Наследница

Судьба подарила мне встречу с Натальей Гончаровой. Уточню – Натальей Глебовной. Тезкой своей далекой тетушки красавицы Натали, в первом замужестве принявшей светоносную фамилию – Пушкина.

Знакомство наше давнее, и встречались мы с Натальей Гончаровой много-много раз: и в дальних поездках, и на семейных застольях, и на пушкинских вечерах. И никогда не покидало меня чувство, что ее тихий, ровный характер, незлобивость, скромность и доброта, что не от мира сего, – достались ей по наследству вместе с именем и фамилией от Натали Гончаровой. Не такое уж и дальнее родство (если представить мысленно фамильное древо Гончаровых-Загряжских-Пушкиных) – быть правнучатой племянницей.

Не столь давно вместе с Натальей Гончаровой я была приглашена в усадьбу Полотняный Завод, где вначале сентября, по традиции праздновались именины избранницы поэта – Натальин день. Обычно в этот день в родовом имении собираются многие потомки Гончаровых.

Тогда Наталья Глебовна преподнесла в дар гончаровскому дворцу-музею редкостную фамильную реликвию – фарфоровый сервиз, привезенный в конце восемнадцатого века из Парижа, ее прапра… дедушкой Афанасием Николаевичем. И родным дедом Таши Гончаровой, обожавшим свою милую внучку.

Сервиз из расписного тончайшего фарфора: кофейник и чашечки на подносе, прежде стоял в гостиной их небольшой квартиры, вспоминает Наталья Глебовна, и детям, и ей в том числе, строжайше запрещалось не только прикасаться к хрупким чашечкам, но и близко подходить к фарфоровому чуду.

Через многие годы, став владелицей семейной реликвии, Наталья Глебовна по своему разумению распорядилась ее судьбой…

Гости ахали и охали, разглядывая диковинный сервиз, благодарили, восхищались. Наталья Глебовна спокойно стояла в стороне, будто вся эта суета ее вовсе и не касалась.

«Но ведь это подвиг подарить такую дорогую и памятную вещь!» – сказала я несколько запальчиво, восторгаясь и не понимая, как можно по доброй воле расстаться с семейным сокровищем. И запомнила ее тихий ответ: «Нет, не подвиг. Может быть, поступок».

Наталье Глебовне некогда принадлежали доставшиеся от отца Глеба Дмитриевича Гончарова, сына последнего владельца Полотняного Завода, старинные миниатюры с портретами ее предков. Так получилась, что лет тридцать назад она отдала их на хранение старшему брату. Брат умер, а миниатюры так и остались в его семействе в Петербурге, и за давностью лет, либо по иным житейским причинам, возвращать их наследники – вдова и дочь брата – отказались. А Наталья Глебовна лелеяла свою давнюю мечту – вернуть фамильные реликвии в родовую усадьбу Полотняный Завод.

Полотняный Завод разделил горькую участь многих российских дворянских гнезд. Богатейшее в России имение, что некогда изволила посетить матушка-императрица Екатерина II, после октября семнадцатого года являло собой жалкое зрелище. Правда, какое-то время опустевший дворец не трогали.

Хозяйка дворца Вера Константиновна Гончарова после смерти мужа (Дмитрий Дмитриевич-младший, спасая рабочих во время сильнейшего наводнения 1908 года, простудился и умер от воспаления легких) вышла вторично замуж и перебралась на жительство в Москву. В опустевшем дворце оставались две дочери от первого брака, барышни Татьяна и Ольга. Накануне нянюшка Татьяна Егоровна сообщила им страшную весть, что по секрету шепнул ей сын-большевик – в дом нагрянут чекисты из Калуги и арестуют барышень. «Берите самое ценное из дома, – сказала им преданная нянюшка, – и тотчас уезжайте в Москву!». Сестры спустились в подвал, взяли по банке абрикосового варенья (именно его в силу своего юного возраста они сочли самым ценным в доме) и ночью, на подводе, добрались до станции. А утром, не обнаружив в усадьбе барышень Гончаровых, взбешенные чекисты (надо же было выполнять разнарядку!) расстреляли двух юношей, сыновей управляющего…

А в гончаровском дворце в подвальной комнате, обитой железом, хранились поистине бесценные письма Петра I, жалованные грамоты русских императриц Елизаветы и Екатерины II, фамильный герб. И письма Пушкина.

И не воспоминанием ли поэта о реликвиях гончаровского особняка навеяны строки из «Капитанской дочки»: «В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке»?

Гончаровы умели хранить, и сбереженный поколениями фамильный архив в Полотняном Заводе – царские грамоты и послания, школьные тетрадки и девичьи альбомы, семейная переписка и фабричные счета – лучшее тому подтверждение.

Но время властно диктует свои законы. Революционный семнадцатый стал гибельным и для родовых дворянских усадеб, и для их именитых владельцев. И все же Гончаровы – последние владельцы Полотняного Завода – пытались всеми правдами и неправдами спасти фамильные реликвии. Так, бывшей кормилице, а затем – горничной Татьяне Егоровне Новиковой, преданной гончаровскому семейству, на хранение была отдана господская шкатулка. По воспоминаниям, в том заветном ларце таились настоящие сокровища: письма Пушкина на французском (не невесте ли?), билет, оповещавший о помолвке Натали (на дорогой бумаге, с золотым тиснением), неведомые записки. Со временем исчезнувшая шкатулка превратилась в одну из семейных легенд…

Татьяну Егоровну арестовали в 1930-м (со многими порядками при новой власти она не смирилась и говорила о том открыто, не таясь). Когда в деревенскую избу пришли незнакомцы в штатском, та сумела шепнуть кому-то из детей: «Сбереги шкатулку!» Дети же после того, как мать увели, испугавшись, побросали все «крамольные» бумаги из господского ларца в огонь, в печку. Только старинная шкатулка и осталась.

Хранились ли в ней письма самой Натали, ее первые послания к поэту – «язык девических мечтаний»? Кто может ныне ответить?..

…В 1922-м к парадному входу гончаровского дворца подогнали десяток подвод. По распоряжению Губмузея архив помещиков Гончаровых следовало передать в Калугу: бесценные документы навалом бросали в ящики, перевязывали бечевой, как снопы сена, без ярлыков, без описей. Некая гражданка Нечаева, сотрудница Губмузея, отобрала стопку пушкинских писем якобы с целью передать в Москву, да так и «запамятовала» их вернуть… По сему поводу на разбитой печатной машинке с «прыгающими» буквами составлен был даже некий акт, по иронии судьбы счастливо сохранившийся.

Часть семейной переписки ушла в Музей истории партии, часть – растащили. А потом, в тридцатые годы, передали в Москву, в Государственный архив феодально-крепостнической эпохи. Но документов – грамот, книг, писем – пропало множество. Их просто списывали «как не имеющих научно-практического значения».

Убранство и барскую утварь – инкрустированные столики-«бобики», названные так из-за своей формы, напоминавшей половинки боба, горки, шкафы, сервизы – разграбили и растащили по избам, как то часто бывало, мужики из окрестных деревень.

И все же часть фамильных реликвий уцелела. И во многом благодаря Вере Константиновне Гончаровой, бабушке Натальи Глебовны. Именно она, задолго до революционных потрясений, взяла с собой из усадьбы в московский дом портреты, гравюры, книги, памятные безделушки. И старинные миниатюры.

Затем по наследству они перешли к сыну Веры Константиновны и Дмитрия Дмитриевича Гончаровых – Глебу, от него – к дочери Наталье. Миниатюры – предтеча современных фотографий, словно предназначены для сбережения их потомками. И благодаря своим малым размерам оказались на редкость жизнестойкими.

 

«Портреты дедов на стенах»

Эти портреты раньше, действительно, висели на стенах фамильного дворца. И смотрели с них на своих далеких потомков те, для кого эти стены прежде были родными.

Родословная роспись в миниатюрах – портретная галерея Гончаровых, семейства, в которое, по словам Александра Сергеевича, он «имел счастье войти».

С одними, как дедушка Афанасий Николаевич или тёща Наталия Ивановна, Пушкину довелось довольно-таки тесно общаться. С другими, как бабушка Натали Надежда Платоновна Мусина-Пушкина, поэту встречаться не довелось.

Но, бесспорно, Александр Сергеевич наслышан был о ее чудачествах и видел в гончаровском дворце ее портрет.

Судьба оказалась благосклонной к гончаровским миниатюрам – и в том, что они сохранились в нашем неспокойном мире, и в том, что на них, как то часто бывает, нет печати забвения – той безнадежно-горькой строки: «Портрет неизвестного» или «неизвестной».

Если бы миниатюры заговорили, они могли бы поведать многие фамильные тайны – ведь у каждого из персонажей, запечатленных на портретах, – своя семейная легенда. Постараюсь за них изложить жизненные истории. Итак, по старшинству.

Афанасий Николаевич Гончаров

Родился в 1760-м. Наследовал от деда Афанасия Абрамовича, пожалованного императрицей Елизаветой Петровной «за размножение и заведение парусных и полотняных фабрик» чином коллежского асессора, и получившего право на потомственное дворянство, подтвержденное позднее указом Екатерины II, огромное наследство.

«…Дарованной нам от Всемогущего Бога самодержавной властью… Гончарова в вечные времена в честь и достоинство нашей Империи Дворянства возводим…, чтоб ему и потомству его по нисходящей линии в вечные времена всеми теми вольностями, честию и преимуществом пользоваться…»

Старший Гончаров, дабы упрочить все нажитое им богатство, объявил все свои поместья, а также полотняные, бумажные и чугунолитейные заводы и фабрики майоратом – неделимым имением с правом его наследования старшим в роду. И во владение дедовскими вотчинами, после смерти отца, Афанасий Николаевич вступил будучи двадцати пяти лет от роду!

Что за праздная жизнь настала тогда в Полотняном! Роскошные пиры сменялись маскарадами, конные выездки – охотничьими забавами в окрестных рощах; пенились дорогие вина в тонких хрустальных кубках, изысканные наряды дам отражались в зеркальных анфиладах дворца, освещенных огнями люстр венецианского стекла. И лишь с парадного портрета в гостиной все так же величаво и бесстрастно взирал на безумства своего отпрыска Афанасий Абрамович, держа в руке драгоценное послание Петра, словно напоминание о своих великих трудах.

Художник Александр Средин, оставивший мастерски написанные акварели дворцовых интерьеров и воспоминания об истории Полотняного Завода (неслучайно его именовали «поэтом задумчивых залов и грустных гостиных»), весьма точно обрисовал характер Афанасия Николаевича, в коем «сосредоточивались как в фокусе все недостатки русского барства Екатерининской эпохи. Широко гостеприимный, нерасчетливый, не могший никому отказать в просьбе, «милостивый», как его называет народ, – влюбленный в блеск и роскошь, он постоянно окружен гостями, ведет жизнь шумную и праздную».

Молодой наследник особо рьяно заботился о великолепии дома, насыщая его бесчисленные гостиные, кабинеты и спальни предметами искусства. «Жизнь его проходит среди шума и блеска на Полотняных Заводах, а зимою – в Москве. Женат он был на Надежде Платоновне Мусиной-Пушкиной», – сообщает художник-мемуарист.

Портрет хозяина усадьбы заказан был, вероятно, в преддверии свадьбы. В фигурной рамке красного дерева заключена старинная миниатюра, на коей «Афанасий Николаевич с подслеповатыми глазами и взбитым коком, в белоснежном галстуке и синем рединготе; он имеет вид только что пробудившегося ото сна…»

Таким и остался на века его образ, запечатленный на миниатюрном портрете.

Но при всей взбалмошности своего характера, Афанасий Николаевич был человеком добрым, чадолюбивым. Из всех внуков более всех обожал младшую: души не чаял в своей Ташеньке. Неимоверно баловал любимую внучку, наряжал ее в собольи шубки, дарил дорогие куклы. И уже будучи в зрелых летах Наталия Николаевна любила вспоминать те светлые дни раннего детства, столь отрадные ее сердцу.

«Самые затейливые, дорогие игрушки выписывались на смену не успевших еще надоесть; глаза разбегались, и аппетит пропадал от множества разнообразных лакомств; от нарядов ломились сундуки, и все только вращалось около единой мысли: какую бы придумать новую лучшую забаву для общей любимицы. Она росла, словно сказочная принцесса в волшебном царстве», – так, вспоминая рассказы матери, писала ее дочь.

Афанасий Николаевич, в отличие от своего достойного деда, обладал «особенным талантом»: сумел промотать состояние, оцененное в три с половиной миллиона, да еще оставить огромный долг. Много позже он доставил немало хлопот и беспокойств Пушкину: и во время сватовства поэта, и в первые годы семейной жизни.

…Афанасий Николаевич скончался уже после свадьбы своей любимицы-внучки. В июне 1832 года он крестил свою правнучку Машу Пушкину. Через три месяца, там же, в Петербурге, Афанасий Гончаров умер… Ясным сентябрьским днем сотни окрестных крестьян пришли проститься со своим «милостивым» барином. И последний путь владельца Полотняного Завода, столь блистательно его разорившего, был обставлен с той же помпезной роскошью, что сопровождала его всю жизнь: многочисленные слуги в траурных кафтанах и в широкополых, с флером, шляпах величаво, с зажженными факелами шествовали за гробом…

Надежда Платоновна Гончарова, урожденная Мусина-Пушкина

Дочь майора Платона Ивановича, полного тезки и дальнего родственника всесильного графа в царствование Анны Иоанновны, родилась в 1765-м. Принадлежала к одной из обедневших ветвей аристократической русской фамилии, не раз упоминаемой Александром Сергеевичем:

Кстати, Пушкины и Мусины-Пушкины возводили свои родословия от общего предка Ратши, «мужа честна», по свидетельству летописца, и, как принято было считать, прибывшего на Русь в княжение Святого князя Александра Невского.

Любопытно одно обстоятельство: Надежда Платоновна приходилась шестиюродной сестрой (в восемнадцатом веке родство считалось не столь уж и далеким!) графу Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину. Женат он был вторым браком на немке Шарлотте Амалии Вартенслебен, в крещении нареченной Елизаветой Федоровной. И доводилась та немецкая графиня бабушкой (правда, двоюродной) …Жоржу Дантесу!

Видимо, молодой Дантес, отправляясь на поиски счастья в северной стране, надеялся, помимо рекомендательного письма принца Вильгельма, и на покровительство родственницы графини Мусиной-Пушкиной…

Исторический парадокс: бабушка будущего убийцы Пушкина и бабушка избранницы поэта носили одну, весьма звучную русскую аристократическую фамилию!

Вероятно, в юности барышню Мусину-Пушкину звали Надинькой или, на французский манер, – Надин. Как и при каких обстоятельствах встретилась она (вовсе не красавица, но миловидная скромница) с Афанасием Гончаровым, наследником дедовских капиталов, вотчин, чугунолитейных заводов и бумажных фабрик?

Верно, не одна из бойких калужских красавиц, да и московских невест, мечтала стать госпожой Гончаровой! Но выбор пал на нее. Ведь пленила она чем-то сердце завидного жениха, и уж точно, не красотой и богатством.

«В народе еще сохранилась память о Надежде Платоновне; молва говорит, что она была царского рода (?), а крестница она была самого митрополита Платона», – разговоры о необычной барышне долго еще не стихали в окрестностях Полотняного…

Возможно, помимо незнаемых ныне достоинств невесты, молодому Гончарову лестно было породниться с древнейшим родом Мусиных-Пушкиных, давшим России много славных и достойных имен.

Вот она, первая супружеская пара, словно в зеркальном отражении:

Гончаров – Пушкина!

Портрет Надежды Мусиной-Пушкиной создавался как парный миниатюре ее жениха либо уже молодого супруга.

Изображал он, по описанию Средина, «бледную женщину с довольно красивым, надменным и своенравным лицом, со жгучими, немного тоскливыми, темными глазами. Прихотливо разметались кудри, чуть тронутые пудрой. Шея тонет в складках тончайшего батистового воротника; ее облегает красивое платье “пюсоваго” цвета, а фоном служат растрепанные кущи деревьев с беспокойным небом. Миниатюра тонко написана и красива по фону».

Как странно, портрет Надежды Мусиной-Пушкиной вновь явлен миру более чем через два столетия «семейного заточения». Какой она была? И какою силою «воскресла» из восемнадцатого века – в двадцать первом?

Причем она – единственная бабушка, которую знала маленькая Таша. Ведь другая бабушка, Эуфрозина Ульрика фон Поссе, умерла совсем молодой, задолго до рождения внучки. «Бедная моя бабушка!» – как-то воскликнула Наталия Николаевна, зная о горькой участи красавицы баронессы, что была обманом привезена ее дедом Загряжским из Лифляндии и оставлена им в Яропольце.

При всей несхожести судеб, и у Ульрики фон Поссе, и у Надежды Мусиной-Пушкиной общий удел – обе они были обмануты и покинуты мужьями.

…Молодая жена родила сына Николая. Единственного наследника. Николенька Гончаров рос в роскоши и богатстве. Но воспитание получил прекрасное. Его матушка Надежда Платоновна если и обучалась, то у домашних учителей, образование ее можно назвать весьма скромным: в грамоте была не сильна. Может, это обстоятельство и стало побудительной силой – дать любимому Николеньке все то, чем была обделена сама?

Ей довелось стать хозяйкой огромного гончаровского имения, и с этой своей ролью, судя по сохранившимся воспоминаниям, она справлялась отменно:

«Характера она была твердого и держала в руках своего ветреного и расточительного супруга. Пока она не покинула мужа, – в десятых годах прошлого (девятнадцатого. – Л.Ч.) столетия, – всё в имении дышало порядком: хотя деньги щедро лились, но огромных доходов хватало на жизнь».

Сколько длилось ее супружеское счастье? Судя по разрушительным страстям, что бушевали в сердце ее любвеобильного мужа, недолго.

Обстановка в семействе Гончаровых складывалась далеко не лучшим образом. Глава фамилии дед Афанасий Николаевич по-прежнему жил бесшабашной и расточительной жизнью. Супруга Надежда Платоновна, устав от мужниных сумасбродств, разъехалась с ним. Она покинула Полотняный Завод и поселилась в Москве, в собственном доме. Полученный от мужа капитал в двести тысяч рублей предоставил ей полную независимость. Да и ветреный супруг Надежды Платоновны, обретя желанную свободу, не преминул ею воспользоваться: тут же уехал в Австрию, затем во Францию.

Случилось это в 1808 году. Годом ранее ее Николай женился на фрейлине императрицы Елизаветы Алексеевны, красавице Наталии Загряжской.

А в том же, несчастливом для нее 1808-м, родился ее первый внук Дмитрий, ангелоподобный кудрявый мальчик. (Его младенческий образ запечатлен на старинной миниатюре.)

Еще двоих внуков и трех внучек подарил ей сын. Но семейные неурядицы, в числе коих были и любовные похождения ее бывшего супруга (в Полотняном жила тогда и некая француженка, вывезенная Афанасием Николаевичем из Парижа, которую за глаза домочадцы называли «парижской прачкой»), не позволяли видеться Надежде Платоновне с семьей сына.

Семейные невзгоды отозвались душевным нездоровьем бабушки Натали. Одна встреча с бабушкой глубоко врезалась в память девочки, и много позже она рассказала о ней дочери Азиньке, записавшей воспоминания матери:

«В чудный ясный день выехали они в четырехместном экипаже цугом, с гайдуками на запятках, как вдруг завидели ехавший навстречу рыдван бабушки Надежды Платоновны… Старуха Гончарова зычным голосом приказала остановиться и принялась ее (невестку Наталию Ивановну) во всеуслышание отчитывать, заодно с мужем… взводя на обоих всевозможные обиды и напраслины, которые ей подсказывал ее больной мозг.

Одно из самых тяжелых оскорблений было, что по злобе на нее ее негодный сын собрал в коробку тараканов со всей Москвы и скрытно напустил их на ее дом! Толпа прохожих и зевак густым кольцом окружили экипажи, громким смехом отвечая на болезненный бред старухи; барышни растерянно прижимались друг к другу…»

Видимо, Наталия Николаевна поведала о той памятной встрече с бабушкой и мужу-поэту. Отзвуки тех ее детских впечатлений обратились несколькими строками в рукописи незавершенного пушкинского романа «Пелам»:

«Третий (гувернер)… был сумасшедший, и в доме только тогда догадались о том, когда пришел он жаловаться… на меня и на Мишеньку за то, что мы подговорили клопов со всего дому не давать ему покою…»

И все же, судя по одному из писем Надежды Гончаровой, адресованном в Петербург ее внучкам Екатерине и Александре и найденном в пушкинских бумагах, разум ее был вполне здравым. Письмо, названное пушкинистом Щеголевым «безграмотнейшим», тем не менее передает обстановку в семействе Гончаровых образнее и ярче, чем многостраничные труды исследователей и всевозможных толкователей. Вот оно, это единственное сохранившееся послание Надежды Платоновны, обратившееся в столетиях историческим документом:

«Катерина Николавна и Александра Николавна

Не стыдно ли вам что вы кинули атца и мать больных и брат также ваш Дмитрей живет на фабрики и панятия не имеет аб атце и на маю голову кинули ево а я человек слабай где мне об ем печса мне и самой тяжело жить в нужде и большия часть я не здорова так вы побоитесь Бога и неоставтя, вы знаете чем нездоров а мне тяжело выносить я не в силах это терпеть …

Всякого блага ваша пребуду навсегда.

17 декабря 1834 года Н.Г.».

Бабушка пеняет старшим внучкам, что, уехав в Петербург, те забыли об оставшемся дома, в Москве, больном отце. Но обращается она лишь к Екатерине и Александре, – упреки не относятся к Наташе. Ведь младшая внучка, по ее разумению, мать семейства, о котором и должны быть все ее заботы.

Любопытно, что письмо, запечатанное сургучной именной печатью, адресовано в Санкт-Петербург Екатерине Загряжской с просьбой «покорнейше доставить Катерине Николаевне Гончаровой».

Неизвестно, удостоили ли внучки ответом бабушку, но однажды они все-таки ее вспомнили.

Екатерина Гончарова – брату Дмитрию в Полотняный Завод (конец апреля – начало мая 1835):

«Мы узнали вчера от Пушкина, который услышал это от своей матери, о смерти Бабушки, однако это не мешает нам поехать сегодня вечером на “Фенеллу”. Царство ей небесное, но я полагаю, было бы странно с нашей стороны делать вид, что мы опечалены, и надевать траур, когда мы ее почти не знаем».

Значит, печальную весть принес в дом на Дворцовой набережной «близ Прачешного моста», где в большой квартире, снятой поэтом для своей разросшейся семьи, жили и свояченицы Александра и Екатерина, сам Пушкин! Внучкам Надежды Платоновны кончина ее вовсе не помешала в тот скорбный день отменить посещение оперы.

Верно, искренне горевал о смерти «любезной Матушки», лишь один ее страдалец-сын Николай Гончаров, некому было ему писать тех горьких слов, прежде обращенных к ней и жаждавшему советов и материнских утешений…

Стали ли семейные несчастия причиной душевного расстройства Надежды Платоновны? Во всяком случае, в семье Гончаровых считалось, что в первых грозных признаках болезни ее сына Николая «наследственность заявила свое зловещее право».

Николай Афанасьевич Гончаров

Родился в 1787 году. Получил превосходное образование, да и сам имел, видимо, недюжинные способности: Николай Гончаров владел несколькими европейскими языками, играл на скрипке и виолончели, да так, что, по воспоминаниям, останавливались «экипажи под окнами Гончаровых, когда молодой виртуоз играл». Прекрасно разбирался в литературе и даже увлекался стихотворчеством. В круг чтения молодого наследника входили сочинения Сумарокова, Карамзина, Ломоносова.

Русский студент Турбин давал юному воспитаннику уроки математики, географии и словесности. В Полотняный Завод приглашались лучшие гувернеры и учителя из Франции и Германии. Один из них – швейцарец Давид Иванович де Будри. Он же и лицейский воспитатель Пушкина!

«Будри, профессор французской словесности при Царскосельском Лицее, был родной брат Марату, – отмечал поэт в своих записках, – Екатерина II переменила ему фамилию по просьбе его, придав ему аристократическую частицу de, которую Будри тщательно сохранял…»

Известен и отзыв Будри об успехах своего воспитанника Александра Пушкина: «Он понятлив и даже умен. Крайне прилежен, и его очень заметные успехи столь же плод его суждений сколь и прекрасной памяти…»

Верно, не случайно, в черновых вариантах «Евгения Онегина» «мосье Швейцарец» (именно он, а не «француз убогой», по изначальному замыслу, водил гулять в Летний сад юного героя) именован как «очень умный», «очень строгой», «очень важный» и даже «благородный».

Но прежде чем профессор Будри, брат пламенного якобинца Жана-Поля Марата, начал обучать азам французской словесности в Царском Селе своего славного ученика, он был гувернером Николеньки Гончарова, Николая Афанасьевича, в будущем тестя поэта. И водил гулять своего воспитанника не по аллеям знаменитого петербургского сада, а по парку и рощам великолепной гончаровской усадьбы Полотняный Завод.

И как знать, не благодаря ли стараниям «мосье Швейцарца» Николай Афанасьевич Гончаров получил прекрасное домашнее образование: в совершенстве владел французским, немецким и английским языками, играл на скрипке и виолончели, отдал дань стихотворчеству. Любовь к поэзии, литературе, искусству, языкам, заложенная с ранних лет, передана была впоследствии Гончаровым-отцом и собственным детям. И, конечно же, любимице Таше, которой в будущем доведется побывать и в Германии, и во Франции, и в Швейцарии…

Николай Гончаров был записан пажом (по протекции графа Салтыкова) и отправлен в северную столицу. В Петербурге, в годы службы в Коллегии иностранных дел, и состоялось его знакомство с будущей женой – красавицей фрейлиной Наталией Загряжской, блиставшей при Дворе.

Миниатюрный портрет «изображает красивого молодого человека с тонким, выразительным лицом с голубыми мечтательными глазами. Девически нежное лицо обрамляют темно-каштановые волосы. Белоснежный батистовый галстук строго подпирает розовые щеки, фоном служит синее небо с тучами».

В 1807-м Николай Гончаров женился на Наталии Загряжской, и в дневнике его отца появилась памятная запись: «Генваря 27 дня в С.-Петербурге венчанье во дворце Зимнем в Придворной церкви».

(Именно в этот день – 27 января, ровно через тридцать лет, на Черной речке под Петербургом прогремит роковой для Пушкина выстрел!)

В следующем после свадьбы году коллежский асессор Николай Гончаров с молодой супругой переехал в Москву, где и вступил в должность секретаря при московском губернаторе. Вскоре Николаю Афанасьевичу пришлось заменить уехавшего за границу отца и принять на себя управление огромным хозяйством. Дела у молодого Гончарова пошли успешно, и в 1811 году «за приведение к должному устройству и усовершенствованию состоящие в Калужской губернии фабрики полотняной и писчей бумаги» был представлен к ордену Св. Владимира IV степени.

Вернувшийся из заграничного вояжа Афанасий Николаевич вновь взял власть в свои руки, и жизнь в Полотняном потекла, как и прежде, с былой пышностью и размахом.

Отстраненный отцом от дел, глубоко им обиженный, стал впадать в меланхолию, искать забвения в вине. Неудачное падение с лошади в 1814-м (Николай Афанасьевич сильно расшибся) послужило одной из причин его душевного нездоровья.

«Николай Афанасьевич, кажется, стал лучше, заходит в детскую, на Ташины проказы иногда улыбается», – сообщает Наталия Ивановна свекру в феврале 1818-го. Видимо, в то время она еще питала надежду на выздоровление мужа.

Его болезнь, сопровождаемая буйными припадками, стала великим несчастьем для всей семьи. И однажды двенадцатилетняя Наташа Гончарова чуть было не стала жертвой обезумевшего отца, – события того страшного дня, когда «жизнь ее висела на волоске», до мельчайших подробностей впечатались в память.

Из воспоминаний Александры Араповой:

«Когда у него являлось желание, Николай Афанасьевич выходил из своей половины в назначенный час и обедал за столом с семьёй и домочадцами. Тогда поспешно убиралась водка и вино, потому что незначительной доли алкоголя было достаточно, чтобы вызвать возбуждение… В тот зловещий день мать, смолоду еще немного близорукая, не заметила надвигавшейся бури и очнулась от своей задумчивости только тогда, когда последний из обедавших уже подходил к двери, оставив ее одну с разъяренным отцом. Она кинулась за ними, но всеобщее бегство только ускорило взрыв. С налитыми кровью глазами и с ножом в замахнувшейся руке Николай Афанасьевич в свою очередь бросился нагонять ее. Опасность была очевидна.

Голова кружилась, сердце учащенно билось, ноги подкашивались, а инстинкт самосохранения внушал, что достаточно оступиться, чтобы погибнуть безвозвратно. Лестница казалась нескончаемой; с каждой ступенью отец настигал ее ближе; огненное дыхание обдавало волосы, и холодное лезвие ножа точно уж касалось открытой шеи. Наверху, в щель притворенной двери, с замиранием духа следили за перипетиями захватывающей сцены.

Но вот и цель! Ее впустили, захлопнули надежный щит. “Спасена!” – блаженным сознанием промелькнуло в мозгу, и эти ощущения годы были бессильны изгладить».

Жизнь под одной крышей стала невозможной: Наталия Ивановна перебралась в Ярополец, а Николай Афанасьевич остался в московском доме на Никитской.

Вспышки безумия главы семейства чередовались с периодами затишья. «Отец меня не принял, – сообщает в августе 1833-го из Москвы Пушкин жене. – Говорят, он довольно тих».

И не потрясением ли от прежних встреч с больным тестем навеяны пушкинские строки, написанные осенью того же года?

Предводитель московского дворянства граф А.И. Гудович – генерал-губернатору Москвы князю Д.В. Голицыну (декабрь 1834):

«Дошло до моего сведения, что г. Гончаров, живущий в собственном доме на Никитской, находясь в совершенном расстройстве умственных способностей, ходит по домам незваный и весьма неприличным образом беспокоит людей, не желающих его видеть. Долгом поставляя донести о сем до сведения Вашего Сиятельства, я полагаю для чести его фамилии необходимым иметь за ним… строгий домашний надзор, потому что в случае какого-либо со стороны его безумного поступка он должен быть заперт в Дом Умалишенных…»

В архиве мне довелось читать письма Николая Афанасьевича, писанные прекрасным старинным слогом, и содержащие немало философских сентенций и сетований на свою горькую судьбу.

Он был на венчании дочери с Пушкиным в храме Большого Вознесения.

Но еще до свадьбы, в июле 1830-го, язвительный князь Вяземский спрашивает жену: «Не отец ли Гончаровой присоветовал Гончаровой идти замуж за Пушкина?» И просит ее передать эту шутку поэту…

Николай Афанасьевич благословил свою Наташу и на второй брак.

Н.А. Гончаров – сыну Дмитрию в Полотняный Завод (1844):

«Поздравляю Вас и любезную Вашу Лизавету Егоровну (жена Д.Н. Гончарова. – Л.Ч.) с новым зятем генералом Петром Петровичем Ланским, по какому случаю в исполнение требования письменного самой сестрицы Вашей Натальи Николаевны, дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение».

Николай Афанасьевич Гончаров дожил до преклонных лет и умер в сентябре 1861 года.

Дочь Наталия не смогла проводить его в последний путь: ту осень она проводила на берегу Женевского озера. Но была ли Наталия Николаевна счастлива, оказавшись в красивейшем уголке земли? Там, в Женеве, в сентябре, застала ее горькая весть из России о кончине отца.

Тогда же она надела траурное платье, и черный цвет стал с тех пор единственным для всех ее нарядов. Наталия Николаевна и позже, «по окончании траура сохранила привычку ходить в черном, давно отбросив всякие претензии на молодость…»

Наталия Ивановна Гончарова, урожденная Загряжская

Родилась в 1785 году. Ее отец, гвардейский генерал-поручик Иван Александрович Загряжский, представитель старинной дворянской фамилии, скончался в год свадьбы дочери, в декабре 1807 года. Мать, лифляндская баронесса Эуфрозина Ульрика фон Поссе, о которой в семье ходили легенды.

Из воспоминаний княгини Е.А. Долгоруковой:

«В молодости Наталья Ивановна являлась при Дворе и по красоте своей была замешана в какую-то историю: в нее влюбился некто Охотников, в которого была влюблена императрица Елизавета Алексеевна, так что тут была ревность».

Кавалергард Алексей Охотников погиб при таинственных обстоятельствах: неизвестный нанес ему смертельную рану кинжалом, когда юноша выходил из театра. В той тёмной и злосчастной истории упоминалось имя петербургской красавицы Наталии Гончаровой, в будущем тёщи поэта. По одной из версий, Алексей Охотников влюбился во фрейлину императрицы Гончарову и хотел связать с ней свою судьбу.

Ходили слухи: Охотников был заколот по наущению великого князя Константина Павловича. Мотивы убийства объяснились двояко: будто бы сам Константин, влюбленный в Елизавету Алексеевну, пожелал убрать соперника, либо же он, столь жестоким образом, хотел спасти честь венценосного брата Александра I и предотвратить назревавший скандал в августейшем семействе.

…Известно, что императрица тайно посетила умиравшего юношу, и прощание то было весьма горьким и трогательным. Она же с разрешения семьи покойного воздвигла на Лазаревском кладбище у стен Александро-Невской лавры памятник: к подножию скалы со сломанным бурей молодым дубком в великой скорби прислонилась женщина с погребальной урной… В беломраморном изваянии, в прекрасных чертах и женской фигуре, легко угадывался облик императрицы Елизаветы.

Эпитафия на памятнике гласит: «Здесь погребено тело Кавалергардского полку Штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года, на 26 году от своего рождения».

…В какой из январских дней прощалась Елизавета Алексеевна со своим возлюбленным, неизвестно, но за три дня до его кончины ей предстояло принять участие в светском торжестве: двадцатилетняя фрейлина петербургского Двора Наталия Загряжская стояла под венцом с женихом Николаем Гончаровым, блестяще образованным, одаренным ярким умом и подающим большие надежды на избранном им поприще.

Венчание молодой четы состоялось в Петербурге 27 января 1807 года в присутствии высочайших особ: императора Александра I, его венценосной супруги Елизаветы Алексеевны, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, великих князей Николая и Михаила, великих княжон Екатерины и Анны. Невеста удостоилась высочайшей милости: «…препровождена во внутренние покои к Государыне Императрице Марии Федоровне, где от Ея Величества и убираема была бриллиантовыми к венцу наколками».

…Минет пять лет, и в семействе Гончаровых явится на свет дочь Наталия, коей суждено будет стать избранницей поэта. И, свершив свой жизненный круг, она упокоится в Петербурге, на старом Лазаревском кладбище.

Тайные знамения: погребена Наталия Гончарова-Пушкина-Ланская неподалеку от могилы кавалергарда Алексея Охотникова, куда не единожды приходила плакать и молиться безутешная императрица Елизавета…

Молодой кавалергард вполне мог плениться красавицей фрейлиной Гончаровой.

«Наталия Ивановна спорит красотой и изяществом со своим мужем. Жеманно склонив кокетливую голову, она слегка улыбается…; ее выхоленное нежное личико грешит немного деланным выражением; усиливает его и предумышленно небрежно распустившийся локон. Как стебель, выходит нежная длинная шея из газового высокого ворота, а на плечо накинута опалового цвета “дымка”, расшитая разноцветными шелками».

Такой она и предстает на миниатюре, сохранившей милый образ юной супруги.

Не дано было знать Наталии Ивановне Гончаровой, сколь много невзгод выпадет в будущем на ее долю: болезнь мужа, заботы о воспитании шести взрослеющих детей, собственная неустроенная судьба…

Как знать, не случись в 1908-м, столетие назад, в Полотняном Заводе наводнения, ставшего причиной гибели владельца усадьбы Дмитрия Гончарова, быть может, и не уцелели бы в водовороте грядущих революционных событий старинные миниатюры? Во всяком случае, судьба их была бы иной.

Еще одно чудо, явленное миру, – миниатюры в частном собрании Гончаровых. История этих старинных крохотных портретов – весьма любопытна и поучительна. Каждая миниатюра хранит образ (порой единственный!) одного из тех, кто дал свою кровь избраннице поэта. И каждый из ее предков – это, по сути, приближение к ней.

Как легко представить миниатюры листьями на раскидистом фамильном древе! Все они звенья одной, самой таинственной в мире, родословной цепи, и без любого из них не свершилось бы чуда рождения красавицы Натали. А значит, – детей, внуков и далеких-далеких потомков Александра Пушкина!