Долабелла, не помня себя от гнева и из последних сил стараясь скрыть его, спускался по лестнице, торопясь покинуть дворец. Тонкая иссохшая лапка глубокого старца, мага — Учителя, невесть откуда появившегося, схватила его за рукав золотистой мантии.

Долабелла любил старика, многому у него научился, но сейчас, остановившись, почти со злобой вглядывался в острые черты, испещренные тонкими шрамами — следы когтей болотной птицы фрозы, печень которой составляет один из ингредиентов эликсира жизни, раз оставленные, никогда не исчезают.

Маг рассказывал о каком-то открытии, посмеиваясь, довольно потирая руки, и Долабелла, инстинктом улавливая нужные моменты, тоже улыбался, удивлялся и одобрял. Наконец старика кто-то позвал, и жрец, делая вид, что не слышит призывов подождать, почти сбежал по лестнице к своему паланкину.

Торопясь и наступив на край длинной мантии, он едва не упал, что еще больше ухудшило настроение — падение после выхода из дворца считалось плохим знаком.

Восемь носильщиков с одинаковой татуировкой на лбу, изображающей абрис семигранника храма и свидетельствующей о принадлежности к его низшим служителям, ожидали возле центрального фонтана.

Они молча подняли носилки, покрытые серебристым атласом, натянутым на металлический каркас и подставили складную лестницу с широкими ступенями.

Oнa была рассчитана на то, что жрец, не теряя достоинства, неспешно всходил к своему месту. Как только были задернуты шторки входа и окон, Долабелла позволил себе расслабиться.

Нервное лицо исказила злая гримаса, он намотал на руку длинную золотую цепь, свисающую с шеи и дергал ее так сильно, как будто хотел задушить ею кого-то невидимого. Однако сам жрец слишком хорошо видел лицо врага, маячившего перед глазами призрачным порождением.

Он видел его темное бездонное око, которое хотелось вырвать, зацепив большим пальцем и долго топтать ногами. Мысли метались в голове, гневные, сожалеющие, мстительные.

Жрец вытянул ноги, откинувшись на спинку мягкого сиденья. Жара казалась нестерпимой, и он слегка отдернул шторку окна, в образовавшуюся щель скользя взором по немеркнущей, непростой красоте Уединенных Дворцов.

Чужие люди, наемники, бродили между постройками, фонтанами, вечнозелеными кустарниками, из которых младшие маги и служители вырезали фигуры зверей, цепи Языков Пламени, низвергающиеся водопады, сцены охоты, поединков, уборки урожая. Долабелла злорадно отметил, что на лицах чужестранцев была написана скука.

«Грязные твари, — подумал он, — вам ли понимать красоту. Вам плохо, ведь здесь нет ни трактиров, ни девок, ни азартной игры. Даже подраться между собой вы не смеете, изображая достойных гостей Трибуна».

И как только имя это мелькнуло, на миг забытое, он вновь преисполнился ненависти.

«Я помогал тебе, жалкий уродец! Такова благодарность тирана, болтающего о демократии. Но я, я, каков глупец, видно, боги отняли последний разум, которого и так, видать, не очень много, если оставил без поддержки Фогаррида. За мной бы пошли люди, я был бы доверенным человеком старика. Разве он позволил бы так распоясаться второму уроду, Гроциусу? Ничтожный маг пошел против Верховного жреца и эта образина, пол-человека, поддержала его».

Он заметил молодую женщину в голубом плаще, опасливо задержавшую шаг перед группой огромных, загрубевших наемников, даже спокойный вид которых заставлял опасаться этих гигантов.

Рыжий громила с заячьей губой, исправленной в худшую сторону сабельным шрамом, пронзительно свистнул, хлопнув ладонями, как будто спугивал с дороги зазевавшуюся курицу. Лицо девушки побагровело, она отшатнулась, отступив в сторону и желая бежать обратно, откуда держала путь.

Долабелла уже хотел вмешаться, заодно выплеснув накопившийся гнев, однако его опередил варвар, которого он недавно видел во дворце, человек со странным, каким-то рубленым именем — Конан.

Тот сделал несколько шагов, столь плавных и стремительных, что они слились в единое движение и положил руку на плечо рыжего, очевидно, сильно сжав его, отчего тот согнулся.

Из носилок не было слышно, о чем они говорят, но Конан указал рукой на дворец, очевидно напоминая об их статусе гостей. Мгновение казалось, что «заячья губа» набросится на него и драки не миновать, но рыжий неожиданной успокоился и склонился в поклоне перед женщиной, жестами предлагая той продолжать путь. Поколебавшись, она прошла между наемниками, молчаливо расступавшимися, освобождая дорогу.

«В Уединенных Дворцах, обители высшего правителя страны свободная женщина боится пройти по площади! Да разве было возможно такое раньше, тем более при Димитрисе! Ну, ничего, я еще жив, я помешаю этому обрубку нарушать древние законы страны, он поймет, кто такой Главный жрец, он устрашится моей силы, он будет на коленях ползать передо мной!»

И неожиданно для себя он захохотал, вспомнив об отсутствии коленей, которые могли бы позволить Трибуну испить чашу готовящегося унижения до конца. Немного успокоившись, Долабелла, не глядя, вынул из тисового ларца тягучую фиалковую пастилку, которые истреблял во множестве, опасаясь дурного запаха изо рта. Но как только прохладная пористая масса коснулась языка, он почувствовал удушье, не сразу поняв его причину. Крохотная, почти невесомая пластинка вдруг вспучилась огромным шаром, забивая горло, распяливая рот и выползая отвратительными пузырями.

Лицо жреца побагровело, глаза выкатились из орбит, он хрипел, пытаясь приподняться и привлечь внимание носильщиков, однако это ему не удавалось, и те продолжали идти своим согласованным спорым шагом, спускаясь к четвертому, Жреческому уровню.

Мягкие ремни охватили его туловище, припечатывая к спинке сиденья, Что-то зашевелилось под ногами. Долабелла дернулся, натужно раздувая лицо от усилий и почти выламывая шею.

Увидев, что это, он забился, как ночной мотылек, задетый пламенем свечи, дергает опаленными лапками и остатками крыльев, не понимая ни бесполезности сопротивления, ни того, как этот прекрасный светильник мог обратиться в невыносимую боль.

Это было подобием человека, плоского, как глубоководная рыба арцис. На нем вспухали, лопаясь, отвратительные язвы, выплескивая вместе со сгустками гноя крохотных пауков с головами ящериц.

Твари поднимали вверх свои острые морды, тонко повизгивая и открывая рты, заполненные только рядами крошечных загнутых зубов.

Несмотря на отсутствие глаз, они уверенно тонкими ручейками стекались к ногам жреца, поднимаясь по ремешкам сандалий, цепляясь за волосы, залезали под одежду, и вскоре он почувствовал первые ядовитые укусы, охватывающие стремительной волной все тело.

Долабелла топал ногами, пытаясь раздавить эту мерзость, но ползающий на коротких, не больше локтя длиной, руках и ногах плоский человек сдвинул голову на середину спины, ноздри висящего хоботом носа страшно вывернулись, выпуская два длинных и острых костяных отростка.

На миг взор Долабеллы встретился с круглыми глазами твари, размазанными по листу головы, безразличными глазами человека, занятого обычным, повседневным ремеслом.

И жрец захлебнулся криком, не вылетевшем из забитого рта, камнем забившемся в груди, когда костяные ножи пробили ступни ног, пригвождая их к полу носилок. Ему казалось, что он погружается в котел, наполненный булькающим кипятком.

Чудовищная боль — он даже не подозревал, насколько разной она может быть — охватила полностью все его существо. Золотистая мантия постепенно покрывалась алой кровью, выступающей сквозь тонкую ткань отдельными, быстро сливающимися пятнами.

Теряя сознание, он увидел перед лицом три качающиеся трехгранные головки алых змей, это они приковали его к спинке сиденья своими телами. Укус их был смертелен, и Долабелла последним усилием воли приблизился к ним, еще успев почувствовать прикосновение ледяных жал.