Проснувшись утром, Гена Валерьев не сразу сообразил, где он: лежит в одежде, на спине, прикрытый простыней до подбородка, а сверху – невысокая преграда, до которой можно рукой достать… «Можно испугаться, – подумал он с улыбкой, – если бы потемнее было и если бы поезд стоял».

Молился он, как и накануне вечером, перед полуоткрытым сквозящим окном туалета, ограничившись двухминутным правилом Серафима Саровского.

Стакан с чаем был облачен в замечательный узорчатый подстаканник – совсем как раньше, а вместо синеоберточного рафинада оказался сахар-песок в бумажной трубочке.

Москву Гена представлял довольно смутно: он был там лишь единожды, с родителями, в восьмилетнем возрасте. Рудаковых он помнил более отчетливо: последний раз они заезжали в гости года четыре назад, – а потому он легко узнал их в толпе встречающих. «Валентин Иванович, Варвара Семеновна, Юля, Толя. Ст. м. «Сходненская». Адрес…», – прочитал Гена по бумажке и подумал, что адрес сейчас не актуален – имена бы не забыть…

Валентин Иванович был двоюродным братом Гениного отца, а Гене, соответственно, приходился кем-то вроде дяди, только с поправкой на двоюродность. Может быть, так оно и называется – двоюродный дядя? Родственник, одним словом. На вокзал он пришел с супругой Варварой Семеновной, а их детей видно не было, так что семья Рудаковых предстала в половинчатом составе. «Могли бы и вообще не встретить, – подумал Валерьев с благодарностью. – День-то рабочий».

– Вырос, – констатировал Валентин Иванович, пожимая приезжему руку.

– А на Володьку как похож! – добавила Варвара Семеновна и вздохнула.

– Хорошо доехал? – спросил Рудаков несколько суетливо, при этом внушительно глянув на жену. – Пойдемте к метро, по дороге расскажешь.

– Нормально доехал. Спасибо, что встретили.

– Не за что, мы же родственники.

Гена заметил, что Валентин Иванович, по сравнению с прошлым разом, ощутимо округлился и начал седеть, а Варвара Семеновна подурнела: что-то в ней появилось от перезревшего редиса, пошедшего в стебель. «Интересно, какие стали Юля и Толя, – подумал юноша. – С Толей мы ровесники, Юля на пару лет постарше… Родственники, однако!»

В метро Гена старался не вертеть головой, дабы не выдать свою провинциальность, но по тому, как он стискивал поручень эскалатора при спуске, как сходил с него, как пытался разглядеть номер подходящего поезда, – внимательный москвич с легкостью понял бы, что этот юноша в столице недавно.

– Ну, и как тебе метро? – полюбопытствовала Юля, разглядывая братца, сидящего напротив. «Наверное, троюродные, – подумала она. – А он ничего, симпатичный. За троюродных даже замуж можно…»

– Обычный вид транспорта, – ответил Гена с достоинством, подумав: «Неужели они всегда так завтракают? Или уже позавтракали и просто компанию поддерживают?»

Он имел достаточно такта, чтобы не спросить об этом напрямую, однако вопрос всерьез интересовал его: неужели они наедаются бутербродами? Неужели так каждое утро – чай, кофе, бутерброды? С чего же потолстел Валентин Иванович? Может, они хотя бы ужинают по-человечески?

«Намажь на халу масла, – вспомнил Валерьев пример, приведенный толстым пожилым лингвистом на недавней лекции. – Хала – это такая длинная московская булка. Намажь нахалу масла – представляете?»

– Чего улыбаешься? – спросила Юля.

– Да так.

– Обычно приезжие восхищаются метро, – продолжила она свою недавнюю мысль, – а на самом деле – такая гадость! Подземелья эти… На автобусе в сто раз лучше, хоть и медленнее.

– Тебе виднее, – заметил Гена и взял очередной бутерброд.

Кухня была светлая и просторная, за окном виднелись малозастроенные городские окраины, за кухонной дверью раздавалось рычание и поскребывание: доберман Тэдди желал съесть гостя или просто чего-нибудь съесть; на холодильнике мирно сидел здоровенный сиамский кот, а на трех табуретках разместились четыре человека. Такая арифметическая нестыковка объяснялась тем, что Юля держала на коленях Дашу – свою двухлетнюю дочь – и кормила ее какими-то хлопьями, залитыми молоком.

После того, как Валентин Иванович сделал пересадку на кольцевой линии и отправился на работу, Варвара Семеновна сразу же начала говорить. Гена расслышал не всё, что она говорила, хоть они и сидели рядом, – поскольку поезд гудел и скрежетал, – но еще в метро гость узнал, что у Юли ребенок, а Толю забрали в армию. Так что Даша не стала для Валерьева неожиданностью – неожиданностью стал Тэдди, облаявший его столь свирепо, что лучше бы уж укусил разочек и заткнулся.

«Красивая девочка, – подумал Гена, поглядывая на Дашу. – Может быть, она еще Ангелов видит».

Когда зашел разговор об отце, юноша слушал очень внимательно, а на вопросы отвечал неохотно и лаконично.

– Пока не известно, – говорил он. – Выясню – сообщу.

Допив чай, Гена поглядел на часы и засобирался: дел было много.

Прежде чем шагнуть в троллейбус, он еще раз сверился с заветной бумажкой и подумал: «У нас таких номеров сроду не будет. Неужели столько троллейбусных маршрутов есть? Наверное, есть: Москва – город большой». Некоторое время параллельно с троллейбусом шел трамвай и Гена с интересом следил за тем, кто кого обгонит: в его родном городе трамваи не водились. Но троллейбус свернул в сторону, а трамвай погромыхал по прямой, так что ничем определенным гонка не окончилась.

– Скажите, а кинотеатр «Метеор» скоро? – спросил Валерьев у кондуктора.

– Не скоро.

– Скажете, когда будет?

– Скажу.

«"Метеор", – подумал Гена, пряча бумажку в карман, и улыбнулся. – Почти "Комета"». Но нырнуть в воспоминания о студенческом лагере ему не удалось: всё-таки по стеклам троллейбуса текла Москва – столица нашей Родины, блин, которая, блин, не резиновая, блин! Гена нервничал, а приближающийся «Метеор» был для него куда актуальнее далекой «Кометы».

«Ориентир хороший, – отметил он, глянув на вывеску кинотеатра, а потом – в бумажку. – Но дальше-то куда? Где она – эта улица Свободы? Улица Свободы, блин! На улице Свободы расположились – с юмором ребята…»

Улица нашлась быстро, а вот дом отыскался не сразу, но всё-таки отыскался, и номер у него был не простой, а с дробью, и вход в него был не просто так, а со двора, и курили на его крыльце не абы кто, а ребята в форме – курили и рассказывали анекдоты.

«Ментяры!» – мысленно ругнулся Гена, проходя мимо, и вновь заглянул в свою замечательную бумажку, чтобы узнать кабинет нужного человека.

В унылом коридоре перед кабинетом на унылых откидных сидениях, обитых коричневым дерматином, сидела унылая очередь. Обстановка была как в поликлинике, но в кабинете, куда Гена попал после полуторачасового ожидания, оказался, конечно же, не врач, а лицо, указанное в бумажке, – судья Каплина Н.Н.

– Сын? – удивилась судья, разглядывая паспорт Валерьева, а заодно и его самого.

– Сын, – подтвердил он, разглядывая Каплину Н.Н. и недоумевая, как это она, молодая и красивая женщина, решает судьбы людей; такая работа – решать судьбы; это ведь свихнуться можно, если призадуматься…

– Вам на какое число свиданку выписывать?

– На завтра. Завтра вечером у меня поезд.

– Тогда идите с самого утра, к восьми, а то можете не успеть. Вы знаете адрес и как добраться? – спросила судья, протягивая посетителю паспорт и разрешение на свидание.

Гена нащупал в кармане заветную бумажку и ответил:

– Знаю. Спасибо.

* * *

Когда троллейбус подъехал к очередной остановке, приятный женский голос из динамика, никак не сочетающийся с обликом волосаторукого водителя, объявил:

– Остановка «Сходненская». Станция метро «Сходненская».

«Сойдем, раз уж такая станция», – подумал Гена и неожиданно для самого себя вышел из троллейбуса. Шагая к метро и анализируя свой поступок, он рассудил, что всё правильно: главное на сегодняшний день уже сделано, время до вечера еще есть, так что не прогуляться по Арбату и Красной площади было бы просто глупо.

Купив карту города, картонную поллитровку яблочного сока и три пирожка с капустой, Гена отправился осуществлять свой дерзновенный замысел.

Принцип перемещения в метро он постиг еще утром и уже не пытался высмотреть номера поездов, а мудро перескакивал с ветки на ветку, выискивая  путь покороче. Он даже попробовал ехать в вагоне, не держась за поручень, как делали некоторые, и у него получалось в течение целой минуты, а потом так мотнуло, что юноша решил более не выпендриваться. Поднимаясь на эскалаторе, он заметил презабавную штуку: все люди, спускавшиеся по параллельной ленте, вне зависимости от пола и возраста, казались беременными. Просто стояли они на эскалаторе под таким углом, что, ну, беременные – и всё тут!.. Продолжая улыбаться своему оптическо-гинекологическому открытию, Гена вышел из метро.

В центре Москвы было, конечно, не так, как на окраине, – поплотнее, полюднее, потуристичнее. Больше всего Гену удивило обилие церквей, которые обнаруживались чуть ли не за каждым поворотом. На Красной площади, помимо собора Василия Блаженного, оказалась церковь, которой Валерьев не помнил, – тоже древняя и красивая, – и он там хорошо помолился. Еще на Красной площади было лобное место, куда туристы кидали монетки, «мечтая попасть на плаху», – мысленно скаламбурил Гена. А что – они, действительно, радовались, когда попадали…

На Арбате Валерьеву особенно понравилась испещренная надписями-подписями стена, ну и картин было несколько неплохих. А поразил его йог – не столько своим выступлением, то бишь хождением по битому стеклу, эффектной игрой с факелами и т. д., сколько фразой, произнесенной при сборе денег со зрителей. Сказал же он следующее:

– Ну, я-то, понятно, йог – мне деньги нужны. А вам они зачем?

Посмотрев на часы, Гена понял, что самое время решать второй сегодняшний вопрос. Вот только откуда бы позвонить?

– Не знаешь? – добавил он.

– Знаю, конечно, – ответил встречный парень. – Таксофоны вон. Карточка есть?

– Нет.

– Тогда геморрой: ее поблизости хрен купишь. Тебе куда звонить?

– В Москву.

– Короче, есть предложение: я тебе даю трубку минуты на три, а ты мне ставишь пиво. Пол-литра, какое хочешь. Идет?

– Договорились.

– Если поговоришь раньше, чем я допью, оставлю тебе, – пообещал парень и, хихикнув, жадно присосался к бутылке с дешевым пивом.

– Здравствуйте, Наташа. Это Гена Валерьев. Я в Москве.

Он впервые держал в руке сотовый телефон, и это усиливало волнение. Он всегда волновался, разговаривая с Наташей. Было в этих разговорах что-то неэтичное, что ли, и он облегченно вздыхал, когда разговор заканчивался. Вынужденная необходимость, чего уж теперь…

– Я завтра иду к отцу. Передать ему что-нибудь?.. Ну, на Арбате. А зачем вам?.. Зачем нам встречаться?.. Письма? Хорошо… У меня есть схема метро, найду… Внизу, никуда не ходить, у стены… Понял, понял: с одной стороны – выход, с другой – стена. Во сколько?.. Хорошо. До свидания.

– Не успел, – констатировал телефоновладелец, с довольной ухмылкой забирая трубку.

– Разве я больше трех минут говорил? – удивился Гена.

– Может, и меньше. Но пива уже не осталось.

Гена приехал на место встречи на пять минут раньше. Там с выжидающим видом стояла красноволосая голопупая девушка с каким-то шурупом, вмонтированным в левую бровь. «Навряд ли», – подумал юноша и встал рядом. «Слава Богу!» – воскликнул он мысленно, когда к девушке развинченной походкой подошел мачо с черной розой.  Наташа опоздала на пять минут.

– Здравствуй, Гена, – сказала она.

– Здравствуйте, – ответил он. – А как вы меня узнали?

– Фотографию видела. Поднимемся наверх, а то поезда шумят.

Она была невысокая, полноватая, с правильными чертами лица и явно моложе отца. Выйдя из метро, Наташа закурила длинную тонкую сигарету и, пуская дым в сторону, отметила:

– Ты очень похож на Володьку. Не напрягайся, – добавила она, пристально глянув на Гену. – Я не твоя вторая мама. Мы друг другу ничего не должны. Просто мы у него единственные близкие люди, больше нет никого – понимаешь?

– Понимаю.

– Сейчас главная проблема – деньги на нормального адвоката.

– Ничем помочь не могу.

– Может, у него друзья остались, родственники?

– Только кредиторы. Один уже года четыре ходит и спрашивает, когда папка долг отдаст. Я писал про него. Друзья – если только институтские, из «Натюрморд».

– Каких «Натюрморд»?

– Из театра, который папка основал. Но там сейчас из того поколения никого не осталось, это молодежный театр.

– Тоже глушняк, – заключила она и глубоко затянулась. – Придется в Москве рыть.

– А как у него вообще? – спросил Гена расплывчато.

– Вообще – лучше всех! – ответила женщина резко. – Сидит в «пятерочке», светит лет восемь. А если докажут группу и особо крупный размер, то может и больше получиться.

– Он мне писал, что года четыре…

– Четыре – это если шесть дадут и если выйдет по УДО. Такое может быть. Только адвокат нужен очень хороший. И начальнику колонии надо будет дать, тоже в особо крупном.

– А оправдать его не могут?

– С поличным взяли. Подослали провокатора, а когда заказ передавал, его и взяли. Суки! – прошипела Наташа и, бросив окурок на асфальт, шаркнула по нему, после чего отвернулась от Гены, сглотнула и произнесла с болью и нежностью: – Конечно, он гений… Если бы не провокатор… Какая разница, сколько этих пятисоток по стране ходит…

– А вы не знали?

– На день раньше тебя узнала. В себя пришла – тебе позвонила. И ведь ничего с этого не поимел, кроме срока. Он даже мне ничего ни разу не подарил, я правду говорю!

– Да я верю, – сказал Гена с невеселой улыбкой. – Маме он тоже ничего не дарил. Сам подарок.

– Мне пора. Вот твои письма и два рассказа.

– Читали?

– Письма?

– Рассказы.

– Не до рассказов как-то.

– Ясно. Ему передать что-нибудь?

– Не надо. У него сотовый, мы на связи. Только на свиданке про сотовый не говори: разговоры прослушиваются.

– Учту. Спасибо за всё.

– На здоровье. Как добраться – знаешь?

– Вы говорили, у меня записано. «Водный стадион» и так далее.

– Правильно. Иди к восьми или пораньше и сразу пишись в список.

– Хорошо. До свидания, Наташа.

– Пока. Удачи. Так и быть, привет передай – не тяжело нести будет?

– Справлюсь.

* * *

После встречи с Наташей Гена отправился к Рудаковым и поспел как раз к ужину. Ужин был много сытнее завтрака и состоял из макарон с гуляшом, причем для приготовления макарон использовалась микроволновка. «Макароны из микроволновки! – иронично думал Гена и старался не морщиться, проглатывая склизкие комки разварившегося теста. – Стоило ради такого микроволновку придумывать!» А вот гуляш был классный.

– Ген, а может, ты супчику хочешь? – предложила Варвара Семеновна. – С обеда супчик остался.

– Нет, спасибо.

– Ты ведь не обедал, – настаивала она. – А супчик хороший…

– Не уха случайно? – уточнил Гена.

Валентин Иванович рассмеялся и посмотрел на жену и дочь, но те не поняли.

После ужина пили чай и за чаем разговаривали о Владимире Валерьеве, Володе Красном Солнышке, Генином отце.

– Его, наверное, просто подставили, – говорил Валентин Иванович смущенно. – Он открытки разные шуточные делал, у него реклама была – виртуальный фотохудожник, в метро даже висела. Всё в оргтехнику и рекламу вкладывал… Может быть, он просто пошутил с этими деньгами, а его подставили. Он ведь очень доверчивый…

Валерьев вспомнил, какую открытку папка прислал ему на прошлый день рождения: на основе черно-белой паспортной фотографии Гены было сотворено нечто чудесное – фокусник, достающий белого кролика из черной шляпы, вот только румянец на лице фокусника был какой-то нездоровый, вроде чахоточного.

– А твоя профессия как-то называется? – спрашивал юноша в тот день рождения в телефонном разговоре.

– Файкер, – отвечал отец. – В переводе означает что-то вроде обманщика.

– Похоже на факира, – заметил сын.

– И на факера, – дополнил Володя Красно Солнышко.

– Он к нам часто заходил: они с Наташей рядом жили, – сообщила Варвара Семеновна.

– Мама! – укоризненно произнесла Юля.

– Я знаю про Наташу, не волнуйтесь, – сказал Гена, краснея.

– Дядя Володя по жизни с Толькой тусовался, книжки ему советовал, фильмы, – проговорила Юля с некоторой поспешностью и задумчиво продолжила: – А теперь обоих забрали. Почти одновременно забрали – и Толю в весенний призыв, и дядю Володю. А как на Новый год они с Толькой с балкона ракеты пускали – помните? – продолжила она весело.

– Забудешь такое! – проворчал Валентин Иванович. – Целую ракетную установку притащил, фауст-патрон какой-то, и додумался – с балкона!

– А потом утку в духовке жарил целых два часа. Такой дым стоял – дышать было невозможно, – пожаловалась Варвара Семеновна.

– Но утка получилась вкусная, – отметил Валентин Иванович.

А Гена вспомнил, как папка нахимичил пакетик белого порошка, называвшегося «пероксикетоном», что ли. Это была чудесная взрывчатка: если на ладонь насыпать махонькую кучку этого вещества и поднести спичку, то на секунду из ладони произрастет красный огненный куст и мгновенно пропадет, не оставив после себя ожога – только кисловатый запах. А если забить чудесную взрывчатку в бумажный патрон – один из тех, которые были наделаны Володей и сыном путем оборачивания бумажки вокруг фломастера и склеивания того, что топорщится, – если забить взрывчатку в такой патрон, вставить самодельный бикфордов шнур из чем-то пропитанной кордовой нити, сверху поместить заглушку из смеси взрывчатки и клея, потом прийти в лес, поджечь шнур и отбежать подальше, – то можно было с восторгом наблюдать, как разлетается в щепу трухлявый пенек, а на его месте остается внушительная воронка… Готовить Володя Красно Солнышко тоже умел, да и вообще мог сделать всё, за что брался. «За бизнес вот только зря взялся, – подумал Гена грустно. – Не его это».

– Ген, а тебя в суде про нас не спрашивали? – полюбопытствовала Варвара Семеновна.

– Про вас?

– Ну, мало ли. Родственники, заходил он к нам. Может быть, думают, что мы знаем чего-нибудь. Могли ведь спросить…

– Варя, иногда ты такую чушь порешь! – раздраженно заметил Валентин Иванович. – Извини, Гена. Передавай завтра отцу привет от всех нас.

– Передам. Мне завтра в шесть встать надо.

– Ляжешь пораньше, мы тебе будильник дадим – не беспокойся, встанешь.

Гене постелили в Толиной комнате. Стол с компьютером, кровать, шкаф, плакаты на стенах, впечатляющий вид из окна. «Высоко!» – подумал Гена и, переместив взгляд из заоконных просторов вглубь комнаты, стал размышлять, что за человек Толя. Применяя методу Шерлока Холмса, Гена сделал значительное количество умозаключений, но к главному эти умозаключения почти не имели отношения, главным же было то, что он завидовал Толе. Толя виделся с Гениным отцом в течение последних трех лет, о чем-то говорил с ним, чему-то учился у него, а Гена в течение последних трех лет отца не видел: лишь письма, лишь открытки, лишь недолговременные телефонные разговоры.

«Так бы, наверное, и не увидел, – подумал Валерьев с невеселой улыбкой. – Сплошная конспирация: письма до востребования, звонки на сотовый… Москва – город большой. А тут всё просто: ИЗ-77/5, это вам не абонентский ящик, это место вполне конкретное».

После вечернего правила Гена помолился, чтобы завтра всё прошло благополучно, а затем выключил свет, лег и уснул.