Когда уроки у Черепашки закончились, они со Змейкой отправились бродить по улицам, мимо витрин модных магазинов. Они просто обожали глазеть на прохожих. Разнообразие мягких игрушек, населявших Плюшевый город, приводило их в восторг. Змейка делала в уме заметки о каждом, кого они встречали по пути.

Вязаная обезьянка в грубых армейских ботинках. Изящная балерина с целлофановыми крылышками и в ярко-розовой пачке. Паук в белой кружевной шляпке, а с ним муха в бархатных бриджах. Король в горностаевой накидке и короне из золотой фольги, толкающий перед собой инвалидную коляску с беззубым тигром. Маленький зеленый человечек, ведущий на поводке какую-то хреновину с пропеллером вместо головы. Воин-индеец в головном уборе из орлиных перьев и одноглазый пират с деревянной ногой. Вот так жизнь в этом Плюшевом городе — все равно что парад Четвертого июля, только круглый год без перерыва!

Высоко в ясном небе медленно ползла сверкающая чешуйка солнца. Ну и классное же местечко! Змейка просто нарадоваться не могла, что ей посчастливилось попасть сюда после смерти.

Черепашка и Змейка шли по тротуару, лавируя между вешалками с уцененной кукольной одеждой. На дворе стоял июль 1931 года, к тому же была пятница; вовсю светило солнце. От тележек уличных торговцев плыл аромат жареных сосисок и горячих соленых кренделей. На Заплаточной улице, между Колыбельным проездом и Вельветин-стрит, друзья миновали несколько витрин, полных подержанных рук и ног, а потом прошли по переулкам, вдоль маленьких ремонтных ателье, гастрономов и глазных магазинчиков.

На углу Ясельного проспекта и Атласной улицы они свернули и зашагали на восток, к трехэтажным жилым домам, в одном из которых жил со своей мамой Черепашка. С виду их дом ничем особенным не отличался — только немного грязи на облупившихся стенах да вывеска «Не кантовать!». Черепашка и Змейка нырнули в тенистый проулок между корпусами. Змейка гоняла по земле пустую бутылку кончиком зеленого плюшевого хвоста. Черепашка подкидывал в воздух кусочки гравия и старался попасть по ним деревянной рейкой.

У кого-то наверху, на третьем этаже, граммофон играл свинг. Три женских голоса выводили в унисон: «Собака из хлопка сказала «гав-гав», ей кошка из ситца ответила «мяф!», и вскоре пустились по дому кружиться лоскутья, обрывки — и хлопка, и ситца».

— Как думаешь, Плюшевый город входит в Соединенные Штаты? — спросила Змейка.

— Понятия не имею, — ответил Черепашка.

— Я спрашивала народ, откуда кто родом. Похоже, все сплошь из Америки.

— А как насчет китаезов?

— Китаезов я ни одного не знаю. — Тут она услышала, как на втором этаже вопит мистер О'Гризли. — Гляди-ка, чокнутый медведь опять разговаривает сам с собой. Пошли, пошпионим за ним?

Черепашка и Змейка кубарем скатились по пожарной лестнице и, затаив дыхание, согнулись в три погибели за кухонным окном. Заглянув в это окно поверх подоконника, они увидали в дверном проеме кусочек логова Тедди. Медведь слонялся вперед-назад, размахивал руками и изливал душу окружающим его стенам. Друзья не успели толком рассмотреть его, но зато прекрасно слышали каждое слово.

— Спорим, он расколотит что-нибудь из мебели? — прошептал Черепашка.

— Спорим, он расколотит башку своей старухе, — сказала Змейка. Каждая собака в округе была наслышана о Тедди и Эдне и об их так называемых стычках.

Тедди О'Гризли жил в убогой душной квартирке на втором этаже. Сейчас он, облаченный в кальсоны, майку и носки, сидел в кресле и слушал по радио футбольный матч. А кроме того, опустошал миску с попкорном и управлялся с бутылками холодного пива. Настенные часы пробили четыре.

В лохматой коричневой голове Тедди, глубоко в его помятых вельветовых мозгах ворочалась обида на жену, Эдну Маккролл. Эдна работала хирургической медсестрой в крупной городской больнице. И это никуда не годилось. Ей следовало бы сидеть дома и заботиться о своем муже. Проклятая депрессия все перевернула вверх тормашками. В довершение всего, нынче Эдна еще и опаздывала. Тедди чувствовал, что на него вот-вот накатит. А этой сучке, конечно, было наплевать.

Тедди уже больше года сидел без работы, благодаря чему имел массу времени на размышления о своих брачных узах. Он выключил приемник и снова принялся бродить из стороны в сторону, в ярости пиная ногами ковер и бормоча себе под нос. Он охотно наподдал бы и мебели, но не мог позволить себе так распускаться. Мужчина все-таки должен держать себя в руках. Скажем, когда учишь уму-разуму свою старуху, ты ведь сдерживаешься, чтобы не наставить ей синяков на физиономии. Если, конечно, синяки не входят в твои планы.

Он вспоминал лицо Эдны. Это чопорное целлулоидное лицо, дерзкий черный нос, широко расставленные пластмассовые глазки с маленькими синими зрачками, которые дребезжали и перекатывались внутри, когда он тряс ее за плечи. Однажды он выплеснул ей в лицо горячий кофе — и поделом. Может, сегодня он размозжит ей лапу этой вот хрустальной пепельницей. А если та шлюха, что живет над ними, снова вызовет полицейских псов, то он и ей морду разукрасит как следует.

Тем временем под раковиной в ванной комнате Клык, хомячок Тедди, протискивал упитанное шелушащееся тельце между прутьями своей клетки. Клык был мстительной тварью с кривыми зубами и зловонным дыханием. Он на кончиках когтей прокрался в кухню, держась под прикрытием мебели так, чтобы незаметно приблизиться к Неженке. Неженка, попугаиха Эдны, влачила жалкое существование на насесте возле холодильника и коротала дни, предаваясь одному из трех своих излюбленных развлечений: глодала желтым плюшевым клювом собственные желтые плюшевые когти, вытягивала из крыльев слабо закрепленные ворсинки или в бесплодном вожделении елозила по жердочке насеста.

Заметив хомяка, Неженка разразилась бранью и принялась метаться по своей жердочке. Клык вскарабкался по подпорке насеста и сомкнул челюсти на ее хвосте, но тут же сорвался вниз и шлепнулся головой об линолеум. Неженка слабо заверещала, баюкая пострадавший хвост.

Тедди запустил в кухню тапком. Тапок врезался в насест. Неженка обратилась было в бегство, но ее попытка вылететь на волю прямо сквозь потолок, испещренный пятнами от протечек, закончилась лобовым столкновением. Клык, визжа от бешенства, носился туда-обратно вдоль плинтусов. Тедди хихикал в своем кресле. «Давай, малыш, задай ей перцу. Должны же и у тебя быть радости в жизни». Цепляясь за грязные обои, хомяк немного подтянулся и снова соскользнул на пол. Он был безнадежен.

Тедди подался в сторону кухни. Он совершенно точно слышал детские голоса. Он отшвырнул миску с попкорном, ворвался на кухню и высунул голову в окно. Парочка рептилий улепетывала вниз по пожарной лестнице.

— А ну брысь отсюда! — заорал им Тедди. — Вам что, больше заняться нечем?

— Не твое дело! — огрызнулся Черепашка.

— На себя посмотри, пивное брюхо! — добавила Змейка.

Тедди обрушил им вслед горшок с геранью. Горшок разлетелся на куски на тротуаре. Черепашка и Змейка удирали прочь по Атласной улице.

Тедди облокотился на подоконник. Над его головой, из распахнутого окна учительницы танцев с третьего этажа, плыла музыка. Граммофон играл свинг — что-то вроде «Биг-бэнда Лорда Кальмареса» с вокалом сестер Гофер. «Китайское блюдце вздохнуло с тоской: «Что делать, как нам их разнять, боже мой!» Но кошка с собакой из хлопка и ситца, сцепившись, не могут уже расцепиться. И пусть им обоим приходится туго, когтями, зубами терзают друг друга».

Тедди вернулся в свою берлогу и бросил злобный взгляд на потолок. Никчемная потаскуха, крутит свою дребедень чуть ли не круглые сутки. Ни стыда, ни совести. Он включил радио, чтобы заглушить доносящиеся сверху звуки.

Он с ненавистью посмотрел на кухонный стул. Будь его воля, он с наслаждением разнес бы его вдребезги, чтобы хоть чуть-чуть унять боль в сердце. Но Тедди был не из тех медведей, что заводятся с пол-оборота. Он был полон решимости допить свое пиво и дождаться прихода Эдны.

Тем временем мимо недавно обанкротившегося обувного магазинчика не спеша двигался плюшевый осьминог цвета лаванды. Он полз на восток, перебирая чувствительными щупальцами и что-то тихонько шептал.

Когда Т.Б. доставлял или забирал груз, он всегда шел пешком. Он ни разу не садился в автобус, а о такси не желал даже и думать. В такси тебя того и гляди ограбят, а Т.Б., будучи довольно субтильным малым, никогда не славился умением постоять за себя. Нет, он всегда шел пешком, и притом каждый раз другой дорогой. Так было спокойнее. Он предпочитал не рисковать.

Несмотря на теплую погоду, Т.Б. шел в пальто. Портфель, который он нес в китайскую прачечную в Ист-сайде, был битком набит игрушечными банкнотами. Деньги эти не принадлежали Т.Б., а прачечная вовсе не была прачечной.

Деньги принадлежали Малышу Винсу Оцелоту. Прачечная служила прикрытием для Бойцовой Рыбки — новой криминальной группировки, которая контролировала все виды теневого бизнеса, связанного с железной дорогой. Ребята из Синдиката называли членов Бойцовой Рыбки Китаезами.

Т.Б. Оборотман был чрезвычайно нервным осьминогом, выполнявшим очень нервную работу для крайне нервной публики. Пачки наличных денег, шарики черного опиума и еще маленькие свертки, о содержимом которых он не знал и знать не хотел… Он был регулярной курьерской службой Синдиката, и штат этой службы состоял из одного-единственного моллюска. Но он никогда не воображал о себе лишнего. Есть млекопитающие — а есть все остальные. И точка. Синдикат обеспечил ему твердый заработок и позаботился о том, чтобы его не беспокоила полиция. Прочие неприятности, которые могли подстерегать его в Плюшевом городе, оставались его личной заботой.

Пару кварталов назад за ним увязались двое ребятишек. Лягушата? Ящерки? В общем, какая-то зелень. Он не обращал на них внимания, и вскоре они отстали. Он прошел под эстакадой железной дороги на Баюбайном проспекте и пополз на запад по Кнопочной, тихой индустриальной улочке, мимо заводов и фабрик, где производили стеклянное мороженое, сыр и масло из ластиков и консервы из фольги. До прачечной на Плисовой улице он добрался в самом начале шестого. Внутри не было ни души, кроме маленькой желтой акулы, скучавшей за пустым прилавком.

Акула проводила Т.Б. обратно на улицу, потом через боковую дверь и черный ход, вниз по узким ступенькам — в недра опиумного притона. Воздух здесь был спертым, а потолок низким. Но натертые воском полы блестели, а посетители были предусмотрительно отгорожены друг от друга ширмами. Все это напоминало Т.Б. интерьер спального вагона в поезде дальнего следования.

Как много раз прежде, акула провела его вверх по лестнице, в ярко освещенную комнату, где за длинным лакированным столом сидели морские окуни с китайскими косичками и в вязаных жакетах кули, — щелкая костяшками счетов, они пересчитывали игрушечные деньги. За их работой наблюдал старый иссохший скат с усами доктора Фу Манчу и с сигарой во рту, одетый в элегантную, высоко подпоясанную блузу из сизовато-серого шелка.

— Мистер Чо, — поприветствовал его Т.Б.

Скат в ответ лишь холодно взглянул на него и едва заметно кивнул. Т.Б. бережно поставил на стол портфель с деньгами.

Как правило, после этого один из бухгалтеров открывал кейс и считал купюры. Затем другой бухгалтер клал на место денег нечто размером с грейпфрут, тщательно упакованное в оберточную бумагу. В этих свертках, по-видимому, были шарики опиума. Т.Б. никогда не заглядывал в них.

Но сейчас, против обыкновения, никто не шевельнулся. Щелканье счетов смолкло. Тишина в комнате стала пугающей.

— Мистер Чо? — заговорил Т.Б. — Разве вы не хотите пересчитать деньги?

— Не годится, — ответил мистер Чо. — Этот деньги не годится. Мы не принимать плата.

T.Б. чуть плотнее сжал свернутые кольцами щупальца.

— Вы думаете, это фальшивые деньги? Да вы взгляните на них.

— Твой деньги не годится. Ты не годится. Убирать деньги.

— Вы не успели подготовить товар? Хотите перенести поставку на другой день? Я надеюсь, вы не отказываетесь от сделки?

— Сделка отлично. Другая неделя, делать как всегда. Эта неделя нет.

— Пожалуйста, мистер Чо, объясните мне, в чем дело. Будет еще лучше, если вы позвоните Малышу Винсу и обсудите это с ним. Он предпочитает, чтобы о таких вещах его предупреждали заранее.

— Нет говорить Винс. Нет говорить ты. Уходить.

Две крупных акулы, подпиравшие стену в самом темном углу комнаты, придвинулись ближе к Т.Б. Он понял намек и поспешно схватил свой кейс двумя передними щупальцами.

— Не думаю, что это понравится Малышу Винсу, — сказал он. А потом спустился по лестнице, тонущей в клубах густого дыма. Уходя, он слышал, как морские окуни смеются за его спиной.

Т.Б. вышел из прачечной, нервничая вдвое сильнее, чем прежде. Теперь ему предстояло вернуться в Вест-сайд, но вместо черной дури принести обратно бабки. Обмен не состоялся, и Винс, маленький скупердяй, запросто мог не заплатить ему на этой неделе. А ведь Т.Б. занимался этим вовсе не из бескорыстной любви к пешим прогулкам, черт бы все побрал!

На Подкидном проспекте, возле входа в метро, он притормозил у газетного киоска. Достал из кармана десятицентовик, но, протягивая монету газетчику, толстому пожилому моржу с усами, случайно выронил ее. Т.Б. наклонился, чтобы подобрать монету с земли; его щупальца дрожали. Господи, ну и денек… Когда он выпрямился, морж обеими руками держался за живот, а сквозь его заляпанный чернилами фартук выплескивались яркие алые ленты — словно транспаранты на профсоюзной демонстрации. Проклятье! Кто-то прострелил бедняге брюхо! Т.Б. одним прыжком развернулся, выхватывая из кобуры свой верный маленький «дерринджер».

И сразу же заметил лося с парабеллумом. Тот стоял прямо через дорогу и даже не прятался — видно, не ожидал ответного удара. Он успел пальнуть еще раз, прежде чем Т.Б. взял его на мушку. Пуля прошила Т.Б. пальто и распорола ему бок. Он выстрелил, но промахнулся, вдребезги расколотив окно ювелирной лавки. Завыла сирена охранной сигнализации. Лось бросился наутек. Т.Б. мог бы достать его выстрелом в спину, но вокруг было слишком много народу.

Т.Б. сунул свою пушку обратно под пальто и, шатаясь, спустился в метро. Ему повезло — поезд, идущий в западную часть города, как раз стоял у платформы. Т.Б. проскользнул в вагон и поезд тронулся. Рана на боку почти не беспокоила его, только слегка саднила, но он знал, что это ненадолго. Пока он еще держится на щупальцах, нужно вернуть деньги Винсу. А потом можно будет и дырку заштопать.

Бессильно повиснув на поручне, Т.Б. размышлял о лосе. С какой стати этот странный тип пытался убить его средь бела дня? Очевидно, из-за денег. Но у кого хватило бы ума покуситься на деньги, принадлежащие Винсу Оцелоту? Винс, как-никак, один из главных ребят Босса Мандрила. Конечно, о пешке вроде Т.Б. никто особенно горевать не станет, но вот перебежать дорогу Синдикату — это уже не шутки. Может, это какой-нибудь приезжий, который пока не в курсе дела? Но откуда приезжему знать, что в портфеле были деньги? Ерунда какая-то. Просто ум заходит за разум. Ладно, сейчас важнее другое. Отдать Винсу его деньги, пока с ними больше ничего не случилось.

Лампы в вагоне моргнули. Поезд замедлил ход и, вздрогнув, остановился между станциями. Ну и что на этот раз? Опять атака монстров? Очень вовремя. Вот теперь день окончательно удался.

Черепашка и Змейка сидели на полу в подъезде, привалившись спиной к покрытому известкой бетону. Черепашка пристроился под почтовыми ящиками. Змейка свернулась под столом, на котором почтальон оставлял рекламные проспекты. Черепашка разглядывал свои лапы. Змейка разглядывала свой хвост.

— Хочешь, сыграем в парчизи? — предложила Змейка.

— Не-а.

— Хочешь поглядеть, как рабочие чинят дорогу?

Черепашка поковырял в клюве когтем мизинца.

— Не-а.

— Хочешь, возьмем твой бинокль и залезем на крышу? Может, увидим грузовые доки возле причала. Или собаку с кошкой.

— С чего это мы должны их увидеть? Еще даже не стемнело.

— Нынче полнолуние.

— И что с того?

— Они любят драться на равнине, когда луна надута как следует.

— Но еще не стемнело.

— А луна уже взошла.

— Взошла она, как же.

— Выйди на улицу и сам увидишь. И небо вот-вот потемнеет.

— Ну да, как бы не так.

— Так ты идешь за биноклем или нет? Ау, Черепашка?

— Мне и без того есть чем заняться. — Черепашка со вздохом встал, давая Змейке понять, что делает ей огромное одолжение. — Ладно уж, так и быть. Сейчас принесу.

Он поднялся к себе в квартиру. Змейка осталась ждать в подъезде. Мать Черепашки была невысокого мнения о Змейке, так что та старалась лишний раз не попадаться ей на глаза.

Когда Черепашка вернулся, на шее у него болтался бинокль, а зеленый плюшевый клюв был измазан в сахарной пудре.

— Может, они подерутся прямо рядом с городом, — мечтательно сказал он. — Помнишь, как в тот раз, когда они сшибли силосную башню на станции?

— Да, это было круто, — согласилась Змейка. Они бросились к лестнице, ведущей на крышу. И как раз когда они взбирались по ступенькам, включилась тревожная сирена гражданской обороны. Черепашка и Змейка посмотрели друг на друга, не веря своей удаче.

— Монстры приближаются! — заорал Черепашка. Он одолел остаток лестницы, прыгая через три ступеньки, а Змейка, запыхавшись, всползла за ним. Он подбежал к восточному краю крыши и навел бинокль на подножие Теремковых гор, откуда брали свое начало бесплодные земли. Но, к сожалению, вид загораживали многочисленные здания из коричневого картона.

Змейка, разинув рот, смотрела на небо. Над пустошью двигалось к западу огромное облако, искусно сделанное из куска серого войлока.

— Закрой пасть, — сказал Черепашка. — А то муха залетит.

— Ничего не имею против хорошей вкусной мухи, — усмехнувшись, ответила Змейка. Черепашка шутя заехал ей кулаком по шее. — Ой-ой-ой, как больно-то, — сказала она.

Черепашка протянул ей бинокль.

Змейка взглянула на запад, поверх беспокойного моря крыш, водонапорных башен и вентиляционных коробов. Потом поймала в фокус знакомые очертания центра города. Вот смотровая площадка Глотай-стейк-билдинг. Вот шпиль Крепдешинового собора. Вот три потока машин, выезжающих из города, сливаются в одну реку на Игольчатой эстакаде. Вот купол Мохерового стадиона. Вон развевается флаг на здании Пижамного музея. И все это медленно погружается в зеленоватые сумерки, пока сияющая чешуйка солнца у Змейки за спиной клонится к закату.

Черепашка вырвал у нее бинокль.

— Ну, где они? — сердито спросил он. — Я ничего не вижу.

Змейка снова посмотрела вверх. Прямо на ее глазах Потолок мира сбрасывал свою дневную одежду из выцветшего голубого шелка. Слегка собираясь по краям, голубая ткань сползала к западу, повинуясь невидимым рукам — твердым морщинистым рукам Прачки, живущей под Столешницей мира. И по мере того как Прачка стягивала дневные небеса, чтобы как следует отстирать их, взгляду открывалось ночное небо, усыпанное разноцветными блестками звезд. Змейку всегда поражало, как причудливо устроен мир. Просто потрясающе — особенно все эти живописные виды. Скажем, удивительный контраст между сиянием звезд и грязным желтым светом, который всю ночь напролет сочится из пор спящего города.

Внезапно асфальтово-серое брюхо сгустившихся туч пронзила оловянная вилка молнии. Откуда-то издалека раздался грохот невидимого барабана.

— Вон они! — вскричал Черепашка. — Вон собака и кошка, я вижу их!

Мутная дождевая пелена занавесила склоны горы, а на бесплодные земли легла облачная тень. Вместе с ней через равнину двинулись еще две огромные фигуры — они были такими же массивными и медлительными, как тени облаков, но перемещались рывками, зигзагами, а порой описывали круги. Та, что побольше, преследовала меньшую.

Это был гончий пес, сшитый из хлопковой ткани в оранжево-белую клетку. От кончика носа до кончика хвоста он был такого же размера, как поезд подземки. Он ухмылялся на бегу. Его зубы, сделанные из обувных кнопок цвета слоновой кости, мерцали сквозь зеленоватый сумрак и морось дождя. Из его пасти свисали и колыхались на ветру серебристые ленты слюны. Длинный войлочный язык слизывал с чудовищной клетчатой морды последние ошметки алой ленты. Черные стеклянные глаза горели диким, голодным огнем. Он весь день гнался за кошкой. Ее алая кровь была восхитительной на вкус. Он не мог дождаться, когда отведает кошачьей плоти.

Полдела уже было сделано — пес сумел выгнать кошку на пустошь. Здесь, в бесплодных землях, он легко мог настичь ее. Теперь ему ничего не стоило одержать верх. Только бы она не успела добраться до картонного городка, населенного маленьким народцем. Ведь даже в карликовом городе слишком много укромных уголков, где может спрятаться кошка.

Лиловой в крапинку кошке удалось немного оторваться от погони. Ее перламутровые когти впивались в твердый грунт равнины, оставляя в нем глубокие следы. Она обернулась и почувствовала тошноту при виде рваной раны на задней лапе. Треугольный клок пестрого ситца был вырван из полотна и болтался на ниточке. Еще один такой укус — и она просто истечет лентами. Она тоскливо взвыла и побежала чуть-чуть быстрее. Но она была гораздо меньше собаки — размером всего лишь с грузовой автомобиль, — и не могла долго удерживать такой темп.

Когда пес догнал ее, она с шипением развернулась к нему и вцепилась когтями в его черный вельветовый нос. Из прорехи тут же полетел гусиный пух, который, словно метель, закружился вокруг. Взвизгнув, пес отпрянул, а потом с хмурым видом ощупал дыру у себя на носу.

— Какой ты красавчик, — сказала кошка.

Пес вскинул голову.

— Ну и пусть.

— Я думала, тебе понравится.

— Какая ты умная! — восхитился пес.

— Это верно, — ответила кошка.

— Ну так что… Давай?

— Чур ты первый.

— Думаю, я должен дать тебе фору.

— Может, и должен, — согласилась она.

И вот двое чудищ снова бешеным вихрем промчались по бесплодным землям. Кошка огромными прыжками неслась на запад, по направлению к городу. По всей восточной границе заводских окраин Плюшевого города шотландцы-дозорные в своих клетчатых сторожевых башнях нажали на красные аварийные кнопки, чтобы включить сирену тревоги. Сирены пронзительно завыли, словно призрачные плакальщицы-баньши. Из Глотай-стейк-билдинг вырвались лучи прожекторов, которые заплясали по равнине, бросая причудливые отблески на камни и заросли полыни.

Сестра Маккролл тщательно вымыла лапы и натянута стерильные перчатки из латекса. Она очень волновалась. Не каждый день приходилось ассистировать такому выдающемуся детскому хирургу, как доктор Ондатр. Да и сама по себе сегодняшняя операция тоже была явлением необычайным. Пациентка, новорожденная кенгуру, появилась на свет с двумя головами. Доктор Ондатр должен был попытаться исправить это, «не жертвуя жизнеспособностью». Иными словами, он собирался отрезать одну из голов малышки, и притом так, чтобы не убить ее. Хотя на самом деле убить тряпичную игрушку, даже детеныша, было довольно трудно. Такие мелочи, как легкие или почки, регенерировали в течение нескольких дней.

Эдна зашла в операционную — спиной вперед, чтобы не дотронуться перчатками до вращающихся створок двери. Она проверила подносы с инструментами и убедилась, что все на месте. Доктор Ондатр совещался с анестезиологом, доктором Устрицером. Хотя кондиционеры были включены, на лбу у доктора Ондатра уже появились бисеринки испарины. Он всегда ужасно потел. Эдна отмотала еще немного марли и нарезала ее на полоски.

В операционную ввезли каталку с новорожденной. Ей дали наркоз. Доктор Ондатр начал ампутацию с того, что сделал надрез на деформированной левой глотке маленькой пациентки. Кислородная маска еле слышно шипела. Ярко светили лампы.

— Как по-вашему, — спросил доктор Ондатр у сестры Фазанни, — эта артерия шелковая или атласная? Я хочу, чтобы лигатура была такой же.

Сестра Фазанни наклонилась поближе.

— Похоже, она прорезинена.

— Радиация? — спросил доктор Устрицер.

— Кто знает, — сказал доктор Ондатр. — Здесь вообще никому не следовало бы рожать детей. А эти идиоты еще и надышались моющего раствора.

Да, это было бесспорно. Считалось, что дети попадают в Плюшевый город из мира вещей. Каждое утро за стенами больницы находили несколько новых игрушек в плетеных корзинах. Но с тех пор как гигантские монстры начали драться вблизи от города, медики все чаще наблюдали такие необычные состояния, как беременность. Ходили слухи, что система водоснабжения уже заражена «радиацией монстров».

Малышка чувствовала себя прекрасно, но анатомия ее шеи, похоже, преподносила доктору Ондатру все новые сюрпризы.

— Отсос, — отрывисто бросал он сестре Фазанни. — Вот сюда… Теперь дайте… э… э… Нет, вот это. Сюда! И уберите с моих глаз эту бечевку для воздушного змея. А когда я прошу отсос, это значит, что мне, черт возьми, нужен именно отсос!

— Простите, доктор.

Медсестра делала все, что могла. Но чем дольше хирург отрезал и сшивал, тем больше тоненьких алых лент выплескивалось из белых хлопковых мускулов.

Сестра Маккролл быстрым движением вытерла пот со лба доктора Ондатра. Даже через ткань маски она почувствовала, как напряжены его сдвинутые брови. «Спасибо, сестра Маккролл», — сказал он. Он помнил, как ее зовут. Интересно, подумала Эдна, уж не нравлюсь ли я ему. Она вспомнила, как он украдкой поглядывал на ее грудь как-то раз, когда они вместе обедали в столовой.

Тем временем дела на столе шли все хуже. Малышка постепенно начинала выходить из наркоза, однако пробуждение грозило ей болевым шоком.

— Я ведь предупреждал вас, что нужно надеть маски на обе головы, — выговаривал хирург доктору Устрицеру. — Но нет, вам непременно надо было сделать по-своему.

Тем временем у медсестер возникли серьезные трудности с шейными зажимами. Пациентка теряла много лент.

Вдруг сестра Фазанни, взвизгнув от отвращения, отскочила от стола.

— В чем дело? — спросил доктор Ондатр. — Что еще стряслось?

Она ткнула указательным когтем в сторону пушистого бежевого брюшка кенгуренка.

— Там что-то ползает!

Теперь отскочил и доктор:

— У нее что, клопы? Это клопы?

Эдна наклонилась над малышкой, пристально глядя на нее через очки в проволочной оправе, и сказала:

— Это крошечные кенгуру.

Доктор Ондатр сдернул с лица маску.

— Что?!

— У нее роды, — сказала Эдна. — Она рожает детенышей. Они ползут к ее сумке.

Доктор Ондатр изменился в лице, а его хвост начал судорожно подергиваться, стуча по плиткам пола.

— Новорожденный детеныш рожает других детенышей?

Эдна кивнула:

— Должно быть, это какая-то мутация.

— И что прикажете с ними делать? — ворчливо спросила сестра Фазанни. — Они выглядят вполне жизнеспособными.

— С меня хватит! — вскричал доктор Ондатр. Он сорвал с лап перчатки и, швырнув их на пол, выскочил из операционной. Доктор Устрицер посмотрел на медсестер. Медсестры смотрели на него.

— Кто же доведет операцию до конца? — спросила сестра Фазанни.

— Ох, черт, — сказал анестезиолог. — Ладно, я сделаю. Тут любой мог бы справиться. Осталось ведь только зашить.

В эту минуту из динамика на стене раздался голос мисс Зебры: «Экстренный телефонный вызов для сестры Маккролл. Семнадцатая линия». Мисс Зебра работала телефонисткой на больничном коммутаторе.

— Я ненадолго, — сказала Эдна. Сняв перчатки, она не спеша прошла по бледно-зеленому коридору к стене, на которой висел телефонный аппарат. Разумеется, звонил Тедди. Интересно, подумала она, что за неотложное дело он выдумал. Вероятно, кончилось пиво. Она сняла трубку.

— Тедди, ну зачем ты звонишь мне на работу? Мы ведь договаривались. Я приду тогда, когда приду. Ты слушаешь радио? По всему городу объявлена монстр-тревога. Народ стекается в подземные убежища. Так что просто возьми себя в руки, Тедди. Наш мир полон опасностей, и ты в нем не один.

Эдна нажала на рычаг. Она чувствовала спокойствие и уверенность. Главным образом, уверенность в том, что Тедди не преминет нынче же вечером выбить из нее всю эту дурь. Разумеется, так он и сделает. Это так же верно, как то, что за днем всегда следует ночь.

— Ты как? — замедлив шаг, спросила ее санитарка Флокс, которая несла по коридору охапку чистого белья.

— Жить буду, — ответила Эдна.

Т.Б. из последних сил взбирался по ступенькам станции метро «Полдничный проспект». В толпе игрушек, спешащих в монстроубежища, ему приходилось прокладывать себе путь против течения. Но Т.Б. не было никакого дела до гигантских монстров. Его волновало только одно: отдать Винсу портфель прежде, чем он свалится в обморок. Наконец он поднялся на улицу. Теперь до бара Винса было рукой подать — всего один квартал к северу от метро. Т.Б. пополз туда, оставляя на тротуаре длинный шлейф из алых лент.

Он промокнул носовым платком свою бородавчатую голову цвета лаванды и подсушил присоски на трех или четырех щупальцах. Проковылял мимо ломбарда, магазина грампластинок и булочной. Во всех окнах виднелись вывески: «Закрыто по случаю атаки монстров».

В баре ошивалась обычная для этого места сомнительная публика — сборище млекопитающих невысокого пошиба, дымящих папиросами и лакающих низкопробное пойло. У стойки бармена пили коктейли из виски с лимоном Джерри Ленивец и Эрни Коала. Рико Мангусто и Иветта Соболь сидели в отдельной кабинке, за столом, заваленным пепельницами, зубными протезами, а также бокалами и бутылками из-под виски. В зале для бильярда лениво катали шары два безработных оленя.

Т.Б. залез на табурет и привалился к барной стойке. Вязаная обезьянка Тереза подмигнула ему:

— Чего тебе налить, Т.Б.?

— Не сейчас, крошка-мартышка. Я просто решил немножко расслабить ноги.

— Да уж, ног у тебя хватает.

— Мне надо потолковать с Винсом.

— Он там, у себя. Дорогу ты знаешь.

Дорогу он знал прекрасно.

Т.Б. прохромал через весь бар и пополз по коридору, мимо автомата с папиросами и двери в уборную. Гарри О’Мул остановил его, чтобы обыскать. Гарри был личным телохранителем Малыша Винса. Он отбирал у Т.Б. его «дерринджер», но никогда даже не прикасался к портфелю.

В комнате Винса, как всегда, шла неспешная игра в покер, в которой сам он, как всегда, не принимал участия. Он бочком сидел за круглым столом, просматривая какие-то гроссбухи со своим бухгалтером, аистом Поки Марабу. За третьим столом в одиночестве коротала время, потягивая «буравчик» , подружка Винса — кукла, которую все почему-то звали Цыпочкой. (Хотя она была вовсе не цыпленком, а куклой).

Цыпочка была настоящей красоткой. Ее волосы, огненно-красные, как пожарная машина, конечно, были крашеными, но смотрелись они шикарно. Одета она была в облегающее серебристо-голубое вечернее платье, туго натянутые чулки в сеточку и туфельки на шпильках.

При виде Т.Б. никто не выразил особенно бурной радости.

— Ты взял у китаезов товар? — сказал Винс. Вопросом это не было. Винс никогда не утруждал себя вопросами.

— Нет, — сказал Т.Б. — На этот раз какие-то проблемы.

— Какие именно?

— Мистер Чо не сказал мне. Просто не взял денег и велел уходить. Кажется, деньги ему не понравились, и я тоже. Может, он решил, что они фальшивые. Я спрашивал его, но он ничего не объяснил.

Винс нахмурился.

— Так они не продали тебе товар? — прорычал он, оскалив мелкие острые зубы.

— Нет, сэр.

Т.Б. поставил портфель на стол, возле гроссбуха. Дежа вю, подумал он. Спасибо еще, что аист не щелкает счетами.

Винс пригладил свои бакенбарды и улыбнулся. Т.Б. никогда раньше не видел его улыбки, и это зрелище ему не слишком понравилось.

— Мне тоже не нужны эти деньги, — сказал Винс. — Будешь уходить, заберешь их с собой.

Голоса в комнате смолкли. Игра в покер прекратилась.

— Это же не мои деньги, Винс.

— Уже твои. Я ведь их тебе отдал. Делай с ними, что хочешь. Съезди куда-нибудь, отдохни.

Казалось, Винс говорит серьезно. Черт возьми, да что же тут происходит? И не пора ли кому-нибудь растолковать Т.Б., в чем соль этой шутки?

— Но, Винс, это же твои деньги. Ты хочешь, чтобы я отнес их в банк, да?

— Нет, придурок. Я просто хочу, чтобы ты унес из моего бара свою поганую рожу. И не приносил ее обратно. Понял? Вали отсюда.

На Т.Б. было жалко смотреть; он в отчаянии заламывал щупальца. Пот градом тек по его лицу, сминая и склеивая ворсинки плюша.

— Не надо так, Винс. Я ничего тебе не сделал. Я никогда не мухлевал с твоими деньгами. Ни одной монетки даже кончиком присоски не тронул, не то что некоторые тут. Они твои, так что я оставлю их здесь, — сказал Т.Б. и направился было к двери.

Винс вытянул из кармана пальто большой черный пистолет. Тот, что стрелял не пистонами, а настоящими пулями. Игроки за покерным столом разом выпрямились и застыли.

— Возьми портфель с собой, — процедил Винс.

— Ты собираешься застрелить меня, если я их не возьму? Вообще-то мне не нравится, когда в меня стреляют. Но сегодня это уже один раз случилось. Возможно, ты что-то об этом слышал?

— Ты уволен, — сказал Винс. — Считай, что в портфеле твое выходное пособие.

При этих словах умники-подхалимы из его свиты угодливо захихикали. Ну и остряк же этот оцелот; ему бы на радио выступать. Как отмочит что-нибудь, так только держись.

Т.Б. протянул одно из щупалец за портфелем, другим выхватил у О’Мула свой пистолет и похромал прочь по коридору. Проходя мимо уборной, он слышал, как потешается над ним камарилья Винса. Cнова дежа вю. Он присел возле стойки. Тереза дружески подтолкнула его локтем.

— Выпьешь что-нибудь, морячок?

— Не могу, крошка-мартышка. Надо бежать. Тот еще фокус, знаешь ли, если у тебя восемь ног. — Эта неуклюжая шутка подарила ему улыбку барменши.

— Эй, Тереза, а можно мне оставить кое-что у тебя за стойкой?

(Полегче, Т.Б., непринужденнее. Как будто это только что пришло тебе в голову. Десяток яиц, пакет молока, пачку «Лаки страйк» — а еще, если не сложно, присмотрите-ка за моим портфелем).

Вязаная обезьянка посмотрела на него так, словно ее ужалила змея. Т.Б. был жуликом, и кинуть человека было для него самым естественным делом на свете, но и ему редко когда приходилось выдерживать такой взгляд. Под этим взглядом он мигом почувствовал себя полным ничтожеством — да что там, всего лишь маслянистой лужицей на полу бара.

— Нет, Т.Б., нельзя , — только и сказала она.

Он потащился к двери, волоча за собой портфель. Он был подонком. Он вел себя гнусно. Он вышел на улицу и пополз к северу — там, в паре кварталов по пути к Полдничному проспекту и Помпон-стрит, была неплохая забегаловка.

В дешевом ресторанчике, который местные завсегдатаи между собой называли просто «Кормушкой», Т.Б. занял кабинку в самом дальнем углу. Кроме него, единственным посетителем был кроманьонец в леопардовой шкуре, изучавший программу скачек. Свою дубинку он повесил на вешалку для пальто. Официантка, зеленый плюшевый дракон с выпирающими, как у кролика, зубами, брякнула на стол ламинированный листок. Не глядя в меню, Т.Б. сказал:

— Порцию чили и кружку черной бурды.

— Чили с подливкой?

— А как же. Подлецу подлей подливки.

Она повернулась и ушла, не записав заказ в блокнот. Да, мастерство не пропьешь.

Пока Т.Б. не спеша прихлебывал кофе в ожидании своего чили, зал понемногу заполнялся. К троглодиту присоединились две желтых акулы и очень знакомый маленький морской окунь. Т.Б. сразу узнал в нем бухгалтера из опиумного притона. Без сомнения, и окунь тоже узнал его.

Великолепно. Значит, теперь Бойцовая Рыбка сидит у него на хвосте. И им прекрасно известно, что лежит в портфеле. Но с какой стати Винс с ними спелся? Какие-то подковерные игры, тайные откупные? А почему из-за них решили убрать его, Т.Б.? Зачем Винсу понадобилась его смерть? Ведь зачем-то ему это нужно. Случайностей в таких делах не бывает.

Звякнув колокольчиком на двери, в зал вошел морской скат. Он сел за столик и углубился в меню. Нет, не мистер Чо, но что с того? В эту едальню сроду не заглядывали узкоглазые. И уж точно не по четверо зараз. У ребят просто на лбу было написано: «ЗАСАДА». Ну и что ему полагается делать? Попытаться удрать отсюда? Или выхватить пушку и уложить их всех, как в батальной сцене из ковбойского фильма?

Т.Б. сделал глоток кофе. В ту же секунду возле уха у него просвистел кинжал, который вонзился в штукатурку за его головой. Т.Б. выпучил глаза на рыб. Они дружно ухмылялись, глядя ему в лицо, но угадать, которая из них метнула нож, он не сумел. Проклятье, эти китаезы чересчур ловко работают своими плавниками. Кажется, он и до двери добежать не успеет, как ему затянут удавку вокруг шеи.

Черт бы их всех побрал! Т.Б. проглотил остаток кофе, бросил на стол четвертак и рванул к двери. Выскочив на улицу, он помчался прочь, не чуя под собой щупалец. Дверной колокольчик все трезвонил у него за спиной, а разрыв в боку пульсировал, словно медуза в бутылке «Клорокса» . Но поглядите-ка — никто за ним и не гнался! Так или иначе, Т.Б. продолжал бежать, сколько хватало сил. Потом прислонился к фонарному столбу на бульваре Пустышек, хрипя и задыхаясь, как неисправный мотор ранним морозным утром.

Что за игру ведет с ним Бойцовая Рыбка? Может, его пытались предостеречь? Но разве пули для этого еще недостаточно? Ясно, что он угодил в самую гущу чего-то, но вот чего именно? В самую гущу чего ? Впрочем, вряд ли это имеет значение. Нужно поскорей уносить щупальца из Плюшевого города и не возвращаться сюда, пока вся эта заваруха не кончится.

Ведь есть же места, где он может спрятаться. Скажем, Марионетбург, кукольный город. Или Газонный край, где живут оловянные солдатики. Или Верстачная республика, куда попадают после смерти игрушки, вырезанные из дерева. Можно купить билет на поезд и исчезнуть. Нет ничего проще, если у тебя полный кейс денег. Перевязать рану, купить билет, возможно, переодеться — и он сможет припеваючи жить на деньги Винса где-нибудь в Мармеландии. Так или иначе, возвращаться в мышеловку, которой стал теперь его дом, все равно нельзя. Там он быстро склеит присоски, поймав пару пуль или удар ножом.

Так что же, отправляться к вокзалу? Пожалуй, не сейчас. Первым делом надо все-таки заштопать бок. Т.Б. застегнул пальто и пошел дальше.

Он подумал о своей подружке, Куколке Дорис. Если, конечно, считать, что она все еще оставалась его подружкой после той размолвки на прошлой неделе. Может, ему стоит наведаться к ней в отель и посмотреть, дома ли она. Даже если ее там нет, он сможет вскрыть замок и пару часов отдохнуть там, собраться с духом. Но скорее всего, она дома. На улице еще не совсем стемнело, а Дорис была из тех девушек, чей рабочий день начинается только после захода солнца.

Да, в гостях у Дорис ему ничего не угрожало. Если только ее отель не раздавил какой-нибудь гигантский монстр.

Черепашка и Змейка бежали по Ясельному проспекту, держа курс к основанию Ножничного моста. Они рассудили, что с наблюдательного пункта на мосту удобнее всего смотреть, как монстры будут крушить все вокруг. Шелковая река весьма кстати делала петлю, огибая весь Ист-сайд, так что с середины моста открывался вид на добрую половину города. Глядя на юг, можно было увидеть Штопальный мост и верфи, а повернувшись к северу — Личиков мост и станцию по очистке сточных вод. Глядя на запад, вы видели Плесневелые болота, которые простирались по ту сторону реки, а с востока сияли огни Глотай-стейк-билдинг.

Змейка любила смотреть, как мерцают на водной глади городские огни. Иногда по вечерам она садилась в автобус на Вельветин-стрит и часами каталась туда и обратно только ради того, чтобы выглянуть из окна, когда автобус проезжает по Ножничному мосту. В темноте город казался прекрасным, потому что его, в сущности, толком и не было видно, и можно было легко вообразить себе любую красоту. А потом на небо поднималась блестящая чешуйка солнца, заново отполированная Прачкой, и под ее холодным безжалостным светом все опять становилось уродливым.

Вдруг Черепашка обхватил Змейку за шею.

— Шухер! — прошептал он. — Толстопузы идут!

Всю улицу перед ними перегородила толпа подвыпивших толстопузов — мягких кресел-мешков, набитых шариками из пенопласта. Среди всех прочих вестсайдских шаек толстопузы выделялись, словно борцы сумо на фоне легкоатлетов. Недостаток формы и индивидуальности они с лихвой восполняли избытком живого веса.

Какой-то вельветовый толстопуз, заметив парочку рептилий, принялся насмехаться над ними:

— Эй, поглядите-ка! Вон идет салага, а при нем девчонка. Любишь девчонок, тортилло? А может, ты и сам девчонка? Хочешь, поставим тебя раком и проверим?

— Эй, Дурилло, слабо тебе трахнуть змейку?

— Разве что дохлую, хе-хе-хе!

— Эй, Хамилло, а ты как насчет змейки?

— Я бы оттяпал ей башку и трахнул в шейку, хо-хо-хо!

— Так-то мы обходимся с девочками, а?

— И вовсе она не девчонка! — выкрикнул Черепашка из-за бочонка с дождевой водой, надеясь, что его голос звучит достаточно дерзко.

Толстопузы загоготали и принялись швырять в них булыжниками. Черепашка и Змейка поспешили дать деру. На их счастье, мимо как раз проносилась стайка охваченных паникой горожан (все они, как один, размахивали руками и широко разевали красные фланелевые рты).

Черепашка и Змейка нырнули в дверь скобяной лавки и пригнулись, чтобы их не было видно с улицы.

— Ты как, ничего? — спросил Черепашка.

— Ничего, — сказала Змейка, — вроде бы цела.

— Мы можем обойти вокруг квартала и вернуться назад по Фарфоровой.

— Ага.

Черепашка наклонился, чтобы зашнуровать свои теннисные туфли, хотя шнурки у него и не думали развязываться.

— Ты ведь не девчонка, правда? Моя мама говорит, что ты настоящий сорванец.

Змейка насупилась.

— Ну, когда речь идет о змеях, трудно сказать наверняка, но… Вообще-то да. Я девчонка. Девчонок, которые ведут себя, как мальчишки, тоже называют «сорванцами».

— Э-э… — пробормотал Черепашка. Эта мысль никак не хотела укладываться в его маленькой плюшевой голове. Он поспешил перевести разговор на более привычные рельсы: — Будь у меня пушка, заряженная серной кислотой, я бы от этих ублюдков мокрого места не оставил.

— Еще бы, — сказала Змейка. И тут они услышали, как монстры с грохотом крушат здания где-то неподалеку.

— Мы же пропустим самое интересное! — завопил Черепашка.

Они помчались вниз по Галстучному шоссе. Черепашка бежал так быстро, как только могли выдержать его коротенькие ножки из зеленого плюша, а верная Змейка грациозно скользила за ним.

Кошка неслась, делая прыжки то в одну, то в другую строну и заводя собаку все дальше в промзону, в лабиринт сталелитейных и химических заводов. Монстры приближались к черте города, и из желтых шерстяных клетчатых арсеналов выплескивались желтые клетчатые анти-монстровые бригады на желтых шерстяных клетчатых повозках с вращающимися стрелометами.

Кошка выскочила на середину Текстильной улицы, между приземистыми трехэтажными домами. Прямо перед ней на мостовой роилась стайка галдящих горожан, которые отчаянно пытались убраться с ее дороги. Однако чем больше они толкались и суетились, тем плотнее сбивались в одну кучу. Кошка не успела затормозить и проехалась по этому живому вопящему катку, раздавив в лепешку немало игрушек. Сегодня врачам в пунктах скорой помощи предстояла нелегкая ночь.

Артиллерист анти-монстровой бригады выстрелил в кошку из стреломета. К несчастью, резиновая присоска не прилипла, и стрела рикошетом отскочила обратно. Лизнув себя в бок и в замешательстве оглядевшись по сторонам, кошка решила отыграться на фургоне цветочницы. Она протаранила им несколько зеркальных стекол в зале игровых автоматов и сбила семерых школьников (пройдет не одна неделя, прежде чем их несчастные растерзанные тельца смогут вернуться к жизни). Но возня с пешеходами и машинами так захватила кошку, что она не услышала приближения собаки.

Пес набросился на нее сзади — и началось сущее светопреставление. Обоих чудовищ, казалось, подхватил и завертел оранжево-лиловый ураган, состоящий лишь из острых когтей, щелкающих челюстей да кружащихся в воздухе обрывков клетчатого хлопка и пестрого ситца. Монстры бились об стены зданий, как обезумевший бильярдный шар о бортики стола. Повсюду, словно шрапнель, свистели кирпичи, калеча даже тех, кто пытался укрыться в квартирах. Шатер кинотеатра обвалился, пропоров спину лысеющей тряпичной кукле. Бритвенно-острые осколки стекол, пикируя в толпу, шинковали как капусту десятки неудачливых игрушек (чтобы они снова встали на ноги, потребуются месяцы лечения).

Кошка взглянула налево и увидела вдали широкий картонный фасад Лоскутной биржи. Под этим зданием, перегородившим Текстильную улицу, для машин был проложен тоннель в четыре ряда шириной. Внезапно кошка совершила марш-бросок ко входу в тоннель, протиснулась внутрь и вылезла с другой стороны (при этом игрушечные автомобили, которые имели несчастье проезжать там, расплющились, а кое-кто из их пассажиров перенес внеплановую ампутацию конечностей).

Как и надеялась кошка, пес попытался последовать за ней через тоннель — и застрял ровно посередине. Он извивался, скулил и скреб когтями фундамент биржи, но никак не мог сдвинуться с места. В отчаянии он рванулся изо всех сил, и тогда свод тоннеля обрушился и погреб его под развалинами. Ничего не видя в темноте и в клубах пыли, пес рванулся еще сильнее. Тут картонный остов здания раскололся надвое. Пес раскидал половинки в разные стороны и наконец прокопал себе путь из-под руин. Отряхнув пыль с развесистых клетчатых ушей, он кубарем скатился с груды обломков и снова побежал за кошкой, с жадным аппетитом принюхиваясь к ее следу.

Желтый шерстяной боец анти-монстровой бригады развернул свою повозку для огневой атаки. Тем временем его напарник занял место стрелка. Орудие было заряжено экспериментальными гарпунными стрелами — с присосками, густо намазанными клеем. Когда пес пробегал мимо, артиллеристы дали залп, но монстр поймал стрелу зубами и помчался дальше. В итоге повозка опрокинулась на бок, проехала вслед за псом три квартала и затормозила лишь в холле Калейдоскоп-банка. От самих же бойцов почти ничего не осталось — точнее, осталось так мало, что городские врачи едва сумели скроить из них двоих одну целую игрушку.

Кошка озиралась в поисках дерева, на которое она могла бы залезть. За неимением лучшего ей пришлось довольствоваться надземной железной дорогой. Она взлетела по опорам эстакады и прижалась к путям, готовясь к бою. Тут из-за поворота показался игрушечный поезд, который несся прямо на нее. Она сбросила его с рельсов.

Пес не был чемпионом по скалолазанию, но все-таки сумел вскарабкаться на рельсы и снова ринулся на кошку. Эстакада не выдержала их веса и рухнула. Вместе с ней, рассыпая синие искры, упало несколько линий электропередачи. Кошка схлопотала весьма болезненный удар током — но от этого у нее неожиданно открылось нечто вроде второго дыхания.

Она стрелой промчалась по Вышивальному бульвару и точно птица вспорхнула на купол Мохерового стадиона. Стадион был слишком велик, чтобы пес мог достать ее там. Он в бешенстве описывал круги вокруг здания — сперва по часовой стрелке, а потом против, — круша и переворачивая все, что попадалось ему под ноги.

Кошка по-прежнему чувствовала себя не вполне уверенно и искала какую-нибудь площадку повыше. Она сгруппировалась, головокружительным прыжком взвилась в небо, спланировала над перекрестком Замшевой улицы и улицы Хлопушек и приземлилась на северо-восточном углу десятого яруса знаменитого Глотай-стейк-билдинг, высочайшего в Плюшевом городе небоскреба. На мостовой беспомощно тявкал пес, толпы зевак глазели на кошку снизу, а она поднималась все выше и выше.

А там, на далекой, окутанной облаками крыше небоскреба, в роскошном пентхаусе расположился скандально известный «Клуб полярников» — конспиративный кабак, где с шиком швыряли деньги на ветер нувориши и прожигатели жизни из Антарктиды. На эстраде оркестр из пяти тюленей исполнял зажигательный джаз, а на открытой танцплощадке было буквально не протолкнуться от пляшущих пингвинов. Этим летом среди сливок пингвиньего общества самым последним писком моды стало сочетание невероятной высоты, контрабандной выпивки и свинга под звездным небом.

Помимо танцпола, в клубе имелся салон, ледяной каток и бассейн с охлажденной водой. Нынче вечером на катке собралась большая компания зажиточных морских львов. Кружась по льду, самцы, наряженные в шейные платки и гетры, страстно обвивали плавниками обширные талии своих увешанных драгоценностями самочек.

О своем появлении в клубе кошка возвестила тем, что ворвалась на танцпол и одним махом проглотила трех пингвинов (за всей этой беготней она успела нагулять такой аппетит, что легкая закуска пришлась весьма кстати). Уцелевшие посетители в панике уносили ноги. А кошка покамест с интересом изучала обстановку. Вылакала немного воды из бассейна, понюхала лед на катке, попробовала на зуб эстраду… Потом развалилась на танцплощадке и принялась умываться алым бархатным язычком — сперва бока, за ними передние лапы, а потом и задние… Затем она поточила когти об косматый белый ковер. Далеко внизу слышался лай собаки. Пускай себе лает, подумала она. Ночь ведь только начинается.

Тем временем пес, разбежавшись, всем своим весом навалился на основание небоскреба. Здание содрогнулось. Он ударил второй раз. Здание накренилось. Он наподдал еще — и небоскреб рухнул, как подрубленное дерево, похоронив под обломками семь городских кварталов. На развалинах вспыхнул огонь. К месту катастрофы заспешили, звоня во все колокола, красные жестянки пожарных машин. Далматины в пожарных касках принялись прилаживать свои брандспойты к водоразборным кранам.

Обнаружив, что «Клуб полярников» стремительно приближается к земле, кошка перепрыгнула на пирамидальную крышу Пижамного музея, но при этом сломала ту самую лапу, которую раньше разодрал пес. Вцепившись в угол крыши, она истекала алыми лентами. Клочья ваты, которой она была набита, сыпались на утоптанные тропинки Плюмажного парка и плавали на поверхности декоративного пруда. Наконец и сама кошка сорвалась с крыши и, словно куль с овсом, упала на брусчатку Пинг-понговой площади.

Пес мгновенно оседлал ее, опрокинул на спину и принялся рвать зубами, пуская слюни. Он вонзил челюсти в ее искалеченную заднюю лапу. Он трепал ее, как крысу, пока не оторвал лапу совсем.

— Что ж, твоя взяла, — еле ворочая языком, пробормотала кошка.

— То ли еще будет, — ответил пес с набитым ртом. — Ну что, давай?

— Право же, у меня нет сил.

— И все-таки надо.

— Но я даже встать не могу.

— Позволь мне.

Пес сомкнул зубы у нее на животе и поволок ее по Замшевой улице, к мосту через Стежковую магистраль. Там он перекинул ее через ограждение, прямо в поток спешащих на запад машин. Тут же послышался визг игрушечных шин и скрежет жести — это разбились, врезавшись кошке в бок, четыре пассажирских автомобиля и карета скорой помощи.

Пес перемахнул через парапет и приземлился рядом с кошкой (теперь столкнулось несколько машин в восточном ряду). Он снова взял ее в зубы и потащил вдоль автострады по направлению к реке. Он гонялся за кошкой весь день и уже не чуял под собой ног, мечтая только об укромном уголке, где можно было бы спокойно поужинать.

К месту происшествия прибыл наряд полицейских собак на патрульных машинах, и вслед монстрам (которые были уже вне досягаемости) выпустили десяток минометных снарядов. Команды спасателей из Федерального штопального управления начали извлекать пострадавших из искореженных машин. Еще через пару минут над развалинами Глотай-стейк-билдинг закружились бипланы Гражданской обороны и Службы опыления посевов, вооруженные «вонючими бомбами» и пульверизаторами с чихательным порошком.

Эдна наконец добралась домой из больницы — разумеется, опоздав на несколько часов по милости монстров. Теперь Тедди старательно охаживал ее с головы до ног. Он яростно рычал. Она визжала. Именно этого он и дожидался с самого утра.

Тедди трудился не покладая лап. Он колотил ее головой об стену, таскал за уши, потом отволок на кухню, чтобы прищемить ей лапу ящиком комода и вдобавок от души приложить к ручке ящика ее унылую розовую морду. Шум и гвалт, проникавший в квартиру со всех сторон — крики, звон бьющейся посуды, гудки игрушечных автомобилей и нескончаемое завывание сирен, — казалось, только подстегивал его энтузиазм.

Расплющив жестянку из-под супа, Тедди соорудил из нее нечто вроде кастета. Зазубренная металлическая кромка оставляла на лице Эдны великолепные глубокие царапины, а когда Эдна пыталась прикрыть морду лапами, кастет с мясом выдирал из ее предплечий клочья розового меха. После этого Тедди позволил жене присесть в кресло и немного отдышаться. Он даже сам принес ей влажное полотенце, чтобы вытереть лицо. Правда, потом она ляпнула кое-что, что его по-настоящему взбесило, и ему попросту ничего не оставалось, кроме как отправиться в чулан за железной клюшкой для гольфа.

Пока Тедди развлекался в своей берлоге, Клык на кухне тоже нашел себе забаву. Зловредный хомяк нарядился в фартук повара, обвалял Неженку во взбитом белке и в сухарях, обернул ее крылья и окорочка алюминиевой фольгой, а затем уложил попугаиху брюхом вверх в жаровню для запекания, гарнировав молодым картофелем и петрушкой. Потом он включил огонь в духовке, попробовал на вкус маринад и, обмакнув в него кулинарную кисть, смазал открытые части тушки. Неженка вяло дрыгала завернутыми в фольгу лапками. Клык порылся в ящике комода и вытащил оттуда термометр для жаркого.

Между тем Тедди в своей берлоге подбирался к жене с железной клюшкой наперевес. Как следует долбанув по лодыжкам маленького розового кролика клюшкой для гольфа, можно запросто переломать ему кости. Если, конечно, у него таковые есть. К сожалению, у Эдны костей не было. Но все-таки у нее внутри имелось достаточно деталей, которые Тедди мог бы расколотить вдребезги. И сегодня ночью он не собирался отказывать себе в этом удовольствии. Он продемонстрировал технику своего свинга , со свистом взмахнув клюшкой над головой жены. Эдна прикрыла глаза кончиками ушей и скулила от ужаса.

В это самое время на Атласной улице вновь появился пес из клетчатого хлопка — он бежал вприпрыжку, а из пасти у него свисала пестрая ситцевая кошка с тремя лапами. Пес радостно вилял хвостом, сшибая фонарные столбы по обеим сторонам улицы. Он миновал квартал, где жил Тедди, и свернул налево, в Пушистый переулок. И как раз когда он пробегал мимо, голова кошки, безвольно покачиваясь, протаранила угол здания.

Массивная глыба цемента и арматуры откололась от потолка в берлоге Тедди и угодила ему прямо по затылку. Медведь повалился на ковер и остался лежать без чувств, хотя еще дышал. Теперь Эдна могла сделать с ним все, что только пожелает. И ни одна душа этого не увидела бы.

Интересно, подумала она, как же мне поступить — унести отсюда лапы? Позвонить в полицию? Упечь его за решетку?

Или, может быть, просто взять реванш?

Граммофонную пластинку на третьем этаже заело, и теперь оттуда снова и снова доносилась одна и та же фраза: "Сказали ходики: тик-так… Сказали ходики: тик-так… Сказали ходики: тик-так… "

Т.Б. медленно плыл вдоль тротуара в каком-то незнакомом городе. Мимо него дрейфовали всевозможные мягкие игрушки — кочан капусты, банка маслин, копченый лосось, фаршированная индейка… По мостовой, покачивая килем, промчался зловещий черный лимузин. Открытая задняя дверца хлопала, как на ветру. На заднем сиденье стоял пулемет, а возле него устроился угорь.

Внезапно кругом засвистели пули, изрешетив ни в чем не повинных прохожих, словно консервные банки. Т.Б. нырнул на дно и посерел, слившись с тротуаром. Ошметки нашпигованных свинцом игрушек корчились в воде, как издыхающие черви в сточной канаве. Это было похоже на кошмарный сон…

Т.Б. открыл глаза. Он лежал на диване в меблированном гостиничном номере. Куколка Дорис в черном парчовом пеньюаре сидела возле него, промокая его лицо влажной салфеткой. Его рана была перебинтована. Он все-таки уцелел.

— Вот ты и очнулся, — сказала Дорис. — Как твоя голова?

— Лучше не бывает, малышка. Кофе у тебя есть?

— Ты вломился сюда и упал замертво. Потерял много лент.

— Ничего, вырастут снова.

Дорис коснулась его повязки.

— Как же это ты дал себя подстрелить, Т.Б.? Я думала, ты умнее.

— Где мой портфель?

— Под диваном.

Т.Б. запустил под диван четыре щупальца, выудил портфель, расстегнул замок и заглянул внутрь. Деньги никуда не делись.

— А пушка где?

— В надежном месте. Отдам, когда будешь уходить.

Т.Б. задумчиво посмотрел на нее.

— Детка, а ты не хочешь немного развеяться? Говорят, в Мармеландии сейчас самый сезон. Лично я не прочь куда-нибудь уехать отсюда.

— Далеко уехать? — спросила она, опускаясь к нему на колени и обвивая его плечи руками.

— Чем дальше, тем лучше. А что еще остается? Сидеть в этом чертовом городе, пока он не прикончит тебя?

Раздался стук в дверь. Т.Б. задвинул кейс обратно под диван.

— Кто это может быть?

— Не знаю, — сказала Дорис. — Может, лемур из соседней комнаты. Он иногда одалживает у меня кое-что из одежды.

— Скажи ему, чтобы проваливал.

Дорис отодвинула защелку и распахнула дверь. На пороге появились двое китайцев. Желтый вышибала-акула, такого высоченного роста, что его фетровая шляпа смялась об потолок в коридоре. И мистер Чо. Они вошли в комнату, словно к себе домой, и навели на Т.Б. два больших черных ствола.

Слегка шатаясь, Т.Б. встал.

— Ты продала меня, — сказал он Дорис. — Ты выдала меня Бойцовой Рыбке.

Она пожала плечами.

— Я продала тебя Винсу. Против Винса я не могла пойти.

— Думаешь, я могу?

Дорис погладила его по щеке; в ее синих стеклянных глазах была печаль.

— Бедный глупыш осьминог… Ты теперь вне закона. Ты пария. И на этот раз тебе уже никак не выкрутиться.

Мистер Чо и акула по-хозяйски уселись на ее кровать.

— Но в чем я провинился? Что я такого сделал? — спросил Т.Б.

Дорис закурила сигарету.

— Ничего ты не делал, Т.Б. Это всего лишь сделка , которую Босс Мандрил заключил с триадой. Они хотят затравить тебя, как зайца. Точно так же, как Гарри О’Мул на прошлой неделе поступил с тем парнишкой из триады — без всякой причины, просто чтобы убить время. Ты ведь слышал о парне, которого на днях хоронили Китаезы?

— Да.

— Ну вот, Рыбкам это не понравилось, они пожаловались Боссу Мандрилу. И он пошел им навстречу. Предложил Рыбкам отыграться, как положено, зуб за зуб. За голову того парня — твою голову и еще этот портфель. Полный кейс денег, чтобы умаслить их окончательно. Не знаю, почему Винс назначил козлом отпущения именно тебя. Может, просто потому, что ты такая мелкая сошка…

— Значит, меня привяжут к Большому жертвенному костру, и все будут счастливы, м-м?

— Уж я-то точно не буду счастлива, Т.Б.

— Да ладно, милая, выше нос. Ничто не вечно, даже сухой закон.

Мистер Чо и акула поднялись с кровати и повели стволами в сторону двери, приглашая Т.Б. на выход. Ясно было, что сейчас его засунут в багажник машины, отвезут в какой-нибудь глухой угол, а после этого — или перед тем — прикончат. Они шагнули к нему с двух сторон, мертвой хваткой сжали две его руки и поволокли его к двери.

— Можно мне хотя бы пальто надеть? — спросил он их. Мистер Чо кивнул Дорис. Она стянула со спинки дивана пальто Т.Б. и накинула ему на плечи.

— Детка, — сказал он, — если ты планировала героически обварить этих гадов кипятком, то сейчас как раз самое время.

Дорис невольно прыснула. Т.Б. всегда знал, как ее рассмешить.

Проталкивая его в дверной проем, китайцы держались к нему вплотную. Именно этого он и хотел. Остальное было так просто — проще некуда.

То, что случилось дальше, казалось, закончилось прежде, чем началось. Миг — и обе рыбы уже били хвостами по паркету, судорожно зажимая плавниками глотки, из которых фонтаном выплескивались розовые ленты. Они позаботились о том, чтобы у него не было пушки, и потому потеряли бдительность. Откуда же им было знать о двух маленьких потайных карманах в подгибе его пальто? И о том, что там, в этих карманах, спрятаны две опасные бритвы? А главное, они совсем позабыли, что у осьминога восемь рук.

Т.Б. скользнул обратно в номер. Дорис стояла на коленях возле граммофона, вывалив пластинки на пол и пытаясь нащупать что-то в ящике. Когда Т.Б. был уже совсем рядом, она сдернула с вертушки диск и метнула в него. Он отбил диск на лету и, ухватив Дорис за воротник пеньюара, притянул ее к себе.

— Не стоит шутить с такими вещами, — прошипел он ей в лицо, — можно пораниться.

У нее вырвался — и сразу же захлебнулся — отчаянный крик, а через мгновение она уже лежала на ковре с перерезанным горлом.

Т.Б. вытер свои бритвы об покрывало, лежавшее на постели, забрал из-под граммофона пистолет и вытащил из-под дивана портфель. Потом простился с Дорис:

— Счастливо оставаться, сестренка. Не сказать, чтобы тебе чертовски хорошо удавались званые вечера, но что уж теперь. Не поминай лихом, до новых встреч в эфире.

Он легко перемахнул через груду содрогающегося акульего мяса в дверном проеме и очутился в коридоре. Отсюда было рукой подать до лестницы. Он выбрался на крышу и спустился на задний двор через пожарный выход. Теперь по переулку до Кашемир-стрит, и он свободен как птица. А если у входа в отель его дожидаются еще пара-другая акул — что ж, пускай себе ждут. Т.Б. не спеша двигался на север, выбирая себе подходящий приют на ночь. Прямо перед ним, стоя на тротуаре и прислонившись к фонарному столбу, трахались брезентовый юнга и гавайская танцовщица в юбочке из травы. Да уж, чего только не увидишь в этих трущобах.

Т.Б. замедлил шаг возле какого-то отеля, разглядывая на редкость унылый вестибюль через засиженное мухами стекло, когда его спину прошила пуля. На этот раз лось с парабеллумом стоял всего в двух шагах и не промахнулся. Затем лось обернулся к фонарю, под которым, в островке света, прижимались друг к другу юнга и танцовщица. Те опрометью бросились прочь и мгновенно скрылись за углом.

Теперь на улице не осталось ни души — только лось и Т.Б. Начал накрапывать мелкий дождь. Т.Б. чувствовал, как брызги холодят ему затылок. Лось опустился на колени, перевернул его и обыскал. Т.Б. подумал было о пистолете и бритвах, но внезапно борьба показалась ему чересчур утомительным занятием. Хотелось просто спокойно полежать здесь, на тротуаре, немного вздремнуть… Вот только этот лось, чертов бешеный лось в дешевом зеленом пиджачке… Какого рожна ему все-таки было надо?

Лось расстегнул бумажник Т.Б. и принялся изучать его водительское удостоверение.

— Т.Б. Оборотман? — вслух переспросил он. — Что еще за петрушка? Это ж не тот парень. Да и слыхано ли вообще, чтоб осьминогов так звали?

— Меня так зовут, — просипел Т.Б.

Лось подскочил:

— Мать честная, ну и напугал же ты меня!

— В таком случае мы квиты, а?

— Значит, фамилия твоя Оборотман? А отчего ж не Спрутман? Ты, что ли, иностранец какой будешь?

— Я поменял имя.

— Так ты не тот Тоби Спрутман, следователь по страховым делам?

— Нет, черт возьми. Неужто я похож на страхового следователя?

— Ух ты, жалость-то какая. Неувязочка, значит, вышла.

— Так ты не из Бойцовой Рыбки?

— Не из кого ?

Т.Б. рассмеялся и тут же охнул от боли.

— Тебе стоило бы навести кой-какие справки, прежде чем тратить силы на пальбу по ни в чем не повинным людям.

— Ха, силы. Скажешь тоже.

— Тем не менее, разобраться не помешало бы.

— Твоя правда, — конфузливо улыбнулся лось. — Но я, знаешь ли, малость тугодум. Характерная черта моей самобытной натуры.

— Да разве ты надорвался бы, если б дал себе труд отыскать нужного осьминога, остолоп ты хренов?

— Вряд ли, — усмехнулся лось. — Но только для остолопа вроде меня это был бы не шибко характерный поступок, верно?

С этими словами, как будто желая подкрепить свою мысль наглядным примером, он с силой обрушил на голову Т.Б. рукоять парабеллума. И все затопила беспросветная ночь…

Т.Б. осторожно ощупал свои губы, вокруг которых налип влажный от дождя комок спутанных лент. Язык напоминал на вкус ржавый напильник. Его самого тащил, перекинув через плечо, какой-то лось. Ну да, теперь все ясно: ленты бросились ему в голову, потому что его несли головой вниз.

Час спустя — спустя очень долгий час — Т.Б. свисал с флагштока над безлюдным школьным двором. Выпотрошенный. Вздернутый на двух железных крюках. Болтающийся на холодном мокром ветру. Вывернутый наизнанку. Лавандовая тряпочка с глазами. Он глядел на огни фонарей сквозь собственный полупрозрачный затылок. Думать в таком состоянии было сложно.

В ночи больше не слышалось ни звука — ни воя сирен, ни криков. И здесь, на высоте трех этажей над мостовой, Т.Б. наконец дошел до своей последней черты.

Черепашка и Змейка карабкались по бетонным опорам моста через Шелковую реку и взбирались по стальной паутине из кронштейнов, балок, распорок и тросов. Наверху ждал их наблюдательный форт.

— Быстрее! — закричал Черепашка. — Они приближаются! Я их уже слышу!

Друзья забрались в свою цитадель — ветхий деревянный короб, который они, как умели, соорудили из ненужных досок, ржавых гвоздей и упаковочной проволоки. Внутри как раз хватало места, чтобы они могли устроиться там вдвоем, играя в карты и глядя, что творится вокруг.

Скоро показались и монстры. Пес, держа кошку в зубах, устало брел к мосту по Стежковой магистрали. Огромные, неповоротливые и жуткие, они казались ожившим сновидением. Пес повалил, точно кегли, ряд будок с постовыми и бесстрашно ступил на верхний настил моста.

— Они прямо над нами, — восхитилась Змейка.

— Я их не вижу! — возмущенно взвизгнул Черепашка.

Наверное, журчание бегущей воды вывело кошку из забытья. До чего же она ненавидела мочить шкуру! По этой ли причине или по какой другой, но она внезапно принялась выть, царапаться и извиваться в пасти своего врага. Мост зашатался, как карточный столик на трех ногах. Пес потерял равновесие, и оба чудища упали в реку.

Две громадные туши с оглушительным плеском ударились об оливково-зеленую гладь воды. Цитадель Черепашки и Змейки тут же захлестнула волна белоснежной пены. Монстры вынырнули на поверхность, колотя по воде лапами и поднимая исполинские тучи брызг. Пестрая кошка, фыркая от омерзения, пустилась вплавь к западному берегу. Пес бодро рванул за ней, ухмыляясь во всю пасть и энергично работая конечностями — неутомимое, безжалостное хлопково-клетчатое орудие пытки, да и только.

Тем временем по самой середине реки двигался пыхтящий буксир, увешанный автомобильными покрышками. Он шел прямо наперерез кошке, и времени на маневры уже не оставалось. Войдя в ее кильватер, буксир едва не перевернулся. Но теперь он оказался на пути пса, а с псом шутки были плохи. Буксир волчком закрутился в бурном водовороте. Пес выхватил его из воды и не глядя отшвырнул прочь.

Буксир взлетел на воздух, медленно кувыркаясь в тумане. Тросы, поплавки, шлюпочные крюки, матросы — все, что не было как следует закреплено, с грохотом и дребезжанием болталось вокруг судна, описывая круги вместе с ним. Бумс! Перед глазами у Змейки мелькнул киль, затем палуба и снова киль. Друзьям удалось разглядеть даже белобрысого капитана — его офицерскую фуражку, затем резиновые сапоги и снова фуражку. Бедняга отчаянно молотил руками и ногами, безуспешно пытаясь изменить траекторию полета. Ба-бах!

Буксир вместе со своей командой с размаху врезался в стальную вязь моста. Отскочивший лист жестяной обшивки стукнул Черепашку по лбу, и он не то чтобы потерял сознание, но на некоторое время утратил связь с реальностью. А потом как будто проснулся.

Он огляделся вокруг. Он сидел в своем наблюдательном форте — или в том, что от него осталось, — мокрый насквозь; с него ручьями текла вода. С соседней опоры свисало расплющенное в лепешку тело капитана.

Черепашка опустил глаза. Поперек его колен безвольно лежала Змейка. Из ее хвоста, словно дротик, торчал острый кусок жести, а голова была наполовину раздавлена. Черепашка привстал было, собираясь взять ее на руки.

— Не надо, — сказала Змейка. — Оставь меня в покое. Я хочу досмотреть до конца.

У нее еще оставался один зрячий глаз, который неотрывно глядел на реку и на монстров, плывущих к дальнему берегу.

— Я должна это видеть, — упрямо повторила она.

Черепашка уселся обратно, легонько качая свою подругу на коленях. Он сам не заметил, как начал напевать ей песню, которую слышал когда-то: "Собака и кошка сидели в гостиной спокойно и чинно на полке каминной. Но как-то случилось ночною порой: не спит, не зевает ни тот, ни другой!.." Он никак не мог вспомнить остальные слова.

Он думал о Змейке — о том, как ей жилось на свете. Она никогда не ходила в школу. У нее не было дома, не было семьи. Мать Черепашки не выносила ее на дух. Черепашка даже не знал, где она ночует и что ест. У нее не было ничего, а у него было все. И вот теперь она была ранена, а он не знал, как ей помочь.

Потоки холодной речной воды заливали мост, и Черепашка заплакал.

Трехногая кошка выползла на берег, волоча за собой по илу клубок розовых атласных кишок. По пути кишки застряли в груде бревен, и кошке пришлось провести нескольких мучительных мгновений, распутывая и вытягивая их зубами. На отмели невдалеке от Целлофанового канала она замертво рухнула в грязь.

Полчища вонючих речных крыс высыпали из своих нор. Они осторожно подкрались к кошке, сжимая в лапах железные дубинки и заостренные прутья. Они потыкали в нее своими орудиями — она не шевельнулась. Самая отважная крыса попыталась отковырнуть с кошкиной морды зеленый стеклянный глаз. Но тут из воды, отряхиваясь, вылез пес, и крысы разбежались кто куда.

Пес наконец-то уселся ужинать. Он разорвал кошке горло и распорол грудную клетку. Он не спеша пережевывал ватные мышцы ее чудесных вкусных лап и грыз сухожилия, сделанные из упаковочного шпагата. Да, это была великолепная кошка.

После еды он пробежался взад-вперед по побережью, охраняя труп кошки от своры диких собак, которые весь день не выходили у него из головы. Вообще-то он никогда не встречал других гигантских собак, но точно знал, что они рыскают где-то поблизости и только и ждут, чтобы похитить его добычу.

Закончив обход территории, он сел возле трупа и поднял глаза к сияющим небесам, усыпанным разноцветными звездами, и к полному, упругому воздушному шарику луны. А потом перевернул кошку на живот и изнасиловал труп, с наслаждением вонзая туго набитый хлопковый стержень в податливое ситцевое лоно.

— Ух-ух-ух, — сказал он.

— Ик-ик-ик, — отозвался труп.

Стрелки часов на башне Калейдоскоп-банка медленно приближались к двенадцати. Ночное небо глядело вниз, прищурив морщинистые веки, и, словно простыня на бельевой веревке, вздрагивало от отвращения под порывами холодного ветра. По ту сторону бесплодных земель Теремковые горы широко разевали свои зубастые пасти и стенали, оплакивая кошку. Чахлые городские деревца (немногочисленные, поскольку они были позаимствованы из коробки с игрушечной железной дорогой) стыдливо поникли. Колокола Крепдешинового собора прозвонили полночь. Ветер улегся и затаил дыхание. Звезды потускнели.

Вдали, за Плесневелыми болотами, колеблясь в лунном свете, двигалась какая-то неясная мерцающая тень. Она излучала черное сияние — словно полуночное солнце, нависшее над Столешницей мира.

— Гляди-ка, — сказал Черепашка, который все так же сидел на Ножничном мосту, — что это там такое?

— Поверни мою голову, — попросила Змейка. — Я не могу шевельнуться.

Тень сгустилась — теперь ее очертания напоминали человека. Он направлялся к городу, шествуя через болото, но его ступни не касались трясины. Его ноги были подобны каменным курганам.

— Что? — переспросил Черепашка. — Что ты говоришь?

И Змейка вновь прошептала священное имя:

— Страшила Эннди.

Одна нога Эннди, в голубой джинсовой штанине и в ботинке, похожем на огромный черный метеорит, пронеслась над топью и расположилась в воздухе. Затем из тумана показалась вторая нога, в полосатом красно-белом чулке. Посередине между ними болталась третья. Точнее говоря, эта третья на самом деле была двумя ногами, сшитыми вместе. Страшила Эннди был сиамскими близнецами .

Исполинская тряпичная богиня подходила к берегу Шелковой реки. Теперь ее ноги ступали по земле, оставляя глубокие следы, мгновенно расцветавшие морозными узорами. Ее головы едва не упирались в небо.

Волосы Эннди были сделаны из длинных петель рыжей пряжи. Полные сострадания глаза — из четырех черных пуговиц, обрамленных густыми стежками ресниц. На каждом лице был вышит малиновый рот и красный треугольный нос. Правая половина Эннди была одета в розовый фартук с оборками и накрахмаленный белый передник с большими карманами. С левой стороны Эннди носил светло-голубую рубашку с коротким рукавом, джинсовые брюки-клеш и темно-синий моряцкий бушлат.

Эннди остановился прямо за спиной у пса. Тот все еще насиловал труп. Шелковая река подернулась зыбью, словно матрас, кишащий блохами. Лунный шарик на потолке мира начал сдуваться и висел уже не так высоко. Тень Эннди упала на сгорбленную спину собаки. Маленький оранжевый пес все насиловал, насиловал и насиловал маленькую мертвую кошку.

— Ухх-ухх-ухх, — сказал пес.

— Ик-ик-ик, — сказал труп.

— Ухх-ухх-ухх, — сказал пес.

— Черт, ну и тяжеленный же ты, — сказал труп.

Эннди покачала головой и подбоченилась. Ее руки, лишенные костей, гнулись, словно сосиски. Она ждала, когда на нее обратят внимание. Ей до смерти надоели эти ночные визиты на Столешницу, но выбора все равно не было. Ведь проклятие лежало на ней точно так же, как и на остальных.

Наконец пес заметил Эннди. Он рывком выпростал пенис из тела кошки и принялся скакать вокруг Эннди, повизгивая и тявкая от счастья. Он ластился к хозяину, виляя хлопковым клетчатым хвостом. Ему и в голову не приходило, будто он в чем-то провинился. Ничего, кроме пылкой, неугасающей надежды, что сегодня Эннди, возможно, захочет поиграть с ним.

Эннди опустилась на колени и коснулась сломанной шеи кошки. Та вздрогнула, застонала и приоткрыла один заплывший глаз. Ее морда была покрыта слоем спутанных алых лент, и она смахнула их лапой, от которой остался только проволочный каркас с несколькими клочками ватной начинки. Она жалобно мяукнула.

От зияющей раны на ее животе поднимался пар. Воздух наполнился смрадом мясной лавки — тяжелым духом крови и сырого мяса. В мире игрушек запахи ничего не значат, но речные крысы все-таки учуяли его. Это было странное, пугающее ощущение. Запах мяса принадлежал полузабытым дням, когда они жили в мире вещей — в тех далеких краях, где все игрушки обречены на немоту и неподвижность. Объятые страхом, крысы поглубже забились в свои норы.

Наконец Эннди заговорил, и эхо разнесло его голос над болотами:

— Сейчас полночь, — сказал он. Пес вскинул голову. — Полночь по старым голландским ходикам из Занебесной гостиной, — уточнил Эннди.

— Гав-гав! — отозвался пес, чтобы как-то поддержать беседу.

— Мяф? — спросила кошка, надеясь быть чем-то полезной.

— Известно ли тебе, зачем мы пришли сюда, маленький пес?

— Не имею представления, — ответил тот.

— А ты что скажешь, маленькая кошка?

— Добрый вечер, Хозяин.

— Тебе известно, для чего мы сюда явились — Страшила Энн и я?

— Прости, — сказала кошка. — Я только что проснулась.

Эннди глубоко вздохнул.

— Итак, вы опять все позабыли. Вы ничего не помните о проклятии, которое превращает вашу жизнь в ад.

— Теперь я совсем запуталась, — сказала кошка.

— Проклятие? — переспросил пес. — Бог ты мой! Ты имеешь в виду какие-то чары?

На этот раз Эннди заговорил громче — так, что его голос взволновал воду в реке:

— Как вы полагаете, что произойдет завтра ночью, ровно в двенадцать часов?

— Мы теряемся в догадках, — сказала кошка.

— Завтра ночью, ровно в двенадцать часов, — сказал Эннди, — мы вновь вернемся сюда, чтобы опять просить вас.

— Мы можем что-то для тебя сделать? — с надеждой спросил пес.

— Все, что угодно, Хозяин. Тебе стоит лишь приказать, — сказала кошка.

— Мы опять станем просить вас, точно так же, как просим сейчас. И все из-за вашего проклятия.

— Снова это проклятие, — пробормотал пес.

Эннди закричал — и от его крика во всем Ист-сайде из окон повылетали стекла. Теремковые горы задрожали и втянули головы в плечи.

— Сколько можно, черт подери, убивать друг друга каждую ночь?! Вы же весь дом переполошили! Вы не даете людям спать! Как, скажите на милость, можно заснуть, когда вы носитесь здесь как угорелые?

— Мы мешаем кому-то спать? — изумленно переспросил пес.

— Мы даже не подозревали, — сказала кошка.

— Отныне мы будем тише воды и ниже травы, — серьезно заверил его пес.

— Ты больше ни звука не услышишь, — пообещала кошка.

— Никакой возни, — сказал пес.

— Никаких убийств, — сказала кошка.

Эннди потер глаза и зевнул, а потом уселся на землю рядом с монстрами.

— Вы могли бы снять с себя это проклятие нынче же ночью, — проговорил он. — Нет ничего проще. Но вы не знаете, как это сделать.

— Так расскажи нам! — взмолился пес.

Эннди понурился:

— Мы не можем. Нам запрещено. Это часть проклятия.

— До чего таинственно, — задумчиво сказала кошка.

Пес наклонился к ее изодранному уху и прошептал:

— Поговори с ним. Ты ведь умнее меня.

— Мы вас от чего-то отвлекаем? — поинтересовался Эннди.

— Да нет, пустяки, — ответил пес. — Вообще-то я тут развлекался с ее трупом, но могу продолжить и позже.

— Мы постараемся не шуметь, — добавила кошка.

— А мне пора в гостиную, — сказал Эннди. — Разложить пасьянс и выпить теплого молока.

— Спокойной ночи.

— Приятно было повидаться.

— Заходи в любое время.

— Мы всегда тебе рады.

Страшила Эннди поднял к небу огромную руку и коснулся расшитой блестками ткани.

— Итак, пусть все продолжается, как прежде! — торжественно провозгласил он. Услышав его, водопроводные станции съежились от ужаса, а цистерны с бензином закрыли лица своими трубчатыми пальцами.

Эннди повернулась и пустилась в обратный путь через болото — снова шагая не по трясине, а прямо по воздуху. Она раздвинула шелковую занавесь ночного неба, нырнула в щель и скрылась в своем загадочном большом мире.

Все обитатели Плюшевого города погрузились в сон — да-да, все до единого. Все улицы вымерли до утра. Никто не уходил из дома и не возвращался домой, ничто не двигалось. И пока мягкие игрушки спали, уничтоженные здания и разрушенные дороги, лопнувшие трубы и порванные линии электропередачи отрастали заново, словно сорняки на грядке. В ночной тиши, когда даже звезды на небе мерцали лишь для собственного развлечения, картонный город, у которого не было ни глаз, ни рук, ни мыслей или слов, бесшумно исцелял свои раны. И так случалось каждую ночь, пока игрушки спали.

Сверкающая солнечная чешуйка поднялась в лазурное дневное небо, прогнав надувной шарик луны. За прошедшую ночь кое-что в городе стало выглядеть иначе, но никто из жителей, казалось, этого не замечал.

Ранним утром Змейка и Черепашка отправились на прогулку. По субботам занятий не было, и Змейке захотелось побродить. Черепашка, разумеется, увязался следом. Ночью прошел дождь. Воздух был холодным и на удивление чистым. Черепашка чувствовал себя счастливым просто от того, что они могли вот так идти рядышком и обмениваться комментариями обо всех встречных, таких непохожих друг на друга игрушках.

Вот прошел супергерой в маске, одетый в желтое трико и зеленый плащ с капюшоном. Вот баклажан и тыква. Лиса в пальто с бобровым воротником, ведущая безголового цыпленка. Русалка, прыгающая на хвосте, в компании сатира и морской змеи. А вот мамаша-кенгуру толкает коляску с целой оравой очаровательных крошечных двухголовых детишек, так и норовящих выскочить наружу.

Змейка с Черепашкой миновали больницу. В разбитом перед нею садике несколько обгоревших далматинов загорали в шезлонгах, отращивая себе новую шерсть. Медсестра в белой униформе обносила их стаканами лимонада.

— Медсестры такие хорошенькие, — сказала Змейка. — Я просто тащусь от их маленьких белых шапочек.

— Ну да, — согласился Черепашка.

Змейка взъерошила ему плюш на макушке. Он ненавидел, когда она так делала.

Теперь друзья шли мимо местного кинотеатра, где сейчас показывали снятый в Марионетбурге римейк «Затерянного мира». Черепашка был помешан на кино. По большому счету, ему было все равно, какой фильм смотреть.

На тротуаре перед лавчонкой, где торговали контрабандными стрелками для часов, махал метлой дельфин в солнцезащитной панаме и нарукавниках. Он был похож на иностранца. Змейку удивляло, почему многие иностранцы выглядят такими несчастными. Неужели они не рады, что перебрались сюда?

Ребята прошли квартал, где жила Змейка, и нырнули в узенький переулок. Змейка остановилась под пожарной лестницей.

— Слышишь? — спросила она. — Эта крольчиха опять бьет посуду. Наверняка разводит пары к приходу Теда. В прошлом месяце он аж в больницу загремел из-за этой стервы.

— Не понимаю, чего они вообще поженились, — сказал Черепашка. — У них и детей-то нет.

Змейка с Черепашкой отправились дальше. А поток мягких игрушек тек, не переставая. Прошла лама в пасторском воротничке. Прошли рыба-удильщик с фонариком и двенадцатиногая корова. Осколок Шалтая-Болтая. Лебедь и гриф. Лев со своим безголовым укротителем. Боксерская груша и маленький негритенок. Плюшевый город — словно бал-маскарад, который всегда с тобой.

И Черепашка хотел никогда-никогда не расставаться с ним.

В своей комнатушке Эдна Маккролл гладила рубашки мужа. Электрический вентилятор своими стенаниями заглушал радио, производя при этом чахлый ветерок. Пот капал с носа Эдны на раскаленный паровой утюг. Это был мерзкий утюг. И рубашки были мерзкими. И кукольная мебель в квартире была мерзкой, безвкусной кукольной мебелью, и ветхие картонные стены были мерзопакостными.

Что просто убивало Эдну, так это то, что на Теддино жалование охранника в банке они могли бы снимать куда лучшее жилье. Проблема была в прискорбной привычке Тедди каждые выходные пропивать половину своей зарплаты. Эдна мысленно представляла себе, какое у муженька будет выражение морды, если она вдруг совершенно случайно уронит на его огромную вонючую лапу вот этот самый утюг. И поделом ему!

Радио было настроено на мыльный сериал о больнице Федерального штопального управления, где все, вплоть до последнего санитара, были просто очаровашками и получали кучу денег. Медсестра с сексуальным голоском была королевой персонала. Все врачи-мужчины сгорали от страсти к ней, она же оставалась холодной как лед и смешивала их с грязью. Эдне хотелось быть похожей на нее.

Пока хозяйка мечтала в своей каморке, Неженка в ванной занималась Клыком. Эдна не обращала внимание на злорадный смех палача-попугая и отчаянные вопли грызуна. У нее хватало своих забот.

Неженка проводила экспериментальную проверку своей новой теории, согласно которой в канализации под унитазом водились маленькие рыбки-дерьмоеды. Неженка была убеждена, что если она будет удить, используя подходящую наживку, то непременно поймает одну из этих туалетных рыбок и тем самым внесет неоценимый вклад в науку. Она смастерила удочку из палки для штор, зубной нити и канцелярской скрепки. Наживкой сегодня работал не кто иной, как Клык.

Дышать под водой Клык не умел, но у Неженки все было учтено. Каждые две минуты она вытаскивала его на поверхность. Переведя дух, хомяк обычно начинал истошно визжать. Но и от этого было отличное средство. Неженка просто спускала воду в унитазе.

— Хомячок хочет печенья? — спросила Неженка.

— Бульк, — сказал Клык.

Тем временем Эдна вытаскивала из кухонного шкафа моющие средства. Бутылки и жестянки ряд за рядом выстраивались на обеденном столе.

Она бросила взгляд на потолок. Учительница танцев все утро крутила одну и ту же пластинку. Все тот же шлягер сестер Гофер. Оркестранты небрежно перебирали струны, три женщины пели, и сладкая мелодия свинга разливалась в душном городском воздухе: "Наутро соседи проведать зашли, но даже следа драчунов не нашли. И долго шептались соседи потом, что воры украли собаку с котом".

Эдна села, нацепила очки и принялась изучать этикетки на бутылках с химией. Особое внимание она уделяла рекомендациям на случай непредумышленного отравления.

Куколка Дорис свернула с проспекта Вечерней сказки на Тафтяную улицу. На ней были розовато-лиловая шляпа колоколом и пальто, хотя дождя и не ожидалось. Она шла по улице, возбужденно встряхивая белокурыми кудряшками и крепко стискивая свою расшитую бисером сумочку.

Дорис направлялась в бар Цыпочки по ту сторону железнодорожной эстакады. В ее сумочке было полно тахинного героина. Белокурые кудряшки не были ее настоящими волосами, и героин был не ее. Он принадлежал Мамаше Ленивец.

Чертовы синдикатские шлюхи! Дорис мечтала отправить их всех побродить по заливу в цементных ботинках. Еще она мечтала уехать в Мармеландию и забраться на Лакричную башню. Дорис вообще о многом мечтала.

Она задержалась у газетного киоска, которым заправлял старый усатый морж. Стояла на тротуаре и читала заголовки. Деревянные игрушки из Верстачной республики вторглись в Газонный край и расплавили несколько сотен оловянных солдат. В Обжигистане предполагается еще до наступления темноты провести массовую мобилизацию глиняных болванчиков. Чучиленд, Надувания и Пряничный доминион собираются создать оборонительный альянс. Это может привести к тому, что мэр Плюшевого города объявит им войну. Потрясающе. Мало ему гигантских монстров. Теперь он еще в войну хочет ввязаться. А между тем бумажные человечки из Бюрограда собираются испытывать новую чернильную бомбу.

— Тут тебе не библиотека, — пробурчал морж. Она пошла дальше. Предстояло посетить еще множество мест и повидать кучу народа.

Этот город пытался раздавить Дорис, но она держалась изо всех сил. Когда было грустно, шла в кино. Возвратившись домой, сидела в одиночестве в своей прокуренной комнатке и круглые сутки слушала пластинки, лишь бы не слышать собственных мыслей. Пила кофе. Глотала таблетки. Выполняла поручения вестсайдских подонков. Такая вот жизнь у симпатичной маленькой куколки из Огайо.

Что ей следовало сделать, так это вскрыть себе вены. Прямо сейчас. Не дожидаясь, пока дела пойдут еще хуже.

А тротуар все тянулся и тянулся. По радио витийствовал какой-то святоша. Проходя мимо открытых окон, Дорис могла бы выслушать проповедь, не пропустив ни единого слова. Попы говорили, что Взрослые из мира вещей создали кукол по своему образу и подобию. Но если это правда, то почему Взрослые обрекли кукол быть немыми и беспомощными игрушками детей ? Дорис виделась в этом поистине дьявольская жестокость.

Церковники утверждают, что, когда там, внизу, хорошая игрушка отправляется на Жертвенный костер, ее душа поднимается на Столешницу мира и в награду за перенесенные страдания обретает дар речи и способность к движению. Есть ли в этом хоть крупица истины?

Что это вообще за посмертие? Здесь ведь тоже умирают. Что будет с твоей душой, если ты умрешь тут? Вторая посмертная жизнь? Такое мироустройство казалось Дорис полной бессмыслицей. Хотя теперь для нее уже мало что имело хоть какой-то смысл. Кроме одной вещи. Одна вещь была просто преисполнена смысла.

Она могла прекратить это. Прямо сейчас пойти домой и принять все свои таблетки разом. Сделать всем одолжение и покончить с собой.

Где-то за голубым шелком небес прогрохотал невидимый барабан. Холодная морось дождя висела в воздухе, словно траурная вуаль. На пустоши показался хлопковый пес, который сломя голову мчался по тугой обивке. Клочья разодранной ткани свисали с его лап. Пес истекал гусиным пухом, а его путь отмечали сугробы белых перьев. Он бежал прочь от Волнистых гор, все дальше на юг, прямо к городу. Ситцевая хищница уже отгрызла его красивый хлопковый хвост. Теперь она гнала свою жертву через бесплодные земли. Именно так кошка всегда и поступала. Она любила поиграть, и сейчас развлекалась вовсю. В любом случае она собиралась выпотрошить его еще до захода солнца.

Ребра пса проступали сквозь шкуру; нитки, удерживающие пуговицы глаз, покраснели. Несколько дней он скрывался в пещере, где и пищи-то никакой не было, кроме нескольких летучих мышей да сороконожек. Около часа назад кошка выгнала его на открытый воздух. Пес был слишком изнурен, чтобы сопротивляться. Возможно, он мог отыскать какое-нибудь другое укрытие в картонном городе маленького народца.

Толпа игрушек собралась на Ножничном мосту. Бинокли зевак были направлены на Волнистые горы. Ситцевая кошка неслась по лощине как молния, стремительно нагоняя пса.

У несчастного не оставалось ни единого шанса. Размером он был не больше грузовика, тогда как с кошкой сравнился бы не всякий океанский линкор. Она могла загнать его, унизить, вытянуть из него бечевки сухожилий и ими же связать его как бычка на бойне, содрать с него шкуру, съесть язык, а потом, испуская адские вопли, утащить труп в кромешную ночную тьму. А почему бы и нет? Он это заслужил. Кошка не могла точно припомнить, что именно пес натворил, но какая разница? Он был виновен по определению, и должен был сполна расплатиться за все.

Этой ночью кошка искалечит и сожрет своего вечного соперника, как требует того древнее проклятие. Проклятие, которому ни один из монстров не может противиться, потому что ни один не помнит о нем. А в полночь на Столешницу мира вернется Эннди со своими вечными вопросами и вечной досадой. И вновь, как всегда, чудовищные питомцы Эннди будут силиться понять своего божественного хозяина — с тем же успехом, с каким дворняга пытается угнаться за автомобилем. И вновь, как всегда, их ответы на вопросы Эннди будут до невозможности глупыми — такими же глупыми, как бессмысленная улыбка на морде немой и неподвижной мягкой игрушки.

Так уж в Плюшевом городе заведено. В понедельник, среду и пятницу пес гоняется за кошкой. Во вторник, четверг и воскресенье кошка берет реванш. На следующей неделе дни чередуются с точностью до наоборот. Так вот все и движется из года в год — вперед и назад, словно качели, игрушечная лошадка или стрелка метронома. Или словно маятник старых голландских ходиков из Занебесной гостиной.

И значит, в Плюшевом городе ничего и никогда не изменится, будет лишь вечно меняться местами — туда и обратно, вверх и вниз. А это, в сущности, и не перемены вовсе.