Глава I

Сатана и шоколад

На Гоа время замедляется. Стрелки моих жизненных часов застыли где-то между шестнадцатью и двадцатью пятью. Но когда шасси самолета коснулись чужой земли, я об этом еще не подозревал.

Крылатая машина останавливается. Спать в ней я не решился. Вдруг опять произошли бы изменения с телом? Проблем на таможне совсем не хочется. Морской воздух бьет в ноздри и приятно щекочет в носу. Громко чихаю: на секунду все жизненные процессы в моем теле останавливаются, но лишь на секунду. Оглядываюсь по сторонам: жизнь вокруг сильно отличается от той, к которой я привык. Около здания аэропорта высятся пальмы; все, как одна, аккуратные и без засохших листьев, видно, за ними хорошо ухаживают. Возня с документами проходит без сюрпризов, выхожу из помещения, осматриваю выстроившиеся рядком машины. На улице стоят таксисты и спокойно разглядывают прибывших: вот хлынул поток людей, и теперь каждый водитель должен решить, к кому подбежать. Каждый из них рассчитывает поймать того, чья дорога самая дальняя. С одним из таксистов сталкиваюсь взглядом. Мужчина замешкался. Всех «крупных рыб» в солнцезащитных очках и с необъятными чемоданами расхватали за секунды. Теперь ему придется выбирать из «мальков» – тех, с кого много не поимеешь.

Такси неспешно мчит меня в северную часть Гоа. Мимо плывут пейзажи. Такие райские картинки печатают в глянцевых журналах. Пальмы причудливо сплетаются ветками, по болотам важно ходят длинные яркие птицы, каких я никогда раньше не видел. В воздухе зной, над головой летают мухи, одна из них садится мне на руку и рассеивает задумчивость.

Пока мы едем, начинает темнеть, на джунгли опускаются сумерки. Таксист беззаботно болтает по-английски, я что-то рассеянно отвечаю. Удивительно, но некоторые слова до сих пор в моей памяти. На минуту мы останавливаемся.

– Что такое?

На дороге лежит парень, вокруг образовалась небольшая толпа. Таксист выходит из машины и размахивает руками, что-то громко выкрикивая на своем наречии. Высовываю из окна голову: темная кровь на асфальте, испуганные, злые, несчастные, страшные лица диких людей, скопившихся около тела.

Труп оттаскивают, таксист возвращается, видит мои удивленные глаза и машет рукой:

– Тут каждый день кого-то убивают, не обращай внимания, мелочи жизни.

– Это только в этом районе?

– Да нет же, везде. Это тебе не южное Гоа с белым песком и отменным сервисом.

Делаю для себя выводы, что, пожалуй, будет интересно, главное – не драться ни с кем, и тогда удастся сохранить жизнь.

Вскоре мы приезжаем к назначенному месту. Небольшой отель в три этажа встречает меня полуоткрытой дверью. За ней обещание воды и прохлады. Наконец я добрался. Расплачиваюсь с таксистом и захожу в помещение. Стены выбелены, цветы в вазе чуть увяли, невольно вспоминаю скелет фикуса на подоконнике и мою Киру… За простой деревянной стойкой кто-то возится, перекладывает с места на место вещи и к тому же сопит.

– Добрый день, у меня тут друг живет, но я не знаю, в каком именно номере, – говорю я толстому мужчине на ресепшене.

Мужчина бросает свои дела, его лицо становится недовольным: видимо, он не в восторге от того, что я застал его ползающим около стола на корячках. Индус распрямляется и важно садится за стол. Теперь передо мной олицетворение высокомерного тюленя. Его безразличный взгляд и молчание вынуждают меня добавить:

– Его зовут Рой. Он остановился у вас, ведь так?

Толстяк поднимает глаза, оттопыривает мизинцы, которые заключены в золотые обручи колец, и принимается листать ежедневник. Наконец он поднимает на меня глаза и говорит:

– Номер двенадцать, но чтобы попасть туда, придется вам взять у меня комнату хотя бы на день.

Смотрю на висящие на стене цены и с легкостью соглашаюсь.

Рой живет на втором этаже, поднимаюсь по стертым множеством ног ступенькам. Комната номер двенадцать самая первая. Стучусь. Меня слышат не сразу.

Приходится колотить в дверь ногой. Оттуда слышится смех и крики, пахнет гашем.

– Рой! – кричу громко, чтобы он услышал меня даже сквозь все эти человеческие звуки.

Шаги в моем направлении, дверь приоткрывается, и я вижу недовольное лицо Роя. Но оно тут же преображается.

– Привет, старина! – говорит он весело. – Каким ветром занесло? Как Кира?

Похоже, он ничего не знает про ее смерть или не придает этому значения, это мне на руку. Припоминаю, что за неделю до этого случая он уехал.

– Привет! С Кирой все давно кончено, решил убраться из города и отвлечься… Не бери в голову, – говорю я и захожу внутрь.

Повсюду сидят люди, комната забита ими до отвала, неудивительно, что владельцу отеля не нравятся гости в двенадцатом номере. Кто-то извивается и танцует, другие сидят и смотрят в пространство, третьи, схватившись за лицо, кричат, выпучив глаза.

Одна девушка что-то шепчет, крестится и царапает воздух.

– Что с ними?

Рой оглядывается.

– Да так, bad trip, – смеется он. – Грибов наглотались, вот и боятся. Ты сам сегодня что-нибудь ел?

– Не успел. А я думал, от них другой эффект: все становится радужным и нереальным.

– У кого как, главное – в комнате не сидеть, – отвечает он и выключает свет. Теперь помещение освещается только двумя лампами, старательно разрисованными грибами, утопающими в высокой траве. Со стены мне улыбается Будда.

– Так ты ел сегодня?

– Вроде нет, в самолете уснул и ехал долго. С утра, конечно, не завтракал. А где тут можно поесть и не отравиться?

– У меня в холодильнике кое-что есть, – говорит Рой, встает с места и подходит к небольшому холодильнику. Ленивым движением он открывает его, и я вижу небольшие прозрачные пакетики с грибами. Рой берет один и протягивает мне.

– Ладно, Евгений, давай вливайся, раз приехал. На вон, возьми, первый раз угощаю, – улыбается Рой. – У меня они свежие, – гордо произносит он и дает мне несколько штук. – Ты, главное, жуй их получше и сразу не глотай. Пускай «растают» на языке.

С грибами я никогда не имел дела, но почему бы и не попробовать? Терять явно нечего.

– Спасибо, Рой. А где мне приземлиться-то?

Рой оглядывается. Повсюду люди. У некоторых уже осмысленные лица. Вот к ним-то он и подходит.

– Ладно, ребята, давайте домой, мой друг пришел.

– Ок, Рой, – говорит какая-то пара, – мы уже отошли, но на днях зайдем еще.

– Всегда рад, – его лицо расплывается в улыбке.

Сажусь на их место и разжевываю грибы, но сразу не глотаю, какое-то время держу на языке. Выполняю все так, как говорил Рой, но ничего не происходит.

– Иди лучше погуляй, Евгений, минут двадцать, да возвращайся.

– Да нет, все в порядке, посижу тут с тобой.

– Как знаешь, – пожимает Рой плечами и куда-то уходит.

Проходит тридцать минут, потом еще десять.

Комната приобретает удивительную четкость, мне кажется, я вижу все. Лица окружающих меня людей, небольшие пятна на потолке, даже пыль на тумбочке.

По стене ползет ящерица, она поворачивает голову в мою сторону и внимательно смотрит. «Какая-то подозрительная ящерица, – думаю я. – Наверное, она знает, что я задушил Киру, и теперь эта мерзавка всем все расскажет. Нужно не допустить этого», – заключаю я и иду к ней. Медленно-медленно. Шатает. Ноги будто из ваты. Но я дохожу и тянусь к ней рукой. Благоразумное животное сбегает в окно.

Тогда я подхожу к Рою. Он вернулся. Мне нужно рассказать ему про ящерицу и про то, что его грибы не действуют. Наверное, у меня хороший иммунитет. Рой сидит ко мне спиной.

– Эй, Рой, – хлопаю его по плечу, – твои грибы не действуют… – начинаю я и останавливаюсь.

Он оборачивается, но это не Рой. Лицо у него не такое, как обычно. Пытаюсь понять, что с ним не так. Вглядываюсь, смотрю какое-то время и не верю собственным глазам. Да это же сам Сатана!

Отшатываюсь в порыве ужаса и забиваюсь в угол. Он страшнее, чем я представлял. Комната пляшет в огнях, на полу валяются черти. Некоторые из них тянут ко мне руки и стонут. Настоящий ад! Вот и пришло наказание за все то, что я свершил.

– Нет, нет! – кричу я. – Нет! Я не хотел!..

– Чего это ты не хотел? – около моего уха появляется змея.

– Да, чего ты не хотел? – спрашивает другая и обвивает мою шею кольцом. Кожей я чувствую теплый чешуйчатый хвост. С минуту она смотрит на меня своими желтыми глазами, а затем быстро кусает меня в нос.

Мои глаза стекленеют. Сейчас я умру. Похоже, я это и правда заслужил. Напоследок остается разве что сказать этому миру «спасибо» и «до встречи». Тело теряет чувствительность, мои глаза закрыты, я не решаюсь их открыть. Улавливаю приятный аромат. Что это? Кажется, шоколад. Неужели тут и правда должно пахнуть чем-то настолько сладким? Вкусный, ароматный шоколад… Открываю глаза.

Этикетка мелькает у меня перед носом, сам дьявол приносит мне шоколад. Хватаю лакомство и, жадно впиваясь зубами, кусаю. На вкус божественно! Это самое замечательное, что я когда-либо пробовал! После тюрьмы любая пища кажется мне безумно вкусной, но этот шоколад, без сомнений, самый чудесный! Чудо-шоколад!

Постепенно образы рассеиваются. По стенам больше не прыгают языки пламени, а муравьи не образовывают на теле парня-демона с длинными волосами колонию. Глаза его подружки не вылезают из глазниц, и хвоста, как выясняется, у нее тоже нет.

Девушка, к слову сказать, оказывается довольно симпатичной. «Слава богу, ее не съедят заживо», – думаю я и подхожу к ней, чтобы убедиться, что на теле нет укусов.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

Девушка размыкает глаза и щурится.

– Да, – произносит она и впивается в меня губами. Целую в ответ, провожу руками по телу. Грудь плоская и какая-то неприятная на ощупь, талии почти нет. Отрываюсь от девушки и объясняю, что хочу спать. Она понимающе кивает и отдаляется от меня.

Через десять минут отрубаюсь и вижу радужные сны.

 

Глава II

Святая троица

В его нижней губе колечко, такое же, как и в брови, только другого цвета. Язык разрезан на две половинки, как у змеи.

– У меня была штанга в языке, но пришлось ее убрать, – объясняет Мирко и высовывает язык – посередине тянется шрам. У парня длинные светлые волосы и вытянутое лицо. Он дурачится: шипит как змея.

Вчера я совершил ошибку – принял его за девушку.

Честно говоря, не хочется в этом признаваться самому себе. Нужно забыть, что я целовал парня. Похоже, кроме меня, это никого не смущает.

В комнату стучат. Рой встает и не спеша идет к двери. На пороге стоит точная копия Мирко. Только у нее есть грудь и лицо чуть менее суровое.

– Это моя сестра – Мира. Мы близнецы, – доносится из угла.

Девушка внимательно оглядывает меня. На ее лице, в отличие от брата, нет отпечатка гармонии с миром и туповатой расслабленности. Она вся напряжена и буквально дрожит от негодования. Брови – четкая тонкая линия, глаза небольшие, но очень злые, губы сжаты.

– Еще один, – заключает она и поворачивается к брату. – Пойдем отсюда, торчок, я тебя уже два дня ищу.

Мирко понимающе улыбается:

– Извини.

Она хватает его под руку и выводит вон.

Из коридора слышатся крики и шлепки, похоже, девушка бьет его.

– А она ничего, правда, Евгений? – тычет меня в бок Рой. – Характерная сестренка.

Стою ошарашенный. Все произошло так быстро! Ее волосы такие же светлые, как и у брата, бровь пронизывает сережка. Одета она довольно странно: короткая зеленая юбка с острыми краями, яркая бордовая кофта с разрезами и высокие черные босоножки до середины колена.

– Не могу с тобой не согласиться, – отвечаю я задумчиво. – А она еще вернется?

– А что – приглянулась?

– Конечно, – улыбаюсь я и прибавляю: – Люблю характерных девушек.

– Появится, – заверяет Рой. – Как брат наведается, так и появится.

Ждать приходится не так уж и долго. Мирко заявляется уже через четыре дня. Парень боязливо озирается по сторонам, но когда понимает, что сестра за ним не идет, тут же расслабляется, и лицо его принимает спокойное выражение.

– Привет, ребят. Рой, еще есть та штука?

– Извини, она сейчас в дефиците, но я могу достать, если кое-что пообещаешь.

Я сижу на стуле и наблюдаю. Мы с Роем договорились кое о чем: он обещал помочь мне с Мирой на определенных условиях, естественно, о которых благоразумно умолчать.

Ее брат стоит посреди комнаты и, сглатывая слюну, спрашивает:

– Что за условия?

– Сущие пустяки, просто позвони сестре, пускай сюда придет.

– Ты с ума сошел? Она же заберет меня сразу!

– Не беспокойся, – Рой щурит глаза, – не заберет, или ты мне не веришь?

– Верю, мы же знакомы давно… Если говоришь «не заберет» – значит, не заберет… наверное, – бормочет Мирко и набирает номер.

– Только попроси ее встретиться с тобой в баре *** сегодня вечером. Не нужно, чтобы она все тут разнесла, как тогда.

– А что было? – интересуюсь я.

Рой ухмыляется:

– Еще как было! Она когда первый раз сюда заявилась, совсем бешеная была. После ее ухода лично тумбочки собирал. В этот раз поспокойнее, видно, тебя устыдилась. Хотя с чего бы? Вы случайно не знакомы?

– Да вроде нет, – отвечаю я.

– Мирко! Не грей уши, звони давай.

Мирко послушно выполняет задание и, не задавая лишних вопросов, убирает телефон в карман. Затем вопросительно смотрит на Роя. Тот выходит из комнаты и через десять минут возвращается с тем, что нужно Мирко. Эту дрянь, конечно же, оплатил я. Рой решил немного нажиться и на мне – одно из условий.

– А теперь, друзья, в бар.

Вне номера слишком душно: повсюду валяется мусор, затхлый запах разливается по улице и щекочет ноздри. Слава богу, что до бара всего несколько шагов.

Около входа пасутся наркодилеры и бабушки с беляшами. Платим за вход крошке-индусу, протискиваемся внутрь. Там не оказывается ничего примечательного: девушки с проколотыми пупками, в коротких топиках и штанах «али-баба», около них мало что понимающие парни с красными от дешевых наркотиков глазами. Садимся на мягкие, прожженные десятком самокруток креслица, предназначенные для торчков. Мирко раскрывает пакетики и принимает дозу. А мы, взяв по коктейлю, смотрим, как пляшут русские, иностранцы и индусы. Последние тут тоже есть, несмотря на высокую для Индии цену за вход.

– Что ты знаешь про эту Миру? – спрашиваю я у Роя.

Он уже успел наглотаться таблеток, и теперь ему хорошо. Судя по всему, он принимает, но не очень часто, и то только легкую наркоту. Если верить его же словам.

– Не особо много, – отвечает Рой и подмигивает мне. – Вот с ее братцем у нас более тесные отношения…

Мирко поворачивает голову в сторону Роя и посылает ему воздушный поцелуй, глупо улыбается и откидывает голову назад. Его глаза закрыты, а на губах все та же застывшая улыбка счастья.

К тому времени, как приходит его сестра, он уже улетает далеко и совсем не хочет возвращаться.

Девушка подбегает к брату и трясет его изо всех сил, но счастливый парень лишь отмахивается.

– Я же сказал, не заберет, – шепчет мне Рой и гнусно лыбится.

Девушка делает отчаянные попытки пробудить брата от счастливого рабства, но он лишь глупо улыбается. Мне становится жаль ее. Подхожу, кладу руку ей на плечо и говорю:

– Мира…

Она оборачивается и со всего размаху залепляет мне пощечину. Зло сверкая глазами, кричит:

– И ты с ними, сволочь?

Даже начальник в тюрьме не кричал так яростно. На нас не обращают внимания, тут привыкли и не к таким сценам.

Машинально прислоняю ладонь к щеке, смотрю на девушку с нескрываемой злобой. В такие моменты мне действительно жаль, что нельзя поднимать руку на этих истеричек – женщин.

– Вам, ублюдкам, только и нужно, что толкнуть свою дурь, а на чувства нормальных людей плевать! – вопит она мне в лицо.

– Нормальные люди не едут сюда, – говорю я. – Что ты тут забыла?

Похоже, ей надоело кричать, и она беспомощно плюхается на диван.

– Что я здесь забыла? Вот этого! – говорит она и тычет пальцем на брата. – Этот придурок сильно болен и теперь думает, что ему можно делать все, что угодно. Лично я так не считаю!

– Мне жаль твоего брата… – запинаюсь. Не представляю, что нужно говорить в таких случаях, поэтому просто перевожу тему. – Но ты зря горячишься: я не наркодилер. Мы с Роем познакомились не здесь.

– А где?

Думаю, не стоит ей рассказывать.

– Далеко-далеко отсюда, – говорю я и улыбаюсь. – Ты-то сама откуда?

– Еще дальше, – на ее губах появляется подобие улыбки.

– Может, принести тебе чего-нибудь?

Она округляет глаза:

– Никогда не пей эту дрянь в клубах. Пойдем лучше в магазин, а Мирко еще долго, судя по всему, будет лежать…

Брат никак не реагирует на слова. Похоже, он вообще нас не слышит.

– Рой, поганец такой, присмотри за ним, – говорит Мира безапелляционным тоном. Он пытается что-то возразить, но самоуверенная девушка обрывает его на полуслове: – Ты мне должен.

После этих, выразительно и даже немного театрально произнесенных слов, Рой притихает и садится рядом с Мирко:

– Конечно, кошечка, присмотрю. А ты иди, развлекайся.

Я думал, это заденет ее за живое, но она лишь презрительно щурит глаза и говорит:

– Не вздумай бросать его, я вернусь. Не увижу тебя – разнесу всю твою гадкую комнатушку с холодильником, в котором твои драгоценные запасы.

– Полегче! Я все понял. Иди уже, мегера, – машет он на нее руками.

Мы удаляемся. Интересно, чем это он ей так задолжал, раз стал таким шелковым? Думаю, пока что лучше не выяснять. Если понадобится, сама расскажет.

Мы заходим в магазин. Покупаем пару коктейлей в баночках и уходим.

– Куда пойдем?

– Можно просто пересидеть у меня, прогуляться или вернуться в клуб, – отвечаю я. Судя по ее настороженному лицу, ей не нравится ни та, ни другая идея.

– Лучше уж к тебе, чем в ту наркоманскую дыру.

Мира всерьез удивила меня, можно сказать, я озадачен. Теперь главное – не подавать виду, что я надеюсь на что-то большее, чем пощечина. Возможно, ей надоела вся эта беготня за братом, и теперь нужно просто выговориться в месте, где никого, кроме нас, не будет.

Может, она устала и просто чувствует себя одинокой. В любом случае, стоит воспользоваться появившейся возможностью.

Шагаем по направлению к гостинице. Проходим мимо толстого мужика; он подозрительно осматривает девушку, но молчит, видимо, у индусов тоже есть понятие солидарности.

Поднимаемся наверх. Мой номер чуть дальше, чем у Роя, чуть меньше, но немного лучше. Вставляю ключ в замок, поворот по несмазанной замочной скважине, дверь щелкает и распахивается: мы попадаем в мир моего бардака.

– Ты вообще, что ли, не убираешься? – спрашивает Мира и презрительно оглядывает пространство. Она не очень похожа на своего добродушного братца, когда морщит нос и так противно кривит губы, что хочется поскорей отвернуться.

Единственное место, куда можно сесть – это кровать. Приглашаю ее взглядом, но она фыркает и садится на пол, скрестив по-турецки ноги. Затем открывает бутылку о бортик кровати и жадно пьет.

– Вообще я нечасто покупаю такую дрянь, – морщится она.

– Гадость? – спрашиваю я и щелкаю открывашкой. Делаю глоток. Коктейль теплый и действительно не очень приятный на вкус.

Мы сидим в тишине и опустошаем каждый свою бутылку, я не знаю, о чем с ней говорить. Быть может, так бы и продолжалось, если бы она не сказала:

– Какой у тебя грязный пол…

Мира уходит в ванную. Слышу шум воды и сглатываю. Не то чтобы она привлекала меня, просто после Ники у меня никого не было. «Хотя вряд ли такая странная девушка интересуется парнями. Она больше похожа на лесбиянку», – рассуждаю я.

Через несколько минут она выходит из ванной и спрашивает, есть ли у меня утюг.

Вопросительно смотрю на нее:

– Если найдешь, он твой.

– Черт, – выдает Мира, – пришлось постирать штаны, от твоего липкого пола они совсем испачкались. Ладно, немного высохнут, и я их надену.

На этот раз Мира пришла в цветастых штанах «али-баба» и в одной из своих коротких маек. Сейчас она стоит передо мной почти совсем голая. Из одежды на ней только трусики. Невольно останавливаюсь глазами в ложбинке между девичьих ног, с одного края видна светлая полоска волос.

– Так ты правда блондинка? – спрашиваю я, чтобы не молчать.

Она ничего не говорит, в полной тишине Мира подходит ко мне вплотную.

– Мира, я не ожидал… – начинаю я, но поздно, она уже опустилась на колени и обхватила мои бедра руками. Ее голова резко опускается и так же быстро поднимается: мне ничего не остается, как положить на нее руки и закрыть от удовольствия глаза.

Пальцами впиваюсь в затылок девушки. Чертовка умеет доставить мне удовольствие. Чудо-девушка! Нужно бы с ней почаще встречаться.

Я уже готов излить свою радость, но она отрывается от моего друга и внимательно смотрит в лицо:

– Рано, – серьезно произносят ее губы и опять обхватывают мой член.

У нее жесткие светлые волосы и миниатюрные уши. В жизни мне ни разу не доводилось видеть настолько аккуратных, будто кем-то заботливо выточенных ушей.

В них наушники, похоже: Мира соблюдает ритм определенной мелодии.

Нерешительный стук – без ответа. Дверь приоткрывается, похоже, мы ее не заперли. Уж не знаю почему, но ни Мира, ни я не вспомнили, что ее нужно закрыть.

Ручка дергается, и в комнату заходит Рой. Сначала он ошарашенно смотрит на улыбающегося меня и обнаженную спину Миры. Кидаю быстрый взгляд на девушку. Глаза закрыты, лицо совершенно спокойно. Аккуратно глажу ее по голове, отчего она делает мне еще приятней. Машу рукой Рою, мол, иди сюда.

Сначала он неуверенно пятится к двери, но потом смотрит на мое довольное лицо и боязливо подходит к нам.

Неожиданно Мира открывает глаза, оборачивается и упирается взглядом в его встопорщившийся бугорок на штанах.

– Где мой брат? – грозно спрашивает она.

В эту минуту я проклинаю самого себя. Сейчас все разрушится. Я должен был не манить его рукой, а наоборот, прогнать.

– Я положил его у себя в комнате, он отдыхает, – тихо говорит Рой и ждет, что последует дальше. Жду и я.

На несколько секунд девушка задумывается, затем на ее лице отражается спокойствие. Наверное, Мира решает для себя, что с братом все в порядке и он в безопасности.

– Ну чего ты стоишь как вкопанный? – спрашивает она и быстрым движением правой руки спускает с него штаны.

Теперь ее губы отстранились от меня. Мира делает приятно Рою, который почти не обращает внимания на девушку, он жадно смотрит на голого меня. Наконец Мира встает, улыбается и ложится на кровать. Девушка лежит на боку, положив руки под голову. Она внимательно осматривает нас и будто решает для себя нечто важное. Выражение лица насмешливое, в самом уголке губ змеится улыбка.

– Сначала ты, – показывает она на меня небрежным жестом кисти и игриво виляет бедрами.

Мне не нужно специальных приглашений, набрасываюсь на нее и без труда вхожу. Но она не кричит, потому что была готова. Рой тоже успевает среагировать: как только я оказываюсь на ней, он подбегает к нам и весь скрючивается. Теперь ее рот опять занят. Зад Роя перед моим лицом. Как бы это ни было эгоистично, меняю позу: я стою на коленях и держу ее руками в позе «свеча», Рой быстро находится: пытается пристроиться ко мне, но, получив отпор, возвращается к Мире. Он виновато скалится – побитая палкой собака. Не в моих планах вспоминать про тюремные утехи голубого начальника.

Веселье продолжается довольно долго, но девушка не успокаивается, пока мы все не откидываемся на подушки и лежим как парализованные.

– Неплохо, мальчики, – говорит Мира и тянется к столику. На нем сигариллы – табак, завернутый в листья.

Чувствую, как в рот что-то просачивается: это Мира заталкивает туда одну из трубочек. Приподнимаюсь на локтях, Рой лежит и улыбается с сигариллой в зубах. Девушка сидит на кровати, поджав под себя ноги, и вопросительно на него смотрит, затем спрашивает:

– А спички есть?

Он лениво поворачивает голову из стороны в сторону.

– У меня есть, – отвечаю я и подношу огонек к ее лицу.

В этом свете она кажется мне совсем не симпатичной. Желания больше нет. Я доволен и удовлетворен. Да и не ее я представлял все это время.

 

Глава III

Гнев Миры

– Что дальше? – спрашиваю я.

– А который час?

– Поздновато, – отвечает Рой и показывает циферблат часов.

Пять минут одиннадцатого.

– Черт! – вырывается из ее груди. – Мне пора!

Мира натягивает еще мокрые штаны, хватает с пола лифчик.

– Где мои трусики?

Голос нервный и немного писклявый. Шарю рукой по кровати – нет. Рой тоже включается в поиски. Нигде нет.

– Ты иди, если спешишь, как найдем – отдадим.

Замерев посреди комнаты, она говорит:

– Они мне нужны сейчас. Именно они!

– А что такое-то?

Мира не отвечает, она бежит в ванную и, радостно схватив комочек кружев, убегает.

– Пока! – бросает она на прощание. – Проследи за Мирко, Рой. Я вернусь.

Дверь хлопает. Докурив сигариллы, мы с Роем начинаем одеваться. Мне хочется прояснить один момент, но я не знаю, как спросить, поэтому говорю напрямую:

– А я думал ты не по женской части, Рой.

– По сути, так оно и есть, но иногда… – он поднимает палец вверх, – иногда бывают исключения.

– И часто?

– Мира очень похожа на своего брата, слишком похожа, – объясняет он и надевает штаны «али-баба», – да и ты был рядом…

– Что ты вообще о ней знаешь? – нужно перевести тему. – Чего она так резво убежала?

Одно объяснение за другим появляются в голове. Все они не особо убедительные и кажутся мне совсем дурацкими. Ни одно из них не подходит под определение «истина», потому, когда я узнаю в этот вечер правду, она совсем не укладывается в голове.

– Пойдем, друг, покажу, коли интересно. Почему бы не продолжить приятный вечер?

В здании громко и душно. Кондиционеров будто совсем нет или хозяин экономит на электроэнергии. Не самый приятный клуб, здесь мерзко пахнет потом. Запах спермы разливается по туалетной кабинке, пока я мочусь. В соседней – шум и пыхтение, похоже, какой-то впечатлительный парень избавляется от возбуждения.

Насмотрелся на девушек, грациозно вышагивающих около шеста, вот и пришел. Тут много таких. Почти все кабинки стонут и пыхтят.

Один из стрип-баров Гоа. Ярко разрисованные go-go девушки и полуобнаженные стриптизерши.

Одна из куколок танцует яростно, виляя бедрами, ее глаза закрыты, похоже, она тащится от этого. Ей плевать, как на нее реагируют, для девушки существует только танец. Частая практика: выпускать танцовщиц под наркотой. Тело извивается вокруг пилона и медленно обнажается. Она соблазнительна и аппетитна, к тому же довольно молода. Жаль, не соображает ни черта.

Следующая девушка небольшого роста, немного злая и явно не самая симпатичная. Однако при тусклом освещении черты лица размыты и неясны. Ее светлые волосы достают до ягодиц, свет падает на лицо, и я четко вижу проколотую металлическим колечком бровь. Это Мира.

– Так она стриптизерша? – вырывается у меня.

– Именно, – подтверждает Рой. – И, как видишь, танцует весьма неплохо.

Ей, наверное, лет двадцать шесть или чуть больше, но, несмотря на это, фигура у нее потрясающая. И тут я вспоминаю, где видел ее раньше. Это же та самая девочка, которая расцарапала лицо Максу. Тогда ее волосы были короче, черты лица мягче, а тело чуть стройнее.

Мне хочется поделиться с кем-нибудь этим открытием, но никого нет. Во время танца она призывно смотрит прямо в глаза и танцует будто только для меня. Второй раз за вечер ее бюстгальтер оказывается у меня в руках.

Возвращается Мира уже в обычной одежде.

– Чтобы не пялились, – объясняет девушка. Следующий танец только через полчаса, есть время поболтать. Она мягко присаживается на краешек стула и спрашивает: – Не ожидал?

– Не ожидал, – честно признаюсь я.

– Что думаешь? – ее темно-зеленые глаза сверлят мои. Чуть склоняю голову набок. Для меня загадка, почему ей так важно мое мнение. Не важно, как я отношусь к ее жизненному выбору, я тоже не самый примерный человек, и не нужно долго копаться в моей биографии, чтобы найти довольно неприятные вещи.

– Мира, мне нужно кое-что рассказать тебе… – начинаю я и подбираю слова. Хочется выговориться и напомнить ей тот вечер. Может, посмеяться над тем, как она показала мне средний палец в метро. Рассказать про ублюдка Макса, немного про Киру. Все это время мне не хватало просто разговора по душам.

– Двенадцать лет назад ты работала официанткой в баре, так?

– Ну да, – подтверждает Мира, – мне было-то всего семнадцать лет, устроила на работу знакомая, нужны были деньги.

– Я видел тебя тогда, волосы были покороче, правда.

– Да? – произносит она. – Интересно… И что?

– Ну, забавный случай произошел. Мы сидели с другом, он неудачно пошутил, а ты ему в лицо вцепилась когтями, а потом в метро…

Ее сладкая улыбка мгновенно меняется и становится хищным оскалом. Глаза колючие-колючие.

– Тот придурок? – кричит она. – И ты вместе с ним! Да меня уволили в тот же день, и пришлось поголодать. Мать была больна и денег почти не было… Они были так нужны нам… тогда… Я тебя ненавижу, Женя!

Мира встает с места и быстро уходит. Бегу за ней и снова получаю пощечину.

– Не прикасайся ко мне! И вообще, держись подальше!

– Но, Мира, столько лет прошло…

Она останавливает меня жестом: резко проводит ладонью около моего лица и говорит:

– А я не забыла, как меня тогда, шестнадцатилетнюю соплячку, отчитали, и как моя мать… – ее лицо перекошено злобой. – Вали отсюда, я не хочу видеть твое лицо, пока танцую.

Меня буквально выталкивают из зала и ничего не остается, кроме как вернуться в свой грязный номер.

 

Глава IV

В лимузине

После этого я видел Миру всего пару раз. Первый – у Роя.

Мира пришла за братом и ужаснулась. Из его рта текла слюна, глаза были закрыты, он ровным счетом ничего не соображал. Жалкое зрелище. Из ее глаз текли слезы.

– Мирко! Мирко! Очнись…

Но он только блаженно покачивался и мычал. Похоже, в тот вечер она поняла для себя нечто важное и смирилась.

– Мирко! Дай и мне немного, нужно делиться с сестрой! – говорит она.

Ее брат лежит полумертвый в комнате Роя и пытается что-то сказать, но не может.

– Мирко! – верещит она. – Нехорошо так поступать! Я тоже хочу!

Мне неприятно на это смотреть. Из колкой девушки, которая всех презирает, она превращается в обычную наркоманку, и это совсем не привлекательно.

Еще одна встреча произошла в моей же клетушке, куда она ворвалась.

Возраст – пятьдесят с лишним.

– Евгений, ты Роя не видел? – орет Мира через дверь. – Он больше нам не продает! Говорит, скопытимся. Я не верю ему, Евгений! – важничает Мира.

Смотрю на нее сквозь замочную щелку, она совсем раскисшая сидит на полу и разговаривает то со мной, то со стенами. Из прекрасной девушки она превратилась с бесцветное существо с кругами вокруг глаз и впалыми щеками. Из ее носа течет. Противно.

Впускаю, беру под локоть, усаживаю на кровать, Мира падает на подушки с открытыми остекленевшими глазами. Что-то шепчет.

Ложусь рядом, наклоняю ухо к ее лицу, чтобы услышать.

– Женя, – молит она, – Женя, где мой брат? Где мой брат?

– Не знаю, – признаюсь я.

– Как же не знаешь? Наверное, у этого придурка Роя опять?! – она поворачивает голову и радостно вопит: – Мирко! Мирко! Иди сюда, пойдем домой! Забери меня, братец! Я так хочу уехать…

Ее зрачки широкие-широкие, как две покрытые тенью планеты. Смотрю туда же, куда и она, в дверях никого нет.

– Мира, – говорю я, – ты уверена, что Мирко там стоит?

Она не отвечает, только протягивает руки перед собой и улыбается:

– Мирко, как хорошо, что ты пришел.

– Его здесь нет. Тут никого нет, кроме меня и тебя, – спокойно объясняю я. Похоже, она чего-то опять наглоталась.

– Нет, нет, он есть, он… – она опять неразборчиво шепчет. – Женя, я…

Наклоняю ухо к самым ее губам и прислушиваюсь. Никаких слов, только неровное дыхание. Неожиданно резкая боль пронзает мое ухо. Кричу и подношу к нему руку. Смотрю – на пальцах кровь.

– Мира, что с тобой?!

Она выплевывает на пол что-то совсем небольшое, но нужное мне, и говорит:

– Мразь, ты мразь! Рой паскуда! Вы все жалкие наркоманы, вы все ненавидите моего брата!

Я хочу ее поймать, но она встает и убегает из комнаты вон. Подхожу к двери, запираюсь на ключ. Оглядываюсь. Около кровати лежит крохотный кусочек моего уха. Кровь сочится по пальцам. Неожиданно о дверь ударяется человеческое тело. Это Мира, как птица, бьется о стекло, так она с силой бьет в дверь плечом и вопит:

– Убью вас всех!

Ухожу в душ и запираюсь изнутри. Промываю рану.

Нужно найти врача. Но для этого придется переждать приступ бешенства Миры.

Ложусь в обшарпанную ванну, обливаю ухо перекисью водорода и под крики наркоманки засыпаю.

Мне снится странный сон. Я под водой, в Ледяном озере, что в Гималаях. Мимо проплывают индийские боги в ярких одеждах и мелкие серебряные рыбки. Кажется, мне говорили, что в Ледяном озере нет рыб…

Все вокруг радужное и красивое. Вдали виден вход в пещеру. Свет из нее мягкий и теплый. Делаю движения руками и плыву к ней, моя шапка и очки давно слетели с головы. Заплываю внутрь и оказываюсь дома – в своей кухне. Сижу на стуле и смотрю, как моя любимая Кира готовит вафли. Теперь я могу сказать, что счастлив! Она жива, моя любовь здесь – передо мной, с теми же рыжими волосами и червоточинкой в сердце! Фикусы зеленеют на окне, и кошка трется о ноги Киры. Ее лицо беззаботно и радостно.

Может, все, что произошло, – просто сон? И не было никаких гор и странностей с возрастом? Сны бывают почти неотличимы от реальности. Это, должно быть, все приснилось мне – вся эта ужасная жизнь… Значит, мы еще не ссорились, и все ужасы только причудились. Она мне не изменяла! Конечно! Это все моя больная фантазия! Просто ревность! И Макс не подонок. Во мне зарождается желание. Я люблю эту женщину и жутко соскучился по ее теплу и ласке!

– Кира, Кира, я люблю тебя! – кричу я, обезумев от счастья. – Иди ко мне, родная! Я хочу, чтобы мы поженились, Кира! Все не находил времени сказать, а потом ты уме…

Лучше не пугать любимую женщину своими выдуманными бреднями, схожу к врачу, пропью курс таблеток, и все пройдет. Наверное, нервное.

Она не оборачивается, опускает крышку вафельницы на тесто и что-то бормочет под нос.

– Кира… как ты и мечтала… детка. Сыграем свадьбу, слетаем в свадебное путешествие… Твоя мама пускай хоть целый поезд родственников созывает – я не буду против! – сгоряча обещаю я.

Наконец она поворачивается ко мне. Я вижу лицо, но это не ее лицо. Это лицо Миры. Оно зловеще улыбается и говорит:

– Я согласна.

Кошка Киры яростно шипит и грозно мяукает. Животное прыгает по комнате и бросается на стены. Окна исчезают, комната пылает огнем, это продолжается несколько секунд, потом свет гаснет. Затем резко включается, и мы оказываемся в лимузине.

Рядом со мной опять Кира в свадебном платье, она улыбается и прижимается ко мне всем телом.

– Я так счастлива, – нежно щебечет она.

Не понимаю, что происходит. Может, все в порядке, а у меня просто какое-то нервное расстройство? Нужно это выяснить.

Мы набираем скорость.

– Можно помедленнее? – говорю я, но водитель молчит и разгоняется еще сильнее.

– Кира, любимая, скажи, я не вел себя в последнее время странно?

Она удивленно смотрит на меня:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, какие-нибудь слова или необдуманные поступки? Нет?

Невеста морщит лоб и молчит. Это продолжается довольно долго.

– Кира, ты чего? – наконец спрашиваю я.

Она резко разворачивается и швыряет свадебный букет мне в лицо.

– Ты просто не хочешь жениться на мне! Ты просто жалеешь, что сказал тогда это! Вот и все! Странные поступки… – бурчит она.

Обнимаю ее и пытаюсь успокоить, но она вырывается, шипит как кошка, смотрит на меня страшными глазами, бьется в истерике и, открыв дверь машины, выпрыгивает. Скорость огромная, мы будто летим. Шансы на жизнь равны нулю. Не знал, что лимузины способны так быстро перемещаться.

– Нет! Кира! Стой! – ору я что есть мочи, но поздно.

Дверь болтается на ветру и никак не может закрыться. Придерживаю ее рукой и выглядываю: Кира летит в небо, держась за фату, как за парашют. Из-под платья торчат огромные чешуйчатые ноги и ярко-фиолетовый драконий хвост.

Закрываю дверь и, обхватив голову руками, сгибаюсь пополам. Висок пульсирует.

– Ничего не понимаю, – произношу я вслух.

Чья-то рука касается моего плеча. Вздрагиваю и отпрыгиваю к самому окну.

Рядом сидит, как ни в чем не бывало, Кира.

– Ты чего такой дерганый?

– Кира! – ору я. – Что происходит?!

– Мы едем жениться, что еще может происходить? – сама мисс Невозмутимость. Аккуратными наманикюренными пальчиками расправляет кружевную фату и, будто ничего не было, спрашивает приторно-заботливым тоном: – Что с тобой, любимый?

Сейчас мне кажется, что я псих, что вся моя жизнь придуманная. Не могу понять, что происходит на самом деле. Нужно успокоиться.

– Я болен, Кира, мне кажется, я очень болен.

– То есть мы не женимся? – говорит она сокрушенно. – Я так и знала. Не удивил.

– Ну, конечно, женимся, – уверяю ее я, но она меняется на глазах.

Вместо тела у нее рыбий хвост, голова не ее. Теперь это огромная голова Миры с острыми зубами пираньи.

Мы в озере, она сейчас на меня набросится.

Быстро гребу вверх – к свету, но не успеваю. Она хватает меня, и опять я вижу собственную смерть.

Открываю глаза. Я весь потный и липкий. Лежу на своей кровати в дешевом индийском отеле. Или нет? Где я?

 

Глава V

Что дальше?

Медленно реальность опутывает меня своими нитями, и я понимаю, что либо сильно болен, либо произошедшие за последние годы события – теперь и есть моя жизнь.

После пробуждения комната принимает привычные очертания. Резким движением поднимаю корпус и безостановочно тру глаза, чтобы прогнать от себя остатки сна и быстрее влиться в реальность. Приседаю на корточки около двери, смотрю сквозь замочную скважину – Миры, слава богу, нет. Только убедившись в том, что спятившая от наркоты девушка снова не набросится на меня, открываю дверь и высовываю нос в коридор. Подхожу к номеру двенадцать и аккуратно стучусь. Никто не отвечает.

– Рой, – тихо зову, – это Евгений, открой.

– Ты один?

– Да, никого нет, открой же!

Замок с той стороны щелкает, и я попадаю внутрь. Комната как будто стала больше. Не понимаю, с чего бы это. Осматриваю пустые стулья, потертый диван, на котором тоже никого нет. Обычно здесь куча народа, все сидят и торчат. Сегодня ни одного, поэтому пространство кажется шире. В комнате только мы вдвоем и больше никого.

– А где все?

– Не важно.

– Ты, кстати, не видел эту ненормальную? – опасливо интересуюсь я и быстро закрываю дверь на замок. На всякий случай приставляю стул.

– Миру-то?

– Да, ее. Она мне кусок уха откусила.

– Ее можно понять, – бросает Рой.

Начинаю раздражаться. Что происходит? И Рой, что ли, против меня? Будто целый мир сговорился.

– А в чем, собственно, дело?

– У нее сегодня утром умер брат, прямо вот тут, – поясняет Рой и затягивается сигариллой. – Я сегодня съезжаю, а то вдруг она еще раз ко мне наведается.

На щеке Роя глубокие царапины. На некоторых застыли капельки свежей крови.

Мне нужно что-то срочно делать. Меня часто видели с Роем, вдруг его грешки решат повесить на меня? Судорожно обхватив голову руками, думаю.

– Хорошо, Рой, я тебя, конечно, не сдам, но на какое-то время потеряюсь.

Он понимающе кивает и говорит:

– Конечно, друг. Разъедемся, только местный номер мой запиши, вдруг чего.

Покорно беру протянутый листок и выхожу.

Теперь нужно думать, куда ехать дальше.

Передо мной стоит услужливый индус в выцветшей от солнца одежде, на вытянутой руке он держит огромный поднос. Его фигура изображает позу покорности и услужливости. На металлическом блюде красный окунь, зубастый морской дьявол, небольшая акула, множество креветок разных размеров и огромный лобстер с перевязанными клешнями. Усики движутся, тело неподвижно. Клешни во льду, он даже не пытается ими шевелить, наверное, понял – бесполезно.

Самое лакомое на Гоа – это акулы. Настоящий деликатес! По сравнению с их мясом мясо любой другой рыбы пресное и безвкусное. Хотя все это великолепие из рыбного ассорти выглядит довольно привлекательно.

– Акулу, пожалуйста, – заказываю я.

Официант уносит блюдо с выложенными на нем свежими морепродуктами.

Сейчас мне кажется, что жизнь прекрасна, и желать лучшего – богохульство. Мне семьдесят пять лет. Время опять побежало. Видимо, эффект с остановкой жизненных часов был временным. За то время, что мы не виделись с Роем, я многое успел повидать, много где жил и испытал немало радости. Из всех историй я расскажу только одну, ту, что и по сей день пробуждает во мне тяжелые воспоминания. Конечно же, детали будут сглажены. Хочется побыстрее забыть все это, но кратко все же придется поведать о причине моих заслуженных терзаний.

Стариком я снимаю неплохие отели и разрешаю себе жить на широкую ногу. Персонал считает, будто я богатый турист, напичканный деньгами, поэтому с радостью выполняют мои маленькие прихоти.

Когда приносят поджаренную на гриле рыбу, выдавливаю на нее лайм и с удовольствием жую. После обеда плачу по счету и, оставив вещи на берегу, захожу в море. Волны спокойные и одинаковые. Шаги по белому песку к шезлонгу. Вытягиваюсь на солнышке, смотрю на мир сквозь щелки глаз. Мимо меня проходит нищенка с тремя детьми. Не обращаю внимания, они прохаживаются тут ежедневно – всегда одни и те же. Владельцы отелей ничего не могут поделать.

Нищенка останавливается около загорелой барышни в белом купальнике и протягивает ладонь, второй рукой указывает на рот. Около нее стоят двое ребятишек, а к спине привязан третий – самый младший. Женщина опускает глаза и покорно роется в кошельке. Нищенка жадно за ней наблюдает. Достав пару монеток, туристка кладет их в ладонь и отворачивается. Отворачиваюсь и я.

Закрываю глаза и, разогретый солнцем, дремлю спокойным сном, какой бывает после плотного обеда. Будят меня крики той самой туристки. Она что-то говорит подошедшему к ней, вероятно, мужу, и активно жестикулирует. Насколько я понимаю, у нее украли кошелек. Невелика беда, в следующий раз умнее будет. С возрастом меняется не только тело, но ход мыслей. В семьдесят пять кажется, будто я утратил способность удивляться. Пропажа кошелька – сущая мелочь.

Вечером решаю прогуляться. Тело опять меняется, и теперь нужно либо ждать, либо менять отель. Мне нравится ходить по джунглям. Местные протоптали дорожки, и теперь идти можно практически беспрепятственно. По дороге попадаются термитники и растения с колючками. Аккуратно обхожу их. Единственное недоразумение – не замеченная мною паутина с небольшим пауком. Стряхиваю его с головы и иду дальше. Справа шумит вода. Я знаю, что через несколько минут выйду к глубокому ручью. В него лучше не заходить – там есть пиявки.

Ветка, отделяющая меня от вида на ручей, бьет в глаз. Отвожу ее рукой и смотрю вперед: передо мной стоит девушка. Довольно загорелая и хрупкая, с прямыми черными волосами. Она оборачивается на шум, на ее лбу я различаю точку.

За время пребывания в Индии – с тех пор, как я последний раз видел Роя, – прошло года два, я немного выучил местный язык.

– Добрый день, – говорю я по-индийски.

Индианка с ужасом смотрит на меня и, подхватив свое ярко-желтое сари, убегает. Все женщины в Индии ходят в этих сари – длинной блестящей ткани, в которую они заворачивают свои тела. Когда я выхожу на улицы, чувствую себя в райском саду: вокруг порхают радужные птицы, которые даже не смеют смотреть на меня. Один взгляд на чужого мужчину и – наказание. Если кто заметит.

Но здесь, в джунглях, никого, кроме нас, нет. Потому я беспрепятственно столкнулся с этой женщиной взглядом, более того, мы с минуту беспрепятственно и пытливо рассматривали друг друга, потом она резко вскрикнула, как испуганная птица, и убежала. Надеюсь увидеть ее еще раз. В Индии мало привлекательных женщин, но эта настоящая красавица.

Делать мне нечего. От праздной бездельности каждый день по изведанной тропе хожу к реке в надежде еще раз увидеть ее, быть может, поговорить.

Через несколько дней она опять появляется (все так же одна) и опасливо смотрит вокруг. Видит меня и тут же разворачивается, но я кричу ей:

– Не уходи, не трону!

Мне казалось, это подействует, но не тут-то было. Она опять сбегает от меня.

В следующий раз встречаю женщину уже через неделю. Завидев меня, она, как ни странно, остается на месте и что-то напевает на своем наречии. Песня мелодичная и ласковая. Поет и смотрит в сторону, будто заигрывает со мной.

Подхожу к ней, сажусь на камень неподалеку. Она не двигается и все так же продолжает петь. Внимательно рассматриваю ее. Мой возраст – тридцать девять. Каждый раз, как мое тело претерпевает сильные изменения, приходится переезжать в другую гостиницу.

В последней я остановился всего пару дней назад. Она находится недалеко от предыдущей, поэтому я могу проделывать все тот же путь к ручью.

Девушка не двигается, но песня затихает.

– Что такое? – спрашиваю. – Красиво поешь.

Она давится смехом и потому не может продолжать.

– Я видела, как ты меня каждый день караулишь. Зачем?

Что ей ответить? Правду? А вдруг убежит опять?

– Понравилась ты мне, – простодушно отвечаю я.

Она пытливо смотрит, но потом говорит:

– Ты тоже мне понравился. Красивый.

Из джунглей доносится крик.

– Мне пора, – говорит она и в спешке уходит. – До завтра.

– Стой! Как тебя зовут?

Ответом мне служит тишина.

 

Глава VI

Пылающая птица

– Видья – это значит «званная», – серьезно говорит женщина.

Около ручья свежо и прохладно. Здесь никого нет, кроме нас, птиц и насекомых.

– Ты ведь замужем, так?

Видья сильно рискует, разговаривая со мной. Случись это в городе, ее бы уже давно наказали, но здесь ничего не грозит ни мне, ни женщине. Вероятность, что сюда придут ее соседки, конечно же, есть, но она совсем небольшая. В это место редко кто заглядывает. Нужно идти через джунгли минут двадцать, прежде чем придешь к ручью, и еще завернуть в нужном месте.

– Замужем, – подтверждает Видья, – но муж меня не любит, его сердце принадлежит другой женщине. Она оказалась бездетна, поэтому ее вернули в семью.

Видья говорит это непринужденно и даже просто, будто так и должно быть. В новой семье молодую женщину никто не любит, поэтому она сбегает сюда и проводит много времени у ручья. Как я узнал, ей за это частенько попадает, но чаще все же сходит с рук.

– Неужели совсем не на кого положиться?

– Свекровь упрекает постоянно и чуть что – сразу кричит. Здесь, в этом лесу, мое укромное место.

– А кто вчера звал тебя?

Вчерашним днем нашу маленькую идиллию чуть было не нарушили. Девушка лежала у меня на руках, я целовал ее шею, радостно слушал птиц, и вдруг совсем недалеко от нас кто-то испуганно вскрикнул.

– Сестра мужа. Она иногда приходит за мной.

– Ты не боишься, что она выдаст тебя?

В ее глазах мелькает грусть.

– Мне уже ничего не страшно. Я просто хочу хорошего отношения и, может, даже любви. На что молодость, если нет в ней чувств – ярких, пылающих, словно хвост дикой птицы? – с жаром говорит девушка. – Да и не выдаст она меня, я знаю ее тайну.

Наклоняюсь к этой полудикарке, которая вдруг заговорила словно герцогиня, и нежно целую в губы. Сначала Видья сопротивляется, но затем неуверенно отвечает.

– Меня никогда не целовал так муж, – задумчиво заключает она. – А ты многих целовал?

Не думаю, что нужно отвечать правду. Правда может обидеть ее и разбить то чувство, которое девушка посеяла в своем молодом и потому слабом сердце.

– Не многих, – вру я.

Теперь мы встречаемся несколько раз в неделю. Она совсем перестала меня дичиться. Никаких договоров и встреч вне этого места. Видья настояла на том, чтобы я пообещал не пытаться переходить границы. Встречи только тут, и то, если у нее получается улизнуть из дома. Иногда я не прихожу, иногда не приходит она.

У нас ни разу не заходило дальше поцелуев. Пока что я сдерживаюсь. Лишь начинаю задирать ей юбку, и она теперь даже не сопротивляется, но тут же останавливаюсь. Под тканью на ней еще и легкие штаны. Это возвращает меня к реальности, пьянящее чувство свободы испаряется. Спать с замужней индийской женщиной нельзя, даже если она сама не против. У них это под строгим запретом и жестоко карается, проблемы мне не нужны.

– Видья, я не думаю, что это хорошая идея.

Она умоляюще на меня смотрит. Во взгляде и печаль, и мольба, против такого очарования сложно выстоять. Тогда я говорю:

– Близости у нас не будет, но я сделаю то, что твой муж наверняка никогда не делал. Сними с себя эти штаны.

Она безропотно покоряется и развязывает тугой узел веревки, служащей ей поясом.

Легким движением опрокидываю ее и давлю на грудь:

– Лежи и не шевелись.

Сам целую девичий живот и спускаюсь ниже. Под прикосновениями губ она вся трепыхается и подергивается, грудь высоко вздымается. Глаза крепко зажмурены, лишь рот чуть приоткрыт: из него вырываются тихие стоны наслаждения.

В этот день я провожаю ее до конца джунглей. На прощание она нерешительно целует меня в губы и уходит. Интересно, где же живет Видья? Решаю проследить за ней, чтобы узнать, где ее дом. Буду приходить к ней в своих других обличиях, чтобы никто ничего не заподозрил. Прогуливаться мимо и смотреть, как она работает во дворе, любоваться ею.

На следующий день просыпаюсь мальчиком. Встаю и бегу на море, целый день плещусь в волнах и играю. Вечером решаю прийти к ней. В таком виде я могу беспрепятственно смотреть на Видью сколько угодно, и никто этого не запретит, и, конечно, не увидят в детском любопытстве ничего постыдного.

На заднем дворе стоит толстая женщина с длинной толстой косой ниже пояса и еще одна – более молодая. Они горячо о чем-то шепчутся.

Решаю остаться здесь и смотреть, что будет дальше. Выходит моя Видья. Но не жизнерадостная и красивая, а печальная. Она бредет вдоль забора и с тоской смотрит впереди себя. Неожиданно одежда на ней вспыхивает. Волосы загораются ярким пламенем и факелом освещают пространство вокруг. Кричащая женщина несется по саду, как мифическая птица Феникс, разбрасывая огонь. Потом бросается на землю и отчаянно катается по ней. Но поздно. Волосы сгорели до самого основания, лицо обезображено. Она все еще дергается и пытается жить, но уже спустя несколько минут затихает. Я знаю, она еще дышит, но уже не двигается. Это просто болевой шок: Видья без сознания.

Улицу пронзает крик. Мой крик. Я чувствую себя таким же беспомощным, как в ту ночь, когда к Кире пришел Макс, а я ничего не мог с этим поделать. Беспомощный ребенок.

Ко мне кидаются женщины – видимо, они считают, будто я виновник, но я бегу от них в джунгли. Прочь! Прочь отсюда!

 

Глава VII

Садху

Моя бедная Видья! Это я сгубил тебя. Теперь я решаю бросить все и скитаться по свету. Отныне я запрещаю себе любить кого-либо, необходимо пытаться очиститься духовно, опустошить себя. Может, так мне удастся спасти себя и всех тех несчастных, которые пытаются любить меня. Женщины несчастны со мной, их преследует смерть.

Сейчас я мучаюсь дизентерией. Ужасно выгляжу и источаю мерзкий запах. Ходячий мешок с костями. Скитаюсь по улицам, как всеми покинутый бродяга. Меня шатает из стороны в сторону – лихорадка, нужно остановиться и дать телу отдохнуть. Сажусь около пыльной дороги, рядом сидит беззубый индус в оборванной одежде. Краем глаза замечаю, что он наблюдает за мной.

Я встретился с ним в городе N. Тут полно нищих.

Поворачиваюсь к нему, хочется поболтать:

– День добрый.

– Ты погряз в грехах, – только и говорит он и отворачивается.

Меня раздражает его напыщенность и самоуверенность. Наверное, у самого за плечами вагон разных пакостей. В сложившейся ситуации есть что-то театральное. Принимаю его игру:

– И что дальше?

– Нужно очистить карму, – отвечает он.

Я и без него знаю про карму. Молчу и жду, что этот самонадеянный оборванец скажет дальше.

– Иди искупайся в Священном Ганге, – говорит он. – Я направляюсь сейчас туда, могу взять с собой. Мне было видение, что ко мне присоединится странник.

Почему бы и нет? Может, тогда все это прекратится?

– Хорошо, старик, где ближайший автобус, или ты решил дойти до Великого Ганга на своих двоих?

* * *

В реке женщины полощут белье, моют волосы и вычищают грязь из-под ногтей. Они с ног до головы закутаны в свои разноцветные сари, как куколки в коконы.

Около берега, на другой стороне реки, сидит раздетый по пояс мужчина. Его ноги скрещены, а руки положены на колени, пальцы направлены вверх. Он качается из стороны в сторону и закатывает глаза. Все это он проделывает молча. При этом лицо его выражает страдание и боль, будто некто забавляется и непрерывно тычет его иголками.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Один из нас, еще один садху, – улыбается мой старик.

Чудные эти садху. У них есть свои собственные религиозные течения. Различаются садху по жизненной философии и одежде.

– После смерти жены я решил посвятить всю свою жизнь Богу, – отвечает он – мой старик – на заданный мною вопрос: когда с ним произошло все это, то есть прозрение?

Я знаю о нем немного. Его семья погибла, и он решил бросить привычную жизнь. Садху не работает, а просит милостыню; не разрешает себе есть ничего лишнего и ограничивает себя во всем – даже в женщинах или другой семье.

На нем выцветшая оранжевая одежда. Сейчас он сливается с толпой таких же садху. Весь путь к Гангу мы проделали пешком. Два с половиной месяца ходьбы, скитаний и плохой еды. К тому времени, как мы доходим, я сам стал похож на оборванца. По сути, так оно и есть.

– Я сжигаю не только свою карму, но и карму всего общества, – объясняет мне старик. – Люди почитают меня.

Забраться на достигнутую нами высоту можно было на автобусе, но старик убедил меня проделать путь пешком.

– Я предан своей вере, – говорит он.

Мы пришли из города ***. Просили на улицах и пляжах подаяния и, наконец, дошли. Отходим в сторону. Садху покрывает свое тело пеплом.

– Это в знак отречения от всего, – говорит он.

Старик не индус. Он мой старый друг Рой. С тех пор, как подожгли Видью, прошло лет двадцать. Я не старею и не умираю. Настоящий возраст – пятьдесят два.

Мы столкнулись с ним тогда на остановке, и он убедил меня пойти к Священному Гангу. Мне было все равно, как жить дальше, поэтому я быстро решился.

Мы умываемся водой из реки, Рой ее даже пьет.

В детстве река Ганг представлялась мне широкой и величественной. Я думал, что в ней плавают крокодилы и находится она где-то очень далеко, так далеко, что мне никогда не представится возможность увидеть ее.

Сейчас я перед ней. Стою около кучи мусора и детально рассматриваю свою детскую мечту: повсюду валяются глиняные горшки, прозрачные пакеты и бутылки. Разноцветное тряпье плавает по поверхности священной реки.

К нам подходит индус, он осматривает одежду Роя и качает головой. За двадцать лет Рой стал очень худым, его кости торчат, ребра, обтянутые сухой кожей, выпирают так сильно, что становится страшно. Ноги сделались настолько тонкими, а глаза впалыми, что это подобие живого, мыслящего и способного чувствовать существа обычному человеку покажется мерзким. Рой похож на меня, можно сказать, телами мы близнецы. Если его голову приставить к моей или любому другому индусу, разница будет нулевая. Все мы ходячие скелеты.

Но местных не обмануть ни смуглой кожей, ни дистрофией. Туристы, конечно, ведутся. Черты лица у Роя все же не как у индуса, если то, что от него осталось, можно назвать лицом.

– Прогулка? – спрашивает лодочник.

Похоже, Рой оскорблен тем, что его до сих пор принимают за туриста и обращаются соответственно. Садху закрывает глаза и берет себя в руки.

– Да, пожалуйста, – говорит он.

– Вас двое?

– Двое.

Лодочник называет положенную сумму, мы роемся в складках одежды. Достаем монеты и отдаем ему.

Чтобы сесть в лодку, необходимо ступить в кучу мусора и по колено зайти в воду. Так мы и поступаем.

В лодке нам рассказывают про богиню Гангу.

Мы не слушаем то, что и так уже знаем, а только внимательно смотрим по сторонам. Мимо проплывают радужные пузырьки шампуня, выбившиеся из венков подгнившие цветы и мелкий мусор, наподобие целлофановых пакетов, цветной бумаги из-под продуктов и прозрачных бутылок.

Я пытаюсь привыкнуть к мысли, что это и есть та самая величественная река, которую все так почитают. Ведь для индуса смысл жизни – прийти сюда и совершить священное омовение.

Неожиданно из воды что-то высовывается: серая масса с отрывающимися полосками кожи.

– Что это? – в суеверном ужасе спрашиваю я.

– Они верят, что те, кто бросит прах в реку, обретут вечное спасение, – объясняет мне Рой.

– По-твоему, это прах? – указываю я на труп.

– Нет же, это останки.

Лодочник тычет пальцем на небольшое здание:

– Это ***. Там кремируют людей, и затем родственники развеивают прах над рекой. Правда, не у всех хватает денег, потому приходится сжигать труп наполовину или не делать этого вовсе.

Это то, что я понимаю из его длинной речи на ломаном английско-русско-индийском. Я давно не разговаривал на русском, лучше бы он изъяснялся на родном наречии, которое за долгие двадцать лет скитаний по Индии я научился понимать. Сейчас я грязный сорокалетний дистрофик.

– Не сжигают детей и беременных женщин, так как они безгрешны, – добавляет он.

Около нас проплывает раздутая от воды женщина. Ее лицо синее, глазниц нет, а огромная грудь, объеденная рыбами, оголена.

– Мы не скрываем, что Ганг загрязнен, – говорит индус, наблюдая за нашими искаженными лицами, – однако виной тому не люди. Это все заводы, скидывающие отходы в Священные воды Ганга. Мы – простой народ – не виноваты. Правительство – всему причина.

Я думаю о том, что можно винить кого угодно, кроме себя. Так же поступал и я раньше, но не теперь. Пришла пора возмездия. Судьба отыгрывается на мне. Уже много лет я еженощно мучаюсь кошмарами, в которых мне видится Кира, Мира с ее погибшим братом и бедная Видья. Это люди, которым я испортил жизнь. Взявшись за руки, они водят вокруг меня хоровод, а я сижу на земле и снизу смотрю на мертвые лица.

Течение укачивает меня. Мимо проплывает лодка с завернутым в праздничную ткань человеком. Но это уже не вызывает бурной реакции. Люди в нашей лодке только провожают бывшего человека глазами.

– Наверху река Ганг берет свое начало. Там вода молочного цвета… Только самые верные паломники поднимаются туда.

Настороженно смотрю на радостное лицо Роя. Видимо, нам предстоит долгий путь вдвоем.

– В Ганготри, – отвечает лодочник, – там, где Ганг берет свое начало. Это высоко в горах.

 

Глава VIII

Река жизни

Мы в Ганготри. Высота три тысячи метров. Перед моими красными от болезни глазами – ледяной поток и люди, черпающие воду руками. Некоторые моют голову, другие же плещутся, как дети, разбрызгивая священные капли на не менее священные камни.

Рой настоял на том, чтобы мы пошли сюда пешком. Это было совсем не просто, но мы дошли.

– Смотри, тут вода молочного цвета.

– Да, – подтверждает Рой, – так и должно быть. Ганг – дочь гор. У гор снежные вершины, поэтому река белая, как молоко. Вода, дарующая жизнь.

Эта версия не кажется правдоподобной, но приходится поверить в нее, ведь другого объяснения нет. Мы купаемся в реке и пьем воду, тут она и правда чистая и приятная на вкус.

Когда солнце заходит, людей становится меньше. Мы сидим в тени дерева и наслаждаемся вечерней прохладой. Мой спутник предлагает еще раз сходить к реке.

– Говорят, если испить воду у истока Ганга, будешь жить сто лет, – говорит Рой и жадно пьет.

На этот раз я воздерживаюсь. У меня нет желания жить вечно. Если бы вместо воды был яд, я бы без колебаний зачерпнул его.

С наступлением ночи ложимся спать под деревом. Комаров здесь, к счастью, почти нет.

Последующие несколько месяцев спускаемся по реке вниз, и каждый раз Рой становится молчаливее. Он пьет воду и делает священные омовения.

На мои вопросы товарищ отвечает только, что близок к познанию истины. Идет время, мы не останавливаемся и продолжаем путь. Иногда к нам подходят люди. В основном туристы. Они спрашивают советов, и Рой, конечно же, дает ответы. Часто это полная чушь – то, что он говорит, но люди все равно отходят от нас с просветленными лицами и с благоговением, если не сказать – с почитанием, желают просветления и долгой жизни.

Туристы принимают нас за индусов.

В один из дней садху просто ложится на землю и больше не встает. Привычка не обращать внимания на его странности берет вверх. Например, на его неподвижность. Возможно, он впал в нирвану или крепко заснул. Но проходит день, и я, наконец, подхожу к нему. Дотрагиваюсь и переворачиваю. Лицо уже окаменело и начинает высыхать. Обтянутые мертвой кожей кости.

– Рой? – он молчит. – Рой! – кричу я. Все та же тишина.

Мне не остается ничего, кроме как смириться и тащить его к реке. Одежда нагрелась от солнца, до нее неприятно дотрагиваться. Приходится брать его за ноги и тянуть. Я думаю, он бы хотел именно этого. Поднять его на руки я не в силах, поэтому, чтобы доставить друга к реке, уходит около часа.

Встаю на колени и с силой толкаю Роя руками. Наконец он в воде. Еще несколько минут усилий, и я вижу, как садху уплывает прочь.

Мне не удалось бы сжечь тело, но я сделал то, что должен был сделать, – сбросил останки в Священную реку. Тело Роя понесло течение, и скоро он скрылся из виду, а я остался на берегу размышлять о своей собственной жизни, которая стала моим проклятием.

Иногда мне кажется, что я никогда не смогу умереть, что все это чье-то проклятие. Неудачная шутка.

– Что же дальше? – задаю я себе вопрос. – Что мне делать теперь? Я не стал верующим, не получил ни просветления, ни ответов. Что дальше?

Река делает поворот, и вновь над водой виден старый друг. Сижу около берега Ганга и наблюдаю за тем, как Рой отправляется в последнее путешествие.

В этот момент, когда я смотрю на его тело, мне открывается нечто. Просветление, которого я так долго ждал. Это ответ на все вопросы. Ложусь на землю и закрываю глаза. Нужно пойти к Ледяному озеру и окунуться туда еще раз. Я либо умру, либо все вернется назад. Моя новая теория, я верю в нее, иначе жизнь будет казаться совсем бессмысленной. Должна быть у человека цель, подойдет даже теоретическое и недоказанное предположение.

Теперь я занимаюсь тем, что восстанавливаю физическую форму. Чтобы подняться на такую высоту и дойти до озера, нужны силы. Через несколько городов – граница с Непалом. Необходимо раздобыть деньги, чтобы купить одежду, отъесться.

Ловлю рыбу и спускаюсь вниз по реке. Через несколько городов нахожу нужного мне человека. Он стоит, повернувшись спиной, и наблюдает за водой, затем улыбается и тянет сеть. Как только человек затаскивает полную сеть рыбы, я осмеливаюсь заговорить с ним.

– Здравствуйте, мне нужна работа. Я готов работать сколько скажете и за любые деньги.

– Зачем тебе? – спрашивает он, доставая рыб из сети. Около его ног пробегает выдра. Она юркая и веселая.

– Куда это ты? – обращается он к ней и ловит руками. Животное не сопротивляется. Рыбак дает ей одну рыбешку и сюсюкается с ней, как с ребенком. Только когда он привязывает поводок, поворачивается в сторону, видит меня и удивляется. Затем вспоминает и повторяет заданный вопрос.

Отвечаю, что мне нужно в Непал. Нет смысла кривить душой и что-то придумывать. Для похода необходимо заработать долларов двести пятьдесят. Помимо снаряжения, куплю еще и телефон. Мой потерялся. В Петербурге сдается квартира, но денег давно не присылали. Может, они решили, что я умер? Или умерла тетка и больше некому заниматься делами?

Выслушав меня, рыбак задумывается, затем жует губами, будто пробуя рассказ на вкус.

– Хорошо, – заключает он, – хочешь подняться к Ледяному озеру, это твое дело. Не думаю, что мы встретились зря.

В Индии все верят в карму и считают, что нет случайных встреч. Вся ответственность лежит на богах. Так я получаю работу. Теперь я рыбак: встаю рано утром, чтобы наловить побольше рыбы и по выгодной цене продать.

Как-то раз я спросил товарища о семье. Почему до встречи со мной он рыбачил один? Есть ли у него дети?

– Мою семью разорвал бенгальский тигр. Как-то раз я ушел, вернулся, а никого нет. Только кровь и это животное посреди комнаты догрызает младшего сына. Жена умерла от родов за несколько недель до этого. Дочь замужем, редко видимся, да и не тревожить же ее. Теперь она принадлежит другой семье.

Пять месяцев мы вместе ловим рыбу. У него есть выдры, которые загоняют добычу в сеть.

– Это очень удобно и прибыльно, – хвастает он, – тебе повезло работать у меня.

Я и сам это знаю. Зарплата не самая высокая, большую часть индус забирает себе. Когда я накапливаю нужную сумму, говорю, что настала пора уходить. Он не настаивает и не задает лишних вопросов, только грустно улыбается и желает хорошего пути. Мы привыкли друг к другу за эти месяцы, и сейчас жаль расставаться.

Один раз, помню, спустились вниз по реке. Там течение не такое сильное, вода спокойная и прозрачная.

– Здесь большая рыба водиться должна, – объясняет индус, – но ее только на удочку поймать можно.

После получасового молчания меня начинают одолевать сомнения. Но судьба, как обычно, доказывает, что я неправ. Зрачки расширяются, тело деревенеет, и вот я уже, сам не помня себя от страха, ору что есть силы:

– Убираемся отсюда!

Индус щурится и смотрит на другой берег реки. Открыв пасть, там бездвижно лежит крокодил, половина его туловища в воде. Сквозь чистую воду я вижу, какой он огромный. Метров пять, не меньше! Его чешуйчатое тело пугает и говорит мне, что смерть близка. Сейчас он услышит нас и рванет с быстротой молнии. Кажется, я доживаю последние минуты жизни, и время, о котором я так молил всех несуществующих богов, наконец пришло.

Индус хлопает меня по плечу и смеется.

– Это не тот крокодил, которого нужно бояться, – объясняет он. – Смотри, какая у него пасть узкая, не проглотит. Видишь, на самом конце шишка?

– Да…

– Значит, самец, – улыбается индиец. – Чего ты трясешься? Не может он нас съесть физически, понимаешь?

– Хорошо, – выдыхаю я, – но, может, пойдем отсюда? А то еще руку откусит…

– Рыбу поймаем и пойдем.

Через несколько минут у товарища клюет, спустя недолгое время клюет и у меня. За день мы поймали три крупные рыбы и еще незначительных мелких штук десять. В тот день продали только две, а последнюю оставили для себя. Ужин был вкусный.

Сейчас я иду к одной цели. Теперь, когда мне не с кем разговаривать, остаюсь наедине с собой и вспоминаю обрывки прошлой жизни. По ночам я переживаю то, что должен был пережить.

 

Глава IX

Сны по дороге в Гималаи

Во сне я часто гуляю по Среднему проспекту Васильевского острова, теперь он пешеходный, и там, где раньше была дорога, прогуливаются люди. Этакий маленький Невский проспект. Совсем не узнаю город. Он стал лучше, но теснее. Намного теснее. Сотни огней, как на Бродвее. Пешеходная аллея, где я когда-то горланил мальчишкой песни, осталась прежней. Разве что все дома расселили, и теперь на месте квартир с их бытом магазины с покупателями.

Присаживаюсь на скамейку и, закрыв лицо руками, плачу. Мне не стыдно, я слишком долго держал эмоции в себе.

Сон первый

– Зачем молиться за умерших?

– Что? – спрашиваю я удивленно.

Мы стоим посреди тюремной камеры. Человек в ярко-оранжевом пиджаке сидит на стуле и молча разглядывает меня. Ножки стула покрыты желтыми кружочками, точно такими же, как и галстук неизвестного.

– Считается, будто человек был бессмертен, но после грехопадения тело стало тленным и смертным. Значит ли, что мы умираем от нашего же яда и собственных дефектов?

– Вы ко мне обращаетесь?

Оборачиваюсь. Позади никого нет. В камере мы одни: исхудавший я и этот пижон, который читает мне проповеди. Если это какой-то посланник, то я представлял их иначе.

– С вами, с вами. Вы согрешили, друг мой, – подтверждает он, и рот его расплывается в любезной и в то же время насмешливой улыбке.

– Какое вам дело? – спрашиваю я и кошусь на незнакомца. Он все так же невозмутим и спокоен. В глазах усталость и легкое презрение.

– Лечение души – примирение с самим собой, приятель. Тебе нужно примириться с тем, что ты сотворил, и уже успокоиться.

– Я с собой в ладах, а вот ты, кажется, нет. До свидания, парень.

Он не произносит ни слова.

– Тем более мои язвы касаются только меня самого, – безапелляционным тоном заявляю я и отворачиваюсь.

Чего он ко мне привязался? Нужно отойти в другой угол. Делаю шаг и замечаю, что дверь на волю открыта. Не веря собственному счастью, подбегаю и выхожу. Прохожу мимо камер. В них нет людей. Заглядываю в одну из них и в ужасе отшатываюсь. Внутри не люди, на нарах лежат огромные черви. Отбегаю. В другой камере – большие насекомые в рост человека. Что происходит?

– Нас поражают болезни. Одна за другой, до тех пор, пока окончательно не сгрызут.

Человек в отглаженном костюме стоит рядом со мной и рассматривает собственные ногти. Иногда он поглядывает на жуков в камере, но их мерзкий вид его, похоже, не впечатляет.

– Вы кто? – с суеверным ужасом спрашиваю я.

– Какие же вы скучные все! – говорит он вместо ответа. – В общем-то, не важно, кто я. Сейчас нужно объяснить тебе кое-что, и тогда я смогу вернуться назад, чтобы мне дали еще кого-нибудь. Может, посообразительнее будет, – рассказывает он и, наконец, отрывает взгляд от безупречных ногтей.

Его костюм, появление, разговоры… Да он посланник с того света. Я, наверное, скончался в тюрьме. Весь бред про Индию – это картинки угасающего сознания, которое борется со скучной реальностью тюрьмы и потому придумывает что-то поинтереснее. Прекрасные видения! За мной прислали черта какого-то.

– Да не черт я! – говорит он. – Думай с точностью наоборот. Свет, на их я стороне.

Мысли читает… Не удивительно… Не похоже, что не черт, но придется поверить.

– А кто тогда?

Человек в ярко-оранжевом пиджаке закатывает к потолку глаза, и я слышу в голове громовой голос: «Посланник божий». От этого начинается мигрень.

– Я-то думал, добро повежливее будет.

Он разражается хохотом.

– Думаешь, я должен быть светлым ангелом с крылышками за спиной? Нет, брат, типичная навязанная схема. Так сказать, красивый образ с картинки из книжки. Да и с тех пор, как бог свихнулся, нам можно делать что угодно, но мы таки продолжаем учить вас, обалдуев таких. Принцип и немного давления со стороны.

– Так бог есть? И если не он, то кто на вас давит?

– Да, есть… И он жутким садистом стал в последнее время, вот мы и пытаемся хоть что-то для вас, для людишек, сделать хорошее. Ладно, парень, не буду тебе голову захламлять, там и так скоро взрыв случится. Давай не торопить события?

– Хорошо, ведите меня, куда там нужно. Посмотрим.

– Придется послушать небольшую лекцию.

Щелчок пальцем, и я сижу за партой в студенческой аудитории. Пижон тычет мелом в доску.

Он изображает на доске лицо и дорисовывает густую бороду, жирное тело и огромное кресло. Напротив пририсовывает приставку и плазму.

– Это кто?

– Христиане верят, что Христос может вернуть цельность.

– Иисус? – удивляюсь я. – А зачем приставка и почему он такой толстый?

Для цельности картины «посланник божий» награждает Иисуса пушистыми тапочками.

– Время не стоит на месте, многое изменилось. Отец отправил сынулю на землю. Сынуля знал, на что идет. Иисус, так сказать, был непослушным балованным сынком, наподобие вашей золотой молодежи, – посланник с явным удовольствием цокает языком, смакует информацию. – Постоянно конфликтовал с отцом и тырил по-тихому его вещи. Клептоманией страдал… Вот папка подсуетился и пообещал ему, что разрешит жить, как тот хочет, если пробудет тридцать три года на земле и умрет мученической смертью. Сынок, конечно, не хотел, но его поставили в жесткие условия. Либо так, либо вообще сошлют в тело индийского мальчика семнадцатого века, и будет он умирать от сифилиса. Вот и пришлось согласиться.

– Но Иисус же не в семнадцатом веке жил?

На меня смотрят как на умственно отсталого.

– Время – слишком сложное для тебя понятие. Не думай. У тебя это здорово получается.

Я обижаюсь, но переключаю внимание на новую информацию. Для меня это новость. Неужели Иисус и правда сейчас жирный и ничего не делает, кроме как рубится днями напролет в приставку?

– Так вот. Продолжим лекцию. Я бы тебе ее, конечно, не читал, если бы можно было… Жесткая дисциплина и зверская отчетность. Болезнь для людей – лекарство, бальзам для их запятнанных надуманными грешками душ. Мученики с радостью принимали их, считая, что путь покаяния ведет к Богу.

– Хорошо. Но ты говоришь простые вещи. Давай к сути.

– Ну ладно, гений. Я просто развлекся. Теперь перейдем к главному. Тебя нужно протащить по тем моментам жизни, о которых ты понятия не имеешь.

– Это куда? – спрашиваю я. – Да и зачем?

– А чтобы ты понял, что натворил, – задиристо говорит незнакомец.

– С Видьей?

– И с ней тоже, – отвечает он, – но мы пока вернемся к любви всей твоей жизни, если твое лживое сердце не врет.

Он подходит ко мне вплотную и прикладывает руку к моей груди. Пальцы проходят сквозь кожу и больно сжимают сердце. Мне кажется, я сейчас умру.

– Да ладно тебе, не падай в обморок, недолго осталось. По протоколу я вообще должен был его вытащить и швырнуть в темноту, чтобы тебя попугать.

Он отпускает руку, и я снова могу дышать.

– Спасибо, конечно, – хочется врезать ему хорошенько, но не думаю, что это лучшая идея. – Что за протокол?

– Да так, список того, что можно делать только в крайних случаях.

– Это крайний случай?

– Ну… ты наступал на одни и те же грабли и не раз… Можно сказать, твоя недалекость… – посланник делает драматическую паузу и поднимает палец вверх, – Твоя недалекость – и есть крайний случай.

– Стоп! Это ты все устроил? – ору я и иду к нему.

– Не напрягай мозг зря, тебе еще нужно сны посмотреть. Мы тут вообще-то за твою душу боремся.

Ничего не понимаю. Вот теперь я точно запутался.

– Все, герой, пойдем.

Он хватает меня под локоть, и мы, как лучшие друзья, идем к выходу.

– Она была из верующей семьи, твоя девушка. Пойдем посмотрим, как все прошло.

– Что прошло? – уточняю я.

Он округляет глаза и смотрит на меня, как на тупицу:

– Похороны, конечно, что же еще?

Мы в окружении икон и позолоченных стен. Труп притащили в церковь и положили в центр. Гроб напротив «Царских врат»: старые традиции, в которые до сих пор веруют. Набожные скорбящие, сборище праведных баранов, скопившихся вокруг гроба. Они плачут тихо. Никто не позволяет себе лишнего. Монотонное бормотание молитв. В последний путь с церковью.

– А вот оскорблять не надо! Они не бараны! Вообще, помни, что твои мысли для меня – не секрет! – вопит посланник, и у меня начинает сильно колоть сердце.

Хватаюсь за грудь рукой и спрашиваю:

– Ты что – издеваешься?

– Да нет, просто припугнул. Рефлексы вырабатываю. Перед тобой посланник неба, а ты про наших представителей на земле плохо думаешь.

– Да зажрались они, ваши представители.

Сердце колет еще раз, только на этот раз гораздо сильнее.

– Хорошо, хорошо… Понял я.

– Зажрались, да… Но это не твоего ума дело, что, как и почему. Слушай давай да смотри. Совесть твою будить будем. Этой спящей красавице давно пора проснуться.

Слушаю молитвы за мою Киру. Люди в платках и с печальными выражениями на угасших лицах.

Стихи Иоанна Москвина, отрывки из Нового завета. Ровно горящее пламя восковых свечей.

Все для моей Киры.

– Смерть – великое таинство. Еще одно рождение в Вечность.

– Сам знаю.

Капля падает мне на руку и застывает. Как получилось, что и я тут? Разве может убийца находиться в церкви?

– Согласно церковной точке зрения душа может чувствовать и мыслить. Вся ответственность за прошлую жизнь отправляется с ней. Пару дней она здесь, в плену у времени и пространства. Затем на третий день настает пора испытаний. Мытарства. Кто-то заново переживает свою жизнь. По крайней мере, так говорят те, кто пережил клиническую смерть.

– А что дальше?

– Затем ангелы уносят душу. Или же демоны. И до Страшного суда. Все поступки оставляют след. Все будет выявлено и рассмотрено. Слушай давай.

Если я умер, то со мной все как-то странно происходит, не так, как он говорит. Вероятно, я пока жив.

– Я бы не назвал это жизнью, – смеется посланник. Но я больше не обращаю на него внимания.

Она тут. Почти что настоящая. Только холодная и твердая. Я не могу осознать, что она умерла. Все во мне противится правде.

Усопшая лежит в простом белом платье. Лицо будто живое, сочные румяна густо намазаны на худые щеки, губы розовато-коралловые, будто кто-то специально накрасил их помадой. Руки крестом застыли на груди. Полукруг из родственников и близких друзей, и я один, быть может, тот, кто и был самым родным. Ее любовник, несостоявшийся муж и – убийца. Кира была так молода, что смерть ее всколыхнула в душах людей то чувство, что зовется горьким удивлением и непониманием: как такое, можно сказать, еще юное существо оказалось по ту сторону. Молодой архиерей произносит свою речь. На его лице нет ни капли эмоций, будто от постоянных служб по покойникам его, возможно, когда-то горячее сердце остыло и окаменело вовсе. Атрофия души. В России такое часто случается с врачами и служителями церкви.

Служба велась монотонно и безразлично. А когда кончились возвышенные речи, настала пора прощания. Первой к гробу подходит плачущая мать, она тяжело падает на грудь дочери и вся как бы обмякает. К ней быстро подходит муж и, резко взглянув на лицо покойницы, стискивает зубы и аккуратно, но все же настойчиво тянет жену за плечи. Она поднимает на него заплаканные, красные от горя глаза и произносит:

– За что нам это, Гриша?

Он только сильнее стискивает зубы, всем своим видом показывая, как нелегко дается осознание смерти и, разжав пальцы, выходит вон.

Затем, когда мать падает в объятия престарелой своей подруги, к гробу медленно подходят две девушки. Сестры сцепили руки и шагают нога в ногу, как неразлучные близнецы. Они так похожи, что мне и правда показалось, будто они одногодки. Девушки вытирают слезки и целуют свою старшую сестру в лоб, поочередно вздыхая и отворачиваясь друг от друга.

В этот момент я понимаю, что натворил. Находясь поодаль от толпы, гляжу на гроб с телом Киры. В моих глазах светится сама пустота, заполнившая все изнутри с той самой минуты, как я осознал, что ее больше нет. Бледность ядовитой краской расползается по лицу, губы вздрагивают и дергаются.

– Убийца! – шепчу я сам себе. Ноги сами несут меня к гробу. Вся публика расступается, будто река перед Моисеем, и я оказываюсь подле Киры.

Душегуб своими же руками лишил жизни ту единственную, которую он любил.

Перед гробом стоит растерянный мужчина лет двадцати четырех. Брови его сдвинуты буквой «V», морщины прорезали лоб, а воспаленный взгляд остановился на девушке.

Собравшиеся окружают гроб кольцом и начинают наступать.

– Убийца, убийца! – ропщут они, приближаясь. Голоса сливаются в монотонный звук проклятия. Оно звучит будто злая молитва.

Ни на что не обращая внимания, все так же смотрю на возлюбленную. Неожиданно она разлепляет ссохшиеся губы и издает протяжный хрип.

Не открывая глаз, женщина тянет ко мне руки, словно моля вытащить ее из гроба. Я в ужасе отшатываюсь и, обернувшись, встречаюсь взглядом с красными от слез глазами отца Киры.

– Все в порядке.

Мы в камере. Сижу на стуле и смотрю в пол. Слезы текут по лицу безостановочно.

– Убийца… – шепчу я.

– Ну да – завалил любимую бабу, но за дело же, – ядовито произносит посланник.

– А ты точно со стороны добра? Как-то не похоже, – огрызаюсь я.

– Да ладно, парень. Это предупреждение. А теперь давай просыпайся и не вздумай потом убеждать себя, что это все бред. Так и было. А теперь ложись.

– Зачем это? Что не бред? Это сон? – не понимаю я.

– Ложись, ложись, – с улыбкой говорит он и показывает на нары. – Ты свое отстрадал.

Стою и не двигаюсь.

– Да не гомик я! – кричит он, читая мои мысли.

Пожимаю плечами: кто знает, что там на небе.

Ложусь на спину.

Посланник садится около меня, затем быстро забирается на грудь и начинает сильно прыгать, будто гигантская белая мышь. Становится трудно дышать.

Открываю слипшиеся глаза и хватаю ртом воздух. В горах трудно дышать. По мне прыгают белые мышки.

Сны вызывают привязанность. Каждый вечер я жду возможности вернуться в тот сон, где она воскресает и, прося о помощи, в бессилье тянет ко мне руки. Лежа на кровати, я ощущаю на себе тяжесть океана. Налитое свинцом чувство вины, давящий якорь ответственности. Все жду, когда же во сне вновь увижу Киру.

Но сон не возвращается.

Человек-гора

– Согласно христианскому мировоззрению, мы пришли в этот мир, чтобы страдать. Знаешь, мне иногда кажется, будто это и правда так…

Изначально Сева был огромный и тучный. Человек-гора. Он пришел в тюрьму из-за своей матери.

– Она всю жизнь держала меня крепко за яйца, – усмехнулся он и тут же, понурив голову, как нашкодивший ребенок, все рассказал.

Из этой истории я для себя понял, что мамаша Севы была строгой и стервозной женщиной. Она таскала его за собой повсюду и, когда он не слушался, больно била по лицу. Как и у многих, у нее было свое хобби: женщина постоянно сочиняла. Выдумщица с нездоровым блеском в глазах и опасными наклонностями. Маленькая книжечка с наказаниями, которые она постоянно выдумывала.

– Помню, отдыхает мать в кресле и, уставившись в телик, ни на что не реагирует. А потом вдруг резко подорвется и побежит к книжечке. Сидит там в углу, что-то царапает и хихикает так неприятно, подергивается, будто кто-то ток через ее тело пропускает, а ей только приятно, – рассказывал Сева.

Больше всего он боялся ванны. Его мамаша с детства рассказывала, что оттуда могут выползти пауки.

– Такая черная дырка – сток, – поясняет он, – куда воронкой уходит вода.

Мать запирала его в ванной на несколько часов и уходила. Так, по ее мнению, она ограждала мальчика от опасности выпасть из окна. Нервная женщина предполагала, что он может включить газ и задохнуться или зажечь спичку.

В их семье были свои извращенные системы штрафов и наказаний. Иногда мамаша Севы читала связанную с пытками и воспитанием литературу.

Мать ставила Севу на горох, ловила орущего мальчика и, зажав его между ног, лупасила ремнем, лишала сладостей и телевизора.

– Эта стерва наговаривала на мою женщину. Мы назначили день свадьбы, и несколько месяцев она подливала средства для туалетов в ее шампуни, когда приходила в гости, губила цветы и мешала специи. Как-то раз моя жена застала чокнутую с ножницами около ее кружевного белья. Мать хихикала, когда разрезала его, понимаешь? – в отчаянии спросил он и тут же замолк.

Фигура Севы напоминает огромный бесформенный камень. Он сгибается и, помолчав с минуту, продолжает:

– Она поставила меня перед выбором: «я или она». Что я мог сделать? Бросить мать? Нет, это невозможно, без меня она точно сошла бы с ума…

Я смотрю на него и ничего не говорю. Пока он сам не продолжает рассказ:

– Свадьба расстроилась, и невеста ушла. Однако затем я понял, что пора повзрослеть и начать выстраивать собственную жизнь, а не хвататься за женскую юбку. Как-то вечером сообщил, что завтра ухожу из дома и возвращаю невесту. В ту ночь я проснулся и увидел, что мама держит надо мной нож. Спросонья оттолкнул ее рукой, и она упала на него. Адвокат пока что бессилен. Быть может, ему еще удастся убедить следователей…

– И после этого ты еще веришь в справедливость?

Сева морщится:

– Я не думаю, что бог забыл нас. Просто, по его мнению, такое место, как Земля, делает из детей взрослых.

На этом наша беседа заканчивается.

На следующий день его навещает Мона – невеста. В светлом желтом платье девушка похожа на солнечного зайчика. Она приходит каждую пятницу и приносит ягодный пирог.

Я совершаю тот же путь, что и много лет назад. Ледяное озеро. С каждым шагом я становлюсь старше, но без сил продолжаю идти. Вот оно, уже совсем рядом, всего несколько шагов. Минута – и я уже дряхлый больной старик; годы обрушиваются на меня и приковывают к земле. Шаг и падение, хватаю ртом воздух и из последних сил ползу. Мои сны терзают меня, я больше не хочу мучиться. Чувство вины давит слишком сильно, лучше упасть в воду и не просыпаться. Ползу к воде и, скинув рюкзак, ложусь на лед. Он довольно прочный. Переворачиваюсь, но он держит. Собираю всю волю в кулак, возвращаюсь на берег и беру в руки камень. Только ступаю на лед и тут же проваливаюсь.

Последний сон

Наконец мне это удалось. Она вернулась. Разговор с подсознанием. Вымышленная реальность. Счастливые минуты.

Мне казалось, что это и есть настоящая жизнь. Тюрьма, Сева, Винсент – все нереально. Она и только она имела значение. С тех пор, как я задушил Киру, мне начали сниться сны.

Каждый раз она приходила разная. То добрая, то милая, то разъяренная. Иногда она кричала от злости, иногда от наслаждения. Мы любили друг друга, ссорились, мирились, ели сладкие вафли и поливали ее цветы. Жили обычной жизнью, как и все.

Кира постоянно что-то рассказывала, а я, довольный и безмятежный, обнимал ее и прижимал крепче.

Так прошло двенадцать лет моей жизни в тюрьме. Благодаря снам я чувствовал себя гораздо лучше, в них и заключалась вся моя жизнь. Правда, в конце Кира непременно убивала меня.

Днем я слонялся без дела по камере или сидел молча в углу, ночью был счастлив.

Реальность, она, вероятно, так и задумана: чтобы почувствовать наслаждение и радость мгновения, до этого необходимо страдать и мучиться. Иначе никак. В сырой камере я ложился спать и жил своей настоящей жизнью.

Тело Киры менялось вместе с моим. Если я был стариком, она сидела рядом в кресле, с огромными круглыми очками на носу, и что-то читала. Детьми мы бегали по полям и крышам, перелетали с планеты на планету. Для нас не существовало границ. Мы старели вместе, росли вместе, жили вместе.

В Индии она также продолжала жить со мной во снах, но это происходило довольно редко. Сейчас я поднимаюсь в гору, любой теории требуется подтверждение. Если мои расчеты верны, я окунусь в озеро и, если выживу, верну свою жизнь. Надуманная теория, но человеку нужно во что-то верить, чтобы оправдать никчемность жизни. Я шел сюда долго и с каждым новым днем старился все сильнее. С каждым шагом я прибавляю несколько недель жизни, похоже, настала пора расплачиваться за подарок судьбы. Во мне больше нет ничего ни от жизнерадостного ребенка, ни от полного сил юноши, ни от крепкого мужчины, я стар. Дряхлый старик, который, подобно Сизифу, взбирается на гору, волоча за собой прожитые впустую годы.

Вот оно – это треклятое озеро. Все во льду.

Возраст – примерно восемьдесят семь, а может, намного больше. Путь сюда был сложным и изнуряющим. Я вижу замороженную гладь воды, но не могу больше идти. Сил нет, они покинули мое дряхлое тело. Падаю на тропинку и не могу подняться. Закрываю в бессилье глаза. Так глупо – забраться на такую высоту еще раз и не выдержать. Сердце колет. Видимо, так было решено изначально – прожить такую жизнь и умереть, так и не узнав, можно ли повернуть время вспять.

– Эй, я тут… – шепчет знакомый голос. – Милый, посмотри на меня.

Кира стоит здесь, в горах, рядом со мной, в светлом платье и говорит всего одно слово: «Проснись». Повторяет его, пока я не обретаю способность соображать.

– Зачем? Что такое, Кира, милая, ты пришла попрощаться?

– Просто проснись, но не в тюрьме, не в Индии и не в Непале. Жизнь совсем другая, она – не такая, какой ты ее представляешь. Все только в твоей голове.

– О чем ты?

– Просто проснись и найди меня, где бы я ни была, с кем бы я ни была, что бы ни делала, найди. Я хочу любви. Мне нужен ты, но не здесь, а там.

Опять какие-то сбои во снах. Где – там? Там уже ничего не осталось. Я разрушил свой мир, когда убил тебя, Кира.

Я тянусь к ней. Она отлетает и произносит:

– Настоящая любовь в реальном мире.

Кира поднимает меня на руки и несет по воздуху. Мы летим. На Кире свадебное платье. Никаких ног дракона и хвостов. Я в одежде альпиниста. Тянусь к ее губам, она позволяет поцеловать себя и отпускает руки. Я падаю вниз и пробиваю телом лед. Человек в воде. Ощущение дежавю.

После этого сны мне больше не снятся. Никогда.

 

Глава X

Под водой

Если температура воды ниже тридцати трех градусов, начинается переохлаждение организма. Чем ниже температура воды, тем быстрее сокращается срок безопасного пребывания в ней. Холодовой шок – спазм сосудов. При попадании в холодную воду может наступить резкое нарушение дыхания вплоть до его остановки и потери сознания – так называемый холодовой шок, вызванный массивным раздражением рецепторов кожи. Находясь в воде, голову следует держать как можно выше над поверхностью, так как более пятидесяти процентов всех теплопотерь организма приходится на ее долю.

Лед треснул, и я очутился под водой. Вся жизнь проносится перед глазами, как будто все происходит по-настоящему: здесь и сейчас. Это правда. Персональная кома. Секунды превращаются в годы. Моя придуманная жизнь. Пора очнуться.

Оставляя глубокие следы на снегу, я шел в мокрых носках и тяжелых ботинках. Рюкзак остался там – в озере, шапку я снял, чтобы она не примерзла к волосам и их не пришлось остригать наголо. Было не так холодно. Граница между летом и зимой. В этой местности в тени иногда жарко настолько, что снимаешь одежду – слой за слоем – пока не остаешься в одной футболке. Не знаю точно, сколько времени прошло, пока я достиг деревушки. Постучавшись в первую дверь, рухнул на колени и так и остался сидеть.

Ничего этого не было? Или было? Честно говоря, я не знаю, что произошло на самом деле. Видел ли я сон длиной в столько лет или же действительно прожил такую долгую жизнь? Было ли это испытанием или все произошедшее – плод моего воображения? Не знаю, у меня нет ответов.

Знаю только, что вернусь назад и, если Кира жива, то обязательно найду ее.