Шмаков вышел из дома после первого звонка. Подошел к калитке, удерживая овчарку за ошейник, впустил Степаненко. Он словно ожидал его.

Максим держал руки в карманах, правой сжимая пистолет. Он был готов ко всему.

Шмаков ввел его в дом, предложил ему сесть в небольшой гостиной.

— Я все знаю, — первым нарушил тишину хозяин дома.

— И то, что на вашу жену совершено покушение?

— Жена, — иронически произнес Шмаков. — Какая она мне жена.

— По крайней мере она носит вашу фамилию.

— Да она последние два года жила с кем попало! С Рогожей, с грузином… А меня, а меня они шантажировали… Знаешь чем?

— Знаю, — сказал Степаненко. — Но это не меняет сути дела. Вы прекрасно осведомлены о цели моего присутствия в этом городе. Пусть мой визит не совсем согласован с начальством, но как частное лицо я волен распоряжаться своим свободным временем, не так ли?

— Ты жить хочешь?

— Разумеется, хочу.

— Так живи. Если бы у нас, скажем так, не было подвязок в Москве, тут никто бы не стал рыпаться… А смерть Колешки и Губермана — это все, мне кажется, разборки тех, кто не согласен с дележкой большого, жирного пирога… Правда, я согласен, что смерть Колешки выпадает из этой обоймы… Я до сих пор не пойму, почему этой шайке понадобилось убивать его…

— Так что, — произнес Степаненко вызывающим тоном, — в Арсеньевске бал правят бандиты?

— Называй это как хочешь, — устало произнес Шмаков. — Рогожцев — их ставленник. Послушай, мне все это тоже до чертиков надоело. Правят, так пусть правят. Хоть порядок навели.

— Но они же творят, что хотят. И наоборот, что хотят, то и творят.

— Что поделаешь?! — развел руками Шмаков. — В Москве разве не так? Разве в Москве соблюдают закон, придерживаются какой-либо морали? Что с генпрокурором сделали? А с бывшим министром юстиции? А что за чехарда с министрами? А что за счета в Швейцарии? А что творится в Чечне, Дагестане?

— Значит, надо сидеть сложа руки и ждать, когда они убьют очередного неугодного им человека? — Степаненко заводился. — И плевать, что этим неугодным человеком является ваша жена, пусть и бывшая.

— Я ей давно предлагал уехать. Уехать, куда глаза глядят… Деньги давал. Не хочет.

Степаненко задумался. Выходило так, как будто он и в действительности вмешивался не в свое дело. Если смерть Колешки еще касалась его самым прямым образом и он мог пытаться требовать справедливости, искать концы в этой довольно загадочной смерти, то с Эльвирой все было сложнее. Короче, это был туго сплетенный клубок, из которого торчали разрозненные нити: случайное попадание на момент и место убийства Губермана, две папки с непонятными электронными изделиями.

Шмаков закурил и предложил курить Максиму. Они покурили в царящей в доме тищине. Степаненко не знал, кем является Шмаков для него в данный момент — союзником или врагом.

Можно ли у него спросить о том, каким образом у него в городской квартире очутилась папка убитого Колешки?

Шмаков, словно читая его мысли, произнес:

— Тебя видели на банкете. С Эльвирой Тенгизовной.

Степаненко смутился, но не подал виду.

— Это ерунда, — взмахнул рукой Шмаков. — Вероятно, тебя больше всего смущает папка Колешки?

— Ее содержимое, — уточнил Максим.

— М-да, — Шмаков потер переносицу. — Ты имеешь в виду суперпроцессор? Всю эту туфту придумал Губерман. Нет, нет, кое-что в лабораториях Богомолова и Колешки было наработано. Губерман запустил в Интернет приманку, на которую клюнули американцы. Думаю, что Губерман перехитрил самого себя. Слушай, можешь увези Эльвиру отсюда, если хочешь.

— Дело не в том, хочу ли я это сделать, — сказал Степаненко. — Дело в том, смогу ли я… Боюсь, Сохадзе не выпустит меня из Арсень-евска.

— Ты неправильно боишься, — произнес Шмаков. — Бояться надо Рогожцева. Сохадзе — обыкновенный бандит. Сегодня он на коне, а завтра его найдут в придорожной канаве. Рогож-цев — мэр города…

— Что их связывает?

— То, что они год назад оба были бандитами, — сказал Шмаков. — Обыкновенными бандюгами, работавшими в связке. Сохадзе с его кавказской рожей служил отличной приманкой для рэкетиров, и люди Рогожцева подчинили или выбили их всех. Но беда Рогожцева в том, что он слишком нетерпелив, любит власть. В Арсеньевске нет ни одного мало-мальски крупного предприятия, на котором он мог пастись. Потому он и пошел во власть.

— Губермана убил он?

— Его люди. Что-то они там не поделили. Ро-гожцев считал, что Губерман слишком мудрит…

— Губермана убили из-за папки?

— Из-за нее. Мало того, Рогожа предложил эту папку мне. Словно я знаю, как ею распорядиться. А что с ней делать, толком знал один только Губерман.

— Почему же Рогожцев его убил?

— Заметал следы. Ему не нужны деньги. Теперь у него с Сохадзе соперничество. Прошлое тянет Рогожцева на дно. Он понял это и как может заметает следы. И ты тут им обоим — кость в горле. Уезжай, и они успокоятся.

— Нет, — сказал Степаненко решительно. — Они не успокоятся, пока не увидят меня в гробу. Это во-первых. А во-вторых, не знаю, была ли у Губермана жена, дети, но у Колешки остались две девочки. Кто заменит им отца? Рогожцев? Сохадзе?

— Слушай, Степаненко, Богом прошу, уезжай. И ты останешься цел, и они будут вести себя смирно. Не дай бог, они сдуру станут подчищать следы. Первым делом укокошат академика Богомолова…

— Но есть же такое понятие, как чувство восторжествовавшей справе дливости…

— Вижу, ты воспитан на классической русской литературе девятнадцатого века. А я больше ударял на биологию. Есть такое понятие, как борьба за жизнь.

Степаненко закурил очередную сигарету. Рассуждения Шмакова не нравились ему.

— Борьба за жизнь? — сказал он. — Но мы живем не в стае, Андрей Ильич… Мы живем в обществе, которое считает себя цивилизованным… Есть такие понятия, как гласность, общественное мнение…

— Понимаю, что ты можешь уехать в Москву и поднять такой шум, что тошно станет всем. В первую очередь мне. Ну, выйду я в отставку. Уголовное дело на меня вряд ли заведут, — Шмаков поднял палец вверх: — Там не захотят лишней возни. Но вот Рогожцев, Сохадзе? Какие у них тылы? Ты взвесь все, обдумай. Если надо деньги, помогу… Неужели ты станешь бить во все колокола из-за одного еврея?

— Не думал, Шмаков, что ты антисемит.

— Я антисемит?! — удивился хозяин дома. — Я вот что тебе скажу, Максим: Россия потеряла в лице Губермана крупнейшего предпринимателя. У него было несколько фирм. Какая-то «Фуллгло-бал», «Бартех»… ЗАО «Авиакосмос», где он подвизался в качестве коммерческого директора. Правда, везде он занимался исключительно собственной коммерцией. Но как занимался: пенсионер, инвалид, он пахал на коммерческой ниве, как ударник каптруда. Перепродавал все, что попадало под руку. Лифчики так лифчики, авиазапчасти, сыр, лососина, стратегическое сырье… Особенно любил торговать «ноу-хау» оборонных предприятий. Губерман быстрее всех смекнул, что монополия государства на изобретения советских инженеров уничтожилась. Он вместе с «забугорными» приятелями и создали несколько якобы «внедренческих» фирм. Но, как видим, интересы российских изобретателей ограничивались тысячей-другой американских долларов.

— Рогожцев работал с ним?

— Конечно! — воскликнул Шмаков, хватаясь за сигареты. — Признаюсь честно, и я внес свою лепту в этот бизнес. Но пойми, в основном это были недоработанные изобретения… Я не снимал гриф секретности до тех пор, пока на меня не надавили сверху… Без поддержки в верхах Губерман не смог бы провернуть ни одну сделку. Взять, к примеру, его органайзер. То, что я увидел в этом его еженедельнике за девяносто восьмой год, это круто! Если верить глазам своим, Борис Исаакович имел телефонные связи с Гайдаром, Шохиным, Федоровым, Чубайсом. Каких положительных решений хотел он от них добиться, и отчасти добился?! Что, к примеру, скрывается за строчкой: «Ельцин — семнадцать ноль-ноль, Коптев — девятнадцать тридцать?» А сколько телефонов сотрудников Центробанка, Министерства финансов… А сколько фамилий полковников, генералов Минобороны?! Не счесть… Все связано именно с военными секретами. Обилие номеров белдомовских телефонов и комнат, где Губерману назначали встречи, заставляет думать, что двери правительственных кабинетов он открывал ногой.

— Не потому ли и вы, Андрей Ильич, так вольготно себя чувствуете сейчас?

— Вольготно? Не скажу. Я выполнял указания сверху, — развел руками Шмаков. — Мне приходили целые кипы инструкций — снять гриф секретности с того и того изделия, с той или иной разработки.

— Да… — протянул Степаненко и иронически пропел: «Наша служба и опасна и трудна…»

— Я в структуре ФСБ — отрезанный ломоть, — Шмаков нахмурился. — Я в их тенетах.

Степаненко ушел от Шмакова с чувством досады.