1. ПРИЧИНЫ НОРМАЛИЗАЦИИ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ СССР И ЯПОНИЕЙ

Этот период охватывает пять лет — со времени установления межгосударственных отношений до начала мирового экономического кризиса, выход из которого Япония стала искать в резком усилении своей экономической и военной экспансии для захвата источников сырья и рынков сбыта своей продукции прежде всего в Маньчжурии, где ее интересы пришли в новое столкновение с интересами Китая и Советского Союза.

После окончания гражданской войны перед Советским государством встала первоочередная задача ликвидировать разруху, восстановить экономику и обеспечить, насколько это возможно, безопасность, а также нормальные политические и торгово-экономические связи со своими соседями и ведущими капиталистическими государствами мира.

Уже в 1920 г. были заключены мирные договоры с соседними Прибалтийскими государствами — Эстонией, Латвией, Литвой и Финляндией, а в 1921 г. — мирный договор с Польшей, в том же году договоры о дружественных отношениях с Турцией, Ираном и Афганистаном, а также торговое соглашение с Великобританией.

Особенно важным для решения поставленной задачи стал договор с Германией, заключенный в 1922 г. в Раппало, который прорвал капиталистическую изоляцию Советской страны и положил начало советско-германскому сотрудничеству.

В 1924 г. Советский Союз был де-юре признан одной из ведущих европейских держав — Францией. В том же году были установлены дипломатические отношения с Китаем, и на повестку дня в условиях обострения японо-американских отношений и аннулирования японо-английского союза, главным образом из-за борьбы за сферы влияния в Китае, встал вопрос о нормализации советско-японских отношений.

 

2. СОДЕРЖАНИЕ КОНВЕНЦИИ ОБ ОСНОВНЫХ ПРИНЦИПАХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ МЕЖДУ СССР И ЯПОНИЕЙ 1925 г. И ПРИЛАГАЕМЫХ К НЕЙ ДОКУМЕНТОВ

После длительных переговоров 20 января 1925 г в Пекине была подписана Конвенция об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией, ратифицированная обоими государствами в феврале того же года.

В ст. 1 Конвенции устанавливались дипломатические и консульские отношения между двумя государствами.

В ст. 2 подтверждались условия русско-японского Портсмутского договора 1905 г. и содержалось согласие на возможный пересмотр всех договоров и соглашений (а следовательно и рыболовной конвенции 1907 г.), заключенных между бывшей Российской империей и Японией до 7 ноября 1917 г.

В ст. 3 предусматривалось заключение новой рыболовной конвенции взамен аналогичной 1907 г.

В ст. 4 страны соглашались заключить договор о торговле и мореплавании в соответствии с принципами свободы въезда, передвижения, права частной собственности и свободы торговли, мореплавания и занятия различными промыслами на основе национального законодательства договаривающихся сторон.

В ст. 5 страны торжественно утверждали, что они намерены жить в мире и дружбе между собой и строго уважать национальное законодательство друг друга, не допускать того, чтобы какие бы то ни было лица или организации одной договаривающейся стороны предоставляли какую-либо финансовую помощь каким бы то ни было лицам или организациям другой стороны. Стороны соглашались воздерживаться от любых действий, которые могли представлять угрозу порядку или безопасности любой части территории СССР или Японии. Стороны брали на себя также обязательство не допускать на территории, находящейся под их юрисдикцией, действий каких бы то ни было организаций или групп и связанных с ними лиц и граждан, претендующих стать правительством другой договаривающейся стороны, и осуществляющих соответствующую политическую деятельность.

В ст. 6 советская сторона выражала готовность предоставить японской стороне концессии на разработку минеральных, лесных и других природных ресурсов на территории СССР.

Протокол А обязывал стороны взаимно обеспечить права собственности на движимое и недвижимое имущество, которое в прошлом принадлежало России в Японии и Японии — в России до 7 ноября 1917 г. (ст. 1).

В этом документе предусматривалось также проведение переговоров по долгам России правительству Японии и ее частным лицам, которые возникли в связи с займом и казначейскими билетами бывшего царского и Временного правительств России. Такие же переговоры должны были быть проведены и в случае возникновения любых других односторонних или взаимных требований сторон (ст.2).

По Протоколу А (ст. 3) Япония была обязана к 15 мая 1925 г. завершить вывод своих оккупационных войск с Северного Сахалина. (Начаться их эвакуация должна была раньше, но закончить ее в более ранние сроки представлялось затруднительным по климатическим условиям.) Детали, касающиеся порядка передачи власти на этой территории от командующего японскими оккупационными войсками соответствующим органам СССР, должны были быть согласованы в г. Александровске.

Протоколом Б устанавливалось предоставление Японии концессий на эксплуатацию 50 % площади восьми нефтяных месторождений на Северном Сахалине, выбранных японской стороной. Ей СССР предоставлял также две угольные концессии. Условия, выдвинутые советской стороной, заключались в оплате от 5 до 15 % валовой добычи нефти и от 5 до 8 % валовой добычи угля в зависимости от того или иного месторождения. (Соответствующие концессионные договоры были заключены в декабре 1925 г. сроком до 1970 г.).

 

3. ВОПРОС ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НИКОЛАЕВСКИЙ ИНЦИДЕНТ 1920 г. И СТАТУСЕ СЕВЕРНОГО САХАЛИНА

Стремясь зафиксировать тот факт, что юридическое признание неравноправных статей Портсмутского мирного договора 1905 г., заключенного между нашей страной и Японией в результате поражения в Русско-японской войне, в частности уступка ей Россией Южного Сахалина, носит вынужденный характер для молодого Советского государства, правительство СССР опубликовало Декларацию, которая гласила, что признание правительством СССР действительности этого договора никоим образом не означает, что оно «разделяет с бывшим царским правительством политическую ответственность за заключение названного договора».

К Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией была приложена нота советского полномочного представителя Л.М. Карахана правительству Японии с извинениями по настоянию японской стороны за так называемый Николаевский инцидент. Этот инцидент выразился в том, что занятый в сентябре 1918 г. в результате интервенции Японии и других государств Антанты г. Николаевск-на-Амуре в начале 1920 г. был окружен отрядом красных партизан под командованием анархиста, тверского мещанина Я.И. Тряпицына. 28 февраля того же года вслед за соглашением о капитуляции белогвардейцев было заключено соглашение «О мире и дружбе японцев и русских». После этого партизаны вошли в город, уничтожили всех сдавшихся в плен белогвардейцев и потребовали от японцев разоружиться.

Последние отказались, напали на штаб партизан и ранили Тряпицына. И в ответ на это 2 марта 1920 г. партизаны подвергли сильному обстрелу нападавших японцев, японское консульство и бараки, занятые японскими войсками. Более 850 японских военнослужащих и японских гражданских лиц были взяты в плен и уничтожены. Погибли также японский консул Исида и 184 женщины, находившиеся в японском консульстве, сгоревшем в результате артиллерийского обстрела партизан.

При приближении японской военной эскадры Тряпицын приказал не только расстрелять упомянутых выше японских военнопленных и белогвардейцев, но и всех тех жителей города, которые отказались уйти с ним из Николаевска, а затем сжег город. За эти действия местный народный суд 9 июля 1920 г. приговорил в деревне Керби Тряпицына и других руководителей отряда партизан-анархистов к расстрелу. При этом часть его отряда бежала на Северный Сахалин.

Воспользовавшись этим инцидентом, 31 марта 1920 г. правительство Японии отказалось от эвакуации своих войск с российского Дальнего Востока. В качестве акта возмездия под предлогом защиты служащих японской нефтяной компании «Хокусинкай» ее войска оккупировали в июне 1920 г. Северный Сахалин.

Опубликовав 3 июля 1920 г. декларацию об этих событиях, Япония заявила, что ее войска не будут выведены с Северного Сахалина до тех пор, пока Россия не признает своей полной ответственности за гибель японцев в Николаевске.

Сразу же после упомянутого заявления японские войска захватили также Приморье и Приамурье. Оккупированные ими районы были превращены в базу для нападения на Камчатку, где японцы захватили к 1922 году 93 % всех рыболовных участков. На Сахалине же они стремились овладеть запасами нефти и угля.

Для того чтобы избежать прямого военного столкновения РСФСР с Японией, по инициативе В.И. Ленина было создано «буферное государство» — Дальневосточная республика. По решению учредительного съезда этой республики в 1919 г. в г. Верхнеудинске (ныне г. Улан-Удэ) в ее территорию вошли Забайкальская, Амурская, Приморская, Камчатская области и Северный Сахалин. Тем не менее 15 июля 1920 г. Япония в ноте ДВР подтвердила свое намерение, вопреки воле населения, оккупировать Северный Сахалин, Приморье и г. Хабаровск в течение неопределенного срока. В связи с этим 20 июля 1920 г. правительство ДВР опубликовало декларацию, в которой отвергались какие-либо территориальные уступки в пользу иностранных государств. Позднее, 28 октября 1920 г., в Чите на объединительной конференции всех областей Дальнего Востока была принята декларация, в которой подтверждалось: «Вся территория бывшей Российской империи к востоку от реки Селенги и озера Байкал до Тихого океана, включая области Западно-Забайкальскую, Восточно-Забайкальскую, Амурскую, Приморскую, Сахалинскую и Камчатскую, декларируется независимой самостоятельной республикой.

Не считаясь с решением конференции, Япония продолжала претендовать на Владивосток и прилегающие к нему районы. Так, в январе 1921 года вновь назначенный главнокомандующим японской экспедиционной армией Татибана, игнорируя факт присоединения Приморья к ДВР как территории, вошедшей в состав России по русско-китайскому договору 1860 г., заявил, что «Владивосток принадлежит Корее, а значит, нам, и если владели им русские, то не по праву».

Осенью 1921 г. при поддержке японских военных кораблей войска белогвардейцев, сторонников последнего контрреволюционного правительства братьев Меркуловых, которое пришло к власти в результате переворота 6 июня 1921 г., захватили Охотск, Гижигу и Петропавловск, после чего японские рыболовные компании под охраной своих кораблей стали осуществлять хищнический, «свободный» рыболовный промысел в территориальных водах ДВР не только в Японском, но и Охотском и Беринговом морях. Летом 1922 г. на Камчатку совершила инспекционную поездку группа Тамуры, которая поставила вопрос о разработке ресурсов и колонизации полуострова путем его заселения японцами.

Разгром японских интервентов и их белогвардейских приверженцев осенью 1922 г. нанес сокрушительный удар планам Японии на ревизию японо-русской границы на Дальнем Востоке. 7 ноября 1922 г. Красной Армией был освобожден Владивосток, 13 ноября Народное собрание ДВР объявило о присоединении республики к РСФСР, а двумя днями позже ВЦИК РСФСР провозгласил ДВР, включая зоны, оккупированные японской стороной, составной частью РСФСР. Под этими зонами, как видно, например, из заявления делегации РСФСР и ДВР на Чаньчуньской конференции от 25 сентября 1921 г., подразумевался еще не освобожденный от японцев Северный Сахалин.

В ходе переговоров о нормализации отношений японская сторона поставила вопрос о компенсации гибели японцев и ущерба, нанесенного Японии в результате Николаевского инцидента. Предлагалось предоставление ей нефтяных и угольных концессий, либо даже продажа этого района.

Сведения о намерении Японии вынудить советскую сторону продать ей Северный Сахалин впервые просочились в китайскую печать из Токио летом 1922 г. Однако позднее в том же году японская сторона неоднократно заявляла о намерении либо аннексировать, либо продолжать оккупацию этой территории России в качестве компенсации за Николаевский инцидент, против чего СССР, естественно, возражал. Мэр Токио С. Гото, бывший министр иностранных дел Японии и председатель Японо-русской ассоциации, в декабре 1922 г. пригласил высокопоставленного советского дипломата А.А. Иоффе в Японию и предложил ему провести переговоры о продаже ей Северного Сахалина за 100 млн. долларов. Тем самым, как писал советский историк Л.Н. Кутаков, «захватив еще в 1905 г. Южный Сахалин, Япония пыталась теперь отторгнуть и северную часть острова, пока оккупированную японскими войсками» .

Любопытно, что отторжению Северного Сахалина от СССР, правда, за значительно более крупную сумму, как это стало известно из документов, рассекреченных в 90-е годы, способствовало само высшее советское руководство. Это объяснялось тем, что, с одной стороны, оно столкнулось с глубоким экономическим кризисом после окончания гражданской войны и нуждалось в деньгах, а с другой — опасалось, что Япония аннексирует этот район безвозмездно.

Так, Протокол заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 3 мая 1923 г. гласил: «Присутствовали члены политбюро тт. Зиновьев, Каменев, Сталин, Томский, Троцкий; кандидаты тт. Бухарин, Калинин, Рудзутак; члены ЦКК тт. Сольц, Ярославский, Куйбышев, председатель СНК т. Цюрупа, члены ЦК тт. Сокольников, Чубарь, Радек, Смирнов А.П.

…Политбюро не возражает против дальнейшего ведения переговоров в направлении продажи о. Сахалин, причем сумму в миллиард рублей считать минимальной… Сумма должна быть внесена вся или в размере 9/10 наличными».

Из этого документа стало ясно, почему на открывшихся 28 июня 1923 г. переговорах в Пекине о нормализации двусторонних отношений с полномочным представителем Японии Ц. Каваками советский полномочный представитель А.А. Иоффе предложил в июле того же года продать Японии Северный Сахалин за 1 млн. золотых рублей, повысив затем эту сумму по дополнительной инструкции из Москвы до 1,5 млн. золотых рублей. Но Каваками возразил на это, сказав, что 150 млн. иен были бы приемлемой суммой. Это было значительно ниже платы, запрошенной советской стороной, и поэтому стороны в конечном счете договорились удовлетворить требование Японии о компенсации за Николаевский инцидент предоставлением ей концессии в этой части острова и письменным извинением советской стороны.

 

4. ПРОБЛЕМА ВЗАИМНОГО НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА ВО ВНУТРЕННИЕ ДЕЛА

Особенно важным для советско-японских отношений являлось обязательство СССР и Японии не вмешиваться во внутренние дела друг друга, данное сторонами в ст. 5 Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией 1925 г.

Предложение японской стороны о включении в Конвенцию этой статьи было вызвано активизацией революционного движения в Японии под влиянием революционных событий в России и в Западной Европе и установками Коминтерна на мировую коммунистическую революцию.

Советская сторона, стремясь к прорыву капиталистического окружения, а также для получения обязательства Японии не оказывать содействия различным контрреволюционным российским организациям в Японской империи, согласилась на это предложение. Официально решение предложить СССР включить соответствующую статью в Конвенцию с целью «ограничить подрывную пропаганду» было принято Токио 24 июля 1924 г. на заседании кабинета министров под председательством премьер-министра Такэаки Като. Это решение было одобрено в ответ на согласие советского представителя на переговорах в Пекине Л.М. Карахана, направленное японскому представителю Кэнкити Ёсидзава в середине мая 1924 г. в связи с его письмом по этому вопросу от 20 марта того же года.

Обязательства по этой статье Конвенции носили взаимный характер и отвечали в определенной степени интересам договаривающихся сторон. Однако ее положения противоречили теоретическим установкам и практике влиятельных правящих группировок в обеих странах.

Так, в Манифесте I Конгресса Коммунистического интернационала к пролетариям всего мира, подготовленном к печати Л.Д. Троцким в газете «Правда» от 7 марта 1919 г. и подписанном В.И. Лениным вместе с другими руководителями Коминтерна, со ссылкой на Коммунистический манифест 1847 г. К. Маркса и Ф. Энгельса говорилось: «Мы, коммунисты, представители революционного пролетариата Европы, Америки и Азии, собравшиеся в Советской Москве, чувствуем и сознаем себя преемниками и вершителями дела, программа которого была возвещена 72 года тому назад. Наша задача состоит в том, чтобы… ускорить победу коммунистической революции во всем мире».

В одобренном для рассмотрения СНК РСФСР и В.И. Лениным письме в адрес зам. наркома по иностранным делам Л.М. Карахана, руководителя российской делегации на переговорах о нормализации советско-японских отношений от 20 февраля 1919 г., сообщалось об издании при содействии отдела пропаганды ЦК РКП(б) соответствующих брошюр, в том числе на японском и корейском языках, и срочно испрашивались крупные средства для создания специального фонда поддержки антиправительственных организаций, который бы содействовал свержению буржуазного строя в странах Востока и установлению пролетарской диктатуры.

Это письмо проливает свет на то, какими средствами предполагалось «сгруппировать вокруг себя все просыпающиеся народы Востока, чтобы вместе с ними вести борьбу против международного империализма», к чему В.И. Ленин призывал их в ноябре того же года в своем докладе на V Всероссийском съезде коммунистических организаций народов Востока.

Подтверждением тому, что советские полномочные представители за рубежом, в частности А.А. Иоффе, который позднее в этой должности вел переговоры об установлении отношений РСФСР с Японией, предпринимали действия, направленные на «ниспровержение буржуазно-империалистического режима», является постановление ВЦИК РСФСР от 13 ноября 1918 г., содержащее именно такую установку.

Л. Троцкий в «Письме в ЦК РКП(б) о подготовке элементов „азиатской“ ориентации» от 5 августа 1919 г. в связи с поражением революций в Германии и Венгрии и победами над Колчаком пишет: «Нет никакого сомнения, что на азиатских полях мировой политики наша Красная Армия является несравненно более значительной силой, чем на полях европейских. Перед нами здесь открывается несомненная возможность активности по азиатским линиям… разумеется, мы и ранее имели в виду необходимость революции в Азии и никогда не отказывались от наступательных революционных войн.

Один из главных руководителей Коминтерна Н.И. Бухарин даже после того, как советское руководство взяло курс на «мирное сотрудничество» с капиталистическими странами, в ноябре 1922 г. выступил за то, чтобы включить в резолюцию IV Конгресса Коминтерна положение о том, что «каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию, поскольку распространение Красной Армии является распространением социализма, пролетарской власти, революции».

Под руководством Н.И. Бухарина в 1922 г. на IV Конгрессе Коминтерна была выработана «Программа Коммунистической партии Японии как секции Коммунистического интернационала, основанной в том же году в качестве нелегальной организации „под непосредственным руководством и при содействии Коминтерна“.

Выступая на этом Конгрессе Коминтерна, председатель его исполкома Г.Е. Зиновьев подчеркнул, что Компартия Японии была создана с помощью руководящего органа Коминтерна из лучших профсоюзных элементов и что ей предстоит принять выработанную для нее программу коммунистического движения в Японии.

Эта программа, направленная на свержение существующего строя в Японии, была одобрена Компартией Японии на ее нелегальном III съезде в 1926 г., уже после вступления в силу Основной конвенции об установлении отношений между СССР и Японией. Став организацией, «ведущей решительную политическую борьбу против буржуазии», КПЯ «с новой силой повела борьбу за свержение монархии».

Тогда же на средства Коминтерна начался выпуск газеты японских коммунистов «Мусанся симбун» («Пролетарская газета»), в соответствии с решением конференции Шанхайского комитета Коминтерна, с участием представителей СССР, Японии, Китая и Кореи, которая состоялась в 1925 г., после того как в 1924 г. V Конгресс Коминтерна учредил специальный комитет для оказания содействия Компартии Японии. (Ее председателю Эйдзо Кондо было передано на организационную и пропагандистскую работу 6300 иен.) На конференции в Шанхае Коммунистический интернационал был представлен председателем Дальневосточного бюро Коминтерна Г.Н. Войтинским. При въезде в Японию он был задержан полицией и дал обещание не использовать обнаруженные у него деньги на революционные цели.

В этот период через торгового представителя СССР в Японии Я.Д. Янсона, бывшего министра иностранных дел Дальневосточной республики, Коминтерн оказывал поддержку Компартии Японии в борьбе против сектантского левого уклона во главе с Кадзуо Фукумото, возникшего как противовес ликвидаторскому правому уклону во главе с Хитоси Ямакавой.

Опасаясь превращения торгового представительства, руководимого Янсоном, известным властям Токио как «агент Коминтерна», в неконтролируемый оплот коммунистической пропаганды, правительство Японии выступило против предоставления этому советскому учреждению статуса экстерриториальности.

По предложению Янсона в Москву было направлено семь японских коммунистов для участия в работе Комитета Коминтерна по вопросу о положении в Компартии Японии, который возглавлял председатель исполкома Коминтерна Н.И. Бухарин, лично убеждавший К.Фукумото в ошибочности его взглядов.

В результате на основе преодоления разногласий в КПЯ были выработаны так называемые Бухаринские июльские тезисы Коминтерна 1927 г., одобренные президиумом. В этих тезисах, как и в развивавших их положения тезисах ИККИ 1932 г. по Японии, в качестве непосредственной ставилась задача подготовки буржуазно-демократической революции как первого этапа социалистической революции и создания для этой цели в Японии массовой коммунистической партии. В связи с этим подчеркивалось, что объективно Япония уже созрела для такой революции, но субъективные условия, для создания которых КПЯ должна активизировать свою деятельность, еще не созрели.

В 1928 г. японское правительство выступило с протестом против вмешательства Коминтерна во внутренние дела Японии, обвинив Москву в нарушении положения ст. 5 Конвенции между СССР и Японией об отказе от содействия организациям, деятельность которых направлена «против порядка и безопасности» договаривающихся сторон.

 

5. ИМУЩЕСТВЕННЫЕ ПРЕТЕНЗИИ И ИСПОЛЬЗОВАНИЕ РОССИЙСКОГО ЗОЛОТА ДЛЯ ПОДДЕРЖКИ БЕЛОГВАРДЕЙЦЕВ

Вопрос о движимом и недвижимом имуществе, как уже отмечалось, регулировался Протоколом А, подписанным сторонами 20 января 1925 г. одновременно с Конвенцией об основных принципах взаимоотношений СССР и Японии. В соответствии со ст. 1–2 Протокола А спорные вопросы должны были быть обсуждены на конференции сторон.

В связи с этим 8 июня того же года полпред СССР в Японии В.Л. Копп направил в МИД Японии ноту протеста в отношении того, что ряд японских банков хранят на своих депозитах деньги бывших официальных представителей царского правительства и различных групп и организаций, ведущих гражданскую войну на территории СССР против Советского правительства.

Ссылаясь на ст. 1 упомянутого Протокола А, советский полпред заявил, что деньги в качестве государственных средств России должны были быть как имущество СССР в силу его правопреемства, переданы полпредству Советского Союза в Японии. При этом Копп обратил особое внимание на деньги бывшего Омского правительства во главе с адмиралом А.В. Колчаком, размещенные через генерала М.П. Подтягина, военпреда России, атаманом Г.М. Семеновым на золотом депозите банка «Ёкохама сёкин гинко» в г Иокогама, влившемся позднее в банк Токио (всего 1,4 млн. иен).

22 июня 1925 г. в ответной ноте правительство Японии ответило отказом, истолковав соответствующую статью Протокола как относящуюся только к помещениям посольства и консульств России, подчеркнув, что даже если считать, что российские депозиты в этом банке являются собственностью того или иного правительства, то и тогда их нельзя было бы рассматривать как собственность какого-либо посольства или консульства.

Не были удовлетворены японской стороной и повторные требования НКИД СССР, направленные в декабре того же года по вопросу о возвращении этого золота России Советскому Союзу, так же как и письмо Госбанка СССР от 27 мая 1960 г. с требованием возврата золота, вывезенного правительством Колчака из Казани для пересылки во Владивосток и захваченного японским полковником X. Куросавой в 1920 г. (143 ящика слитков). Не были приняты во внимание также аналогичные претензии, содержавшиеся в переписке, о слитках золота, переданного в 1920 г генералом П.П. Петровым начальнику японской военной миссии в Маньчжурии полковнику Р. Исомэ (22 ящика).

Это золото в дальнейшем использовалось как для нужд японской армии, вторгшейся позднее в Китай и готовившейся, в соответствии со своими оперативными планами, к нападению на СССР, так и для финансирования подрывной деятельности против Советского Союза.

Так, из упомянутых 143 ящиков слитков российского золота 80 ящиков было доставлено в отделение банка «Тёсэн гинко» в Дайрене (Дальний) и переправлено в отделение банка Японии («Нихон гинко») в г. Осака, а 63 ящика в отделение банка «Тёсэн гинко» в г. Харбин и по распоряжению японского военного командования предоставлялось русским эмигрантам для борьбы против советской власти на Дальнем Востоке. (В японской печати были опубликованы секретные телеграммы заместителя начальника штаба Квантунской армии М. Хамаомотэ заместителю военного министра Японии X. Яманаси о приеме российского золота и его ответная телеграмма от 21 января 1921 г. с распоряжением при необходимости использовать полученное российское золото в указанных целях даже без согласия атамана Семенова).

Подобные действия японских военных властей и после подписания Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией 1925 г. противоречили принципам, в соответствии с которыми страны не только были обязаны не вмешиваться во внутренние дела друг друга, но и поддерживать мирные и дружеские отношения (ст. 5).

В связи с неблаговидным поведением военных властей Японии 4 марта 1926 г. депутат партии Кэнсэйкай («Общество конституционного правления») Сэйго Накано заявил, что генеральный секретарь партии Сэйюкай («Общество политических друзей») генерал Гиити Танака, будучи в годы японской интервенции против России военным министром, незаконно воспользовался для залога слитками российского золота на сумму в 10 млн. рублей, которые затем исчезли и были израсходованы на неблаговидные цели. По заявлениям депутатов парламента С. Накано и И. Киёсиро, за счет этого золота был создан «секретный фонд» военного министерства Японии, который, поданным специально образованной для расследования этого дела парламентской комиссии, к началу 1923 г. достигал уже 60 млн. иен. Средства этого фонда также использовались в антисоветских целях.

 

6. «МЕМОРАНДУМ ТАНАКИ» И ВОПРОС ОБ ЭКСПАНСИИ ЯПОНИИ

В истории довоенных отношений СССР с Японией немалую роль сыграл пресловутый «Меморандум Танаки» (1927 г.) — генерала, премьер-министра и министра иностранных дел и колоний Японии. Этот документ послужил важной вехой в процессе милитаризации общественно-политической жизни и экономики Японии, нагнетания экспансионистских устремлений в ее внешней политике, которая в конечном счете привела к возникновению очага Второй мировой войны на Дальнем Востоке, а позднее и к войне на Тихом океане.

«Меморандум Танаки» представляет особый интерес с точки зрения использования его для мобилизации советских масс на противостояние японской угрозе, а также для оправдания постепенно усиливавшихся сталинских репрессий (вспомним, что в докладе Молотова, ближайшего сподвижника Сталина, и в решениях февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. японские «шпионы» упоминались первыми и только за ними следовали немецкие «шпионы» и «троцкистские двурушники»).

Нельзя не сказать и о том, что «Меморандум Танаки» эксплуатировался различными державами в качестве средства вовлечения своих государств — соперников на Дальнем Востоке в вооруженное столкновение с Японией.

В материалах Токийского международного военного трибунала для Дальнего Востока (1946–1948) «меморандум» фигурирует как документ, представленный американскими обвинителями под № 169. Он объявляется программой вооруженного захвата стран Евразии, начиная с сопредельных районов Китая и СССР, в целях достижения мировой гегемонии.

Подобная точка зрения сохранялась в статьях и книгах советских и российских историков вплоть до последних лет. Так, В.Я. Пещерский писал: «В историю войны давно вошел документ, некогда носивший высшую степень секретности. Он был составлен премьер-министром Японии Танакой для молодого тогда императора Хирохито и представлял собой развернутую программу действий Японии на долгий период. Он гласил: «Если мы в будущем захотим захватить в свои руки контроль над Китаем, мы должны будем сокрушить США… Но для того чтобы завоевать Китай, мы должны будем сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того„чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны и страны южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами… Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага (южных морей), Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы. Но захват в свои руки контроля над Маньчжурией и Монголией является первым шагом…

В программу нашего национального роста входит, по-видимому необходимость вновь скрестить мечи с Россией на полях Монголии в целях овладения богатствами Северной Маньчжурии».

Автор отмечает, что в 1927 г. этот особо секретный документ лег на стол Сталину.

Мне в первую очередь хочется обратить внимание на ошибки и неточности в переводе «меморандума», существенно искажающие его смысл. В соответствующем месте японского текста, датированного 25 июля 1927 г. и опубликованного уже в сентябре того же года в китайском журнале «Чайна уикли», читаем:

«Японо-русская война в действительности была войной Японии и Китая, и если мы в будущем захотим поставить под свой контроль Китай, то мы должны будем непременно прежде всего (курсив мой. — К. Ч.) сокрушить мощь США, добиваться результатов, которые, совпадая в главном, мало чем будут отличаться от результатов японо-русской войны. Тогда, если мы хотим покорить Китай, мы должны будем покорить Маньчжурию и Монголию. Если же мы захотим покорить мир, то мы должны будем неизбежно прежде всего покорить Китай. Если мы полностью подчиним нашей стране Китай, то создастся положение, при котором нецивилизованные нации Малой Азии, Индии и южных морей также должны будут в страхе капитулировать перед нами, тем самым мы вынудим мир понять, что Восток принадлежит нам и нам никогда нельзя наносить ущерб. Это представляет собой политику, завещанную великим императором Мэйдзи, и она является необходимой для существования Японской империи».

Далее перевод в целом верен, кроме ошибки в заключительной части, о которой упоминалось выше.

При внимательном чтении «меморандума» обращает на себя внимание и одна явная неувязка. С одной стороны, первым шагом к коренному переделу мира объявляется завоевание господства над Маньчжурией, ас другой — подчеркивается необходимость для достижения этой цели «непременно прежде всего» (по-японски «канарадзу мадзу») расправиться с США. Где и как предполагалось сокрушить «мощь США», которые Япония еще с 1907 г. рассматривала, наряду с Россией, своим потенциальным противником, в «меморандуме» не поясняется. По-моему, именно ввиду абсурдности подобной «очередности» слова «непременно прежде всего» были опушены при переводе этого места для Сталина. Направлять ему такую несуразицу никто не решился.

А вот еще одна странность, связанная с «меморандумом». Ни один советский историк не задумался над в общем-то напрашивающимся вопросом: почему этот документ «высшей степени секретности», поступив от спецслужб в Москву как из Кореи, так и из Китая, через месяц с небольшим попал в китайскую печать? Произошло это, скорее всего, потому, что в оперативном ознакомлении с ним руководителей других стран была кровно заинтересована верхушка гоминьдановского Китая, рассчитывавшая использовать его для обеспечения международной поддержки своей борьбы против оккупации японскими войсками части китайской территории.

Относящиеся к рассматриваемой здесь проблеме события разворачивались следующим образом.

Когда Чан Кайши после поражения революции 1925–1927 гг. стал оттеснять войска генерала Чжан Цзолина, бывшего японским ставленником, но начавшего выходить из-под японского контроля, в северо-восточные районы страны, перед правящими кругами Японии встал вопрос о переходе к активному курсу в отношении Китая.

С целью организации этого перехода в июне — июле 1927 г. была проведена конференция по проблемам Востока представителей Японии в Китае, ее правительства и военных кругов. 7 июля 1927 г. конференция приняла «программу политики в отношении Китая», которую 25 июля того же года премьер Г. Танака изложил в своем докладе императору. Программа эта и получила название «Меморандум Танаки».

Она состояла в следующем: 1. Стабилизация политической обстановки в Китае и восстановление порядка руками самого китайского народа. 2. Содействие в этом умеренным элементам в Китае совместно с другими державами. 3. Опора в Китае на центральное правительство в его борьбе с военными кликами за единство страны. 4. Принятие решительных мер в случае, если беспорядки в Китае будут создавать угрозу правам, интересам и имуществу японских подданных в этой стране. 5. Наличие важных японских интересов в Маньчжурии, Монголии и в трех восточных провинциях Китая возлагает на Японию особую ответственность и обязанность проявлять заботу в военном плане.

В случае возникновения беспорядков в Маньчжурии и Монголии, которые создали бы угрозу особому статусу и интересам Японии в этих районах, она должна была принять необходимые меры для обеспечения безопасности проживающих там коренных жителей и иностранцев.

По мнению японских историков, эта программа знаменовала собой отход от политики предыдущего главы японского МИДа К. Сидэхары, выступавшего за невмешательство в дела Китая и признававшего Маньчжурию и Монголию его неотъемлемыми частями, но тем не менее являлась не программой-максимум, а программой-минимум экспансии Японии в Китае. Ну а что касается того «Меморандума Танаки», добытого советскими спецслужбами, который по своим каналам заполучила китайская пресса, он содержал «заявку» на мировое господство, и, по всей видимости, был фальшивкой.

Это мнение в июле 1995 г. в Москве подтвердил в личной беседе со мной директор Центра изучения Японии в Тяньцзиньском университете Нанкай профессор Ю Синьчун, подчеркнувший, что в Японии его теперь придерживаются и левые историки. Он обратил внимание на тот факт, что текст «меморандума Танаки», ставший достоянием гласности, своей пространностью отличается от принятых докладных записок императору, кратких и четких. Но самое главное состоит в том, что содержание этого документа в части, касающейся предначертанного в нем курса Японии на мировое господство, в том числе на войну с США и СССР, не подтверждается опубликованными стенограммами конференции 1927 г., которые были тщательно изучены этим китайским ученым.

В Китае и на Западе ходили упорные слухи, что, помимо официального, Танака подготовил и неофициальный меморандум, в котором и излагались идеи борьбы Японии за мировое господство, он-то и стал общеизвестен. Однако авторство Танаки в данном случае более чем сомнительно.

Опубликованные в нашей стране исследования показывают поразительное сходство неофициального меморандума с программой японской экспансии на Евразийском континенте и борьбы за мировое господство с США, Китаем и европейскими державами, в том числе с Россией, разработанной еще в 1914 г. влиятельным японским ультраправым «Амурским обществом» («Кокурюкай»).

Не случайно советский историк А. Гальперин отмечал в свое время, что документ, получивший известность под названием «меморандум Танаки», «в развернутом виде… формулировал положения тех многочисленных деклараций и манифестов, которые публиковались до него различными шовинистическими организациями Японии, пропагандировавшими установление японского господства над Китаем и всей Азией».

Думается, вполне возможно, что через своих приверженцев в военной верхушке Японии руководители «Амурского общества» решили распространить свою далеко идущую программу по некоторым армейским штабам в Корее, Маньчжурии, Китае и на Тайване для получения дополнений и замечаний, а ради придания ей большей авторитетности окрестили ее меморандумом премьер-министра генерала Танаки. Советский же консул в Сеуле И. Чичаев, резидент ОГПУ, через своего агента, известного под псевдонимом Хироси Отэ, сотрудника Главного жандармского управления Японии, и советский разведчик, сотрудник Генерального консульства СССР в Харбине, через свою агентуру сумели достать копию этого документа.

Как сообщил В.Я. Пещерский, советскому руководству был передан «Меморандум Танаки», копия которого была получена харбинской, а не сеульской резидентурой внешней разведки ОГПУ. И именно харбинская копия была подвергнута проверке на подлинность.

«В подлинности меморандума сомнений не было не только потому, что в сопроводительном письме генерального штаба Японии подчеркивалось серьезное значение, которое японское правительство придавало этому документу, — писал советский историк Е.А. Горбунов. — В группе советских разведчиков был профессор-японовед Макин, специалист высшего класса, отлично знакомый с японской секретной документацией. Исследовав текст меморандума, он убедил разведчиков в его подлинности…»

Но этим «подлинником», по всей вероятности, была копия «программы политики в отношении Китая», раздутой милитаристами (скорее всего, сторонниками «Амурского общества» в генштабе) до планетарных масштабов. А психологическая нацеленность профессора Макина и его коллег-разведчиков на поиски антипода программы мировой пролетарской революции побудила их принять фальшивку за чистую монету.

Характерно, что и в Китае был опубликован именно расширенный (т. е. фальсифицированный) вариант этого документа, хотя его истинный текст был там известен. Как сообщил мне профессор Ю Синьчун, специально изучавший этот вопрос, в 1927 г. японский политический деятель Такэтоко, близкий к императорскому двору в Токио, порекомендовал китайского книготорговца из Гонконга Цзи Чжиканя для реставрации старых китайских книг в дворцовой библиотеке. Его допустили туда для этой работы. Однажды он улучил момент, переписал докладную записку Танаки императору (т. е. программу-минимум японской экспансии в Китае) и по частям переслал ее секретарю Чжан Цзолиня.

Не преминуло погреть руки на попавшем в его распоряжение документе и советское правительство. Оно инсценировало утечку информации, в результате которой фальшивый «Меморандум Танаки», переведенный на английский язык, передали для публикации в США с целью столкнуть их с Японией.

Было бы ошибкой игнорировать и следующее обстоятельство. Расширенный вариант «Меморандума Танаки» японские ультранационалисты отождествляли с вынашивавшейся ими еще со времен Русско-японской войны программой крупномасштабных территориальных захватов. Программу эту они стремились навязать своему правительству, и отчасти небезуспешно.

Первым объектом экспансии, естественно, был избран Китай. Теоретическую базу под аргументы в пользу отторжения от него Маньчжурии и Монголии подвели работы японских историков, которые подчеркивали, что в сравнительно недавнем прошлом эти территории не были китайскими.

Так, Д. Яно писал: «Маньчжурия как особая территория пинского императора не представляла собой территорию Китая. Поэтому в годы японо-русской войны последний придерживался нейтралитета. Если бы дело обстояло иначе, то это означало бы, что Россия захватила территорию Китая… и, следовательно, он должен был бы действовать совместно с Японией против России, но он сохранил нейтралитет.

В той же работе Д. Яно с гордостью подтверждал важность своих исторических изысканий для оправдания японского проникновения в Маньчжурию и Монголию: «…Мои взгляды (в отношении этих пограничных с СССР стран. — К. Ч.) стали теоретической основой доклада премьер-министра Гиити Танаки императору».

Однако «активный курс» Танаки, направленный на захват северо-восточных районов Китая, потерпел крах, так как Япония, испытывавшая тяжелые последствия финансового кризиса, не смогла тогда еще помешать установлению формального административного контроля китайского правительства над этими районами. Да и пришедшее к власти правительство Хамагути высказалось за возврат к более осторожной политике К. Сидэхары (1929–1931).

К «активному курсу» в отношении Китая японская военщина вернулась несколько позднее, вторгнувшись в Южную Маньчжурию.

В заключение одно важное, на мой взгляд, соображение, касающееся политики СССР в отношении Японии непосредственно после сенсационного опубликования «Меморандума Танаки». Советское правительство верило, и не без оснований, в глобальные экспансионистские намерения японской военщины, изложенные в расширенной версии «Меморандума Танаки», но, судя по всему, вооруженный конфликте китайскими милитаристами в 1929 г., во время которого Япония сохраняла нейтралитет, произвел на советских лидеров такое сильное впечатление, что они довольно долго считали их главным противником. И даже несмотря на захват японской армией Северной Маньчжурии, где на КВЖД находились центры советского влияния, СССР придерживался по просьбе Японии нейтралитета и не предпринимал в течение некоторого времени антияпонских демаршей, ошибочно полагая, что акции Квантунской армии были направлены только на то, чтобы проучить китайских милитаристов за невыполнение ими договоренностей с Токио.

«Покушение на Чжан Цзолиня (японского ставленника в Маньчжурии — К. Ч.) 4 июня 1928 г. означало новый этап вмешательства Японии в дела Азиатского материка и предопределило перемены в жизни 70–80 тыс. белоэмигрантов из России в Маньчжурии, — пишет американский историк Дж. Стефан. — За несколько месяцев до «Маньчжурского инцидента» (18 сентября 1931 г.) агенты японской разведки («Токуму кикан») приступили к активным операциям по выявлению и вербовке русских белоэмигрантов-колаборационистов.

 

7. МЕЖДУНАРОДНОЕ ЗНАЧЕНИЕ УСТАНОВЛЕНИЯ СОВЕТСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Установление межгосударственных отношений между СССР и Японией в результате подписания Конвенции 1925 г. ознаменовало завершение борьбы Советского Союза за его дипломатическое признание с ведущими капиталистическими государствами и создание политической базы для экономического строительства в Восточной Сибири и на советском Дальнем Востоке.

«Заключение Конвенции об основных принципах отношений между СССР и Японией явилось событием огромного международного значения… — писал известный американский ученый, специалист по советско-японским и русско-японским отношениям Дж. Ленсен. — Соглашение с Китаем 1924 г. уже значительно подняло престиж СССР в Азии; Конвенция с Японией еще более усилила его позиции. Япония же получила в результате этого стратегический выигрыш… Англо-японский союз 1902 г. обезопасил Японию от интервенции третьей державы в условиях назревавшего конфликта с Россией; Конвенция с СССР, которую в перспективе рассматривали как пролог к советско-японскому союзу (и до некоторой степени и его эквивалент) по-видимому предоставляла Японии такую же защиту в отношении войны с США».

На основе Конвенции и приложенного к ней Протокола А в декабре 1925 г. было заключено два советско-японских концессионных договора о добыче нефти и угля на Северном Сахалине и учреждено соответственно два акционерных общества с капиталом по 10 млн. иен. Положительно оценивая подписание всех этих документов как проявление заинтересованности СССР в советско-японском экономическом сотрудничестве, министр иностранных дел Японии К. Сидэхара рассматривал их как «свидетельство добрососедских чувств, объединяющих две нации». Активный сторонник сотрудничества Японии с СССР мэр Токио С. Гото, выступая за развитие двусторонних отношений на базе упомянутых соглашений, заявил, что «если народы обеих стран сделают свои отношения подлинно дружескими, то это увеличит благосостояние обоих народов и обеспечит сосуществование и взаимное процветание народов Азии и Европы». Он заявил также, что в результате установления двусторонних отношений Япония, укрепив свои международные позиции, успешно «сможет проводить свою тихоокеанскую политику, а Россия упрочит мир на Дальнем Востоке и получит возможность поднять свой международный престиж», что вызовет «неизбежность больших изменений в политическом курсе Америки и Англии по отношению к России, Японии и Китаю».

В целом же оценка нормализации советско-японских отношений официальными кругами Японии носила сдержанный характер. Это объяснялось тем, что им пришлось в конечном счете признать несбыточность своих расчетов на удержание под своим контролем Северного Сахалина и приобретение прав на учреждение японских концессий в Сибири. Это вызвало резкую критику нормализации со стороны военных кругов и новых концернов, начиная с концерна «Кухара», которые наживались на производстве военного снаряжения и оказались в трудном финансовом положении после окончания войны на Дальнем Востоке сначала вследствие экономического кризиса 1920–1921 гг., а затем экономической депрессии 1926 года.

Тем не менее установление нормальных отношений между СССР и Японией привело к оздоровлению обстановки на Дальнем Востоке, оживлению контактов по линии общественных организаций между двумя странами, развитию отношений на базе концессионных соглашений и рыболовной конвенции 1928 г., по которой японским компаниям предоставлялось право промысла и обработки любых видов рыбы и морепродуктов, кроме котиков и каланов, у побережья Советского Союза на Дальнем Востоке, за исключением 37 бухт и залива Петра Великого, и в бассейне р. Амур на участках, приобретенных с публичных торгов, в которых могли участвовать и советские организации.

Конвенция о принципах взаимоотношений между СССР и Японией фиксировала новое соотношение сил, сложившееся к середине 20-х гг. на Дальнем Востоке после поражения Японии в ее интервенции на советском Дальнем Востоке и ее вынужденных уступок другим державам на Вашингтонской конференции 1922 г. в вопросе об ограничении морских вооружений (при соотношении тоннажа линейных кораблей 3 против 5, принадлежащих США и Великобритании).

В 1926–1928 гг. Советский Союз в развитие принципов упомянутой Конвенции вносил предложение японской стороне заключить пакт о ненападении, одной из задач которого являлось предотвращение вооруженных столкновений с японскими войсками в Китае при оказании содействия китайским коммунистам за «советизацию» страны в их борьбе с войсками Чан Кайши и китайскими милитаристами, которых поддерживала Япония.

Выступая на словах за взаимное невмешательство во внутренние дела (ст. 5 Основной конвенции), стороны стремились на основании этой статьи пресечь или, по крайней мере, насколько это возможно, ограничить подрывную деятельность другой стороны. Причем Япония имела гораздо большие возможности поддерживать самые различные антисоветские белоэмигрантские организации в Японии и в Маньчжурии, чем СССР малочисленные марксистские группы в Японии.

И если подробные сведения об этой деятельности Японии, которая активизировалась после убийства японцами в Маньчжурии в 1928 г. китайского милитариста Чжан Цзолиня, стали известны значительно позднее рассматриваемого периода, то данные об аналогичных действиях советской стороны стали известны в Японии вскоре после заключения советско-японской конвенции 1925 г.

Так, в руки японских властей попала заверенная партийным секретарем Анохиным запись стенограммы выступления полпреда СССР в Японии Коппа на бюро Харбинского провинциального комитета коммунистической партии 17 апреля 1925 г за неделю до прибытия в Токио после назначения его на свой пост в Японии. В этом выступлении советский полпред заявил, что в соответствии с тезисами ЦК РКП(б) он по-прежнему считает Японию в перспективе врагом Советского Союза, но рассматривает ее как союзника для создания угрозы США до дипломатического признания ими СССР с целью выполнения этой задачи. Конвенцию 1925 г. Копп рассматривал как ни к чему не обязывающий мифический договор, главная цель которого заключается в дипломатическом давлении на США для того, чтобы добиться установления со стороны СССР хороших отношений с ними, продемонстрировав Вашингтону возможность присутствия на территории Японии авангарда мировой революции.

Что же касается его политической работы в Японии, то советский полпред подчеркнул, что, исходя из упомянутых тезисов ЦК РКП(б), он полностью полагается на японских социалистов и будет оказывать им поддержку в исправлении ошибок, допущенных в партийном строительстве, в частности в организации социалистических землячеств Коминтерна, которые бы смогли распространять среди рабочих и крестьянских масс соответствующую пропагандистсткую литературу. В заключение Копп выразил уверенность, что, когда рабочий класс Японии приступит в результате расширения такой деятельности к прямой борьбе за социализм, его поведет вперед РКП(б), которой принадлежит будущее.

В мае 1926 г. Копп в беседе с советником Г.3. Беседовским, поверенным в делах СССР с июня того же года до января 1927 г., излагал поставленные перед ним ЦК РКП(б), как секции Коминтерна, задачи, с которыми он не был согласен, следующим образом: «Наша основная линия на Дальнем Востоке сводится сейчас к тому, чтобы всеми средствами раздуть китайскую революцию, радикализируя ее до возможного максимума и выбивая англичан из Китая. При этом забывалось, что Китай не созрел даже до радикальных форм буржуазной демократии, а говорят уже о поднимающихся требованиях советизации китайской революции. Забывают и о том, что стихийное движение китайских масс на определенной стадии будет угрожать не только английским, но и японским интересам. Японцы будут стараться, конечно, возможно искуснее конспирировать свою интервенцию. В случае, если таковая произойдет, они, конечно, будут тянуть и едва ли пойдут на совместную интервенцию с англичанами, но будут защищать до конца свои интересы в Центральном Китае и ни в коем случае не допустят проникновения революционного движения севернее Великой Китайской стены».

Факт несогласия Коппа с линией Коминтерна в отношениях с Японией и Китаем подтвердил при беседе с Беседовским нарком иностранных дед Г.В. Чичерин. Инструктируя его перед отъездом в Токио, он сказал: «Полпред, товарищ Копп разошелся с линией партии и линией Коминтерна в дальневосточных делах. Он затрудняет работу Карахана, саботируя соглашение с Японией, которое развязало бы нам руки в Китае. Копп будет вскоре отозван и Вам придется довольно долго просидеть поверенным в делах». «Политическая жизнь в Японии, — продолжал нарком, обнаруживая глубокое понимание обстановки в этой стране, проходит в борьбе двух основных кланов — Тёсю и Сацума, сухопутной армии и морского ведомства. Первый клан нам враждебен. Он желает расширить базу японского влияния на Азиатском континенте — в Китае, Маньчжурии и на советском Дальнем Востоке. Второй клан вынужден считаться с неминуемым в будущем японо-американским столкновением, в котором флоту придется играть решающую роль. Отсюда — поиски нефтяной базы, Пекинская конвенция 1925 г. с нами о сахалинских нефтяных концессиях и гарантия с нашей стороны японского тыла в случае столкновения с Америкой. Теперешний премьер-министр Вакацуки и министр иностранных дел барон Сидэхара — сторонники Мицубиси и Сацума, поэтому я не думаю, что вы встретите большие затруднения в своей работе».

Еще резче тогда же критиковал линию советского полпреда в Японии при инструктаже Беседовского И.В. Сталин. В ходе ее он сказал, что китайская революция начинает переходить на советские рельсы и что единственная опасность, угрожающая ей, заключается в вооруженной интервенции Англии, которая не состоится, по его мнению, если в ней не примет участия Япония, и поэтому ключ к «нормальному безболезненному развитию китайской революции» лежит в позиции Японии. «Маневрируйте как хотите, — добавил он, — но помните, что Вы отвечаете за успех».

А в ответ на вопрос о пределах компенсации за нейтралитет Японии в таком случае И.В. Сталин в заключение неожиданно заявил: «Я не дипломат и не беру на себя давать Вам практические указания. Если в Пекине будет советское правительство, то для его спасения от интервенции мы можем отдать японцам не только Владивосток, но и Иркутск… Брест-Литовск еще будет повторяться в разных комбинациях. В китайской революции он может так же понадобиться, как и в российской». Такая установка на развитие мировой революции встречала противодействие в высших эшелонах власти среди сторонников линии на укрепление международного положения СССР с целью повышения его экономического потенциала. Эта линия в рассматриваемый период находила выражение, в частности, в позиции по отношению к Японии заместителя наркома иностранных дел М.М. Литвинова, будущего наркома иностранных дел СССР. «Основная язва нашей дальневосточной политики — это Карахан, — безапелляционно заявил Литвинов в беседе с Г.З. Беседовским перед его отъездом в Японию, давая понять о своем отношении к проводимой советским полпредом в Пекине и его военным советником М.М. Бородиным левацкой линии Политбюро ЦК РКП(б) и Коминтерна. — Он ничего не смыслит в той работе, которая ему поручена, и стремится изо всех сил выслужиться перед этой подозрительной шпаной, Бородиным, свалившимся нам на шею прямо из-за кулис чикагской биржи, где он подвизался под фамилией Грузенберга. Бородин ведет себя в Китае как диктатор. Он непосредственно сносится с Политбюро отдельным шифром, присланным ему по распоряжению Сталина… Карахан терпеливо сносит все это ради… похвалы Сталина, написавшего ему на днях, что он доволен его „гармонической работой с товарищем Бородиным“.

Помимо вопроса о расширении базы мировой революции, в первые годы после восстановления отношений между СССР и Японией между ними имелись и другие, экономические и политические вопросы.

Первый из них — конкуренция Владивостока с занятым японцами в результате Русско-японской войны Дайреном, которая обострилась в связи с тем, что правление КВЖД, находившееся под контролем СССР, установило повышенные тарифы на перевозки на ее южном участке Харбин — Чаньчунь (Куанченцзы).

Второй вопрос — это стремление японцев снизить советские доходы от КВЖД за счет конкуренции с нею других железных дорог, строящихся на японские деньги военной кликой Чжан Цзолиня. Особую угрозу представляли собой две линии: Таонаньфу — Цицикар с продолжением к Сахалину и Гирин — Дунхуа с продолжением к Сэйсину в Корее. Первая из них перерезала КВЖД, обходя Хинганскую стратегическую петлю у разъезда Бухэду и проникая в тыл советского Приамурья и Приморья у Благовещенска. Вторая шла вдоль КВЖД, соперничая с нею в экономическом отношении и способствуя японской экспансии на запад.

Советские протесты японская сторона отводила ссылкой на то, что формально это строительство проводится властями Чжан Цзолиня, хотя и на японские деньги и с помощью японских инженеров, и предлагала СССР развивать такое же строительство, хорошо зная, что наша страна не располагала в тот период необходимыми средствами.

В сложившейся обстановке СССР не оставалось ничего другого, как запретить пересечение первой линии КВЖД, и японцы вынуждены были приостановить строительство этой железной дороги у Ананьчи.

Третьим был вопрос о судьбе Чжан Цзолиня, который при поддержке Токио начал «подбираться к нашим позициям на КВЖД».

Карахан способствовал усилению антисоветских настроений этого милитариста, поддержав генерала Го Сунлина, выдвинутого им в самый напряженный период противостояния последнего с Гоминьданом, возглавлявшимся генералом Фэн Юйсяном, командующим национальными армиями в северных районах Китая. Ставка на Го Сунлина, погибшего в этой борьбе вместе с женой, уроженкой Харбина, служившей посредником в переговорах с советской стороной, не оправдала себя, так как Карахан не смог выполнить взятых на себя обязательств по оказанию помощи.

Стремясь выполнить их, он стал настаивать перед Политбюро ЦК РКП(б) на введении советских войск в Северную Маньчжурию, в районы Баргу и Цицикар, в тыл противника Го Сунлина генерала У Цзюншэна. Но, опасаясь конфликта, Москва воздержалась от вооруженного вмешательства, и Го Сунлин потерпел поражение.

В результате, воодушевленный позицией СССР, Чжан Цзолинь начал вытеснять «красных» с КВЖД, арестовав ее управляющего Иванова. А когда Ворошилов по инициативе Карахана готов был применить силу для защиты интересов СССР на КВЖД против Чжан Цзолиня, Г. В. Чичерин убедил Политбюро ЦК РКП (б) воздержаться от наступления РККА на Харбин до тех пор, пока Копп не удостоверится, что японцы не будут решительно противодействовать этой акции.

В ответ на запрос Москвина на этот счет Копп сообщил, что при появлении советских войск в районе Харбина Квантунская армия оккупирует Чаньчунь, и направил одну дивизию к Харбину. После этого Москва решила отозвать свои войска с советско-маньчжурской границы и, изменив тактику, начала ставить перед Токио вопрос о замене Чжан Цзолиня либо его сыном Чжан Сюэлянем, либо начальником штаба его войск Ян Ютином, либо его братом Чан Цзосянем, либо в крайнем случае губернатором Мукдена Мо Дэху. Москва подчеркивала при этом, что Чжан Цзолинь — это главное препятствие стабилизации советско-японских отношений.

В конечном счете, несмотря на противодействие кругов МИД Японии, японская военщина в связи с усиливавшимся стремлением Чжан Цзолиня ограничить японскую экспансию в Маньчжурии, исходя из своих собственных интересов, подготовила его убийство, совершенное 4 июня 1928 г.

Одним из важных для СССР вопросов, по которому Москве удалось добиться успеха в отношениях с Японией, был вопрос о позиции Японии по международному протоколу о признании присоединения Бессарабии к Румынии, подписанному 23 октября 1920 г. Англией, Францией, Японией и Италией. По его условиям этот документ вступал в силу только после ратификации его тремя участниками, среди которых Япония играла роль одной из ведущих держав.

Поэтому еще в 1924 году в ходе переговоров в Пекине о восстановлении дипломатических отношений советская делегация предложила Токио выступить с заявлением об отказе от ратификации этого протокола.

Японская сторона от публичного заявления на этот счет воздержалась, но заключила с Москвой секретное соглашение о том, что Токио не будет ратифицировать Бессарабский протокол, и сдержала свое слово. Хотя он и вступил формально в силу после ратификации его Италией, но в середине 20-х гг., а в известной мере и в последующие десятилетия, отказ Японии от ратификации этого документа существенно подрывал его моральный престиж.

При всей сложности отношений между СССР и Японией по вопросам Маньчжурии и китайской революции Москва располагала в своей дипломатической игре и несколькими «козырями». Первым из них был вопрос о японских рыболовных предприятиях на Камчатке и в Приморье, которые из-за ограниченных материальных возможностей не использовались советской стороной. Регулируя размер уступок японцам, Советский Союз сохранял достаточный простор для дипломатического маневрирования.

Вторым «козырем» являлся такой же подход к японским лесным концессиям в Приморье, а третьим — к угольным и особенно нефтяным концессиям на Сахалине в условиях, при которых военно-морской флот Японии рассчитывал использовать последние в качестве своей нефтяной базы в возможном вооруженном конфликте с США.

Итак, если к Октябрьской революции 1917 г. завоевавшая большинство в Советах Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков пришла с утопической теорией мировой социалистической революции и революционной войны против капиталистических государств на основе принципа пролетарского интернационализма, то стремление советского правительства получить дипломатическое признание государств Европы и Азии, среди которых важное место занимала Япония, свидетельствует о том, что во внешней политике советского руководства стали отчетливо проявляться элементы реализма, выразившиеся в претворении в жизнь концепции «мирного сожительства» с другими странами. Но пока еще это был временный курс, рассчитанный на период до победы мировой революции, поскольку, в соответствии с марксизмом-ленинизмом, крах капитализма после его высшей стадии империализма рассматривался как фатально неизбежный, а внешняя политика СССР как передового отряда Коммунистического интернационала была призвана способствовать достижению этой цели по мере вызревания классовых противоречий, прежде всего между пролетариатом и буржуазией.

Это вело к дуализму во внешней политике Советского государства, в том числе и в отношении Японии. Стремление же ее правящих кругов и руководства нашей страны, не допустить нарушения принципа невмешательства во внутренние дела своих государств и в то же время нелегально вести подрывную деятельность одного государства против другого отражало противоречивый характер основного курса внешней политики и Советского Союза и Японии.