Дуэли на ножах в Голландии

В ноябре 1697 года царь всея Руси Пётр Алексеевич, находясь с Великим посольством в Голландии, посетил Амстердам, где, как писал автор его биографии Казимир Валишевский, «ожидал его друг, почти сотрудник, городской бургомистр Николай Витсен». Витсен переписывался с Лефортом, бывал в России в царствование Алексея Михайловича и даже написал знаменитую книгу о восточной и южной «Татарии». Кроме этого, он служил посредником для царского двора при заказах кораблей и других покупках, производимых в Голландии, и не мог не принять венценосного путешественника с распростертыми объятиями. А в 1700 году, через три года после этой встречи, вернувшийся к тому времени в Россию великий государь неожиданно издаёт следующий суровый указ:

«На Москве и в городах всяких чинов людям ножей остроконечных никому с собою в день и в ночь и ни в какое время не носить для того, что многие люди в дорогах на съездах, и на сходах, и в домах, в ссорах, и драках, и в пьянстве такими ножами друг друга режут до смерти, а воры и нарочно с такими ножами ходят по ночам и людей режут и грабят, и со времени этого указа в ножевом ряду таких остроконечных ножей не делать, и не держать, и никому не продавать, а которые нож: и ныне у них в рядах есть, и те ножи им переделать и сделать тупоконечными, Марта к 31 числу нынешнего 700 году. А буде они тех ножей к вышеписанному числу не переделают иучнут их продавать, а купцы, покупая у них, учнут их носить: и тех купцов и продавцов с теми ножами приводить в Приказ и учинить им купцам и продавцам наказанье, бить кнутом и ссылать в ссылку. И сей Великого Государя указ в Китае, в ножевом и во всех рядах и в Белом, и в Земляном городах, по большим улицам и переулкам прокликать бирючем и в Стрелецком приказе записать в книгу; а по воротам Кремля и Китая и Белаго и Земляного городов и по крестцам с сего Великого Государя указу списать списки приклеить; а каким образцом те ножи делать, положить с теми же списками с указу Великого Государя» [685]Полное собрание законов Российской Империи с 1649 года, Том IV. 1700-1712, Печатано в Типографии II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1830. - С. 12.
.

Через два года, в январе 1702-го, Посольскому приказу объявляется ещё более жестокий царский эдикт, на этот раз направленный против дуэлей и грозящий за участие в поединках суровыми карами — от отсечения конечностей и до смертной казни. Что же подтолкнуло просвещённого государя Петра Алексеевича неожиданно предпринять в родных пенатах такие беспрецедентные меры против ножей и поножовщин?

Автор фундаментальной работы об истории дуэлей Ричард Хоптон склоняется к мысли, что Пётр насмотрелся на дуэли во время своего знаменитого путешествия по странам Запада в девяностые годы XVII столетия и счёл нужным нанести превентивный удар и на родине, уничтожив этот обычай в зародыше. Хоптону оппонирует переводчик русского издания его работы — в русской редакции «Дуэль. Всемирная история». С его точки зрения причина кроется в том, что, поскольку на дуэлях гибли немногие ценные кадры, прежде всего из иностранцев, Пётр Первый просто не мог позволить себе терять дефицитных специалистов, которых у него было намного меньше, чем у коллег-государей в Центральной и Западной Европе. Вот он и надеялся, что страх перед казнью остудит горячие головы.

Кто же из них прав? И для чего же Петру понадобилось запрещать не значительно более грозное оружие, такое как алебарды, бердыши или чеканы, а самые заурядные бытовые ножи, висевшие у пояса каждого крестьянина и горожанина? Что же так повлияло на формирование взглядов Петра в период с 1697 по 1702 год? Действительно ли всё упиралось исключительно в дефицит специалистов или же во время своего голландского турне великий государь увидел нечто такое, что заставило его немедля принять экстраординарные меры по разоружению простонародья государства Российского? По странному стечению обстоятельств в эти годы ещё одна страна сражалась с поножовщинами, и именно оттуда вернулся Пётр незадолго до написания своих указов против ножей и дуэлей. Этой страной каналов, мельниц, кораблей, плотин и тюльпанов была Голландия. Но какая связь между этой далёкой европейской страной и петровскими указами? Чтобы разобраться в этом, нам придётся «плясать от печки» и совершить ретроспективный экскурс.

В уже далёком 1998 году в Москве в самый разгар дефолта креативщики рекламной группы «ВВDО», работавшие над имиджем шоколадного батончика «Сникерс», создали один из самых удачных и популярных слоганов за последние двадцать лет: «Не грусти, сникерсни!» В том же году на мой рабочий стол курьер «Федекса» положил пакет, в котором находился только что увидевший свет сборник работ по истории криминалистики под редакцией профессора Пиетера Спиеренбурга. Перу самого Спиеренбурга в этом альманахе принадлежала монография, не только перевернувшая мои представления о народной культуре Европы, но также послужившая инспирацией и ставшая краеугольным камнем и отправной точкой этой книги. Эта судьбоносная работа называлась «Дуэли на ножах и кодексы чести в Амстердаме Нового времени» и рассматривала такой уникальный и малоизученный аспект европейской культуры, как многовековая традиция низших классов Голландии решать вопросы чести в поединках на ножах. Передо мной открылся целый новый мир, в котором на фоне пейзажей Брейгеля, ландшафтов Вильденса и ван Юдена персонажи бытовых сценок ван Остаде, Рейкарта и Тильборха кружили вокруг соперников в смертельном танце, сжимая в руке легендарные фламандские ножи.

Я не случайно вспомнил этот знаковый и уже ставший частью русской кухни шоколадный батончик. Дело в том, что более четырёхсот лет эти фламандские народные дуэли известны миру под «кондитерским» именем… сникерсни. Этимология этого названия достаточно ясна и легко прослеживается. В основе её лежит голландский термин «стекен оф снийден» — «колоть и резать», использовавшийся во Фландрии XVI столетия для обозначения дуэлей на ножах. В англоязычной литературе это выражение в интерпретации поединка на ножах впервые встречается в вышедшей в 1611 году книге английского поэта Сэмюеля Роулендса, где в описании батальной сцены фигурируют «фламандские ножи для стикорснай». А в сатирическом стихотворении «Голландский характер», написанном в 1653 году, во время англо-голландской войны, английский поэт и парламентарий Эндрю Марвел не только выставляет голландцев пьянчугами и грубиянами, но и упоминает об их любимом развлечении, название которого к тому времени претерпело начительные трансформации и приобрело своё современное звучание — «сникерснии». Также мы видим, что именно эта форма произношения вошла в обиход и стала традиционной, когда один из героев вышедшей в 1673 году пьесы английского драматурга и писательницы Афры Бен «Голландский любовник», заявляет: «Я покажу вам, как я хорош в сникерсни!» Чтобы у читателей не оставалось сомнений, что речь идёт именно о дуэли на ножах, автор добавляет ремарку: «Достаёт большой голландский нож».

К XVIII столетию большинство словарей, как, например, словарь Бойера 1729 года, уже привычно толкуют сникерсни как традиционную фламандскую дуэль на ножах. К XIX веку это выражение настолько вошло в обиход, что в некоторых языках и диалектах потерялся его изначальный смысл. В Средней Англии сникерсни было более известно как сникерсниз. Так, в вышедшей в 1881 году работе о диалекте Линкольншира — графства на восточном побережье Англии, Стритфилд приводит линкольнширское выражение «Тебя ждёт сникерснииз», которым жители местных городков и деревень пугали непослушных детей. Учитывая, что в этом регионе старой доброй Англии словом «сникерсни» называли большой нож, детишки Линкольншира должны были славиться своим безукоризненным поведением и послушанием. Возможно, именно обещание «пустить под нож» в качестве воспитательной меры и породило вошедшие в поговорку вежливость и прекрасные манеры английских леди и джентльменов викторианской эпохи.

Не оставили эти дуэли без внимания и российские языковеды, и словарь 1816 года скупо упоминает, что «сникерсни есть резание ножами, поединок на ножах, употребительный в Голландии между простым народом». К середине XIX века сникерсни разошлось по различным диалектам и странам во всевозможных ипостасях. Так, в 1831 году под этим именем фигурируют семидесятисантиметровые ножи, которыми казнили бельгийских повстанцев. Документы 1858 года трактуют сникерсни и как любимые кинжалы жителей Фрисланда, и как жаргонное название складных ножей Норфолка, а герой комической оперы «Микадо», увидевшей свет в 1885 году, угрожает «выхватить свой сникерсни» уже в интерпретации самурайского меча.

Хотя первые официальные свидетельства о существовании сникерсни в Амстердаме датируются 1650 годом, однако нет оснований полагать, что именно эта дата является отправной точкой отсчёта зарождения народных поединков чести. Вполне вероятно, что голландская культура дуэлей на ножах имеет значительно более долгую историю. Так, например, некоторые свидетельства, датированные более ранним периодом, мы можем встретить в работах профессора Хермана Рооденбурга о церковных взысканиях, проводившихся реформатской консисторией Амстердама начиная с 1578 года. Эти дисциплинарные дела кроме иных проступков включали и описания различных насильственных деяний, совершённых членами церковной общины. В том числе консисторией был рассмотрен ряд серьёзных ранений с использованием ножей и даже несколько убийств. К сожалению, Рооденбург не упоминает деталей и подробностей этих инцидентов и лишь сообщает о количестве членов общины, совершивших преступления.

Рис. 1. Бойцы на ножах. Deliciae Batavicae. Маркус Якобус, 1618 г.

Одно из самых ранних упоминаний о голландских народных дуэлях на ножах которое мне удалось найти датируется концом XVI столетия и встречается в путевых заметках известного английского путешественника Файнса Морисона. В 1591–1595 годах Морисон посетил несколько европейских государств, в том числе Голландию, где среди прочего изучал местные нравы и традиции. Вот как он это описал в своих воспоминаниях: «Говоря о нравах Брабанта и Фландрии, хочу отметить, что люди там свободны и от французского легкомыслия, и от немецкой важности и угрюмости, и по нраву своему находятся посередине между ними. Их женщины в беседе могут показаться вам распущенными, однако, это не так. Для доказательства храбрости у них существуют часто возникающие между ними кабацкие ссоры, когда они достают свои ножи и обговаривают друг с другом правила поединка — будут ли это Stecken или Schneiden, что обозначает колющие или же режущие удары, после чего сражаются согласно этим правилам. В поединках они используют длинные, узкие и острые ножи, входящие в тело лучше любого кинжала или стилета, и, как показывает мой опыт, наказания за такие поединки с ножами меньше, чем если бы они сражались с кинжалами или мечами. Чтобы вызвать эти ссоры, они произносят оскорбительные речи и отвратительные ругательства».

Примерно в этот же период появляется и известная голландская поговорка, содержащая аллюзию на народные поединки: «Сто голландцев — сто ножей». В 1611 году о фламандских поединках на ножах упоминает в своей поэме Роуленде. А через несколько лет, в 1618 году, выходит работа Маркуса Якобуса «Deliciae Batavicae», на иллюстрациях к которой среди различных жанровых сценок и бытовых зарисовок из крестьянской жизни мы находим одно из самых ранних иконографических свидетельств существования в Голландии культуры народных поединков. На этой гравюре изображены двое крестьян с ножами в правой руке и войлочными шляпами в качестве импровизированных щитов в левой. Дуэль происходит на площадке перед таверной, и за поединком с интересом наблюдает толпа зевак.

Голландская культура народных дуэлей чести не формировалась в течение нескольких веков, как, например, это происходило в Италии, а внезапно материализовалась из небытия не раньше второй четверти XVI столетия. Это неожиданное появление совершенно не характерной для Голландии традиции опровергает теорию местной и эндемичной природы этого культурного феномена и наводит на закономерные предположения о том, что к появлению этих поединков на голландской земле приложила руку прародительница большинства европейских ножевых культур — Испания. В пользу этой версии свидетельствует множество как прямых, так и косвенных доказательств. Так, например, ещё Эгертон Кастл в своей книге «Школы и мастера фехтования» упоминал о том, что во фламандском Брюсселе «была академия, обязанная своим происхождением процветающей школе фехтования, учреждённой испанцами во времена их господства в Нидерландах».

Появление этой кровавой субкультуры в Голландии было обусловлено целым рядом причин. Среди основных факторов я бы назвал длившуюся с 1568 по 1648 год Восьмидесятилетнюю войну, которую вели семнадцать протестантских провинций против владычества католической Испании. Одна из моих версий, предлагающих объяснение, как эта испанская традиция попала в Голландию, связана с небольшим городком Дюнкерк, расположенным на побережье Фландрии. Этот портовый городок прославился в основном благодаря Дюнкеркской операции, также известной как «операция Динамо». Во время этой кампании, с 26 мая по 4 июня 1940 года, отсюда были эвакуированы части британского экспедиционного корпуса под командованием лорда Горта, французские подразделения и соединения, входившие в 16-й корпус, и остатки бельгийских войск, блокированные немецкими частями. Но нас интересует не «Динамо», а не менее драматические события, ареной которых стал Дюнкерк за 350 лет до этой эвакуации, в разгар Восьмидесятилетней войны.

Рис. 2. Дюнкерк, 1613 г.

Итак, вернёмся в 1568 год, который можно считать датой рождения легендарных дюнкеркцев, сыгравших далеко не последнюю роль в появлении и популяризации народных дуэлей во Фландрии. Дюнкеркцы, также известные как голландские каперы, были торговыми рейдерами в службах испанской короны. Морское рейдерство, или «guerre de course», в ту эпоху являлось важной частью военно-морской стратегии, подразумевавшей нападения на торговые суда противника, с целью нарушить снабжение его флота. Корабли дюнкеркцев входили в так называемую Фландрскую армаду испанского флота и оперировали преимущественно на побережье Фландрии, в портах Ньюпорт, Остенд и Дюнкерк. В течение всей Восьмидесятилетней войны флот Голландской республики неоднократно пытался уничтожить досаждавших им дюн-керкских рейдеров.

С 1577 по 1583 год Дюнкерк находился в руках голландских повстанцев, пока Александр Фарнесе, герцог Пармский, не восстановил во Фландрии суверенитет своего дяди, короля Испании Филиппа Второго. В ту эпоху Дюнкерк был стратегически важным портом, окружённым коварными песчаными мелями. Из военных судов Парма собрал небольшую эскадру, предназначенную для нападения на торговые и рыболовные корабли голландцев. А вскоре Габсбурги в Нидерландах стали выдавать каперские свидетельства всем желающим, и ряды дюнкеркцев пополнились частными судами. Эти военные суда были известны в Голландии как «particulieren» — частные, гражданские, чтобы отличать их от королевских кораблей, также являвшихся частью этого флота. На пике их славы в распоряжении дюнкеркцев находилось около ста кораблей. Экипажи этих судов состояли из фламандских рыбаков, выходцев из Северных Нидерландов и некоторых других европейских стран. Кроме нападений на торговые и рыболовецкие суда дюнкеркцев также использовали в качестве морского конвоя, для сопровождения войск между Испанией и Испанскими Нидерландами. В 1587 году Голландской республикой был издан указ, в котором говорилось, что любой захваченный в плен дюнкеркский моряк должен быть выброшен за борт. Праведный гнев законодателей был понятен — к концу войны на долю дюнкеркцев приходилось около 200 захваченных голландских судов в год.

Даже среди славившихся дурным нравом и пристрастием к пьянству голландских моряков дюнкеркцы пользовались печальной славой благодаря своей манере выяснять отношения в поединках на ножах. В 1653 году, во время англо-голландской войны, эту их жестокую традицию высмеял в своей поэме «Голландский характер» английский поэт Эндрю Марвел. Он выставил голландских моряков пьяницами и грубиянами, «режущими ножами лица в своих сникэнсниир так, как будто они ваяют скульптуру». Очевидцем подобных поединков довелось стать и Ричарду Вайсмену, придворному хирургу английского короля Карла Второго, начинавшему свою карьеру в качестве судового врача у дюнкеркцев. Ему неоднократно приходилось штопать на них дырки от ножей, на что он однажды саркастично заметил что «эта категория людей носит шрамы на лице с большой гордостью, как символ личной храбрости.

На голландских судах с XVII века действовали жёсткие нормы морского права, разработанного ещё английским королём Ричардом Первым, согласно которым за ранение, нанесённое ножом товарищу по команде, руку нарушителя прибивали этим же ножом к мачте до тех пор, пока ему не удавалось вырвать нож. Так, 26 февраля 1654 года моряк Хендрик Юрианс угрожал ножом капралу. Он был приговорён к ста ударам плетью и к прибиванию руки к мачте ножом до тех пор, пока ему не удастся вытащить нож. 10 октября 1654 года моряки Вилем. Герритсен и Геррит Хармане устроили поединок на ножах. Оба дуэлянта были приговорены к 50 ударам плетью и прибиванию руки ножом к мачте. 17 марта 1667 года к такому же наказанию за участие в поножовщине был приговорён моряк Ян Якобс. 1 августа 1673 года за поножовщину к прибиванию руки был приговорён моряк Дирк Янсен. А 2 марта 1675 года приговор, вынесенный судовому канониру Юсту Верне за драку на ножах, предусматривал не только прибивание руки к мачте, но и шесть лет каторжных работ.

Любопытно, что такое же наказание за поножовщину ввёл и Пётр Первый в Воинском уставе от 1716 года. Артикул 143 этого устава гласил, что «ежели кто с кем ножами порежется, онаго надлежит, взяв под виселицу, пробить ему руку гвоздём или тем ножом на единый час, а потом гонять шпицрутены». Косвенно это подтверждает версию голландского следа во взглядах Петра Алексеевича. В случае же смертельного исхода матроса, совершившего убийство, привязывали к телу жертвы лицом к лицу и хоронили вместе с ней заживо. Причём в голландском военно-морском уставе эти наказания всё ещё встречаются даже в самом конце XVIII столетия — в 1795 году. Но как показывает практика, все эти суровые кары не особо впечатляли голландских любителей сникерсни.

Рис. 3. Два портных на дуэли, Йост Амман, 1588 г.

Таким образом, одна из версий, которые я хочу предложить вниманию читателей, связывает появление народных дуэлей с адаптированной голландскими флибустьерами испанской традицией поединков. Согласно другой версии, народные дуэли в Нидерландах возникли как подражание дуэлям формальным. В качестве основных доводов можно упомянуть и то, что эти поединки, как и формальные дуэли аристократии, подразумевали одинаковое количество участников, поставленных в одинаковые условия и вооружённых равноценным оружием. Например, в инциденте, произошедшем в 1545 году, упоминания о котором мы находим в прошении о помиловании, рассматривавшемся голландским судом, потерпевший сначала дал нож своему невооружённому противнику и только потом вызвал его на дуэль, на которой по иронии судьбы и был убит. Существенной разницей между этими двумя дуэльными традициями было то, что народные дуэлянты узнавали о дуэльных нормах и ритуалах от товарищей, тогда как их коллеги из высшего общества могли черпать информацию из множества специализированных книг.

Любопытно, что упоминания об официальных дуэлях, то есть заранее организованных, «договорных» поединках, в которых бы сражались на «благородном» оружии — шпагах, практически отсутствуют в судебных анналах Амстердама. А дуэли на пистолетах и так достаточно редкие на тот период в Европе, в официальных отчётах вообще не упоминаются. Было зарегистрировано всего несколько поединков на шпагах, и те в основном с участием бывших солдат. Но даже в этих нечастых инцидентах предварительная подготовка дуэли была редкостью. В 1712 году ночной дозор остановил поединок на рапирах и задержал участника этой дуэли — флотского офицера. Защищаясь, офицер заколол одного из патрульных, но был задержан и осуждён за убийство.

Лишь один инцидент, произошедший в 1682 году, можно с полным основанием считать официальной дуэлью. Дуэлянтами являлись двое бывших французских солдат, и в глазах их соотечественников из Третьей республики предмет спора вряд ли бы был достойным. У французов возникли разногласия, связанные с дележом добычи, после того, как они украли у фермера кошелёк на городской ярмарке. В результате было принято решение уладить спор в поединке на шпагах. Двое других солдат пообещали снабдить их оружием, что обошлось дуэлянтам в двадцать стиверов. Они договорились встретиться в таверне на следующий день. В конце концов, собрались все четверо. Из таверны вся компания направилась во двор дровяного склада в еврейском квартале. Там в присутствии владельцев шпаг, выступавших в качестве свидетелей, и проходила дуэль. Один из дуэлянтов был убит, а другой скрылся, но несколько месяцев спустя он был арестован за убийство своей подружки.

Культура ножевых бойцов Амстердама существовала в особой социальной среде и имела ярко выраженную гендерную направленность — то есть, проще говоря, была исключительно мужской. Единственной ролью, которую играли в этих дуэлях женщины, было создание поводов и провокаций для поединков. Также культура ножа Голландии преимущественно являлась молодёжной — большинству ответчиков в делах по убийствам в поединках было около 20 лет. Доля возрастной группы 20–29 лет среди осуждённых за ранения или нападения в Амстердаме в период с 1650 по 1750 год составляла от 40 до 60 процентов. А известный амстердамский преступник тех лет Якоб Мануэле, известный под кличкой Шерстяной Тюк, начал свою карьеру бойца на ножах в пятнадцатилетием возрасте.

Ещё одним важным фактором после пола и возраста была социальная принадлежность дуэлянтов. Вряд ли будет неожиданностью, что в основной своей массе амстердамские бойцы на ножах были выходцами из низших классов. Кроме этого многие из них принадлежали к преступному миру или, по крайней мере, к той части низших слоёв общества, которая пользовалась наиболее дурной репутацией. Когда же мы рассматриваем профессиональные занятия ножевых бойцов Амстердама, то в первую очередь, естественно, обратим внимание на матросов, так как Амстердам являлся крупным портом. Не менее важное положение моряки занимали в субкультуре насилия и других европейских городов, таких, например, как Севилья в Испании. Независимо от рода занятий основным источником дохода многих бойцов на ножах служили кражи и грабежи.

Может возникнуть закономерный вопрос: как в протестантской Голландии, восемьдесят лет отчаянно сражавшейся против католического гнёта, могла появиться отрицаемая и осуждаемая протестантской моралью средиземноморская рефлекторная культура личной чести? Явление специфическое именно для стран с католическим вероисповеданием, так как, согласно протестантским канонам, настоящая честь происходит только от бога. Для этого нам придётся вспомнить удалых любителей поединков на ножах, дюнкеркцев, многие из которых были выходцами из одного и того же региона — Северного Брабанта. И печально известные своими лихими поножовщиками города Осс, Гронинген и Хертогенбос также находятся именно в этом регионе Нидерландов. Итак, совершим краткий исторический обзор этого эпицентра ножевой культуры Фландрии. До XVII столетия большая часть территорий, принадлежащих сегодня провинции Северный Брабант, входила в Брабант-ское герцогство, южной частью которого является сегодняшняя Бельгия. В XIV–XV веках этот регион переживал золотой век, и особенно процветали такие торговые города, как Левен, Антверпен, Бреда и Хертогенбос. После подписания в 1579 году Утрехтского мира Брабант превратился в поле битвы между протестантской Голландской республикой и католической Испанией, оккупировавшей соседние Нидерланды. В результате Вестфальского мира северная часть Брабанта отошла к Нидерландам в качестве Стаатс Брабант — государства Брабант, находившегося под федеральной властью, что отличало его от самоуправления провинций Голландской республики.

Рис. 4. Уличные бои между жителями Хертогенбоса и членами Гильдии фехтовальщиков в июле 1579 г. Карел Якоб де Хёйсер, около 1774–1778 гг.

Попытки ввести в регионе протестантство закончились провалом. Северный Брабант оставался ярым приверженцем католической церкви и на протяжении более ста лет служил военной буферной зоной. В 1796 году, когда Нидерланды стали Батавской республикой, Стаатс Брабант трансформировался в Батаафс Брабант — Батавский Брабант. Действие этого статуса окончила реорганизация, проведённая французами. После этого область была разделена на несколько районов.

В 1815 году Бельгия и Нидерланды объединились под властью Объединённого Королевства Нидерландов, и была образована провинция Северный Брабант, чтобы отличать её от Южного Брабанта, ныне находящегося в современной Бельгии, отделившейся от королевства в 1830 году. Граница между Нидерландами и Бельгией специфична тем, что не образует непрерывную линию, и существует несколько небольших анклавов по обе стороны границы, таких как Барле-Хертог. После образования провинции её территория была расширена — частично за счёт провинции Голландии, а частично за счёт бывшей территории Равенштейна, ранее принадлежавшей княжеству Клеве, а также нескольких небольших автономных образований. И даже сегодня население Северного Брабанта большей частью католическое, и доминируют тут политические партии католиков, которых поддерживает 75 % населения. Если учесть всё вышесказанное, становится понятно, почему именно этот католический анклав стал эпицентром сникерсниз.

К сожалению, по объективным причинам, история народных дуэлей, в отличие от поединков аристократии, не балует нас ни роскошными изданиями дуэльных кодексов, ни богатой историографией, ни детальными описаниями дуэлей в светской хронике. За сохранившиеся и дошедшие до нас отрывочные сведения об этих поединках в первую очередь мы должны поблагодарить служителей Фемиды раннего Нового времени. Именно эти люди, заполнявшие страницы уголовных дел и полицейских протоколов, и донесли до нас сагу культуры сникерсни.

О самих бойцах на ножах, а также об их кодексах чести и представлениях о мужественности мы можем узнать благодаря материалам ста сорока трёх судебных дел об убийствах, совершённых в период между 1650 и 1810 годами. Это исследование дополнено предварительным анализом судебных дел Амстердама, связанных со случаями насилия без смертельного исхода. И в том и в другом случаях протоколы допросов отлично документированы, что прекрасно иллюстрирует следующая выдержка из оригинального уголовного дела.

Ночью 19 декабря 1690 года мужчина по имени Йенс Смит скончался от ножевых ранений нанесённых человеком, которого он до этого дня никогда не встречал. Произошла эта трагедия из-за невестки Смита по прозвищу Мооленард Джет, дамы с сомнительной репутацией. Этим вечером Джет находилась в подвальной пивной у канала Верверс — в Амстердаме недорогие пивные часто открывали в подвалах. По неустановленной причине она ввязалась в ссору с неким Клаасом Абрамсом, который намеренно бросил ей в лицо три куска трубочного табака. Джет обозвала его «gauwdief» — мошенником, после чего покинула заведение. Когда Клаас поднялся, чтобы последовать за ней, один из посетителей остановил его в дверях. Он и другие клиенты пивной задержали его на четверть часа и отпустили, лишь взяв с него слово не причинять Джет вреда. Но Клаас тут же забыл об обещании, нагнал Джет на улице Русланд и следовал за ней по пятам, хотя и не предпринимал никаких враждебных действий. На мосту Ломмерс напуганной Джет посчастливилось встретить своего шурина Абрахама, которого сопровождал Фриик Спаньярт, прославленный в городе боец на ножах. Показательно, что, несмотря на свою репутацию, в последовавшем инциденте, в котором погиб его друг, Фриик оставался пассивным наблюдателем. Джет, как и следовало ожидать, пожаловалась шурину на домогательства Клааса. Повернувшись к Клаасу, Абрахам достал нож. Но потом заявил, что не собирается драться, и продолжил путь. Однако Клаас счёл недопустимым не отреагировать на подобную угрозу и направился вслед за Абрахамом с ножом в руке. Тогда Абрахам дважды задал ему вопрос, собирается ли он причинять зло Джет. Так как ответа он не дождался, последовал поединок на ножах. Фриик Спаньярт и Джет в ход дуэли не вмешивались и только наблюдали за боем. В разгар поединка сломался нож Абрахама. Он попросил нож у Фриика, и тот дал ему свой. Очевидно, противник предоставил ему перерыв для замены ножа. Правда, это не помогло Абрахаму. Он получил тяжёлое ранение и был доставлен в перевязочную, а Клаас скрылся с места драки. Позже этим же вечером Джет по его просьбе навестила жертву в больнице, в то время как сам Клаас прятался в подвале. Вернувшись после полуночи, Джет сообщила, что Абрахам умер. И Клаас тут же покинул город. Но потом вернулся, через пару недель после возвращения был схвачен и обезглавлен в январе следующего года.

Нет никаких сомнений, что этот детально описанный инцидент включает все хрестоматийные признаки дуэли и является типичным сникерсни, а его участники — Йенс Смит, Фриик Спаньярт и Клаас Абрамс представляют собой так называемых ээрлийк фуурфехтерс. В голландской культуре народных дуэлей термин «voorvechter» — «боец» обозначал человека, искусно владеющего ножом. А выражение «eerlijkman»,  или  «eerlijk  voorvechter»,  — «честный боец» использовалось в среде дуэлянтов для обозначения человека, соблюдающего правила честного боя, дуэльные ритуалы и кодексы — то есть некий аналог итальянского «уомо д'оноре» — «человека чести».

Типичный фуурфехтер всегда носил нож в кармане и был готов пустить его в ход, когда бы его ни вызвали на бой. Обычно вызов на поединок происходил в результате ссоры, вспыхнувшей в мужской компании в таверне или на улице. Самым распространённым поводом для дуэли являлись словесные оскорбления, что сближало ножевые поединки с формальными дуэлями на шпагах или пистолетах. Но объединяло их не только это. По крайней мере, одна из сторон должна была почувствовать, что задета её честь. Как и в формальной дуэли, перед началом поединка оскорблённый должен был вызвать своего соперника. В соответствии с правилом, запрещающим поединки внутри помещения, вызов часто представлял собой предложение выйти на улицу в форме ритуальной фразы «ста васт» — «будь мужиком», или «докажи, что ты мужик», что в данном контексте можно интерпретировать как «встань и дерись». Во время драки в таверне подобные слова не могли быть истолкованы неверно.

Совершенно необязательно, чтобы поединок начинался сразу же после выхода на улицу. Сначала ссора переходила в фазу словесной перепалки, и только потом дуэлянты могли отправиться в какое-либо укромное местечко — как правило, закоулок или внутренний дворик. Но что бы они ни делали до этого, клич «sta vast» становился точкой невозврата. Когда один из участников произносил эту сакральную фразу, оба противника должны были достать свои ножи, и с этого момента каждый из них был обязан атаковать или защищаться.

Ранее историки не придавали значения кабацким ссорам, рассматривая их лишь как свидетельство горячих страстей минувших столетий, и видели в этих конфликтах только бессмысленное насилие. Но известный голландский учёный, профессор культурной антропологии Антон Блок утверждал, что когда мы начинаем анализировать происходящее, всё, что казалось нам лишь бессмысленным насилием, приобретает символизм. Но это совершенно не означает, что мы это насилие одобряем. Просто мы начинаем лучше понимать его природу.

О том, что Фриик Спаньярт был «ээрлийк фуурфехтер» — искусным бойцом, соблюдающим кодекс чести, мы узнаём не из прецедента с Клаасом Абрамсом, а из фрагмента протокола судебного процесса, проходившего через несколько месяцев после этого события. Интересно, что ответчик в этом процессе — некий Херманус де Брюйн был знаменит не менее, чем Спаньярт. Подруга де Брюйна как-то вспоминала разговор, произошедший в его отсутствие в таверне, которую они часто посещали вместе. По мнению владельца этого заведения по прозвищу Бабуин, Херманус был непобедимым «voorvechter». Бабуин даже считал, что он лучше таких прославленных бойцов, как Хармен Хёдемекер и Фриик Спаньярт. Скорее всего, имя Фриика до этого момента не было знакомо писавшим этот протокол следователям или судебным секретарям, и суд учёл эту беседу в качестве повода для дополнительного обвинения. Кстати, прозвище Фриика — Спаньярт, или Испанец, также может служить свидетельством испанского происхождения этих дуэлей.

Таким образом, из подобных документов мы узнаём, что и сами поединки на ножах, и их участники обсуждались в тавернах, а опытные бойцы вызывали восхищение и пользовались популярностью. Как уже говорилось, немало дуэлянтов считалось мастерами ножа — в некоторых протоколах осмотра тел судебные писцы отмечали, что у жертв была репутация искусных бойцов.

Хотя люди с ножами и относились не к самой респектабельной части общества, зато они уважали правила игры. Эти схватки один на один не были простыми беспорядочными стычками — ход поединка на ножах диктовался ритуалами и культурным кодом. Это были самые настоящие народные дуэли.

Уважение к правилам в них сочеталось с импульсивным поведением и кипением страстей. Предшествовавшие поединкам ссоры были самыми настоящими и гнев — искренним. Сочетание в этих поединках следования дуэльному ритуалу и в то же время подверженности эмоциям и сегодня интригует современные западные умы.

Истинные бойцы твёрдо соблюдали основные правила, главным из которых, как уже говорилось, было обеспечить честный бой. В приготовлениях к поединку мог принять участие любой, но когда двое мужчин начинали схватку, остальные обычно отходили в сторону.

Рис. 5. Ссора за игрой в карты. Давид Рийкарт (1612–1661).

Учитывая, что среди зрителей, особенно когда ссоры возникали в компании, часто присутствовали друзья обоих дуэлянтов, эта предосторожность не была лишней.

В первую очередь эти поединки были проверкой мастерства, и бой обычно прекращался или после первого ранения, или в связи с явным преимуществом одного из бойцов. Но случалось, что дуэли заканчивались смертью участников. За редким исключением гибель бойца в народной дуэли являлась следствием несчастного случая и, как и во всех культурах дуэлей на ножах, считалась в среде ээйрлийк фуурфехтерс не более чем досадным недоразумением.

Согласно традиционному кодексу голландских поножовщиков, честь мужчины была важнее его жизни. Следовательно, невмешательство в ход поединка было тем лучшим, что друзья могли сделать для дуэлянтов. Худшим же вариантом развития событий являлось нападение двух на одного, превращавшее бой в бесславное побоище. И 8 этом случае концепции народной и аристократической дуэлей также совпадали. Объединяла их и тенденция сражаться на открытом воздухе. Предложение выйти на улицу и в том, и в другом случае всегда рассматривалось как вызов на поединок. Инциденты, когда посетители заведения, грубо нарушив дуэльный ритуал, доставали ножи прямо в таверне, представляли собой обычные драки и дуэлями не являлись. Принципиальная же разница между двумя формами дуэлей заключалась в спонтанности народных поединков. Хотя ритуал присутствовал и в народной дуэли, но он скорее был рассчитан на мгновенное урегулирование возникшего конфликта. Кроме этого, народные дуэлянты, в отличие от участников формальных поединков, никогда не отправляли письменные вызовы — во-первых, чтобы не привлекать внимание властей, а во-вторых, многие из них попросту были неграмотными. Как и в формальной дуэли, так и в её народном варианте получить ранение или даже погибнуть могли оба участника. Так, например, протоколы осмотра тел Амстердамского суда описывают три инцидента, в которых погибли оба дуэлянта. Многие дуэлянты, представшие перед судом на обвинительных процессах, имели серьёзные ранения, а один из них, приговорённый к смертной казни, настолько ослабел от полученных в поединке ран, что сидел, когда палач отрубал ему голову.

Рис. 6. Поножовщина. Йонас Сейдерхуф, около 1650–1680 гг.

Если на дуэли и присутствовали третьи стороны, то они выступали исключительно в качестве свидетелей. Их роль можно сравнить с функцией секундантов в официальной дуэли, но, в отличие от формального поединка, их присутствие не оговаривалось заранее. В этих случаях в качестве третьей стороны мог выступать только третейский судья, пытавшийся уговорить дуэлянтов остановить бой. Но вмешательство третьей стороны в ход поединка не всегда являлось табу. Чтобы не нарушить дуэльный код и ритуал, такое вторжение могло осуществляться в двух случаях. Так, например, третья сторона могла принять участие в поединке вместо товарища, который по каким-либо причинам не мог продолжать бой. В 1698 году двое братьев, Коенраат и Антоний, сидели в таверне, когда там появился некий тип — давний враг Антония. Вскоре после этого Антоний с соперником вышли сражаться на улицу. В тот момент, когда Антоний споткнулся и упал, в поединок вмешался Коенраат, вероятно, полагая, что он вправе занять место брата. В результате этой замены их противник получил ножевое ранение в живот и скончался на следующий день.

Приведу ещё одно любопытное свидетельство о подобной замене с фатальным исходом. 24 января 1662 года члены Верховной коллегии городка Туйл, судьи Роу и Дорт, начали расследование инцидента, произошедшего днём раньше в таверне деревеньки Хеллау, расположенной в провинции Гелдерланд, на северном берегу реки Ваал. Власти Тилерваарда — прихода, в котором находилась деревня, уполномочили их провести опрос свидетелей, являвшихся местными жителями. Первыми на допрос прибыли местные хирурги — Хермен Тийсен из Хаафтена и Дирк Антониссен из Хервийнена. Оба врача подробно описали, как осматривали ножевые ранения пострадавшего, лежавшего на охапке соломы на полу таверны. Жертва, молодой человек, получила удар ножом, распоровший правую руку с внутренней стороны. Нож рассёк артерию и вену, что вызвало обильную кровопотерю и в течение пары часов привело к смерти раненого.

Следующими явились очевидцы, присутствовавшие при этой трагедии. Это были трактирщик Эверт Корнелис, его жена Тойнтхен Янс, его 24-летний сын Ян Эверс и два завсегдатая таверны — Петтер Янс Кеппел 42 лет и Виллем Герритц Кром 33 лет. С их слов инцидент выглядел следующим образом: 23 января 1662 года, ближе к вечеру, в таверну заглянули шестеро мужчин из деревни Гамерен, которые искали деревенского писаря по фамилии Де Рау. Услышав, что скорее всего он дома, они ушли, но через два часа вернулись. Их звали Арьен Шпрукл, Якоб Янс по кличке Хенс, Ян Петерс, Ваутер Мертенс, Хиирлоф ван Туйл и Ян Офтен ван Туйл. Вскоре между Шпруклом и Хенсом вспыхнула ссора. Трактирщик попытался замять конфликт, однако Ян Офтен ван Туйл крикнул: «Да оставь ты их в покое, у них для поединка кишка тонка! Оба они пустозвоны и лишь языком молоть умеют!» После этих слов Ян Офтен ван Туйл достал нож и вызвал Хенса на поединок. В качестве вызова он провёл ножом по твёрдой поверхности — этот звук, согласно кодексу чести, уведомлял присутствующих о наличии оружия и традиционно символизировал вызов на бой. Хенс от поединка уклонился, сказав, что у него нет ножа. Тут Ваутер Мертенс заорал: «Зато у меня есть!» — и выхватил нож.

Виллем Кром, размахивая стулом, пытался растащить противников, в чём ему помогали жена и сын трактирщика. Сын обхватил Яна Офтена, а кто-то схватил левую руку Ваутера Мертенса. Но Ваутер изловчился и ударил Яна Офтена свободной правой рукой. Офтен заорал на сына трактирщика: «Ян Эверс, немедленно отпусти меня, пока я не загнал тебе нож между рёбер!» Как только Эверс отпустил Офтена, тот мгновенно нанёс Ваутеру несколько ударов в правое предплечье. Первым удар был секущим, а второй — колющий, он распорол предплечье по всей длине и сопровождался целым потоком крови. Ваутер упал на пол, причитая: «Я умру! Я последую за моим братом, также погибшим в поединке». Вскоре прибыли хирурги и перевязали рану. Но Ваутер потерял слишком много крови, и все их усилия оказались тщетными. Через несколько часов он скончался.

Рис. 7. Драка на ножах (фрагмент). Вацлав Холлар, (1607–1677).

Но более распространён был второй вариант вмешательства, допускавшийся дуэльным кодексом. Во множестве описаний дуэлей на ножах фигурирует некое третье лицо, вставшее между дуэлянтами с целью уговорить их прекратить бой. В судебных документах это обычно классифицировалось как «разделение бойцов». Иногда это «разделение» достигало успеха, и тогда в судебных записях отмечалось как «удачное». В других случаях вскоре после попытки примирения ссора разгоралась с новой силой и вновь перерастала в поединок. В большинстве инцидентов, закончившихся убийством, всё происходило именно по этому сценарию. Кроме прочего, такое вмешательство в ход боя для разделения дуэлянтов несло и определённый риск. Многие фехтовальщики были настолько заняты своими противниками, что не замечали ничего вокруг. В результате иногда «миротворцы» по неосторожности получали случайные ранения, и порой достаточно серьёзные. Так, в протоколе осмотра тела мужчины, убитого в 1721 году, стоит пометка, что смерть наступила в результате ранения, полученного при попытке растащить двух вооружённых ножами соперников. Сами дуэлянты при этом избежали ареста.

Иногда присутствовавшие на поединках наблюдатели, являвшиеся знакомыми лишь одной из сторон, вели себя достаточно пассивно. Так, например, Клаес Хендрикс Крэмер по прозвищу Шмидье на ярмарке в Ден Бош в 1665 году повстречал своего старого врага Йонкера Бексе в сопровождении двоюродного брата и двух женщин. Противники успели договориться о поединке и только собрались отойти в укромное местечко, чтобы урегулировать конфликт, как их растащили. Неожиданно Клаес услышал голос Бексе: «Шмидье, где ты?» Он подошёл ближе и увидел Бексе в компании его кузена. «Васже двое!» — возмутился Клаес, но кузен Бексе успокоил его: «Начинайте, я не стану вмешиваться». За этот ответ он удостоился похвалы от Клаеса, назвавшего его человеком чести. Начался поединок. Бексе скончался от полученных ран на следующий день, когда Клаеса уже не было в городе — он уехал в Амстердам и нашёл там работу. Но через два года он всё-таки был арестован и осуждён за убийство Бексе.

Другой пример подобного невмешательства в ход поединка мы находим в датированном 1704 годом протоколе, описывающем драку в трактире. Ход событий не совсем ясен из судебных записей, но понятно, что ответчиком был некий Ян.

«В какой-то момент он (Ян) вышел на улицу в сопровождении Стиинтье и Чёрного Мартина, достававших по дороге свои ножи. Потом и Яну дал нож какой-то незнакомец. Стиинтье сказал Яну условную фразу «Ста васт», послужившую началом поединка. При этом Чёрный Мартин в ход дуэли не вмешивался».

Ещё основное правило народной дуэли — не доставлять проблемы и неудобства хозяину или хозяйке заведения. Если конфликт начинался в таверне и всё явно шло к драке, то участники ссоры выходили на улицу — поединок всегда происходил снаружи. Даже просто достать нож в помещении уже считалось бесчестным поступком. Эта традиция была настолько общепринята и обыденна, что даже не было необходимости специально документировать такие примеры. С неприкосновенностью жилища был связан и другой ритуал, известный как «Herausfordern aus dem Haus», или выманивание противника из дома. Если это удавалось, то покинувший помещение человек терял защиту этого дома, так как жилище по закону было неприкосновенно. Если же выманить его не получалось, то нападавший мог поносить и оскорблять его как труса, разбивать в доме окна, ломать забор или в качестве формального вызова воткнуть нож во входную дверь.

Нередко в разгаре конфликта мужчина шёл до конца только потому, что знал — у него нет другого выхода и он просто обязан сражаться, чтобы не потерять лицо и не нарушить кодекс чести. Именно так был вынужден поступить и Клаас Абрамс, так как он не мог не отреагировать, когда Абрахам Йенс Смит угрожал ему ножом. Кодекс чести также обязал и другого, не менее известного дуэлянта — Фриика Спаньярта, воздержаться от помощи другу.

Рис. 9. Драка на постоялом дворе. Франс Гринвуд, 1733 г.

Рис. 8. Аллегория Брабантского восстания(фрагмент), 1791 г.

Стоило ему вмешаться, и дуэль превратилась бы в заурядную драку или даже в неравный, а значит, и бесчестный бой двоих против одного. Как уже говорилось, подобное вмешательство в ход поединка не нарушало кодекс чести только в том случае, если необходимо было разнять бойцов. При раскладе двое на одного пострадала бы репутация не только Фриика, но и самого Абрамса. А вот передать свой нож другу было в порядке вещей, так как это делало поединок равным.

То, что такой поединок мог закончиться смертью одного из участников, было неотъемлемым, хотя и не всегда неизбежным риском. В данном случае Фриик оценил честь Абрамса дороже жизни собственного друга. Всё в этом мире ножевых бойцов было подчинено диктату чести. И в этой истории убийца в конце концов расстался с жизнью также согласно требованиям кодекса чести. Он мог бы избежать смертной казни, так как первым вытащил нож его противник, а значит, он действовал в самообороне. Но этот довод был отклонён судом, так как амстердамские судьи сочли, что, когда у его противника сломался нож, Абрамс обязан был воспользоваться представившейся ему возможностью и убежать.

Следующий пример поединка один на один доказывает, что ритуальная обязанность вести честную игру не всегда соблюдалась в полной мере. Четырьмя действующими лицами этой истории были некие Ян, Йоханнес, Дирк и Франс. Днём Ян присутствовал на чьих-то похоронах, а вечером все четверо сидели в таверне на Харлеммердийк, когда Йоханнес и Франс начали переругиваться с Дирком. Все трое вышли на улицу, доставая ножи, и Ян последовал за ними, чтобы урегулировать конфликт. Особенно он старался успокоить Йоханнеса, который был страшно зол на Дирка. Вскоре Дирк покинул компанию. По настоянию Франса все трое направились в таверну на Линденграхт, чтобы пропустить ещё по кружке пива. По дороге в таверну Йоханнес, который всё ещё злился, что Ян растащил их с Дирком, дважды угрожал Яну ножом. Тот в ответ на угрозы заметил, что ему придётся подождать, пока они дойдут до места, где он сможет снять свою чёрную куртку, что, видимо, должно было означать, что он не мог драться, пока она была на нём.

От куртки Ян наконец избавился в таверне на Линденграхт, но и после этого драки не произошло. Чуть позже Йоханнес пнул ногой собаку Яна, опрокинувшую только что заказанную им кружку пива. После этого он бросил Яну ритуальную фразу «Sta vast» и в его сопровождении направился на улицу. Это было в четыре часа утра. Франс в этой истории больше не упоминается, поэтому присутствовал он на поединке или нет, неизвестно. Вскоре после начала схватки Ян взял верх и нанёс Йоханнесу удар ножом в живот. Йоханнес упал, но, несмотря на это, сумел порезать Яну большой палец руки, после чего нож застрял в правом предплечье Яна. Ян вытащил нож, отбросил в сторону, а затем ударил Йоханнеса своим ножом в правое плечо. Но и нож Яна тоже застрял. Он сумел вытащить его только после того, как прибыла ночная стража. Ударить ножом безоружного противника, безусловно, являлось тяжким нарушением кодекса честного поединка. Похоже, в этом случае эмоции пересилили уважение к ритуалу.

Как уже говорилось, наиболее распространённым поводом для вызова на дуэль являлись словесные оскорбления. Среди них были такие популярные эпитеты, как «schelm» — «мошенник», «негодяй», а также «вор» или «шлюха».

Так, инцидент, произошедший в 1682 году, начался с того, что прохожий принял убийцу за еврея и назвал его «smous». А иногда молодые задиры оскорблялись, когда к ним обращались «мальчуган» или «братишка». Хотя в большинстве поединков между дуэлянтами не было ни старых конфликтов, ни неприязни, но в нескольких инцидентах судебные документы зафиксировали существование долгой и застарелой вражды. Некий фуурфехтер по прозвищу Чёрный Туун проделал на баркасе долгий путь от Гарлема до Фексельской верфи только для того, чтобы встретиться со своим врагом. Увидев его, он воскликнул: «Ну вот и я!». Для начала Туун ударил его по лицу, затем произнёс «Ста васт!», и оба достали ножи.

Складывая все эти фрагменты воедино, можно заключить, что народная дуэль в первую очередь была проверкой бойцовского мастерства и проверка эта заканчивалась в тот момент, когда один из дуэлянтов пускал другому кровь или слишком явно превосходил его в бойцовском умении. Похоже, что в большинстве случаев искусному бойцу достаточно было порезать противнику лицо, после чего он мог спокойно отправиться домой. У менее опытных фехтовальщиков был высок риск случайно убить своего противника. Как правило, это происходило в тот момент, когда из-за недостатка опыта вместо того, чтобы порезать лицо, нож втыкали в живот или грудь. Это могло бы объяснить, почему в судебных протоколах фигурирует немало колющих ударов.

Рис. 10. Дуэль на ножах. Третьего ссорщика секундант удерживает от вмешательства. Дирк Босбом, 1681 г.

Некоторые из ножевых бойцов проверяли своё мастерство, не выискивая особых поводов для провокаций и не прибегая к прямым оскорблениям. Подобных свидетельств немного, но они показательны. Так, некий юноша, как-то прогуливавшийся в компании двух приятелей, бросил свой нож на землю, воскликнув: «Пусть поднимет его тот, кто хочет сразиться со мной». Нож незамедлительно поднял один из его товарищей, после чего начался поединок. Этот случай попал в судебные протоколы только потому, что их третий приятель, шляпных дел мастер 21 года, наблюдавший за поединком с ножом в руке, зарезал прохожего, пытавшегося разнять дуэлянтов.

Другие были осуждены за то, что царапали ножом мостовую или камни здания, что также расценивалось как вызов на бой, адресованный любому желающему его принять. Некий мужчина, обвиняемый в ранении прохожего на улице, попивал в баре, совершенно не скрывая при этом намерения спровоцировать поединок. Он демонстративно вонзил нож в стол, угрожающе заявив при этом: «И кто тут осмелится его вытащить?!».

Роберт Уолш, описывая голландские поединки на ножах, упоминает ещё об одной форме подобного вызова: «Среди мужчин, гордившихся своей ловкостью в бою на ножах, было обычным воткнуть нож в дверь таверны как вызов всем присутствующим, и вытащить этот нож из двери означало принять этот вызов».

Рис. 11. Кермис в деревне. Гиллис ван Брин, 1593 г.

Рис. 12. Крестьянская драка. Хорошо видны различные типы крестьянских ножей. Корнелис ван Кауеркен, 1640 г.

Во время популярных в народе церковных праздников, известных как «кермис», или «кермесе», проводившихся в честь различных святых покровителей, местные хирурги не жаловались на недостаток работы. Разогретые алкоголем голландцы завязывали драки по любому поводу. Несмотря на суровые штрафы, так и не удавалось искоренить поединки между солдатами, а любые пустяковые высказывания интерпретировались крестьянами и бюргерами как смертельное оскорбление, и ножи выхватывали при малейшей провокации. Как-то раз, в 1612 году в Лейдейе, двое восемнадцатилетних юношей — Франц Юстен Парментир и Ян Боувенц повздорили на площадке для игры в шары. Видимо, повод для ссоры не был слишком серьёзным, так как незадолго до поединка оба пребывали в отличном расположении духа. Тем не менее, конфликт закончился дуэлью на ножах. В итоге Ян получил колотое ранение желудка, а Франц остался лежать на поле битвы бездыханным.

Во многих деревнях были хулиганы, развлекавшиеся тем, что вызывали на поединок всех присутствующих. Так, некий Ян Михельц Энгельсман из Бриля воткнул в землю рядом со своим домом палку, и каждый, кто вытаскивал её, должен был сразиться с ним в поединке на ножах. Геррит Коойман, приехавший в 1608 году на празднование кермис в Ноорделоос, на постоялом дворе намеренно искал ссоры с местными жителями, выкрикивая: «Пусть любой из этой толпы выйдет и сражается со мной!» Каждая деревня могла похвастаться подобными смутьянами, чей конец был достаточно предсказуем. Одним из них, например, был Хендрик Клаэс Адриаэнц, известный во всех тавернах этого небольшого городка как Харри-Дьявол. Другой задира, Геррит Янсен из Ноорделооса, погиб в 1616 году в таверне в поножовщине, которую сам же и спровоцировал. Таким же возмутителем спокойствия всю жизнь был и Хейнрик Герритц из Хайзена, и, так же, как и большинство подобных задир, он окончил свои дни на дуэли. Ещё одним прославленным бретёром был Угрюмый Арент, который всегда был готов схватиться за нож на любом деревенском празднике, что частенько приводило к кровавой развязке. Славились своим крутым нравом и любовью к поножовщине и крестьяне области Ватерлэндс.

О деталях этих поединков нам также становится известно благодаря материалам судебных дел. Если власти обнаруживали труп, то прилагали все усилия для ареста преступника, что иногда им удавалось. Когда же двое мужчин, сражаясь в поединке, только ранили друг друга и разошлись в разные стороны, подобная информация редко становилось достоянием властей. Сами участники дуэлей на ножах свои поединки не афишировали, и об этих схватках не писали газеты. О подобных инцидентах без смертельных исходов становилось известно совершенно случайно, например, во время судебных процессов, рассматривающих другие преступления. Тогда прокурор добавлял к главному обвинению ещё и нанесение ранений. А если обвиняемый сообщал, что ранение было получено во время поединка, и что его противник тоже достал нож, суд добавлял формулировку: «В поединке» .

Форма поединка тем или иным способом могла отличаться от хрестоматийной модели. Иногда случайные детали проливают дополнительный свет на изменения в каноническом кодексе. Одной декабрьской ночью двое мужчин, переругиваясь, выходили на улицу из бара в подвальчике и, только достав ножи, заметили, что на улице уже стемнело. «Иди сюда, под фонарь!» — обратился один из дуэлянтов к другому, следовавшему за ним. Эта маленькая деталь свидетельствует о том, что дуэль начиналась только по взаимному соглашению. В другом случае искусный боец Ламберт уже порезал своему противнику Фредрику левую щёку, когда тот случайно выронил нож. Ламберт великодушно позволил ему поднять оружие, после чего продолжил поединок и нанёс сопернику смертельный удар в живот.

Дуэльные ритуалы были дополнены так называемыми ритуалами примирения. Хотелось бы особо выделить один из таких ритуалов, называемый «afdrinken», когда соперники вместе «пропивали» конфликт. Обычно это выглядело следующим образом: двое мужчин повздорили, приподнялись со стульев, обменялись угрозами, и, может быть, один из них дал другому пощёчину. Уже заходил разговор о том, что пора бы уладить вопрос в поединке, но некий человек из их компании вмешивался, чтобы замять ссору, и страсти утихали. Тут же заказывали бутылку вина или пару кружек пива, и вся компания, потягивая винцо, пыталась забыть об инциденте. Но забыть о нём полностью не удавалось никогда. Нередко страсти закипали с новой силой, и конфликт мог разгореться снова. Если в конце концов всё-таки происходило убийство, значит, примирение так и не состоялось. Однако можно предположить, что сотни серьёзных конфликтов и незначительных ссор были «пропиты» подобным способом, не оставив и следа в судебных протоколах.

Упоминания о ритуале «afdrinken» столь же многочисленны, насколько бедны в описании деталей. Так, например, известно, что упомянутый выше боец Ламберт, позволивший противнику поднять нож, незадолго до этого с ним помирился. Это произошло после того, как Фредрик — его будущая жертва, неожиданно ударил Лабмерта ножом в левое предплечье. В сопровождении хозяина таверны Ламберт посетил хирурга и вернулся, чтобы «пропить» ссору с Фредриком. Но к часу дня страсти разгорелись с новой силой, и Фредрик предложил Ламберту выйти на улицу. Во время поединка на ножах Ламберт распорол Фредрику левую щёку, позволил своему сопернику поднять нож, который тот выронил, а затем нанёс ему колотое ранение в живот. На следующий день Фредрик умер. Из чего можно сделать вывод, что заключённое ранее перемирие оказалось хрупким и долго не продержалось.

Рис. 13. Крестьяне перед дракой. Йонас Сейдерхуф, около 1660 г.

Большинство историй о примирениях мы находим именно в делах об убийствах, когда один из дуэлянтов погибал. Мы не знаем, как часто этот «пивной» ритуал был успешным, хотя известно, что ритуальное примирение во время совместных застолий было широко распространено по всей Европе. Известно оно было и в Германии, где после обмена Оскорблениями, мужчины часто пили вместе.

Некоторые историки отмечают, что нападавшие, определяя, в какую часть тела противника нанести удар, следовали некоему культурному коду. Так, изучая историю французского региона Артуа XV-XVI веков, профессор современной истории Парижского университета Робер Мюшембле обнаружил, что во многих случаях ножевые ранения наносили в лицо и голову жертвы, хотя в целях убийства было бы логичней бить в грудь или в живот. На основании этого факта он заключил, что обезображивание лица являлось ритуалом и в первую очередь служило для унижения противника. Авторы работы «Ежедневная жизнь в Италии периода Возрождения» Элизабет и Томас Коэны пришли к аналогичному выводу, изучая Рим XVI столетия. И действительно, практически никогда за всю историю сникерсни жертвы нападений не умирали от ранений лица или головы. Большая часть смертельных ранений наносилась в грудь и живот. В качестве возможного объяснения можно предположить, что народные дуэлянты 1700-х не стремились убить друг друга. Как я уже говорил, эти поединки на ножах представляли лишь пробу сил. Перед началом схватки некоторые дуэлянты недвусмысленно заявляли, что противник «нуждается в шраме» или «кое-кто что-то получит».

Анализ подобных инцидентов демонстрирует нам несколько специфических ритуалов унижения. Например, намерение порезать кому-либо лицо означало демонстрацию превосходства над потенциальной жертвой. Некоторые типы ранений явно служили исключительно для унижения противника. Одним из таких характерных актов унижения был удар ножом в ягодицу. В 1696 году два матроса увидели, как по улице прогуливался с женой их бывший рулевой, который когда-то на судне подверг их наказанию, и решили взять реванш. Они направились следом за ним по узкой улочке, и один из моряков, улучив момент, воткнул рулевому нож в правую ягодицу. Подобный унижающий удар в ягодицу был древним и широко распространённым в Европе обычаем. Упоминания об этой традиции мы находим и в документах относящихся к итальянской Болонье XV века, и в судебных архивах голландской провинции Зииланд в XVI столетий.

Хочу заметить, что вопреки распространённому мнению подобные ранения были далеко не так безобидны, как принято считать, и иногда не только заканчивались болезненным и унизительным порезом, но и имели самые фатальные последствия. Так, известный американский врач начала XX века Джордж Гулд описывал прецедент, в котором от полученного в драке ранения в ягодицу скончался 23-летний моряк. На вскрытии было установлено, что большой матросский нож, которым был нанесён удар, прошёл через малое седалищное отверстие и пробил мочевой пузырь в районе мочепузырного треугольника. Также была перерублена крестцово-седалищная связка, перебиты половая артерия, вена и нерв. В результате развился перитонит, ставший основной причиной смерти моряка.

Другой унизительный ритуал, применявшийся только по отношению к мужчинам, представлял собой нападение во время мочеиспускания. В декабре 1718 года, когда двое моряков пили в амстердамском здании Ост-Индской компании, один из них преднамеренно разлил выпивку другого. Пострадавший отомстил ему несколькими днями позже, когда ранним вечером заметил своего обидчика мочившимся у дерева недалеко от места, где обычно садились на корабли моряки Ост-Индской компании. Вероятно, жертва обернулась, так как получила ножевое ранение в грудь. Когда моряк упал, то получил ещё один удар ножом, на этот раз в спину.

Некоторые хулиганы, преследовали и унижали людей на улицах, сбивая с них шляпы. Символическое значение мужского головного убора было доказано ещё в Средние века. И в Европе Нового времени с тех пор ничего не изменилось, за исключением того, что средневековые остроконечные шляпы вышли из моды. В Голландии, как повсюду в Европе, голова и лицо являлись символами личной чести мужчины, и поэтому все прекрасно знали, что нанести ущерб мужскому головному убору означало бросить вызов чести его владельца. Как-то ранним утром некий моряк угрожал ножом шкиперу, пытавшемуся получить назад свою шляпу, но был обезоружен горожанами. Об интересе к мужским шляпам — от шутливых розыгрышей до серьёзных нападений — упоминают многие исследования насилия в Европе раннего Нового времени. Эти исследования также демонстрируют, что плотная заселённость таких крупных городов, как Амстердам, Лондон и Париж, порождала специфические виды насилия, которые не встречались в маленьких городках и деревнях.

Кроме кодекса чести и дуэльных ритуалов поединки, происходившие на городских площадях Амстердама и Хертогенбоса или перед сельскими тавернами округа Осс, объединял ещё один общий фактор — ножи. История сохранила для нас сведения о том, что ещё фламандские пикинеры, нанятые на службу императором Максимилианом в конце XV века, носили на поясе «длинные фламандские ножи». А летопись от 18 мая 1498 года сообщает, что известный португальский путешественник Васко да Гама преподнёс «заморину» — правителю Кожихода, государства в Индии, находившегося на территории нынешнего штата Керала, «50 фламандских ножей с рукоятками из слоновой кости.

Источники XVII и XVIII веков изобилуют упоминаниями о голландских или фламандских ножах. Хотя и считается, что ножи эти были произведены в Амерсфорте, но, как полагают некоторые исследователи, слово «голландские» скорее всего являлось ссылкой на судоходные гавани, откуда их развозили по всему миру. В действительности же большая часть импортируемых ножей была изготовлена в Золингене или во фламандской области Льеж-Намюр. Эти голландские, или скорее фламандские, ножи уже в XVI столетии были зарегистрированы в реестрах и ведомостях компаний Транссахарской торговли на побережье Гвинеи, а также в Северной Африке — например, в Феццане и Северной Нигерии. В этих торговых книгах есть упоминания о голландских ножах «буутсман» — боцманских, или матросских, ножах. Ещё один тип фламандских ножей, использовавшихся в колониальной торговле, назывался «большие фламандцы», они же «остроконечные голландцы», они же «тяжёлые голландские «докмессен». Британские торговцы в Гвинее получали эти ножи из Голландии до конца XVII столетия, но позже заменили их оружием, изготовленным в английском Бирмингеме.

Рис. 14. Нож со стилетным клинком, возможно складной. Портрет Жака де Булье, Питер ван ден Берге, 1699 г.

Рис. 15. Женщина с ножом для забоя скота. Возможно с такими ножами возвращались домой из Фландрии испанские солдаты. Ханс Бальдунг Грин, 1500 г.

Трудно с уверенностью сказать, о каких именно ножах шла речь в этих документах. Нередко, в подобных случаях несомненным подспорьем служит библейская иконография, представляющая неиссякаемый источник изображений всевозможных типов ножей, использовавшихся человечеством с момента возникновения христианства. Особый интерес для историков и оружиеведов, представляет тандем из праотца Авраама, и одного из апостолов Христа, св. Варфоломея. Так как согласно канонам библейской иконографической традиции оба они держат в руках ножи, мы можем проследить все трансформации и метаморфозы, происходившие с этими инструментами на протяжении многих столетий. Разумеется, бессмысленно пытаться искать какие-то параллели между ножами, изображёнными на картинах, скажем, XVI столетия, и оружием древней Иудеи. Однако, учитывая, что, как правило, художники изображали современные им и наиболее распространённые на тот момент в обществе ножи, мы с определённой долей уверенности можем предположить, какой именно тип ножей использовался в тот или иной период. Не менее дорога оружиеведам и святая Луция Сиракузская, традиционно изображаемая с кинжалом в руке. Тем не менее, чтобы не вводить неискушённого читателя в заблуждение, в этой работе я отказался от использования ветхозаветной иконографии. Но благодаря изображениям ножей на бытовых сценках кисти Остаде, Босха, Брейгеля и других старых фламандских мастеров, а также сохранившимся в голландских музеях и коллекциях экземплярам ножей XV–XVII веков можно предположить, что этими «большими голландцами» могли быть традиционные крестьянские ножи Западной Европы. Эти ножи, известные как «ругеры», «бауэрнверы» или «хаусверы», формой больше всего напоминали большие современные «кухонники» и достигали 60 и более сантиметров в длину. Ларс Сандстрём в работе о европейском экспорте в XVII–XVIII веках также описывал это голландское оружие как «остроконечные ножи 46–60 сантиметров в длину более всего напоминавшие мясницкие». В пользу этого предположения говорит и тот факт, что большие мясницкие ножи массово экспортировались голландцами в Новый Свет, где были широко известны под именем «бельдюк», что являлось искажённым «Болдюк» — испанским названием нидерландского города Хертогенбос, столицы Северного Брабанта.

Рис. 18. Большой европейский нож, вторая половина XV в. Общая длина 43,5 см.

Рис. 19. Бельдкж. Fur Trade Cutlery Sketchbook, Джеймс А. Хенсон, 1994 г.

Как уже говорилось, Северный Брабант традиционно считался одним из основных центров народных дуэлей на ножах, а кроме того, Хертогенбос наравне с Льежем славился производством ножей. Одно из первых упоминаний о ножах бельдюк встречается в перечне товаров, импортированных из-за границы Испании в Бильбао, от 16 апреля 1563 года, где упоминается о закупке 280 штук «Cuchillos de Flandes, de Belduque у Malinas» — «фламандских ножей из Хертогенбоса и Мехелена». Любопытно, что ножи закупали именно в городах, находившихся в испанской части Нидерландов, а Мехелен в первой половине XVI столетия даже какое-то время являлся столицей Испанских Нидерландов.

Как известно, художник Ерун ван Акен, более известный как великий и ужасный Иероним Босх, так любивший использовать в своих работах изображения ножей, родился именно в Хертогенбосе. В своё время немало копий было сломано в дебатах о происхождение клейма в виде буквы «М», стоящего на изображённых Босхом ножах. Выдвигалось множество предположений — от версий о самых заурядных торговых марках до закодированных апокалиптических символов. Я полагаю, что не надо умножать сущности без необходимости. Несмотря на присущую живописи той эпохи метафоричность, наиболее разумной и аргументированной в данном контексте является версия личного клейма одного из многочисленных оружейных мастеров Хертогенбоса или же стилизации под клеймо мастера.

Рис. 20. Куза с монограммой М.М., 1566 г., Ингольштадт.

Рис. 21. Разграбление Мехелена в 1572 г. Франс Хогенберг, 1572 г.

Но вернёмся к большим голландским ножам. Существует немало свидетельств о том, что ножи бельдюк широко использовались в обменной торговле с индейцами. Согласно архивным документам, по принятому обменному курсу, испанские торговцы за один фламандский бельдюк получали от команчей одного бизона. Самое раннее иконографическое свидетельство экспорта бельдюк в Новый Свет мне удалось найти на рисунке, датированном 1711 годом. На нём изображены индейцы племени тускарора, относящегося к ирокезской группе племён. Один из воинов на переднем плане в высоко поднятой руке держит бельдюк — большой мясницкий нож. На одной из иллюстраций к известной работе Бринкерхофа и Чемберлена об испанском колониальном оружии в Америке изображён нож, также атрибутированный авторами как бельдюк, — и вновь мы видим типичный для Европы XIV–XVII веков клиновидный крестьянский руггер. Два прекрасных образчика бельдюк мы можем увидеть на фотографиях из работы «Southwestern Colonial Ironwork». Длина клинка одного из этих ножей, найденного на месте заброшенной миссии в техасском графстве Голиад, 20 см, а клинок второго образца из Нью-Мексико, украшенный флоральными мотивами, достигает 26 см в длину при общих размерах 35 см.

Точные такие же традиционные руггеры и хаусверы лежат под табличкой «бельдюк» и в небольшом частном музее Джима Гордона в Санта-Фе, в Нью-Мексико. К XIX веку потомки андалузских переселенцев создали бельдюк такую печальную славу, что в Калифорнии, в которой немалую долю населения составляли испанцы, 1 января 1804 года был принят закон, строжайше запрещавший ношение ножей бельдюк за поясом и в сапоге. Почему закон отдельно оговаривал ношение этого ножа именно в сапоге, становится ясно при взгляде на калифорнийских вакерос, лихо арканящих быков на полотнах американского художника XIX века Джеймса Уокера — у многих из этих всадников в расшитых андалузских куртках за голенищем высокого сапога торчит рукоятка верного бельдюк. Могу предположить, что именно эта манера ношения ножей в сапоге обусловила характерную форму зооморфного навершия рукояток бельдюк как правило, стилизованного в виде птичьей головы с ярко выраженным «клювом», облегчающим быстрое извлечение оружия.

Рис. 22. Индеец из племени Тускарора с ножом бельдюк в руке. 1711 г.

Рис. 23. Оружейник за работой. Клиенты разглядывают приобретённый нож. Каспар Лийкен, 1694 г.

Но название «бельдюк» известно лишь немногим историкам и специалистам по оружиеведению, а прославило этот большой фламандский нож другое его имя, позже унаследованное легендарным андалузским стилем пения и танца, известным как «фламандец», или… «фламенко». Существует множество версий, связанных с происхождением этого термина. Джеймс Лорьега в своей работе «Севильская сталь», анализируя испанскую традицию поединков на ножах, высказывает предположение, что этот нож получил имя от легендарного цыганского танца Андалусии. Однако в своём фундаментальном исследовании культуры фламенко ему оппонирует известный специалист по истории этого танца Луис Суарес Авила. Опираясь на обширный фактологический материал, он однозначно доказывает первичность термина «фламенко» именно в интерпретации ножа.

Рис. 24. Клинок от ножа бельдюк. Длина 20 см. Найден в графстве Голиад в Техасе.

Рис. 25. Нож бельдюк из Нью-Мексико. Общая длина 35 см.

Рис. 26. Большой нож мясника — бельдюк. Портрет ван Бренаерта. Антоний ван дер Дус, 1650 г.

Рис. 27. Мужчина с деревянной ногой. В его руке большой нож, напоминающий испанские навахоны XVI-XIХ в. Саломон Савери, 1638 г.

С точки зрения Луиса Авилы, эти большие голландские ножи попали из Фландрии в Испанию в XVІ-XVІІ веках во время Восьмидесятилетней войны вместе с вернувшимися домой испанскими солдатам. Вскоре это грозное оружие вошло в моду среди цыган, контрабандистов и бандитов всех мастей. Уже через несколько десятков лет после появления на испанской земле фламенко заслужили такую печальную репутацию, что название этих ножей начали экстраполировать и на их владельцев, среди которых было немало хитанос, или цыган. Не пришлось долго ждать, и испанские словари начали толковать выражение «фламенко де Андалус» исключительно в значении «андалузский цыган». Не могу не согласиться с сеньором Авилой, так как в испанских источниках вплоть до первой половины XIX столетия термин «фламенко» мне встречался исключительно в значении слова «нож».

Очевидно, благодаря мрачной репутации фламенко уже с середины XVIII века в испанских законодательных сборниках и королевских эдиктах встречаются запреты на ношение этих ножей. Так, например, королевский указ от 1 сентября 1760 года хотя и разрешал испанским морякам использовать ножи фламенко на борту для такелажных работ, но под угрозой наказания обязывал оставлять их на судне, сходя на берег. Оснований для появления этого ордонанса было предостаточно. Так на судебном слушании, проходившем в 1807 году, рассматривалось дело испанского моряка по имени Франциско.

Согласно показаниям некоего Винсенте, его товарища по команде, Франциско вернулся на судно в окровавленной рубашке и сообщил ему, что только что зарезал на берегу человека. После этого он выбросил в воду покрытый кровью нож фламенко.

Судя по многочисленным свидетельствам, остроконечные голландские ножи нередко использовались в качестве рабочих судовых ножей. А закон от 1 июня 1785 года даже выделил фламандские ножи в отдельный класс: «На территории Кастильского королевства запрещаются ввоз и использование ножей фламенко, и предоставляется год для уничтожения уже существующих и ещё три месяца для заказанных с тем, чтобы была оказана необходимая помощь в притуплении их острия на фабриках Испании».

Хулиан де Зугасти в своей работе о бандитизме в Испании последней трети XIX столетия упоминал определённую категорию бандитов — «певцы фламенко». С его точки зрения, это было связано с тем, что поклонники этой специфической манеры пения, которыми нередко являлись цыгане, обычно носили ножи фламенко. Судя по судебным документам, «певцы фламенко» частенько хватались за свои фламандские ножи. Так, в 1774 году в местечке Санлукар де Баррамеда орудие преступления, описанное как «нож фламенко», пустил в ход некий монах по имени Пабло де Сан Бенито. Хотя в данном случае изображение конфискованного фламенко, сделанное секретарём суда Бальтазаром Ризо на полях протокола, является не большим клиновидным «кухонником», как этого следовало ожидать, а фламандским ножом для хлеба с клинком, известным как «полумесяц», или «овечье копытце». Но это был не единичный прецедент. Профессор Хуан Хосе Иглесиас стряхнул пыль с судебных дел Муниципального исторического архива Пуэрто де Санта Мария, охватывающих период с 1766 по 1790-й и с 1790 по 1801 год. В результате этих изысканий сеньор Иглесиас обнаружил, что большинство убийств в эти годы было совершено лицами из цыганской общины и основным оружием, использованным в убийствах, являлись уже знакомые нам ножи фламенко. Хотя в одном случае фигурировал не классический фламенко, а фламенкон. Как описал его сам автор, «ещё более длинное и ужасное оружие».

Рис. 28. Крестьянин из окрестностей Кордовы. Гюстав Доре, 1865 г.

Рис. 29. Навахоны (фламенконы) за поясом завсегдатаев испанской таверны, Гюстав Доре, 1865 г.

На испанских каравеллах и каракках фламандские ножи доплыли до Юго-Восточной Азии и оставили свой след на Филиппинах. Первые европейские ножи начали массово прибывать к берегам Филиппинского архипелага ещё в середине XVI века. Так, например, в перечне товаров для обменной торговли экспедиции Фернана Магеллана фигурируют «400 дюжин (т. е. 4800] дешёвых ножей производства Германии». И сегодня в филиппинской провинции Илоило под «фламенко» подразумеваются мясницкие ножи длиной около 25 сантиметров. В Суригао это кинжал, в провинции Восточный Негрос — большие ножи боло. В провинции Себу фламенго называются небольшие боло, а под термином «фламинго» могут скрываться любые остроконечные ножи.

Недорогие модели фламенко поставлялись и в Малайзию. Сохранились сведения о том, что еще в XVI веке жители островов Малайского архипелага высоко ценили ножи и кинжалы производства Фландрии, продаваемые и обмениваемые негоциантами Нидерландской Ост-Индской компаний. Также и китайские авторы XVII столетия среди прочих наименований импортированных европейских товаров упоминают голландские ножи. Несмотря на возможное негодование сторонников версии эндемичного развития холодного оружия Юго-Восточной Азии, все-таки хочу отметить несомненное влияние, оказанное на его генезис европейской оружейной традицией. Слишком уж много видов современного короткоклинкового холодного оружия этого региона демонстрируют характерные элементы присущие европейским образцам раннего Нового времени. Зная масштабы торговых операций проводимых в этих краях фабриками Льежа, Золингена. Амерсфорта, Шеффилда и Тьера, отрицать и игнорировать влияние европейского оружия по крайней мере антинаучно.

Привезённые в Аргентину испанцами фламандские бел ьдюк-фламенко послужили прототипом легендарных дуэльных ножей аргентинской пампы — факонов гаучо, воспетых десятками авторов — от Эрнандеса до Дарвина и Борхеса. Свидетельства о бытовании этого оружия мы находим во многих источниках той эпохи. Так, «ножи бельдюк из Голландии» упоминал в своей книге легендарный президент Аргентины Доминго Сармиенто. Да и сегодня практически любой словарь испанского языка трактует фламенко, как, собственно, и бельдюк, в качестве синонима для ножа гаучо — факона или просто в значении большого ножа.

Трудно судить об объективности иконографии, но на большинстве изображений поединков, датированных XVI–XVIII веками, голландские дуэлянты держат в руках отнюдь не огромные руггеры, как следовало ожидать, а оружие более чем скромных размеров, более всего напоминающее заурядные хлебные ножи. Как небольшие бытовые ножи выглядит и оружие в руках дуэлянтов на гравюре с изображением поединка, датированной 1618 годом. Сложно сказать, насколько реалистично изобразил эти ножи художник, но подобные образцы дуэльного оружия бытового происхождения встречаются и на многих других изображениях поединков. Такие же обычные бытовые ножи мы можем увидеть и в изданном в 1674 году пособии по самообороне, принадлежащем перу Николаса Петтера.

Могу предположить, что сходство этого оружия с ножами для хлеба было не случайным, так как в Нидерландах, как и во многих других странах Европы — например, в Испании, ношение подобных ножей долгое время не было запрещено законом. А позже, когда всё-таки и они попали под запрет, наказание за ношение этих ножей, а также за причинённые ими ранения было значительно менее суровым. В Северной Америке эти фламандские ножи сбывались торговыми факториями трапперам и индейцам вместе с другими «trade knives» — ножами для обменной торговли. Прекрасно сохранившийся экземпляр такого голландского ножа, поставляемого торговым факториям Америки в 16001680 годах, мы можем увидеть в работе Джеймса Хэнсона «Fur Trade Cutlery Sketchbook».

Но далеко не все фламандские дуэлянты маскировали свои намерения и ограничивались аксессуарами для хлеба. Например, на датированной 1633 годом гравюре Ван дер Велде голландский дуэлянт сжимает в руке узкий нож, скорее напоминающий стилет. А на изображении крестьянской дуэли образца 1680 года из книги Якоба Кунраетса Мэйфогла в руках у дуэлянтов длинные крестьянские ножи, известные как кортеласы.

Рис. 30. Дуэль на ножах. Бойцы пляшут под дудку чёрта. Сиісіе-Бріедеі. Якоб Кунраетс Мэйфогл, 1699 г.

Рис. 31. Хирургический нож, Голландия, 1651 г.

Некоторые исследователи утверждают, что складные ножи с клинков, фиксируемым специальной пружиной, появились в первой половине XVII столетия именно во Фландрии. Так, упоминание о фламандском происхождении этих ножей мы находим в работе Сэмьюэла Смайлза «Industrial Biography». Смайлз со ссылкой на Хариссона также утверждает, что первое производство пружинных ножей с фиксатором было открыто в Шеффилде неким фламандским мастером. Эти большие фламандские складные ножи были известны в Англии под шотландским жаргонным названием «джоктелег». Многие авторы, в том числе Джон Фармер, считали что джоктелег — это не что иное, как искажённое шотландским диалектом «Jacques de Liege» — имя известного мастера-оружейника Жака цз Льежа, не менее популярного в XVII столетии, чем шеффилдские мастера Роджерс или Маппин в XIX веке. Этот термин мы находим и в написанном около 1789 года стихотворении Роберта Бёрнса, где есть такие строки:

«The knife that nicket Abel's craig Hell prove you fully,

It was afaulding jocteleg, Or lang-kail gullie» [789]Burns, Robert. Poems, chiefly in the Scottish dialect, In two volumes, Edinburgh (1794), Vol. II, p. 222.
.

«Faulding jocteleg» является не чем иным, как искажённым «складной нож», или «складной джоктелег». Некоторые авторы даже вели от Жака из Льежа, а соответственно и от джоктелега, родословную английского слова «jackknife», и сегодня служащего для обозначения большого складного ножа. Но с этой версией полемизирует автор известного справочника «Blade's Guide to Knives & Their Values» Стив Шэклфорд, который считает, что попытки искать корни этого слова у оружейника Жака в Льеже XVII столетия напоминают брендовую легенду, подобную тем, что окружают, например, ножи боуи.

Рис. 32. Игроки в карты и смерть. Ян Ливенс, 1638 г.

Рис. 33. Сражающиеся крестьяне. Пиетер Нолпе, 1623 г.

«Происхождение этого термина теряется в глубине веков. Оно могло произойти и от слова «джек» в значении «моряк», и от слова «рабочий», и от «джек» в трактовке «небольшой», и как сокращение от слова «джекет» — «жакет», — пишет Шэклфорд.

Но мы немного отвлеклись от темы и возвращаемся от этимологических изысканий к поединкам. Описания дуэльных техник голландских поножовщиков, как и оружия, с которым они дрались, встречаются крайне редко, поэтому основную помощь в этом опять оказывает иконография. Судя по многочисленным изображениям поединков, участники народных дуэлей всегда держали нож так называемым прямым, или фехтовальным, хватом — клинком от себя, режущей кромкой внутрь и уперев большой палец в рикассо. Среди голландских дуэлянтов это удержание считалось необходимым условием в поединке «нож на нож», однако, с другой стороны, несло и определённый риск, так как оружие могли выбить из руки.

Так, на гравюрах изданного в 1674 году и иллюстрированного Ромейном де Хооге пособия по самообороне Николаса Петтера «Klare onderrichtinge der voor-treffelijcke worstel-konst» мы видим, что человек, вооружённый ножом, держит своё оружие исключительно фехтовальным хватом, даже когда имеет дело с безоружным противником. В правой руке нападающего мужчины отчётливо виден типичный для Голландии той эпохи небольшой бытовой нож с 10-12 сантиметровым клинком, имеющим скошенное остриё. В его левой руке зажаты ножны, которые в народных дуэлях нередко использовались для защиты и парирования ударов противника.

Рис. 34. 35. Самооборона от ножа. Klare Onderrichtinge der Voortreffelijcke Worstel-konst., Николаес Петтер, 1674 г.

Стойки и защиты, которые мы видим на изображениях голландских народных дуэлей, поразительно напоминают испанскую манеру боя на ножах. Говорить о сходстве техник нам позволяет тот факт, что технические элементы испанской школы прекрасно известны по многочисленным описаниям очевидцев и участников подобных поединков, а также по десяткам аутентичных зарисовок. На гравюре 1618 года из работы «Deliciae Batavicae» левые руки голландских дуэлянтов согнуты в локте под прямым углом и выставлены перед грудью для парирования ударов. Для дополнительной защиты в качестве импровизированного щита они держат шляпы из плотной шерсти. На этом изображении бойцы наносят друг другу типичные для народных дуэлей секущие удары в лицо: один из подобных ударов парирует поднятым предплечьем левой руки боец слева. Атакующий же мужчина свободной левой рукой в этот момент прикрывает живот и пах от встречного удара.

Шляпы для защиты также используют бойцы на картине Бенджамина Герритца Кейпа начала XVII века, и дуэлянты с гравюры Мэйфогла 1680 года и антагонисты на датированной 1653 годом гравюре «Бойцы на ножах» ван Остаде. Перед собой выставил шляпу как щит и персонаж офорта 1633 года «Разгневанный крестьянин с ножом» Яна ван дер Велде. Изданная в 1701 году работа «А new description of Holland, and the rest of the United Provinces in General» среди прочих традиций и обычаев голландцев описывает и распространённые в этих местах поединки на ножах: «Голландские крестьяне, поссорившись друг с другом, решают свои споры способом некой ужасной разновидности спорта, называемой здесь «сник ор снии», и эта манера поединка была у них в ходу долгие годы. Возможно, вам приходилось видеть, как на ярмарках самые отважные из этих людей вызывают друг друга на поединки.

Рис. 36. Ссора за игрой в карты. Адриаен ван Остаде, 1653 г.

Они вешают свои ножи на дерево или на столб, и считается что тот, кто прикоснётся к этому ножу кончиком пальца, принимает вызов на бой. В левой руке они держат шляпу, которой отражают удары, а ножом в правой руке на обратном движении руки изо всех сил стараются порезать своему противнику нос или лицо. Они никогда не наносят колющих ударов остриём ножа, и поэтому вы можете увидеть, что лица их покрыты многочисленными шрамами».

Рис. 37. Разъярённый крестьянин. Ян Ван дер Вельде, 1633 г.

В этой же работе мы обнаруживаем крайне любопытное свидетельство. Констатируя, что большинство этих ссор и поединков были вызваны неумеренным употреблением «бренди и сильного пива», автор упоминает о весьма необычном стимулирующем средстве, использовавшемся дуэлянтами. Вот что он пишет: «Они одурманивали себя неким пивом, которое изготавливали, смешивая его с мочой и выдерживая в течение трёх-четырёх недель, в результате чего на несколько часов становились безумными и впадали в бешенство».

О том, что в слабенькое пиво, варившееся в Средние века и раннее Новое время, для усиления эффекта добавляли всевозможные растительные наркотики, особенно паслёновые, такие как белена и дурман, писали многие исследователи европейской культуры. Это упоминание о смешивании пива с мочой отсылает нас к традициям культа мухомора и других галлюциногенных грибов. Подобные «рецепты» описывали многие специалисты по растительным галлюциногенам, среди которых можно назвать Диксона и Марлен Добкин. Олард Диксон в монографии «Мистерии мухомора» писал, что одним из самых интересных способов употребления мухоморов является питье мочи человека, съевшего эти грибы. Такой вариант приема не встречается больше ни у одного из наркотических веществ, несмотря на то, что лизергиновая кислота и некоторые другие галлюциногены также сохраняют свои свойства, пройдя через организм их употребившего. К числу ранних упоминаний об этом можно отнести строки С. П. Крашенинникова из книги «Описание земли Камчатки» (1755 г.): «Впрочем, у сидячих коряк мухомор в такой чести, что пьяному не дают мочиться на пол, но подставляют посуду и мочу его выпивают, от чего так же бесятся, как и те, кои гриб ели: ибо они мухомор получают у камчадалов, а в их сторонах не родится».

Многие этнографы приходят к предположению, что чукчи и коряки нашли в древности неожиданный способ употребления мухоморов, подсмотрев его у оленей: олень пил мочу человека, поевшего мухомор, и сам впадал в состояние наркотического опьянения (помимо действия самой мочи). Известный российский врач и натуралист Карл Генрих Мерк пишет, ссылаясь на коряков, что моча одурманенного сухими мухоморами действует значительно лучше самих мухоморов, продолжает Диксон. Последние исследования показали справедливость этого утверждения. При поедании мухоморов в моче накапливается метаболит иботеновой кислоты — основное галлюциногенное вещество мусцимол. Как заметил автор фундаментального руководства по лекарственным веществам Герхард Мадаус, «мухоморная» моча продолжает оставаться эффективной даже если бывает последовательно пропущена через почки 4–5 человек. Следует особо подчеркнуть, что при приеме иботеновой кислоты в чистом виде в моче мусцимол не обнаруживается, следовательно, на ее образование влияют различные алкалоиды, содержащиеся в самом грибе. Иной раз человек, не удовлетворившись оказанным действием от принятия мухоморов обычным способом или испытывая уменьшение интоксикации, пьет собственную мочу. Но, как правило, существует особая иерархия. Плодовые тела поедают вожди, шаманы и другие уважаемые люди, а все остальные пьют их мочу, что, возможно, способствует управлению над низшим классом.

«Те, кто не имеет материальной возможности запастись такими грибами, обычно околачиваются по праздничным дням у домов богачей, выслеживая гостей. Когда они выходят, чтобы помочиться, они живо подставляют под их струю деревянную посудину, чтобы собрать их мочу, которую тут же жадно выпивают, так как в ней еще сохранились основные наркотические свойства гриба. Я. И. Линденау пишет: «Мухомор у коряков — угощение богачей, бедные же довольствуются мочой последних; когда такой опьяневший от мухомора мочится, то к нему сбегаются многие и, выпив его мочи, пьянеют еще больше, чем сам наевшийся мухоморов».

В этом исследовании Диксон отмечает, что подобная интоксикация может привести к исступлению и агрессивному поведению и что у нервного, вспыльчивого человека весьма вероятна агрессивность. Так что совершенно не исключено, что страсти на дуэльных площадках голландских деревень подогревались не только алкоголем

Власти Амстердама не признавали существования плебейской культуры чести. Магистраты отказывались рассматривать версии самообороны, объясняя народным дуэлянтам, что они могли бы удрать с поля боя, воспользовавшись любым шансом, например, тем, что противник выронил нож. В то же время, несмотря на криминализацию убийств, многие простые граждане продолжали считать смерть в дуэли на ножах обычным несчастным случаем. Они были готовы помочь неудачливому преступнику в бегстве из города советом, помощью, а иногда и деньгами. Примечательно, что общественное мнение, как правило, было склонно оправдывать бойцов на ножах и их поединки, за исключением случаев нападения на добропорядочных или невооружённых граждан.

Большие сообщества, к которым принадлежали эти бойцы, относились к поединкам на ножах достаточно беспечно. Если бой заканчивался смертью одного из дуэлянтов, то, как уже говорилось, многие считали это несчастным случаем, а смертную казнь — слишком суровым наказанием. Поэтому они отказывались выдавать убийц «во имя чести», а некоторые даже были готовы помочь «несчастным» бежать. Конечно, в первую очередь помощь приходила со стороны семьи и друзей, но принимать участие в судьбе убийц могли и совершенно незнакомые люди. Как-то раз несколько горожан задержали пойманного с поличным магазинного вора, но отпустили после того, как он признался им в совершённом когда-то убийстве. Они бы спокойно выдали его властям за совершение кражи, но сочли неприемлемым, что этот бедолага мог быть приговорён к смертной казни из-за какого-то давнишнего «несчастного случая». Некоторые трактирщики, заметив предполагаемого убийцу в своей таверне, могли спросить его: «Почему ты всё ещё в городе?»

Иллюстрации к главе  II. Дуэли на ножах в Италии

В руках у соперников навахоны. «Дуэль», Жозеф Сен-Жерми, 1888 г.

Махо с ножами атакуют мамелюков. «2 мая 1808». Франсиско Гойя, 1814 г.

«Ссора» (фрагмент). Мануэль Кабрал Агуадо Бехарано, 1850 г.

Малагская наваха. Общая длина 55 см, длина клинка, 29 см. (© I-F Lalliard).

«Схватка цыган». Рафаэль Ромеро Баррос, 1871 г.

«Гибель Даоиса и оборона парка Монтелеон», (фрагмент). Мануэль Кастеллано, 1862 г.

Боевая альбасетская наваха, 1887 г. Общая длина 59,2 см.

Боевая альбасетская наваха, XIX в. Общая длина 55 см.

Испанский кинжал, тип А, середина XIX века.

Общая длина 28,2 см.

Испанские дуэльные ножи (© J-F. Lalliard).

Французская наваха Тьерского производства, конец XIX в. Общая длина 42 см.

Боевая наваха производства Santa Cruz de Múdela, конец XIX в. Общая длина 46 см.

Малагская наваха начала XIX в. Общая длина 37 см.

Испанский кинжал, тип 'Б', конец XVIII века. Общая длина 28 см.

Испанские дуэльные ножи (© J-F. Lalliard).

Аллегория Испании. «Канте хондо». Хулио Ромеро де Торрес, 1930 г.

Поединок на кинжалах. Alte Armatur und Ringkunst. Ханс Тальхоффер. Байерн, 1459 г.

Боец справа прячет кинжал за спиной Fechtbuch, Ханс Тальхоффер, 1467 г.

«В Римской таверне». Карл Генрих Блох, 1866 г.

Игра в морру. Бартоломео Пинелли, 1828 г.

Дуэль на Пьяцца дель Попполо. Шарль Гриньон, 1796 г.

Ссора каморристов. Неаполь, 1853 г.

Римский дуэльный нож. Общая длина 49,4 см.

Сицилийский дуэльный нож салитано. Общая длина 45,4 см.

Генуэзский нож. Общая длина 34,7 см.

Неаполитанский дуэльный нож. Общая длина 37,5 см.

Калабрийский нож тре пианелле. Обшая длина 36,4 см.

Зомпафуоссо — нож для зумпаты, дуэли каморры. Общая длина 32 см.

Римский дуэльный нож. Общая длина 47,3 см.

Реплики дуэльных ножей XVIII–XIX в. (© С.С.Раgani)

Генуэзский нож, Италия, XVIII в. Общая длина 33,5 см.

Кинжал, Лигурия, конец XVIII в. Общая длина 28 см. (© Hermann Historical

Сфарцилья. XIX век. Общая длина 51 см. (© Von Morenberg).

Ронкола производства Маньяго. Начало XX в. Обшая длина 26 см. (© J-F. Lalliard).

Ломбардская ронкола из Преманы. Начало XIX в. Общая длина 19 см. (© J-F. Lalliard).

Иллюстрации к главе  III. Дуэли на ножах в Аргентине

Гаучо с эстанции «Ринкон де Лопес» развлекаются поединками на ножах. Аргентина, 1958 год. (© Rene Burri / Magnum Photos).

Дуэль после перикона (популярный танец). Франциско Айерса, эстанция Сан Хуан, 1891 г.

Гаучо-чарруа. Жан Батист Дебре, 1834 г.

Гаучо-гуарани. Жан Батист Дебре, 1834 г.

Дага. Общая длина 63,5 см. 1880 г.

Факон. Длина клинка 22,2 см, общая длина 33,9 см.

Факон. Длина клинка 23 см, общая длина 37 см.

Факон. Длина клинка 19 см, общая длина 29 см.

Факон. Длина клинка 30 см, общая длина 44 см.

Иллюстрации к главе  IV. Дуэли на ножах в Голландии

Поединок на ножах. Керамическая плитка, 1740–1866 гг.

Дуэль на ножах. Керамическая плитка, 1625–1675 гг.

Спор за игрой в карты (фрагмент). Ян Стиин, вторая половина XVII в.

Испанский бельдюк. Музей Джима Гордона, Санта Фе.

Испанский бельдюк. Музей Джима Гордона, Санта Фе.

Бельдюк. Эль Пасо, Техас.

Бельдюк.

Складной нож. Нидерланды, 1600–1650 гг.

Складной нож. Нидерланды, около 1700 г.

Был зарегистрирован случай, когда в нескольких тавернах, расположенных на улице, где произошло убийство, собирали деньги, чтобы помочь убийце бежать из города. Но после 1720-х судебные записи уже не содержат сведений об этой традиции. Возможно, она исчезла вместе с культурой поединков на ножах. Следующий инцидент прекрасно демонстрирует изменения, произошедшие за эти годы в системе ценностей кабацкой публики и в позиции общественного мнения в контексте дуэлей. В 1795 году двое мужчин поспорили в винной лавке из-за денежного долга, и вышли для урегулирования конфликта на улицу. Чуть позже один из них вернулся в лавку, держа в руке окровавленный нож, которым перед ссорой чистил лимон, и воскликнул: «Куда мне идти?» Но никто из присутствующих не отозвался на этот отчаянный призыв.

Позиция властей по отношению к дуэлям была значительно менее лояльной, чем у голландских бюргеров. Так, ещё в указе от 1589 года муниципалитет города Зирикзее выразил недовольство количеством убийств, совершаемых в тавернах. А в городе Хардервейк был принят закон, обязывающий владельцев таверн предупреждать своих посетителей, что внутрь им разрешено вносить ножи, не превышающие по размеру образец, выставленный перед зданием суда. Кроме того, ножи, использующиеся в таверне на кухне, должны были иметь затупленные острия. Также муниципальные власти требовали от трактирщиков разнимать дуэлянтов. В 1616 году во Фландрии был даже принят специальный закон, обязывающий трактирщиков растаскивать поножовщиков. В случае невыполнения этого постановления трактирщик моалишиться лицензии на три года. Об имевших место подобных поединках хозяин таверны был обязан сообщить полиции в течение 24 часов.

В том же 1616 году из-за участившихся поединков между простолюдинами власти Гааги были вынуждены принять закон, запрещающий дворянским слугам и лакеям носить с собой шпаги, кинжалы, мушкеты, пистолеты, палки и другое оружие. Предпринимались и другие многочисленные законодательные меры, призванные отбить у дуэлянтов всякое желание драться в поединках. Так, указ от 1589 года под угрозой штрафа в три гульдена требовал от каждого посетителя, решившего пропустить стаканчик в таверне, оставлять нож дома или сдавать его на хранение хозяину таверны.

Если же хозяин таверны, тем не менее, обслуживал клиентов, отказавшихся сдать ему свои ножи, и наливал им спиртное, то его приговаривали к штрафу в 6 гульденов, Любого человека, выхватившего в запале нож, даже если он при этом никого не ранил, приговаривали к штрафу в 20 гульденов. Ранение ножом, причинённое в любой ситуации, за исключением необходимой самообороны, обошлось бы агрессору в тридцать гульденов плюс телесное наказание.

А иногда, хоть и крайне редко, случалось, что и сами дуэлянты обращались за помощью к закону, как это произошло в 1749 году, когда Антонис ван Тэйл ввязался в дуэль на ножах в таверне в Ньюваале. Его противником был другой местный житель, Кристиаен Тиммер. И Тиммер, и Тэйл получили лёгкие ранения и были быстро поставлены на ноги местным хирургом. Но вскоре после этого разгневанный Антонис ван Тэйл неожиданно почувствовал себя пострадавшей стороной и подал к Тиммеру судебный иск на 1000 талеров. Верховный суд скептически отнёсся к этому делу и отклонил его претензии, решив, что обе стороны виноваты в равной степени.

Эффект от всех этих многочисленных запретов был незначительным. Ещё король Испании Филипп Второй указом от 1589 года тщетно пытался запретить голландцам носить остроконечные ножи. Так же провалилась и попытка монарха заставить их сдавать шпаги, ножи, кинжалы и другое оружие перед свадьбами, танцами и прочими праздниками.

Но один из самых ощутимых ударов по культуре народных поединков был нанесён не законодательной властью. В первой четверти XVIII столетия в Голландии произошёл раскол общества, отделивший социальные слои исповедовавшие культуру насилия, от респектабельной части городского населения и разбивший общество на две антагонистические субкультуры, известные как «культура ножей» и «культура палок». Уважаемые члены общества отказывались принимать участие в поединках на ножах, а в ситуации, когда им угрожали или вызывали на поединок, они старались решить конфликт другими способами. Их типичным оружием самообороны стала трость. С её помощью они пытались обезоружить или ударить агрессора. В качестве примера можно привести схватку, произошедшую в 1731 году, начало которой положила драка между бойцовскими псами двух соседей, Виллема ван Бушервельда и Хендрика Вестермана. Когда Хендрик достал нож, угрожая убить Виллема вместе с его псом, тот по настоянию жены вернулся в дом. Но Хендрик на этом не успокоился и вызвал его на поединок. После этого Виллем вышел с палкой от швабры в руках, подошёл к Хендрику и попытался выбить у него нож.

Некоторые горожане постоянно носили с собой палки, вероятно, для использования в качестве прогулочной трости в более мирных ситуациях. В июле 1706 года Серваас ван дер Таас, посетив несколько баров, привязался к троим мужчинам на улице, но они отказались составить ему компанию. После этого Серваас выхватил нож и напал на одного из них, а тот в свою очередь защищался палкой. Во многих приличных домах той эпохи палка стояла за входной дверью, как в наши дни у владельцев магазинчиков наготове припрятана бейсбольная бита.

Но в 1711 году это не спасло Петера Фронтийна, ставшего случайной жертвой. Некий Амбросиус Кёртц попивал в баре, находившемся в доме Петера. Когда в 22.30 он потребовал ещё выпивки, хозяин ответил, что так поздно он клиентов уже не обслуживает. Началась ссора, но в результате владельцу заведения удалось вытолкать Амбросиуса на улицу. Когда между двумя и тремя часами ночи тот снова вернулся, то по ошибке постучал не в ту дверь. Ему открыл Петер и спросил, кого он ищет. «Тебя!» — ответил Кёртц и тут же набросился на Фронтийна. Оттолкнув нападавшего, Петер забежал в дом, вернулся с палкой и замахнулся на Амбросия, который в ответ достал нож. В последовавшей драке Петер получил два ножевых ранения в грудь.

Рис. 38. Мальчики колотят товарища палками. Йоханнес Александр Рудольф Бест (1807–1855).

Рис. 39. Мужчина с тростью. Дирк Эверсен Лонс, 1622 г.

Но, вероятно, самым известным случаем столкновения культуры палки и культуры ножа стал инцидент произошедший в 1704 году, в котором принял участвие садовник бургомистра Амстердама Николаэса Витсена — Варнаар Варнаарсе. В этом конфликте садовник, вызванный на поединок на ножах неким Хендриком Блоком, в качестве оружия также использовал палку. Более подробно мы рассмотрим этот случай в главе, посвящённой ритуальному шрамированию.

Многочисленные свидетельства о существовании подобных инцидентов демонстрируют, насколько часто жителям Амстердама приходилось полагаться исключительно на собственные силы, чтобы защитить себя и своё имущество. Поскольку защита с помощью палки часто фигурирует в судебных документах, можно предположить, что это было обычным делом, а как следует из описания деталей, зачастую и успешным. Когда человек отражал нападение агрессора, вооружённого палкой, и при этом обходилось без тяжких ранений, то вряд ли подобные случаи попадали в судебные протоколы. В делах об убийствах инциденты с применением палки против ножа, как правило, являлись неудавшейся самообороной. А ситуации, в которых в убийстве обвинялся бы владелец палки, в судебных анналах Амстердама зафиксированы не были.

Конфликт между «людьми палки» и «людьми ножа» служит для историков критерием разделения двух классов и их культур. Члены этих групп даже могли быть соседями, но при этом иметь социальные отличия. Люди, использовавшие ножи, относились к самому дну низших классов, а те, кто предпочитал палки, были или выходцами из высших слоёв плебса, или же относились к нижней части среднего класса. Конечно, нельзя отрицать, что и у этих людей были ножи. Они даже могли носить их с собой в кармане, например, для того, чтобы почистить яблоко. Но при этом они никогда не использовали ножи в качестве оружия при решении конфликтов.

Маловероятно, что у Петера Фронтийна дома вообще не было ножей — хотя бы наточенного ножа на кухне. Просто он не хотел быть втянутым в поединок. Кроме того, вполне возможно, что «люди с палками» были настолько слабыми бойцами, что нож в качестве оружия был для них просто бесполезен. Но при изучении свидетельских показаний складывается впечатление, что отвечать на подобный вызов они просто считали ниже своего достоинства. «Люди с палками» предпочитали держаться от «людей с ножами» как можно дальше. Как мы вскоре убедимся, антагонизм между этими двумя культурами сохранился и в последующие столетия. И в XVIII, и в XIX в., палка и прогулочная трость служили неким «водоразделом», символом, отделяющим мещанина или респектабельного буржуа от маргинала.

Возможно, изменения в культурном значении насилия могли быть связаны с общими фундаментальными изменениями в голландском обществе. Сегодня мы можем делать лишь осторожные предположения, была маргинализация культуры ножевых поединков связана с процессом становления государственности или же на это повлияло развитие голландской экономики.

Очевидно, нужно начинать с исследования деятельности церкви и магистратов. О дисциплинарных мерах реформатских консисторий уже говорилось выше. Хотя в других протестантских церквях исследования не проводились, тем не менее, известно, что и они следили за моральной дисциплиной своей паствы. Так, из записей нескольких священников, ссылавшихся на шестую заповедь, нам становится известно, что клирики считали насилие грехом. В их проповедях говорилось не только об убийствах, но и о насилии в целом и даже о малейшей ссоре, которая может к нему привести. Священники постоянно предавали с амвона все виды насилия анафеме, разве что за исключением наказания преступников или священной войны с католической Испанией. Имея достаточно смутное представление о народном кодексе чести, протестантские священники тем не менее бескомпромиссно осуждали его, так как истинная честь, как они утверждали, исходит только от бога.

Дополнительные свидетельства подобного осуждения предоставляют нам решения, принятые местными синодами реформатской церкви. Хотя такие вопросы, как регулирование брачных отношений или борьба с суевериями, интересовали синод значительно больше, но всё же в церковных документах мы встречаем и нескончаемый поток решений, касающихся убийств и поединков на ножах. Так, на Утрехтском соборе 1606 года рассматривалась жалоба некоего приходского священника из Веенендаала. За время его работы в деревне в поединках на ножах было убито не менее тридцати человек. К сожалению, не сохранилось записей о том, когда он прибыл в эту деревню, чтобы определить, в течение какого времени произошли все эти убийства. А в восточных провинциях между 1590 и 1610 годами некоторые проповедники даже сами подозревались в совершении убийств.

В 1630-х годах синод Южной Голландии несколько раз выступал против поединков на ножах, а с 1650-х годов все усилия синодов сконцентрировались на борьбе с дуэлями. Это «наступление цивилизации» в лице лидеров религиозных общин, вероятно, и явилось основным фактором в первой фазе маргинализации ножевой культуры и потери к ней уважения в обществе. В ранний период Республики соперничество между несколькими протестантскими конфессиями простиралось от канонов веры до вопросов добродетельности членов общины в глазах сообщества. Отказ от насилия являлся одним из средств демонстрации этой добродетели, а конкуренция между конфессиями стимулировала стремление изменить поведение членов церковной общины. Для них поединки на норках были недопустимы, и, следовательно, с их подачи они превратились в «порочную привычку дна общества».

Рис. 40. Обезьянья дуэль на ножах. Карикатура. Михель Карри, 1667 г.

Но с конца XVII столетия консистории, решив, что их паства уже достаточно смирна и добродетельна, стали проявлять меньше активности в контролировании порядка. Да и сами маргинальные «люди с ножами» едва ли интересовались первоочередными заботами консисторий. Таким образом, исчезновение дуэлей на ножах после 1720-х годов вряд ли было обусловлено церковной пропагандой. Скорее определённую роль всё-таки сыграли репрессии со стороны государства. Так как церковь и государство в некоторой степени были взаимосвязаны, то помимо заботы о наставлении своей паствы на путь истинный церковь оказывала давление и на судей. В большинстве резолюций церковных соборов, касающихся насилия, были и обращения к судам с призывами занять более жёсткую позицию.

В конце XVI столетия голландские суды в делах об убийствах по-прежнему позволяли сторонам личное урегулирование между убийцей и родственниками жертвы. Если убийца достигал соглашения с семьёй убитого, то вся роль судов заключалась в требовании выплаты финансовой компенсации. Убийц, скрывающихся от правосудия, заочно приговаривали к изгнанию из юрисдикции, часто состоящей из пары деревень. Синоды жаловались, что приговорённые, широко улыбаясь, прогуливались вдоль межевой черты.

Рис. 41. Голландские мужчины из Маркена. Джон Хигинбосэм, 1908 г.

Совершенно очевидно, что церковь требовала от государства осуществить его монополию на насилие через ужесточение наказаний. Клирики требовали у светской власти не прощать виновных в убийстве и запрещали своей пастве препятствовать властям в уголовном преследовании. Поединки представляли определённую опасность для власти, так как посягали на государственную монополию применения насилия. Влияние этих церковных увещеваний на исчезновение дуэлей на ножах сложно определить, но маловероятно, что именно давление со стороны церкви вынудило судей отказаться от практики частных соглашений в делах об убийствах.

С другой стороны, нет никаких сомнений, что судьи Амстердама, по крайней мере, с 1650 года сконцентрировались на искоренении поединков на ножах. В документах того периода нет ни позитивной, ни даже нейтральной точки зрения судов на народные дуэли — поединок чести однозначно считался незаконным. Единственным легитимным оправданием для удара ножом являлась самооборона. Но даже в этом случае существовали строгие ограничения и требования, такие, например, как обязанность отказаться от боя. Подобная ситуация фигурирует в знакомом нам деле Клааса Абрамса: даже несмотря на то, что потенциальная жертва достала нож первой, амстердамские судебные чиновники — ««schepenen» признали, что убийца заслуживает смертной казни. По их мнению, когда нож противника сломался, Клаас был обязан воспользоваться этой возможностью для бегства. Ответчикам, ссылавшимся на самооборону, суд обычно сообщал, что они спокойно могли бы отступить в чей-нибудь дом. Излишне говорить, что такое бегство покрыло бы благородного «фуурфехтера» позором.

Существуют свидетельства, доказывающие, что ножевая культура не исчезла в 1700-х и в некоторых сельских районах Нидерландов благополучно дожила до середины XIX столетия. Винсент Слиибе в своём исследовании преступности в аграрной области Гронинген отмечает, что в начале XIX столетия, как и за две сотни лет до этого, поединки в деревнях начинались с формального вызова. Зачинщик вызывал противника на улицу, и последний принимал вызов — снимал куртку. Слиибе приводит свидетельство очевидца тех событий, по словам которого дуэль выглядела так же, как и в начале XVIII века: «Искусные бойцы старались нанести длинные порезы на лица своих противников, и при этом сами они гордились своими шрамами».

Такой же обычай был распространён в XIX веке в Дренте и Брабанте. По словам Слиибе, хотя в середине 1800-х ножи всё ещё преобладали в Гронингене как орудие преступления, однако к концу столетия они всё реже фигурируют в судебных делах. Вот что в 1862 году писал о поединках в Дренте Альберт Вильд в работе «Die Niederlande»: «Целью этих поединков было не заколоть противника, а лишь порезать ему лицо. Такие порезы на лице парней служили символами доблести в глазах других парней и девушек. Ни один праздник в деревне не проходил без того, чтобы не появились новые шрамы на лицах. Иногда, если порез был слишком обширным или глубоким, поединок на ножах заканчивался гибелью одного из дуэлянтов. Несмотря на суровость законов, поединки на ножах до сих пор не вышли из моды. В качестве вызова на поединок в стол таверны втыкали нож, и каждый вытащивший его или хотя бы дотронувшийся до ножа пальцем считался принявшим вызов и подвергал себя риску уйти с порезанным лицом».

Но если верить утверждениям газет, то было бы ошибкой полагать, что в 1800-х ножевая культура незаметно угасала в медвежьих углах Нидерландов. Вот что мы читаем в журнале за 1805 год: «В Голландии широко распространён вид поединка между моряками и прочими людьми, известный как сникер-снии. В этом поединке используются острые ножи, и участники калечат, а иногда и убивают друг друга. Правительство считает нужным мириться с этой дикой практикой. Если ранения нанесены в опасные участки тела, накладываются штрафы, но ничтожные, и при условии соблюдений основных правил поединка редко применяется какое-либо наказание».

Некий англичанин воскресным утром 1825 года невольно стал очевидцем поединка двух голландских моряков, повздоривших в борделе из-за женщины. Кроме сетований на жестокость и дикость местных нравов и дифирамбов английской традиции решать вопросы чести в джентльменских боксёрских поединках автор сообщил нам, что, повздорив, они пришли к взаимному соглашению решить это дело на дуэли с помощью больших ножей. Этот вид поединка вследствие того, что в нём избегали колющих ранений, именовался у них «разделка». На роль секундантов моряки выбрали своих товарищей. По словам очевидца, «в этом жестоком бою противники демонстрировали высочайшее присутствие духа, и необыкновенно хладнокровно кромсали друг другу лица и руки». В итоге этой схватки лицо зачинщика дуэли было изрезано до костей, а его соперник хоть и был признан победителем, но настолько ослабел от потери крови, что был перенесён на борт корабля, к которому был приписан.

А в 1843 году, через двадцать лет после описываемых событий, эту традицию упомянул известный российский журнал «Отечественные записки»: «В Голландии, между простым народом и более всего между матросами существует варварский обычай, подобный английскому boxen, именно дуэль на ножах, по-голландски snyden. Если два матроса поссорятся, то распря их должна окончиться ножами. Зрители тотчас становятся в кружок, и соперники выходят на арену с острым садовым ножом в правой руке, а левая обвивается несколько раз толстым сукном для отпарирования ударов противника. Каждый из них старается нанести сопернику рану ножом, т. е. разрезать рот до ушей, ногу, руку и проч. В таком поединке, однако ж, позволяются только разрезы, но ни под каким видом нельзя сделать удар ножом как кинжалом. Нарушивший такое правило подвергается нападениям целой толпы зрителей, вооружённой также ножами. Эти поединки нередко бывают в голландских тавернах, винных погребах, где матросы после долгих морских путешествий пируют на сухом пути».

Современная Голландия ассоциируются у своих соседей с чем угодно: с цветами, плотинами, мельницами, повальным использованием велосипедов, легальной продажей лёгких наркотиков, свободой нравов — но только не с поножовщинами. Более того, сегодня об этих страницах голландской истории помнят лишь специалисты по истории криминалистики, да ещё, может быть, пара историков и социологов. Как-то мне довелось присутствовать на дегустации в одном сигарном клубе, и рядом со мной за столом аппетитно попыхивал сигаркой колоритный консул Голландии, напоминавший бюргера с картин фламандских мастеров. Я не мог не воспользоваться этим соседством и спросил, что он думает о голландской культуре дуэлей на ножах и что, с его точки зрения, могло способствовать её появлению. Консул недоумённо посмотрел на меня, вытащил сигару изо рта и звонко расхохотался. «Дуэли на ножах? — весело переспросил он. — В Голландии? — И громко и уверенно добавил: — Че-пу-ха!