Красная Армия готовилась к летней кампании 1944 года, в ходе которой намечалось полностью освободить захваченную врагом территорию страны и начать великий освободительный поход по Европе.
Капитан Мочалов даже в мыслях не допускал, что его могут отозвать с фронта.
Петр Петрович только что пришел от командира полка, у которого до хрипоты выпрашивал пополнение для батальона. И сейчас, сидя вместе с начальником штаба на полянке, ломал голову, каким образом получше распределить между ротами скудное пополнение.
— Товарищ капитан! — Мочалов сразу же узнал голос ординарца и недовольно обернулся. — Вас спрашивают.
— Кто?
— Майор... — ординарец деликатно и тактично выждал и, понизив голос, добавил: — Майор медицинской службы.
«Неужели Ольга Ильинична?» — подумал Мочалов. В глубине души он был уверен, что это она. Так получилось, что в последнее время полевой госпиталь, в котором служила Василевская, как бы сопровождал полк Мочалова и они довольно часто встречались. Кроме того, Мочалов хорошо знал своего ординарца. Если бы его спрашивал просто майор медицинской службы, то ординарец доложил бы об этом другим тоном. Мочалов поднялся и направился к своей палатке.
Петр Петрович только прошел негустой кустарник и сразу увидел Василевскую. Одетая в хорошо подогнанную форму, хромовые сапоги, голенища которых плотно облегали икры ног, она, заметив Петра, улыбнулась и пошла навстречу. Протянув руку, сказала:
— Решила навестить вас и попрощаться.
— Как попрощаться? — удивился Мочалов и смущенно замолчал. Его и Василевскую объединяла одна и та же беда, горечь утраты сблизила их, сделала встречи необходимостью для каждого. И вот Ольга Ильинична говорит, что пришла попрощаться! Она грустно улыбнулась:
— Да, Петр Петрович, я пришла проститься. Наш госпиталь переводят на другой участок фронта. Война есть война, — она опять грустно и будто виновато улыбнулась и протянула Мочалову листок бумаги. — Здесь мой домашний, довоенный адрес, после войны я вернусь туда. Если захотите написать, то номер моей полевой почты вы знаете. Ну, а теперь прощайте, а может, до свидания, Петя! Храни вас бог! — Она повернулась и быстро пошла, чтобы он не увидел ее повлажневшие глаза.
А Мочалов, подавленный и растерянный, смотрел ей вслед, словно желая оставить навсегда в своей памяти ее образ, только что отзвучавший голос, грустные глаза...
Вскоре Ольга Ильинична скрылась из виду, и капитан, опустив голову, направился снова к начальнику штаба. Он понимал, что чем дальше будет время отдалять его от этой прощальной встречи, тем больше в душе будет расти потребность встретиться с Ольгой, ставшей ему не просто фронтовым товарищем, но и другом...
Прошло несколько дней, и батальон снова получил приказ атаковать противника. Мочалов был во власти предстоящего боя. Побывал во всех взводах и ротах, беседовал с бойцами и командирами, ставил задачу. Дольше обычного задержался он во взводе, где находился постоянно веселый и неунывающий сержант Кислицкий, который получил неожиданное «подкрепление». Несколько дней назад к ним во взвод прибыл рядовой Кикнадзе, лет сорока двух грузин. До этого он воевал в другом полку, был ранен и вот снова на фронте. Кикнадзе, под стать Кислицкому, был веселым и остроумным рассказчиком. Он с удовольствием слушал веселые истории и не упускал возможность самому повеселить друзей. Сегодня у него было хорошее настроение. Еще бы! Он получил письмо от сына-разведчика, которому присвоили звание Героя Советского Союза. Эта новость мгновенно облетела всю роту. Бойцы радовались вместе с Кикнадзе. А он без устали рассказывал о сыне.
Со слов командира роты Мочалов уже знал об этом и решил поздравить бойца. Когда они подошли к наспех сделанному блиндажу, то по голосам, доносившимся из него, поняли, что там много людей. Вошли. Капитан от души поздравил красноармейца и спросил:
— А самому не хочется Героя получить?
— Как это не хочется, товарищ капитан? Я сейчас только и думать буду, какой мне подвиг совершить. Мой Гиви и так часто поступал не так, как я хотел, а теперь без звезды Героя мне хоть домой не возвращайся.
— Неужели он у вас такой недисциплинированный был?
— Вай, вай, не так недисциплинированный, как... как это... — Кикнадзе подбирал подходящее слово, — инициативный. Вот возьмите, например, как он женился. Это было в июне сорок первого. Помню, сижу я дома один. На душе спокойно, ничего плохого никому не сделал. И вдруг дверь распахивается и в квартиру вваливается целая компания людей. Я подумал — гости идут. Радость в дом! Напрасно думал. Люди-то все уважаемые — директор школы, учителя, секретарь школьный. И все на меня наступают, кричат, шумят, и всё лозунгами: «Это же не тринадцатый век, а двадцатый! Как это можно! Как он мог?»
Я, конечно, тоже разволновался от этого крика, тоже кричу: «Что — двадцатый век? Сам знаю, что двадцатый! Чего кричите? Объясните, что случилось?» А они мне, словно я глухой, хором поясняют: «Ваш сын десятиклассницу украл!» А я хочу уточнить у них, какой сын, их у меня четверо, и трое из них тогда в школе учились: один в пятом, а двое — близнецы — в четвертом. Зачем, думаю, им десятиклассницу воровать. А директор и учителя, мешая друг другу, на смешанном русско-грузинском языке поясняют: «Нет, до этих ваших детей, слава богу, очередь не дошла еще. Десятиклассницу украл ваш старший сын — Гиви!» Я тут, конечно, успокоился и говорю им: «Замолчите и не кричите на хозяина дома, у которого вы в гостях находитесь. Скажите-ка лучше мне, красива эта десятиклассница и как ее имя?»
С их слов понял, что красивая. Тогда я снова сел на свой диван и спокойно говорю: «Не пойму, чего вы беспокоитесь. Если такой красавец, как мой Гиви, и украл красавицу, так, знаете, какая красивая семья будет?»
Сразу замолчали все, вылупили на меня глаза, открытыми ртами воздух хватают, словно его в моем большом и светлом доме меньше стало. Пробормотали они мне что-то о прокуроре, повернулись и ушли. А я сижу и голову ломаю, что мне делать и как этого сорванца поймать, чтобы не дать ему слишком далеко с этой красавицей зайти. Вдруг почтальон приходит, телеграмму вручает. Смотрю, а меня на почту для междугородного телефонного разговора приглашают. Собрался и пошел. Отметился на почте у телефонистки, сижу, жду, когда меня позовут. Слышу, мою фамилию называют, но, что за чудо, еще чью-то называют и приглашают нас в одну и ту же кабину. Сталкиваюсь у входа в кабину с мужчиной и женщиной. Друг другу дорогу уступаем, раскланиваемся, а сами даже не подозреваем, что мы родственники уже. Оказалось, что они — родители этой десятиклассницы. Гиви с невестой в Кутаиси удрали, а оттуда вызвали родителей на переговоры. Вот таким образом и нас между собой перезнакомили.
— Ну и чем дело кончилось? — спросил Мочалов.
— Свадьбой.
— Так вы его поэтому инициативным называете?
— Конечно. Я ему тайком невесту присматривал, а он сам инициативу проявил и в девятнадцать лет женился, совсем еще ребенком был.
— Подождите, подождите, — улыбнулся Мочалов, — судя по вашему возрасту, вы тоже не очень-то с женитьбой тянули. Сколько вам было лет, когда женились?
Кикнадзе хитро улыбнулся:
— Девятнадцать, но я таким ребенком не был. А он совсем маленький у меня был. Но все старался отца опередить. Вот и Героя раньше меня получил. Скажите, товарищ капитан, разве это справедливо?
— Конечно, нет. Но вы не волнуйтесь, будем надеяться, что и вы от своего сына не отстанете.
— Не горюй, солдат, — вмешался в разговор Кислицкий, — мы тебе всем взводом помогать будем. Я теперь каждый танк, подбитый мной, буду на твой счет записывать.
— Э, нет, дорогой, спасибо, я чужих побед присваивать не хочу. Да ты меня пока плохо знаешь, я и сам еще кое-что могу...
С хорошим настроением покинул позиции батальона Мочалов, направляясь в свой штаб...
К вечеру его неожиданно вызвал к себе командир полка. Петр Петрович был уверен, что разговор пойдет о предстоящем бое. В блиндаже, кроме Гридина находился незнакомый Мочалову капитан. Подполковник суховато сказал:
— Знакомься, Петр Петрович, капитан Журавлев. Сегодня же передашь ему командование батальоном, а сам выезжай в Москву. Тебя отзывают.
— Меня? В Москву? Зачем?
— Не знаю, но, поскольку тебе надо явиться в Управление кадров Наркомата внутренних дел, чую, что получишь новое задание. Времени мало. Иди, сдавай дела и через два часа будь у меня. Я соберу командиров батальонов, простимся с тобой.
Голос у Гридина был грустным.
Мочалов ожидал чего угодно, но только не этого. Дальше все пошло, как в калейдоскопе: сдача дел новому командиру, прощанье с боевыми друзьями, душный вагон, Москва.
В Управлении кадров Наркомата внутренних дел его сразу же пригласили в какой-то кабинет. Лет пятидесяти пяти генерал с усталым и одутловатым лицом сразу же перешел к делу:
— Вы отозваны с фронта для того, чтобы вылететь самолетом к партизанам, подобрать там людей и выбыть в один из городов, расположенных на западе Белоруссии. Там вы, в ожидании подхода наших войск, ознакомитесь с обстановкой и, когда территория области будет освобождена, приступите к руководству отделом по борьбе с бандитизмом. Мы знаем, что это дело вам знакомо, ведь вам уже приходилось бороться с бандитами. Это, а также опыт работы в милиции и, конечно, фронтовой опыт вам пригодятся.
Генерал встал из-за стола и, не торопясь, прохаживаясь по кабинету, продолжал:
— Мы уверены, что на освобожденной нами территории, что была под панской Польшей, из числа предателей, уголовников, а также не успевших уйти с отступающими гитлеровскими войсками полицаев будут создаваться банды. Они будут не только грабить и убивать, запугивать и терроризировать местное население, но и чинить вред новой власти, нападать на партийных и советских руководителей, активистов, также на отдельные воинские автомашины, военнослужащих. — Генерал сел напротив Мочалова и улыбнулся усталыми, воспаленными глазами. — А басмачи на юге чем-то другим занимались?
— Тем, конечно. Бандиты, товарищ генерал, они везде — бандиты.
— Правильно. Понимая это, мы и отзываем с фронта людей, способных быстро и решительно покончить с этим отребьем, ну, а с фашистами и без вас на фронте покончат.
— В партизанский отряд я один полечу?
— Дадим вам еще двух человек в помощь, а сейчас устраивайтесь в гостиницу, номер вам заказан. Завтра явитесь сюда, получите необходимые документы, оружие, пройдете инструктаж, познакомитесь со своими помощниками и в путь...
Несмотря на сильную усталость, Петр Петрович уснуть никак не мог. Мысли о будущем и непривычная тишина тревожили его.
Утром он направился в Наркомат, затем написал письма Купрейчику и Василевской. А еще через сутки тяжелый самолет взмыл в небо. Впервые в жизни Петр летел на самолете. Натужно и мощно гудели моторы. Их рев свободно проникал через ребристые борта, и разговаривать можно было только наклонившись к уху собеседника. В салопе самолета, кроме Мочалова и его двух новых товарищей — старшего лейтенанта Булацкого и лейтенанта Швецова, — никого не было. Это был транспортный самолет с длинными скамейками вдоль бортов. Посередине салона вдоль скамеек лежал груз. По форме ящиков и маркировке на них Петр понял, что в них оружие и боеприпасы. Его откровенно волновала предстоящая встреча с партизанами. Сможет ли он подобрать нужных людей и довести их по вражескому тылу к намеченному месту? С надеждой поглядывал капитан на спокойное лицо Булацкого. Он кадровик и должен оказаться очень полезным при подборе людей. Лейтенант Швецов, лет двадцати трех, с большими голубыми глазами, густыми черными бровями, учился в школе милиции, но, после того как началась война, оказался на фронте. Был тяжело ранен. После выздоровления работал в Москве оперуполномоченным уголовного розыска.
Мочалову мешал парашют, прикрепленный за спиной. Он долго возился, пока уселся, и сейчас пытался сосредоточиться. А тут еще этот чертов парашют. Перед вылетом показали, как надо им пользоваться. Собственно, это и так ясно, когда полетишь вниз, то надо дернуть за кольцо. Правда, прыгать придется только в крайнем случае. Самолет должен приземлиться на партизанском аэродроме, доставить оружие и боеприпасы, а обратно забрать раненых.
Далеко внизу стали видны беленькие огоньки ракет, а между ними запульсировали красноватые точки. Они летели вдоль земли навстречу друг другу. «Фронт», — догадался Петр Петрович и еще плотнее прижался к прохладному стеклу. Кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, Мочалов увидел бортстрелка. Он наклонился еще ниже и прокричал:
— Проходим линию фронта, нас могут обстрелять. Проверьте парашюты!
«Кто в такую темень попадет в наш самолет?» — подумал Петр, наблюдая, как стрелок занимает свое место вверху салона, там, где был установлен на турели пулемет. Проверил, как пристегнуты лямки парашюта, и прокричал рядом сидящим Швецову и Булацкому, чтобы они тоже проверили свои парашюты. После этого он опять приник к иллюминатору, но внизу и вокруг уже было темно. Фронт позади.
За годы войны он привык видеть врага перед собой или даже вокруг, но от того, что враг под ним, что сейчас, может, действительно, как и предполагал стрелок, немецкие зенитки наводят на звук самолета свои длинные, словно хоботы слонов, стволы, чтобы уничтожить их, стало не по себе, захотелось пересесть поближе к дверям. Но проходили одна за другой томительные минуты, а самолет, по-прежнему, мощно и ровно гудя моторами, шел своим курсом. Незаметно для себя Мочалов задремал и даже увидел какой-то сон. Потом настороженный слух уловил в уже ставшем привычном шуме моторов какие-то новые звуки — короткие сухие хлопки. Петр Петрович открыл глаза, в этот момент самолет сильно качнуло, и он, инстинктивно хватаясь за сиденье руками, не мог понять, что же произошло. Ему показалось, что в салоне самолета вспыхнул свет. А непонятные хлопки за бортом стали еще более частыми. «Так это же нас обстреливают, — догадался Мочалов, — а в кабине стало светло от прожекторов, которые разыскали нас в небе». Но вот внутри салона стало темно, самолет сразу же выровнялся и, не уменьшая газ, начал горизонтальный полет.
«Неужели ушли?» — еще не веря в это, подумал Мочалов и тут же услышал над ухом радостный крик Булацкого:
— Молодцы летчики! Все-таки вырвались из этого пекла!
Через несколько минут моторы начали работать спокойнее.
Из кабины вышел второй нилот. Подсвечивая себе фонариком, подошел к пассажирам и наклонился к Мочалову:
— Повезло нам, капитан, вырвались.
— Далеко еще?
— Что?
— Я спрашиваю, долго еще лететь?
— Около тридцати минут. — Пилот хотел еще что-то сказать, но не успел. Внутри самолета снова стало светло от прожекторов, которые опять вцепились в него. Летчик бросился к кабине.
Вокруг самолета вовсю начали рваться снаряды. Летчики применили противозенитный маневр: то змейкой самолет поведут, то резко рванут в сторону, то бросят самолет по наклонной к земле, но все было напрасным. На серебристых плоскостях скрестились лучи трех или четырех прожекторов. Вцепились крепко, давая возможность зенитчикам вести прицельный огонь. Даже через надрывный вой моторов было слышно, как густо рвутся снаряды. Впереди стала сплошная стена разрывов, и самолет резко повернул вправо.
«Эх, продержаться бы еще пару минут, и мы выйдем из зоны огня!» — подумал Мочалов.
Его плечо сильно сжала рука Булацкого. Через рев моторов и гул очередной серии разрывов Мочалов с трудом разобрал слова:
— Правое крыло горит!
Мочалов почувствовал запах дыма, который проник в салон. Петр Петрович хотел подойти к противоположному борту, но самолет словно наткнулся на невидимую стену, вздрогнул и клюнул носом. Тут же оглушительно заревела сирена. Стрелок, свалившийся сверху, прокричал в лицо Мочалову:
— За мной! К дверям, будете прыгать! Самолет горит!
Мочалов потянул за руки своих товарищей и двинулся вслед за стрелком. Тот открыл тяжелую дверь, в самолет вместе с ревом моторов и грохотом разрывов ворвалось пламя. Стрелок что-то прокричал Мочалову и вытолкнул его первым. Мощный поток воздуха сразу же отбросил его от самолета и несколько раз перевернул. Мочалов посчитал до пяти и дернул за кольцо. Тут же последовал довольно сильный рывок — это раскрылся парашют, и сразу же наступила тишина. Мочалову показалось, что он оглох, но увидев, как далеко слева скользит к земле объятый пламенем самолет, понял, что зенитки прекратили огонь.
«Успели ли летчики выпрыгнуть? Передали ли нашим о случившемся?» — подумал капитан и увидел, как в этот миг самолет врезался в землю. Даже отсюда, с большой высоты, было видно огромное пламя, взметнувшееся на месте падения. В этот момент Мочалов не знал, что летчики ценой своей жизни успели спасти их, своих пассажиров, и сообщить по радио о том, что самолет подбит.
Раскачиваясь под куполом, капитан все время вертел головой, пытаясь отыскать в небе своих, но вокруг была только темень, и тогда он посмотрел вниз, туда, где разворачивалась и ширилась, становилась все ближе и ближе черная, пугающая своей неизвестностью, занятая врагом земля.