Конан присел на каменную скамью, скрытую кустами, стоящую на самом краю верхней террасы. Отсюда был виден каждый ярус города, мелькание людей, въездные ворота, маленькие фигурки солдат и ополченцев, мечущихся по плато, поблескивание вод ядовитой реки.

Но глаза невольно отрывались от этой суеты, притянутые неистовой красотой Золотой горы. Конану казалось, что с каждым днем пылающий на ней пожар разгорается все сильнее.

Сочные, насыщенные красками цветы, полностью раскрывшиеся, еще не опали, а новые уже раскрывались, торопясь жить и наслаждаться солнцем. Каждый цветок медленно, так что невозможно было уследить за превращениями, менял свою окраску, то бледнея, то вновь наполняясь яростным светом.

Создавалось впечатление, что гора непрерывно шевелилась, уставая стоять неподвижно. Завороженный Конан очнулся, вспомнив, зачем он здесь находится и оторвавшись от удивительного зрелища, расположился на скамье боком, так, чтобы через просвет между кустами видны были дорожки, протоптанные в траве от одного дворцового здания к другому.

Слишком непонятны были причины воцарения Ортегиана во время правления, пусть временного, любимого народом Фогаррида, роли, сыгранные при этом самим Трибуном и Гроциусом, тайна окутывала крушение храма и гибель людей, и слишком многие, говоря о курсаитах, таинственно качали головами и многозначительно переглядывались, замолкая при приближении Конана.

Разговор с отшельником не прибавил ясности, тот был странно растерян, обессилен, утратил обычную остроту ума, ту душевную силу, которая так привлекала Конана. Он видел, что осторожные расспросы ни к чему не привели, на него исправно обрушивали массу славословий Трибуну, отшельнику, магу, немедленно вслед за этим уводя разговор в сторону.

Конан твердо решил поймать сегодня Немедия, который представлялся ему человеком достаточно искренним, хотя и слабым, возможно, он и захочет что-то утаить, но не солжет бесстыдно. Во дворце, где постоянно сновали люди, уши стелились по полу и из каждой щели выглядывали внимательные настороженные глаза, разговаривать было невозможно.

И тот крохотный запас откровенности, что мог сохраниться у человека, исчезал бесследно в страхе, что слова его исказят, расцветят опасными подробностями и в таком виде преподнесут Трибуну. Зная, что каждое утро Немедий этим путем возвращается из храма, Конан решил дождаться его и, заманив в свое убежище, заставить говорить.

Ему повезло — советник задержался в храме и потому возвращался один. Лицо его было озабочено, в голове били барабаны войны и пели флейты победы, враг трепетал, справедливо наказанный. И над всем сумбуром, тщательно отгоняемая, билась мысль о том, что именно от его усилий зависит исход войны.

Он пробежал еще несколько шагов, услышав голос Конана, настолько был поглощен собственными мыслями и остановившись, непонимающе озирался, отыскивая источник звука.

С некоторым раздражением Копан раздвинул кусты, окликнув Немедия снова — ему не хотелось, чтобы кто-то видел их разговаривающими, а фигура советника, выражающая крайнее изумление и нелепо топчущаяся на месте, неизбежно привлекала внимание.

Молясь богам, чтобы на дорожке никто не появился, он махнул рукой. Немедий с радостным криком устремился к нему, ломая кусты.

— Друг мой! — вскричал советник, бросаясь обнимать Конана, от чего тот постарался устраниться. — Как я рад видеть тебя! Проклятая война отнимает все силы и время, даже с приятными тебе людьми поговорить невозможно!

Он сетовал, а на лице ясно читались противоположные чувства — он был захвачен новой деятельностью, почувствовал свою значительность. Конам с удивлением подумал — неужели такой неглупый человек не понимает, что от него ничего не зависит, он лишь исполняет приказы, да и те настолько незначительные, что с ними мог бы справиться сержант.

Осторожно увлекая советника к скамье, киммериец заметил.

— Никогда не видел такой горы, как у вас. Ома кажется живым существом.

Немедий, машинально вслед за ним опускаясь на лавку, гордо заявил.

— Да, в нашей стране много прекрасного. Потому то и зарятся на нее курсаиты. И не только они, нужно быть готовым к разным неожиданностям, у них много союзников.

«Как будто перед ополченцами речь держит», — подумал Конан с раздражением.

Однако миролюбиво продолжил.

— Почти то же говорит и Фогаррид.

При этом киммериец пристально вглядывался в лицо Немедия, надеясь поймать выражение, с которым будет встречено прозвучавшее имя. И удивился, увидев, как алая краска заливает шею советника, перебираясь на лицо. На нем застыли растерянность и стыд.

Немедий нервно проговорил.

— Ты уже побывал у учителя? Самое правильное, что мог сделать. А я все собирался, да не смог выделить времени, — лицо передернулось от нервной судороги, и он воскликнул. — Нет, все это вранье! Ты знаешь, и Трибун, и Гроциус уважают старика, Ортегиан победил на честных выборах, ему вообще нечего стыдиться, он не смещал Фогаррида силой.

Немедий помялся, рассеянно и невидяще поглядывая на пылающую Золотую гору и наконец выдавил.

— Понимаешь, несмотря на это, считается неправильным поддерживать отношения с отшельником. Как будто ты изменяешь Трибуну.

— Кем считается? — спросил Конан.

— Да не знаю я, всеми! — запальчиво ответил советник и тут же спокойнее продолжил, — я знаю, что ты думаешь и ты прав. Мне, его ученику, помощнику не следовало оглядываться на других, нет ни измены, ни преступления в том, чтобы навестить старого друга.

Несколько мгновений оба молчали, потом Немедий пообещал, как будто Конану требовались эти заверения.

— Я пойду на Змеиную гору в ближайшие дни.

Успокоенный собственной решимостью, он расслабился, улыбнулся, готовый продолжать разговор, что весьма устраивало Конана. Воспользовавшись моментом, он поинтересовался.

— Если маг и правитель хорошо отзываются об отшельнике, они наверняка помогали ему во время правления?

Немедий оживился.

— Ты представить себе не можешь, каким помощником был Гроциус! Он впервые после крушения тирании сформировал Совет, в который вошли сотни людей с каждого уровня. Правда, он получился немножко громоздким, но показал добрые намерения Фогаррида и привлек народ.

Вспоминая рассказ отшельника, Конан представил себе безобразную, неуправляемую толпу, где каждый считал свое мнение единственно верным, не видя перспективы, отстаивал прежде всего собственные интересы, топчась на месте и не принося никакой пользы.

Немедий восторженно продолжал.

— Он тайно от Фогаррида велел отлить из золота и установить на каждом уровне огромные статуи, изображавшие его в полный рост. А одну поставил в Главном Храме, рядом с изображением Радгуль-Йоро. Он хотел показать, насколько важным для страны является то, что совершил отшельник.

Конан с сомнением заметил.

— Но откуда взялось столько золота? Ведь сокровища Димитриса так и не были найдены? Да и статуя человека возле Творца вселенной, равная ему — не оскорбило ли это чувств верующих?

Советник отмахнулся.

Были такие, кто возражал. Но это мелкие, глyпыe люди, не понимающие заслуг Фогаррида, да вдобавок жадные. Ты прав, казну не нашли и на статуи собирали с каждой семьи. Слышал бы ты проклятия, которыми осыпали сборщиков!

«А заодно и ничего не подозревающего старика», — подумал Конан, с удивлением слушая повествование советника.

Глаза Немедия горели.

— Он долго ездил мимо, не замечая их, и только в храме вдруг обнаружил себя возле великого бога. Ты бы слышал, как он возмущался, но все равно затея Гроциуса была недурна. Учитель заставил убрать статуи, и теперь они где-то в подвалах замка.

«Едва ли, — про себя отметил северянин. — Столько золота должно было уже прилипнуть к чьим-то рукам».

Немедий с легкой укоризной покачал головой.

— По его же предложению Совет решил покарать всех, кто был близок тирану. Фогаррида в это время не было в столице. Но тут маг, желая услужить, немного перестарался. Казнили множество простых слуг, которые работали, чтобы прокормить семью — поваров, конюхов, ловчих, жен и наложниц. А ведь у каждого были родные, которые остались недовольны. Отрубил головы двум умным, честным советникам, перешедшим на нашу сторону, правда, не сразу. Но они помогли избежать многих жертв как с той, так и с другой стороны. Это были отец и сын, многие просили пощадить их. Казнь должна была состояться на арене. Гроциус предложил им бросить жребий, или игрой на пальцах определить, кому остаться в живых.

— Игра на пальцах? — удивился Конан.

Немедий улыбнулся.

— Ты не знал? Играющий должен определить, сколько пальцев вытянуто на руке, которую быстро поднимает другой игрок. В результате погибли оба — отец поддался сыну, а тот покончил с собой, не дожидаясь палача. Наверно, ему следовало быть милосерднее, но слишком много гонений претерпел Фогаррид от прислужников Димитриуса.

Конан не удержался:

— Но разве тебе непонятно, что все эти поступки жреца только вредили старику? Они создавали ему врагов там, где прежде были союзники.

Даже если какие-то сомнения мелькали иногда у Немедия, он не позволял им разрастаться, превращаясь в уверенность.

— Ты ошибаешься, друг мой. Никто не пойдет за слабым вожаком, прощающим врагов. Следовало всем показать силу Фогаррида, и Гроциус постарался сделать это.

Теперь Конан хотел побыстрее распрощаться с советником — у него больше не осталось вопросов и что бы ни рассказал тот еще, было ясно, что чародей — главный враг отшельника. Именно усилиями колдуна тот отстранен от власти, потеряв поддержку множества людей.

Они уже прощались, когда Конан спросил:

— Думал ли ты, зачем курсаитам разрушать храм? Какую пользу они могли извлечь из гибели людей и неизбежной после этого войны? Да и как они ухитрились разрушить такую громаду?

Он вдруг прервался, увидев, как бледность залила лицо собеседника, а редкое и привычное нервное, подергивание лица перешло в судороги, которые усиливались с каждым мигом.

Немедий, пытаясь смирить непослушное тело, выдавил:

— Я не могу вспомнить… о чем ты? Как я могу знать…

Какое-то мгновение глаза его наполнились ужасом, потом закатились, и он тяжело yпал на спину. Если бы опешивший от неожиданности Конан все же не успел бы подхватить его, тот расколол бы голову о лежавшие вокруг камни.

Советник изгибался дугой, бился в сильных руках северянина, обрызгивая его лицо и гpудь густой пеной, бьющей изо рта, хрипел, иногда выкрикивая отрывистые слова — «нет, не могу… люди… должен вспомнить…»

Наконец он успокоился, уставясь мутными глазами на Конана,

— Кто ты? Что случилось?

Осторожно подтащив его к лавке и прислонив к ней, северянин постарался спокойно объяснить Немедию, что с тем случился припадок — однако советник только таращил бессмысленно глаза и молчал.

Призвав проходивших слуг, Конан велел oтнести его в замок, пояснив, что тому стало плохо на прогулке. Наблюдая, как уносят неподвижное тело, северянин думал, что Немедий знает гораздо больше, чем говорит. Что то мешает ему разобраться в собственной памяти.

«Что-то или кто-то?» — мрачно размышлял киммериец, покидая красивейшее место Уединенных Дворцов.