И была ночь… Быть может, самая счастливая ночь из того мрака, который обрушился на Минск с момента его падения. И это ночное счастье творили двое — Сергей и Ирина, содрогаясь, пронзаемые одной молнией, опаляемые одной страстью… Тела их сплетались в один любовный венок. И каждый понимал, что эта близость, это празднество дано им свыше, вопреки сотням смертей, которые обрушивались на них и пролетали мимо. И, значит, эта ночь, и это слияние были предрешены в тех горних сферах, где ткутся судьбы людей…

Ирина поглащала его жадными содроганиями. А он наполнял ее горячей силой крови, пульсирующей в трепетной оболочке его плоти…

Под утро, придя в себя после неистовой ночи, Сергей рассказал Ирине о капитане Суровцеве, о том, как принял он свой смертный час. Ирина молча закрыла глаза…

После завтрака Сергей восстановил свою фотолабораторию и проявил брестскую пленку. Дрожащими от волнения пальцами он держал мокрую ленту и просматривал кадры на просвет. Одно за другим оживали в его памяти те яростные огненные отчаянные мгновения. Почти все снимки удались. Это был великолепный репортаж — лучший в его жизни! — о первом дне войны. Вот только предлагать его пока было некому. Но в любом случае проявленную пленку хранить было легче, чем непроявленную.

Лунь, приехавший, как обещал, пленку тоже просмотрел и нашел ее очень удачной. А уж он-то знал толк в фотографии. Правда, идею с фотолабораторией напрочь забраковал:

— Если гестапо найдет твои бачки и кюветы, головы не сносить никому в этом доме. Да и дом сожгут. Для них это равносильно подпольной типографии.

Лобов скрепя сердце разорил лабораторию, рассовав, впрочем, и красный фонарь, и бачок, и контактную рамку по дальним углам чердака. Потом был устроен генеральный смотр Ирининым нарядам. Она сохранила три самых лучших своих платья, и когда, надев голубое в белый горошек да еще с жемчужным ожерельем, вышла к строгим ценителям, Лобов и Лунь невольно ахнули.

— Ну, настоящая Лорелейн! — оценил Лунь.

— Елена Прекрасная! — в тон ему заметил Сергей.

Именно в этом наряде и отправилась Ирина с Лунем в офицерское казино на субботний вечер. В фойе и в зале собрались около сотни офицеров с дамами и без дам. У входа в казино стояли два эсэсовца, которые проверяли документы у дам младших офицеров, старших же пропускали, уважительно прищелкивая каблуками. Столь же почтительно пропустили они и майора с дамой в голубом платье, слегка оторопев при виде златоволосой ундины. Первым делом Лунь поднялся в кабинет начальника казино и представил ему свою спутницу:

— Фройляйн Ирен!

Он едва не сказал — Вейга…

Рихард был не один, он сидел по-приятельски с рыжеволосым гауптманом с авиационными «птичками» в петлицах — за кофе с коньяком.

— Гауптман Ванзенегер! — назвался авиатор и привычно улыбнулся, предупреждая улыбку собеседника. — Не удивляйтесь моей странной фамилии! Ее получил мой прадед от самого Бисмарка! Он служил у него денщиком и мастерски истреблял клопов.

Рихард позвонил в бар, и оттуда принесли поднос с канапе, шпротами и яблоками, а также бокал рейнского для Ирины. Ирина лишь слегка поддерживала общий разговор, который вился вокруг родных для каждого из троих мест в Германии. Так выяснилось, что начальник казино Рихард Рокк родом из Пассау, «баварской Венеции», а Ванзенегер — уроженец Штральзунда. Но поскольку все бывали в Кёнигсберге, наперебой — чтобы сделать приятное гостю — стали расхваливать столицу Пруссии. Из общих увлечений определилась рыбалка. Причем капитан Ванзенегер как житель портового города оказался заядлым и многоопытным рыбаком. Именно он и пригласил всех присутствующих порыбачить в Свислочи. Приглашение было принято единодушно. Сговорились о месте и времени встречи.

— Нашей милой даме наскучило слушать мужские разговоры, — заметил Рокк. — Идемте в зал, там уже в разгаре танцы!

В зале Ирина имела успех. Ее беспрестанно приглашали то на вальсы, то на фокстроты. При этом кавалеры просили разрешение у майора, на лице которого застыла невеселая мина. То ли он ревновал свою подругу, то ли его снедала иная печаль. Но благодаря Ирине Лунь познакомился с весьма важной для него персоной — комендантом минского вокзала оберст-лейтенантом Крамером. Тот был уже навеселе, и трудно было сказать, кто ему больше понравился — фройляйн Ирен или ее бравый спутник, но только без особых церемоний он предложил Луню выпить на брудершафт, что и было исполнено под аплодисменты ундины.

— Если тебе нужно будет срочно отправиться в Варшаву или Берлин — приходи ко мне запросто, как к другу! — предложил Крамер новому знакомцу. — Но лучше в Варшаву! Там такие пани, — погрозил он пальцем, — не хуже, чем у тебя! Скажи, где ты нашел такую красотку? В ней есть что-то от Марлен Дитрих, будь она неладна!

Лунь с трудом отвязался от нализавшегося коменданта, но его визитку бережно упрятал в офицерское удостоверение. Сделав Ирине знак, он увел ее из казино, где градус веселья уже достиг своего апогея.

— Спасибо! — поблагодарил он ее в машине. — Вы сыграли свою роль блестяще. Браво! Примите мои аплодисменты.

— Честно говоря, было довольно противно. Начальник казино еще ничего, можно сказать, джентльмен. Но остальные — липкие пошляки.

— На войне как на войне. Даже если линия фронта проходит через казино.

Полная луна заливала город почти дневным светом. Тем страшнее было зрелище, которое Лунь и Ирина увидели в ветровом стекле: перед дрожжевым заводом покачивались на веревках пятеро повешенных: четверо мужчин и одна девушка. На груди висели таблички «Они вредили германской армии».

Лунь недоумевал: «Немцы — народ великих ученых и мыслителей, нация передовых технологий, а по психологии — средневековые варвары: повесить, отрубить голову, сжечь в печи… Откуда такая дьявольская жестокость? Ну расстреляли бы, если попались. Но смаковать зачем?»

Всю дорогу оба подавленно молчали. Лунь отвез Ирину в Кальварийский проезд, где ее давно и нетерпеливо поджидал Сергей.

Пока Ирина приводила себя в домашний вид, мужчины поставили самовар и заварили чай.

— Послушал, как тут всякие голоса в эфире вещают… — Лунь неспешно помешивал ложечкой в чашке. — Все нас обвиняют, что войну развязали. Мы-де заключили с Гитлером договор, и тот — с развязанными руками — напал на Польшу… Вот Чемберлену можно было договор с Гитлером заключать, и Чехословакию им совершенно не жалко. Отдали на заклание, и все. А нам подписывать такой же договор с Гитлером, по их мнению, — западло! Как же так — Сталин развязал Гитлеру руки в Польше?! Но ведь если бы Гитлер потребовал сначала Польшу, то Чемберлен и Польшу бы ему сдал, как сдал Чехословакию. Но нам, видите ли, нельзя повторять шаги Чемберлена. Двойная мораль — морально то, что выгодно Англии. А вообще-то, Запад должен Сталина в задницу целовать за свое спасение!

— Какое спасение? Мы что — их уже спасли?

— Мы их уже спасли! Тем, что Сталин не присоединился к Тройственному союзу, к оси Берлин — Рим — Токио. А ведь ему предлагали. Но он не вступил! А вступил бы в этот сговор, кранты и Европе, и Америке! Так скажите спасибо, что не вступил и на себя теперь удар принял. Как там, в Англии, небось радуются, что вермахт от них оттянули. Это же мы их теперь от высадки на острова спасаем! Не полезет туда Гитлер, пока он в России воюет.

— Не могу понять, зачем Гитлер второй раз на одни и те же грабли наступил: нельзя Германии на два фронта воевать!

— А где ты видел второй фронт? Гитлер от Черчилля фору получил ровно настолько, сколько ему нужно разгромить СССР. А за это время Черчилль армию свою укрепит, оборону наладит.

— А потом ударит?

— Если поймет, что вермахт выдохся и ослаб.

— А если вермахт останется боеспособным?

— Будет искать хитрого союза с Осью. Возможно, и сам присоединится. На все пойдет, лишь бы Англию от вторжения уберечь.

Разговор прервала Ирина. Она подсела за стол в домашнем халатике и обхватила голову руками:

— Хватит о политике, хватит о немцах! Давайте о чем-нибудь другом! Давайте что-нибудь споем! Только тихо-тихо… Но споем. Без наших песен душа пересохла…

И откинувшись на спинку стула, завела красивым грудным голосом:

Сергей и Лунь подтянули, покачиваясь в такт мелодии. Перед глазами Луня невольно встали те пятеро повешенных в воротах дрожжевого завода. «Ночь светла…» Уж лучше бы стояла глухая темень…