Итак, наш небольшой исторический экскурс подошел к концу. Пора подвести итоги и коротко коснуться основных положений этой работы. Пожалуй, начнём с конфессионального тезиса. Как читатель мог убедиться, практически все традиции дуэлей на ножах, за редким исключением, появлялись и процветали в странах с католической культурой. А так же, как я неоднократно отмечал, в регионах, находившихся под протекторатом этих стран, или под их влиянием. Как это, например, произошло с греческими Ионическими островами, испытавшими сильное влияние Венецианской республики, или же с исповедующим католицизм нидерландским анклавом, Северным Брабантом. Разумеется, следует упомянуть латиноамериканские страны, а также юг США, куда культура личной чести была завезена испанцами еще в XVI столетии. В самой Испании, на родине ножевых дуэлей, основные тезисы доктрины личной чести были не только сформулированы на уровне юридических обычаев, но и записаны в Партидах — законодательном сборнике, а, следовательно, кодифицированы. Таким образом, и испанские правители и духовенство признавали право граждан Испании на обладание личной честью. Соответственно, было законодательно закреплено и право этих граждан на защиту чести и достоинства.

Как читатели могли заметить, Римские папы в частности и католический клир в целом, отличались крайне либеральными взглядами на смертоносные методы, избранные их паствой для защиты чести. В отличие от «неофитов» — протестантов, строго следовавших букве Священного писания и славившихся своей бескомпромиссностью. Как известно, и Лютер и Кальвин считали, что судьба каждого человека предопределена задолго до его рождения, а, следовательно, он не может обладать личной честью, так как истинная честь исходит только от Бога. Что прекрасно видно на примере английских законодательных актов 1614–1618 г., практически на корню уничтоживших культуру чести на Британских островах.

Но, разумеется, одного лишь влияния католической церкви и распространения католической морали и системы ценностей было бы недостаточно. Причин значительно больше. Так, среди других приоритетных факторов, несомненно, следует назвать коррупцию. Продажность испанских и итальянских чиновников ещё в XVIII веке стала притчей во языцех, а уж коррумпированность государственных служащих Мексики или Аргентины славилась далеко за пределами Латинской Америки. И само собой, как я уже неоднократно отмечал, драматическую роль в этом театре абсурда сыграла исполнительная власть, на чьих плечах лежит львиная доля ответственности за беззаботное и беспечное существование этой кровавой традиции. Несмотря на то, что законы этих стран были сильны на бумаге, институции, на которые была возложена обязанность за их контролем и исполнением, в силу различных обстоятельств не особо стремились выполнять свой долг. Конечно, иногда отправлению правосудия мешали причины объективные, как, например, раздробленность и разница юрисдикций Италии, огромные расстоянии Мексики и Аргентины, или элементарное отсутствие средств. Свою лепту внесли и многие другие факторы. Среди ключевых причин, также нельзя не упомянуть неразвитую и несовершенную, а иногда и просто нефункциональную судебную систему. В результате для восстановления справедливости, и в том числе при оскорблении личной чести или чести семьи, стороны были вынуждены искать альтернативные способы решения конфликтов, обращались к юридическим обычаям, и, в конце концов, брались за ножи. Как мы прекрасно видим на примере Ионических островов второй половины XIX столетия, именно суды положили конец многовековой традиции дуэлей на ножах, и решение дел чести, которые ранее регулировались исключительно с ножами в руках, окончательно и бесповоротно перешло в компетенцию суровых людей в мантиях. Также, среди немаловажных факторов следует назвать отказ граждан стран с развитой традицией народных дуэлей от любой формы сотрудничества с представителями власти. Как читатель мог убедиться, отказ от дачи показаний был стандартной ситуацией для большинства инцидентов с поножовщинами, и правоохранительные органы не могли рассчитывать не только на свидетельские показания, но даже на минимальную помощь населения. В регионах с развитой культурой личной чести, как, например, в Южной Италии, эта традиция — «омерта», или закон молчания и круговой поруки, жива и широко распространена до сих пор. В разных формах омерта также сохранилась и в ряде других областей в рамках некоторых субкультур, а также замкнутых преступных или этнических групп и сообществ. Нельзя не отметить и значение такой печально известной католической традиции, поражавшей многих иностранцев, посетивших Италию, как система убежищ — в основном монастырей — открывавших свои двери всем беглецам от правосудия. Широко известны роль и значение покаяния в христианстве, но в католичестве раскаяние грешника было возведено в абсолют и считалось значительно более важным фактором, чем его наказание, что во времена печально известных аутодафе инквизиции спасло жизнь не одному внезапно прозревшему еретику. Свою роль сыграли и поразительно мягкие наказания, и либеральная система помилований, распространённые практически во всех странах с ножевой культурой, от Испании и до Финляндии.

За упадком, а затем и исчезновением культуры дуэлей на ножах, как, собственно, и за взлётом, также стоит целый комплекс причин. В первую очередь среди ключевых факторов, обусловивших эти трансформации, следует упомянуть наступление цивилизации, или, как это назвал известный немецкий социолог Норберт Элиас, «цивилизационный процесс». Одной из основных вех этого процесса стало распространение влияния протестантства, что сыграло далеко не последнюю роль в исчезновении массовой традиции народных дуэлей в Голландии XVII века, способствовало концу культуры пууккоюнкари Финляндии и вырыло могилу дуэлям на ножах юга США в XIX столетии. Разумеется, ответственность за эти драматические метаморфозы лежит не только и не столько на клириках — кальвинистах, лютеранах и пиетистах. Свою роль, и далеко не последнюю, сыграло распространение утилитаристской пуританской этики и морали, рациональной и расчётливой, в которой не было места «романтическим бредням» о чести, достоинстве, нормах мужественности, мужской самоидентификации, месте мужчины в обществе и другой «сентиментальной чуши», не связанной напрямую с получением дохода. Именно эта новая капиталистическая мораль, чьи постулаты были прекрасно сформулированы Бенджамином Франклином, объявила непримиримую войну традиционным ценностям, и, разумеется, одной из фундаментальных основ традиционного общества — чести.

Свой гвоздь в крышку гроба народных дуэлей также вбила законодательная, а со временем и исполнительная власть. Постепенно, где то раньше, а где то позже ужесточились законы, а главное, надзор за их исполнением. У участников поединков исчезло привычное ощущение безнаказанности. Дуэлянтов стали не только арестовывать, но и бескомпромиссно и безо всякого снисхождения приговаривать к реальным и длительным тюремным срокам. Драконовские законы, подобные закону Джолитти, и аналогичные ордонансы Испании, ограничили длину клинков гражданских ножей, что сделало их непригодными для поединков. Свою роль сыграл и уже упомянутый цивилизационный процесс. Более «развитые» и «цивилизованные» державы, такие как Англия, считали страны Средиземноморья с их ножевой культурой варварами и кровожадными дикарями и клеймили со всех трибун. Что, естественно, портило светлый образ этих государств, стремившихся приобщиться к «новым европейским ценностям» и войти в семью цивилизованных народов Европы. Свой вклад внесли и масс-медиа, активно формировавшие новое «прогрессивное» общественное мнение. Также, соглашусь со многими исследователями в том, что жирной точкой, символическим венком на гроб массовой культуры народных дуэлей, стала Первая Мировая война. Масштабы драматических последствий этого эпохального события не до конца оценены до сих пор. Но одно можно сказать точно — в эту трещину, разделившую не только Европу, но и весь мир на «до» и после», рухнула и европейская культура народных дуэлей.

Итак, попытаемся кратко резюмировать и подвести итог всему вышеизложенному. Совершенно очевидно, что для появления в какой либо стране ножевой культуры был необходим целый ряд специфических условий, создающих «благоприятный климат». Среди обязательных условий в первую очередь следует назвать наличие концепции личной чести. Далее следуют такие приоритетные факторы, как традиционное общество, либеральные законы, мягкие наказания, слабая и беспомощная исполнительная власть, саботирующая выполнение своих обязанностей, нефункциональная судебная система, институты убежищ и системы помилований. Также приветствуется наличие родоплеменного строя с его кровно-родственными связями, и воинственной культуры моделеобразующего слоя. Не помешает труднодоступность региона для длинных рук закона и карающего меча Фемиды — горы, острова, пампа, прерии и другие препятствия, затрудняющие или делающие невозможным отправление правосудия. Горы, вне зависимости от страны и эпохи, в силу своей труднодоступности всегда служили «заповедником» и питательной средой архаичных традиций и обычаев. Как читатель мог заметить, итальянский и греческий бригантаж, или испанский бандолеризм, являлись близнецами абречества Северного Кавказа. Так, например, кодексы чести корсиканских «бандитти» практически идентичны старинному этическому кодексу чеченцев, «Къонахалла». Для того, чтобы ножевая культура не деградировала и пережила столетия в неизменённом виде, заботливо сохраняя и передавая из поколения в поколение традиции, системы, школы и сложные техники ножевого боя, также необходимо наличие некоего мощного и многочисленного закрытого сообщества. Так в Италии роль «консерванта» сыграла каморра — могущественная преступная организация, известная ещё с XVI века. Именно благодаря «малавитози» и каморристам, их закрытости, «омерте», ортодоксальному традиционализму и строгому соблюдению древних традиций, сложные техники ножевого боя пережили жесточайшие репрессии, драконовские законы, войны, и другие эпохальные драматические события, положившие конец массовой культуре народных дуэлей, и успешно дожили до наших дней. Нельзя не упомянуть и такие обязательные факторы, являющиеся неотъемлемой и органичной частью ножевой культуры, как жестокость дуэлянтов на ножах, их безжалостность и безразличное отношение к смерти. Как читатель мог заметить, во всех культурах поединков на ножах, от Нидерландов XVI столетия и до Аргентины середины XX века, смерть от ножа была событием заурядным и считалась простым невезением и неудачным стечением обстоятельств. Это отношение к смерти культивировалось в странах с развитой ножевой культурой с раннего детства. Кровавая и жестокая традиция испанской тавромахии, смертоносные детские игры в корриду, поощрение детских поножовщин — всё это способствовало формированию особого типа умелых и безжалостных бойцов, равнодушных к своим и чужим страданиям и философски относившихся к смерти. Причём не на уровне индивидуальных качеств бойца, а в масштабах менталитета всей нации. То есть, налицо трансформация морали и, как следствие, формирование крайне специфических морально-этических норм, исключавших табу на лишение ближнего своего жизни, и достаточно вольно трактовавших библейские заповеди. На культуру Испании и формирование кровожадного испанского менталитета, как я уже отмечал, несомненно, повлияла Реконкиста. За восемь веков жестокой перманентной войны, смерть стала привычным и естественным антуражем жизни испанцев. Поэтому «муэртовать», перерезая ножами глотки любому врагу, включая пленных и раненых, для «мусье шпанов» являлось совершенно естественной частью их обыденной повседневной жизни. Ещё известный французский историк Фернан Бродель упоминал, что история Пиренейского полуострова насыщена жестокостью и отмечал «первобытную свирепость» его жителей.

В заключение хотелось бы коснуться некоторых распространённых мифов, поверий и заблуждений, окружающих «ножевой бой». И, разумеется, в послесловии к русскому изданию, я не могу обойти вниманием и такой горячо любимый, холимый и лелеемый миф, как «традиционные» русские школы и системы ножевого боя. Да, именно миф. В России никогда не существовало такой традиции, и я постараюсь коротко рассказать, чем это обусловлено. В качестве главного аргумента сторонники теории существования «традиционных русских стилей» приводят следующие доводы: «Неужели у всех было, а у нас не было?! Этого не может быть!», или: «Ножи ведь на Руси были! Значит, был и ножевой бой!». То есть, хрестоматийные логические ошибки, напоминающие классический анекдот о мужчине, обвинённом в изнасиловании лишь на том основании, что «у него было чем». Во-первых, я хотел бы заметить, что ножевой культуры (а также ножевых систем, школ, традиций, техник и т. д.), никогда не было не только в России, но и в большинстве других стран мира. Например, в двух других могущественных империях — в Англии и Франции. Отсутствие ножевой культуры, так же, как и любой другой традиции, это не хорошо и не плохо, это лишь констатация. Во многих странах есть свои эндемичные и уникальные традиции и субкультуры. В России не было традиции ножевого боя, зато, скажем, в Италии — кулачного. Почему на юге традиционно развито виноделие, а на севере варят пиво, или, почему экономика одной страны строится на сельском хозяйстве, а другой на рыболовстве — это тоже обусловлено не происками врагов, а массой объективных причин. И уж точно это никоим образом не говорит об ущербности государств, в которых ножевые традиции не возникли, скорее, об их здоровье. Существование подобных маргинальных культур в первую очередь свидетельствует о серьёзных болезнях общества и скорее вредит имиджу страны, что мы можем увидеть на примере Испании, Аргентины или Италии, где сегодня стараются не вспоминать эти мрачные, и как считают в этих странах, позорные страницы своей истории. Поэтому я не вижу причин отчаянно биться за право и сомнительную честь считаться родиной подобных кровавых традиций. Особенно, если этих традиций никогда не существовало.

Во всех трёх государствах — и в России, и в Англии, и во Франции примерно в один и тот же период гражданские ножи потеряли легитимность в качестве оружия, перестали использоваться при решении конфликтов и окончательно и бесповоротно перекочевали в сферу хозяйственного, бытового и рабочего инструмента. При этом, опустевшую нишу поединков простонародья во всех трёх странах тут же прочно заняли значительно менее кровавые и смертоносные способы сублимации — кулачные бои. В большей степени это утверждение относится к Англии и России, и в меньшей — к Франции. Началась эта «гуманизация» во всех трёх странах примерно в один период, в XVII веке. Точнее, этот процесс длился с начала XVII столетия (Англия) и до начала XVIII (Россия). Что же объединяет эти три страны? Среди основных факторов в первую очередь следует назвать абсолютизм. Непримиримую войну ножам в частности и дуэлям в целом объявили три легендарных правителя трёх абсолютных монархий: английская королева Елизавета I, французский король-Солнце Людовик XIV, и грозный российский государь Пётр Алексеевич. Все три монарха издали жесточайшие указы, грозящие жуткими карами как за поножовщины простонародья, так и за поединки аристократии. А учитывая умение всех трёх венценосцев жёстко и бескомпромиссно наводить порядок, все эти кары были не гипотетическими, как, скажем, беззубые угрозы итальянских ордонансов, а вполне реальными и осязаемыми. Что ослушники быстро ощутили на своей шкуре. Длительные тюремные сроки, тяжёлые каторжные работы, жуткие наказания Петровских указов и голландских кодексов, предусматривающие прибивание руки и другие варварские пытки, и, разумеется, смертная казнь, ставшая близкой как никогда, быстро отбили у потенциальных бретёров любое желание хвататься за ножи. Конечно, сии суровые меры были обусловлены вовсе не отеческой заботой правителей о здоровье своих граждан. Как известно, абсолютные монархии всегда славились тотальным контролем жизни своих подданных. И среди первоочередных задач каждого мудрого и дальновидного правителя первыми пунктами всегда стояли разоружение граждан и единоличное принятие решений об их жизни и смерти. Так как участие и в народных поединках и в дуэлях аристократии нарушало сразу оба пункта, радостного ажиотажа у монархов-монополистов это не вызывало. Их неблагодарные подданные изрезанные ножами или заколотые шпагами покидали этот мир по-английски, не получив на то соизволения венценосца и выскальзывали из-под монаршей опеки, грубо нарушая при этом государственную монополию на убийство.

Другим немаловажным фактором во всех трёх монархиях стала функциональная судебная система, предлагавшая преследование по закону за оскорбления и клевету в качестве достойной и главное легитимной альтернативы поножовщине. Дела в судах рассматривались быстро, и наказания не заставляли себя ждать. И, разумеется, свой вклад в формирование кредита доверия и законопослушности граждан внесла сильная исполнительная власть, чётко и своевременно обеспечивавшая соблюдение законов и служившая символом неотвратимости наказания. Суровость российского закона славилась далеко за пределами страны. Как в 1893 году писал Редьярд Киплинг в своих прославленных «Стихах о трёх котиколовах»: «Ибо русский закон суров — лучше пуле подставить грудь, чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть». Таким образом, благодаря усилиям монархов, сильной исполнительной власти и судам, в Англии и Франции в XVII столетии, а в России в начале XVIII века, все виды поножовщин ушли в прошлое. В то время как жители Средиземноморья и Латинской Америки продолжали насаживать друг друга на ножи, граждане этих трёх стран дрались на кулачках, строчили на обидчиков кляузы, и тащили их в суд.

Ещё одним крайне важным свидетельством могут считаться многочисленные воспоминания как российских авторов, так и иностранцев, живших и работавших в России, либо путешествовавших по Российской империи в XVII–XIX вв. Среди этих мемуаров, бытовых зарисовок, очерков и путевых заметок масса уникальных и достоверных сведений о русской культуре, обычаях и традициях. Нередко эти свидетельства служат единственным достаточно объективным источником информации о той эпохе. Так, например, многие из этих работ детально описывают кулачные бои — технику, тактику, а также, ритуалы и обряды, окружавшие эти поединки. Однако, ни один из авторов ни словом не упоминает о поединках на ножах и уже тем более о каких-либо школах или системах. Более того, нередко они акцентируют внимание на том, что поножовщина для этих мест нехарактерна, и что русские в силу незлобивого национального характера скорее склонны к безобидным развлечениям. С чем были полностью согласны и российские авторы. Так, например, в изданной в Москве в 1827 году работе «Москва, или исторический путеводитель по знаменитой столице» мы читаем: «К сему последнему роду оружия надлежит присоединить большие ножи, носимые предками даже до времён Петра I за поясом, и кинжалы, заимствованные от Татар; они т. е. ножи и кинжалы также не употреблялись в битвах, но служили предкам нашим в дорогах и охоте таким оружием, которое только в крайней нужде (курсив мой. — Д.Ч.) могло быть защитою».

Даже если чисто гипотетически предположить, что большинство этих работ писалось тотально лояльными к государству Российскому иностранцами, и они просто обходили «опасную» тему, дабы угодить государю и не портить светлый образ страны, есть одно но. Как прекрасно известно, Россия и в XVII и в XVIII вв. была наводнена не только дружественными «варягами», но и иезуитами, шпионами Англии и других держав и прочими недругами всех мастей. И все эти враги православной веры и государства Российского, обнаружив следы такой варварской и дикой традиции, ни за что не упустили бы шанс отметить этот вопиющий факт, свидетельствующий об «отсталости и нецивилизованности» россиян, в своих отчётах. Как это регулярно делали англичане в Голландии, Испании, Италии или странах Латинской Америки. Однако, этого не произошло. Иноземцы не удостоили ножи ни словом. Обошли эту тему вниманием и российские источники. Что не может не привести к вполне определённым и закономерным выводам, к которым, полагаю, придёт и мой читатель. Быть может, мифические мастера столетиями практиковали сложные и изощрённые техники ножевого боя, оставаясь при этом совершенно незамеченными и невидимыми? Военные за плотно закрытыми дверьми казарм? Казаки в своих станицах на далёком Дону, Тереке и Кубани? Помилуйте, дорогие читатели! Версии о «военном» или «казачьем» ножевом бое не выдерживают никакой критики. Все прекрасно помнят, какие жуткие кары предусматривал за поножовщины Военный устав Петра Первого для служилых людей. Также уместно будет вспомнить, что традиционные юридические обычаи казачества нередко были не менее жестокими. Так, согласно законам Запорожской сечи, убийцу живьём бросали в вырытую могилу, сверху ставили гроб с его жертвой и яму засыпали. Кроме этого, даже человек бесконечно далёкий от военного дела в первую очередь задастся вопросом: а для чего, например, тому же казаку, обвешанному оружием как новогодняя ёлка игрушками — пикой, ружьём, шашкой или саблей, сложные техники ножевого боя?! Где и с кем лёгкая кавалерия должна была устраивать поединки на ножах? Предварительно зачем-то спешившись, затем отбросив ружьё, пику и шашку. Кстати, этот же вопрос я неоднократно задавал филиппинским гуру. И никто из них не смог связно ответить на вопрос, для чего полуголому воину — моро, с головы до ног обвешанному невероятным количеством метательного, рубящего, режущего и колющего оружия, сложные техники ножевого боя. И это в диких джунглях Минандао, где никогда не было никаких законов, и куда старались не соваться ни испанцы, ни, позже, американцы. Уже и не говоря о том, для чего в муссонных лесах и мангровых зарослях воинам вооружённым длинными и массивными мечами — баронгами, кампиланами и боло, понадобились такие сложные конструкции, как маленькие складные ножи-бабочки «балисонг», которые сегодня принято считать визитной карточкой филиппинских боевых искусств. Ведь прекрасно известно, что в первую очередь складной нож, это традиционное и типичное городское оружие. Но что более существенно, это оружие, специально разработанное и предназначенное для скрытого ношения, появление которого обусловлено исключительно законодательными ограничениями! Кто, что и от кого собрался прятать в набедренной повязке в непроходимых джунглях?! И зачем воину с огромным мечом, копьём, луком и полуметровыми ножами — крисом и боло, изящный и субтильный перочинный складной ножик, причём, в отличие от криса, не несущий абсолютно никакой сакральной нагрузки, сие есть коммерческая тайна, покрытая коммерческим мраком.

Возвращаясь к казакам, думаю, уместно будет вспомнить и свидетельства очевидцев, — русских офицеров, воевавших вместе с испанцами против Наполеона, которые отмечали, что донские и украинские казаки старались не связываться с испанцами и их ножами, и уступали в споре при первых признаках близящейся поножовщины. Что также потверждает всё вышесказанное.

Ещё одним фактором, который следовало бы упомянуть, стало отсутствие в России рыцарской культуры, а, следовательно, не было и необходимого для появления дуэлей моделеобразующего слоя — то есть, класса, прослойки или социальной группы, служащей образцом для подражания. В отличии, скажем, от стран Средиземноморья, где долгие столетия рыцарство со своим кодексом чести являлось доминирующим классом, и где низшие классы копировали их этические нормы, традиции и ритуалы. Как я уже говорил, тут нет знаков плюс или минус, это специфика процесса исторического развития, который, как известно, двигался весьма извилистыми путями. Так, например, Норберт Элиас в работе «О процессе цивилизации» отмечал, что также и в Китае моделеобразующим слоем стал не класс воинов, а миролюбивое учёное чиновничество. Мне могут возразить, что, скажем, на Ионических островах рыцарство как моделеобразующий слой также отсутствовало. Да, это верно. Своя островная аристократия на дуэлях не дралась. Но нельзя забывать, что многие столетия там безраздельно царила воинственная Венецианская республика. Что оставило свой след не только в менталитете ионийцев, но также и в островной моде, и в оружии. На многочисленных гравюрах и литографиях мы видим ионийцев, одетых в венецианские костюмы, с венецианскими масками на лицах и с генуэзскими ножами в руках.

И, разумеется, архиважным фактором является интерпретация концепции личной чести в России в XVII-XVIII веках — в эпоху расцвета народных дуэлей в странах Запада. Привить гражданам государства российского персонифицированное чувство чести — той самой личной чести европейского образца, безуспешно пытался ещё просвещённый государь Пётр Алексеевич в первой четверти XVIII столетия. Однако все его усилия оказались тщетны. Даже дворянство и офицеры встретили личную честь — этот диковинный заморский продукт, достаточно холодно, и, как заметила Нэнси Коллманн, рассматривали её как ненужную иностранную аффектацию. Крайне любопытное свидетельство мы находим в работе «Россия при Петре Великом», изданной на русском языке в 1874 г. Это воспоминания Иоганна-Готгильфа Фокеродта — секретаря прусского посольства в России в 1717–1733. Так в 1737 году Фокеродт писал: «Вообще изо всех иноземных выдумок для Русских нет ничего смешнее, как если станешь говорить им о чувстве чести… От того-то Петр 1-й ни при одном своем Указе не нашел такой охотной покорности, как при запрещении поединков, да и по сю пору никто из Русских Офицеров не подумает требовать удовлетворения бесчестия, нанесеннаго ему равным лицом, а строго следует предписанию Указа о поединках, повелевающаго оскорбленной стороне подавать в подобных обстоятельствах жалобу…». Конечно, факторов значительно больше, и здесь я привёл лишь основные и самые существенные из них.

Поножовщины для России явление нехарактерное, и их появление тесно связано с распространением хулиганства и с общей маргинализацией общества в первом десятилетии XX века. Основные факторы, способствовавшие появлению в России деревенского и городского хулиганства, я постарался достаточно подробно изложить в главе, посвящённой финской ножевой культуре. Кстати, большую часть произведений о «верной финке», которые сторонники теории «традиционного русского ножевого боя» любят использовать в качестве иллюстраций, якобы свидетельствующих о древности традиций, учёные-фольклористы и культурологи относят к дворовому «эпосу» 30-50-х годов XX столетия.

Существует множество фундаментальных работ, рассматривающих и анализирующих все аспекты истории поединков в России. Это труды Ю. М. Лотмана, книги А.В Вострикова, А. Кацуры, Р Хоптона, И. Рейфман, и фундаментальное исследование интерпретации личной чести в России Н. Ш. Коллманн. Поэтому, подробней останавливаться на всех многочисленных факторах я не стану.

Также уместно будет рассмотреть распространённое в определённых кругах мнение об абсолютной бесполезности опыта ножевого боя народов Средиземноморья применительно к «современным реалиям». Так как мне нередко приходилось сталкиваться с этой точкой зрения, остановимся на этом утверждении подробней. Как читатель мог заметить, большинство культур поединков на ножах в течение всех пяти веков своего существования, были преимущественно городскими. Чем же так кардинально могли отличаться люди европейских мегаполисов XVII или XIX столетия от наших современников? Антропометрическими данными? Да нет, в среднем и рост и вес, а также скорость рефлексов соответствовали нашим параметрам. Человеческая анатомия за последние пятьсот лет тоже не менялась — всё те же мышцы, связки, сухожилия, кровеносные сосуды и внутренние органы. Всё те же массивные кровопотери при перебитой подключичной или бедренной артерии, как и от удара сикой траекса две тысячи лет назад и всё те же перитониты от удара современной «Спайдеркой» в живот, как и в XVIII веке от удара навахой. И жили они в таких же каменных многоэтажных коробках на улицах мегаполисов. Надевали такие же брюки, куртки и пальто, курили всё те же трубки и сигары. Носили большие ножи там, где это позволял закон, и складные скрытого ношения там, где закон был более суров. Их родные города также задыхались от преступности, улицы были забиты асоциальными иммигрантами, а кровавые межэтнические конфликты были привычным антуражем повседневной жизни. Так в чём же выражаются эти загадочные «современные реалии», позволяющие отбросить прекрасно описанный и кодифицированный опыт многих поколений искусных бойцов, накопленный в течение столетий? Уже и не говоря об игнорировании такого бесценного источника информации, как живая и непрерывная традиция. На самом деле, история о некой исключительности и уникальности «современных реалий» не более чем миф, заботливо культивируемый отцами-основателями всевозможных «смертоносных» доморощенных систем ножевого боя, появившихся в последнее десятилетие на волне моды и интереса к этому направлению боевых искусств.

Ещё одно не менее популярное и устойчивое заблуждение, которое гласит, что «никакого ножевого боя в Европе не было», а если даже и был, то «ничего не сохранилось», смею надеяться, в этой книге мне удалось развеять. Традиция не прерывалась, сохранилась и процветает. А в последние годы, благодаря усилиям энтузиастов и популяризаторов, постепенно, шаг за шагом, начинает выходить из тени и покидать анклавы закрытых сообществ. Конечно, в силу объективных причин, массовая культура народных дуэлей на ножах вряд ли возродится в той форме, в которой она существовала последние столетия. Однако, эта развитая и крайне любопытная боевая традиция может сохраниться в демонстрационной или спортивной ипостаси.

Покончив с историей появления и исчезновения культур ножа и с другими столь же эпохальными темами, мы можем обратить взоры к вопросу может и не столь глобальному, но крайне волнующему многих современных поклонников боевых искусств. А именно, как выглядел тот единственно правильный всамделишный «боевой» нож. Можно с уверенностью сказать, что в странах и культурах, где существовали развитые традиции ножевого боя и нож являлся примарным, а нередко и единственным доступным оружием, на размеры, форму, конструкцию и другие характеристики влиял один и только один фактор: законы. Как только в какой-либо из стран власти запрещали простонародью носить шпаги, мечи и другое длинноклинковое оружие, оставив его лишь во владении аристократии или военных, тут же вставал актуальный вопрос: на чём драться? Шпаги отняли, но личная честь то осталась, и всё также нуждалась в защите. Следовательно, необходим был некий суррогат длинного клинка, на роль которого и было избрано дешёвое и легитимное подручное оружие — нож. Как его метко называли итальянцы, «народная шпага», или «меч бедняков». Хочу обратить внимание читателей, на крайне важный факт — выбор пал не на дубинку, кистень, или другие традиционные виды народного оружия, а именно на нож. И, как я уже отмечал, выбор этот был далеко не случаен, и в основе его лежат вовсе не рациональные соображения. Нож стал суррогатом рыцарского меча и также как и меч нес важную смысловую нагрузку и служил сакральным символом.

Если взглянуть на иконографические источники и почитать свидетельства очевидцев и участников этих поединков, то из них следует, что народные дуэлянты по возможности всегда старались использовать ножи максимально большого размера. Разумеется, как я уже говорил, в первую очередь размеры и конструкция гражданского оружия регулировались законодательством данной страны и эпохи. А так же, это зависело от строгости, или, наоборот, от попустительства исполнительной власти. Конечно, существовали и другие факторы, такие как мода, доступность, эстетические требования, сакрализация, и т. д. Но в странах с развитой ножевой культурой все эти факторы были вторичны и не оказали существенного влияния на генезис дуэльных ножей. Именно вследствие ужесточения законодательства итальянцы были вынуждены сменить своих «генуэзцев» и «трианголо» на складные ножи, а позже и на ножи без острия и опасные бритвы. Как и испанцы и греки-ионийцы. Только законодатели, и никто иной, ещё в XVII веке лишили европейских крестьян их традиционного оружия самообороны, длинных ножей — кордов, ругеров, хаусверов и бауэрнверов. Из-за ужесточения законов даже дикие гаучо, привыкшие к вольнице пампы, ближе к концу XIX века заменили свои огромные каронеро, даги и факоны, маленькими «верихеро» и карманными складными ножами. Короче говоря, перефразируя пословицу «шерше ля фам», можно резюмировать, что в этом случае всегда необходимо искать соответствующий закон, ответственный за эти метаморфозы. Любое, даже самое мелкое и вроде бы несущественное изменение в конструкции гражданского оружия, — в данном случае ножей, практически всегда было обусловлено лишь изменениями в законодательстве. Но как только в силу каких-либо причин происходила либерализация законодательных ограничений, все дуэльные ножи, вне зависимости от страны, эпохи и культурных традиций приводились к общему знаменателю, и становились похожи на один единственный образец: большой мясницкий нож с клинком в 30–70 см, и односторонней или полуторной заточкой. То есть, именно на те, европейские крестьянские ножи XIII-XVII веков — ругеры и хаусверы, послужившие прототипом для большинства гражданских боевых ножей Европы Нового времени. Большой остроконечный нож мясника появился ещё в античности как специализированный инструмент для работы с мясом, и был идеально приспособлен для максимально лёгкого и комфортного проникновения в плоть, и рассечения мышц, связок и сухожилий. Дизайн клинков и рукояток этого типа ножей хотя и выкристаллизовался ещё в раннее Средневековье, но ни разу не менялся за прошедшую тысячу лет и дошёл до наших дней практический первозданном виде. Это доказывает, что подобная форма была признана оптимальной для любых манипуляций с «мясом». Что также подтверждается данными судебной статистики за последние три столетия: ни для кого не станет ни секретом, ни откровением, что в 98 % инцидентов с использованием ножей фигурируют «кухонники». Уже к середине XVIII века на большинстве зарисовок из судебных дел, мы видим именно кухонные ножи. Следует отметить, что статистика эта охватывает не только Европу и Латинскую Америку, но и большинство других стран мира. Причём, согласно всё тем же статистическим данным, кухонные ножи используются не только в случае ранений и убийств на бытовой почве, но и держат пальму первенства в конфликтах организованных преступных группировок, как в Европе, так и в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии. И эта популярность легко объяснима. Ни одно другое гражданское холодное оружие (возможно, за исключением топора) настолько не сочетает в себе эргономичность, универсальность, смертоносность, доступность и главное, легитимность. В метафорическом смысле, большой кухонный нож можно сравнить с акулой — оба вида в процессе длительной эволюции превратились в идеальное орудие убийства. Вторым, не менее популярным типом дуэльного (боевого) ножа, являлись различные вариации на тему классического кинжала. Однако, опять же, в силу законодательных ограничений в большинстве стран, кинжальные клинки с двусторонней заточкой обычно были недоступны на рынке гражданского оружия. Поэтому кинжалы, как правило, использовались лишь в рамках замкнутых групп. Практически во всех странах Европы легитимное ношение кинжалов было ограничено военными, и иногда аристократией. Исключением становились члены организованных преступных сообществ, бандиты, разбойники и маргиналы всех мастей, а также горцы, пастухи, островитяне и другие жители труднодоступных в силу тех или иных причин районов, диких вольниц, куда не дотягивались длинные руки Фемиды. Иногда ношение кинжалов считалось относительно легитимным в регионах, где они являлись частью национального костюма. Как, например, скиан ду шотландцев.

Разумеется, нельзя оставить без внимания и такую волнующую многих поклонников боевых искусств «сакральную» тему, можно сказать, священную корову боевых искусств последних десятилетий, как «специальный нож для ножевого боя». Датой рождения этого удивительного продукта коммерческой мысли можно считать середину 70-х годов двадцатого столетия. Именно в этот период на быстрорастущем американском рынке боевых искусств первые осторожные шаги делали внезапно материализовавшиеся из небытия филиппинские гуру, вдохновленные коммерческим успехом своих более удачливых и расторопных коллег из Гонконга. Однако, настоящий прорыв в формировавшейся нише «специальных боевых ножей» произошёл лишь через несколько лет, в 1981 году, когда на экраны вышел уже ставший культовым фильм «Рембо: Первая кровь», снятый по одноимённому роману Дэвида Моррелла с Сильвестром Сталлоне в главной роли. Специально для этого фильма легендарный арканзаский ножедел Джимми Лайл разработал зловещего вида нож, снабжённый не менее жуткой пилой. Нож, который был сделан огромным, чтобы эффектней смотреться на широком экране, немедленно стал главным объектом вожделения всех пубертальных мальчуганов Соединённых Штатов. Полагаю, что именно ножи Лайла инспирировали голливудскую моду вооружать героев ножами, а позже и пистолетами, гипертрофированного размера. Например, такими любимцами режиссёров блокбастеров, как «Дезерт Игл». Однако, к концу 90-х практически каждый юный американский владелец подростковых прыщей, очков и брекетов на передних зубах, обзавёлся «Настоящим ножом Рембо», с которым они горделиво восседали во время семейных барбекью на заднем дворике отчего дома где-нибудь в Нью-Джерси. Все эти годы коммерческий успех фантазийного торгового артикля «Нож Рембо» не давал покоя бесчисленным мастерам и гуру боевых искусств, и лишал их сна. К этому моменту поколение «Рембо» выросло, сам героический персонаж эпопеи несколько поизносился, да и былой блеск его ножа померк. Этим мгновенно воспользовались отцы-основатели всевозможных стилей и направлений многочисленных единоборств, обосновавшихся на бескрайних просторах Нового света. Вскоре среди мастеров БИ не иметь разработок «Специального Ножа Для Ножевого Боя» стало считаться моветоном и верхом неприличия. Выпуск ножа собственного дизайна стал в этих кругах символом успеха, окончательной вехой в реализации гуру и некой символической вишенкой на торте его карьеры. Однако, в отличие от изделий Лайла, за этими ножами не стоял такой мощный бренд как «Рембо», поэтому для продвижения авторских креативов была избрана другая эффективная и проверенная временем стратегия: легендирование и мифологизация. В бесчисленных видеоуроках, распространявшихся в 80-е-90-е годы на кассетах VHS, суровые небожители рассказывали восторженно застывшим у экранов ламповых телевизоров подросткам о суровых реалиях «Настоящего Ножевого Боя». Которым, разумеется, идеально соответствовал именно этот загадочный предмет в их руках, менее всего напоминавший нож, зато наводивший на мрачные мысли о зулусской мифологии. Благодаря тому, что основная целевая группа — подростки с папиными кредитками, жертвы конспирологии в шапочках из фольги и фрустрированные офисные клерки всегда наличествуют в достатке, тенденция эта оказалась устойчивой, концепция удивительного «чудо-оружия» перекочевала в Европу и благополучно дожила да наших дней. Разумеется, это нельзя назвать ноу-хау, так как подобная система продаж практикуется уже не первое столетие. Вот так же когда то пронырливые негоцианты их Шеффилда, Золингена, Тьера и Бирмингема, в торговых факториях Дикого Запада ловко сбывали доверчивым простакам излишки кухонных и столовых ножей и прочего железного лома, под маркой «Смертоносных Ножей Боуи». А их коллеги по ремеслу в это же время обхаживали гаучо, и заваливали столовым неликвидом Латинскую Америку.

Однако, в заключение, всё же хочу заметить, что вовсе не развенчивание и ниспровержение мифов являлось основной целью моей книги. Я всего лишь попытался заполнить информационную лакуну, для чего и пришлось развеять многочисленные заблуждения, основанные на умозрительных предположениях о том «как могло бы быть» и рассказать, как всё было на самом деле. Надеюсь, для многих читателей эта книга откроет доселе неизвестные страницы европейской истории и позволит взглянуть на многие аспекты народной культуры Европы в другом свете.