Леонова вывел из забытья какой-то шум. Он открыл глаза и увидел ноги одного из охранников. Он лежал прямо на земле. Леонов посмотрел левее. К сожалению, второй охранник не спал. Он сидел, прижавшись спиной к глиняной стене, и держал в руках автомат, а глаза его настороженно следили за пленным.

У Леонова болела голова, его мутило. «Чем же это они меня накормили? Все вокруг плывет, и в голове гудит. Нет, это не в голове… я же ясно слышу шум моторов! Да ведь это гудят вертушки!»

Рокот двигателей вертолетов десантник никогда, ни при каких обстоятельствах, ни с чем спутать не мог. И точно. Прямо над кишлаком, над двором, где лежал на земле Леонов, один за другим пронеслись два советских вертолета. Мощные, стремительные, они словно влили в десантника новые силы. «Это же меня ищут! Не бросают в беде!» — подумалось Леонову, он вскочил на ноги и, махая руками, закричал:

— Ребята, товарищи, летчики! Я здесь! Вот я!

Сильный удар прикладом в голову сбил его с ног, и, падая, он потерял сознание. А когда пришел в себя, то увидел, что находится в каком-то помещении. Через большие щели в дощатой двери проникали яркие лучи солнца. Антон потрогал голову. На руках крови не было. Он со стоном начал подниматься, и в этот момент дверь открылась. В помещение вошли трое: одним из них — Антон сразу узнал — был американец, второй, в чалме и обычной афганской одежде, скорее всего душман, а вот третий… третий, как только стал так, что солнечный свет, падающий из дверного проема, осветил его лицо, сразу заинтересовал Леонова. Это был старик, без традиционных для афганцев усов и бороды. Волосы у него были светло-русые, с сединой, глаза голубые. Старик с каким-то жадным любопытством смотрел на десантника. Его лицо выражало откровенное волнение. Заикаясь, тщательно подбирая слова, с сильным акцентом он спросил:

— Скажите, вы действительно русский?

Леонов молчал.

— Вы не бойтесь меня, я тоже русский.

Антон не сдержался и зло процедил:

— Русские тоже бывают разными: одни Родине служат, другие — ее врагам подметки лижут.

— Да-да, я вас понимаю. Встретить в этой глуши соотечественника и сразу же поверить ему — трудно. Я сейчас попрошу этих господ оставить нас одних, и если они согласятся, то мы сможем побеседовать.

Старик заговорил с американцем по-английски. Тот ответил «о’кей» и вместе с душманом вышел. Дверь они оставили открытой, и Леонов увидел, как его охранники демонстративно устроились на земле напротив входа.

Старик присел на землю, по-восточному скрестив нош.

— Я объяснил американцу, что вы вряд ли станете сразу же отвечать на его вопросы, и попросил разрешения сначала мне побеседовать с вами, а заодно попытаться уговорить вас не отказываться от разговора с ним. Американец согласился, но поверьте моему честному благородному слову, я не буду у вас ничего выпытывать и убеждать открыть военную тайну. Я старый, проживший большую жизнь человек и русского не видел более полувека. Нет-нет, русских людей я, конечно, видел, но все они, так же, как и я, из прошлого… из прошлой России. Но сначала я расскажу вам о себе. Я выходец из старой российской семьи, причем далеко не бедной. По отцовской линии я принадлежу к роду Потемкина. Был такой князь Потемкин, но вы, конечно, о таком и не слыхали.

— Нет, почему же, — неожиданно ответил Леонов. То ли жалость к русскому эмигранту шевельнулась в его душе, то ли желание показать, что в России к истории относятся с уважением, толкнули Антона к ответу. — Слышал я о князе Потемкине немало, знаю, что такое и потемкинские деревни, и потемкинская лестница…

— Бог мой, — вскинул руки вверх старик, — значит, революция не зачеркнула все, что было до нее в России.

Его слова «бог мой», а не «аллах велик» и руки, по-мусульмански взметнувшиеся к небу, вызвали короткую усмешку у парня.

— Да-да, я имею отношение к роду князя Потемкина, и не стоит удивляться, что революцию в России я воспринял враждебно. Не скрою, я долго воевал против нее. Более десяти лет после революции я не складывал оружия. Вел борьбу с красными. Потом пришлось навсегда уйти за границу, и я обосновался в Афганистане. Даже принял мусульманскую веру. Поселился сначала в Кандагаре, но затем перебрался в Герат. Оттуда недалеко до Ирана. Открыл свое дело, стал торговцем, женился. У меня четверо сыновей. Двое жили в Иране. Я говорю жили, потому что их сейчас уже нет в живых, погибли на ирано-иракском фронте. Третий сын должен быть где-то в Пакистане, но никаких вестей от него вот уже восемь лет не получаю. Четвертый живет в. Соединенных Штатах Америки. Обещал после смерти матери забрать меня к себе, но, увы, эти обещания тянутся уже более пяти лет. Я уже третий месяц живу здесь и торгую. Вот сегодня отыскали меня и представили американцу. Я ведь не забыл, как видите, русский язык и неплохо знаю английский. И, поверьте мне, не желание помочь американцу привело меня сюда. Сообщение о том, что в кишлаке появился русский, всколыхнуло все мои чувства к родной земле. И мне нестерпимо захотелось увидеть соотечественника.

— А в Герате вы не видели русских?

— Нет. Я боялся встречи с ними. Мне постоянно казалось, что, увидев меня, они потребуют моего ареста и казни. Но, просидев в этих горах немало времени, я все чаще стал задавать себе вопрос: чего мне в свои восемьдесят четыре года бояться? Жизнь прожита, и, к сожалению, большая ее часть вдали от Родины…

«Странный старик, — думал, глядя на него, Леонов. — То ли сказки мне рассказывает, чтобы в доверие войти, то ли действительно решил передо мной исповедоваться. А что, может, это у него и впрямь последний шанс в жизни с русским поговорить?»

— Да, Россия… — задумчиво глядя куда-то в угол слезящимися глазами, говорил старик. — Для нее я что? Просто брошенный в воду камень. И вот ведь как в жизни бывает: брошенный камень уже давно покоится на дне, а круги по воде продолжают расходиться. Этими кругами для меня продолжают быть моя память, моя совесть… Не дают мне покоя души тех, кто погиб от моей руки. Память требует от моей совести, чтобы я сказал о себе правду. Кажется, будь у меня чуть больше сил да лет поменьше, уехал бы в Россию. Пусть бы меня судили, пусть расстреляли, но зато остался бы я навсегда в своей, русской земле… дома и смерть не страшна.

У Леонова мелькнула мысль: «А что, если попытаться выяснить у этого старика, где я сейчас нахожусь? Заодно посмотрю, насколько он искренен со мной». Антон выждал удобный момент и спросил:

— А как вы сюда добирались из Герата?

— До Газни в общем-то проблем не было. Доехал на попутных машинах, из Газни до Майданшахра — центра провинции Вардак — тоже на попутных добирался, ну а сюда, до Джалеза, шел пешком.

— Сколько километров от Майданшахра?

— Двадцать — двадцать пять километров.

Леонов хорошо помнил эти места, несколько раз их рота оказывала помощь афганской армии на этой территории. Вспомнился десантнику и тот случай, когда их подразделение, пройдя напрямую через горы, преодолело заснеженные вершины и неожиданно вышло к кишлаку, на который напали душманы. Бандиты там устроили кровавую резню. Только стремительный бросок десантников спас тогда жителей кишлака от мучительной смерти. Этот кишлак — Леонов хорошо помнил — находился недалеко от Джалеза. Именно через Джалез прорвался тогда на помощь подразделению афганский батальон. Вместе они и разгромили противника.

«Так вот где я оказался, — думал Леонов. — До границы еще далековато, значит, есть у меня еще шанс убежать».

— А как же вам удалось беспрепятственно пройти через все кордоны, если ваша внешность сразу же выдает в вас европейца?

— Да-да, вы правы… Меня выручало письмо, которое дали мне на руки друзья. Письмо написал один из руководителей контрреволюции.

— Кишлак полностью занят душманами или они захватили только несколько крепостей?

— Нет. Они здесь хозяева. В их руках не только Джалез, но и рядом расположенные кишлаки. Душманы требуют, чтобы население безропотно подчинялось только им. Взымают с жителей налоги, пытаются внедрить свои законы, они уверены, что власть в их руках здесь навсегда.

— Ну, а вы как считаете?

— В каком смысле?

— Оправдаются их надежды?

— Лично я в их мероприятия не верю. Их главари дурачат простых, темных и забитых жителей гор, которые испокон веку привыкли верить словам. Взбудоражили народ, обманули, втянули в эту никому не нужную войну, а теперь для многих жителей назад возврата нет, сожжены все мосты.

— Это почему же? — запальчиво воскликнул Леонов. — А закон, который приняло правительство? Ведь он же освобождает от ответственности каждого, кто откажется от борьбы с революцией и добровольно сложит оружие.

— Да-да, это конечно. Но ведь бай, мулла, главарь банды — рядом, и говорят они совсем другое, а тех, кто не хочет им верить, казнят. Вы ведь знаете это не хуже меня, юноша.

— И что же вы скажете американцу?

— Скажу, что не следует пытать и допрашивать вас. Самое благоразумное, посоветую я, это дать вам время убедиться в безысходности вашего положения, после чего попытаться уговорить вас не возвращаться на Родину. — Старик горько улыбнулся. — Я уверен, что это бесполезно и вы никогда не пойдете на предательство. Я просто буду рад, что не допущу издевательства над вами и таким образом принесу хоть маленькую пользу России.

— Вы бы принесли еще большую пользу России, если бы помогли мне бежать.

— Увы, — низко склонил голову старик. — Я не смогу, к моему глубочайшему сожалению, помочь вам. Вы слишком наивны, полагая, что я могу здесь свободно перемещаться. Хотя я и принял мусульманскую веру, все равно я для них — чужой человек. Поверьте мне: вы не сможете бежать, только подвергнете себя избиениям, а может быть, и смерти.

— Я не боюсь смерти! — непроизвольно воскликнул Леонов. — Только для меня важно принять ее в бою.

Старик хотел сказать еще что-то, но в дверях появился душман и стал торопить его. Старик кивнул головой.

— Прощайте, молодой человек. Дай вам бог…

И он удалился.

Леонову сделалось легче на душе. Беседа с раскаявшимся бывшим белогвардейцем внесла хоть какую-то ясность в обстановку. Он подошел к выходу, но один из охранников встал и закрыл перед его носом дверь. Леонов не унывал. Теперь пусть через щели, но он сможет осмотреть двор. Но сначала Леонов пристально пригляделся к охранникам. Оба молодые, лет до тридцати, с небольшими усами и давно не чесанными бородами. Одеты почти одинаково, только у того, что был чуть повыше, безрукавка-кафтан зеленого, а у его друга коричневого цвета. У обоих автоматы, которых Антону раньше видеть не приходилось. По внешнему виду они, скорее всего, походили на западногерманские: металлические, черного цвета, с деталями округлой формы.

Через весь двор тянулся дувал, в нем — большая калитка. Она открыта, а рядом закрытые деревянные, с большими металлическими заклепками ворота. У калитки двое вооруженных мужчин., За калиткой была улица, тихая и неширокая. Это Леонов понял потому, что сразу же за калиткой, через дорогу торчит глиняный дувал. Между калиткой и дувалом изредка проходили люди, что-то тащили на своих тощих спинах ишаки.

Через двор, прямо к двери, за которой находился Леонов, шел душман. Он нес чайник и пиалу. Антон видел его и раньше, он приносил ему еду и питье. Антон быстро отошел на прежнее место и сел. И вовремя! Душман вошел. Он принес чай. Есть не хотелось, а вот пить… Его все время мучала сильнейшая жажда. Леонов тут же, не обращая внимания на душмана, часто дуя на пиалу, начал жадно пить. Вскоре он почувствовал, что снова впадает в глубокое забытье: не осознавал и не воспринимал того, что с ним делали душманы.

А произошло вот что.

В помещение вошло четверо и с ними американский советник, который, показывая на одежду Леонова, через переводчика что-то сказал и тут же удалился. А душманы, вооружившись иголками и нитками, начали приводить в порядок одежду своего пленника, которая была изодрана в лоскутки. После того как ремонт одежды был закончен, душманы подняли Леонова на ноги и, поддерживая с обеих сторон, вывели во двор. Один из душманов повесил ему на грудь автомат с магазином без патронов, надел ремень с подсумком, где также лежали пустые магазины. И вот тут появились американцы, которые начали снимать «вооруженного» советского солдата. Американцы старались снимать его на фото-, видео- и кинопленку издали или же сбоку, чтобы камеры не засняли лицо десантника крупным планом, ибо было бы хорошо видно, что стоит он с закрытыми глазами, а держится на ногах только благодаря тому, что приставлен к стене дома.

После съемок Леонова завели обратно в сарай. И он не видел, будучи практически без сознания, что происходило во дворе. А там строились в одну шеренгу человек сорок душманов, переодетых в форму… афганской армии, царандоя и даже в обмундирование Советской Армии. Вскоре они вышли из-за дувала и направились к северной окраине кишлака, прихватив с собой советского десантника. Там в одном километре находился еще один кишлак. Выглядело странным, что с ними не было ни одного человека, одетого в гражданскую одежду, как обычно одеваются душманы. Даже американские советники были в форме афганской армии.

Дальше случилось страшное. Душманы, войдя в кишлак, начали шарить по дворам, бесцеремонно входили, попирая мусульманские обычаи, на женскую половину дома. Они хватали всех и вытаскивали на узенькие улочки, где перед съемочными камерами американцев творили кровавую расправу. Людей убивали выстрелами в упор, ножами и штыками. Кровью покрылась земля кишлака, а вскоре в голубое безоблачное небо потянулись языки пламени и огромные клубы черного дыма. Перед фото-, кино- и переносными телекамерами суетились, бегали, тащили людей «советские» и «афганские» солдаты. Шла съемка постыдного кровавого фарса, который скоро должен выйти на экраны Запада, как доказательство геноцида, проводимого советскими и афганскими вооруженными силами в мирном кишлаке в Афганистане.

Не понимал в эти страшные минуты молодой советский парень, что уготовили ему бандиты. Они посадили его на землю, опять повесили автомат на грудь, а по сторонам расположили тела убитых женщин, стариков и детей. Получился уникальный кадр: советский солдат сидит, отдыхает после кровавой «работы». Ну, чем не документальный факт?

Вскоре Леонова швырнули на двуколую телегу, доставили на прежнее место и бросили на земляной пол сарая.

Растолкали его и вывели из наркотического забытья уже тогда, когда в кишлак пришли сумерки. Вот-вот должна была наступить ночь: время передвижения банд по тропам Афганистана. У Леонова страшно болела голова. Он с трудом встал на ноги, держась обеими руками за голову. Но с ним не церемонились: стащили обмундирование и надели рваные, грязные широкие шаровары, рубашку и безрукавку неопределенного цвета. Вместо ботинок дали старые, полуистлевшие резиновые галоши. Постепенно Леонов начал отходить и, когда он понял, что с ним происходит, оттолкнул душмана, который связывал в узел обмундирование, начал стаскивать с себя надетые тряпки:

— Вы что, с ума спятили? Я вам свое обмундирование не отдам…

Неожиданный сильный удар резиновой палкой по голове сбил Леонова на землю, и тут же двое охранников начали бить его ногами. В это время подошел американец с переводчиком.

— Этот русский заслуживает вашего гнева, правоверные, но нам скоро в путь, и если он будет без сознания, то вам же придется его тащить на себе. Так что отложите кару до прибытия в лагерь.

Фотоаппаратом со вспышкой он сфотографировал Леонова, лежащего в чужой одежде на полу, и вышел во двор.

Прошло еще полчаса, Леонов уже пришел в себя. «Как только окажемся в горах, брошусь в первую же пропасть». Встал, пошатываясь подошел к дверям. Хотелось пить. Губы потрескались, а в горле словно ком засел. «Нет, просить пить у них не буду. Потерплю… Скоро окончатся мои мучения». Он сделал несколько шагов вглубь и лег. Земля уже стала понемногу остывать, и избитому телу стало легче.

Антону опять вспомнился дом. Отец, наверное, пришел с работы. В квартире, как всегда, светло, тепло и уютно. «Интересно, что сейчас делает батя? Наверняка смотрит телевизор, а мать, как обычно, готовя ужин, журит его: «Только что пришел и сразу же к этому ящику прилип!» А может, они сейчас читают мое письмо? Прошло уже дней десять, как я его отправил. Стоп, о чем же я им писал в последнем письме? А… да! О том, что служба идет хорошо… Даже не забыл похвастаться, что представлен к награде… Воображаю, как будут они рады. Марина, конечно, не удержится и похвастает Кате. А я уже в руках врагаї Господи, что будет с мамой, когда сообщат о моем исчезновении? Лучше бы написали, что погиб, чем пропал без вести… Мама, милая мама, только в этих краях я начал понимать, насколько ты мне дорога!»

Антон не услышал, как открылась дверь. Вошли двое. Один из них что-то сказал, но Антон не понял его. Тогда душманы схватили его под руки и вывели во двор. Ворота были раскрыты настежь, а душманы строились в походную колонну. Около Леонова появились охранники. Молча и ловко связали ему руки и веревкой привязали к ишаку. Да так привязали, что он мог передвигаться только идя рядом, почти вплотную к животному.

«Черт с вами, — решил Леонов, — когда будем идти рядом с ущельем, в пропасть утащу за собой и вашего ишака».

В этот момент подошли американец и русский старик. Американец, делая вид, будто не замечает, что Леонов связан, улыбаясь, что-то громко сказал. Старик перевел:

— Он говорит, что вы уже заслужили довольно большой гонорар за вашу сегодняшнюю работу.

— Какую работу?

Старик скорбно пояснил:

— Они тебя, сынок, напичкали наркотиками и фотографировали в кишлаке среди убитых ими же людей. Я раньше не верил правительственному радио и газетам, которые рассказывали о таких кровавых побоищах, но теперь убедился в этом своими глазами…

Старика нервно прервал американец. Он, очевидно, требовал, чтобы старик пояснил, о чем тот так долго ведет разговор с пленным. Старик извиняющимся тоном что-то ответил ему.

Правда, старик тут же не преминул сообщить Леонову:

— Я ему сказал, что советую вам слушаться его и что вы не пожалеете об этом.

Подошел главарь банды и через своего переводчика тихо что-то пробормотал. Американец хлопнул Леонова по плечу и, сказав «о’кей», удалился. Старик хотел остаться около Леонова, но главарь банды злобно бросил ему: «Бу-ру!», и старик поспешно отошел в глубь двора. И вот снова душманская колонна двинулась в путь. Шли быстро. Как только колонна вытянулась из кишлака, сразу же начался подъем в горы. У Леонова закружилась голова и началась одышка. Он замедлил шаг. Идущий сзади охранник подгонял Антона ударами приклада автомата. Второй охранник шел чуть впереди и тащил Веревку, которая была привязана к ишаку, чтобы он не замедлял движение.

Томительно долго тянулась ночь. Силы Антона были на исходе, и их поддерживали только мысли о побеге.

Остановились на первый привал. Леонова отвязали от ишака, но рук не развязывали. Он присел на небольшой острый камень и настороженно оглянулся: «Где мы сейчас? Судя по звездам, идем на юг или юго-восток. Когда же окажемся у какой-нибудь пропасти? Только бы хватило сил! Только бы выдержать!»

Через короткое время движение возобновилось. Через несколько километров гора, идущая чуть левее, как бы начала расти вверх, закрывая звезды. Вскоре тропа свернула к этой горе, и теперь огромная скальная стена была рядом с тропой. Справа потянулись многочисленные нагромождения камней, а среди них отчетливо слышалось журчание воды. Антон облизывал сухие губы, мечтая хотя бы о глотке воды. Перед его глазами стояла живительная, прохладная, свежая вода. Это было настоящей пыткой! И когда горная речушка стала уходить правее и шум ее становился все тише и тише, Леонов даже вздохнул с облегчением: «Если нельзя попить, то пусть вода и не напоминает о себе». Он постарался думать о чем-то другом. На этот раз вспомнилась ему родная рота, товарищи Коблик, Шувалов, Кольцов… Почти месяц назад во время привала они мечтали о том времени, когда вернутся домой, договорились, что «гражданка» их не разлучит и что дружить будут они всю жизнь. Они тогда вполголоса пели песню, рожденную на афганской земле:

Простой душевный мотив всегда трогал души молодых солдат. В такие минуты думалось и мечталось легко, хотелось, чтобы песню, которую пели, услышали родители, близкие, друзья. Голосом Антон не обладал, но пел с душой, и это нравилось ребятам.

Воспоминания прервала пропасть. Антон четко увидел, что справа началась черная бездна. Вот оно, спасение от плена, от унижения и позора. Десантник сжался в комок, еще немного и вперед, в эту бездну! Как бывало раньше с парашютом, готовился он сейчас к своему последнему в жизни прыжку. Мысль работала четко. Сейчас он думал только об одном: как исполнить этот прыжок, как увлечь за собой это бедное животное. Когда нога наступила на небольшой камешек, Антон как бы случайно столкнул его в черную бездну. Шума падения не услышал: значит, глубина большая. А тут еще душманы заметили, что пленный был привязан очень коротко, а тропа настолько узка, что он не мог идти рядом с ишаком, и удлинили веревку. Теперь Леонов двигался за обреченным животным. «Прощай, Родина! Прощайте, родные, друзья!» — мысленно воскликнул Леонов и рванулся вниз, в бездонную, черную пустоту…