Мать что-то заподозрила. Нюх у нее острый. Особенно относительно того, что касается меня. Она поглядывала на меня загадочно и озабоченно, и в ее глазах прочитывалось одно-единственное желание — уберечь сына от всех бед и напастей. Вчера ходила на почту. Какая-то идея ее одолевала. Интересно, какая?

В воскресенье утром мать разбудила меня еще до звонка будильника.

— Вставай, сынок, пора, — сказала она.

— Пришел кто?

— Нет, — глядя в сторону, несмело повела плечом мать. — Я пироги испекла. Один завернула, возьмешь с собой.

Я смотрел на нее непонимающе.

— Угостишь…

— Кого?!

— Свою девушку…

— Узрела-таки?! — ахнул я.

— Я издали… — оправдывалась мать. — Лица не видела. А так девушка стройная!

— Понравилась?

Мать вместо ответа развела руками, мол, твоей девушке, какой бы она ни была, я всегда буду рада. И такой она показалась мне слабенькой и надломленной, что комок подступил к горлу. Мало я ей уделяю внимания, мало…

— Сегодня не задерживайся, — попросила она несмело.

— Нужен буду?

— Мария приезжает, — сообщила она радостно.

Догадка молнией пронзила меня. Я вскочил с кровати, бросился к матери, повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза, в которых притаились и боль, и хитринка, та, что заставляет матерей ускорять события, устраивая судьбу любимого чада.

— Погоди, погоди… Ты, случайно, не смотрины хочешь устроить? Впутываешь и тетю Машу! Но зачем?

Она не смутилась, не стала вилять, только нервно повела худеньким плечом, раздражаясь от моей непонятливости:

— Не терпится, сынок, увидеть невестку в доме.

— Может, сегодня же тетя Маша и сосватает ее?

— Ты не дерзи, сынок. Все сделаем, как положено по обычаю: пошлем сватов к ее родителям, договоримся обо всем, — мать торопливо вытерла руки о передник, точно сейчас же собираясь пуститься в дорогу.

— Далеко же им придется ехать, — усмехнулся я. — В Ригу.

— Ну что ж. В Ригу, так в Ригу, — ничуть не удивилась мать.

Я укоризненно покачал головой:

— Уже женила меня…

— Приведи ее, сынок. Приведи сюда!

Я оторопел от такого предложения.

— В осетинский дом привести невесту до свадьбы?! А что скажут твои соседи? Или этот, с длинным языком, Савкудз? Он целый короб небылиц наплетет…

— Да пусть его! — беззаботно махнула она рукой. — Наболтал о тебе, — а тебя все равно все уважают. — Она прижалась горячим лбом к моей груди, умоляюще прошептала: — Приведи ее сегодня! Я так мечтала об этом! И Марию порадуй…

Она еще никогда меня ни о чем так не просила. Большие, умоляющие глаза смотрели в упор. Я заколебался.

— Не придет она…

— Придет! — ухватилась обеими руками за меня мать. — Она смелая. Со скалы прыгает в воду. В купальнике ходит, не стыдясь солнца! Она…

— Э-э, да ты ее уже изучила. Не один раз, небось, выслеживала?

— Не один, — не стала отнекиваться мать.

— Может, еще что-то приметила? — покраснел я.

— Не-ет… — отвела она глаза. — Вы только из воды — я тут же убегала. Боялась, увидишь меня и рассердишься…

Я поддался ее уговорам, взял сверток с еще горячим пирогом. Щурясь от яркого солнца, мать долго смотрела мне вслед, заранее радуясь приходу желанной невестки…

День зачат был как на заказ, — прекрасный летний день. О таком выходном только мечтать. Сверкающие блики в ледниковых храмах на скалистых вершинах. По ночам так пугающе грозный рев Ардона сейчас перешел в мелодичный, вполне дружелюбный напев. Гибкими изваяниями застыли на крутых склонах деревья. Легкий ветерок нежно касался волос, щек, обещая близкое счастье. Наверно, в такой день сбываются все мечты.

… Часа через полтора я возвратился домой. Хлопнув дверью, вбежал в комнату возбужденный, довольный тем, как складывается все задуманное. Еще с порога закричал:

— Мам, ты готова? Через час она будет здесь…

И тут в глазах у меня потемнело, — на полу выстроились наполненные водой тазы, баллоны, кастрюли, банки, кружки, стаканы, тарелки… В углу, прижимая к груди вазу, облив блузку, сиротливо и беспомощно приютилась мать с остекленевшими глазами… Рядом на полу валялись выплеснутые второпях цветы.

Опять?! — задохнулся я от горя. В такой день! А я, чудак, размечтался… Да разве может у меня быть нормально? Я открыл глаза. Мать смотрела на меня кротко и извиняюще, коря себя, проклиная судьбу. Я обнял ее за сухонькие плечи, безутешно простонал:

— Мама, мама, ну зачем ты так? Ничего этого уже нет! Ничего! Прошлое ушло! Сгинуло…

— Понимаю, сыночек, понимаю, — сквозь слезы прошептала она. — Да не совладать с собой… — она зашлась в плаче.

Безвольная, увядшая, дрожа всем телом, мать ткнулась лицом мне в грудь, и зловещее, удушливое облако вьюном оплело меня, оторвав от грез, начисто обчистив, вмиг лишив меня чувства острого счастья, которым я был полон всего минуту назад, но на проверку оказавшегося слащавым обманом. Кто-то сильный и могучий, вволю насладившийся моей наивностью, взял меня, беспомощного слепца и фантазера, за шиворот и сбросил с небес на землю, ткнув лицом в ее суровую реальность. И вот мы сидим на полу, прижавшись друг к другу, мать обливаясь слезами, а я, стиснув зубы и прикрыв ладонью глаза.

А в открытое окно заглядывало любопытное, все понимающее солнце, водя лучами по зеркальной глади воды в посуде…

Время замерло, всматривалось в нас. Не знаю, долго ли мы сидели бы еще так, если бы не услышали голос тети Марии:

— Двери нараспашку… Узнаю тебя, доверчивая Серафима.

В кителе с погонами, она стояла на пороге, укоризненно качая головой. Увидев нас посреди батареи посуды, ничуть не удивилась:

— Та-ак… Выходит, в самый раз прибыла, — склонившись к подруге, обняла ее за плечи: — Ну, здравствуй, Серафимушка.

Мать долго всматривалась в ее лицо, казалось, она забыла, что сама пригласила подругу в гости, с трудом признала:

— Ты… — она в отчаянии показала на посуду: — Видишь?

— А чего тут такого? — Мария повела ее к столу, нарочито равнодушно произнесла: — И я всегда держу воду про запас.

— В тарелках?! — ужаснулась мать.

— Тоже посуда, — пожала плечами Мария и только тут соизволила глянуть на меня: — Привет, лоботряс! — голос ее звучал бодро, будто она не была свидетельницей нашей трагедии. — Прослышала про твои жениховские дела и прибыла подсобить.

— Отменяется матч, — грустно покачал я головой. — Из-за плохой погоды.

— Ничего, — только и сказала Мария, и тут же повернулась к матери, кокетливо прошлась перед ней. — Любуйся. В последний раз. Сейчас скину — и больше никогда погон на мне не увидишь.

— Ушла?! — ахнула мать.

— Полная отставка! Хватит дисциплины! Пора и погражданствовать. Раз, два, три! — и подполковника нет!

— Протасов отпустил? — все еще не верила мать.

— Весь аппарат выстроил генерал. Поблагодарил, как положено. Честь отдал. На память сувенирчик вручил, — она показала часики. — Тикают.

Но мать смотрела на нее серьезно.

— Как же ты в гражданке сможешь?

— Это ты в корень, Серафимушка, — посерьезнела и Мария. — Мне вне армии нельзя, она мне силу дает. И одиноким себя не чувствуешь, всегда кто-то рядом. И знаешь, кто за спиной, чей сон охраняешь…

— Почему же ты ушла, Мария?

Мария подошла к окну, помолчала.

— Знаешь, армию укрепляют не только тем, что служат в ней, но и тем, что освобождают ее от тех, кто ослабел да отстал.

В ее голосе звучала горечь, и я возмутился:

— Это вы-то, прошедшая войну, отстали от тех, кто не нюхал пороха?

— Знания у меня не те. Комиссия недавно проверяла, как мы работаем с призывниками. Одному военруку член комиссии задал вопрос: «А как вы ходите в атаку под зонтом?» Бывший фронтовик аж побагровел: я, говорит, ходил в атаку и в дождь, и в ливень, и в снег, ходил без шинели, в рваных сапогах, но никогда не пользовался зонтом! И невдомек было бедняге, что это термин такой теперь в военном лексиконе появился: под зонтом, значит, после ядерного удара, — Мария причмокнула губами: — Не хочу попасть в такую ситуацию. — Скользнув взглядом по посуде, она сочувственно спросила: — Плохо?

— Наплыло, — призналась мать.

Мария понимающе кивнула:

— И горами не заслониться… Да и то сказать, куда от себя убежишь? Часто настигает?

— Нет! — мать испуганно покосилась в мою сторону. — В этом году первый раз.

— Ладно. Забыли, — заявил я и привычно взялся выносить посуду на кухню, выливая воду в раковину. — Но сегодня, пожалуй, я не приведу ее.

Мать испуганно встрепенулась:

— Нет! Тесто уже подошло. Пироги испеку, — и попросила, глядя мне в глаза: — Сегодня. Пожалуйста.

— Откладываются смотрины, — жестко возразил я.

— Я уже-все… Видишь? — бросилась она ко мне: — Кофточку сменю — и готова!

Мария, провожая взглядом меня, несшего наполненные водой стаканы в ванную, укоризненно покачала головой:

— Женихаешься, а смекалки никакой. Притащи ведро да слей всю воду.

Я уважительно посмотрел на нее. И как это я никогда не догадался о существовании такого простого способа?

Я услышал, как мать торопливо прошептала Марии:

— Скажи, чтоб привел ее.

— Ты — мать, а я говори? — возразила она, но, сжалившись над ней, спросила меня: — Во сколько будете?

— Не придем мы, — глухо сказал я.

— Не подведу, сынок, все будет чин чином, — заверила мать.

Мария погрозила мне пальцем:

— Ее репетируй, нас не надо. Какие есть, такими пусть и принимает.

Я уловил в ее словах укор и спросил:

— Не то я задумал, да, тетя Маша?

Мария неторопливо закурила.

— Посмотрю на нее, тогда и оценю, ладное задумал или худое, — и обернулась к матери: — Говори, чем помочь.

Мать несмело спросила:

— Придете?

— Не трясись, — прервала ее Мария. — Приведет. Ты посмотри на него, ему ж похвастать невтерпеж!

— А что? У меня вкус — во! Долго выбирал, зато теперь все ребята завидуют.

— Иди-иди, — отняв ведро, подтолкнула меня в спину Мария. — Кто завидует, тот и отбить может.

— Не отобьют! — заверил я. — Она кроме меня никого не замечает.

Уходя, я весело насвистывал. Но знали бы они, как скребли на душе у меня кошки. Проходя мимо окна, я услышал, как Мария, затягиваясь сигаретой, напрямик, сурово заявила:

— Кто столько пережил, сколько мы с тобой, не должен создавать семью. Боком выходит.

Мать стукнула ладонью по столу:

— Хочу, чтоб у меня, как у людей, было! И дом, и семья, и малыши чтоб бегали! Внучат хочу! — слышно было, как на стол плюхнулось тесто.

— Блажь, — нравоучительно протянула Мария. — У нас не может быть, как у всех. Олег видит твои муки. Жалеет, страдает. И стыдится. Да, стыдится!

— Врешь ты, Машка, — вдруг спокойно заявила мать. — И тебе хочется иметь при себе кровного, родного. Не забыла, как ты убивалась по Сережке.

Мария ненадолго умолкла, потом призналась:

— По Сережке и сейчас стону. Бывает, и реву. Все кажется, — живой он! Наяву — нет, а во сне плачу. Сорок пятый год пошел бы ему, а мне он является таким же крошкой. Уж сколько раз кляла себя, зарекалась, что притихну, свыкнусь с мыслью, что не видеть мне больше Сережки. А час пройдет, и опять…

Я медленно брел по тропинке, ведущей к нашей скале, и мучительно прикидывал: приводить Эльзу в дом или нет?

Взвешивая доводы за и против, я терялся, хорошо понимая: болезнь моей матери станет большим испытанием для девушки. Возможно, Эльза пожалеет ее, но ведь от этого никому не будет легче. Или еще хуже, — станет избегать ее, что свойственно большинству людей, когда на их пути встречается человек со странностями, и понять это можно. Или возненавидит ее. Я ни в чем не смогу упрекнуть Эльзу, но страдать буду…

Когда я уже окончательно решил, что не следует приводить Эльзу домой, взбунтовались мои чувства. Ведь я так хотел дать Эльзе понять, что она значит для меня. Не терпелось увидеть блеск в ее глазах в тот миг, когда она поймет это и ответит улыбкой, в которой будут и благодарность, и торжество, и ласка, и обещание неземного счастья…

…Приблизившись к дому, Эльза, охотно согласившаяся идти в гости, хотя я и не сказал, к кому, вдруг замедлила шаг и растерянно глянула на меня.

— Входи, чего ты? — подтолкнул я ее к входу, а у самого сердце чуть не выскочило, и, не желая выдавать себя, я рывком открыл дверь, бодро воскликнул: — Гостей здесь встречают?

В комнате никого не было.

— Куда ты меня привел? — прошептала Эльза.

— Пока тайна…

— Я прошу тебя…

— Не догадываешься или делаешь вид?

— Почему ты так волнуешься? Ничего не понимаю…

Я смущенно отвернулся, тихо признался:

— Я привел тебя познакомить с… мамой.

Эльза вздрогнула, быстро-быстро заморгала, но справилась с волнением, попробовала даже пошутить:

— О-о! Это большое сдвижение в наших дипломатических отношениях. Твоя идея или мамы?

Меня так и подмывало сказать, что моя, но совесть не позволила.

— Общая, — неловко щурясь, сказал я.

— А мое согласие надо? — спросила Эльза.

Об этом я не подумал и, помявшись, неуверенно ответил:

— Не съедят же тебя…

— Как это говорят? И на том спасибо! — Она посерьезнела и, отвернувшись к окну, произнесла: — У меня был страх. Как вошли, подумала плохо. Что у друга какого-нибудь ключи взял. Молчи, я знаю, так делают. Это очень плохо. Когда молодой человек делает так, значит, нет уважения, любви. Я тебе не давала повод так думать? — Она прильнула ко мне. — Ты такой, каким хочу тебя видеть. Я люблю тебя…

Я обнял ее, прошептал:

— И я тебя люблю. Поэтому и боюсь. Боюсь потерять тебя.

Мы молчали. Она мягко высвободилась из моих объятий.

— У меня тоже есть тебе кое-что сказать… Даже не одно, — она усмехнулась. — Целых два сюрприз. Тебе надо сесть, чтоб иметь опор, — ткнула она пальцем в кресло.

— И чем ты, интересно, хочешь меня огорошить?

Эльза, вдруг испугавшись, стала оттягивать объяснение:

— Огорошить? Огород — знаю. А что такое огорошить?

— Вроде как стукнуть по голове…

— Нет. Стукнуть не буду, — сказала она серьезно. — Сядешь, тогда скажу свой сюрприз. Так — нет. — И когда я, снисходительно улыбаясь, послушно уселся, она удовлетворенно протянула: — Та-ак, опора есть.

— Сюрприз! — потребовал я.

Эльза глубоко вздохнула и сообщила:

— Мне надо срочно ехать домой. В Мюнхен.

— Куда?! — не поверил я своим ушам.

— Я не латышка, как ты думаешь, — заявила Эльза. — Я есть немка.

Точно пружина сработала подо мной, — я так и подскочил.

— Немка?! — и, схватив ее за плечи, стал трясти. — Скажи, что это неправда. Ты соврала, да? Это ложь?

Буря мыслей завихрила мою бедную голову. Немка! Немка!? Странное дело — я знал, что сказанное Эльзой — сущая правда, но вер во мне возроптало, не желало принимать истину. И, глялн в ошеломленные, растерянные глаза Эльзы, я с беспощадной настойчивостью повторял, что это дурная, глупая шутка… Но Эльза не спешила опровергнуть свое утверждение. Она беспомощно и виновато поежилась. И я понял: это крах… Злой рок продолжил свою жестокую игру со мной.

Я отпустил плечи Эльзы, и руки мои повисли, как подбитые крылья. Эльзу мое поведение весьма озадачило. Она не ожидала такой реакции и была смущена, не понимая, почему я так болезненно воспринял ее признание. Мне же предстояло тягостное и унизительное объяснение, от одной мысли о котором я заскрежетал зубами. Она протянула ко мне руку, но не посмела притронуться и извиняюще произнесла:

— А я… А я еще хотела второй сюрприз…

— Говори, — безучастно буркнул я, не ожидая больше ничего хорошего от этой жизни.

— Не имеет смысл… — отрицательно покачала головой Эльза.

— Что ты натворила, Эльза! Что ты натворила?!

— Олег! — теперь побледнела и она. — Олег! Ты что-то имеешь против… немцев?

Я молчал, тупо глядя в окно.

— Я два года живу в вашей стране, и никто не упрекнул меня, что я немка, — сказала она. — Мне уйти?

Я встрепенулся.

— Уходи… Нет! Я тебе все объясню. Я люблю тебя, Эльза… Но… моя мама… — я беспомощно развел руками.

В комнату, совсем некстати, вошла тетя Мария. Услышав за спиной шаги, я, боясь оглянуться, испуганно спросил:

— Мать?

— Ну, знакомь, — приказала тетя Мария.

Я хмуро протянул руку в сторону Эльзы:

— Это моя невеста, — и с вызовом заявил: — Моя любимая! Ясно?! А где мать?

— За горючим пошла. Очень уж желает угодить невестке. А ты что-то не в себе. Или мне показалось?

В этот момент на пороге показалась сияющая мать, поставила на стол сумку.

— Отчего так долго? — спросила ее Мария.

Но мать не слышала, все ее внимание было приковано к Эльзе.

— Симпатичная! Я их на улице встретила. Смотрю и не верю: рядом с моим-то — писанная красавица! Повернула я, пошла за ними, а они меня не замечают, друг другом любуются. Иду, а сама по сторонам смотрю — видят люди, какая она, или незрячими стали? Видят! Оглядываются на невестку мою, шеи сворачивают! — Присмотревшись к притихшей Эльзе, спросила меня: — Ты случайно не обидел ее? — и обняла Эльзу: — Ничего, теперь сообща будем воспитывать его.

Я нагнулся к уху Эльзы, прошептал:

— Мне что-то надо тебе сказать, — и нерешительно произнес: — Мы пойдем, мама.

— Как это пойдем? Готово ведь уже все, — возразила она и, выкладывая покупки, обернулась к Марии. — Армянского не было. — Ее восторженные глаза вновь замерли на Эльзе. — Я на радостях вот шампанское купила! Садитесь за стол.

— Нельзя нам, опаздываем, — умоляюще посмотрел я на мать.

Ничего не понимая, она оглянулась на Марию:

— Увести хочет, — и с упреком произнесла: — ей с нами побыть хочется, а он тащит ее вон…

Эльза обернулась ко мне:

— Почему ты так торопишься?

Я выдержал ее взгляд:

— Тебе кое-что следует знать…

Мария, вслушиваясь в ее акцент, осторожно сказала:

— Отложим на другой раз, Серафима.

— Да что с вами?! — взмахнула руками, недоумевая, мать. — И пироги готовы, и коньяк есть, и шампанское. Я годы ждала этого дня!

Эльза сердито прошептала мне:

— Я не понимаю, зачем уходить…

Ну вот, уже единым фронтом против меня. Мелькнула мысль: а вдруг все обойдется, и я сдался:

— Хорошо, мы останемся. Но чтоб потом упреков не было.

Я решительно придвинул стул к столу и уселся. Мать, обрадовавшись, торопливо подвинула второй стул, фартуком обмахнула его, с нежностью сказала Эльзе:

— И ты садись. Рядышком. — И успокоила меня: — Сынок, все будет хорошо, вот увидишь. Пироги на стол — и сядем, — она поспешила на кухню.

А Мария вдруг спросила Эльзу:

— А как вас, милая, звать?

— Я Эльза.

Мать замерла с подносом в руках у дверей, медленно повернулась к Эльзе, тихо прошептала:

— Нет…

— Олег называть меня Эльзик, — ни о чем не подозревая, с улыбкой продолжила Эльза.

— Эльза, — со значением повторила Мария.

— Это имя у всех народов встречается, — словно отгоняя наваждение, проговорила мать.

— И акцент у каждого народа свой, — глядя в тарелку, сказала Мария.

— А люди разные, — постарался смягчить ее намек я. — У одного народа двух одинаковых не найдешь. Даже в одной семье.

Мария, уже почти уверенная, что ее догадка верна, напомнила:

— Один народец мы хорошо изучили. Так хорошо, что на всю жизнь запомнили. Так, Серафимушка?

— Нет-нет, не надо об этом, — поспешно замахала рукой мать, — Не надо!

— О чем они? — дернула меня за рукав Эльза: — Я не понимаю.

Мария наклонилась через стол к Эльзе:

— У нас, кисочка, одна знакомая была. И не хотели, а пришлось каждый день с ней якшаться. Тоже звали Эльзой. Как появлялась — глаз не спускали с нее.

— Такая красивая была? — уточнила Эльза.

— Серафима, — усмехнулась Мария, — красивая она была?

— Не надо, Мария, — умоляюще попросила мать.

— Красивая, — подтвердила Мария. — И сумочки у нее были настолько красивые, что мы не могли от них взгляда оторвать…

— Я плохо понимать русский язык, — растерялась Эльза.

Я вскочил с места, в сердцах воскликнул:

— Мать, тащи же пироги!

— Да-да, пироги… — поспешила она на кухню и тут же вернулась с пирогами в руках. — Удались… — доверительно зашептала Эльзе: — Олежка их за обе щеки уплетает. И тебя научу их печь. Только называются они мудрено: цахараджин. Это значит, с листьями свеклы, начинка такая.

— Ца-ха-рад-жин… — произнесла Эльза с сильным акцентом.

— Ну вот, уже знаешь, — обрадовалась мать и уселась рядом с ней.

— Слух режет твой акцент, — жестко сказала Мария. — Откуда он у тебя?

— А Олег сразу угадал, — подколола меня Эльза. — У вас, говорит, в Латвии, только вверх смотрят? Я в воде его чуть не убивала, упала на него, — и рассмеялась.

— Латышка, выходит, — удовлетворенно произнесла, глядя на Марию, мать.

— Кто у вас в Латвии — мать, отец? — не спуская настороженного взгляда с девушки, спросила Мария.

Эльза опять засмеялась:

— Я не из Латвии. Это Олег так думал.

Мать нетерпеливо повернулась ко мне:

— Откуда она? — И не дождавшись ответа, почти закричала: — Мария, кто она? Почему смеется?

— Значит, кошечка не из Латвии? — спросила Мария.

— Почему вы меня называть кошечка, кисочка? — недовольно произнесла Эльза. — Я есть Эльза.

— Что Эльза, знаю, — медленно проговорила Мария. — И откуда, тоже догадываюсь.

В комнате воцарилась тишина. Мать, прижав ладони к груди, испуганно переводила взгляд с одного лица на другое.

— Что затеяли?! — испуганно спросила она.

— Скажи им, откуда ты, — не выдержав, толкнул я локтем Эльзу.

— Откуда? — эхом повторила мать. — Скажи, откуда?

— Мой отец живет в Мюнхен, — сказала Эльза и добавила: — Я не есть латышка. Я есть немка…