Заглянул как-то в почтовый ящик, а там повестка. Такому-то — такому-то предписывается в понедельник к восьми ноль-ноль явиться в рай.

Сразу в глазах потемнело. Вот оно как. Нежданно негаданно подкралась ко мне параха-рулиха. В смысле, смертушка. Колхозница хренова. Серп на косу сменила и хуже татарки, в гости незваные.

Сначала не очень-то и поверил. Слишком много несоответствий. Во-первых, самое главное, я еще молод, по крайней мере, сам себя таковым считаю. Мне еще жить да жить.

Во-вторых, странным показалось, что они там вообще решили кого-то предупреждать. Насколько мне известно, все происходит внезапно. И даже если это событие вполне ожидаемо по причине тяжкого недуга, они обходятся без извещения точного времени.

В-третьих, удивила форма оповещения. Вместо белокрылого ангела — клочок дешевой бумаги с оборванным уголком. И что означает: при себе иметь миску, кружку, ложку, умывальные принадлежности и две пары сменного белья?

Да и как-то не укладывалось в голове: я и в рай…

Принял стакан, задумался. Я ведь сапиенс все-таки. Через некоторое время пришел к выводу, что ничего совсем уж невероятного нет. Насчет возраста, им там видней. Что касается предупреждения, так отброска копыт — это сугубо интимный процесс. Может они всех оповещают, но никто об этом не распространятся? Я, например, никому не скажу. А то что вместо ангела — повестка, тоже ничего удивительного. Народ сейчас, как мухи, мрет, где на всех напасешься?

Горевал недолго. Чему быть — того не миновать. Пока прогорюешь, он и заявится. Кирдык Крантович. А так, хоть и не самый подходящий, а все-таки повод для праздника. Решил лучше как следует с мирской жизнью попрощаться. Когда женятся, мальчишник устраивают, расставаясь с холостяцким бытием. А мне предстояло расстаться с бытием вообще, так что оторвался по полной.

К назначенному сроку протрезвел. Ну так, слегка похмелился и все.

Собороваться и исповедоваться не стал. Хоть и говорят, что бог все видит, но это ж только говорят. Если бы он все про меня знал, то сомневаюсь, что мне пришла такая повестка. Скорей всего в другую сторону. А вдруг всевышний не все видит, а все слышит? Покаюсь, а потом, когда дойдет дело до райской регистрации, скажут, извините, мол, ошибочка вышла. Не то чтобы я был таким уж закоренелым грешником. Обыкновенный, среднестатистический. И про заповеди я, конечно, кое-что слышал. Главную помню: «Не убий». Соблюдал. А что касается остальных… Думаю, они там с пониманием относятся к мелким прегрешениям. Да если бы они строго следили за соблюдением «не скради», то в российском филиале рая аукались бы три калеки. И то по недоразумению. Потому что не смогли ничего приватизировать. Кажется, в тех заповедях еще что-то было про баб и про пожрать. Ну, тут уж извините!

В общем, не стал я исповедываться. Если что, решил, скажу что забыл. Замотался. А в остальном приготовился все чин по чину. Помылся, оделся во все чистое, к назначенному сроку стеганул стакан водки и лег. Да, еще освежающую таблеточку «Рондо» разжевал. Думаю, вдруг, Леонида Ильича там встречу, полезет он целоваться, а от меня перегар. Неудобно. Что? Не мог он в рай попасть? Еще как мог. Теперь на него столько народа молится, того и гляди, канонизируют.

В 8-00 — тишина. Думаю, может что не так? Вспомнил. Положено же не только руки на брюхе аккуратно сложенные держать. В них еще свечка должна быть. Всю квартиру обыскал. Бесполезно. Ни одного огарочка. И к соседям не обратишься. Я и так-то с ними не очень, а уж после моего прощания с мирским бытием совсем отношения испортились.

Решил, что сойдет и фонарик. Импортный. Австрийский. В Китае сделанный. Зажег, лежу.

В десять выключил его. Батареек жалко. Это они у зайчиков могут работать и работать.

В одиннадцать стеганул еще стакан, чтобы скрасить тягостное ожидание. И мысль зародилась: вдруг у них там что-то не срослось, и я зря на работу не пошел?

В дверь постучали. Спрашиваю:

— Кто там?

А из-за двери:

— Повестку получали?

Думаю, наконец-то, архангел за мной явился. Как его там? Гавриил, кажется.

— Получал, — говорю и открываю.

Оказывается, странная внешность у архангелов. Рожа еле в дверь прошла. Толстая и лоснящаяся. Маленькие глазенки так и бегают, осматривая обстановку, скорей всего на предмет чего умыкнуть. И одет не по-архангельски. А наоборот, в форму прапорщика.

А он мне с порога:

— Раз получил повестку, почему не явился?

Божий посланник сразу на «ты» перешел, как только оказался в квартире.

И еще зачем-то вспомнил мою маму.

Отвечаю:

— Кто ж туда по своей воле является? Разве что великомученики. Да и дороги я не знаю.

— Насчет дороги, не волнуйся. Доставлю. Как же мне надоело, вас охламонов по всему городу собирать! Бери свои манатки, внизу машина ждет. Пять минут на сборы! Время пошло!

И еще рассказал, что он обо мне и мне подобных думает. В матерно-нецензурной форме.

Чудны дела твои, господи! Теперь стало понятно, что никакой ошибки в том, что мне рай предписан. Уж если архангелы так выражаются, то я — святой.

В пять минут я уложился. У подъезда — армейский УАЗик. Битком набитый такими же горемыками, как и я. Они так же перед отбытием в мир иной разминались водочкой. Всю дорогу песни пели на патриотические темы. Разные. Но чаще всего повторялась: «Не ходил бы ты Ванек во солдаты».

Привезли нас к военкомату. И тут у меня стали зарождаться подозрения, что все происходящее не имеет ни какого отношения к всевышнему. Сразу становились понятными и повестка, и кружка с ложкой, и прапорщиковская наружность и мат архангела…

Так оно и оказалось. На оторванном уголке повестки скрывалась вся сущность послания. Мне предписывалось явиться не в рай, а в райвоенкомат. Для прохождения сборов уволенных в запас военнослужащих. Как в народе говорят, забрали в партизаны.

Двойственное ощущение. С одной стороны живой, и отход в мир иной откладывается на неопределенное время. А с другой, еще неизвестно, что лучше: тихо мирно скончаться в собственной постели, или загибаться от голода и холода в какой-нибудь богом забытой воинской части. Тем более, что результат один и тот же — тот свет.

Нас всем скопом стали врачи осматривать на предмет годности несения строевой и караульной службы. Какие только болезни мы себе не придумывали, а доктора, как чудотворцы великие, даже не глядя на нас, одним росчерком пера исцеляют. Пишут: «Здоров, годен».

Но я решил, просто так не сдаваться. Между хирургом и окулистом умудрился проскочить к самому военному комиссару. От одного наименования должности мурашки по коже. Везде их давным-давно поотменяли, позапрещали, их жертв реабилитировали. А здесь, накось! Живут и здравствуют.

Вхожу, как был, в одних трусах, и прямо с порога:

— По какому такому праву хватаете людей и отправляете неведомо куда?

А военком, пузатый старик с остатками военной выправки, вместо ожидаемого: «Смирно! Кругом! Пшел вон, недоносок!», говорит:

— Проходи, садись. Сейчас все объясню.

То ли он раньше замполитом был и истосковался по воспитанию личного состава, то ли хорошо опохмелился, и пришло состояние, в котором просто необходим собеседник.

Сел я напротив, сам думаю, терять нечего. Только что можно сказать чудом избег невинной преждевременной смерти, а тут опять. Не по правилам это. С корабля полагается на бал, а не из огня в полымя.

Говорю:

— Не имеете никакого права вот так брать безвинного человека и подвергать его всем тяготам и лишениям без его на то согласия! Нету такого закона.

Военком даже обрадовался. Весь расцвел и говорит:

— А здесь уже ты не прав! Но в этом нет твоей вины. Всему первопричина — ослабление моральных и патриотических устоев современного общества. А такой закон есть!

Думаю, точно бывший замполит и однозначно хорошо похмелившийся. Жуткая смесь. Но отступать некуда. Позади Москва. А впереди маячит неведомая войсковая часть где-нибудь под Воркутой.

— Тогда, — говорю, — покажите мне закон, в котором черным по белому прописано, что Иванов Сергей Викторович обязан такого-то числа явиться в райвоенкомат к 8-00 для прохождения службы.

— Такого конкретного закона конечно нет, и быть не может…

— Тогда до свидания. Был бы рад помочь, но как добропорядочный гражданин не собираюсь участвовать в противозаконных авантюрах.

Я встал и пошел к дверям.

— Стоять!!! Сидеть!!!

Эта сволочь, оказывается, не только замполитил, но успел и личным составом покомандовать. По крайней мере, командный голос хорошо поставлен. Я чуть не обделался. Просто нечем было. Сами же понимаете, с утра в рай собирался и не хотелось являться в царство небесное со всякой гадостью внутри.

Когда желудочные спазмы прошли, я вернулся на место. Гляжу, а напротив опять добрый и отзывчивый политработник. И голос вновь вкрадчиво-елейный.

— Вот, ты называешь себя добропорядочным гражданином, а ведешь себя, как дитя неразумное. Есть же гражданской долг. Ты ведь военнообязанный.

— Никак нет!

— Ну, как это такой, нет? Ты в армии служил?

— Служил.

— В запас уволился?

— Уволился.

— Выходит…

— Ничего из этого не выходит. Я служил в армии страны, которой уже давно не существует.

— Да, понимаю, развал Советского Союза не лучшая страничка нашей истории, но общеизвестно, что Россия является правопреемником СССР. И Советская Армия, в которой ты служил, теперь переименована в Российскую. Вот и все.

— Совсем не все. Мои обязательства перед армией утратили силу.

— Но ты ведь принимал присягу!

— Да, принимал. Но в ней я клялся костьми лечь в борьбе за дело коммунистической партии и за светлое будущее советского народа. Народа такого больше нет. Что касается партии, сомневаюсь, что современная армия борется за ее поблекшие идеалы. Вы, например, кого предпочитаете, Зюганова, Анпилова или Лимонова?

Военком громко сглотнул и, не стесняясь, налил себе водки.

А меня уже понесло:

— И, вообще, ту присягу давно пора признать недействительной. Принимал ее по принуждению под давлением тоталитарного режима. Тогда такое творилось! Беспредел! Вот, вы, например, чем занимались в тридцать седьмом?

Экс-замполит наморщил лоб, вспоминая, потом радостно сообщил:

— Зачинался!

— Не понял…

— Я в тридцать восьмом родился. Аккурат, весной. Выходит, в тридцать седьмом меня зачали…

Проблему тоталитаризма мы решили оставить. Мол, история рассудит. Выпили мировую.

— Другие причины, по которым отказываешься имеются?

— А как же!

— Назови.

— Сексуальная ориентация.

Военком как-то весь подобрался, попытался втянуть живот, кокетливо подмигнул и успокоил, голосом, в котором появилась чарующая хрипотца:

— Можешь не волноваться. Командование имеет на этот счет коренным образом изменившиеся, либеральные взгляды. И на некоторые шалости смотрит сквозь пальцы, если само в них не участвует. Все мы люди, все мы человеки. У тебя там, дурашка, отбоя не будет. Так что еще на второй срок запросишься.

— Вы неправильно меня поняли. Я — хронический лесбиян. Причем в острой форме. Терпеть не могу смотреть на голых мужиков. Только на женщин. Причем не на всяких разных, а на симпатичных и ладно сложенных. А у вас там придется в общей бане мыться. Вместе с мужиками.

Комиссар сразу сник и прежним тембром отрезал:

— Зажмуренным помоешься. Или грязным пару месяцев походишь. Нужно стойко переносить все тяготы и лишения.

— Так я не только смотреть на женщин привык, далеко не только смотреть. Могу даже вообще не смотреть, в кромешной тьме весь процесс, так сказать, но регулярно. Пока молодым был, умудрялся сочетать данную потребность с другими интересами, чередовать. А потом как-то незаметно втянулся и теперь не могу без этого. Боюсь, психоз какой произойдет на почве сексуальной озабоченности.

— Ничего. Ты взрослый мужик. Руки на месте. Добавишь еще немного воображения и как-нибудь протянешь.

После этого военком повел агитацию с другой стороны, налегая на патриотизм и ослабленную обороноспособность страны. Сказал, что в случае чего, положиться можно будет только на старую, проверенную гвардию, а не на желторотых наркоманистых юнцов. В принципе, я согласился. Да, мол, поможем, выстоим, спасем. В случае чего. Но, ведь, сейчас никакого случая, зачем лишний раз дергать и нервировать оплот государства?

— При крайней необходимости, пожалуйста, ни чего не попишешь. Придется ради спасения отечества поступиться своими принципами, а сейчас, извините, вероисповедание не позволяет брать в руки оружие. Вы готовы предоставить мне альтернативные воинские сборы?

Военком поперхнулся водкой.

— И какое же у тебя вероисповедание?

— Самое пацифистское. Не только оружие не позволяет в руки брать, но и приближаться на расстояние трех километров и общаться с теми, кто носит военную форму. Так что после нашего разговора мне придется полгода грехи замаливать.

— Что-то я о таком не слышал. У нас в армии все основные концессии представлены, вместо упраздненных замполитов.

Последние слова он произнес с такой смертной тоской, что мне даже стало его чуточку жаль.

— Конечно не слышали. Это совершенно новое течение. Буддо-магометанская ветвь вегетарианского плотоядного течения православного католицизма. Братья сестер называется.

— Вегетарианское, говоришь? Ну, это я тебе гарантирую. Мяса ты там точно не увидишь…

Не знаю, чем бы закончился наш разговор. Скорей всего отпустил бы он меня подобру-поздорову, чтобы к своему замаячившему на горизонте маразму не прибавить еще и обыкновенное сумасшествие. Но тут явился красномордый прапорщик-архангел доложить, что один из призванных военнослужащих запаса дезертировал во время прохождения комиссии в одних трусах. И тут же изловил дезертира. В смысле меня.

А как я партизанил на сборах расскажу как-нибудь в другой раз.