Коблик тоскливо смотрел через зависшую пыль на красноватый диск солнца, которое уже опускалось за вершины западных гор. Пользуясь короткой передышкой, он быстро снарядил последними патронами магазин.

— Что, кончаются «орешки»? — спросил Леонов, глядя в сторону камней, где снова зашевелились душманы, в который раз готовясь к очередной атаке.

— Да, полрожка осталось.

— Патрончик-то оставь один, лучше всего в отдельный магазин вставь. А я для себя эту штучку оставил. — Он показал на лежавшую рядом гранату. — В себя из пулемета трудно стрелять.

Коблик поймал себя на мысли, что ведут они разговор о своей смерти как об обычном деле.

«А как же иначе, — подумал Николай, — не живыми же им сдаваться». Мысли сразу же вернули его домой. «Мама… бедная. Как она перенесет, когда узнает? А как же она узнает? Ведь мы же все погибнем. А душманы, говорят, даже тела советских солдат забирают с собой. А что, если наши подумают, что мы сдались врагу?»

Коблику стало нехорошо на душе от этой мысли. Нет, ему не было страшно погибнуть. Иного пути он и не видел. Но мысль о том, что вдруг кто-то даже на мгновение посмеет подумать о том, что он, советский солдат, предпочел плен смерти, напугала его. «О чем это я? — одернул себя Коблик. — Кто поверит тому, что я струсил?! Что, разве не знают меня мама и Сергей? Света? Нет, я могу умереть, не беспокоясь за свое имя. Главное сейчас — это заставить душманов заплатить за наши жизни как можно большую цену».

А Шувалов, подсчитывая боеприпасы, искал выход. «Если продержимся до темноты, то рискнем пойти на прорыв. Только в какую сторону? Попытаться уйти обратно в горы? Но что там делать без боеприпасов и воды? Нет, лучше пойдем вперед. Наши наверняка где-то недалеко, ишут нас.

Старший сержант поглядел туда, где засели душманы. Повернулся к Банявичусу:

— Альгирдас, как ты?

— Порядок, Юра. Только патронов осталось меньше магазина.

— Гранат?

— Три.

— И у меня четыре.

— Ты посмотри тут, а я ребят наведаю.

— Хорошо. Будь осторожен, они следят за нами, на таком расстоянии подсечь тебя — раз плюнуть.

— Не волнуйся, не попадут.

Шувалову ползти было трудно. Раненое бедро отзывалось острой болью. Сжав зубы, он полз вперед. Коблик был на месте, а Леонов передвинулся метров на десять правее, где уже успел соорудить небольшую насыпь. Шувалов спросил у Коблика:

— Ну как, не страшно?

— Нет, патронов только мало.

— А ты экономь. Бей только одиночными и наверняка. — Шувалов поморщился и потер бедро. — Кто у тебя дома?

— Мама, брат Сергей, — почему-то смутившись, ответил Коблик.

— А у меня кроме родителей две младшие сестренки. — И вдруг, словно спохватившись, сказал: — О смерти не думай. Скоро стемнеет, пойдем на прорыв. Так что держись, мужик!

— Держусь. Как ребята?

— Банявичус молодец, а как остальные, сейчас выясню. Пока. — И он пополз дальше.

Леонов чуть подвинулся, давая возможность Шувалову укрыться за бугорком, потом сказал:

— Ты бы поменьше лазил, а то достанут.

— Как бы не так. Ползать мы научились. Ну, как у тебя?

— Порядок. Патронов — один магазин, но еще есть шесть гранат да кулаки.

— Ясно. Держи еще две гранаты.

— Спасибо.

— Не за что. В батальоне рассчитаешься.

— А ты думаешь, что мы сможем вырваться?

— А ты? Не прощайся раньше времени с жизнью, Антон. Постарайся сберечь патроны, нам с тобой придется прикрывать ребят. Мы же — старики.

— Ага. Это понятно. Смотри, какую я позицию выбрал. Они сунутся сейчас чуть левее, чтобы прямо на пулемет не лезть, ну а я их подпущу поближе.

— Ну-ну, — чуть улыбнулся Шувалов. Говорить что-то подбадривающее Леонову старішій сержант не стал. Антон — опытный солдат и сам не хуже командира понимал обстановку. Шувалов пополз дальше. Приблизился к Попову, тот в этот момент выстрелил из снайперской винтовки и удовлетворительно произнес:

— Четырнадцать.

— Ты что, в очко играешь? — запыхавшись спросил Шувалов.

— Какое там очко! Здесь и двадцать пять не будет перебором.

— И я уже девять имею, — послышался голос Кольцова.

— Мог бы больше, да ленишься, — подтрунивая над другом, сказал Попов.

— Да, с тобой потягаешься, — ответил Кольцов. — Щелкаешь, как орешки.

— А как же иначе? В конце концов, я снайпер или не снайпер?

— Снайпер, снайпер, — успокоил его Кольцов, — Да и патроны тратишь экономно. Молоток!

— Мужики, — обратился к ним Шувалов, — вы слышите меня, когда я кричу?

— Конечно, — пошутил Кольцов, — когда ты голос подаешь, то даже духи замирают на месте.

— Ладно тебе, — махнул рукой Шувалов. — Когда стемнеет, будем пробиваться вперед.

— А как с погибшими?

— Возьмем с собой, а как же иначе!

— Правильно, командир, — поддержал Шувалова Попов. — Если уходить, то всем вместе.

— Ну ладно, держитесь, братцы, я пошел дальше.

Когда Шувалов подполз к следующей позиции, то сердце у него похолодело. Турлаков делал перевязку Бадаеву. Шувалов сразу же понял: ранение серьезное. Не обращая внимания на боль в бедре, он поспешил к ним.

— Что, в живот?

Ответил сам Бадаев:

— Да, командир, кажется, я отвоевался.

Турлаков уже успел закрыть повязкой рану, но кровь быстро окрашивала бинт в алый цвет. Шувалов дотянулся до автомата Бадаева и вытащил из металлического приклада перевязочный пакет, протянул его Турлакову.

— Наложи еще одну повязку.

Но Бадаев протестующе слабо пошевелил рукой.

— Не надо, Юра. Это последний пакет. Кто знает, что еще может случиться.

По щекам Турлакова бежали слезы, и, чтобы их не видел Бадаев, он все время отворачивал голову в сторону. Они устроили Бадаева за бруствером и быстро подготовили для Турлакова новую позицию.

— Юра, — чуть слышно позвал Бадаев.

Шувалов оглянулся.

— Юра, там в мешке должен быть еще один трофейный пистолет, дай мне его.

Чуть поколебавшись, Шувалов вложил испанскую «астру» в правую руку Бадаева. Тихо и твердо сказал:

— Петя, только не дури, слышишь?!

— Не беспокойся, командир. Я на всякий случай. Заряди мне его, у меня сил не хватит это сделать.

Шувалов передернул затвор пистолета, послав патрон в патронник.

— На, Петро, держись. Я уверен, что наши скоро подойдут.

Шувалов заспешил к Банявичусу. Душманы пошли в атаку. Снова защедкали одиночные выстрелы, коротко загрохотал гранатомет. Пулемет Леонова пока молчал. Но вот гранатомет Турлакова ударил длинными очередями, и Шувалов тревожно крикнул:

— Феликс, как там у тебя?

— Это я им за Петю! Он скончался!

И тут, словно по команде, все ребята ударили очередями. Шувалов громко крикнул:

— Внимание! Всем перейти на одиночный огонь. Это — приказ!

Вдруг командир обратил внимание на душманов. Они, почти не пригибаясь, бежали куда-то влево, к горам. Шувалов сначала подумал, что они хотят перегруппироваться и всеми силами навалиться на Коблика и Леонова, но Банявичус громко закричал:

— Мужики, наши! Честное слово, наши идут! Духи когти рвут!

Шувалов увидел, как от гор тремя большими группами бегут свои. Он вскочил на ноги и дал длинную очередь вдогонку убегающим душманам. Все парни тоже палили, уже не жалея патронов. Через минуту все, кто мог ходить, сбились в кучу, обнимались и смеялись.

Коблик видел, что впереди всех бежит Чайкин. Николай побежал к нему навстречу и вдруг с ужасом увидел, что Чайкин скрылся в столбе дыма и пыли. Ударил глухой взрыв. Коблик остановился. Пыль медленно оседала. Чайкин неподвижно лежал на земле.

— Пашка! — вскрикнул Коблик и бросился к Чайкину, к которому бежало уже несколько человек. Лицо, руки, оборванная одежда Павла были в пыли и черной гари. Коблик даже не сразу разглядел на его лице и руках черную кровь. Николай наклонился над ним и, бессвязно что-то говоря, приподнял голову. Глаза у Павла были закрыты, но вот он раскрыл их широко-широко и взглянул на Коблика, потом снова прикрыл неестественно длинными от нароста пыли ресницами.

— Поддержи ему голову, — сказал Коблику батальонный врач. — Коблик только сейчас узнал его. Николай видел, как он быстро, прямо через одежду сделал укол, а затем начал осматривать ноги раненого. И тут Коблик отчаянно застонал: он увидел, что у Чайкина оторвана правая нога.

— Паша, друг, что же это такое?!

Он осторожно начал счищать с лица Чайкина грязь. Рядом уже был и санинструктор. Он подложил под голову Чайкина сумку и начал помогать врачу. Коблик отошел от столпившихся вокруг Чайкина солдат, машинально поставил автомат на предохранитель. У него кто-то из ребят что-то спрашивал, он что-то отвечал, следя глазами за тем, как двое солдат несут Павла к высотке, на которой их отделение недавно вело бой.

— Пойдем, Коля, — взял его под руку Леонов, — я слышал, как Бочаров вызвал вертолеты. Раненых и погибших скоро заберут.

Коблик шел как во сне. Куда-то далеко провалилось все, что было связано с боем. Отодвинулись на задний план мысли о том, что он и его друзья совсем недавно были на краю гибели. Его сердце раздирала боль при мысли о Павле.

Леонов отводил Коблика подальше. К ним подошли Кольцов и Турлаков. Они усадили Коблика на брезентовый мешок с трофейным оружием, напоили водой из фляги, взятой у ребят. Коблик видел, как на покатую округлую макушку высотки приземлился выкрашенный в зелено-желтые пятна вертолет и в него погрузили погибших, а затем Банявичуса, Кольцова и Чайкина. Но вертолет не улетал. Леонов первым догадался, в чем дело.

— Мужики, а где Шувалов?

Турлаков пальцем показал в сторону небольшой группы людей.

— Там он. Медведеву докладывает.

— Вертолет его ждет, — пояснил Леонов, — Юра же идти не может.

Турлаков бросился за Шуваловым, и через несколько минут Шувалов был доставлен к винтокрылой машине, которая, подняв облако пыли, взмыла к темнеющему небу.

А на небольшую долину стремительно опускалась ночь. Бочаров понимал, что передвигаться по горам в темноте опасно. Прикинув по карте и переговорив с афганскими командирами, капитан отдал приказ: разведвзводу разместиться на вершинах, а остальным десантникам — на их склонах.

Коблик и Леонов расположились рядом в спальных мешках. Леонов уснул скоро, а вот к Коблику, несмотря на смертельную усталость, сон не шел. Глядя на небо, усыпанное звездами, Коблик пытался восстановить в памяти картину боя. Воспоминания получились какие-то отрывочные, бессвязные, словно он не участвовал в нем сам, а пытался представить с чьих-то слов. Он старался не думать о Чайкине, но перед глазами стояло отрешенное лицо Павла и его оторванная нога, лежащая в стороне. При виде убитых Гулямова, Бадаева и Коржа мозг отказывался верить в их смерть, потому что их тела были целы, а вот мысль о том, что Павел только что бежал и вдруг оказался на земле без ноги, не вмещалась в его сознании. Коблик не удержался и застонал.

— Не спишь? — послышался голос Кольцова.

— Не могу.

— Да, ребят жалко. Смотри, как нас потрепало. До сего времени не могу понять, как мы уцелели?

Так и не уснул Коблик в ту ночь.

Как только наступил рассвет, Бочаров приказал возобновить движение.

В батальоне уже знали о больших потерях, и поэтому лица встречавших колонну офицеров были хмурыми. Комбат в это время находился у генерала Дубика, и встречал их замполит. С тяжелым сердцем следил Шукалин, как тяжело спрыгивают с боевых машин пехоты десантники. Насквозь пропыленные, угрюмые и усталые, они без обычных в таких случаях улыбок, громких разговоров, молча строились. Шукалин подошел к Бочарову.

— Евгений Михайлович, направляй ребят сразу в баню, она уже готова, затем в столовую, и пусть отдыхают.

— Есть. Если разрешите, рапорт представлю через полчаса, вот только разберусь с ними.

— Не торопись. Отдохни сам, затем вместе с Бакиным приходите в штаб, потолкуем.

Стоявший рядом замполит роты Бакин хмуро произнес:

— Такого у нас еще не бывало. Трое ребят погибли, четверо ранены, причем один из них стал инвалидом.

После обеда Леонов, Коблик и Кольцов попросились в госпиталь навестить раненых друзей.

Бакин ответил:

— Сегодня бесполезно. Их там, осматривают врачи, а вот завтра мы вместе обязательно съездим туда. Ну а сейчас, товарищи, — отбой. Командир батальона приказал, чтобы все, участники операции отдыхали.

На следующий день после политзанятий Бакин вызвал Леонова, Коблика и Кольцова и приказал собираться в госпиталь.

— Товарищ старший лейтенант, — взмолился Леонов, — разрешите нам в магазин сбегать, купить что-нибудь ребятам?

— Молодцы, что и об этом думаете, но бегать в магазин не стоит, — он кивнул в угол, где на металлических стульях лежали какие-то целлофановые пакеты. — Уже все готово. В них фрукты, сок, конфеты и шоколад. Так что собирайтесь и через пятнадцать минут ко мне!

Парни быстро направились к казарме. Их сбору были недолгими. Взяли конверты, ручки, бумагу для., писем: наверняка все это пригодится друзьям.

Получив от Бакина пакеты с гостинцами, они устроились на заднем сиденье машины. Ехать надо было в центр города, и ребята с интересом смотрели по сторонам. Огромные разукрашенные грузовики и самые современные легковые машины: «тойоты» и «мерседесы», «Волги» и «Жигули», а рядом ишаки, тащившие на спине дрова и мешки с фруктами, верблюды с облезлыми, тощими боками. Одежда у людей пестрая. Женщины в длинных до пят балахонах с паранджой на лице, а рядом — одетые вполне по-современному, словно европейские дамы. Мужчины — одни в национальной одежде, другие в костюмах, чаще всего темных, казалось, самых неподходящих для такой жары. Недалеко от госпиталя, когда машина оказалась в пробке, образовавшейся на узкой улочке, ребята увидели картину, которая их поразила. На тротуаре стоял продавец помидоров. Его товар был красиво разложен на тележке с четырьмя велосипедными колесами. Палящее солнце, конечно, делало свое дело, и продавец, взяв маленькое пластмассовое ведерко, направился к узенькой канаве. В ней текли сточные воды. Продавец спокойно зачерпнул воды и плеснул на помидоры. Они заблестели от влаги, а ребята, пораженные этой картиной, ахнули.

— Вот дает! — воскликнул Леонов. — В этом ведерке гепатита и тифа запросто на целый батальон хватит. Неужели и нас такими помидорами угощают?

— Поэтому вам и говорят, ничего, кроме того, что дают в части, и того, что вы покупаете в нашем магазине, не есть, — назидательно сказал замполит. — Все, что мы едим с вами, доставляется с Родины. Жалко только наших советников и гражданских специалистов, которым приходится покупать продукты на базаре. 

— Они же дезинфицируют все это? — спросил. Коблик..

— Конечно. Но надо быть предельно осторожными. Кстати, в городе канализация почти отсутствует, и вот такие маленькие арыки служат одновременно, и для полива зелени, и для стока нечистот. Вы, наверное, обратили внимание на микрорайоны с пятиэтажными зданиями? Эти дома готовятся на домостроительном комбинате, построенном Советским Союзом.

— Этот комбинат расположен за аэродромом? — спросил Кольцов.

— Да. Из нашего городка видны его большие корпуса.

Их машина в этот момент уткнулась носом в металлические ворота. Около них стоял часовой. Он был в каске, бронежилете, с автоматом. Недалеко — бронетранспортер, его пулемет направлен в сторону пустыря.

Бакин предъявил вышедшему дежурному офицеру документы, и «уазик» въехал на территорию госпиталя. Деревья и кусты, арыки с водой и цветочные клумбы создавали впечатление уюта. Госпиталь располагался в нескольких длинных бараках. Бакин пояснил:

— Госпиталь расположен в бывших конюшнях, принадлежавших шаху. Что поделаешь, афганцы рады бы отдать любое здание нашим раненым, но других помещений в городе попросту нет.

Им нужно было отыскать хирургическое отделение, и Бакин остановил молоденькую медсестру. Она мельком, но внимательно окинула взглядом каждого из парней и пояснила:

— Следующий корпус, входите в третью дверь и по коридору до самого конца.

Во дворе, среди деревьев, на бетонных стенках арыков сидели раненые. Все в одинаковых, синего цвета, брюках и пижамах с подшитыми белыми воротничками. Некоторые парни были без руки, другие без ноги, а кто с повязкой на глазу, но все оживлены и веселы.

У входа в палату их встретил средних лет, одетый в безукоризненно белый, отутюженный халат мужчина. Спросил:

— Вы к кому?

Бакин пояснил. Мужчина окликнул медсестру, сидевшую за небольшим столиком:

— Люда, дай мне журнал учета раненых.

Он открыл журнал и пробежал глазами по строчкам.

— Так, Банявичус и Шувалов здесь, в этой палате. Чайкин тоже здесь, только в реанимации. А вот Попова — не вижу. У него какое ранение?

Бакин сказал, что Попов ранен в голову.

— Ясно. Тогда он должен быть в нейрохирургии. Вы пока посетите этих раненых. Люда, ты за это время выясни, где лежит Попов, и сообщи старшему лейтенанту.

Когда надевали халаты, Бакин спросил у медсестры:

— С кем это мы разговаривали?

— С начальником хирургического отделения подполковником Фисенко Альбертом Никитичем.

— Наверное, хороший человек?

— И прекрасный хирург, позавчера весь вечер не отходил от вашего Чайкина.

Коблик никогда ранее не бывал в военных госпиталях и считал, что все, кто работает в них, сухие и строгие люди, такие, как в больнице, где лежала мать. «Там все такие сердитые, взвинченные, — думал он, — а здесь спокойные, понимающие. Вон даже Люда смотрит на нас, как на раненых».

Не догадывался в этот момент солдат, что медсестра Люда и ее подруги, бывало, плакали всю ночь, после того как в госпиталь прибывали очередные партии изувеченных ребят. Еще совсем мальчишки, которых не всегда удается спасти. Даже сейчас, глядя на пришедших здоровых парней, она с ужасом думала: «Господи, а вдруг завтра кого-нибудь из них привезут сюда?»

Палата была большая. Длинные два ряда металлических кроватей с нешироким проходом посередине. Бакин шел первым и, глядя на раненых, непроизвольно замедлил шаг. Он и солдаты, прибывшие с ним, вдруг почувствовали себя виновными в том, что в палате лежат эти бедные люди, а они, здоровые, полные сил не испытывают боли, не страдают от стоявшей духоты и постоянного запаха крови, лекарств, пота, не мучаются мыслью, что будет дальше.

Коблик вдруг остановился, увидев парня. Он был без рук, а на его койке сидел такой же молодой паренек, но без ноги и под диктовку безрукого писал письмо. У Коблика запершило в горле, повлажнели глаза: «Боже мой, хорошо, что в это время их не видят матери…»

На соседней койке лежал Шувалов. Он широко улыбался.

Бакин первым пожал ему руку, и все с трудом устроились на кровати. Зашел обычный в таких случаях разговор. Шувалов в первую очередь рассказал о ребятах:

— У Банявичуса ранения нетяжелые, он сейчас на перевязке. Володя Попов чувствует себя неплохо, но его, скорее всего, эвакуируют в Ташкент. А вот у Чайкина, — Шувалов посмотрел на Коблика, — дела неважные. Он лежит в реанимации, видите, в конце палаты дверь? Это вход туда. Я хотел к нему сегодня прорваться, но не пустили. Начальник отделения сказал, что Павла через несколько дней отправят в Советский Союз.

— Ну а как ты себя чувствуешь? — спросил Бакин.

— Я — нормально. Кость не задета, так что скоро буду в строю.

Николай взял пакет с гостинцами для Павла и сказал:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите, я к Чайкину зайду на пару минут?

— Так мы же вместе зайдем, — ответил Бакин. — Вот поговорим с Юрой и пойдем.

— Коля прав, — поддержал Коблика Шувалов. — В той палате лежат только тяжелораненые, и вас туда не пустят. Лучше всего, Коблику попытаться одному туда прорваться.

Бакин согласился и молча кивнул головой Коблику.

Николай направился в дальний конец палаты. Осторожно приоткрыл дверь, ему навстречу поднялась медсестра.

— Здесь мой товарищ лежит, Чайкин Павел.

Медсестра помедлила, оглянулась и сказала:

— Хорошо. Но только на несколько минут. Ему еще нельзя долго разговаривать.

В палате стояло четыре койки. Коблик с трудом узнал на крайней койке Павла. Худое, бледное, осунувшееся лицо. Глаза полузакрыты. Николай приблизился.

— Здравствуй, Паша! Как ты?

— Привет, Коля. По-моему, уже нормально. Говорят, что долго на операционном столе был.

Коблик поставил пакет на тумбочку.

— Угостишь ребят.

— Хорошо. Спасибо. Слышал, что меня скоро отправят в Ташкент. Не знаю, что маме написать. О ранении сообщать не буду. И ты пока не пиши домой обо мне.

— Хорошо, Паша.

Как хотелось Коблику сейчас сказать какие-то особые слова своему другу. Сказать, что он знает о том, что именно Чайкин первым заметил ракету, звавшую на помощь, и о том, что он, Коблик, видел, как первым к их позиции побежал Павел. Но не мог. Он вдруг почувствовал, что может разрыдаться.

Сестра, то ли поняла состояние Коблика, то ли действительно отведенное ею время уже истекло, решительно сказала:

— Все, мальчики, хватит. В следующий раз поговорите подольше. Паша, тебе нельзя много разговаривать, отдыхай.

Коблик дотянулся до лежавшей поверх одеяла, руки Чайкина и легонько пожал ее.

— Держись, братуха, я скоро снова приду.

— Пока, Коля. Будь осторожен.

Коблик вышел из палаты. Слезы туманили глаза, ему было мучительно жалко Павла и всех этих ребят.