Не знаю, что на этот раз вывело меня за пределы Тьмы Внутренней. А может, я и не успел в нее соскользнуть и все это время пребывал в беспамятстве, на зыбкой границе своего существования. Тьма была внутри меня — но тьма царила и снаружи.

Я долго не мог понять, где нахожусь. Да и с «когда» тоже возникала путаница. Память — единственное, что у меня осталось, — походила на рассыпанный пасьянс. Какие-то лица, сцены, пейзажи. Почему-то часто вспоминался город: белые ажурные башни на берегу синего моря. Вспоминался огромный, невероятной красоты замок из красного камня, летящий над бурлящими туманными волнами. Разноцветные вспышки, ощущение могущества. Я видел лица — множество лиц, но не мог вспомнить ни одного имени. Я помнил женщину — прекрасную, как огонь, и такую же опасную. У нее были черные, блестящие, уложенные в необычную прическу волосы и раскосые глаза. Я не знал, ни кто она, ни кем мне когда-то приходилась. Это сводило с ума. Если бы я мог кататься по полу от отчаяния и грызть камни — я бы так и делал. Но я не мог пошевелиться. Не мог видеть, слышать, не мог уловить ни дуновения магии, кроме одних и тех же плотно окутывающих меня замкнутых потоков. Что это за магия, откуда она взялась — я не мог вспомнить.

Я даже имени-то своего не помнил.

Не знаю, сколько времени я провел, пытаясь найти хоть одну ниточку, хоть одну дорогу к себе. Но все рано или поздно проходит. Уж эту истину я выучил хорошо… Однажды, когда я в очередной раз перебирал бессмысленные картины из своей памяти, что-то насторожило меня. Что-то было не так. Что-то беспокоило меня, отвлекало от обычного моего копания в цветных снах. Потом я осознал, что это такое.

Свет. Снаружи. Я уже перестал отличать внешнее от внутреннего…

Свет приближался. Я не сразу понял, что кто-то идет по подземному коридору, высоко подняв факел. Простым зрением я не мог его видеть — глаза отказывали мне, но магическое зрение сохранилось. Возможно, благодаря тем самым плотным магическим потокам, не дававшим мне пошевелиться. Я увидел огонь — самый обыкновенный, рассыпающий искры, увидел лицо человека, искаженное страхом и напряжением… и внезапно понял, что обрел точку опоры. Мир перестал кружиться вокруг меня цветной бессмыслицей. Я начал осознавать себя и вспоминать.

И прежде всего я вспомнил о том, что подобное со мной уже случалось.

Надежда ослепительно вспыхнула передо мной. Я был не один во тьме! Новое падение в бездну одиночества и беспамятства так страшило меня, что я не собирался отпускать этого человека.

Голос не повиновался мне, так же как и зрение, но способность к внутренней магической речи я не утратил.

«Стой, незнакомец!» — в моем голосе помимо воли смешались угроза и ликование. Надо было, наверное, заговорить мягче, тише, но в ту минуту я был слишком возбужден.

Он остановился, едва не выронив факел, и с испугом начал озираться по сторонам. На этом человеке, худощавом, бородатом и светловолосом, была изрядно поношенная одежда из грубого полотна, а на плече он тащил тяжеленный холщовый мешок. Кто он? Что делает здесь? Что несет с собой и зачем?..

Пока я раздумывал, пришелец решил, что голос ему почудился, потому что нерешительно, медленно, но вновь двинулся вперед.

«Стой! С тобой говорит великий маг!..»

Человек вздрогнул. Несколько секунд он ошалело таращился на голубоватый светящийся туман — иллюзию, которую я навел в туннеле перед ним. А потом уронил мешок и с воплем бросился бежать.

«Стой! Стой, трус! Вернись!»

Но он, конечно, и не думал возвращаться. Тьма вновь окутала меня. Я опять остался один и с досады готов был ругаться самыми черными словами. Да, память моя немного прояснилась, но теперь в голове возникали вопросы, один другого страшнее, и некому было ответить на них. Где я нахожусь? Что со мной произошло? Что означало появление этого человека? Почему я больше не чувствую потоков Силы?..

Постепенно я успокоился. Память не желала подчиняться моей воле, но время от времени внезапно озарялась новым воспоминанием, словно темная пещера — светом молнии. Вскоре я уже помнил, что жил на острове Брандей, что был послан своим Учителем с тайным поручением, что Брандей пал, а мы решили продолжить порученное нам дело. И наш эксперимент закончился катастрофой… Я вспомнил, что мы выжили, будучи заключенными в защитные коконы, а вот дальше память молчала.

Но где же остальные? В моем сердце вновь вспыхнула надежда. Возможно, мои товарищи все еще здесь, просто они не слышат меня. Я вспомнил их имена:

«Лероннэ?.. Схарм?.. Киршстиф?.. Кто-нибудь слышит меня? Отзовитесь!»

Но тьма хранила безмолвие. Внезапно мне стало так страшно, что я снова начал звать. Я кричал и кричал, пока совсем не обессилел. Но ответа так и не дождался… Что могло с ними произойти? Либо они все погибли, либо освободились и ушли, оставив меня, либо были отброшены так далеко, что не могли услышать мой голос. Все это означало одно: я остался в полном одиночестве. Я мог рассчитывать только на самого себя.

В эту минуту память вспыхнула с новой силой, и воспоминания обрели законченность. Я теперь знал, что с нами случилось, и знал, кто был виновником нашей гибели. Хедин! Он явился собственной персоной спасать этот обреченный мир, наверняка заметил нас и раздавил, как муравьев. Хедин… Ненависть переполнила меня. Возможно, из всех моих товарищей уцелел я один. В таком случае я не умру, пока не отомщу! Я не должен умереть… Мне придется собрать все силы и направить их на свое освобождение, потому что только свободным я смогу мстить. А какой будет месть, я знал уже сейчас. Я закончу то дело, которое мы начали. Создам оружие против самих Богов.

Только когда у меня появилась цель, я наконец смог успокоиться и составить план действий. Прежде всего нужно было узнать как можно больше о месте, где я сейчас находился. После той катастрофы, какая едва не разыгралась над моей головой, неудивительно было бы очутиться вообще в другом мире. Я стал прислушиваться к магическим течениям и после долгого внимательного молчания смог уловить едва ощутимые внешние токи Силы. Похоже, я все еще находился в мире, лишенном магии, вот почему я не ощущал таких привычных для меня потоков и завихрений. Здесь остаточная Сила, конечно, была, но такая слабая, что и свечки с ее помощью не зажечь. Однако на фоне этой едва заметной активности я отчетливо ощущал две аномалии. Одна из них находилась довольно далеко, была велика и похожа на устье, сквозь которое толчками откуда-то извне изливалась магия — слабая, измененная, ни на что не годная. Я решил, что это Большая Печать, которую Хедин слегка изменил, видимо, для того чтобы она выдержала напряжение разваливающегося мира. Я раньше не слышал, чтобы Большая Печать одновременно служила и порталом.

Вторая аномалия была гораздо меньше и находилась совсем рядом. В брошенном убежавшим человеком мешке…

Ничего подобного я раньше не встречал. Впрочем, мало ли какие диковины может породить мир, почти полностью лишенный магии? Это — чем бы оно ни было — не излучало и не поглощало слабые магические токи. Оно преобразовывало и усиливало их, как кристалл преобразует солнечный свет или как выпуклое зеркало искажает видимые предметы. Мне было до боли любопытно, что это такое, но сам я до мешка дотянуться не мог. Оставалось надеяться, что человек вернется за своими вещами, и тут я его и поймаю. А пока мне следовало подготовиться к встрече. Ведь мир снаружи, похоже, изменился. Мой нечаянный гость был совсем не похож на людей из лесного народа, которые верой и правдой служили нам. Сколько с тех пор прошло времени? Что это были за люди? Кому поклонялись? Ничего этого я не знал.

Человек вернулся даже быстрее, чем я предполагал. Я так увлекся анализом окружающего мира и разбором завалов в собственной памяти, что полностью погрузился в свои мысли. Копаясь в памяти, я чуть не пропустил своего посетителя. Он подошел уже близко, когда я заметил колеблющийся свет факела. И сразу понял, что этот человек — совсем не тот, который убежал от меня.

Этот тоже был высок и с бородкой, на чем сходство заканчивалось. Сегодняшний гость выглядел намного старше. Куртку он носил кожаную, хорошо пошитую, однако уже не новую. Она почти ничем не отличалась по качеству от той одежды, которую мы носили на Брандее. Голову его украшала странная плоская шапка с козырьком, а на носу сидело приспособление с двумя линзами. Я не сразу понял, что оно позволяет лучше видеть тем, у кого слабые глаза… Человек шел по туннелю, спокойно осматриваясь и чуть ли не насвистывая себе под нос. Иногда он останавливался и более внимательно осматривал пол или стену туннеля. Чувствовалось, что он нисколько не боится.

«Стой, незнакомец!»

Чем хороша магическая, не звуковая речь — ты передаешь лишь общий смысл и образы, а твой собеседник самостоятельно облекает их в слова. Идеальный переводчик. Чем плоха — требует затрат Силы, которой и так немного.

Человек остановился и стал оглядываться вокруг — совсем как его предшественник, только не со страхом, а с любопытством. Нужно было настроить его на беседу, расспросить, но я не представлял себе, как это сделать. А вдруг он последователь Хедина и Ракота? Может, он вообще кто-то вроде тюремщика? А может — плод моего воображения. Увы, я физически не мог удостовериться, настоящий он или нет. От этих мыслей мне стало совсем неуютно. Человек тем временем увидел брошенный мешок и двинулся к нему. Стало ясно, зачем он сюда пришел.

Решение родилось внезапно. Человек стоял довольно близко к тому месту, где находился мой кокон, а потому я мог… да, вполне мог до него достать…

Не давая себе увязнуть в расчетах, я просто-напросто потянулся разумом к разуму стоящего в туннеле человека и схватил его, как котенка, за шкирку. Я втащил его в свой воображаемый дом, в просторную комнату с портретами моих товарищей на стенах. Сейчас они, к моему великому сожалению, казались выцветшими холстами, на которых почти не угадывался рисунок… Получилось! Мой гость сидел напротив меня за круглым столом, а его тело мягко опустилось на пол туннеля. Факел покатился по полу, мигнул и погас. Мешок с чудесным преобразователем лежал рядом.

Глядя, с каким изумлением человек озирается, я еще раз уверился в том, что спонтанные решения иногда бывают гораздо удачнее продуманных и взвешенных. М-да, с этим выводом мой Учитель Макран обязательно бы поспорил. Не склонен он был к импровизациям… Но, втащив незнакомца в свой дом, я рисковал. Он мог оказаться сильнее меня. От мысли, что враг может проникнуть в мой дом, в мой разум — единственное, что осталось сейчас от меня прежнего, — я впал в ярость. Мысли мои помутились.

— Кто ты и по какому праву нарушаешь мой покой? — резко спросил я.

Человек снял свою странную шапку и учтиво склонил голову.

— Я не хотел помешать вам, — проговорил он. Ни капли страха в его голосе я не услышал. — Простите великодушно! Однако как это странно! Я уверен, что подвергаюсь некоему гипнозу, ведь шахта давным-давно заброшена. Тем не менее я разговариваю с… с плодом моего воображения!

— Кому ты служишь? — воскликнул я, пропустив «плод воображения» мимо ушей. Слишком был взволнован. — Кто твой хозяин? Хедин? Ракот? Дальние? Неназываемый? Кто?!

— Я ни разу ни о ком из них не слышал, — удивленно ответил мой гость. — Кто они?

— Они — мои враги, и этого достаточно, — ответил я, чувствуя, как отпускает напряжение.

Он мог лгать. Да, мог. Но он не походил на лжеца. Я все же умею читать в человеческих сердцах. Поэтому пока буду считать, что он честен со мной…

— Простите за невежливый прием, — извинился я и «поставил» на стол перед нами кувшин с темным вином Атлантиды и две глиняные чаши с бело-голубым орнаментом. Вино это, между прочим, пьянило не хуже настоящего. — Я так давно существую в полной изоляции, что забыл все правила гостеприимства, — продолжил я. — Предлагаю поднять чашу за примирение и наконец представиться друг другу!

Мановением руки я наполнил чаши. Человек взирал на это со все возрастающим изумлением. Ах да, он же всю жизнь провел в мире без магии… Однако пить мой гость не торопился. Он разглядывал коричневатую густую жидкость с явным изумлением.

— Не бойтесь, пейте, — подбодрил я его и одним глотком осушил свою чашу. Ах, как жаль, что Атлантида так далеко отсюда! — Все, что вы здесь увидите, выпьете или съедите, не более чем плод вашего воображения. В этом вы совершенно правы. Оно не может вам повредить.

— Это как сказать, — не согласился гость, но вино выпил. — Удивительно! Что это?

— Вино атлантов.

— Удивительно… — повторил человек и уставился на чашу так, словно она внезапно покрылась бриллиантами.

Что ж, пришла пора познакомиться поближе. Судя по речи, одежде и манере держаться, мой гость был человеком образованным и неглупым. Самым неглупым из тех, с кем я сталкивался в этом мире. То ли мир так изменился, то ли меня действительно забросило куда-то далеко… С такими людьми грубая ложь не годится. Максимум правды и искренности — иначе собеседник вам не поверит. А мне очень нужно было завоевать доверие этого человека.

— Поскольку я оказал вам не самый лучший прием, то во искупление своей вины представлюсь первым, — начал я. — Я ученый и маг, мое имя Рейнгард. Вряд ли оно вам о чем-то скажет — я родился и работал слишком давно и слишком далеко отсюда. Насколько давно, я и сам сказать не могу, потому что здесь, моем заточении, нет часов и нет окон, чтобы следить за солнцем.

— Ну, если вы помните Атлантиду, то прошло не одно тысячелетие, — пробормотал мой гость. — Но продолжайте, прошу вас!

— В те времена, когда я был свободен, науки и ремесла процветали как никогда раньше. Не знаю, как обстоят дела сейчас… Но мои товарищи работали над важнейшими проблемами. Мы научились обмениваться мыслями, путешествовать в другие миры, управлять процессами в собственных телах. Единственное, чего мы так и не достигли, — бессмертия. И вот однажды во время эксперимента возник сбой, в результате чего я оказался на долгие века изолирован от внешнего мира. То есть я готовился к медленной и неминуемой смерти, но представьте мое изумление, когда она так и не наступила! Наш эксперимент все же удался! Но, чтобы не страдать от голода и жажды, мне пришлось впасть в долгую спячку. Меня пробудил только человек, который принес мешок…

Тут мой гость сконфуженно улыбнулся:

— Это Тишка Осинцев, вольный старатель. Пропащий, надо сказать, человек! Но и напугался он вас изрядно. Ко мне пришел, каялся, лбом об пол стучал. Мне, говорит, вогульские духи голос явили. Не гневайся, Порфирий Степаныч, а я, говорит, за твоими картинками не полезу, лучше застрели.

— И вы его застрелили? — с интересом спросил я.

— Нет, что вы… Сам полез вытаскивать. Интересно ведь, что его на самом деле напугало. Может, рудничный газ шутки шутит. А может, тут и вправду вогульское святилище? Я человек не суеверный, но древностью интересуюсь. Позвольте представиться: Порфирий Степанович Бесчастный, по профессии горный инженер, а по духу художник и исследователь.

— Что ж, значит, мы с вами похожи, — заключил я и вновь мановением руки наполнил чаши.

— Неужто вы и вправду открыли секрет бессмертия? — спросил Порфирий после того, как поставил пустую чашу на стол. — Да, я вижу ваш странный дом и ваш необычный облик и с легкостью верю, что вы не принадлежите нашему миру. Может быть, вы действительно бессмертны. Но в чем состоит ваше открытие?

Я изобразил на лице сомнение.

— Видите ли… Наш эксперимент прошел не так, как было задумано. Поэтому я не могу с точностью утверждать, что именно привело к этому результату, — я обвел рукой все пространство моего дома. — Для того чтобы окончательно подтвердить или опровергнуть мои догадки, мне нужны еще исследования, но для этого я должен освободиться.

На его лице недоверие сменилось облегчением.

— И только-то? Скажите, где находится ваше тело, и мы осторожно пробьем туда шурф.

— Видите ли… Я ведь толком не знаю, где нахожусь. Здесь только мой дух, а где тело — мне неизвестно. Где-то поблизости, это точно, ведь я привязан к нему, но я очнулся вне тела и сам не могу его найти.

Надеюсь, лгал я достаточно убедительно.

— Интересно… — пробормотал Порфирий в задумчивости.

— Вы можете устроить разыскные работы, — продолжил я, прекрасно зная, что без моего на то желания защитный кокон никто не обнаружит.

— Да… да, конечно… — мой гость явно пребывал в замешательстве. — Теперь моя очередь говорить «видите ли». Времена нынче смутные, голодные… Боюсь, пока некому будет вас разыскивать. Шахта еще работает, завод тоже, а вот на что-то большее нет ни людей, ни средств… — он покачал головой.

— Что ж, тогда вы можете мне помочь, — с энтузиазмом сказал я. — Я сам не смогу поставить нужный эксперимент, но вы — те, кто на свободе, — сможете. Я расскажу вам все, что знаю.

Порфирий взглянул на меня с уважением.

— Что ж, — серьезно сказал он. — Это можно обсудить.

Мы выпили еще по чаше. Я внутренне ликовал.

Можно купить любого. Не за золото, так за интерес, не за интерес, так за страх. Для этого не нужно становиться ни подлым, ни жестоким. Надо просто уметь предложить правильную цену. Похоже, с ценой для Порфирия я не ошибся.

— Не скажете, что лежит в том мешке, который бросил ваш знакомый?

— Ах, Тишка… Да какой знакомый — так, сосед. Времена настали — впору конца света ждать. Тишка-то к новой власти вроде прибился, да только меньше голодать не стал. Непривычен он, видите ли, к серьезной работе. То золото по лесам моет, то хитничает помаленьку. Трудно его судить, такой уж он человек… Вот он приметил, что дом мой, значит, без охраны… Залез ночью да и вынес картины да всякие древности, которые я по мере сил собираю. Сообразил, что за картины ничего ему не будет, а ежели картошку украдет — прибьют. Да о том не подумал, дурашка, что за картинки-то на базаре гроши дадут. Пропали бы они, конечно, когда бы он в Шайтанову падь не пошел добычу прятать да на вас не наткнулся… так что я вам, уважаемый Рейнгард, обязан сохранностью своих полотен.

— Полотен?

— Да… Я, знаете ли, в душе художник… Рисую помаленьку, что в голову взбредет. Я бы вам показал, да мешок остался там, снаружи.

Я взмахнул рукой, и возле стола возник знакомый холщовый мешок. Порфирий неуверенно подтянул его поближе, запустил в него руку и извлек небольшую картину в простой деревянной раме… Кстати сказать, в настоящем мешке, который все еще лежал возле бесчувственного тела Порфирия в туннеле, могли находиться совсем другие вещи. Здесь и сейчас в действие вступали память и воображение моего гостя. Но я не думал, что пропащий человек Тишка принес сюда что-то постороннее.

Порфирий при виде картины просиял и потащил из мешка следующую. Я смотрел во все глаза. Так вот они какие, преобразователи магии, которые вопреки всем законам работают в этом мире…

Это была небольшая квадратная картина. Я так и не смог разобрать точно, что на ней изображено. Больше всего рисунок походил на случайную мешанину линий и контуров предметов, выполненных в зелено-голубой гамме. Но, несмотря на внешнюю хаотичность изображения, магию картина упорядочивала и усиливала…

— Великолепно, — сказал я совершенно искренне. — Потрясающе. У вас большой талант, мой друг.

— Это вы так думаете, а большинство критиков считают меня бездарностью, — грустно заметил он. — Но я рад, что вам она понравилась. Подождите, я еще достану. Тишка половину моих полотен решил продать, дурак…

Да, безусловно, картины Порфирия Бесчастного не походили ни на что виденное мною ранее. Прежде всего, в них не было никакого сюжета. Казалось, они были специально нарисованы для того, чтобы работать с остаточными магическими токами этого мира.

— Прекрасно, — заключил я, осматривая разложенные передо мной полотна. — Я вижу, что сейчас искусство с успехом заменяет людям магию.

— Вы не правы, дорогой Рейнгард, — возразил художник. — Искусство — это и есть магия. Волшебство. Я не представляю, как можно относиться к нему иначе.

Я расспрашивал его долго. И о древнем мире, и о лесном народе, который к этому времени исчез, и о мире современном. Мы пили вино атлантов, которое не убывало в глиняном кувшине. Я не особенно пьянел — все же я был здесь хозяин, а вот у моего собеседника здорово развязался язык. И чем дольше я его слушал, тем больше во мне росла уверенность, что мне повезло. Пусть я остался один в мире, лишенном магии, но этот мир мог подарить мне желанную свободу. Вероятно, из-за того что Сила здесь отсутствовала, мощнейшее развитие получила техника. Читал я некогда теории о том, что общество без магии не может развиваться: либо неминуемо гибнет, либо вечно остается на уровне первобытных племен. Показать бы тем умникам, которые придумывают теории, этот мир! Общество на деле оказалось куда менее зависимым от магии. Если верить моему гостю, люди здесь изобрели множество разных машин, но не таких, какие строили мы, чтобы исследовать этот закрытый мир, о нет. Их машины не работали от магического источника. Они приводились в действие силой сгорающего угля, пара или — что мне было совсем уж удивительно слышать — силой молний, только многократно уменьшенных. Порфирий рассказал мне о самодвижущихся машинах, которые возят по специально проложенным железным рельсам разные грузы и людей. Помнится, что-то подобное в Упорядоченном пытались делать гномы. Но это было совершенно нерационально. Скажите, для чего тратить множество усилий на добычу угля, на поддержание парового двигателя в рабочем состоянии, на топливо и обслугу, когда для того же самого достаточно одного как следует заряженного магического кристалла?!

Однако этот мир приспособился жить с такими трудоемкими и громоздкими технологиями. И не просто жить — процветать!

А еще я радовался тому, что ко мне пришел тот самый человек, который был нужен. Тот, кто умел создавать работающие преобразователи магии, совершенно в магию не веря. Тот, кто мог рассказать мне об истории и астрономии этого мира, о свойствах мироздания и устройстве человеческого общества. Мне оставалось только задавать вопросы и поощрительно кивать. Похоже, что моему гостю нечасто выпадало счастье поговорить с равным по уровню собеседником… Да и я поймал себя на том, что получаю удовольствие от беседы с человеком. Подумать только, с обычным человеком! Кали подняла бы меня на смех. Чернокожая красавица никогда не отличалась особенной чуткостью. Вот магом она была великолепным…

А Порфирий говорил и говорил, пока не охрип окончательно. Мы беседовали несколько часов подряд. Наконец мне пришлось отпустить его вместе с его чудесными картинами, потому что я видел, как он измучен. Он ушел, слегка покачиваясь от вина, от тяжести мешка и от того, что долго отсутствовал в собственном теле. На радостях я решил закрепить произведенное впечатление и пожертвовал толику Силы, чтобы зажечь его потухший факел. Порфирий долго с изумлением глядел на деревяшку, самопроизвольно вспыхнувшую в руке… А я почувствовал огромный прилив сил. Я вновь надеялся и жил. Великий Хаос услышал меня, мою веру и мою жажду мести! С помощью Порфирия я смогу рассчитать напряжение сил и построить новую машину для того, чтобы освободиться! Конечно, я не Юргнорд, но и у меня есть кое-какие инженерные знания. А необходимый амулет-аккумулятор Порфирий создаст по моему проекту…

Но Порфирия мне, конечно, будет мало. Очень нужен был еще хотя бы один человек. Сгодится даже тот, который убежал…

Человек вернулся спустя довольно продолжительное время. Я уже было решил, что он так напугался, что окончательно слег, но он пришел.

Такие люди, как этот Тишка, авантюристы и бездельники, по натуре чрезвычайно любопытны и алчны до чужого богатства. Увидев, что Порфирий вернулся домой целый, невредимый и притом странно задумчивый (я был уверен, что это так), — Тишка помаялся от страха, да и спустился снова в старую шахту. Любопытство и алчность всегда оказываются сильнее осторожности.

Он шел медленно, крепко сжимая в руке факел и поминутно оглядываясь. Увидев его, я едва не расхохотался. Все-таки какие предсказуемые существа — люди! Узнаешь одного — считай, узнал половину из них.

Однако под землей Тишка ориентировался прекрасно. Он сразу вспомнил место, где я его окликнул. Остановился и принялся, как и в прошлый раз, озираться, словно ожидая увидеть выползающее из подземельной тьмы чудовище. Ведь не видал человек в своей жизни истинных-то чудовищ — а боится. Поистине самое страшное, что только может быть, создано лишь воображением…

Я не дал ему еще раз сбежать и втащил его в свой мысленный дом — точно так же, как я проделал это с его предшественником. Тишка взвизгнул и попытался вырваться, но силы быстро изменили ему. Он сидел на полу моей просторной гостевой залы и трясся, как паутинка на ветру. Я поленился создавать для него специальное помещение, решив, что и это впечатлит его как следует. Только свет притушил да разжег очаг, бросающий на стены неровные, колеблющиеся тени.

Впрочем, любопытство, как всегда, оказалось сильнее страха.

— Сгинь, нечистая сила… — безнадежно пробормотал несчастный бродяга. — Господи, как это быть-то может? Я же по штреку ходил… И вот на тебе — уже в доме…

— Ты нарушил мой покой, — грозно произнес я. Я сейчас казался ему огромной темной фигурой, ростом под потолок. — Я спал в тишине тысячелетий, я видел сны о мире, о котором ты, ничтожный, даже понятия не имеешь, я размышлял о вечности. Но ты, червь, меня разбудил!

Я склонился над трясущимся человеком, и глаза мои вспыхнули алым огнем. Так я, по крайней мере, вообразил.

— Г-господи… Ох, силы небесные…

— Твой бог не поможет тебе здесь, не взывай к нему… Ты разбудил меня, смертный, и отныне ты обречен служить мне. За верную службу я щедро вознагражу тебя. А за ошибки — будешь наказан!

Я взмахнул рукой, и вокруг Тишки заскакали по полу веселыми солнечными бликами новенькие золотые монеты. Он машинально попытался поймать одну — она обернулась шипящей гадюкой и скользнула между пальцев. Тишка отдернул руку.

— К-кто ты, господин?..

— Я маг. Волшебник. Я тот, кто может дать тебе богатство, которое не снилось твоим соседям. Мое имя Рейнгард. Твое я знаю, Тишка…

— О…

— Приходи сюда завтра в это же время. Я буду говорить с тобой. Пока же отпускаю тебя…

Сумрак в комнате медленно, но заметно рассеялся. Я принял свой обычный облик — то есть тот, в котором когда-то пришел в этот мир с Брандея. Тишка робко поднялся на ноги, стараясь держаться подальше от меня.

— Ступай. Но, когда пойдешь обратно, загляни в первый боковой штрек слева. В трех шагах от входа в стене увидишь самоцветную жилу…

С этими словами я отпустил его. И не смог удержаться — повторил тот же трюк, что и с Порфирием, зажег ему потухший факел. Тишка подпрыгнул и едва не уронил его. Тут я расхохотался… По пути назад Тишка поколебался немного, но все же заглянул в указанный тоннель и впрямь наткнулся на аметистовую щетку, слегка выступавшую из стены на уровне лодыжки. Штрек этот был очень короткий, недоделанный. Видимо, древние рудокопы не успели его как следует разработать…

Так началась моя двойная жизнь.

Они приходили ко мне по очереди. С Порфирием я вел долгие, обстоятельные беседы. По моей просьбе он приносил книги, которые листал в моем присутствии (чтобы я запомнил их). Он мог произвести нужные мне измерения и расчеты, раздобыть научные сведения. Я не мог поверить своей удаче: этот уникум ко всему прочему оказался горным инженером по образованию! Думаю, наша с ним встреча была не случайной — как и то, что Тишка потащил прятать награбленное прямо к месту моего заточения. Местные жители называли эти древние выработки Шайтановой падью и считали проклятыми. Однако Тишку что-то как на аркане потащило прямо сюда… Я некоторое время размышлял над ролью случайности в наших судьбах и пришел к выводу, что виной скорее всего скрытая чувствительность здешних людей к магии. Ведь что мой кокон, что Большая Печать, что картины Порфирия — все эти вещи являлись по сути своей аномалиями для этого мира и не могли не вызывать у аборигенов неприятных ощущений.

Но самое главное — я понемногу, аккуратно выдавал Порфирию сведения о том, как на самом деле устроено мироздание. Я говорил о том, что миров на самом деле множество, что существует первооснова сущего — Хаос, что есть Источники миров, есть Дно, есть магия, связующая воедино все Упорядоченное… Что в Упорядоченном без конца идет битва между теми, кто жаждет свободы (и к кому принадлежу я сам), — и теми, кто желает победы косного и ограниченного. Конечной Смерти, если уж смотреть широко.

Порфирий слушал меня внимательно. Иногда задавал вопросы, иногда вставлял замечания — вполне критического характера. Но это меня не пугало. Умные люди должны приходить к новым взглядам постепенно, отбрасывая возникающие сомнения. Наконец настал день, когда я спросил:

— Не хотите ли, друг мой, изобразить что-нибудь из того, о чем я вам рассказывал? Я все время вспоминаю ваши картины. Думаю, у вас получится нечто замечательное. По крайней мере, я бы хотел это увидеть.

Порфирий задумался.

— Видите ли, дорогой Рейнгард, я не всегда рисую то, что вижу вокруг себя или же свободно воображаю… Бывает, у меня возникают видения, что-то вроде ярких цветных снов наяву. Они не зависят от моей воли. Их-то я и переношу на полотно… Знаете, — он смущенно улыбнулся, — я ведь даже к докторам обращался, чтобы прекратить эти видения. Не то чтобы они мучительны — но ведь у нормального человека никаких видений быть не должно! К тому же они настолько яркие, что после них настоящий мир кажется выцветшим, словно изношенным… Однако никто из врачей не сумел мне помочь. И по сей день только холст и краски возвращают меня к обычной жизни.

«Это осложняет дело», — подумал я, но вслух произнес:

— И все же, Порфирий, попытайтесь. Призовите к себе образ… ну, хотя бы многоэтажного мироздания, о котором я вам рассказывал. Чрезвычайно интересно, что у вас получится.

Порфирий, мне кажется, не сразу, но загорелся идеей нарисовать полотно на заданную тему. Ведь он до сих пор толком не пытался исследовать свой дар! В тот раз он не приходил ко мне дольше обычного, но, вернувшись, принес небольшую картинку. Я поглядел и ахнул: на полотне было изображено Мировое Древо в виде Большой Печати, скрепляющей части раненого мира невдалеке отсюда. И этот образ работал. Он мог бы многократно усилить Печать, пропусти в свое время Хедин сквозь него свои заклинания.

— Поразительно, — пробормотал я, разглядывая маленькое чудо.

— Я назвал ее «Мультиверсум», — сообщил Порфирий. — Подумал, что это лучшее слово для обозначения множества вселенных, о которых вы рассказывали. И знаете что? — спросил он с лукавым блеском в глазах. — Когда я начал думать, как мне изобразить то, что вы просили, этот образ сам пришел ко мне. Я сам вызвал у себя видение! Это удивительно, дорогой Рейнгард!

Тогда я стал время от времени подкидывать ему идеи для полотен, все ближе подбираясь к той, которая мне действительно была нужна.

Тишка, которого полностью звали Тихон, приходил тогда, когда Порфирий удалялся. Порфирий про него не знал. Зато Тихон гордился тем, что я особенно ему доверяю. Он считал меня то ли демоном, то ли действительно могущественным магом. Я не уточнял. Зато Тихон оказался человеком ловким и хватким — то есть обладал теми качествами, которых недоставало Порфирию.

В следующий раз после того, как я открылся ему и назвал своим слугой, Тихон явился с набором горняцких инструментов. Прежде чем спуститься ко мне, он остановился в коротком тоннеле, где по моей указке нашел аметистовую щетку, и осторожно выдолбил ее из породы. Потом постучал по стенкам, проверил, остались ли еще камни, и только после этого пошел ко мне.

В другой раз он не стал уходить после нашей встречи, а тщательно обследовал «мой» участок штрека, очевидно, намереваясь обнаружить мое укрытие. Я с великим злорадством наблюдал за его стараниями. Кокон мой прилепился под потолком небольшого расширения в подземном туннеле, но магия надежно скрывала его от простых взглядов. Только человек, обладающий магическим зрением — или же амулетом, позволяющим смотреть на мир сквозь токи Силы, — мог его увидеть.

Наконец мне надоела его возня.

— Тихон, — прогремел я у него в голове. Тихон аж присел. — Меня ты здесь не найдешь, а вот я тебя — найду повсюду!

С этими словами я потянулся к его горлу и слегка сжал трахею, используя Силу, текущую в коконе. Часто я не пользовался этой Силой — кокон был опасен, а прикосновение к нему вызывало долгую тупую боль во всем теле. Но иногда ради нужного эффекта ее приходилось терпеть…

Тихон упал на колени, схватился за горло. Лицо его страшно побледнело. Он захрипел. Я даже испугался, что переусердствовал, но отпустил его не сразу. Он должен был запомнить, что излишнее любопытство карается так же жестоко, как и неповиновение.

— П-прости, господин, — прохрипел он, когда я наконец освободил его горло.

Однако и после этого я много раз замечал, что он приходит с очень яркими факелами и бросает украдкой внимательные взгляды на стены и потолок штрека. Люди все-таки неисправимы…

Но однажды Тихону удалось серьезно вывести меня из равновесия. Причем тем, что невольно указал мне на мой же промах…

Я расспрашивал его о Порфирии: что он за человек, откуда родом, чем занимается… Тихон сидел у низкого столика, степенно положив руки на колени, и подробно мне отвечал. Вообще за то время, что он служил мне, Тихон стал выглядеть куда лучше. Исчезла болезненная худоба, одежда выглядела хоть и поношенной, но добротной, а сам он обрел подобие чувства собственного достоинства. И то правда: теперь уже ему не приходилось бегать по лесам, точно волку, в поисках мелкой поживы. Теперь я снабжал его информацией: где на поверхность выходит россыпь мелких изумрудов, где ручей намыл самородное золото, где в шахтных отвалах можно найти приличный, хоть и некрупный, малахит. Мне было нетрудно это узнать, стоило лишь умолкнуть, раствориться в окружающем и тщательно, метр за метром исследовать лежащие в земле богатства. Сил моих хватало ненамного, но все места в пределах полулиги я как следует изучил. Тихону должно было этого хватить.

— Что ты видел в коллекции Порфирия? Что за древности он собирает?

Тихон вздохнул, завел глаза под потолок и принялся перечислять:

— Идольцы вогульские — их в округе находят… каменные стрелы… рубила каменные, древние… камни с отпечатками, вроде ракушек али листьев… украшений старых несколько…

— Какие это украшения?

— Кольца бронзовые, зеленые совсем… бусы каменные… бисерное оплечье… подвеска серебряная, очищенная… я ее прошлый раз вместе с картинами прихватил…

— Подвеска?

— Ну да… Звезда такая, а посередке красный камешек. Только не понять какой: вроде карбункул, а вроде и нет…

— Какая… звезда?..

Тихон удивленно заморгал:

— Звезда как звезда. Лучей восемь али десять, не считал я. На каждом будто стрелка. А сама тяжелая, словно и не серебро, а свинец…

— И ты ее тогда взял и положил в мешок?

— Ага. А Порфирий-то Степаныч его потом домой вернул…

Мне стало дурно. Звезда Хаоса, моя Звезда была в прошлый раз рядом со мной, а я этого не заметил! Не почувствовал, увлекшись ловлей людей в свои сети! Отвлекся на картины, на беседы, а она все время была здесь!

Отчаяние охватило меня. На подгибающихся ногах я подошел к иллюзорному окну, за которым волновалось иллюзорное бирюзовое море. Звезда… Она была здесь… Моя надежда, моя память, частица Хаоса вечного, изменчивого, неодолимого…

Так я стоял, хватая ртом воздух, сжимая и разжимая кулаки. Я и сам не ожидал, что это известие так выбьет меня из колеи. Очевидно, что на мне сказалось длительное заточение, что испытание магией и одиночеством будет иметь предсказуемый и печальный конец, если я не найду способа вырваться. Вслед за приступом отчаяния я ощутил, как тень неминуемой смерти коснулась меня.

Выходит, я, Рейнгард Лис, Ученик Истинного мага Макрана, умру в этом забытом всеми богами мирке, удушенный собственной магической защитой? Какой позор! Да ни за что!

— Г-господин? — Тихон осмелился подать голос.

Я неохотно вернулся в нереальную реальность своего дома и поразился произошедшим в нем переменам. Предгрозовые сумерки наполнили комнату. За иллюзорным окном бушевал шторм. Осторожнее надо быть с эмоциями, однако…

— Господин? Что-то случилось?

— Ничего, — через силу ответил я. — Пока ничего. Ступай, Тихон. Но знай, что вскоре мне понадобится твоя помощь…

Успокоившись, я попытался оценить свое положение непредвзято. И тут у меня мелькнула идея, что не так уж я и несчастен. Напротив, мне невероятно повезло! Ведь Звезда оказалась рядом, в пределах доступности. Да, я не ощутил ее сразу, но лишь потому, что магия, аккумулированная в ней, иссякла. Потому ее до сих пор не нашел никто другой, ни мои друзья, ни враги. Должно быть, местные люди использовали ее как необычное украшение, передавая его по наследству, пока Звезда не очутилась в коллекции Порфирия. Но ведь амулет можно зарядить! Да, да! А если прибавить к мощи Звезды преобразователь, какие делает Порфирий, я получу чрезвычайно сильный амулет. А если использовать его в благоприятных условиях, когда токи здешней остаточной магии наиболее гармоничны… тогда мне и магическая машина не нужна! Тогда я сумею вскрыть либо защитный кокон, либо Печать и выберусь на волю прежде, чем заточение убьет меня.

Я в возбуждении забегал по комнате. Все, что мне было нужно, это заряженная Звезда, преобразователь и некоторые астрономические измерения, позволявшие рассчитать самое благоприятное время для ритуала. Ну и конечно, место применения силы, слабое место этого мира — Большая Печать. Я еще не знал, ни как заряжу Звезду, ни как ее вообще раздобуду, но был уверен, что все это возможно сделать.

Любое промедление превращалось в пытку.

Я едва дождался визита Порфирия. Он в последнее время приходил задумчивый, словно его изнутри грызла какая-то неотступная мысль. На этот раз он выглядел так, словно его привязали к конскому хвосту и протащили пару лиг по пыльной степи. Мне очень нужна была его новая картина, я даже придумал, как навести его на мысль о ней. Однако начинать разговор следовало аккуратно, чтобы не напугать и не расстроить моего художника.

— Что гнетет вас, друг мой? — участливо спросил я, выставляя на стол кувшин алого брандейского вина и две низкие чаши. Я был уже не уверен, что правильно помню его цвет и вкус, но, с другой стороны, мой гость не имел возможности сравнить мое воображаемое вино с оригиналом. — Я замечаю, что вы приходите сюда погруженным в грустные мысли. Это огорчает меня.

Порфирий вздохнул, самостоятельно наполнил чашу и выпил все до дна. Это меня поразило. Никогда раньше он не то что сам не разливал — он и к чаше-то не прикасался без моего приглашения.

— Страшные времена настали, дорогой Рейнгард, — художник судорожно вздохнул. — Война идет, хуже которой нет, война между братьями… Ведь мы же все русские, мы все рождены на одной земле. Но убивать друг друга ради власти?.. Ради идеи, в которой, может, и смысла нет?.. Детей сиротить? Нет, воистину мир кончается. Простите меня, дорогой друг.

И он снова наполнил чашу и опрокинул ее. Я торопливо снизил крепость вина.

Я-то как раз понимал, в чем смысл «братоубийственной войны» и для чего ее порой устраивают. Но объяснять все это Порфирию было бесполезно.

— В последнее время, — вновь заговорил художник, сгорбившись над пустой чашей, — я завидую вам, Рейнгард. Вы заперты в своей темнице, это так, зато все беды и все войны этого мира проходит мимо. Вас они не касаются. Вы можете предаваться размышлениям об устройстве мироздания, и писать стихи, и не думать о том, что рядом с вами льется кровь…

— Что случилось? — спросил я, наполняя его чашу.

— Дело в том… Война докатилась до нас, до Вагранского Рудника, хотя мы ведь так далеко от всех центров… Вчера пришел отряд большевиков — это те, кто устанавливает новую власть. Выволокли на площадь всех, кто имел хоть какой-то пост при прежней жизни. Человек десять, наверное. Бывшего управляющего рудниками, старика Никифорова… Управляющего заводскими складами… Жандарма, Александра Филиппыча… Хотя какой он жандарм? Обозы с приисков до железной дороги сопровождал… Меня вот тоже… Зачитали приговор и расстреляли всех там же, на месте, как бешеных собак. Мне одному повезло, Тишка Осинцев слово замолвил. Близок он к новой власти… Странно, он же меня ограбил, он же и спас. Не то валялся бы я там, на площади, с дыркой в голове…

Порфирия передернуло, и он осушил третью чашу.

А Тихона надо будет наградить, подумал я. Он не Порфирия — меня спас, причем от больших неприятностей. Весь мой план рухнул бы, если бы художник погиб…

— Успокойтесь, друг мой, — я тихонько похлопал моего гостя по плечу. — Выпейте еще. Ведь в конце концов все закончилось хорошо, не так ли?

— Закончилось?! — вскинулся Порфирий. — Ничего не закончилось, попомните мои слова. Отряд сегодня уходит. И кто знает, может, завтра к нам колчаковцы придут, те, с кем эти большевики воюют… Возьмут и так же выведут половину населения на площадь, а? Ведь брат с братом, отец с сыном бьются, Господи! А ненависть какая друг к другу! Разве это по-людски? Разве по-божески? Разве можно свою-то кровь проливать?

Я только плечами пожал. Люди, одно слово! Люди все время воюют. Что мне до их войн? Что мне до их крови?

— Я знаю, как вам успокоиться, — твердо сказал я. — Вам нужно поработать. Напишите для меня картину. Я хочу видеть ее в своем доме, хочу наслаждаться вашим мастерством и образом свободы. Не той, за которую люди проливают кровь, — эта свобода ими придумана… Но той, которая вечна и пребудет вечно. Нарисуйте мне Хаос, дорогой Порфирий.

Художник еще немного посидел у меня, наливаясь алым вином давно исчезнувшей земли. Но видно было, что мое предложение пришлось ему по душе. И то правда, человеку, побывавшему вблизи владений смерти, следует переключиться на то, что наполнено жизнью. А что более наполнено жизнью, нежели Хаос, вмещающий в себя все?

Наконец он ушел, слегка успокоенный и полный планов. А я остался ждать Тихона. И этот разговор обещал быть не менее трудным, чем разговор с Порфирием.

Тихон явился не сразу. Должно быть, заканчивал какие-то свои дела при новых властях. Я подробно расспросил его обо всем, происходящем снаружи, и выслушал его версию событий. После чего расхвалил за находчивость и смелость.

— Верно, Порфирий Степаныч — человек безвредный, за что его в расход? — усмехнулся Тихон, тайком любуясь на рукав новенькой кожаной куртки. — Однако, господин, есть тут одна закавыка… Ежели колчаковцы придут, надо будет мне в леса бежать, иначе станет со мной то же, что с нашим управляющим. Не пощадят.

Я встал и прошелся перед ним.

— Скажи мне, Тихон, верный мой слуга… Был ли я добр к тебе? Всегда ли вознаграждал тебя за услуги? Был ли к тебе справедлив?

На все вопросы он осторожно ответил «да». Ну еще бы.

— Теперь предстоит тебе выполнить самую трудную, самую опасную работу. Но и вознагражу я тебя щедро. Столько ни один царь земной тебе не даст…

Тихон насторожился.

— Помнишь ли ты подвеску в виде звезды, которую утащил в тот раз у Порфирия? Ее необходимо добыть вновь, но это только малая часть дела.

Я взял паузу. Необходимо было, чтобы мой слуга проникся важностью задания, потому что лезть ему придется в прямом смысле к смерти в зубы.

— Эта звезда не простая. Не зря в прошлый раз твоя рука сама схватила ее… Только вот вы, люди, не знаете, что она на самом деле собой я представляет и как ею пользоваться. А я — знаю. Она дает великую силу, но прежде ты должен ее зарядить.

— Зарядить?..

— Видел ли ты, Тихон, волшбу, которую я творю?

— Не только видел, — пробормотал Тишка, машинально ощупывая шею, — но и на своей шкуре ощутил.

— Верно. В той звезде, Тихон, скрыта до времени огромная сила. Она позволит мне освободиться из плена. После того исполню твое желание. Захочешь — навсегда освобожу от службы и на золото наведу, которого в округе еще много… Живи спокойно, как все люди, богатей понемногу. А захочешь — возьму с собой и сделаю главным над своими слугами. Я ведь не простой волшебник, Тихон, я маг над магами в своей стране. И когда я освобожусь, я вернусь туда, в иные миры, где волшебства столько, сколько у вас на речке песка…

Я видел, как вспыхнули его глаза. Жить спокойно и в достатке — это хорошо, но у моего слуги слишком сильна была авантюрная жилка. Миры! Волшебство! Несказанные богатства, лежащие где-то за горизонтом! Разве же устоишь…

— А меня-то с собой возьмете?

— Я же сказал, если захочешь — возьму. Будешь служить мне там, в других землях… Но для того надо мне вначале освободиться. А чтобы освободиться, нужна Звезда, полная силы.

— А что для этого сделать-то? — осведомился Тихон, в своем воображении уже рассекавший чужие моря.

Я рассказал ему что. На лице моего слуги отразился ужас.

— Так ведь, господин, убьют меня! — взвыл он. — Даже и разговаривать не станут! Шашкой зарубят! Не те, так другие!

— Я тебя почему в свои слуги определил? — кротко спросил я. — Не Порфирия, не кого-то еще, а тебя, Тихон? Потому что ты умен и хитер. Я тебе сказал, что мне требуется, — а ты уж придумывай, как это сделать. Сделаешь — в золоте купаться будешь. Не сделаешь… все одно твоя голова с плеч.

Он ушел от меня в печали, но я заметил, что сквозь печаль проглядывала странная задумчивость. Как будто мой ушлый слуга уже начал понемногу обдумывать, как провести в жизнь мою рискованную идею.

Что ж, а мне оставалось только ждать.

Отсутствовали они долго. Я уже начал беспокоиться, не случилось ли чего непоправимого. При мысли о том, что оба моих гостя могут никогда больше ко мне не вернуться, я впадал в состояние, близкое к панике. Тьма Внутренняя была рядом. Сколько бы я ни строил планов, сколько бы ни надеялся, она никуда не уходила. И не уйдет, покуда я не выберусь из своей тюрьмы…

Как, отчего так получалось, что камнем преткновения во всех наших делах становились люди? Казалось бы, люди — они кто? Агрессивные, маложивущие существа. Если они на что и годятся, так только на то, чтобы служить нам. Однако у них вдруг возникали свои желания, чувства, мысли, которые вмешивались в ход наших планов и нарушали их. Как когда-то, например, случилось с Кали…

Вот и сейчас я был вынужден во всем полагаться на людей. Без них я оказывался беспомощен, как младенец, и постоянное осознание собственного бессилия выводило меня из себя. И чем дольше отсутствовали мои слуги, тем сильнее я бесился.

Наконец явился Порфирий. Он был в таком же взведенном состоянии, что и я, а потому не обратил внимания, что прием я ему оказал менее любезный, чем обычно. С собой Порфирий принес прямоугольный холст, пока еще не оформленный в рамку. От холста исходил резкий запах скипидара.

— Все, как я говорил, — в отчаянии воскликнул Порфирий, положив холст на столик. — Пришли белые, и опять расправа… Народу побили еще больше, чем красные. Шашками порубали, живых еще, а остальных смотреть заставили… Господи, одни жестоки, а другие не лучше!

Я едва не выругался вслух. Значит, каратели были… Справился ли Тихон с той задачей, которую я перед ним поставил? Или погиб? Или бежал?..

— И опять Тишка Осинцев, — продолжил Порфирий, словно угадав мои мысли. — Ведь какой подлый оказался человек, Господи! Всех своих соратников белым раскрыл, всех до единого! Ну, кто-то из них и не скрывался, кто чересчур идейный. А кто-то и спрятаться пытался… Да только всех их Тишка выдал. Да еще в первом ряду стоял, на казнь любовался…

Порфирий в сердцах шарахнул по столешнице кулаком.

— Да лучше бы он меня тогда не спасал… Лучше уж умереть, чем от такого подлеца спасение принять…

— Не скажите, дорогой друг, — я попытался его успокоить. — Так уж сложилась судьба, не вам на нее роптать. Лучше покажите вашу работу. Я чувствую, что это нечто выдающееся.

Порфирий молча развернул тряпицу, в которой принес холст. Да, действительно, это было нечто особенное. Художник несколько буквально понял мои слова о том, что Хаос содержит в себе все. Но эта картина действительно содержала все. В мешанине ярких точек можно было увидеть контуры любого предмета, от кружки до магического посоха. На миг мне даже почудилось, что я вижу в полотне силуэт замка Брандей, парящего над облачным морем Межреальности…

— Великолепно, — пробормотал я, разглядывая картину.

И тут люди снова вмешались в ход моих планов. Да, я виноват, я был невнимателен… но кто бы мог подумать, что они настолько непредсказуемы! Настолько верны своим принципам!

Тихон, мой слуга, не нашел лучшего времени, чтобы вернуться ко мне. А я, не подумав, впустил его в свой дом. Впрочем, он сам был настолько взвинчен и напуган, что не обратил особого внимания на тело Порфирия, мирно сидящее у стенки в штреке. Думаю, Тихону было уже все равно.

— Господин! — Тихон справился с собой и отвесил поклон, словно не замечая художника. — Сделал я все, как ты просил. И Звезду добыл, и зарядил. Но только знай — назад мне теперь дороги нет. Первый же встречный убьет.

— И правильно сделает! — вскричал Порфирий. — Тебе, собаке, места нет на земле!

Тихон, не ответив, вынул из кармана куртки Звезду и положил ее рядом с полотном. Пусть эти две вещи в моем доме были всего лишь воображаемыми копиями настоящей картины и настоящего амулета, но мы все ощутили, как они потянулись друг к другу. Заряженная Звезда сияла алым магическим камнем. Я заметил, что Порфирий и Тихон невольно отодвинулись от нее.

— Уволь меня, господин, а больше я эту вещь на себе носить не стану, — буркнул мой слуга. — Бесовская она, не человеческая, особенно когда она кровушку-то впитает… Насилу донес ее досюда.

— Ч-что значит — кровушку впитает? — заикаясь, спросил Порфирий. — И вообще, Тишка, это же из моей коллекции подвеска!

— А ты, Порфирий Степаныч, уж прости, когда рисуешь, так ничего же вокруг не видишь. Тебя и дитя малое ограбит, а ты не заметишь… Да ты и сам, смотрю, картинки для господина рисуешь — тоже небось отсюда сбежать захотел?

— Куда сбежать? — Порфирий, кажется, вконец запутался.

— Туда… — неопределенно ответил Тихон и повернулся ко мне. — Ну что же, господин, я вам Звезду, кровью омытую, принес. Два десятка человек за нее жизнь положили. Давайте, освобождайтесь, да в путь пора. Мне, знаете, теперь здесь лишний час оставаться опасно.

Я не сказал им, что мне недостаточно просто иметь картину и амулет. Они должны быть задействованы в определенном ритуале, в определенное время на месте Большой Печати. Я надеялся, что мой верный Тихон сам и проведет ритуал, но, кажется, ему сейчас нет хода на поверхность… а сидеть до бесконечности в шахте он тоже не мог.

— Порфирий, друг мой… — начал я, но художник меня перебил:

— Я не друг вам, Рейнгард! Теперь я вижу, что это с вашего наущения Тишка своих соратников сдал. Звезда, кровью омытая… а война — это не ваших рук дело, а, Рейнгард? Вы же кровью омываете свои волшебные вещицы! Вы, может, еще и пьете ее?

— Да послушайте, Порфирий! Войну начали люди. Вы, вы сами! Нечего на меня перекладывать собственную жестокость и злобу… Но подумайте хорошенько, друг мой! Эти люди — те, что погибли сегодня, — были обречены. Их все равно бы убили. Ну сами посудите, как я, сидя в шахте, мог бы повлиять на их судьбу? Да никак! Я только… гм, воспользовался их кровью, но она так или иначе пролилась бы!

— Вся ваша сущность в том, что вы пользуетесь чужим, — процедил Порфирий. Его трясло. — Вы нами вертите, как хотите… теперь я это ясно вижу. Может, никакой вы не атлант, а мерзкое существо, изгнанное за свою жестокость из… из других миров. Да!

Мне бы засмеяться, пошутить, что кое в чем он близок к истине, что все пользуются всеми и ничего нового и страшного в том нет. Но я и сам заразился от людей злостью. Раздражение поднималось во мне, как грязная пена. Мне невыносимо было лишнюю минуту находиться в коконе, а эти ничтожества, эти черви решили тут выяснить, кто же из нас самый подлый.

— Вы знаете, что такое сотни лет провести в заточении? Что вы знаете о тишине? Об одиночестве? О тьме? Да за то, чтобы наконец вырваться на волю, вы уже через неделю готовы будете убивать и обманывать… А я провел в темнице долгие, долгие годы…

— Слушать ничего не хочу, — Порфирий вскочил, схватил холст. — Я больше сюда не приду. И картин моих вы не получите!

Кровь бросилась мне в голову. Я попытался сжать его горло так, как проделал это когда-то с Тихоном, — и думаю, что, если бы мне удалось, я просто убил бы его на месте. Но Порфирий, видимо, обладал скрытым магическим даром — не зря его картины так чудесно преломляли Силу. Он сопротивлялся. Воображаемый холст растворился в воздухе. Тихон отполз в угол — он не мог покинуть пределы моего дома, пока я не отпустил его. Но Порфирий… Он не просто вырывался, он сам пытался схватить меня за горло! Это было такой неслыханной дерзостью, что я растерялся. Я перестал удерживать его. И Порфирий вывалился в реальный мир…

Я видел, как он убегал по темному штреку. Огня с собой у него не было — впрочем, он так часто здесь бывал, что хорошо запомнил, куда идти. Тихон смирно сидел, скрывшись за столиком. Звезда на столике стала полупрозрачной — призраком самой себя.

— Ну, что сидишь? — заорал я. — Беги! Догони его! Мне нужна картина, которая у него с собой, все остальное неважно. Без картины ничего не выйдет!

Тихон влетел в свое тело как пуля.

— Звезду… Звезду здесь оставь! — крикнул я, но он то ли не услышал, то ли решил, что при помощи амулета сможет как-то себя обезопасить… Звезду Тихон прихватил с собой. Я попытался мысленно догнать его и опрокинуть, ударив по сухожилиям ног, но он бежал слишком быстро, а силы мои резко слабели с расстоянием. Поэтому мне оставалось только наблюдать в бессильной ярости, как он бежит в беспросветной тьме древней шахты.

Больше я никогда не видел ни того, ни другого. Алый магический отблеск заряженного амулета пропал, стоило Тихону удалиться от шахты более чем на лигу. Что с ним стало — я не знаю. Наверное, погиб, и погиб очень быстро. Люди обвинили меня в жестокости, подумать только… Великие Силы, а сами-то они каковы? Я не знаю более жестоких, более злобных и более подлых существ.

Что касается Порфирия, то я могу лишь догадываться о его дальнейшей судьбе. Спустя довольно долгое время — может быть, месяц, может, два — я ощутил странный, волнообразный всплеск, исходящий со стороны Большой Печати. Измененная магия другой части мира выплеснулась сюда сквозь открытый проход — а потом он снова закрылся. Я думаю, что Порфирий, наслушавшись моих рассказов, все-таки сделал попытку покинуть этот мир, и у него получилось. Может быть, Звезда была вместе с ним и помогла ему.

Но ее я тоже с тех пор не видел и ничего не знал о ней в течение долгих лет.

Я не могу описать словами, какое отчаяние охватило меня. Это было убийственное чувство. Мне хотелось умереть — и больше никогда не видеть этого проклятого мира… Но покуда я оставался в плену, мои друзья — неотмщенными, а Хедин и Ракот — свободными и сильными, я не мог себе этого позволить. Я ясно ощущал, как тело мое слабеет. Потому мне ничего не оставалось, как добровольно отдаться на милость Тьмы Внутренней. Впасть в спячку — без мыслей, без чувств, без снов — и ждать, ждать, ждать, когда в конце древней шахты мелькнет слабый огонек.

А в том, что это рано или поздно случится, я не сомневался.