойдет, если я поддамся черной пелене, накатывающейся на глаза, и упаду в обморок. Очнувшись, я окажусь там, где мне полагается быть, или застряну здесь? Я решила, что не стоит всерьез задумываться о последнем варианте. Мгновенье спустя женщина вздохнула и, откинувшись на кровать, стала легонько поглаживать свои маленькие груди. Коричневые соски сильно выделялись на ее белой коже, а она наблюдала за мной с понимающей улыбкой.

— Вы устали, любовь моя? — Проведя рукой вниз до паха, она с ухмылкой взъерошила темные волосы. — Спорим, что я смогу снова возбудить вас.

Я не успела даже сделать попытку убедить мой перегруженный мозг придумать какую-нибудь отговорку, как тяжелая дубовая дверь распахнулась, и в комнату вошла пожилая женщина в сопровождении четырех охранников. Выражение ее лица подсказало мне, что она, хвала Небесам, пришла не для того, чтобы составить нам компанию.

— Разбудите его. — Когда двое охранников вытащили меня из кровати, женщина, которую я недавно познала слишком хорошо, завопив, натянула одеяло до подбородка.

— Мэри! Что вы делаете? Убирайтесь сейчас же! Вон, вон!

Пожилая женщина, игнорируя ее, разглядывала меня, презрение на утратившем свою привлекательность лице не делало ее краше. Она окинула меня высокомерным взглядом.

— Всегда готов, как я погляжу. Это передалось вам от отца. — Она перевела взгляд на охранников. — Выводите его.

Меня вытолкнули из комнаты, не дав одеться. Брюнетка бросила мне тяжелый парчовый плед, чтобы я смогла прикрыть признак моего возбужденного состояния, так как времени для того, чтобы достать ботинки или хотя бы штаны, не было. Девчонка в кровати визгливо выкрикивала непонятные ругательства нам вслед, большей частью они касались пожилой женщины. Меня осенило, что она говорила не на английском, но, несмотря на это, я отлично ее понимала. Возможно ли, чтобы заимствованное мной тело каким-то непостижимым образом переводило ее слова для меня. Я не смогла обдумать это как следует, так как меня грубо проволокли по длинному каменному коридору к пологой лестнице. В центре каждой ступени были глубокие впадины от тысячи ног прошедших по ним за многочисленные столетия. Там было темно, и температура воздуха приближалась к нулевой отметке, так что я была удивлена тем фактом, что не могу разглядеть своего дыхания перед лицом.

Остановившись наверху лестницы, женщина развернулась ко мне. Теперь в ее темных глазах не было презрения; эмоция в них была сродни страху.

— Дальше я не пойду. Я уже видела, что ожидает вас, и не имею ни малейшего желания лицезреть это снова. — На ее лице отразилось нечто похожее на жалость. — Всю жизнь к вам относились с почтением, чтобы вы хранили молчание о своем происхождении. Сегодня вечером вы будете сурово наказаны за то, что нарушили его.

Ничего не добавив, она отвернулась, и тут же стражники стали теснить меня к черной дыре. Я была значительно сильней в этом теле, но все равно не достаточно, чтобы справиться с этими мужчинами. Я затравленно смотрела на удаляющуюся спину женщины, несгибаемую и прямую, под ее малиновым платьем.

— Пожалуйста! Мадам! Почему вы так поступаете со мной? Я ничего не говорил, клянусь! — Слова были не моими — они самопроизвольно слетали с моих губ — но и они не остановили ее.

— Если вы хотите знать, кого стоит благодарить за организацию этой ночи, спросите своего брата, — бросила она через плечо прежде, чем скрыться в комнате, с силой захлопнув за собой дверь. Этот звук поставил очень жирную точку в разговоре.

Лестница была слишком узкой для того, чтобы конвоиры могли удерживать меня за руки, но так как они следовали позади меня, и не было другого пути, кроме как вниз, то от этого было мало толку. По мере того как мы спускались, становилось все темней, сюда практически не проникал свет; если не считать нескольких лучей лунного света, просочившихся через несуразно узкие окна. Ступени с выбоинами посередине были слишком скользкими от сырости, и поэтому мне было очень трудно сохранять равновесие, особенно если учесть, что я была босиком. К тому же, несмотря на плед, меня пробирала дрожь, но в этом был хотя бы один плюс — кажется, холод помог полностью избавиться от томительного возбуждения. Но в то же время ощущение тяжести от обвисшей чужеродной плоти, болтающаяся между моих ног, вызывало у меня неприязнь и отторжение, и я уже не могла больше думать ни о чем, кроме своего дикого желания начать вопить, не останавливаясь. Будучи практически не в силах совладать со своими эмоциями, я была почти рада боли, пронзившей мою ногу, когда, дойдя до середины лестницы, натолкнулась на что-то твердое, и пульсация в ноге дала мне повод подумать о чем-то еще помимо этого.

Когда мы, наконец, дошли до низа, свет от факела осветил лестницу, отбрасывая на все кругом пляшущие тени и отражаясь во влажных потеках на стенах. Внезапно стало не просто зябко, а действительно морозно, словно моя кровь застыла в венах. Меня удивлял тот факт, что вместо инея по стенам свободно стекают струйки воды.

Но хуже жалящего холода и окружающей обстановки были жалобные стоны, доносившиеся с другой стороны обитой железными полосами двери, находящейся в нескольких ярдах перед нами. Из-за толстого слоя дерева до нас долетали лишь приглушенные тихие звуки, но все равно они сводили с ума. Было очень больно слышать эти надорванные голоса, полные отчаяния от уверенности, что помощь, о которой они молят, никогда не придет. Инстинктивно я начала пятиться назад в направлении светлого пятна, отбрасываемого соседним подсвечником, но тут же грубая рука пихнула меня вперед. Споткнувшись, я ударилась коленями о неровный каменный пол.

— Туда.

Я не спешила повиноваться приказу, но толчок по ребрам, от которого сбилось дыханье, и грубый рывок руки быстро привели меня в вертикальное положение. Опустив глаза, я увидела мужчину, с залысинами и избыточным весом, одетого в запачканный кровью передник и грязные брюки из грубой шерсти. При росте пять футов четыре дюйма, мне встречалось мало мужчин, на которых я могла бы посмотреть сверху вниз, от боли и унижения я прикрыла глаза, чтобы не видеть его. Мясистые губы разошлись в усмешке, демонстрируя рот, полный серых зубов, и я, не сдержавшись, отшатнулась назад. Это, по всей видимости, доставило ему удовольствие.

— Прекрасно. Бойтесь, M'sieur le Tour. И помните, сегодня вечером вы не принц. — Он окинул меня взглядом сверху вниз. — Скоро мы увидим, так ли вы соответствуете своей репутации. Сегодня вечером, вы — Мой!

Огромный железный ключ повернулся в замке, и дверь распахнулась. До того как меня затолкнули внутрь, я успела мельком увидеть большую, квадратную комнату с толстыми каменными стенами и высокими потолками. Я снова упала, только на сей раз на грязную солому, которая практически не смягчила удара о твердый пол и воняла мочой и испражнениями. Какая-то часть меня была оскорблена тем, как этот грубый человек рассматривал меня, но буквально через мгновенье все чувства, кроме ужаса, испарились. Мой взгляд был прикован к глазам истощенной, голой женщины, невыносимо туго растянутой на дыбе. Кровь бежала ручьями по ее замученному телу, ссыхаясь в толстые, вязкие реки на ее коже, коричневые пятна покрывали пол под ней. Было так много крови, что у меня в голове не укладывалось, как одно тело могло вмещать ее.

Мужчины, закованные в цепи вдоль стен, кричали, моля меня спасти их, но я едва ли замечала их. Все мое внимание было сосредоточено на женщине, хотя она не издала ни звука. Свет факела отражался в ее открытых глазах, и я не могла сказать, что это — уловка света или все же некая искра жизни все еще теплилась в них. Ради нее, я надеялась, что нет. Мужчина проследил за направлением моего взгляда и пошел к ней.

— Да, похоже, что забавляться с вашей подружкой осталось недолго. — Он проверил одну из веревок, связывающих ее руки, и я обратила внимание, что у нее нет ногтей. Кончики ее пальцев выглядели так, словно были раскромсаны или съедены каким-то животным, а суставы распухли так сильно, что она ни за что не смогла бы согнуть свои руки, даже если бы они не были связаны.

За годы, проведенные с Тони, мне приходилось видеть многое, но расправа, как правило, была стремительной и внезапной, наподобие той, которую мне пришлось пережить сегодня вечером. К тому времени, когда у меня появился шанс что-либо сделать, все уже было закончено. Тони время от времени применял пытки, но я никогда не видела этого. Евгения очень строго придерживалась этой позиции, теперь я видела почему. Это было худшим проявлением жестокости, с которым я сталкивалась за свою жизнь: это было слишком беспричинным, слишком безразличным, слишком преднамеренным. Это не было проявлением гнева, и за этим не крылось никаких личных мотивов, чтобы мирится с этим или, по крайней мере, сделать более понятным. Ее мучения были просто частью работы.

— Тем не менее, она послужит наглядным примером, — продолжил мужчина. Он кивнул одному из двоих мужчин, устанавливающих дыбу, и тот протянул грязную бутылку вина. — Так будет со всеми, кто воззовет гнев короля. Смотри и мотай на ус, ублюдок.

Пока я стояла истуканом, не произнося ни слова, мужчина вылил вино на голову женщины, заливая лицо и шею. Полностью пропитав волосы, оно закапало на каменный пол под ней, собираясь в тонкую красную лужицу. Я очнулась от ступора, когда поняла, что он намерен сделать.

Его рука коснулась огарка свечи, и я попросила:

— Нет! Не делайте этого! Пожалуйста, m'sieur, я прошу вас… — по его расплывшейся от удовольствия роже, я сделала вывод, что отреагировала именно так, как ему хотелось, и что у него нет ни малейшего желания останавливаться. Он почти с ликованием наблюдал за моим лицом, когда подносил свечу к соседнему факелу. Она практически оплавилась, но все же крошечное пламя ухватилось за фитиль. На этот раз я не стала пытаться убедить его, а, ринувшись вперед, ухватилась за горящую свечу. Я выбила ее из его руки, но двое мучителей схватили мои руки и оттащили меня от него. Мужчина, на которого я напала, был главным тюремщиком, и когда он с улыбкой взглянул на меня, в его глазах не было практически ничего человеческого. Он нагнулся и, очень медленно подняв огарок свечи, вновь зажег его.

Я смотрела на женщину, пока он приближался к ней, не в силах отвести взгляд. В ее светло-карих глазах блеснули слезы, и она моргнула один раз, чтобы стряхнуть капли винных струй со своих ресниц, прежде чем его тело заслонило ее от меня. Частичка моего разума твердила, что он внезапно прекратит все в последний момент, что он не сделает этого, не сможет поступить так. Голос внутри постоянно повторял, что его цель нагнать на меня страх, и эта сцена организована, чтобы сделать меня более сговорчивым, и, возможно, это было действительно так. Но это не спасло ее.

Картина перед моими глазами поплыла, и чужие мысли стали затоплять мой разум. Как в фильме, передо мной раскрывались сцены других мест, других людей, проектируясь на прозрачный экран передо мной. Сквозь все это я по-прежнему видела женщину и инквизитора, застывшего на секунду перед тем, как совершить невозможное.

Чужой голос снова неожиданно заговорил в моей голове, невнятно бормоча о том, что за всю свою жизнь, проведенную в неволе, мне ни разу не приходилось видеть настоящей жестокости. Я носил тонкое белье с кружевами ручной работы, и это было непременным условием; у меня были свои книги, гитара и краски, чтобы было чем развлечь себя; мои тюремщики низко кланялись мне, когда входили в мою комнату, и не сидели в моем присутствии, если я не давал им на то своего разрешения. В моих венах текла королевская кровь, и никто никогда не забывал об этом. Никогда я не сталкивался с жестокостью подобной этой, никогда не испытывал такого страха. И вслед за этим незамедлительно прорвалась багровая вспышка ничем не замутненного гнева. Это не было правосудием или неизбежностью ради сохранения мира и стабильности страны, и не имело никакого отношения к высокопарным фразам, которыми они сейчас прикрывались. То была воля труса-садиста, который оставался чистеньким перед лицом своих подданных, в то время как такие вещи свершались за закрытыми дверьми от его имени. И при этом они еще осмеливались называть меня ничтожеством.

Я потрясла головой в попытке заставить голос заткнуться и выпутаться из паутины видений; спустя секунду это сработало. Но это вернуло меня к ничем не замутненному кошмару, в котором свеча медленно приближалась к своей цели. В шоке от нереальности происходящего я наблюдала за тем, как инквизитор поднес крошечное пламя к нескольким прядям пропитанных вином волос женщины. Они схватилась со звучным свистом, и огонь молниеносно разошелся по оставшейся части ее головы и плеч. В мгновенье верхняя часть ее тела стала темным контуром в танцующем занавесе огня. Я закричала, так как больше ничего не могла сделать. Другие заключенные тоже подняли крик, пока комната не заполнилась воплями и стуком цепей, в бессилии бившихся о твердый камень. Кроме этого мы ничем не могли помочь ей, тем самым своими криками мы чуть ли не расшатывали стены, но сама женщина не издала ни звука, пока горела.

— Мадемуазель Палмер, что с вами? Что-то не так? — Перед моими глазами появилось лицо Луи-Сезара, и я смутно чувствовала, как кто-то трясет меня. Высокий, отчаянный крик заполнил комнату, и мне потребовалась минута, чтобы осознать, что он исходит из меня.

— Mia stella, успокойся, успокойся! — Раф отодвинул француза и привлек меня к своей груди. Я засунула руки под его кашемировый джемпер, притянув так близко к себе, как только смогла, и спрятала лицо в мягком шелке его сорочки. Я глубоко втягивала знакомый аромат парфюма Рафа, но это не помогало вытеснить запах мочи, пропитавший тюрьму, и поджаренной плоти, когда-то бывшей женщиной, немногим старше меня.

Спустя минуту подняв взор, я вглядывалась в глаза Луи-Сезара.

— Скажите мне, что она была уже мертва, что ничего не чувствовала! — В моем голосе сквозило отчаянье, а отражение лица в зеркале у камина являло широко распахнутые, затравленные глаза. Это были глаза женщины, повидавшей на своем веку много ужасных вещей, нежели я.

— Мадемуазель, поверьте, я жажду сделать для вас все, что в моей власти, но я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

Раф гладил мои волосы и растирал спину успокаивающими круговыми движениями.

— Это было видение, mia stella, просто видение, — шептал он. — У тебя и раньше они бывали; ты знаешь, что эти картины сотрутся со временем.

Я мотала головой, дрожа в его руках, пока он не привлек меня ближе. Я сжимала его с такой силой, что если бы он был человеком, то испытал бы боль.

— Не как это. Никогда как это. Они замучили ее, а затем сожгли живьем, и я не могла… я просто стояла там… — Мне хотелось выговориться, но я прикусила свою нижнюю губу, не позволяя себе сделать это. Иначе я снова окунулась бы в ужасный холод того места, а затем все мысли сосредоточились бы на единственном источнике тепла. Мне не нужно думать об этом, я не буду, и это забудется. Но, повторяя про себя слова Рафа, я понимала, что обманываю себя.

За всю мою жизнь у меня были тысячи видений о прошлом и о будущем, но ни одного мало-мальски приятного. В своих видениях я видела много разных ужасных вещей, но ничто никогда не затрагивало меня так, как это. Со временем и практикой, я научилась выбрасывать из головы то, что видела, относясь к этому так же, как другие люди к тревожным новостям по телевидению, как к чему-то не имеющему к ним непосредственного отношения и не совсем реальному. Но до этого мне никогда не приходилось принимать активного участия в видениях, обонять запахи и испытывать страх перед кем-то, кто был участником тех событий. Это можно было сравнить с ужасной автомобильной аварией, одно дело, когда ты проезжаешь мимо нее, и совсем другое, когда являешься одним из пострадавших. Я не думала, что смогу в ближайшее время забыть вид женщины.

— Mon Dieu, вы видели Франсуазу? — Луи-Сезар с ошарашенным видом сделал шаг по направлению к нам, и я глубже вжалась в кресло.

— Не трогайте меня! — Раньше, исходивший от него непонятный аромат напоминал мне некие дорогие духи, сейчас же он казался запахом поджаренной плоти женщины. Я не только не желала, чтобы он дотрагивался до меня, я даже не хотела, чтобы он находился со мной в одной комнате.

Он отступил, нахмурившись сильнее.

— Примите мои искренние извинения, мадемуазель. Я ни при каких обстоятельствах не пожелал бы, чтобы вы стали свидетельницей этого.

Раф взглянул на него поверх моей головы.

— Вы удовлетворены, синьоры? Я говорил вам, что нам пока не следует использовать Слезы, что, когда она уже расстроена или больна, видения не желательны. Но никто не слушает. Возможно, теперь вы поймете. — Он замолчал, когда Мирча появился у моего локтя и вручил ему неполный хрустальный бокал.

— Пусть она выпьет это, — скомандовал он, и Раф немедленно повиновался.

— Но я ничего не делал, — выпалил Луи-Сезар. — У меня даже нет их с собой.

Раф проигнорировал его.

— Выпей это, mia Stella; это должно помочь тебе. — Он обосновался рядом со мной в большом кресле, и я в течение нескольких минут потягивала виски, пока мое дыхание не выровнялось. Оно было настолько крепким, что я ощущала, как оно разъедает мою гортань, стекая внутрь, но эффект превзошел все мои ожидания. В какой-то степени это помогло отодвинуть воспоминания на задний план. Я осознала, что комкаю в руках некогда исправно сидящий кашемировый сюртук Рафа, сжав его до размеров выжатого, скрученного месива. Я отпустила ткань, и он улыбнулся.

— У меня есть другие, Кэсси. Тебе лучше, и я рядом. Думай об этом, а не о каком бы то ни было из твоих Видений.

Это был прекрасный совет, но у меня не получалось следовать ему. Всякий раз, когда я натыкалась взглядом на Луи-Сезара, образы угрожали завладеть мной снова. Почему Сенат хотел, чтобы я увидела что-то сегодня вечером, особенно нечто, подобное этому? Что он сотворил со мной, чтобы сделать видение настолько отличным от обычного?

— Мне нужно принять ванну, — объявила я резко. Главным образом, это было поводом убежать от Луи-Сезара, но в данном случае я могла без зазрения совести воспользоваться им.

Мирча взял меня за руку и проводил к двери напротив лестничной площадки.

— Тут находится ванная комната, и в ней должна быть приготовлена одежда. Я велю принести еду, пока ты купаешься, и мы поговорим, как ты будешь готова. Если тебе что-нибудь понадобится, не стесняйся, спрашивай. — Кивнув, я отдала ему почти пустой стакан, и убежала в прохладный, лазурный оазис выложенной плиткой ванной.

Ванна была достаточно широкой, чтобы ее можно было принять за сауну, и я с удовольствием влезла в нее, как только скинула с себя разодранную одежду. Повернув кран с горячей водой до упора, я откинулась назад, настолько утомленная, что в течение минуты просто пялилась на кусок мыла, испытывая желание, чтобы кто-нибудь потер мне спину. К счастью, беспокоящие меня эмоции отошли на второй план, оставляя меня с ощущением пустоты внутри. Я была истощена физически, а теперь и мое психическое состояние было не многим лучше.

Наконец, я начала отмывать свое тело и волосы от засохшей крови, твердя себе, что Видение, посетившее меня недавно, не имеет никакого отношения к современной действительности, что та бедная женщина пострадала и умерла за столетия до того, как я появилась на свет. Несмотря на весь ужас, это не было предупреждением о надвигающейся опасности или чем-то еще, на что я могла бы как-то повлиять. Я попыталась убедить себя, что это была просто более интенсивная версия одного из экстрасенсорных отклонений, которые иногда возникали у меня при прикосновении к очень древним предметам, побывавшим в травмирующих обстоятельствах, но это не желало вписываться в подобную схему.

Я рано научилась относиться с осторожностью к негативным парапсихическим вибрациям. Альфонс коллекционировал разнообразное древнее оружие, и однажды, будучи ребенком, я нечаянно задела находившийся в процессе чистки пистолет-пулемет Томпсона, недавно приобретенный им. Тотчас же передо мной предстала толпа, в убийстве которой это оружие использовалось, и потом это Видение преследовало меня в кошмарах в течение многих недель. Обычно, я могла предсказать вероятность того, что тот или иной предмет способен причинить неприятность до того, как коснусь его, словно они излучали предупреждение об опасности, которое я могла почувствовать, если сосредоточусь. Но мало, кто из людей запускал подобную реакцию — даже такие древние как Луи-Сезар, которые, несомненно, пережили свою долю трагических событий. Тем не менее, я приучила себя избегать рукопожатий с незнакомцами, тем самым ограждая себя от случайного получения знаний о том, кто изменяет своей жене или собирается совершить преступление. И я никогда, ни при каких ситуациях не притрагивалась к Тони, даже мимолетно. Я решила, что стоит обновить список тех, кого нужно избегать любой ценой, добавив в него новое имя.

Ополоснувшись, я слила окровавленную воду из ванной и снова начала наполнять ее. Мне хотелось ощутить себя чистой, и что-то подсказывало мне, что это займет у меня много времени. Я переборщила с пеной для ванн, в итоге она, вздувшись, переваливалась через борта ванны, падая на пол. Меня это не волновало. Единственной мыслью, беспокоящей меня в данный момент, было — смогу ли я отсидеться в ванной до рассвета и отложить разговор о планах Сената относительно меня. Я была благодарна им за защиту, но сомневалась, что вслед за помощью не поступит увесистый ценник. Хотя какая собственно разница. Я не знала, где нахожусь и, даже если бы сбежала, то прямиком бы угодила в лапы к Тони. Независимо от того, что хотел Сенат, скорее всего, мне придется расплатиться.

Проблема состояла в том, что я дала себе зарок никогда впредь не давать использовать свои способности, как это делал Тони со своими головорезами, чтобы не допустить причинения вреда кому бы то ни было снова. Я была без понятия — правда состояла в том, что я действительно была рада этому обстоятельству — скольким людям, пусть и не нарочно, причинила вред или убила, работая на короля подонков, но я понимала, что их было немало. В то время я еще не знала, для чего использовались некоторые из моих видений, но от этого мне не становилось лучше на душе. Люди, которые изобретают ядерные бомбы, не являются политиками, принимающими решение, когда использовать их, но вот в чем вопрос: хорошо ли им от этого спится ночью? У меня уже довольно давно не было нормального сна. Если то, что нужно Сенату, повлечет за собой вред кому бы то ни было еще, и мне не оставят иного выбора, хотелось бы знать точно, во что обойдутся мне мои принципы.