На следующий день, облаченный в парадный костюм горчичного цвета, с лицом, украшенным лиловым фингалом, который приобрел после косметических ухищрений Иры зловещий сиреневый оттенок, Степаненко вышел на улицу. Расположения духа было самое мерзкое.

Машину вел с трудом — глаза разбегались, чувствовалась неясная тревога.

Начальник управления, шеф Степаненко — человек в очках с золотой оправой, в звании полковника, встретил его так, словно ничего с внешностью Максима не произошло. Он едва взглянул на него, здороваясь. Даже не встал из-за своего стола из карельской березы. Это не предвещало ничего хорошего. Настораживало и то, что у полковника две морщины, идущие от крыльев носа к углам рта, были выражены резче, чем это было обычно.

По этим двум морщинам Степаненко безошибочно определял настроение шефа. Вероятно, когда полковник смеялся, морщины исчезали вовсе. Но Степаненко никогда не видел полковника смеющимся.

— Чем ты занимаешься? — буркнул полковник.

— Пока ничем…

— Я вообще говорю, чем ты занимаешься? — повысил шеф голос.

Степаненко не нашелся с ответом.

— Ты специалист по тоталитарным сектам, да?

— Да… — не совсем уверенно пробормотал Степаненко.

— А теперь скажи, есть ли в Арсеньевске хоть какая-нибудь религиозная община? — полковник встал и оперся о край стола.

— А? — понудил он его к ответу, не повторяя содержание вопроса.

Степаненко опять промолчал.

— По моим сведениям, там только один православный приход. Но если бы даже там были «трясуны» или объявился очередной чокнутый мессия, призывающий людей сжечься во имя прихода конца света, я все равно бы тебе не поверил. Понял?!

— Чего уж тут не понять, понял.

— Чтобы тебя, — голос из угрожающего шепота грозил перерасти в пронзительный крик, — в этом городке больше не видели, понял?! Там работают мои ребята. Так что не суйся, ради бога. Сунешься, п… тебе будет. Ты хоть это понял, Робин Гуд хренов?!

— Так точно, товарищ полковник.

Степаненко не помнил, как двигался по коридорам исторического здания.

Выскочив из здания на Лубянке, он как ошпаренный сел в машину, охватил руль обеими руками, уперся лбом в тыльные стороны ладоней…

«Что-то здесь не так. Почему полковник такой злой? И что значат его слова — «сунешься — крендец тебе будет»? Раз так говорит, значит, чего-то боится. Не чего-то, а именно того, что он, Степаненко, может туда сунуться. Но почему?»

Само построение фраз, грубое ругательство, которое выскочило из уст всегда корректного полковника, — все убеждало его в мысли, что полковник лично заинтересован в том, чтобы информация о событиях в Арсеньевске не получила широкую огласку. Это, по крайней мере, тот минимум, в котором полковник заинтересован. Дело не в том, что Степаненко помешает бригаде, которая там работает. Скорее всего, никто там и не работает. Сколько было случаев, когда полковник просил Степаненко подстраховать работу тех или иных коллег, помочь разобраться в криминальных или связанных с деятельностью иностранных спецслужб делах. Достаточно было умного совета, совместного анализа, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. А тут явный запрет, да еще в такой грубой форме.

Как узнать, что именно известно полковнику о событиях в Арсеньевске? Допустим, он может предположить, что он, Максим, пообещал Ире, жене убитого Колешки, найти убийц ее мужа. Это лежит на поверхности. Ему известно, что он был в Арсеньевске и разговаривал со Шмаковым. Но что известно ему о последнем визите?

Прочитал криминальную сводку об убийстве Губермана? Надо срочно посмотреть в компьютере, что там написали об этом арсеньевские менты. Неужели дано его, Максима, собственное словесное описание его, как одного из участников перестрелки или даже убийства? И кроме всего прочего — какую роль во всей этой кровавой кутерьме играет Селезнев?! Почему сайт о делах Селезнева в Арсеньевске вытерт?

Степаненко запустил двигатель, он решил ехать к Селезневу.

Селезнев был не в духе.

— Твое дело? — угрюмо спросил он.

Степаненко понял, что речь идет об убийстве Губермана.

— Нет, — отрицательно покачал головой Степаненко. — Даже близко нет.

— А я думал, что это ты постарался. Решил мстить за этого… — Селезнев поморщился, припоминая фамилию, — Колешки, да?

— Колешко. Я же все рассказал в нашу прошлую встречу, — проговорил Степаненко.

— И ты полез туда, чтобы отомстить?

— Чтобы найти настоящих убийц, — сказал Степаненко. — Они до сих пор разгуливают на свободе, хотя ясно как Божий день, кто они.

— Из тебя лихой сыскарь в эмвэдэшных структурах получился бы. Ладно, рассказывай все сначала. О каждом твоем шаге…

Степаненко рассказал старому другу и наставнику все, начиная со странного ночного визита Колешки и кончая вторичным вызовом к начальству на ковер. Разумеется, кое-какие детали интимного плана, а также факт существования папки, которую ему привезла Ира, он опустил.

Селезнев долго думал, ходил по комнате, курил.

— Да-а, — наконец протянул он. — Видимо, без предыстории не получится…

— Я в курсе, что Губерман отсидел несколько лет.

— О-о! Это уже кое-что. Хотя это дела давно минувших дней. Списал с ведома начальства несколько килограммов контактного золота. Но есть более свежие примеры проделок Губермана. Он за гроши продал высококлассные бортовые ЭВМ…

— Бортовые?

— Для атомных подлодок… Действовал не один, а через сеть подставных лиц и фирм. Нагрели государство на добрый десяток миллионов долларов. Из них более половины ушло на взятки. Потому-то ни наши отцы-командиры, ни верхушка МВД этого не заметили. Лично мной было столько представлений сделано, — я ведь Арсеньевен знаю не понаслышке, что можно было обклеить эту комнату. Не стану же я самолично в Генпрокуратуру обращаться, правда?!

— Правда.

— А знаешь, почему никто и глазом не моргнул? К этой электронной афере были причастны высокопоставленные особы, которые «пасут» Президента.

— «Пасут»? — Степаненко уставился на Селезнева.

— Ну «доят». Ладно, начну тоже сначала, а то ни хрена не поймешь. Так вот, слушай, — Селезнев уселся на диван рядом с Степаненко. — В начале девяностых во внутренних дворах одного Минского завода стояли десятки готовых для отправки на подлодочные верфи Калининграда, Архангельска и Дальнего Востока бортовые электронные машины. Но строительство подлодок к тому времени в больших масштабах прекратилось. В связи с развалом СССР подлодочные «эвээмки» перешли в собственность суверенной Беларуси. Заметь, некоторые уже были проплачены Министерством обороны.

— Ну! — пожал плечами Степаненко. — Тогда много чего такого делалось… Этого не раскопать никогда.

— Тогдашний Совмин республики тем не менее разрешил заводу продать ненужные в совершенно сухопутной республике бортовые ЭВМ для подлодок. Тем более, что именно тогда разразился компьютерный бум, когда стали широко внедрятся персоналки, шел массовый переход на четыреста восемьдесят шестой процессор, резко подешевела компьютерная память, не за горами маячили «Пентиумы»… Короче, умные люди поняли, что бортовые ЭВМ, величиной с двухкамерный холодильник, и это заметь, без дисплея, могут стать металлоломом. Решено было сбыть их. Хоть за бесценок. Шкаф шкафом, но тем не менее на эти «эвээмки» выстроилась очередь потенциальных покупателей. И на это были свои причины. Даже не из-за золота, которого в этом шкафу было достаточно… Если ты помнишь то время, то на счетах вновь создаваемых различных ООО и прочих, внезапно появлялись громадные суммы. Одни быстро обналичивали и покупали валюту, другие — приобретали недвижимость… Короче, быстро съедаемые инфляцией деньги нужно было куда-то вкладывать. И вот предлагаются почти бесплатные ЭВМ! Каждая с ее памятью, оперативными способностями, широчайшими возможностями подключения мультимедиа, несмотря на ее громоздкость, могла использоваться в любом мало-мальски имеющем нужду в объемах вычислений предприятии, будь то исследовательский институт, центр по обсчету метеосводок и так далее. И вот что еще, пожалуй, самое важное: у некоторых стран могла быть настоятельная нужда в подобной технике…

— Уж не Северную ли Корею ты имеешь в виду?

— Ливия, Пакистан, Индия… Тот же Иран! Ведь ЭВМ была оборудована защитой от ядерного удара, от любых электронных, вообще лучевых, имеющих ионизирующую природу излучений.

— Понятно, — кивнул головой Степаненко.

— Но, дорогой Максюха, было еще нечто такое, о чем тебе следовало бы знать. Некоторые ЭВМ имели индекс «Э». Именно эти машины ценились дороже, поскольку на них стоял более совершенный процессор под маркировкой «Эльбрус».

— «Эльбрус»! — повторил немного удивленный Степаненко.

— Да, а что ты удивляешься? Слышал о таком?

— Только краем уха, — Степаненко пришел в себя. — Вообще-то в электронике я дуб дубом.

Селезнев со странным выражением лица посмотрел на друга.

— Нет, ты что-нибудь слышал об «Эльбрусе»? Конкретное?

— Ровным счетом ничего. Покойный Колешко как-то обмолвился, но я тогда не придал этому значения… О чем сейчас жалею.

— Короче, о существовании машин с маркировкой «Э» узнали в госдепартаменте США. Если еще короче, разрешение на покупку двух десятков ЭВМ получило некое научно-производственное объединение «Современные технологии» Академии наук России. Вместе с одной из, скажем так, военных структур, они планировали заняться установкой этих ЭВМ на метеорологических центрах в Сибири, чтобы на месте обрабатывать сводки метеорологов. Это было в те времена, когда газеты уши прожужжали о конверсии. «Современные технологии» даже кредит под это дело смогли выбить. Короче, с истории этих машин и началось мое расследование. Первым делом я познакомился с самой ЭВМ с маркировкой «Э». Она чрезвычайно эффективна. Проста в обслуживании и эксплуатации, кроме того, работает при любом климате. У тебя же есть дома персоналка, да?

— Да.

— Так вот, обыкновенные персоналки боятся перепадов тока, да? И насчет перегрева ох-ох! Правда…

— Скорее, проблема переохлаждения, — согласился Степаненко, хотя он ни разу не сталкивался с подобными проблемами со своим компьютером. Однако знакомый журналист Евстигнеев, который выполнял роль наладчика его системы, предупреждал, что насчет перепада температур компьютер — техника капризная…

— Короче, эта ЭВМ для подлодок — отличная вещь. Она имеет различные степени защиты: при ее разработке учитывались различные нештатные ситуации. Я уже об этом говорил. А что касается износоустойчивости, то она просто невероятная. Склепали, как говорится, на века! Так вот слушай, как наших яйцеголовых кидану ли. Однажды в НПО неожиданно заявился денежный мешок — некто Губерман, в то время председатель кооператива «Надежда», и предложил профинансировать покупку ЭВМ. С одним условием: получением и транспортировкой будет заниматься системщик Рогожин, доверенное лицо Губермана.

— Рогожин! — удивился Степаненко. — Системщик?!

— А чему ты удивляешься? Так числилось по документам. На самом деле Рогожин должен был контролировать получение от этих ЭВМ прибыли. Ведь в дальнейшем академики должны были рассчитываться, отдавая большую часть прибыли от эксплуатации ЭВМ. Но время шло быстрее, чем могли предполагать ученые люди. Сам пойми, какая к черту эксплуатация, если речь шла только о торгашеской сделке. Думаю, ученые это понимали, вероятно, настаивали на своей доле прибыли, но их просто-напросто оттеснили. Ладно, пойдем дальше. Под ширмой того, что в Сибири собираются устроить несколько классных вычислительных центров для решения народнохозяйственных задач, Губерман нашел способ выбить кредит. Перед тем как деньги были переведены на счета НПО, к его директору академику Богомолову заявился Губерман и попросил- подмахнуть пустяковую бумажку — договор-поручение, согласно которому «Надежда» якобы поручает НПО купить эти машины. Как объяснил Губерман, с помощью этой бумаги банку, дающему деньги под покупку, проще провести их по различным платежкам. Богомолов — специалист в микроэлектронике, в банковских делах был профан и бумагу подмахнул. Таким образом, по факту выходило, что не «Надежда», а сами академики оплатили ЭВМ. И вот, за неделю до получения ЭВМ, Богомолов, почувствовал неладное, обратился с письмом в Комитет по делам науки: дело было в том, что само НПО развалилось — ученые, думавшие в нем заработать, разбежались. Но на деле же НПО продолжало жить и здравствовать, только вместо Богомолова ЭВМ стал заниматься некто Рогожин или Рогож-цев, извини, уже не помню. Но ведь Губерман тоже имел документы на ЭВМ. Он их и получил с завода. Исполнительный директор НПО Рогожин обратился в прокуратуру, обвиняя «Надежду» в хищении ЭВМ. Прокуратура завела дело, но спустила все на тормозах. Таким образом окончился первый виток отношений упомянутых выше лиц.

— И что дальше?

— Дальше? Дальше Губермана стали интересовать лишь процессоры с маркировкой «Э». Именно их собирались производить в Арсеньев-ске. Когда мне стало известно, что Губерман мертв, я ради вящего любопытства позвонил Шмакову. Он в курсе всех этих дел. Так, он сообщил мне, что в руки следственных органов попал органайзер Губермана. Там всего несколько записей. Старая записная книжка бесследно исчезла. Вот если бы она оказалась у нас, многое бы прояснилось. Мы бы точно смогли распутать этот клубок.

Степаненко обратил внимание на то, что Селезнев говорил не «ты», а «мы». Неужели Роберт Гаврилович только по инерции причисляет себя к когорте действующих сотрудников? Или все же видит в этом собственный интерес?

Выходя от Селезнева, Степаненко пожалел, что не смог сохранить записную книжку Губермана. Ею завладел Сохадзе, а ведь так просто было сунуть ее куда-нибудь, чтобы она осталась. Ясно, что поступил непрофессионально. Дурак, одним словом. Но кто мог знать, что бандиты станут поджидать его дома?!

Анализируя по дороге домой все, что рассказал Селезнев, Степаненко не мог понять, в какой связи с вышеназванными лицам находился Колешко. Только потому, что был причастен к разработке и созданию ЭВМ с маркировкой «Э», то есть «Эльбрус»?

От визита к Селезневу остался неприятный осадок. Слишком нудно и пространственно рассказывал он о том, что знал. Складывалось впечатление, что мошенники вроде Губермана и эфэ-сбэшники вроде Шмакова продают секреты Родины. Колешку так охомутали, что тот не знал, как выйти из положения и действовал в одиночку? Потому и погиб, не выдержав неравной борьбы?! Даже не решился открыться ему, другу детства: не доверял ФСБ?

Все в этом деле было покрыто мраком неизвестности, туго запеленато в покрывала секретности. Максиму предстояло слой за слоем снимать все эти покрывала, рвать паутину, опутывающую истину.