1

В 1975 году я вернулся домой. Меня произвели в полковники и назначили заместителем начальника европейского отдела управления «К» ПГУ. Я подчинялся Олегу Калугину, который после возвращения из Вашингтона стал начальником управления. Моя новая должность означала еще один шаг вверх по служебной лестнице. Теперь я руководил контрразведывательными операциями против ЦРУ на всем Европейском континенте, включая входящие в советский блок страны Восточной Европы. Мне предстояло заниматься важной работой в Центре, борясь против «главного противника» в тылу его основных союзников, в частности Великобритании, Франции и Западной Германии.

Мой кабинет находился в новом здании ПГУ на окраине Москвы, в микрорайоне Ясенево, куда главк переехал тремя годами ранее, в 1972 году. Там были построены 20-этажное служебное здание с несколькими расходящимися от него крыльями, просторный конференц-зал, большой спортивный комплекс с плавательным бассейном и теннисными кортами. Вокруг был большой и красивый парк. Несмотря на ряд недоработок строителей, в частности плохо работающую систему кондиционирования воздуха, здесь были созданы гораздо более комфортабельные условия работы по сравнению со старыми служебными помещениями на Лубянке.

В ПГУ произошли большие изменения. В соответствии с приказом председателя КГБ Ю. Андропова по усилению борьбы с разведками основных капиталистических стран был значительно увеличен штат и расширены задачи управления «К». Знакомясь с состоянием дел в моем подразделении, я понял, что предстоит еще многое сделать, чтобы наши контрразведывательные мероприятия в Европе стали более эффективными. В большинстве европейских резидентур работа против ЦРУ не являлась приоритетной, некоторые из них даже не имели агентурных возможностей, через которые можно было бы получить оперативную информацию об американской разведке. Вместо этого резидентуры концентрировали свои усилия по агентурному проникновению в страны, где они находились. Исключениями являлись наши точки в Бонне и Карлсхорсте (пригород Берлина), в основном благодаря большому числу работающих здесь наших сотрудников и хорошо налаженному сотрудничеству с руководством Штази — Министерства государственной безопасности ГДР.

Я начал выезжать в командировки в резидентуры, работу которых курировал отдел, чтобы активизировать их усилия против ЦРУ, в частности против оперативных мероприятий американцев по вербовке советских граждан, находящихся в Швейцарии, Западной Германии и Греции. В странах советского блока степень сотрудничества КГБ с их разведслужбами и доверия между нами были разными и в основном определялись состоянием отношений с соответствующими странами. У нас были тесные рабочие контакты с болгарами, мы уважали чехов и словаков и имели весьма прохладные отношения с поляками. Сотрудничество с разведкой ГДР, возглавяемой легендарным Маркусом Вольфом, было выше всех похвал. Наши немецкие друзья были профессионалами высокого класса, уделявшими внимание мельчайшим деталям при планировании и проведении оперативных мероприятий. Они имели отличную агентуру и связи и делились с нами ценной информацией по НАТО, планам и действиям секретных служб США, в частности ЦРУ. Я регулярно выезжал в Берлин для участия в совместных операциях Штази — КГБ.

Позднее в американской прессе утверждалось, что сотрудничество между двумя разведслужбами было настолько тесным, что анализ архивов Штази, проведенный американцами после развала ГДР, позволил ЦРУ в 1994 году разоблачить Эймса. Этого никак не могло случиться. Несмотря на необычайно тесные связи с разведкой ГДР, мы никогда не раскрывали личных данных на своих агентов, по которым их можно было бы выявить, даже своим сотрудникам, не имеющим на это служебной необходимости, а тем более иностранным партнерам. Оперативные дела на ценную советскую агентуру велись в строжайшей секретности. КГБ часто делился с восточными немецкими коллегами своей агентурной информацией, не называя источников ее получения, поэтому в архивных делах Штази просто не могло быть документов, которые прямо или косвенно свидетельствовали бы о наличии у советской разведки агента внутри ЦРУ.

В середине 1977 года я получил от наших восточногерманских коллег уведомление, что один объект оперативной разработки по периоду моей работы в Бейруте находится в командировке в Бонне. Это был «Марс» — сотрудник ЦРУ, который пользовался конспиративной квартирой, где мы установили оперативную технику, позволявшую нам контролировать встречи американца с его агентурой. Нам тогда не удалось использовать эту информацию. Похоже, теперь настало время это сделать.

Ошибка «Марса» — недоработка, которой, если говорить объективно, «грешили» и другие сотрудники резидентуры США в Бейруте, — состояла в том, что он не уделял серьезного внимания проверке своей конспиративной квартиры на «чистоту» — отсутствия там техники противника. Можно было попытаться завербовать «Марса», используя компрометирующие его материалы. Существовала вероятность, что он предпочтет пойти на сотрудничество с нами, чем рисковать, что его оперативные недоработки станут известны начальству и могут негативно сказаться на его карьере или даже повлечь за собой более серьезные неприятности. Мое предложение было поддержано Калугиным, а затем утверждено руководством главка.

Бонн вовсе не был подходящим местом для вербовки сотрудника ЦРУ. Если бы американец сообщил о вербовочном подходе к нему, это могло грозить мне, учитывая самые тесные отношения США с их верным союзником по НАТО, самыми серьезными последствиями, вплоть до ареста. Ситуация осложнялась и тем, что никто в боннской резидентуре не знал «Марса» в лицо, а это затрудняло установление с ним первого контакта. Мне предстояло импровизировать на месте в надежде установить с ним контакт на каком-либо дипломатическом приеме или в другом месте.

Прибыв в Бонн, я стал тщательно просматривать списки участников и приглашенных на разные светские и общественные мероприятия, проводимые в городе. Три недели прошли впустую, и я уже начал сомневаться в целесообразности задуманной операции, как однажды его фамилия оказалась в числе приглашенных на какую-то презентацию, устраиваемую одной американской фирмой в ресторане. Появившись там в назначенный день в качестве сотрудника МИД СССР под вымышленной фамилией, я через некоторое время увидел несколько постаревшего «Марса» и, после нескольких маневров и промежуточных бесед, приблизился наконец к нему и завязал разговор на нейтральную тему международных отношений. Светловолосый американец, на вид около сорока лет, среднего роста, коренастый, оказался разговорчивым собеседником. Когда в конце беседы я предложил еще раз встретиться, он с готовностью согласился. Договорились увидеться в моем отеле.

Прошло два дня. В назначенный час я спустился в холл для встречи моего гостя. Как всегда в преддверии такого острого момента, как вербовочная беседа, я немного нервничал и был возбужден. Вербовка «в лоб» является одной из самых рискованных разведывательных операций, подвергая как сотрудника, так и объекта вербовки большим нервным стрессам. Даже при успешном завершении работа с такими агентами требует от разведки повышенного внимания и неослабевающего давления. Когда у такого агента появляется возможность оборвать контакты с разведкой, например при переезде на другое место работы или из-за нарушения по какой-то причине связи, он очень часто ею пользуется.

«Марс» пришел, как и обещал. Он казался довольным, что познакомился с советским дипломатом. Мы поднялись в мою комнату и сели в кресла за небольшой столик. Я предложил виски, американец не отказался. Мы выпили, затем продолжили беседу, коснувшись некоторых проблем мировой политики и поговорив о том, чем достопримечателен Бонн и что тут надо бы посмотреть. Затем я перешел к делу.

— Я хотел бы Вам объяснить истинную причину моего нахождения в Бонне. Я приехал, чтобы сделать Вам от имени моей страны предложение, которое, возможно, Вас заинтересует. Пожалуйста, поймите, я делаю это из самых дружеских побуждений.

Лицо «Марса» оставалось непроницаемым, и он молчал. Я продолжал:

— Мы располагаем сведениями о вашей работе в Бейруте.

Было вполне вероятным, что «Марс» и раньше мог подозревать во мне офицера КГБ и даже мог ожидать подобного развития событий. Но для него оказалось полной неожиданностью, что мне известно, чем он занимался в Ливане. Тем не менее, он быстро оправился от этого, очевидно, решив понять, куда ведет весь этот разговор и как он может его использовать в своих целях.

— Я не думаю, что тот факт, что я работаю в американской разведке, характеризует меня с плохой стороны, — заметил он с сарказмом.

— Да, Вы правы, являться сотрудником ЦРУ еще не означает быть плохим человеком вообще. Но мы о Вас знаем кое-что еще. Я не хочу усложнять вашу жизнь, я просто хочу сделать Вам предложение. Мы можем сейчас все обсудить и прийти к оптимальному решению, чтобы у Вас не было никаких неприятностей на работе.

— Я не понимаю, о чем Вы говорите, — ответил «Марс».

— А как отнесется ваше начальство к тому факту, что Вы раскрыли данные на агентуру ЦРУ? — я продолжал атаку.

«Марс» молчал, пытаясь сохранить невозмутимый вид и выдержку.

— Давайте взглянем на доказательства, — продолжал я, взяв в руки приготовленную папку.

Я достал фотографии, сделанные в конспиративной квартире, которую «Марс» использовал в Бейруте. Там были снимки и внутренней обстановки, и крупные планы установленной видео- и звукозаписывающей аппаратуры.

Лицо «Марса» побледнело. Он молча начал перебирать фотографии, а я представил себе, как он сейчас мысленно возвращается к прошлым событиям в квартире, оценивая возможный ущерб, нанесенный ЦРУ нашей оперативной техникой. Он выпрямился в кресле.

— Вы правы, это серьезно. И для меня, и для всего Управления.

Я молчал. Нанеся удар, я теперь хотел немного разрядить обстановку. Теперь настала очередь «Марса» решать, что делать дальше. Он смотрел вниз, на пол.

— Я не могу сотрудничать с вами, — наконец сказал он после долгого молчания. — Я был всегда верен моей стране и ЦРУ. Я люблю свою семью. Это основные мотивы всего того, что я делал и делаю, и я не могу пожертвовать ими — даже если я должен заплатить за мои ошибки моей работой в Управлении.

Я был более-менее готов к подобному ответу. Да, мы были с ним на разных противоборствующих сторонах и каждый защищал безопасность своей страны, но мы полностью поняли друг друга, как это могут делать только коллеги по ремеслу. Несмотря на тот факт, что неотъемлемой частью нашей работы являлся и остается обман, мы могли сейчас позволить себе быть друг с другом относительно откровенными.

Однако как я ни старался убедить американца, что ему лучше согласиться работать на нас, чем разрушить свою долгую карьеру в ЦРУ, он продолжал отказываться, повторяя, что, несмотря на серьезность своей ошибки, он не пойдет на предательство.

— Работа на вас будет равносильна подписанию себе смертного приговора, — сказал он. — Если я соглашусь работать на КГБ, ЦРУ узнает об этом через несколько дней.

Беседа с американцем продолжалась несколько часов. Когда он наконец поднялся и стал уходить, я пожелал ему и его семье всего хорошего.

О моем подходе к нему «Марс» поставил в известность свое руководство в ЦРУ. К счастью для меня, я сумел вернуться в Москву без осложнений. Но все это время я оставался заинтригован произнесенной им фразой: ЦРУ узнает о моей вербовочной попытке через «несколько дней». Я упомянул об этом в моем отчете и затронул эту тему в разговоре с Калугиным. По его мнению, «Марс» сказал это для «красного словца». ЦРУ не располагает источниками для такого рода сведений, продолжал Калугин, он просто блефовал, чтобы от него отстали. Мне понадобилось еще восемь лет, чтобы понять, что «Марс» ничего не приукрашивал. Пока Эймс и Хансен не стали с нами сотрудничать, никто и предположить не мог, как глубоко и массивно могло ЦРУ проникнуть в структуру советской разведки.

Несмотря на неудачу с «Марсом», в главке положительно оценили мою командировку в Бонн. Установка необнаруженной техники подслушивания в конспиративной квартире ЦРУ в Бейруте продемонстрировала американцам наши возможности. Теперь они должны были ломать голову, как долго эта техника там находилась, кто из их агентов был раскрыт и сколько разведывательных операций ЦРУ нам удалось нейтрализовать.

2

Дипломатические осложнения и скандалы являются неотъемлемой частью деятельности разведки. Большинство из них не очень серьезны и вскоре утихают. Но мы иногда сознательно подогревали ситуацию, чтобы досадить противнику. Для этого использовались различные способы, например «сливание» в средства массовой информации недостоверных сведений, высылка из страны иностранных дипломатов и пр. Подготовкой и распространением дезинформации — а это одно из налаженных направлений деятельности КГБ — занималась служба «А» ПГУ. «Черные» технологии этого подразделения включали распространение компрометирующих сведений на западных политических и общественных деятелей, сотрудников разведок и т. п. через советские и иностранные средства массовой информации. Хотя контрразведка сама редко принимала участие в такого рода «очернительных» операциях, мы часто выходили с предложениями об их проведении.

Летом 1977 года я был делегирован от ПГУ в оргкомитет по подготовке международной конференции ЮНЕСКО, которая должна была состояться в октябре в Тбилиси. Москва хотела, чтобы это важное для имиджа СССР мероприятие прошло гладко и без проблем.

В ответ на разосланные во все резидентуры запросы Центра по сбору сведений на участников конференции наша парижская точка сообщила, что американскую делегацию будет возглавлять высокопоставленный дипломат Константин Варварив — представитель США в ЮНЕСКО. Несколько советских дипломатов в рамках своих служебных функций встречались с Варваривом и ничего заслуживающего нашего внимания о нем сказать не могли — кроме, как оказалось, одной детали. В разговоре с одним нашим агентом американец как-то упомянул, что он родом из Западной Украины. После окончания войны он выехал в США, окончил там колледж, стал американским гражданином, а затем был принят на работу в Госдепартамент.

В рамках так называемого пакта Молотова-Риббентропа 1939 года к Советскому Союзу отходила часть Западной Украины, где преимущественно проживали католики и где было очень сильно влияние католической церкви. Москва столкнулась здесь с серьезным сопротивлением со стороны местного населения, и пришлось принять определенные карательные меры для подавления протестов и выступлений как политического, так и религиозного характера. С началом войны украинские националисты тесно сотрудничали с немцами, что, однако, не спасло мирных жителей от грабежей, убийств и других карательных операций фашистов.

Служба «А» подняла личные дела ряда советских эмигрантов, которые со временем сделали карьеру и заняли определенное положение на Западе. Идея заключалась в том, чтобы показать широкой международной общественности, что в то время как многие западные страны, в первую очередь Соединенные Штаты, формально осуждают нацизм, фактически они оказывают помощь и содействие бывшим фашистским пособникам и коллаборационистам. Варварив стал одним из объектов нашей кампании. Мы решили оказать на него давление. Если американец согласится сотрудничать с разведкой, мы пообещаем оставить его в покое. Мы отдавали себе отчет относительно небольших шансов на успех нашей акции, но, даже если так и произойдет, по крайней мере его прошлое будет раскрыто и он будет дискредитирован.

Я послал запрос на Украину, и наши коллеги раскопали некоторые сведения на семью Варваривов, указывающие, что ее члены во время войны сотрудничали с немцами. В частности, глава семьи и его сын воевали на стороне немцев против Советской армии и были убиты. Какой-то дополнительной информации о другом сыне, который мог сбежать на Запад, обнаружить не удалось, поэтому я отправил сотрудника отдела в небольшой городок на Западной Украине, где до войны проживала семья Варваривов, чтобы он на месте попытался найти что-нибудь еще. Другой оперработник выехал в Париж. У нас было мало времени, чтобы найти до открытия конференции что-либо существенное, но неожиданно наш сотрудник на Украине обнаружил в архивах данные на людей с фамилией Варварив. В семье действительно было двое сыновей и дочь, отец и старший сын погибли во время отступления немцев в 1944 году. С ними на запад ушел и младший сын. Дочь, которая была от рождения глухой, осталась с матерью на Украине. Это было все, что удалось отыскать. Не было найдено никаких документов, подтверждавших, что младший из Варваривов и есть Константин Варварив, представитель США в ЮНЕСКО.

Я доложил собранную информацию начальнику ПГУ В. Крючкову, который после ознакомления с документами согласился с нашими предложениями по вербовочному подходу к Варвариву в Тбилиси. Это было поручено сделать мне. Поскольку мы не были полностью уверены в точности полученных сведений, мне не оставалось ничего другого, как импровизировать. В ведущейся между двумя странами пропагандистской войне компрометация высокопоставленного представителя США рассматривалась как успех, поэтому сама попытка это сделать была бы уже почти победой. ПГУ информировало о намеченной операции председателя КГБ Грузии Алексея Инаури, и за три дня до начала конференции я вылетел в Тбилиси.

В городе еще стояла солнечная и теплая погода. Перед тем как осмотреть отель «Интурист», где был зарезервирован номер для американца, я заехал в штаб-квартиру грузинских коллег, чтобы вместе с ними обсудить детали намеченной операции. За день до открытия конференции я доложил Инаури наш план. Руководитель грузинских чекистов был известен своей дисциплиной и требовательностью. КГБ Грузии по праву считался одним из лучших республиканских органов государственной безопасности. Поэтому я был ошарашен, когда, одобрив план действий, генерал вдруг предложил нечто необычное.

— Послушай, да черт с ним, с этим планом, — сказал он. — А чего мы будем ждать? Давайте его сразу арестуем как нацистского приспешника.

Да, мы все были возбуждены предстоящей операцией, но южный темперамент грузина приподнял его несколько выше, чем надо, над грешной землей.

— У нас нет на этот счет достоверных сведений, — осторожно ответил я и повторил то, что только что докладывал. — Сначала нам нужно убедиться, что это именно тот человек, который нам нужен.

— Ладно, давай, действуй, — к моему облегчению, проворчал Инаури. Последняя преграда была преодолена, я мог начать действовать.

Варварив прибыл в Тбилиси на другой день вместе с большинством остальных участников конференции. Начиная от аэропорта он находился под постоянным наблюдением. Американец принял активное участие в первом дне заседаний, все на конференции шло, как было запланировано. Вечером я решил начать наше наступление.

Где-то за час до полуночи Варварив вернулся в свой номер в отеле. Через несколько минут я постучался в его дверь. Представившись на английском языке офицером Комитета государственной безопасности, я назвал свои вымышленное имя и фамилию. Дверь открылась. Передо мной стоял стройный человек с вьющимися волосами. Я потребовал у него паспорт, который он мне сразу вручил, затем спросил его, кто он такой.

По его внешнему виду нельзя было понять, был ли он взволнован или напуган.

— Я сотрудник Госдепартамента США, — сказал он твердым голосом, показывая, что он владеет ситуацией и с ним шутить не рекомендуется.

— Известно ли Государственному департаменту Соединенных Штатов о вашем прошлом? — строго спросил я.

— Что Вы хотите этим сказать? — с негодованием спросил Варварив.

— Знают ли в Госдепартаменте, что во время войны Вы сотрудничали с немцами?

— Я — что? Я не понимаю, о чем Вы говорите.

Однако его недоумение было каким-то неправдоподобным.

— Неужели Вы думаете, что правительство США так легко все это воспримет? — продолжал я. — У нас есть неопровержимые доказательства. Не имеет смысла что-либо отрицать. Мы знаем, что ваша семья помогала фашистам.

— Какой вздор! Вы меня с кем-то путаете. Я больше не хочу с Вами разговаривать. Пожалуйста, покиньте мой номер.

Он подошел к кровати и лег.

— Вы не должны так себя вести.

С решительным видом я сделал несколько шагов вперед.

— Вам бы следовало быть более покладистым, если Вы хотите себе добра.

Американец держался своей линии поведения.

— Вы нарушаете дипломатический протокол, — повышая голос, сказал он. Его лицо покраснело. — Я обладаю дипломатическим иммунитетом, и у Вас могут быть большие неприятности.

Он встал с постели.

— Я их не боюсь. Иначе я бы не был здесь. Все, в чем я заинтересован, это установление справедливости.

Нельзя было понять, вызвано ли было такое его поведение тем обстоятельством, что он не виновен в том, в чем его обвиняют, или он что-то от нас скрывает. А мне нельзя было уйти, не выяснив это.

— Мы хотим, чтобы Вы были наказаны как человек, сотрудничавший с нацистами, — произнес я.

— Убирайтесь! Что вообще вы все можете мне сделать? Я — гражданин Соединенных Штатов и не должен выслушивать этот бред!

Пришло время нанести запрещенный удар.

— Жаль, что Вы такой упрямый. В нашем арсенале есть и другие средства. Не забывайте, что ваша сестра все еще живет на советской территории.

Варварив на мгновение замолчал, затем засмеялся.

— Вот тут вы ошиблись. Моя сестра живет в США.

Возможно, он подумал, что побил мою козырную карту, если его сестра тоже эмигрировала, — факт, о котором нам не было ничего известно. Однако тут американец совершил оплошность: невольно признав, что у него есть сестра, он тем самым подтвердил, кто он есть на самом деле. С новой силой я продолжил атаку.

— Допустим, ваша сестра вне нашей досягаемости. Но не забывайте, что Вы сами находитесь на советской территории.

Варварив понял свою ошибку и изменил тактику.

— Послушайте, я был очень молод в то время, — с определенным раскаянием в голосе сказал он. — Я не понимал, что я делаю. Я не осознавал, за что выступала каждая сторона. Во всяком случае, я не принимал никакого участия в борьбе с партизанами.

Он начал нервно шагать по комнате.

— Хорошо, давайте подумаем, что можно сделать, — ответил я, чувствуя, что наступил кульминационный момент встречи.

Я сказал, что Госдепартамент никогда не узнает о его прошлом, если Варварив согласится сотрудничать с КГБ.

Дальнейший разговор с ним продолжался до 4 часов утра. Американец в конце согласился начать работать с нами, но сказал, что он очень устал и предложил продолжить беседу днем. Я понимал, что если я сейчас покину его номер, то буду только наполовину уверен в успехе вербовки, хотя уже чувствовал себя победителем. Честно говоря, я не ожидал, что наша беседа зайдет так далеко. Хотя я не получил от Варварива окончательного согласия на сотрудничество с нами, мне удалось «дожать» американца — признать его прошлое. Если вербовка сорвется, мы, тем не менее, сможем его дискредитировать. Даже если он сообщит в Госдеп о вербовочном подходе, мы пойдем на обнародование собранных нами компрометирующих его сведений. В любом случае у Варварива будут серьезные неприятности.

Я покинул номер, чтобы дать дипломату немного поспать. Утром он пришел на запланированное заседание конференции, внешне все выглядело нормальным. Около обеда я получил срочный звонок из Москвы, и мне сообщили, что посольство США направило в МИД ноту протеста по поводу попытки шантажа американского дипломата в Тбилиси. Варварив все же решил не идти на сотрудничество с нами, но все, что с ним произошло, стало достоянием гласности и привело к скандалу. В Москве посол США Малкольм Тун выступил с заявлением, осуждающим провокацию против Варварива, и потребовал срочной встречи с официальными представителями МИД.

Как только стало ясно, что Варварив информировал Госдепартамент о попытке его вербовки органами КГБ, Центр запустил советскую пропагандистскую машину. В нашей прессе была опубликована серия статей, обвиняющих США в беспринципности и ханжестве, поскольку они не гнушаются использовать на высоких государственных постах людей, сотрудничавших в годы войны с нацистами. Одновременно в средствах массовой информации США вовсю публиковались протесты по поводу провокаций КГБ против американских дипломатов.

В принципе, такая реакция ожидалась. Что явилось для нас неприятным сюрпризом, так это реакция на инцидент различных отечественных ведомств и организаций. Министерство иностранных дел выступило с резкой критикой действий КГБ, заявив, в частности, что наша основная ошибка состояла в проведении секретной операции в период, когда советское правительство большое внимание уделяет разрядке напряженности с Западом. Крючков получил выговор. В главке замерли — сейчас полетят головы, первой, естественно, будет моя. Заместитель председателя КГБ Георгий Цинев приказал подготовить подробный отчет о случившемся, пообещав сурово наказать виновных. Особое негодование у него вызвало то обстоятельство, что его — куратора советской контрразведки — не информировали о намеченной операции. Однако, когда затребованный отчет был подготовлен и доложен ему, было уже поздно наказывать якобы провинившихся. Крючков и Калугин в определенной степени «прикрыли виновников», послав меня и заместителя начальника управления «К» Николая Лукова, курировавшего операцию, в командировку в Берлин на время, пока улягутся страсти. Конечно, я был признателен за их защиту. Ко времени, когда мы через две недели вернулись в Москву, уже появились новые проблемы и дела, которыми надо было заниматься, и этот инцидент потихоньку отошел на второй план, а потом и вовсе был забыт.

Американцы, тем не менее, направили в МИД еще несколько нот протеста. Мы им ответили, опубликовав книгу, где был документирован ряд случаев сотрудничества с нацистами лиц, проживающих и занятых на государственной службе в западных странах. Само собой разумеется, среди них был и господин Вар-варив. Книга была переведена на несколько иностранных языков и опубликована за рубежом. Через некоторое время Вашингтон, очевидно, несколько остыв, предложил нашему МИД прекратить эту пропагандистскую войну, однако КГБ продолжал атаку. Следует подчеркнуть, что по большому счету речь шла не только и не столько о наказании нацистских пособников. Данный случай представлял собой типичную операцию органов безопасности страны, преследовал четко определенные цели и привел к нужному результату. В конце концов Госдепартамент США первым прекратил боевые действия. Присутствие Варварива в ЮНЕСКО негативно отражалось на репутации Соединенных Штатов, и он через некоторое время был оттуда убран.

3

«Олег Калугин напоминал бегуна-рекордсмена. За шесть лет он преодолел стремительный путь — от студента, стажировавшегося в Америке в 1958 году по программе международных обменов США-СССР, до заместителя резидента в 1965 году. Практически невозможно за это время стать одним из руководителей резидентуры в столице “главного противника”. Но Олег сумел это сделать: он крупномасштабно мыслит и умеет претворять свои замыслы. Он очень эффективный офицер разведки».

Дэвид Мейджор, специальный агент ФБР в отставке, бывший руководитель контрразведывательных операций в Совете национальной безопасности при президенте США

«Олег Калугин — предатель и кусок дерьма. Он продал свою страну американцам».

Леонид Шебаршин, бывший начальник ПГУ КГБ СССР

После окончания разведшколы в Ленинграде Олег Калугин в 1958 году был в числе первых советских аспирантов, обучавшихся в Колумбийском университете в Нью-Йорке в рамках так называемой «фулбрайтовской» (по имени американского сенатора) программы обменов молодыми учеными между США и СССР. После этого он был направлен в оперативную командировку в Нью-Йорк, где успешно работал в качестве корреспондента московского радио, освещая в основном деятельность Организации Объединенных Наций. Являясь в 1965–1970 годах сотрудником линии «ПР» вашингтонской резидентуры, он в рамках своего прикрытия имел доступ к серьезным представителям американской политики и средств массовой информации. В частности, Калугин регулярно встречался с такими «зубрами» журналистики и политики США, как Уолтер Липпман, Джозеф Крафт, Роберт Кеннеди, сенатор Уильям Фулбрайт и др. В СССР его статьи о Соединенных Штатах пользовались успехом.

У Калугина сложились хорошие отношения с вашингтонским резидентом Борисом Соломатиным. В 1970 году он был вынужден вернуться в Москву после статьи американского журналиста Джека Андерсона, где он изобличался как сотрудник КГБ. По рекомендации Соломатина Калугина направили работать в управление «К» ПГУ, которое через некоторое время он возглавил, а вскоре стал одним из самых молодых генералов Комитета государственной безопасности.

Я редко встречался с моим старым приятелем, пока в 1975 году не вернулся в Москву из командировки в Индию и не стал работать в управлении «К». Являясь моим прямым начальником, Калугин контролировал все мои оперативные мероприятия, часто мы разрабатывали их вместе. Он редко вмешивался в мою работу и обычно поддерживал мои действия. Однако затем наступили трудные времена.

Когда Калугин находился в своей первой командировке в Нью-Йорке, в 1964 году сбежал к американцам офицер КГБ Юрий Носенко. С тем чтобы избежать возможных провокаций со стороны противника, Центр прервал командировки и вернул в Москву многих сотрудников различных резидентур. В их числе оказался и Калугин (я был по этой причине отозван из Австралии). Он незадолго до этого завербовал своего первого агента, американского ученого русского происхождения по имени Анатолий Котлобай, который передавал нам образцы твердого ракетного топлива. Котлобай сотрудничал с нами под оперативным псевдонимом «Кук». Через некоторое время у ФБР появились подозрения относительно «Кука», и за ним было установлено наблюдение. Почувствовав это, агент спешно покинул Нью-Йорк, вылетев во Францию, рассчитывая, что вряд ли французы выдадут его американцам, а через некоторое время оказался в Москве.

«Куку» потребовалось немного времени, чтобы разочароваться жизнью в СССР, а затем он начал открыто критиковать порядки в стране, где был построен «рай для простого человека». Его брюзжание почему-то не понравилось властям. Вскоре Второй главк начал расследование, заподозрив, что американский ученый в действительности является агентом-двойником и работает по заданию ЦРУ. Правда, ВГУ так и не удалось найти каких-либо серьезных доказательств этого, тем не менее фортуна все же изменила «Куку» — он был уличен в спекуляции валютой. Агент был арестован и получил восемь лет тюрьмы.

Будучи убежден, что его бывший агент не является подставой ЦРУ, Калугин в 1979 году решил с делом «Кука» апеллировать непосредственно к Ю. Андропову. У Калугина были неплохие отношения с председателем КГБ, но этого оказалось недостаточно, чтобы убедить того в полной невиновности агента. Тем не менее, Андропов разрешил Калугину самому допросить «Кука». Когда в назначенный день Калугин увидел человека, которого он завербовал около двадцати лет назад, агент повел себя как одержимый. Он яростно кричал на Калугина, упомянув, среди прочего, что проклял тот день, когда они познакомились. Калугин, тем не менее, покинул встречу, окончательно убежденный, что агент не работает на ЦРУ.

Этот случай, однако, не развеял тучи, которые начали сгущаться над головой Калугина. Молодой, стремительно делающий карьеру генерал быстро наживал врагов среди руководства ПГУ, в первую очередь это касалось В. Крючкова — начальника главка и доверенного лица Ю. Андропова. Крючков работал в посольстве СССР в Будапеште в период венгерских событий 1956 года, когда Андропов был там советским послом (в определенной мере этот опыт предвосхитил и оказал влияние на позицию Андропова в будущем, когда он в качестве одного из руководителей СССР боролся с критиками советского режима).

У не всегда сдержанного и прямолинейного Калугина не сложились отношения с Крючковым, о котором он в узком кругу отзывался как о «сером безликом карьеристе». Со своей стороны, Крючкову очень не нравилось, что у Калугина были хорошие отношения с Григорием Григоренко, бывшим (до Калугина) начальником управления «К» ПГУ, который теперь стал начальником Второго главного управления КГБ. Крючков рассматривал дружбу этих двух людей как угрозу своему полному контролю над ПГУ. Так называемая «старая гвардия» главка считала Калугина человеком с авантюристическими наклонностями и повадками «плейбоя», что в итоге делало непредсказуемым его поведение. Поэтому, когда в ПГУ поползли слухи о том, что не только «Кук», но и сам Калугин был американским агентом, Крючков ничего не предпринял, чтобы их прекратить.

В этой ситуации Калугин снова попытался заручиться поддержкой Андропова. Тот посоветовал Калугину не обострять ситуацию и предложил ему определенное время поработать в Ленинграде, где он мог бы расширить свой оперативный кругозор, пополнив его опытом работы во внутренней контрразведке. Калугину не оставалось ничего, как согласиться, и в декабре 1979 года он выехал в Ленинград, став первым заместителем руководителя КГБ области, штат которого насчитывал несколько тысяч офицеров. Приняв предложение Андропова, Калугин рассчитывал вернуться в Москву через год. Но у Крючкова на этот счет было свое мнение, а продолжающаяся критика Калугина в его адрес только играла Крючкову на руку. Обосновавшись в бывшей столице Российской империи, Калугин был поражен степенью неэффективности органов внутренней контрразведки. Вначале он думал, что его статус и опыт работы будут способствовать реализации его критических замечаний и предложений по совершенствованию работы. Но все получилось с точностью до наоборот, несмотря на его обращения в партийные структуры области и даже личное письмо М. Горбачеву, избранному в 1985 году генеральным секретарем ЦК КПСС, в котором Калугин обращал его внимание на чрезмерную роль КГБ в политической жизни страны.

В течение последующих нескольких лет у Калугина все больше обострялись отношения с властями. Одновременно он устанавливал и расширял связи с другими критиками советского режима, в частности с Александром Яковлевым, с которым он когда-то вместе стажировался в Колумбийском университете. В свое время Яковлев работал в аппарате ЦК КПСС, фактически возглавляя отдел пропаганды. Это продолжалось до 1973 года, когда он опубликовал статью, резко критикующую проводимую в стране политику антисемитизма. Сразу после публикации он был отправлен послом в Канаду, что рассматривалось как «ссылка» и отлучение от центральных органов власти. Яковлев пребывал в этом вакууме до тех пор, пока Горбачев — в то время набирающий силу член Политбюро — не познакомился с ним во время своего визита в Канаду. Вскоре он вернул Яковлева в Москву, назначив его директором престижного Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) Академии наук СССР. К 1987 году благодаря своему покровителю Яковлев был уже полноправным членом Политбюро и главным идеологическим «гуру» Горбачева.

Калугину также удалось завязать тесные отношения с окружением Бориса Ельцина — в то время харизматического партийного босса Москвы, а вскоре после республиканских парламентских выборов в 1990 году — номинального руководителя Российской Федерации. Тем не менее, несмотря на активные маневры Калугина с целью вернуть свои утраченные позиции, старая система сопротивлялась новым настроениям в обществе и все еще сохраняла возможности с ним посчитаться. Крючков добился того, чтобы Калугин продолжал работать в Ленинграде, где он пробыл в общей сложности семь лет — до 1986 года.

Анатолий Киреев, сменивший Калугина на посту начальника управления «К» ПГУ после отъезда того в Ленинград, очищая, так сказать, вверенное ему подразделение от «калугинской скверны», составил список сотрудников управления, якобы так или иначе близких опальному генералу. В этом списке была и моя фамилия. Хотя в тот период это обстоятельство не сказывалось серьезно на моей работе, тем не менее факт моего знакомства с Калугиным будет с этого времени влиять на отношение ко мне руководства ПГУ.

Позже Кирпиченко в своих воспоминаниях напишет, что в период нахождения управления «К» под руководством Калугина эффективность работы внешней контрразведки заметно снизилась. Согласно Кирпиченко, Калугин не смог организовать и осуществить ни одной сколь-нибудь серьезной операции. Кирпиченко обвинил его в попустительстве; Калугин, мол, «спал» на работе, в то время как ЦРУ активно вербовало многочисленных агентов из числа советских граждан, о которых стало известно только благодаря информации Эймса и Хансена. Большая часть этих обвинений была сделана в 90-е годы, когда Калугин уже жил в США. Факты говорят об обратном: именно в период нахождения Калугина «у руля» управления «К» активизировалась работа по проникновению в разведывательные службы западных стран. Калугин имел полное право утверждать, что в период его руководства управлением контрразведывательные подразделения наших заграничных резидентур по численности своих сотрудников выросли почти вдвое и завербовали в три раза больше агентов. На своем посту он был не просто активен, он был агрессивно активен.

Если бы Калугин в действительности являлся в то время американским агентом, он бы не терял ни минуты, чтобы покинуть Советский Союз. Вместо этого с полным пониманием того, что он делает и чем это ему грозит, он занялся деятельностью, которая принесла ему только проблемы. Когда в начале 80-х годов я приехал в Ленинград в отпуск и беседовал с ним в его кабинете, находящемся в импозантном особняке на Литейном проспекте, где располагался КГБ по Ленинградской области, Калугин наконец открыто признался мне, что выслан из Москвы в Ленинград из-за подозрений Крючкова и Кирпиченко в том, что он является американским агентом. Когда я стал настаивать, чтобы он ко всему происходящему отнесся серьезно, Калугин пренебрежительно отмахнулся.

— Кирпиченко не пытается решать возникающие в процессе оперативной работы проблемы. Нет. Каждое его решение определяется только одним — как его воспримет Крючков.

Как могло случиться, что преданный партии и разведке человек — офицер, который сделал блестящую карьеру и у которого, без сомнения, было не менее блестящее будущее, — так быстро был низвержен и стал отверженным? Взлет и падение Калугина в определенном смысле были взаимосвязаны. Его заносчивость, высокомерие и агрессивность в достижении поставленных целей, упрямство и цепкость, граничащие с высокомерием, — все это явно противоречило консерватизму и руководства ПГУ, и всей власти в целом. Начиная с 1979 года Калугин ступил на путь неизбежного конфликта и разрыва отношений с КГБ. Моя дальнейшая служебная карьера пойдет по другому пути, но, тем не менее, останется подверженной влиянию «дела» Калугина.

4

За несколько месяцев до отъезда Калугина в Ленинград мы как-то разговорились с ним в его служебном кабинете.

— Ты знаешь, я хочу поехать в Вашингтон резидентом, — вдруг сказал он, искоса посмотрев на меня.

— Олег, мне это известно.

Все в главке знали, что наступило время для следующей командировки Калугина.

— Так вот, я хочу, чтобы ты туда тоже поехал. В качестве моего заместителя по линии «КР».

От такой возможности нельзя было отказываться, хотя я сомневался, что американцы дадут мне въездную визу. Им было хорошо известно, кто я такой по моим прошлым командировкам. Многие сотрудники ЦРУ, с которыми я там встречался, например тот же Хэвиленд Смит, сейчас работали в Вашингтоне и, естественно, сразу узнают о готовящемся прибыть в США новом советском «дипломате». Кроме того, мое участие в операциях с «Марсом» и Варваривом, несомненно, будет серьезным препятствием для въезда в Соединенные Штаты. Даже если каким-то образом американцы дадут мне визу, мой «послужной список» может сделать меня привлекательным объектом различного рода провокаций.

Через несколько дней после состоявшегося разговора с Калугиным Виктор Грушко, начальник 3-го отдела ПГУ, курировавшего разведывательные операции против Великобритании, вызвал меня к себе и предложил поехать резидентом в Ирландию. Для меня это было бы серьезным повышением, я переходил бы в разряд руководителей среднего звена в главке. Однако я понимал, что Калугин уже настроен на то, чтобы я поехал с ним в Вашингтон. Грушко посоветовал, чтобы я переговорил на эту тему с Калугиным, но тот настаивал на своем.

После возвращения в Москву из последней загранкомандировки серьезные перемены произошли и в моей семье. После окончания средней школы мой сын Алеша в 1976 году поступил в Московский государственный институт международных отношений — МГИМО, считающийся одним из самых престижных вузов страны. Этот факт, в частности, снимал существовавшие ранее для всей нашей семьи проблемы и неудобства, связанные с моими длительными загранкомандировками. Уверившись, что сын уже на правильном жизненном пути и стал более самостоятельным, мы с Еленой почувствовали, что у нас теперь больше свободного времени. Одним из результатов этого «открытия» явилось рождение в 1977 году второго ребенка — девочки, которую мы назвали Аленой. Теперь у меня не было серьезных личных проблем, удерживающих меня в Москве, и я был более чем готов опять очутиться на передовых рубежах разведывательной работы за границей.

В феврале 1979 года я обратился в американское посольство в Москве за двухнедельной визой в США. К моему удивлению, мне ее выдали. Я посетил Нью-Йорк и Вашингтон, все это время стараясь ознакомиться с обстановкой и быть «тише воды и ниже травы».

Атмосфера в обеих резидентурах США была довольно напряженной. В апреле 1978 года Аркадий Шевченко, высокопоставленный советский дипломат, занимавший пост заместителя Генерального секретаря ООН, сбежал к американцам после двухлетнего сотрудничества в качестве агента ЦРУ и ФБР. Как говорят, «пришла беда — открывай ворота»: через месяц, в мае 1978 года, ФБР арестовало двух офицеров линии «КР» резидентуры — Владика Энгера и Рудольфа Черняева, являвшихся сотрудниками Секретариата ООН. Им было предъявлено обвинение в получении от офицера ВМС США секретных материалов в области противолодочной обороны. Американец оказался подставой, работая под контролем ФБР и военно-морской службы расследований (Naval Investigative Service). Владимиру Зинякину, еще одному сотруднику нью-йоркской резидентуры, участвовавшему в работе с подставой, избежать ареста помог его дипломатический иммунитет. Энгер и Черняев были приговорены американским судом к пятидесяти годам тюремного заключения за шпионаж против США. После суда я имел возможность встретиться с ними и был приятно удивлен, что оба наших сотрудника были спокойны и уверены, что советское правительство сделает все для их освобождения. Так оно и случилось: через некоторое время они были освобождены в обмен на пять наших диссидентов, отбывавших тюремное заключение в СССР.

Несмотря на нарастающую неопределенность моего служебного положения в Центре, что не позволяло мне строить какие-либо конкретные планы на будущее, я, тем не менее, пришел к выводу, что мне было бы все же интересно поработать в Соединенных Штатах. В результате осенью 1979 года мы все трое — Елена, Алена и я, упаковав вещи, — отбыли в Вашингтон, которому было суждено стать последним местом моих длительных загранкомандировок. К этому времени Калугин уже был в Ленинграде. Ему никогда уже не быть вашингтонским резидентом. Наши жизненные и служебные пути окончательно разошлись.