Лунь понимал: рано или поздно, а скорее всего — рано, немцы вычислят участки дорог, где пропадают их машины, и начнут прочесывать окрестные леса. Предвестником возможной облавы стала «рама», летавшая время от времени над лесом и шоссейными дорогами. Вряд ли самолет-разведчик смог засечь их машину и их становище. Все было хорошо прикрыто густым ельником и широкой маскировочной сетью. Жалко было покидать обжитое место, да еще близ родничка в овраге. Но уходить все же придется. На войне побеждают те, кому ничего не жаль, кто не испытывает жалости не только к врагу, но и к себе самому. К тому же Луню порядком надоело «мышковать» на дорогах — все это комариные укусы. Хотелось нанести удар почувствительнее! Но для этого надо было перебираться поближе к большому транспортному узлу, а значит, к Минску. Там будут другие возможности. Конечно, опасно отправляться в самое логово германского зверя, но, как говорят китайцы, безопаснее всего в пасти тигра.

Едва Лунь заговорил о Минске с Сергеем, как тот радостно его поддержал:

— Конечно, надо перемещаться в Минск!

Он не стал развивать свою мысль насчет того, что в Минске он, может быть, разыщет Ирину. Но очень верил, что найдет ее именно там. Разумеется, она могла эвакуироваться вместе с редакцией на Восток, однако могло быть всякое, тем более что Ирина не была военнослужащей, а числилась вольнонаемной.

Лейтенант и Петрович к идее перебраться в Минск отнеслись с большим сомнением и даже тревогой.

— Так это ж все равно что в плен сдаться! — мрачно заявил лейтенант.

— Но, но! Разговорчики! — прикрикнул на него Лунь. — Рассуждать насчет плена я бы поостерегся! Мы разведывательно-диверсионная группа и обязаны действовать в любых условиях, в том числе и в подполье.

— Оно, конечно, вам из погреба виднее, — осторожно высказался Петрович. — А с машиной что делать? Сжечь?

— Я тебе сожгу! — шутливо погрозил ему пальцем Лунь. — А на чем мы в Минск поедем?!

И, не дожидаясь дальнейших сомнений и возражений, стал излагать свой давным-давно до деталей продуманный план.

— У тебя, я видел, черная краска есть? Нанесем на кабину и кузов кресты, и чем тебе не трофейная машина? Видел, как немцы наши танки перегоняли? У них всякое лыко в строку… Короче, едем колонной: впереди «опель», за ним — ваша радиомашина. Все в немецкой форме. Следуем к новому месту дислокации.

— А если что спросят по-немецки? — вопросил Петрович.

— Спрашивать будут меня — старшего колонны. Я отвечу. Остальные молчат и выполняют мои простейшие команды: хальт, цурюк, форвертс, комм цу мир! Полагаю, переводчик вам тут не нужен. А вообще, по легенде, вы все мобилизованные эстонские остзейцы и ни хрена по-немецки пока не понимаете.

— Так мы и эстонского не знаем!

— Его тут никто не знает. Если уж прижмут, несите всякую чушь вроде: «Куррат ялги муста мяэ»! Или что сами придумаете.

— А где мы будем жить в Минске? — не унимался Петрович.

— В отеле «Метрополь»! Встанем на постой в какой-нибудь усадьбе на окраине.

— Да хоть у моей хозяйки! — поддержал Луня Сергей. — У нее там и сад, и огород.

— К твоей хозяйке нельзя, — резонно заметил Лунь. — Она ж тебя узнает. Мы найдем другую хозяйку, мало ли их в Минске?.. Запасов еды нам месяца на полтора точно хватит, а там еще добудем… Так, вопросы еще есть? Вопросов нет. Разбирайте и примеряйте обмундирование!

Сергей облачился в мундир штаб-фельдфебеля, а лейтенант и Петрович натянули на себя униформу рядовых пехотинцев. Лунь со знанием дела проверил их внешний вид. Любая мелочь могла оказаться роковой. Но на первый взгляд все было в порядке.

Петрович смотал маскировочную сеть, разбросал кострище, а потом взялся выводить черные кресты на дверцах кабины и бортах кузова. Лунь с Сергеем намечали по карте маршрут. Лишь один лейтенант не мог найти себе дела и, нахохлившись, расхаживал по полянке…

— На крыше тоже малюй кресты! — наставлял Лунь Петровича. — У них так принято — чтобы свои самолеты не долбанули.

— Не их, так наши долбанут! — хмыкнул шофер.

— Наших, к сожалению, что-то не видать, — вздохнул Лунь и залез в кузов, чтобы послушать перед дальней дорогой последние известия.

К полудню все было готово к маршу.

Перед выездом из просеки на шоссе Лунь еще раз осмотрел их куцую колонну: впереди «опель», за ним радиомашина советского образца, но с тевтонскими крестами на бортах и дверцах кабины. Номер на легковушке почти нечитаемый: с прострелянной цифрой и немного замазанный грязью. Номер на фургоне скопирован по стандартам вермахта.

Лунь велел всем выйти и придирчиво осмотрел каждого. Лучше всех сидела чужеземная форма на Лобове: безупречный пехотный обер-фельдфебель: плечист и белокур, ни дать ни взять уроженец какой-нибудь Вестфалии или Тюрингии. Даром что немецким владел слабовато.

Петрович вполне соответствовал своей шоферской профессии, благо и мундир ему достался с плеча убитого водителя. Следы крови были тщательно замыты, а обшлага несколько длинноватых рукавов Петрович аккуратно подшил; в его шоферском чемоданчике хранились инструменты на всякие нужды — от ключей до игл, от крючков-грузил-блесен до малого хирургического набора, подобранного в разбитом лазарете.

Лейтенант, ставший по случаю ефрейтором, тоже не вызывал никаких нареканий. Все на месте: и нашивки, и эмблемы, и петлички…

— Помните, — предупреждал их в который раз Лунь. — Вы эстонцы, поэтому не суетитесь, помните, что народ этот нетороплив и основателен по своей сути. На людях общайтесь между собой на любой тарабарщине. Только не переусердствуйте.

Выехали на Минское шоссе. Лунь с замиранием сердца ждал встречи с немецкими машинами. Вот и первый встречный грузовик. Проскочил мимо. Никаких проблем. «А какие могут быть проблемы, когда мы так поднаторели?» — обнадеживал себя Лунь. Но все же холодок в груди не прошел и после того, как разминулись с первой большой колонной войскового обоза. И когда проехали — вполне благополучно — первый блокпост перед Барановичами…

В Минск въехали после полудня. Лунь решил остановиться в ближайшем предместье — в Малиновке. Остановив машины, он обошел ближайшие улочки и выбрал угловой частный дом за высоким глухим забором по Курганной улице. Внутрь усадьбы вели потемневшие от времени резные ворота с прорезанной в левом полотнище калиткой. Калитка оказалась запертой, и Лунь громко постучал в нее рукоятью парабеллума. Лязгнул запор, и в просвете калитки возникло испуганное лицо всклокоченного хозяина.

— Проше пана!

«Пан», не дожидаясь приглашения, прошел во двор. За ним проследовал и Лобов. Они поднялись по ступенькам в хату, вошли, не снимая фуражек в комнаты.

— Дас ист гут! — изрек майор. И на хорошо ломаном русском языке пояснил хозяину: — Тут будьет стоят германски зольдатен. Откривай ворота!

Хозяин, испуганно покосившись на ствол пистолета, указующий на ворота, бросился отодвигать запоры. Первой въехала радиомашина, за ней «опель».

* * *

Как ни терпелось Лобову побыстрее выбраться на улицу Немиги, найти — обязательно найти! — он в этом не сомневался — знакомый дом, а в нем Ирину, обнять ее, зацеловать, — все же взял в толк, что в комендантский час лучше не шастать по городу даже в немецкой форме, тем паче с весьма нетвердым знанием языка. Надо было подумать еще, как предстать перед возлюбленной, чтобы не шокировать ее вражеским мундиром.

Может, одолжить у хозяина какой-нибуль пиджак? Утешало то, что Лунь согласился ехать на улицу Немиги сразу же — утром. К тому же он обещал взять Ирину в их боевую группу. Главное, чтобы она была жива и здорова!

От волнения Сергей не мог спать и вызвался бодрствовать всю ночь в карауле, оберегая сон сотоварищей.

Июльская ночь выдалась теплой, и он почти до рассвета ходил по саду с винтовкой, поглядывая по сторонам, а чаще всего на звездное небо. Под мерцание созвездий он вспоминал все нежнейшие подробности их единственного, но такого бурного любовного свидания, всю ночь он шептал ей сокровенные слова, вел беседы, рассказывая о том, что ему выпало пережить и перенести. И только она, его манящий огонек, выводила его, спасала и вот теперь почти привела к порогу, который он покинул в ту последнюю мирную субботу. От наплыва чувств он даже стал складывать стихотворные строчки. Но ничего путного в блокнот так и не записал. У капитана Суровцева получалось лучше: «Беспощадное солнце нас слепило в прицелы…»

Под самое утро его сменил Лунь, которому тоже не спалось, и в тишине и покое одолевали мысли о Сольвейге. Как она там? Что думает об его исчезновении? А может уже мысленно похоронила его и со свойственным прибалтам практицизмом уже начала новую жизнь? Здесь, в Минске, он должен найти способ позвонить в Мемель. Благо телефоны жены — и домашний, и рабочий — он знал наизусть.

Сергей спать не пошел, и они, забравшись в фургон радиомашины, вполголоса обсуждали планы минской жизни. Собственно, все идеи исходили от Луня как командира диверсионной группы, а Сергей почти бездумно соглашался с ним, поскольку мысли его были заняты Ириной.

— Фронт ушел далеко на восток, — рассуждал Лунь. — Помочь мы можем только одним — срывом снабжения передовых армий. Видел вчера на переезде стоял ремонтный поезд? Они перешивают нашу колею на свой европейский размер, а значит, будут напрямую гонять эшелоны из Германии. Пустить бы для начала этот поезд под откос!

— Но там же работают наши пленные. В основном именно они и вкалывают.

— Раз на немцев вкалывают, значит, это уже не военнопленные, а живая рабочая сила противника. А кроме того, там и немецкие инженеры, мастера, спецы… Проблема, где достать взрывчатку.

В семь утра Лунь объявил подъем:

— Штейн ауф! — кричал он так, чтобы слышали в округе. Пока делали зарядку, хозяйка принесла чайник с кипятком и накрыла нехитрый стол. Она ловила на себе откровенные мужские взгляды «немецких» солдат и поспешила убраться в баньку, оставив на столе миску нарезанных помидоров, свежих огурцов, а также крынку кислого молока. Начпрод Петрович добавил от щедрот своих кольцо деревенской колбасы, пачку немецких галет, а самое главное — полкаравая подсохшего, но все равно вкусного белорусского хлеба, который пах мельницей, пекарней, тмином и чем-то еще полузабыто-родным…

* * *

В семь утра, оставив Петровича с лейтенантом на хозяйстве и строго-настрого наказав им не вступать в общение с хозяевами и соседями, Лунь и Лобов выехали на «опеле» за ворота. За рулем сидел Сергей, он хорошо знал Минск и довольно скоро выбрался на нужную трассу. Путь к Ирининому дому пролегал через центр, и Лобов с трудом узнавал знакомые улицы. Все здесь носило следы жесточайшей бомбардировки. А вокруг привокзальной площади и вовсе застыл зловещий хоровод многоэтажных руин. Редкие прохожие жались к стенам — подальше от проезжей части, по которой громыхали то танки, то крытые грузовики-фуры, то с пулеметным треском проскакивали стайки мотоциклистов. На углах появились чистильщики обуви — либо пацаны, либо старики поджидали клиентов в армейских сапогах. Двое подростков несли на палке тяжелый чемодан, с трудом поспевая за лощеным фельдфебелем. Такое Лобов видел разве что на картинках из жизни британских колоний. Увы, теперь это был его родной Минск. Родной, потому что здесь он нашел и свою главную работу, и свою настоящую любовь…

Ну вот наконец и улица Немиги, и угол знакомого сквера…

Дом Ирины — трехэтажка из темно-красного кирпича — еще издали вызвал недобрые предчувствия. Его черепичная крыша рябила черными дырами, а над разбитыми окнами второго и третьего этажей чернели языки пожарной копоти. Подъехали поближе. Сергей выскочил из машины и бросился к знакомому подъезду. Полусорванная дверь преградила ему путь. Сердце защемило.

— Да нет тут никого! — сказала бабка, вынося из дома узел с недосгоревшим скарбом.

— А где же все? — от растерянности Сергей спросил ее по-русски, и бабка, не замечая, что немец говорит не по-немецки, пожала плечами:

— А кто где! Расселились после пожара по родным да знакомым.

— А тут Ирина жила в 8-й квартире… Молодая женщина. Где она?

— Беленькая така?

— Ну да! Золотистая! — слабая надежда затлела в душе.

— Да кто ж ее знает…

— Она хоть жива?!

— Да вроде видела я ее на рынке — шторы продавала… А вы ей кто? Родственник али так?

— Родственник, родственник! — нетерпеливо подтвердил Сергей, и бабка недоуменно покосилась на его погоны.

— Что, из самой Германии родственник?

— Где этот рынок? — не ответил на ее вопрос Сергей.

— Рынок-то за костелом на Немиге. Только не рынок это, а самая настоящая барахолка. У кого что есть, тот туда и несет…

Бабка явно рассчитывала на продолжение интересного разговора с надеждой окончательно выяснить родственные отношения белокурой соседки с этим немецким солдатом, но «немец», зажав пилотку в кулаке, бросился к машине.

— Она жива, она где-то здесь! — торопливо пояснял он Луню. — Бабка видела ее на барахолке, а барахолка тут неподалеку…

Не ожидая одобрения командира искать Ирину на рынке, он рванул машину с места.

— Погоди, погоди! — остановил его Лунь. — Во-первых, немецким офицерам запрещено шляться по рынкам. Во-вторых, для рынка еще рановато…

— Что же делать? Как ее найти?

— Найдем! Все надо делать цивилизованно. У нее наверняка есть аусшвайс. А раз так, значит, в полиции знают ее адрес. Фамилия, имя, отчество?

— Ирина Алексеевна Суровцева.

Разыскали ближайший полицейский участок. Лунь важно, как подобает немецкому офицеру, вошел внутрь. Сергей тихо восхитился: как уверенно тот чувствует себя среди всех этих враждебных людей — полицаев, немецкой солдатни, всего, что нагрянуло, навалилось, придавило его город. Он тихо сидел за рулем, томительно выжидая минуты… Лунь степенно вышел из полицейского участка, помахивая листком бумаги.

— Язык, он не только до Киева доведет… Поехали в гости к твоей красавице!

Ирина по полицейской справке жила на Пинской улице, в доме 12. Лобов знал эту улицу, в этом доме жила Виктория Викторовна, Виквика, старший корректор редакции. Конечно же, Ирина должна была остановиться у своей подруги. Как ему сразу это в голову не пришло! Но когда Сергей постучал в знакомую дверь, оттуда выглянул небритый, похмельного вида дядя и ничего вразумительного сказать не мог. Толковал про некую Полину Карповну и уверял, что никакой Виктории Викторовны здесь нет, что вся квартира принадлежит ему и никаких посторонних лиц в ней нет и не будет.

Оборвалась последняя ниточка.

— Ладно, — тяжело вздохнул Сергей, — тогда давай двинем ко мне, заберем мои вещи. Если они, конечно, там остались.

— Думаю, что не стоит этого делать, — возразил Лунь. — Ни к чему тебе там светиться. Да еще в немецкой форме.

— Баба Ядзя свой человек. Никому никогда не выдаст. У нее можно было бы и нам всем разместиться. Или как запасной аэродром держать.

— Уверен? — уточнил Лунь. Мысль о «запасном аэродроме» ему понравилась.

— Как в себе самом!

— Ну, тогда крути «баранку».

Через четверть часа Лобов притормозил возле ворот бабы Ядзи.

— Накинь плащ-палатку, — велел Лунь. — А то напугаешь старушку до смерти.

Сергей набросил камуфляжную накидку и, оставив пилотку на сиденье, выбрался из машины. Он постучал в дверь и чуть не свалился с крыльца: дверь ему открыла… Ирина! От неожиданности оба опешили, а потом просто вцепились друг в друга, задыхаясь в объятиях, в невысказанных словах, в нахлынувшем счастье. Ирина увела его в его же флигелек, куда она перебралась после пожара, после гибели Виквики, после всех ужасов воздушных налетов, немецкого вторжения и «нового порядка».

— Я знала, что только здесь я смогу тебя найти! Что ты обязательно вернешься! Что ты заговоренный! Так баба Ядзя сказала. А она такую жизнь прожила, что и во сне не приснится…

— Она в доме?

— Нет. Уехала к брату в Пуховичи. Там полегче будет. А я вот здесь перебиваюсь.

— Почему не уехала с редакцией?

— Уехала бы. Но они так быстро собрались, да и никого из гражданских не взяли. А ты-то как?!

Вместо ответа Сергей жадно припал к ее губам. В перерывах между поцелуями он сбивчиво рассказывал свою эпопею, пока не хлопнула калитка и не захрустел гравий под сапогами Луня.

— Вон мой командир! Идем, познакомлю. Только ты не пугайся — он в немецкой форме. Так надо!

Лунь встретил Ирину с улыбкой, будто давнюю знакомую.

— Очень рад! Сергей так вас искал, так ждал… И слава богу, не зря!

— Ой, да идемте на кухню! — всполошилась Ирина. — Я вас покормлю с дороги!

Угощение было более чем скромным: тушеная капуста с отварной картошкой — все, что еще можно было купить на те скудные гроши, которые Ирина выручала от продажи своих нарядов и украшений. Зато кофе из остатков довоенных запасов был отменно хорош!

— Как у вас с немецким? — спросил Ирину Лунь и слегка проэкзаменовал ее.

— Неплохо, — одобрил он. — По произношению сойдете за латышку.

Он оставил их наедине, пообещав заехать к 9 утра, и отправился к своим. И до утра Сергей не выпускал Ирину из своих объятий, и до утра громкие часы-ходики с чугунными шишками-гирьками щедро отмеряли им часы и минуты блаженства.

* * *

По пути домой Лунь еще раз проехал по центру, пытаясь оценить обстановку. Город был забит тыловыми частями, штабами, госпиталями, автомобильными колоннами, резервными частями. Вся эта моторизованная орда готова была устремиться еще дальше — на восток — по первому взмаху фельдмаршальского жезла. Но немалая часть ее обживала город, приспосабливала его для нужд вермахта и блага Третьего рейха. На улице Стахевича Лунь заметил вывеску офицерского казино. Остановился и стал читать объявления.

«1 августа офицеры Минского гарнизона приглашаются на вечер, посвященный новым победам германского оружия. Поощряется вход с дамами».

Он вошел в казино, выпил за стойкой бара чашечку кофе, намного худшего, чем у Ирины, при этом внимательно разглядывал немногочисленных пока посетителей. Повеяло привычной кенигсбергской жизнью. Покончив с кофе, Лунь поднялся на второй этаж — в кабинет начальника казино и, щелкнув каблуками, вскинул руку:

— Хайль Гитлер!

— Зиг хайль! — ответил ему тем же жестом болезненно худой майор с черной повязкой на глазу.

— Господин майор, не могли бы вы оказать небольшую услугу офицеру абвера?

— Сочту за честь!

— Мне нужно срочно позвонить в Мемель.

— О, у нас связь только с Берлином — и то через полевой коммутатор.

— Но ведь через Берлин можно связаться с Мемелем?

— Вполне возможно. Но ни разу не пробовал.

Начальник казино снял трубку и после нескольких кодовых слов вышел на центральную телефонную станцию Берлина.

— Мемель на проводе, — сообщила дежурная телефонистка.

Лунь назвал номер домашнего телефона Вейги и затаил дыхание.

— Алло, алло, Вейга! Вейга?! — закричал в трубку Лунь и тут же осекся. Чужой старушечий голос сообщил ей, что это не Вейга.

— А где Вейга?! Позовите ее к телефону!

— Ее невозможно позвать, — мрачно ответила старуха. — Вейги больше нет.

— Как «нет»?! — оборвалось сердце у Луня.

— Ее убило при бомбежке.

Лунь не хотел верить этим словам. Ему казалось, что если что-то еще уточнить, то может выясниться ошибка.

— Когда это случилось?

— В первый же день войны, когда прилетели русские самолеты.

Лунь придавил рычаг трубкой так, будто заткнул рот, сообщивший черную весть. Вейги больше нет! В это невозможно было поверить! Это не укладывалось в сознании: ее нет! Его Вейги — стремительной, смелой, доброй, любящей, стильной, красивой, страстной — больше нет…

— Если бы я был рядом с ней, этого бы не случилось, — выдавил из себя Лунь и сжал зубы еще плотнее, чтобы не разрыдаться.

— Что-то случилось? — участливо спросил майор и без ответа понял, что в жизни офицера абвера произошло что-то страшное; он достал из шкафчика бутылку коньяка, налил половину стакана и протянул Луню тем жестом, каким предлагают лекарство.

— Выпейте, дружище! Станет легче! Я знаю…

Лунь опрокинул стакан, не чувствуя ни вкуса, ни крепости напитка. Но спазм, сжавший сердце стальной хваткой, приослаб. Одноглазый майор о чем-то говорил, видимо, рассказывал о своих потерях, но Лунь его не слушал: перед глазами стояла, жила, улыбалась, хмурилась, смеялась, изумлялась, радовалась Вейга…

Они были вместе всего два года, но этих немногих лет хватило, чтобы они успели стать одним целым… И сколько уже всего, оказывается, было в их недолгой жизни: и чайка, бросившая мешочек с ключами, и ее приезд в Кёнигсберг, и кафе на Мельничном мысу, и фотосессия в ателье, и их расставание в Седльце…

— На этой проклятой войне женщины и дети гибнут почти так же, как солдаты, — тяжело вздохнул начальник казино. — Приходите к нам в субботу на вечер! Немного развеетесь. — И протянул ладонь. — Меня зовут Рихард.

— Вальтер, — крепко сжал его руку Лунь. — Спасибо, дружище, за все!

Он спустился в зал, хотел взять еще коньяку, но передумал: нельзя расслабляться, надо брать себя в руки. Сел за руль и помчался в Малиновку.

Петрович и Чуднов обрадовались ему, как родному. Им было весьма неуютно во враждебном городе — без языка, без прикрытия. Они сидели в фургоне, не высовывая носа, как дети, напуганные долгим отсутствием матери.

Лунь учинил им строгую проверку урока и тут же задал им новые слова и выражения. Все это отвлекало от мыслей о Вейге…

* * *

На банной каменке Двойра жарила лук, а Борух молча чистил картошку. Жена, как всегда, донимала его упреками:

— Я же тебе говорила, надо ехать в Оршу!

— А что, в Орше нет немцев?

— Ну, тогда надо было ехать сразу в Москву!

— А кто у тебя в Москве?

— Лучше никого не иметь в Москве, чем кучу родственников в минском гетто!

Помолчали.

— Ну, мы, слава богу, пока не в гетто! — вздохнула Двойра.

— Пока нет. А что завтра? В доме полно немцев.

— Странные немцы. Я сама слышала, как они говорят по-русски.

— А что, немцы не могут говорить по-русски? А полицаи на каком говорят?

— Так это ж не полицаи.

— Двойра, откуда ты все знаешь, когда Циля осталась в Бресте?

— Бедная Циля! Она осталась в Бресте!

— А мы с тобой очень богатые? Тут никому не надо фото. Даже на могилку. Азохен вэй, товарищи бояре! Приехали в столицу!

— Скажи мне лучше, как идти на базар. Если я пойду прямо, а потом поверну направо — там будет базар?

— Он там будет, даже если ты повернешь налево. Только не надо тебе туда ходить. Ты так похожа на еврейку, что тебя в первую же облаву отправят в гетто. И будешь ходить с желтой звездой.

— А ты не похож на еврея?

— Ну, если только в профиль. А так меня даже за поляка принимали.

— Как говорил мой дед: «Вос тойг мир майн поймаш рэйдн, аз тэ лозт мих ин хойф нит арайн?». А куда ты спрячешь свой профиль?

— Кому он нужен, мой профиль?

— Да тем же полицаям, которые будут проводить облаву.

— Полицаи, как ты говоришь, у нас в доме. И никто не спросил, почему с таким профилем и не в гетто?

— Ой, Борусь, как мне страшно за тобой!

— Эс зол зих горнит трефн вос эс кон зих трефн!