В феврале 2001 года в Вашингтоне был арестован сотрудник ФБР Роберт Хансен по подозрению в связи с советской, а затем российской разведкой.

В обвинительном заключении по делу, составленном, как сообщалось, на основе документов оперативного дела на Хансена, хранящегося в СВР, утверждалось, что Хансен в октябре 1985 года предложил передавать советской разведке секретные сведения о работе ФБР против советских учреждений в США и сделал это, направив письмо лично на мое имя.

Должен сказать, что я никогда не слыхал имени Хансена за годы работы в разведке и не имею никаких сведений о том, что арестованный ФБР Хансен действительно сотрудничал с нами.

Более того, я уехал из США в июле 1986 года и не мог знать, какие материалы находились в СВР по этому делу.

Однако материалы обвинительного заключения мне представляются крайне интересными, так как наглядно свидетельствуют о той масштабной подрывной деятельности, которую проводили спецслужбы США против СССР.

В связи с этим, думается, стоит провести реконструкцию событий, связанных с делом Хансена, на основе документальных данных, изложенных в обвинительном заключении по его делу.

Итак, Вашингтон, октябрь 1985 года.

1

«Бомба» разорвалась в один из теплых осенних дней, типичных для Вашингтона в это время года. В субботу утром в октябре 1985 года я, как обычно, выехал на машине из жилого комплекса посольства, мысленно готовясь погрузиться в бумаги, ожидающие меня на работе. Резидентура в это время пустовала. Андросов находился в отпуске в Москве, и, когда я вошел, там увидел только его заместителя по линии «ПР» и дежурного офицера. Согласно заведенному порядку, рабочий день я должен был начать с просмотра шифротелеграмм, пришедших за ночь из Москвы. Моя голова, однако, была занята совсем другими мыслями. Мне предстояло решить, что делать с моим коллегой — сотрудником резидентуры Валерием Мартыновым, который месяцами раньше был раскрыт как агент ЦРУ. Все это время я не находил ответа на вопрос, каким образом организовать возвращение Мартынова в Москву, не вызывая у него подозрений.

Я не мог предположить, что проблема окажется настолько серьезной, а завершится таким образом, что положит начало одной из самых успешных операций советской разведки. Шифровальщик принес мне папку с телеграммами. Через несколько минут после того, как я начал их читать, в дверь ко мне постучался заместитель резидента. В руке у него был конверт.

— Дегтярь письмо получил по почте, — сказал он. — Прочти, что там написано.

На конверте был адрес Виктора Дегтяря, сотрудника вашингтонской резидентуры. Письмо было доставлено по почте и брошено почтальоном перед входом в его квартиру в вашингтонском пригороде штата Вирджиния. На конверте был почтовый штамп графства «Принц Джордж» штата Мэриленд. Открыв конверт, я с удивлением обнаружил второй, на котором было написано: «Не вскрывать! Передайте этот конверт только Виктору И. Черкашину».

На этом конверте не было никаких следов, указывающих, кто мог бы его послать, однако не вызывало сомнений, что его автор был не новичок в мире шпионажа. Он наверняка знал, что ФБР, как правило, снижает интенсивность слежки за сотрудниками разведки, когда они дома, и тем самым меньше рисковал, чем вступая в прямой контакт с нашим оперработником. Адресуя письмо мне, этот человек также демонстрировал, что он знает, «кто есть кто» в вашингтонской резидентуре.

Я молча вынул из конверта письмо, которому было суждено сыграть трагическую роль в судьбе многих столпов безопасности американского общества. Я также не мог отогнать от себя мысль, что, судя по довольно необычному способу связи со мной, автору известно о недоверии, которое питают ко мне некоторые мои коллеги в Ясенево. Эти чувства, очевидно, разделял кто-то и из сотрудников резидентуры, поскольку, несмотря на строгое предупреждение его автора, конверт был вскрыт.

«Уважаемый господин Черкашин, — прочитал я первые слова печатного текста. — Скоро я перешлю господину Дегтярю пачку документов, В них представлены материалы об одном очень важном и тщательно охраняемом проекте, осуществляемом американской разведкой. Это оригиналы документов, чтобы упростить доказательство их подлинности. Для нашего долгосрочного сотрудничества Вы должны признать, что допуск к такого рода материалам имеет очень ограниченный круг людей. Если их проанализировать все вместе — то все сойдется на мне…»

«…для нашего долгосрочного сотрудничества?» Кто автор этой необычной записки? Что это за человек, утверждающий, что имеет доступ к совершенно секретным разведывательным программам Соединенных Штатов? Очевидно, он знает что-то очень важное. Более того, не только знает, но и работает в очень важном месте, поскольку — я читал письмо дальше — автор выдал имена нескольких агентов ЦРУ и ФБР, внедренных в систему КГБ: «Надеюсь, что сотрудник разведки вашего калибра и опыта распорядится этими документами с должной тщательностью и осторожностью. Думаю, что они стоят 100 000 долларов, которые Вы мне заплатите. Я должен предупредить, что я сильно рискую, о чем Вы, возможно, не догадываетесь. Ваша организация за последнее время понесла потери. Ставлю Вас в известность, что Борис Южин (линия «ПР», сан-францисская резидентура), Сергей Моторин (линия «ПР», вашингтонская резидентура) и Валерий Мартынов (линия «X», вашингтонская резидентура) были завербованы нашими спецслужбами».

В письме дальше содержалась информация о сбежавших к американцам советских гражданах. Автор таюке охарактеризовал несколько операций, проведенных на территории США против советской разведки с использованием новых технических средств. Были приведены данные о расходах правительства США на разведывательную деятельность, включая финансирование Агентства национальной безопасности, ЦРУ, ФБР и военную разведку. На следующий день я узнал, что в конверте было еще одно приложение — вынутое зачем-то заместителем резидента, — содержащее данные о разведывательных операциях, осуществляемых в рамках космической программы США.

Письмо не было подписано.

Все это казалось слишком невероятным, чтобы этому можно было поверить. Естественно, сразу возникал вопрос: является ли предложение реальным или это провокация американцев, чтобы с помощью агента-двойника заманить нас в ловушку? Вербовка Эймса была более чем достаточным достижением за весь срок службы в разведке, окупая и оправдывая всю мою работу. Получение подобного письма через шесть месяцев после начала сотрудничества с Эймсом выглядело абсолютно неправдоподобным. Может быть, это сделал сам Эймс в целях самозащиты? Ход его мыслей мог быть таким: если переписка и связь резидентуры с Центром перехватываются, получение американской контрразведкой «доказательств», что мы имеем двух ценных источников, может снизить подозрения в отношении него.

Потребовалось 16 долгих лет, чтобы я и все мои коллеги в ПГУ узнали фамилию автора этого письма. Им был специальный агент Федерального бюро расследований США Роберт Хансен.

Оставшись один в кабинете, я изложил мои соображения в шифротелеграмме на имя Крючкова, отправленной по выделенному мне специальному каналу связи с Центром. Эта линия была установлена в мае после моего первого приезда в Москву с информацией об Эймсе. Поскольку мне было приказано не предпринимать относительно нашего нового агента никаких шагов без санкций со стороны начальника ПГУ, нужно было как-то информировать его о полученном письме, сохраняя происшествие в секрете от других сотрудников резидентуры, включая шифровальщиков.

Об отдельной линии связи с Крючковым было известно только Андросову. Вся эта схема была уникальна, я никогда не слышал о существовании подобного способа связи между заместителем резидента и начальником ПГУ КГБ. На практике только руководитель резидентуры, а в его отсутствие — его заместитель могли иметь прямой контакт с начальником внешней разведки. Остальные сотрудники, если им это было необходимо, могли направлять Крючкову письма личного характера только по дипломатической почте; что касается зашифрованных сообщений, то шифровальщики имели указание их ни от кого не принимать. Мне удалось использовать такой канал связи только один раз — 5 октября 1985 года.

2

Составляя телеграмму, я пытался сдерживать свое раздражение. У меня было достаточно времени — несколько дней, не меньше, — чтобы составить мнение о значении письма от так неожиданно появившегося нового заявителя советской разведки. Однако переданная им информация требовала принятия срочных мер. Моторин и Южин уже находились в Москве, но Мартынов был еще в Вашингтоне, а его рабочее место находилось рядом с дверью моего кабинета. Эймс уже разоблачил этих трех агентов американцев, но никто в резидентуре, кроме Андросова и меня, об этом не знал. Теперь же, когда кто-то еще, вскрыв конверт, строго адресованный мне, узнал содержание письма, тайна перестала быть тайной. Это означало, что об этом узнает еще большее число сотрудников посольства, что в итоге может свести на нет наши усилия изолировать предателя и вернуть его домой. Мартынова может кто-то предупредить, и он от нас ускользнет. Честно говоря, я был разъярен, но должен был сделать вид, что не заметил факта вскрытия конверта, чтобы, прежде всего, не дать никому из моего окружения понять, что я предпринимаю какие-то действия в отношении Мартынова. Вот уже в течение нескольких месяцев я ломал голову, как отправить Мартынова в Москву. Самый простой вариант — отпуск домой. Но он только недавно из него вернулся и, между прочим, в ПГУ услышал новость об аресте Уокера. Отправить его в отпуск снова было бы глупо, это вызвало бы у него обоснованное подозрение. Имелись другие варианты, например получение награды в Центре за хорошую работу либо необходимость присутствия в Москве из-за каких-то семейных проблем. Проблема была в том, что как разведчик-профессионал Мартынов был прекрасно осведомлен о таких приемах нашей контрразведки. Он распознает малейшую фальшь или необычность предложения вылететь в Москву и сразу уйдет к ФБР. Было также затруднительно контролировать действия членов его семьи, поскольку все они вместе проживали вне территории жилого комплекса посольства, арендуя квартиру в пригороде Вашингтона, и в случае опасности могли быстро исчезнуть. Следовало также учитывать, что в пользу Мартынова работал также постоянный мониторинг ситуации вокруг него со стороны ФБР, которое, обнаружив что-то подозрительное, могло быстро принять меры по защите своего агента. Мне ничего не оставалось, как просто ждать, когда появится удобный, а главное — оправданный повод отправить Мартынова домой.

Командировка Мартынова в Вашингтон по линии НТР считалась очень престижной. Это давало ему шанс сделать в разведке блестящую карьеру. На восточном побережье США находилось множество исследовательских лабораторий, промышленных фирм, информационных центров и библиотек, используя которые молодой и предприимчивый офицер мог получить интересующие нас научно-технические материалы. Кроме того, здесь проводилось большое количество различных конференций и презентаций, и их посещение или участие в них открывали широкие возможности по установлению полезных контактов. Имея такие перспективы, амбициозный Мартынов не сомневался в своем светлом будущем. Его ошибка состояла в том, что он переоценил свои возможности.

После года пребывания в Вашингтоне его начальство в Управлении НТР в Центре приняло решение не передавать ему на связь агента, что было бы очень серьезной ступенькой в его карьерном росте. Работу с агентом поручили другому молодому сотруднику линии «X» резидентуры, прибывшему в Вашингтон одновременно с Мартыновым. Этот факт очень расстроил и разозлил Мартынова, считавшего себя более квалифицированным, а следовательно, и более достойным кандидатом для такой работы. В отличие от Сергея Моторина, другого офицера вашингтонской резидентуры, завербованного ФБР, который не отличался особой прилежностью на оперативной ниве и не прочь был приударить за симпатичным женским полом, Мартынов был трудягой и усердно «пахал» вашингтонские просторы. И тем не менее, он был неопытен, что проявилось в 1982 году на научной конференции, где он установил контакт с одним американским ученым, не заметив, что попал в расставленные Бюро сети. Считая своего нового знакомого перспективной оперативной связью, Мартынов начал развивать с ним отношения. Позже мне стало известно, что он стал объектом операции ФБР «Courtship», целью которой являлась вербовка советских граждан, работавших в Вашингтоне в начале 80-х годов.

Активную разработку Мартынова американцами не заметили и в Центре, возможно, потому, что оперработник в своих отчетах был довольно убедителен, отмечая прогресс в развитии своих отношений с новым американским другом. Это было несколько странно, поскольку в Ясенево, как правило, настороженно смотрели на подозрительно быстрый прогресс в развитии отношений со связями и предупреждали сотрудников об опасности подстав. Возможно, Центр тоже был заинтересован в расширении агентурной сети. Тем временем отношения Мартынова с его новым знакомым углублялись. Решив, что он заглотнул «наживку», Бюро перешло в наступление, и Мартынов был завербован. Чтобы подсластить пилюлю, американцы предложили ему завершить «вербовку» своей продвинутой связи и сделать ее «агентом», через которого они будут дезинформировать советскую разведку. Передаваемая Мартынову информация будет достаточно интересной, чтобы убедить Центр, что оперработник добился большого оперативного успеха. Мартынов согласился без особого сопротивления, что, в общем, было не совсем обычным делом в практике ФБР.

Мартынов был опять на коне. Получив в ЦРУ оперативный псевдоним «Gentle» и в ФБР — «Pimenta», он два раза в месяц встречался с сотрудником ЦРУ Родом Карлсоном и специальным агентом ФБР Джимом Холтом. Встречи проводились на различных конспиративных квартирах, всего их было более пятидесяти, в основном в той части штата Вирджиния, которая носит название «Кристалл-сити». Мартынов отчитывался о деятельности резидентуры за истекший двухнедельный период, включая проведенные операции и объекты интереса разведки, пересказывал полученные от Центра указания, не забывал и дошедшие до Вашингтона сплетни в Центре. Он также давал ФБР наводки на возможных кандидатов вербовочных подходов и разработок. Часть передаваемой противнику информации о проводимых резидентурой операциях он черпал с висящей на стене резидентуры большой карты Вашингтона и его окрестностей, где отслеживалась текущая оперативная обстановка, в частности результаты перехватов переговоров бригад наружного наблюдения ФБР и места их рассредоточения.

Усилия ФБР по дезинформации Центра увенчались успехом: вскоре Мартынова сделали руководителем линии «X» резидентуры, когда его начальник после окончания срока командировки вернулся в Москву. Вполне возможно, что он полностью не представлял себе возможных последствий своих действий. По мнению ЦРУ и ФБР, Мартынов пошел на сотрудничество с американцами из-за своих идеологических расхождений с политикой СССР. Он якобы также не был удовлетворен своей работой в разведке и только «терпел» ее из-за привилегий, которые, как он считал, ему заслуженно полагались. Американцы платили Мартынову 200–400 долларов в месяц, что дает основание считать, что деньги не были основным мотивом его предательства. В действительности его главной целью было сделать карьеру в системе КГБ, в полной мере обеспечить свою семью и дать детям хорошее образование, чего, как он рассчитывал, можно добиться, сотрудничая с американцами. Говоря проще, он находил вполне приемлемой сделку по схеме: предательство Родины — благополучие семьи. Шпионаж для Мартынова был видом бизнеса, который, полагал он, никогда не раскроется. Он был уверен, что советская разведка просто не в состоянии вербовать в США агентов, способных выявить факт его сотрудничества с ЦРУ и ФБР.

Наиболее ценные источники разведки имеют доступ к информации, которую нельзя добыть другими средствами. Кроме того, они, как правило, такую информацию получают и передают на регулярной основе. В рамках этих стандартов Мартынова вряд ли можно характеризовать как особо ценного агента. Не считая сведений общего характера и того, что он знал о работе линии «X» резидентуры (а она не была основным объектом внимания ЦРУ и ФБР), Мартынов имел весьма ограниченный доступ к интересующей американцев информации. Передаваемые им материалы не имели никакого отношения к вопросам национальной безопасности или международных отношений СССР. Разведывательная информация, которую он сообщал ЦРУ и ФБР, — расположение, структура, численный состав резидентуры, режим ее работы и т. п. — представляла оперативный интерес разве что для работавших против нас контрразведывательных подразделений ФБР. Чисто по немыслимой и идиотской случайности и, повторяю, именно из-за нее — вопреки абсолютно безосновательным утверждениям обратного — он подслушал кулуарные сплетни в Центре о Джоне Уокере, позволившие ФБР поймать одного из наших самых ценных и долго работавших агентов. И последнее: горькая ирония предательства Мартынова заключалась в том, что довольно жесткий и подчас эффективный контрразведывательный «прессинг» ФБР затруднял ведение разведывательной работы в Вашингтоне, а это отражалось на наших результатах и, как следствие, ограничивало его собственную шпионскую деятельность. Тем не менее, американцы возлагали большие надежды на то, что Мартынов будет продолжать работать с ними и в будущем, когда займет более высокое место в иерархии советской разведки.

3

Я был потрясен, поняв, что Мартынов и являлся тем «кротом», поисками которого я занимался более года. Как уже говорилось, с конца 1982 года ФБР стало устанавливать слежку целевым порядком и только за сотрудниками резидентуры, оставив в покое «чистых» дипломатов посольства. Стало ясно, что ФБР располагает точной информацией о ведомственной принадлежности советских сотрудников. Откуда такая точность? Необходимо было об этом информировать Ясенево, но сделать это следовало очень аккуратно. Дело в том, что Центр имел обыкновение рассматривать измену Родине или шпионаж против СССР со стороны разведчиков как невероятный случай. Поэтому часто подозрительные моменты в поведении отдельных лиц склонны были недооценивать. Эти люди просто оступились… Многие в ПГУ не хотели серьезно рассматривать как реальную постоянную опасность то, что вражеские агенты могут проникнуть в ряды советских разведчиков, полагая, что подобные опасения были бы равносильны признанию слабости службы. Подобное упрощенное, но, к сожалению, распространенное представление значительно затрудняло задачу убедить руководство ПГУ более трезво и серьезно взглянуть на проблемы внешней контрразведки.

После долгих размышлений в апреле 1984 года мною был составлен проект телеграммы Крючкову. В ней отсутствовали какие-либо фамилии сотрудников резидентуры, подозреваемых в принадлежности к агентуре ЦРУ и ФБР, а также предложения по их выявлению. В телеграмме излагались результаты проведенного нами изучения материалов перехватов радиообменов бригад наружного наблюдения ФБР и найденных радиомаяков в машинах оперработников. Выводы позволяли предполагать агентурное проникновение противника в резидентуру, так как ФБР располагало информацией, которую американская контрразведка не может получать на основе данных только слежки за нашими сотрудниками.

Подготовленный мною проект был передан резиденту. К телеграмме он отнесся серьезно и предупредил, что в Центре вряд ли будут рады услышать подобные новости. Он предложил повременить с отправкой телеграммы и дождаться намеченного на май приезда в Вашингтон одного из замов Крючкова и в ходе разговоров с ним прозондировать возможную реакцию Центра на нашу информацию. Когда этот руководитель приехал, мы выложили перед ним все наши соображения. Ознакомившись с результатами анализа резидентуры, он охарактеризовал их как неполные и неубедительные, добавив, что Крючков будет такого же мнения и это кончится тем, что меня обвинят в шпиономании и разжигании атмосферы недоверия в разведке. Попытки как-то подкрепить мои доводы только усилили его раздражение. Реакция нашего гостя навела меня на мысль, что руководящее лицо посчитало, что я втянул его в очень деликатную и незавидную ситуацию перед более высоким начальством, вынудив его прочитать проект моей телеграммы. Настаивая на нашей точке зрения, мы, по его мнению, подталкивали его к принятию решения, которое не совпадает с позицией Крючкова, со всеми вытекающими для этого руководителя неприятностями. Я понял, что мои соображения не найдут понимания и поддержки в Центре, поэтому ничего в Москву не послал.

Когда Эймс подтвердил факт предательства Мартынова, мне не принесло никакого удовлетворения, что я был прав в моих подозрениях относительно внедренного в резидентуру агента противника — только больше нервов и напряжения. Теперь мне предстояло жить и работать с мыслью, что мой товарищ по службе, который мне даже нравился, продавал и меня, и всех нас в резидентуре вот уже в течение трех лет. Андросов опять находился в отпуске; пока он не вернется в Вашингтон, мне не с кем было поделиться полученной от Эймса новостью. Этой ночью мне так и не удалось заснуть. Утром по дороге в посольство я пытался утешить себя тем, что вся эта печальная драма является, увы, частью моей работы. Почему случившееся должно меня так расстраивать?

Логика моих мыслей не принесла, однако, утешения и по приезде в резидентуру. Мне было необходимо вести себя так, будто ничего не произошло. Я пытался освежить в памяти, каким образом я обычно вел себя с Мартыновым. Как мы приветствовали друг друга при встрече? Я улыбался? Крепко сжимал его руку, когда мы здоровались? Странно, но я ничего не мог вспомнить.

Поскольку кондиционер в помещении резидентуры работал плохо, моя дверь обычно была открытой для лучшего проветривания кабинета далее тогда, когда я работал с секретными документами. Мартынов делал то же самое. Мы часто переговаривались, обсуждая политические новости и оперативную обстановку в городе. Сегодня у меня будет трудный день.

Я уже отправил телеграмму Крючкову, когда в резидентуре появился Мартынов. Склонившись над бумагами, я сделал вид, что его не заметил. Минут через двадцать я не выдержал и постучался в его дверь.

— Доброе утро, — сказал я, пытаясь придать моему голосу деловой, но не сердитый тон.

— Привет, — ответил сидящий за своим столом Мартынов, подняв голову.

— Мои ребята вчера вечером перехватили переговоры «наружки» в районе Пентагон-сити. Ты посылаешь сегодня туда кого-нибудь? Предупреди их, там могут быть бригады наружного наблюдения.

— Я не помню, что кто-то там должен быть сегодня, но я проверю.

— Хорошо. Юра из линии «ПР» вчера там делал покупки, но ничего не заметил, поэтому дай мне знать, если что. Возможно, это просто совпадение. Он никому не говорил, что будет в этом месте, очевидно, «наружка» наблюдала за кем-то другим.

Мартынов, как мне показалось, не заметил каких-либо изменений в моем поведении. Успокоившись, я вернулся к своему столу. Через некоторое время он меня информировал, что никто из его сотрудников не заметил что-либо подозрительное в районе Пентагон-сити, и каждый из нас занялся своими делами.

Незаметно наблюдая за поведением Мартынова в последующие недели и месяцы, я, как мне казалось, научился понимать его настроение. Например, явные признаки напряжения могли быть индикаторами его предстоящих встреч с сотрудниками ФБР. По крайней мере, так мне казалось. Правда, было трудно сказать, насколько мое постоянное наблюдение за Мартыновым делало суждение о нем объективным. Мартынов годами жил двойной жизнью и привык к этому. Мне также было необходимо наблюдать за возможными изменениями в поведении жены Мартынова и его детей при встречах с ними в жилом комплексе или на даче посольства на Чесапикском заливе. Мне помогало и то обстоятельство, что никто в посольстве не знал о предательстве Мартынова, и это исключало возможность какой-либо утечки. По возвращении Андросова из отпуска он присоединился к поискам вариантов надежного возвращения Мартынова в Москву. Наши предложения мы отправили в Центр, где над этим тоже ломали голову. Одна из идей состояла в передаче Мартынову на связь агента из Мексики, где его было бы легче нейтрализовать и вывезти в СССР. В итоге мы отказались от нее — все это выглядело слишком уж нелогично и подозрительно. Ибо, если бы в самом деле речь шла о передаче ему нового источника, об этом, учитывая существующую практику, с ним должны были говорить во время его последнего визита в Москву. Далее если бы мы смогли реализовать эту идею с Мексикой, Бюро, несомненно, организовало бы какую-нибудь схему его защиты там. Для начала, например, американцы держали бы его под постоянным наблюдением, предусмотрев для предателя сигналы в случае грозящей ему опасности.

Маскируя нашу осведомленность о предательстве Мартынова, мы, к сожалению, не ограничили его доступ к секретной информации, а остальные сотрудники резидентуры не получили каких-либо указаний по соблюдению повышенных мер безопасности. Не было никаких изменений в устоявшемся распорядке работы резидентуры. Все шло как обычно, и Мартынов, как всегда, получал всю оперативную переписку, приходившую в Вашингтон по линии «X». Что касается инструкций, которые он получал от работавших с ним американцев, то я, естественно, никак не мог контролировать этот процесс. Мартынов мог вести любые разговоры на темы, интересующие ФБР, со своими коллегами по резидентуре, которые не догадывались об их истинных целях. К концу лета их число пополнилось несколькими новичками, только что прибывшими из Москвы и полными свежих сплетен и слухов из Ясенево.

Опыт подсказывал мне продолжать придерживаться прежней линии поведения, если я не хотел проиграть в этой схватке со спецслужбами противника. Когда я увидел, что полученное мною письмо от человека, позже оказавшегося якобы Робертом Хансеном, было открыто и прочитано, я испугался, что меня опередили и я все же проиграл. К счастью, этого не случилось.

Месяцем позлее у ворот жилого комплекса посольства возник Юрченко, и я понял, что нашел способ отправить Мартынова домой. Юрченко будет сопровождать в Москву «почетный караул» (якобы как жест, демонстрирующий важность его возвращения), а на самом деле с целью предотвращения его возможного побега в самый последний момент. Одним из четырех наших сотрудников в группе будет Мартынов. Если он сразу не заподозрит истинный смысл его включения в группу сопровождения Юрченко, наш план имеет шансы быть реализованным. Поскольку ФБР и ЦРУ было известно, что происходит в резидентуре, я также опасался, что американцы могут разгадать наши истинные намерения и предупредить своего агента. Тем не менее, мы решили действовать согласно разработанному плану. Центр одобрил наше предложение и прислал телеграмму, с которой были ознакомлены все сотрудники резидентуры, где формально излагался подготовленный в Москве план, согласно которому Юрченко должна сопровождать группа офицеров с незапятнанными оперативными репутациями. Все четверо получат в Москве правительственные награды.

Следующие два дня были самыми напряженными. Я должен быть полностью уверенным, что Юрченко поднимется на борт присланного специально для него самолета Аэрофлота и что с ним рядом будет находиться Мартынов. 7 ноября, перед запланированным возвращением Юрченко домой, Мартынов на несколько часов покинул помещение резидентуры. Полагая, что он встречается со своими кураторами из ФБР, я заволновался. Однако он вернулся в посольство к концу рабочего дня и казался спокойным. Все вроде бы шло, как было намечено. Тем не менее, ночью я не сомкнул глаз. Имитировал ли Мартынов свое спокойствие? Для чего — чтобы поверили, что ничего необычного не происходит? Может быть, он планирует сбежать на следующий день? Естественно было предположить, что Мартынов размышлял о причинах, побудивших руководство резидентуры включить его в группу сопровождения Юрченко. А может быть, его спокойствие объясняется тем фактом, что он знает — он не поднимется на борт самолета, улетающего в Москву?

Утром мое беспокойство стало понемногу спадать. К назначенному времени Мартынов был в посольстве с небольшим чемоданом. План начал претворяться в жизнь. Он, Юрченко и еще три человека из группы сопровождения на автобусе выехали в международный аэропорт имени Даллеса в штате Вирджиния, с ними были я и моя жена Елена.

Елена узнала о Мартынове, делая за несколько дней до этого перевод текста одного сообщения. Она торопливо вошла в мой кабинет, чтобы вручить его мне.

— Ты об этом ничего не знаешь! — строго предупредил ее я.

Я никогда не сомневался в поведении жены, однако один неосторожный или любопытный взгляд в сторону Мартынова мог все испортить.

— И ты никогда не видела этой бумаги.

Елена опустила глаза.

— Само собой разумеется.

Ей также нравился Мартынов, поэтому для нас обоих все происходящее было тяжелым моментом.

Прибыв в аэропорт, автобус без каких-либо препятствий подъехал прямо к самолету. Уезжавшие стали прощаться. Ко мне подошел Мартынов, чтобы пожать мне руку. В это время я стоял к нему спиной, его не замечая. Елена среагировала быстро. Ее что-то подтолкнуло, улыбаясь, она подошла ко мне и потянула меня за руку.

— Валерий Федорович хочет тебе сказать до свидания, — сказала она.

Я повернулся, чтобы пожать ему руку, и — как делают воспитанные люди — посмотрел ему прямо в глаза. Елена и я отдавали себе отчет в том, что Мартынов — уравновешенный и милый человек, которого мы любили, — летит навстречу своей смерти. Этот случай был самым тяжелым за все время моей работы в разведке. Должен ли был я так поступать, исполняя свой воинский долг? Я считаю, что да — должен был. Мартынов был предателем, американским шпионом. Кто-то обязан был его остановить, чтобы он не нанес дальнейшего ущерба Советскому Союзу.

Поблизости находились сотрудники ФБР, пытаясь смешаться с персоналом наземных служб аэропорта, готовящих самолет Аэрофлота к отлету. Но как только, попрощавшись, Юрченко и Мартынов поднялись по трапу и вошли внутрь, я понял, что независимо от того, что сейчас может произойти у самолета, дело сделано и моя работа, связанная с этими двумя людьми, закончена.

По пути в Москву самолет, как обычно, сделал посадку в аэропорту Шеннон в Ирландии для дозаправки. Обычно пассажиры выходят из самолета и ожидают окончания этого процесса в одном из залов аэровокзала. На этот раз сотрудник нашей ирландской резидентуры, выступавший в качестве представителя Аэрофлота, не разрешил никому покинуть салон самолета, чтобы исключить возможность каких-либо провокаций в отношении Юрченко. Спустя десять часов самолет благополучно приземлился в аэропорту «Шереметьево-2». Мартынов был арестован, как только он вышел из самолета, и сразу был доставлен в лефортовскую тюрьму.

Двумя неделями позже жене Мартынова сказали, что он случайно сломал ногу. Вместе с детьми их всех отправили в Москву. Теперь американцы наверняка поймут, что их агент был раскрыт и арестован. Годами позже жена Мартынова расскажет журналистам, что муж перед отлетом в Москву ничем не был обеспокоен и даже казался счастливым.

ЦРУ засняло на кинопленку вылет Юрченко в Москву. Просматривая в этот же день сделанные в даллесовском аэропорту кинокадры, сотрудники Управления, среди которых был Пол Редмонд, увидели рядом с Юрченко улетающего Мартынова и сразу заподозрили, что он был раскрыт нами. ФБР узнало о его аресте годом позже. Джим Холт, который работал с агентом, позже рассказал мне, что Бюро стало проявлять беспокойство в связи с его исчезновением весной 1986 года и наконец узнало о его аресте осенью от своего осведомителя. В ФБР была создана специальная комиссия из шести человек под кодовым названием «Anlace», чтобы разобраться в причинах провалов Мартынова, Моторина и других своих агентов. В сентябре 1987 года, после десяти месяцев безрезультатных усилий обнаружить источник утечки информации, приведшей к их аресту, комиссия была расформирована незадолго до того, когда Мартынов был расстрелян.

Я находился уже в Москве, когда над Мартыновым шел суд, и был вызван в качестве свидетеля обвинения. Мартынов признал себя виновным и дал исчерпывающие показания относительно своей шпионской деятельности. После его расстрела я вместе с рядом других офицеров ПГУ получил выговор за недостаточную бдительность, не позволившую своевременно разоблачить американского агента. Это был мой единственный выговор за сорок лет службы в органах государственной безопасности СССР.

4

1985 год — «год шпиона» — был своего рода водоразделом в мире шпионажа, отмеченным ошеломляющей последовательностью вербовок и предательств по обе стороны фронта холодной войны. Последствия этого проявились позднее — аресты в 1986 году и после, а некоторые результаты всего случившегося продолжают ощущаться и в настоящее время. Многое же остается для той и другой стороны неизвестным и сейчас.

Тем не менее, основные факты ясны и поддаются объяснению. Одна волна предательства, где мы были потерпевшей стороной, раскрыла сотрудничавших с советской разведкой американцев — Джона Уокера, Рональда Пелтона и Эдварда Ли Говарда. Хотя, естественно, это было серьезным ударом для ПГУ, их действия в пользу Советского Союза нанесли такой громадный моральный и психологический ущерб разведке Соединенных Штатов, что начало этого периода можно было бы справедливо назвать «годом американского шпиона». Среди разоблаченных в 1985 году агентов-американцев был шпион, к которому советская разведка не имела никакого отношения, — речь идет о Джонатане Полларде, аналитике военно-морской разведки США. Один из одиннадцати агентов, арестованных ФБР в 1985 году, Поллард продавал секретную информацию Израилю. Он и его жена были арестованы 21 ноября 1985 года у входа в израильское посольство в Вашингтоне, где они пытались получить политическое убежище. Поллард был приговорен к пожизненному заключению, его жене Анне дали пять лет тюрьмы. Дело получило мировую известность. Судом было установлено, что Поллард сообщал разведывательную информацию, имеющую большое значение для безопасности Израиля, в передаче которой своему союзнику Пентагон в силу каких-то причин не был заинтересован. Среди материалов были сведения о поставках арабским странам советского оружия и боевой техники, разработках химического оружия в Сирии, программе создания ядерного оружия в Пакистане, состоянии противовоздушной обороны Ливии.

Пелтон, Говард и Уокер были выданы советскими гражданами — Юрченко и Мартыновым, чем нанесли большой ущерб разведке СССР. За долгие годы работы в нашей среде их шпионские дела и жизни странным образом переплелись в 1985 году. Это были бы поразительные истории взлетов, падений и крутых поворотов в их судьбе даже без участия Эймса и Хансена, которые олицетворяли третью волну предательств этого года. Сведения этих двух агентов помогли разоблачить широкую сеть американских агентов в КГБ и ГРУ. Эта четвертая по счету волна измен характеризовала данный период уже как «год советских шпионов», следствием чего были аресты в СССР, которые долгие годы держали американские спецслужбы в догадках и замешательстве.

Так много событий произошло до этого октябрьского дня 1985 года, когда я получил письмо Хансена, что я ни за что бы не поверил, что впереди у меня еще одна вербовка, которая с точки зрения ее обстоятельств и значения может случиться только раз в оперативной жизни разведчика. Однако как раз это и произошло. Некто, обещавший неслыханные секреты, оказался вполне реальным человеком. Добровольный подход к нам Хансена, его поразительная, если можно так выразиться, «самовербовка» положили начало периоду его шпионской деятельности, на протяжении которого он выдал больше секретов ФБР, чем кто-либо за всю историю Бюро. Он передал нам так много информации о работе ЦРУ, что, когда контрразведывательные службы США начали его поиск, первым делом они стали искать источник среди сотрудников Управления. Хансен позволил нам проникнуть в такие глубины американских спецслужб, что в ПГУ его по праву считают самым выдающимся источником разведывательной информации, по калибру и значению даже выше, чем Олдрич Эймс.