Седьмой день седьмой луны, теснимый сумерками, сползал алыми и голубыми волнами вдогонку за уже скрывшимся раскаленным кругом солнца.

Ночь опустилась внезапно, но царица ее не радовала страждущие глаза паломников, поднимавшихся цепочкой по узкой, осыпающейся под ногами тропинке, опоясывающей гору и с последним витком доходящей до ее вершины.

Два старца в длинных белых хламидах, босые, уже достигшие храмовых колонн, Одновременно подняли лица к небу и опасливо покачали головами, встретившись взглядами. Один из них негромким хриплым голосом заметил:

— Никогда на моем веку, а прожил немало, от зрелища Великого Праздника не отворачивался лунный лик. Беда, брат, беда грозит Валлардии!

Второй, мешая слова со вздохами усталости, вырывающимися из беззубого рта, согласился:

— Не наступил ли день исполнения пророчества, когда великие боги Луны и Неба, породившие Землю, оставят ее своим покровительством, уйдя к другим звездам. Солнце не взойдет, обнимая ее, и она зачахнет, не в силах родить ни скот, ни колосья, ни зверей. А мы все погибнем.

Он закашлялся, сильнее опираясь на толстый посох и с трудом выдавил:

— Даже духа Луны, серебряную трехлапую жабу Ордину, закрывают тучи, а кому, кроме нее, вступиться за людей перед Лунной богиней Эзерией. Только ей под силу смягчить сердце Радгуль-Йоро, создателя всего живого?

Возле них, прислушиваясь, темнея лицами, постепенно собрались те, кто поднимался последними. Молодой мужчина с окровавленными ступнями — его сбил с ног упавший с верхнего витка дороги камень — вдруг вспылил, размахивая руками:

— Почему вы в тоске, откуда эта печаль?

Он говорил немного напыщенно, — видно был философом или поэтом. Но слова его, хоть и вились причудливой вязью, шли из самого сердца, — как и простая, безыскусная речь первого старца.

— Богу виднее, что нужно для нашего блага. Мы — жалкие муравьи на его ладони и должны только возносить его мудрость, смиренно склоняясь перед его могуществом, а не роптать напрасно. Просить о чем-то и радостно принимать его решение, пусть даже оно покажется нашему слабому разуму жестоким — вот единственное, что можем мы сделать, дабы не прогневить его!

Людская толпа встрепенулась, как будто слова оратора развеяли охвативший их морок.

Первыми старики, а за ними остальные, пряча глаза друг от друга, как будто были замешаны в святотатстве, поспешили войти в огромный храм, занимающий все пространство срединой горной вершины.

Черные базальтовые стены святилища внутри не имели углов, нависающие одна над другой площадки выступали из горного тела, возносясь полумесяцами к самому куполу, завершением которого служили семь изогнутых колонн, смыкающихся вверху над центром зала.

Столетиями в этот миг меж них сияла Луна, но сегодня она лишь изредка появлялась среди несущихся на север грозовых облаков.

Каждый ярус амфитеатра, ничем не огороженный, колыхался в неярком свете факелов белесой волной одежды паломников, смуглые лица сливались с темнотой стен. Пальцы ног первых рядов выступали за края площадок, когда-то острых как лезвие серпа, но постепенно скругленных веками трения о человеческую кожу.

В той части круга, что была не занята ступенями, мягко светилась серебром в свете масляных факелов фигура великого Радгуль-Йоро, повелителя вселенной, более чем втрое превышающая рост высокого мужчины.

Широкоплечий мускулистый торс человека переходил в змеиное туловище, свернутое кольцами так, что образовавшийся конус повторял строение храма в перевернутом виде. Огромную голову из белого серебра окружало облако золотых волос, среди которых, охватывая лоб, искрилась драгоценными камнями звездчатая диадема.

Багровые глаза из киновари, девять раз переплавленной, как необходимо при изготовлении эликсира долголетия, мерцали четырьмя зрачками черного бриллианта.

Тонкие губы рта кривила странная гримаса, и свет факелов попеременно придавал ей выражение неистовой злобы, вдруг потрясающего душу сострадания, отстраненного безразличия или ядовитой насмешливости.

Никто, кроме жреца Гарквануса, не умел, да и не был вправе истолковывать значение стремительных изменений лица бога.

Ладони Радгуль-Йоро, с двенадцатью пальцами, по числу лун в зиме, лежали на голубом куполе, олицетворяющем Небо, и серебряном полумесяце — Луне, на краю которого восседал главный лунный дух — трехлапая жаба Ордина.

Немного ниже располагались зеленый нефритовый и желтый золотой диски — дарующие жизнь Земля и Солнце.

Немного поодаль высилось уродливое, ужасающее существо, — бог зла Дармак. К виду его невозможно было привыкнуть, несмотря на то, что паломники уже не раз смотрели в десятки его крохотных паучьих глаз, двумя виноградными гроздьями свисающими по обеим сторонам головы.

В каждом горел огонь ненависти, а вместе они казались осиными гнездами, наполненными темнотой зла. Тело, напоминающее подземного белого и тучного червя, было усеяно человеческими головами, как будто пытающимися прорваться сквозь толщу омерзительной плоти обратно в мир.

Искаженные лица, широко разинутые в вопле рты, почти вываливающиеся от напряжения глаза были сделаны из разноцветного мрамора и яшмы, что придавало им устрашающую жизненность.

Посреди храма, совпадая центром с высшей точкой купола, мертво и тяжело лежало ртутное озеро, которое должно было принять в себя исчезнувшую в этот день Луну.

Храм был посвящен Лунной богине, и ее изображение в виде статуи прекрасной женщины в серебряных ниспадающих одеждах располагалось перед группой богов.

Паломники охнули, когда янтарный столб пламени вспыхнул но сторонам божественной группы, степы разошлись, и из образовавшейся в восточной стороне арки появилась процессия жрецов в серых балахонах. Священнослужители пели, не разжимая губ, дикий и одновременно гармоничный напев.

Не зная как, но не нарушая торжественного ритма мелодии, люди постепенно включались в хор. Странная песня без слов крепла, и полые чаши из шлифованного хрусталя, вмурованные в стены, наполнялись звуками, обретая завершенность и силу..

Раздался дрожащий звук невидимых натянутых струн, и песня мгновенно смолкла. Жрецы одновременно плавно расступились, освобождая дорогу следующим позади силачам в черных мантиях с глубокими капюшонами.

Последние закрывали склоненные лица так, чтобы ничто не отвлекало внимания от Главного жреца, носилки с которым они держали на плечах.

Гаркванус возвышался на широком кресле черного дерева, усыпанном серебряными изображениями болотной кувшинки, что увеличивается и уменьшается в зависимости от убывания и разрастания луны.

Камнями, повторяющими ее цвет — белыми кораллами, хрусталем и жемчугом — были расшиты его мантия и налобный обруч, переходящий в высокую атласную шапку.

Длинные золотистые нити спускались с обруча на лицо, не закрывая его, а лишь символизируя ту преграду, что существовала между ним, служителем богов, и простыми смертными. Мясистое лицо с отвисшими щеками было багрово и торжественно, в длинных мочках ушей, похожих на вытянутые белесые стебли болотной травы, звенели, ударяясь друг о друга, серебряные и золотые пластины.

Кресло поставили перед изваяниями богов, и жрец низким голосом, повторявшимся в полых амфорах, что уносили его слова вверх, к куполу храма, — вознес молитву, славящую распорядителей людской судьбы.

Окончание каждой строфы дружно повторяли молящиеся, ощущая себя единым телом, которое через средоточие его души — жреца, общается с высшими силами.

В молитвенном экстазе молодой мужчина, тот, что вступил в спор со стариками перед храмом, забыл об опасности своего положения — он стоял в первом ряду, опираясь только на часть ступни.

Проговорив положенные слова, он в порыве самоуничижения прижал руки к груди, и качнувшись вперед, мгновение пытался удержать равновесие.

Никто из стоящих рядом не помог ему, боясь нарушить божественную волю. Наконец человек с глухим вскриком рухнул вниз, с последнего яруса под самым куполом, попав в тяжелую массу ртутного озера.

Жрец, не оборачиваясь, исступленно закричал:

— Владычица Лупа, прими избранную тобою жертву, пусть будет она угодна тебе!

В то же мгновение несколько человек с разных ступеней амфитеатра, славя богиню, едва ли осознавая, что делают, разбили своими телами поблескивающую гладь.

Звуки торжественной молитвы переросли в неистовый вой, почти недвижные ранее ряды дрогнули, стоявшие позади стремились к краю, один за другим пропадая в бездонной глубине каменной выемки.

Другие торопились вниз, раздирая на себе одежды, полосуя лицо, грудь, руки острыми камнями, припасенными специально для этой цели ножами или просто собственными ногтями.

Каждый торопился плеснуть своей крови в храмовый жертвенник, но шум немедленно стих при оглушительном звуке ударов каменными трезубцами по металлическим листам, внесенным служителями в серых балахонах.

Глаза жреца, трон которого повернули к толпе, сверкали, лицо из багрового стало сизым, в руках он держал длинный нож из адаманта и маленький серебряный кубок.

Окровавленные, потные, тяжело дышавшие люди падали на колени, вытягивая руки вверх, к божеству и Жрецу с его мрачной свитой.

Желтый огонь в западной арке храма погас, и храмовая стража в ритуальных кольчугах из серебряного плетения, надетых поверх длинных хитонов, вывела оттуда четырнадцать юношей не старше пятнадцати зим. Они были красивы и сильны, с золотистыми волосами, такими же как кудри Радгуль-Йоро. Набедренные повязки из белого полотна были затканы серебряными звездами, головы украшали венки из золотых лилий — второго цветка Луны.

Почти все лица сохраняли спокойствие — ведь они шли навстречу богам, этим днем определившим окончание их жизненного пути. Семь юношей расставили на равном расстоянии друг от друга по окружности озера, семеро других — на расстоянии двенадцати шагов так, что каждый помещался на линии, проходящей между двумя стоящими впереди.

Единый черный шнур был зажат в руках каждого, так что получилось изображение священного семиугольника с вписанной в нем окружностью озера.

Загрохотал голос жреца:

— Как черной стеной, ощерившейся остриями углов закрыто жертвенное озеро, так пусть по воле богов будет скрыта от посторонних глаз наша страна зубцами великих гор — Языков Пламени! — Обращаясь к юношам, он закричал, — вы, счастливые, что предстанете скоро перед богами, пополните своей молодой кровью древнюю силу гор!

Храмовые стражники, стоявшие возле каждой жертвы взмахнули кинжалами, и горло жертвы взорвалось алым фонтаном крови, заливая черные камни берега, полуобнаженные тела и серебряную паутину ритуальных доспехов. Бьющиеся в агонии мальчики вместе с мистической оградой страны — черной нитью, остались на берегу, умирая постепенно один за другим.

Из той же арки, сквозь которую появились жертвы, жрец вынес на круглом серебряном блюде новорожденного ребенка и остановился перед троном.

По мановению руки верховного жреца он поднялся по ступеням, ведущим к высокому креслу и протянул свою ношу вперед, чтобы два других служителя могли совершить жестокий ритуал.

Гаркванус почти прошептал, наклоняясь вперед:

— Ты недавно пришел из страны богов, ты еще помнишь их и голоса высочайших звучат в твоих ушах. Помоги мне услышать их. — И тут же возвысил голос. — Слушайте все, моими устами будут пророчествовать боги!

Он толкнул кончиком ножа нежную кожу ребенка, жрецы подняли безвольное тело опоенного сонной травой мальчика, направляя кровь в подставленный кубок.

Как только он наполнился, прислужники скрылись, и жрец потянулся сделать первый глоток. Неожиданно его трон покачнулся, алая кровь запятнала мантию, почти сливаясь с ней цветом.

Жрец, испугавшись падения, которое при его увечье должно было выглядеть неподобающе сану нелепым, непроизвольно схватился за подлокотники, уронив кубок и нож. Священные атрибуты со звоном покатились но каменным ступеням, паломники застонали в ужасе — худшего предзнаменования не могло случиться.

Гаркванус попытался подхватить их, наклонившись вперед и неизбежное случилось — тучное искалеченное природой тело вывалилось из кресла, тяжело впечатываясь в ступени, скатилось вниз и застыло огромной грудой па берегу озера, получившего неожиданный приток — кровь из разбитой головы жреца широким потоком струилась к ртути, не смешиваясь с ней.

Мгновение тишины всколыхнулось страшными криками — дрогнул весь храм, изогнутые колонны купола падали, ломаясь на лету и плюща людей базальтовыми глыбами.

Те, кто еще недавно искренне стремился удовлетворить богов собственной жизнью, вдруг захотели жить с силой, доселе им неведомой. Отталкивая, топча друг друга они кинулись к выходу, по пути столкнув в озеро недвижное тело Гарквануса и даже не замедлив при этом бега, как будто смели камень, мешающий стремительному бегу.

Молодой мужчина, наклонив голову вперед, тащил на плечах тело отца, короткое и сухое, перекинув его через шею так, что голова и ноги старика бились о грудь сына. Руки того были заняты женщиной, с лица которой шершавый камень стянул лохмотьями кожу, оголив лобную кость.

Лишь удивительная сила этого человека давала ему возможность не только проталкиваться сквозь людское месиво, но и поддерживать близких.

Он молчал, и лишь при взгляде на обезображенное лицо жены страшные стоны вырывались из полуоткрытых, жадно ловящих воздух губ.

Снова что-то оглушительно хрупнуло, круглые стены покрылись трещинами, но ни одна из них не открывала пути наружу.

Камень сорвался сверху и острой гранью черкнул по спине старика, перерубая тело, так что обе части скользнули по груди сына, заливая его кровью, на миг задержались на теле жены и упали вниз.

Не понимая, что случилось, не желая верить собственным глазам и не в силах остановиться под давлением толпы, он ступил ногами в страшное месиво и вдруг рухнул, как будто неведомая сила, позволяющая сражаться, вдруг оставила его.

Два брата в окровавленных хламидах, поддерживая друг друга и крича от боли — у каждого была сломана нога — пытались выстоять в толпе, прыгая к выходу, но были смяты и растоптаны. И вдруг бежать стало некуда — передние остановились, уткнувшись в нагромождение камней, заваливших выход.

Срывая ногти и раздирая кожу пальцев, они пытались сдвинуть черные глыбы, но их придавливал к стене напор людей, не понимающих причины возникшей помехи.

Трещали ребра. Вой и крик рвались вверх, к луне, освободившейся от туч и отражавшей свой безжизненный лик в таком же мертвом ртутном озере.

Жрецы, пытавшиеся выбраться сквозь тайные боковые проходы, потерпели неудачу, ибо дрожащая гора осела по всей окружности. Снова охнуло, застонало каменное тело, и храм рухнул, проваливаясь верхушкой внутрь, заполняя все пространство собственными стенами, раздавливая, растирая, сплющивая людей. Затихло последнее рокотанье каменной громады, осыпались камни, разлетавшиеся по сторонам.

Огромное мрачное святилище превратилось в бесформенную груду на вершине горы.