Русский солдат. Начало войны. На Дальний Восток. Хунхузы. Отряд Ренненкампфа. Первый бой. Мукден. Отряд Мищенко. Набег. Полковник «за отличия».

Летом 1902 года 29-летнего капитана Антона Деникина перевели в Генеральный штаб и назначили на должность старшего адъютанта в штаб 2-й пехотной дивизии, квартировавшей в Брест-Литовске. Вскоре для ценза его нового генштабистского статуса Деникину надлежало командовать ротой. Осенью капитан вернулся в Варшаву, где принял командование ротой 183-го Пултусского полка.

Об этой поре Антон Иванович писал: «До сих пор, за время 5-летней фактической службы в строю артиллерии, я ведал отдельными отраслями службы и обучения солдата. Теперь вся его жизнь проходила перед моими глазами. Этот год был временем наибольшей близости моей к солдату. Тому солдату, боевые качества которого оставались неизменными и в турецкую, и в японскую, и в Первую, и во Вторую мировые войны. Тому русскому солдату, которого высокие взлеты, временами глубокие падения (революции 1917 года и первый период Второй мировой войны) были непонятны даже для своих, а для иностранцев составляли неразрешимую загадку».

Армия состояла на восемьдесят процентов из русских крестьян. Инородцев было мало, но они легко уживались в казарме. Здесь не пахло и подобием австрийских, где швабы, мадьяры смотрели на однополчан-славян как на представителей низшей расы. А в Германии прусские офицеры издевались над поляками, презирая и соотечественников с юга, называя тех «зюд каналие».

В казарме роты Деникина вдоль стен тянулись нары и топчаны, покрытые тюфяками и подушками из соломы, никакого белья. Накрывались солдаты шинелями, грязными после ученья, мокрыми от дождя. Деникин, как и все ротные, мечтал добыть одеял, но казенных средств на них не было. Некоторые командиры выкручивались, предлагая служивым оплачивать их из редких денежных писем от домашних. Деникин на такое не шел, приобретал только за счет экономии полковых денег. Лишь в 1905 году введут солдатам постельное белье и одеяла.

Вплоть до японской войны не ассигновали деньги также на теплые солдатские вещи. Тонкую шинель носили и на юге, и на севере, летом и в морозы. Более богатая кавалерия из-за экономии фуражных средств заводила полушубки, а пехотинцам приходилось делать куртки из изношенных шинелей.

С утра подопечные капитана пили чай с черным хлебом, в обед были борщ или мясной, рыбный супы и каша, на ужин ели ее заправленную салом. Порой это было питательнее, чем крестьянская еда дома. Заботливо следили за качеством пищи, ее неукоснительно пробовали и самые высокие командиры. Государь обязательно снимал пробу, когда оказывался в казармах в обед или ужин.

«Палочные» времена, которых хлебнул отец Деникина, остались в воспоминаниях. С 1860-х годов телесно наказывали лишь по приговору суда, но и это прекратится в 1905-м. А в британской армии поголовно секли до 1880 года, на королевском же их флоте – до 1906-го.

Изуверской была германская армия, уже в 1909 году ее 583 офицера будут осуждены военными судами за жестокое обращение с солдатами. Там глумились, заставляя нижних чинов в наказание есть солому, слизывать пыль с сапог, вышибали зубы, разбивали барабанные перепонки. А австрияки до 1918 года будут заковывать и подвешивать своих солдат. Коротко прикованный правой рукой к левой ноге скрюченно томился по шесть часов. По несколько часов висели на столбах с вывернутыми назад руками, касаясь земли лишь большими пальцами ног.

Бывало, что и русский офицер пускал солдата матом, в горячности бил в ухо, но с конца 1880-х годов – крайне редко, такое его товарищи единодушно осуждали. Поэтому так возмутило офицерство «живописание» Куприным в его произведениях. Наказывали солдат гауптвахтой, внеочередными нарядами, отменой отпуска, понижением в должности. «Дедовщина» появится в солдатской среде лишь в советской армии.

Русские солдаты и офицеры закалки того времени героически проверяли свою сплоченность, неразрывность в любых обстоятельствах. В близящейся войне попадет в японский плен раненый капитан Каспийского полка Лебедев. Его тяжело изуродованную ногу можно будет спасти, лишь прирастив к ней пласт человеческой плоти с кожей. Двадцать других израненных русских солдат, лежащих в лагерном лазарете, предложат для этого себя. Выпадет стрелку Ивану Канатову, которого японский врач прооперирует без наркоза.

Возможно, такое было по плечу, потому что в начале XX века продолжали жить еще по душе, христианский, не умом. Жизнь брала свое, в 1902 году в армии ввели поголовное обучение грамоте, а всеобщей народной начальной грамотности правительство должно было добиться в 1922 году. «Научились» гораздо раньше. Уже в 1902-OS годах начали вспыхивать уличные беспорядки, но солдаты продолжали безотказно исполнять свой долг, не применяя оружия. Их оскорбляла и унижала толпа.

Офицеры выглядели идеалистами. В округе Деникина, в городе Радоме революционная толпа напала на дежурную роту Могилевского полка. Солдаты вскинули винтовки, но впереди их вырос командир полковник Булатов.

– Не стрелять! Тут женщины и дети.

Без оружия он пошел на переговоры. Из-за спин бунтующих в него выстрелил мальчишка-мастеровой, убил полковника наповал…

Варшавской роте Деникина не пришлось подавлять беспорядки, зато она иногда охраняла Варшавскую крепость. Был тут Десятый павильон, в котором находились важные политические преступники. В городе «патриоты» поляки надрывно утверждали, что в этом каземате заключенных систематически отравляют. Поэтому дежурному по караулам Деникину специальный параграф инструкции предписывал дважды в день пробовать пищу павильона. Он убеждался, что она не хуже, чем в любом офицерском собрании.

В одной из камер длинного коленчатого коридора незадолго до этого содержался будущий диктатор Польши Юзеф Пилсудский. Словно чувствуя, что их дальнейшие судьбы пересекутся, Деникин размышлял в караулах об этом уже знаменитом поляке.

Пилсудский был шляхтичем, исключенным за студенческие волнения с медфакультета Харьковского университета. За подготовку покушения на Александра III во главе с Александром Ульяновым двадцатилетний Пилсудский получил пять лет сибирской ссылки. Вернулся и вступил в «Польскую социалистическую партию», марксистски поднимавшую очередное польское восстание, стал редактором ее подпольной «Рабочей газеты». В 1900 году его арестовали, посадив в Десятый павильон.

Бежать отсюда никому не удавалось, Пилсудский стал симулировать сумасшествие. Помогал ему «свободомыслящий» офицер штаба крепости Седельников, доставлявший с воли инструкции психиатра. Поляк ел только вареные яйца, отказываясь от другого из-за «отравленности», при появлении военных впадал якобы в клиническое неистовство. Подобно Седельникову, выручил Пилсудского видный варшавский психиатр Шабашников, настоявший на госпитальном лечении узника. Когда того переправили в петербургскую психбольницу, поляк без затруднений бежал за рубеж.

Позже Деникин подытоживал:

«Старая русская власть имела много грехов, в том числе подавление культурно-национальных стремлений российских народов. Но когда вспоминаешь этот эпизод, невольно приходит на мысль, насколько гуманнее был «кровавый царский режим», как его называют большевики и их иностранные попутчики, в расправе со своими политическими противниками, нежели режим большевиков, да и самого Пилсудского, когда он стал диктатором Польши».

В 1905-07 годах, вернувшись в Российскую империю, Пилсудский станет польским националистом, создаст террористические «боевые группы» его партии, будет грабить казначейства. С 1904 года он попытается сотрудничать с японской разведкой, потом взаимодействовать с австровенгерским штабом, основав в Галиции диверсионно-террористическую организацию «Стрелец». В Первую мировую будет воевать за Австро-Венгрию командиром польского легиона.

Став офицером Генштаба, Деникин удалился от интереса к политике. Со своим природным полководческим талантом и на посту ротного он вникал в недочеты системы боевого обучения, писал по начальству и в журнальных статьях на эту тему.

Например, тогда в вооружение армий вводилась скорострельная артиллерия и пулеметы. В военной печати раздавались голоса, предостерегавшие об обязательной «пустынности» полей сражений. Деникин так же горячо утверждал, что теперь на них любую компактную цель уничтожат огнем. Но даже в их передовом, пограничном Варшавском округе пехота «ходила ящиками». Густые ротные колонны стрелковыми цепями на ученьях под предполагаемым огнем передвигались шагом и в ногу! Поэтому всамделишные пули будут косить их в первые месяцы японской войны.

* * *

Осенью 1903 года в Варшаве Деникина перевели в старшие адъютанты здешнего штаба 2-го кавалерийского корпуса.

В это время общественные круги России вглядывались в ее пока бескровный конфликт с Японией. Последние годы было очевидно, что японцы готовятся к локальной войне в Корее и Маньчжурии против российского влияния. Они хотели взять реванш за русское вмешательство в итоги японо-китайской войны и окончательно установить свою гегемонию в Корее.

Дело в том, что в 1896 году Россия получила от китайского правительства концессию на постройку ветки Транссибирской железной дороги через Маньчжурию, а в 1898 арендовала у Китая Квантунский полуостров, создав на нем военно-морскую базу Порт-Артур. В 1900 году, помогая с другими державами китайцам подавить ихэтуаньское («боксерское») крестьянское восстание против «заморских чертей» в Северном Китае, русские оккупировали Маньчжурию. В Корее же российским советникам и военным инструкторам пришлось отступить, японцы начали обосновываться там. Это серьезно угрожало российскому Приамурью, Транссибу и плаванию наших дальневосточников через Корейский пролив.

Масла в огонь подливала закулисная авантюристическая политика правительственных чиновников. В центре ее с 1903 года стоял Управляющий делами Особого комитета Дальнего Востока А. М. Абаза, за глаза выставлявший военного министра Куропаткина «штабным писарем». В пару ему действовал отставной штаб-ротмистр Безобразов, неожиданно удостоившийся звания статс-секретаря Его Величества. Они в компании других высокопоставленных приобрели концессию на эксплуатацию лесов Северной Кореи и якобы для охраны лесорубов собирались вводить туда военные отряды.

Оценивая царское правительство, Деникин позже так это комментировал:

«Комитет министров не представлял из себя объединенного правительства, обладающего инициативой и коллегиальной ответственностью. Решения огромной государственной важности принимались в Петербурге нередко без широкого обсуждения или вопреки мнению другого министра, иногда безответственного лица. Тайные дипломаты, вроде Абазы, ставили не раз членов правительства перед совершившимся фактом. А страну и те, и другие держали в полном неведении».

Результатом небескорыстных дворцовых интриг в июле 1903 года стало учреждение государем наместничества на Дальнем Востоке со включением в него Приамурского генерал-губернаторства, Квантунского округа и российских учреждений и войск в Маньчжурии. Наместником назначили адмирала Алексеева, находившегося под сильным влиянием «команды» Абазы-Безобразова. Был тот бесцветным человеком: ни флотоводцем, ни полководцем, ни дипломатом. Решительного поборника мира на Дальнем Востоке графа Витте убрали с поста министра финансов, тоже недовольный Куропаткин подал прошение об отставке.

Все это было на руку Англии, заключившей с Японией в 1902 году союз. Поддерживали страну Восходящего солнца и Соединенные Штаты. Позже, с апреля 1904 года по май 1905-го британцы и американцы выделят Японии четыре займа на 410 миллионов долларов, которыми она покроет 40 процентов своих военных расходов. Пестовали агрессивность Японии, готовя бумеранг по себе через десятилетия. И с конца XIX века германский император Вильгельм систематически провоцировал Россию на дальневосточный конфликт, чтобы, ослабив ее, развязать себе руки на Западе. Лишь французы исторически держались на стороне русских.

Данную ситуацию и происшедшее потом умудренный Антон Иванович оценивал так:

«Теперь, после всех событий Второй мировой войны, потрясших мир, подход к возникновению русско-японской войны должен быть коренным образом пересмотрен. Несомненно, более прямая и дружественная политика русского правительства к Китаю и устранение закулисной работы темных сил могли бы отдалить кризис. Но только отдалить. Ибо тогда уже выявилась паназиатская идея, с главенством Японии, овладевшая водителями молодой, недавно выступившей на мировую арену державы, и проникавшая в толщу народа. И если в течение ряда последовавших лет сменявшиеся у кормила власти японские партии минсейто и сейюкай и обособленная военная группа («Черный Дракон») весьма расходились в методах, сроках и направлениях экспансии, то все они одинаково представляли себе «историческую миссию» Японии.

России суждено было противостоять первому серьезному натиску японской экспансии на мир. Конечно, русское правительство виновно в нарушении суверенитета Китая выходом к Квантунским портам. В морально-политическом аспекте все великие державы не были безгрешны в отношении Китая, используя его слабость и отсталость путем территориальных захватов или экономической эксплуатации; практика иностранных концессий и поселений была вообще далека от идиллии содружества… Но последующие события свидетельствуют, что, при отказе от оккупации Маньчжурии и при уважении там договорных прав иностранных держав, русская акция была неизмеримо менее опасной и для них, и для Китая, нежели японская».

К 1904 году Япония была готова действовать. Развертывание японских войск на суше зависело от преобладания флота на море. Поэтому сначала Японии требовалось уничтожить русский Дальневосточный флот, захватив его базу в Порт-Артуре. Этот порт являлся единственным незамерзающим в Тихом океане, сдача русскими крепости не давала им воевать на море зимой.

В декабре 1903 года в ответ на ультимативность японцев русское правительство пошло на уступки, предоставив им полную свободу действий в Корее. Но 24 января 1904 года Япония все-таки разорвала с Россией дипломатические отношения. А в ночь на 27 января десять японских эсминцев атаковали русскую эскадру в гавани Порт-Артура, повредив 8 из ее семнадцати кораблей.

Утром этого дня японская эскадра из шести броненосных крейсеров и восьми миноносцев блокировала в нейтральном корейском порту Чемульпо русские крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец». «Варягом» командовал потомственный морской офицер Всеволод Федорович Руднев. Почти полвека он прожил на свете, а также знал, что его крейсер, построенный несколько лет назад, чего-то стоит. Он нес 26 орудий, 6 торпедных аппаратов и 570 моряков, готовых на смерть.

Капитан решил прорываться с боем. «Варяг» и «Кореец» приняли его у острова Йодолми. Русские потопили один миноносец и подбили два крейсера у японцев. Но тонул «Кореец» и более пятой части команды «Варяга» лежало убитыми и ранеными. И все же негоже было сдаваться. Экипаж «Корейца» взорвал свою лодку. На «Варяге» открыли кингстоны. «Последним парадом» с криками «Ура!» уходили под воду его моряки в окровавленных тельняшках.

28 января 1904 года Япония официально объявила войну России.

* * *

Начало войны застало Деникина в Варшаве травмированным. Перед этим на зимних маневрах под ним упал конь, придавил капитану ногу, проволок под гору. Один палец раздавило, другой вывихнуло, порвались связки. Деникин лежал в постели, но как только получили манифест о войне, подал рапорт в штаб округа о посылке его в действующую армию.

В штабе отказали. На второй рапорт капитана его запросили: «Знаете ли английский язык?»

Деникин ответил: «Английского языка не знаю, но драться буду не хуже знающих».

Штаб окончательно замолк. В Варшаве же поляки реагировали на войну гробовым молчанием, скрытым злорадством. Оно прорывалось, когда по улицам шли русские группки с хоругвями и пением: «Спаси, Господи, люди Твоя». Партия польских социалистов единственной среди российских революционеров пошла на прямое изменничество. Пилсудский хотел сформировать польский легион для японской армии, организовать в русском тылу шпионаж и диверсии, взрывая сибирские мосты. С этим предложением в мае он направится в Токио, но японцы откажут ему в главном – деньгах, оружии, снаряжении для нового польского восстания.

Не вышло тогда у польских экстремистов объединить против России революционеров Закавказья, Финляндии, Прибалтики и других окраин империи. В Закавказье патриотически манифестировали мусульмане, их муфтий обратился к верующим – «в случае надобности принести и достояние, и жизнь». Финский сенат свидетельствовал «непоколебимую преданность Государю и великой России», ассигновав миллион марок на имперские военные нужды.

Правая русская общественность была патриотична, либералы и «патриотически» тревожились, и подчеркивали нейтралитет. Пораженцами стали левые, эсеры выпустили брошюру «К офицерам русской армии». Выражая чаяния марксистов, предвосхищая пораженчество и в следующей войне, они писали: «Всякая ваша победа грозит России бедствием упрочения «порядка»; всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, что русские радуются успехам наших противников». Русские моряки, захлебнувшиеся своей кровью и водами Тихого океана, были им не указ.

Мобилизация шла спокойно, но армия, как позже отмечал Деникин, «пошла на войну без всякого подъема, исполняя только свой долг». Оценивал он так, возможно, потому что сам был либералом. Но как бы ни было с политическими деникинскими пристрастиями, капитан являлся прирожденным воякой, штабную работу плохо переваривал. Он-то «с подъемом» добивался у своего начальника генерала Безрадецкого, чтобы тот послал телеграмму в Петербург с просьбой Деникина об отправке на войну.

Генерал телеграфировал в Главный штаб. И вскоре оттуда распорядились командировать Деникина в Заамурский округ пограничной стражи штаб-офицером для особых поручений при штабе 8-го армейского корпуса.

У капитана плохо действовала нога, но дожидаться выздоровления он не мог. Решил, что по вокзалам как-нибудь прохромает, а за шестнадцать дней пути нога окрепнет. 17 февраля Деникина провожали в Варшавском собрании офицеров Генштаба. На «дорожном посошке» ему подарили хороший револьвер, и старейший из офицеров, помощник командующего округа генерал Пузыревский, давно зная Деникина, тепло высказался, подчеркнув, что, как всегда, и не выздоровевший капитан рвется в бой.

На вокзал Деникина провожала мать и уже старушка нянька Полося. Они изо всех сил старались не заплакать, делая вид, что уходить хромающему офицеру на войну – обычное дело. Сумели не проронить ни слезинки, чтобы Антон не расстроился. Когда поезд скрылся, они наплакались вдоволь.

Капитан тоже ничего не сказал им о своем завещании, оставленном в штабе. На случай своей гибели он просил друзей позаботиться о матери. Никакого имущества Деникин не имел, поэтому указал в бумаге, из каких его литературных гонораров можно оплатить расходы, покрыв и небольшие капитанские долги.

Доехал Деникин до Москвы и, радуясь, что не подвела нога, пересел в сибирский экспресс. В нем встретил товарищей по Генштабу, тоже едущих японцу в зубы, а главное, узнал: этим же поездом отправляется назначенный командующим Тихоокеанским флотом адмирал Макаров со своим штабом.

Вице-адмирал С. О. Макаров был надеждой флота. Он прославился в последнюю русско-турецкую войну, когда Россия не успела восстановить свои силы на Черном море. Макаров, приспособив на коммерческий пароход четыре минных катера, налетал на турецкие порты, а в море взорвал броненосец, потопил транспорт с полком пехоты. Потом с отрядом моряков доблестно дрался у генерала Скобелева. Значительный вклад он внес в развитие русского флота и его тактики. Исходивший Ледовитый и Тихий океаны, адмирал за научные достижения был удостоен премии Академии наук. Он построил первый русский ледокол «Ермак».

Когда поезд тронулся, в отдельном вагоне адмирала закипела работа. Трудились над планом реорганизации флота, улучшением его маневрирования и ведения боев. Иногда обаятельный Степан Осипович заходил в общий салон-вагон: окладистая борода, очень русское лицо с умными глазами. 24 февраля Макаров прибудет на побережье, сразу же начнутся военно-морские операции по прорыву японской блокады. А 31 марта флагман Макарова взорвется на японской мине. За две минуты корабль пойдет ко дну, погибнут все на борту. Русская эскадра катастрофически замрет в порту, начнется изнурительная оборона Порт-Артура.

В экспрессе едет и генерал, с которым связана мальчишечья жизнь Деникина и сойдется ближайшая боевая судьба. Это Павел Карлович фон Ренненкампф, который уланским корнетом во Влоцлавске выкидывал фокус с бокалом вина на высоком подоконнике. Теперь он назначен командиром Забайкальской казачьей дивизии.

Ренненкампф широко известен среди военных за Китайский поход, где получил два Георгиевских креста. Его кавалерийский рейд в 1900 году против повстанческих отрядов ихэтуаней, прозванных «боксерами» за китайское созвучие со словом «кулак», отличался редкой лихостью и отвагой. Начал Ренненкампф боевой марш вблизи Благовещенска, с небольшим отрядом разбил сильную позицию китайцев на Малом Хингане. С 450 казаками и батареей обогнал свою пехоту и за три недели в непрерывных перестрелках прошел четыреста километров, с налету взял крупный маньчжурский город Цицикар.

Здесь командование готовилось к наступлению на второй по величине населения и значению маньчжурский город Гирин. Для этого собирались три пехотинских, шесть конных полков и 64 орудия. Но фон Ренненкампф не стал ждать этих сил. С десятью казачьими сотнями и батареей он двинулся по долине Сунгари. В Бодунэ ему сдались полторы тысячи застигнутых врасплох повстанцев. Потом взял Каун-Чжен-цзы, оставив там пятьсот казаков и батарею для прикрытия тыла. А с остальными, проделав за сутки 130 километров, вихрем влетел в Гирин… Китайские разведчики докладывали о бесподобном русском, и тот оправдал себя, с горстью казаков атаковал молниеносно. Большущий гарнизон Гирина сложил оружие!

В длинной сибирской дороге офицеры донимают Павла Карловича просьбами рассказать о его знаменитом рейде, он охотно делится, умалчивая лишь про себя. Нередко зовут Рснненкампфа для консультаций в вагон Макарова. Чтобы скоротать время, офицеры выступают с докладами о ходе фронтовых действий, тактике конницы, о японской армии. Фон Ренненкампф, остро поглядывая из-под нависших, густых бровей, разглаживая пышные усы, спускающиеся до подбородка, с удовольствием сидит и на товарищеских пирушках в вагоне-ресторане.

Оживленно проходят «литературные вечера», на них трое военных корреспондентов читают свои материалы, посылаемые с дороги в редакции. Деникин, хотя и внештатно сотрудничает в прессе, ревниво к репортерам приглядывается. На него не производит впечатления подпоручик, сотрудник «Биржевых ведомостей», пишущий скучно. Больше всех нравится журналист «Нового Времени» Кравченко. Тот и хороший художник, рисует замечательный портрет Ренненкампфа, оделяет всех дорожными этюдами. Его газетные корреспонденции теплы и очень правдивы.

Третий же – будущий генерал, глава Всевеликого Войска Донского, пока 35-летний подъесаул Петр Николаевич Краснов. Он представляет официальный орган военного министерства газету «Русский Инвалид». Окончив Александровский кадетский корпус и Павловское военное училище, Краснов вышел хорунжим в Лейб-Гвардии Атаманский полк. После года учебы в академии Генштаба был отчислен в строй, произведен в сотники. Еще в 1895 году вышел его первый сборник повестей и рассказов. Даровитым журналистом и обозревателем сотрудничал в журналах «Военный инвалид», «Разведчик», «Вестник русской конницы» и многих других. Был начальником конвоя русской миссии в Абиссинии. Во время «боксерского» восстания находился в Китае.

Ныне, прибыв на русско-японский фронт корреспондентом, Краснов будет участвовать в боях и заслужит ордена, включая Святого Владимира 4-й степени. Чтобы понять отношение Деникина к этому офицеру, который станет его болезненным соперником и едва ли не врагом, предоставим слово самому Антону Ивановичу:

«Это было первое знакомство мое с человеком, который впоследствии играл большую роль в истории Русской Смуты, как командир корпуса, направленного Керенским против большевиков на защиту Временного правительства, потом в качестве Донского атамана в первый период гражданской войны на Юге России; наконец – в эмиграции, и в особенности в годы Второй мировой войны, как яркий представитель германофильского направления. Человек, с которым суждено мне было столкнуться впоследствии на путях противобольшевистской борьбы и государственного строительства.

Статьи Краснова были талантливы, но обладали одним свойством; каждый раз, когда жизненная правда приносилась в жертву «ведомственным» интересам и фантазии, Краснов, несколько конфузясь, прерывал на минуту чтение:

– Здесь, извините, господа, поэтический вымысел – для большего впечатления…

Этот элемент «поэтического вымысла», в ущерб правде, прошел затем красной нитью через всю жизнь Краснова – плодовитого писателя, написавшего десятки томов романов; прошел через сношения атамана с властью Юга России (1918–1919), через позднейшие повествования его о борьбе Дона и, что особенно трагично, через «вдохновенные» призывы его к казачеству – идти под знамена Гитлера».

Подъехав к Омску, офицеры поезда узнали, что командующим Маньчжурской армии назначен генерал Куропаткин. Все они, в общем, это приветствовали, Деникин добром вспомнил его конечную справедливость в своих генштабистских приключениях. Так же отнеслись к новому командующему в основном военные и по России.

Над Куропаткиным веял ореол скобелевского начальника штаба, хорошо он командовал войсками и управлял Закаспийской областью. Очень ценили, что до поста военного министра генерал добрался без всякой протекции, только личными заслугами. А так как недавно из-за некрасивой суматохи в верхах Куропаткин подал в отставку, впал в немилость, общественность и большая часть прессы отстаивали его лучшим кандидатом в Маньчжурию.

По мнению многих, к чему и прислушался император, сравниться с ним мог лишь генерал М. И. Драгомиров, но тот на склоне лет уже серьезно болел. Сам же Драгомиров с самого начала нелицеприятно определил новоиспеченного командующего:

– Я, подобно Кассандре, часто говорил неприятные истины, вроде того, что предприятие, с виду заманчивое, успеха не сулит; что скрытая бездарность для меня была явной тогда, когда о ней большинство еще не подозревало.

Вторил ему и большой специалист в интригах Абаза. Что поделать, выбирать на верхах русского командования тогда особенно было не из кого.

Нога Деникина поправлялась, в Иркутске он уже смог пройтись по платформе, лишь прихрамывая. А когда прибыл 5 марта экспресс в Харбин, капитан снова прочно стоял на своих двоих.

* * *

В Харбине Деникин явился в штаб округа и получил назначение на вновь утвержденную из-за войны должность начальника штаба 3-й Заамурской бригады пограничной стражи. Этот пост для капитана был на две ступеньки выше его чина.

Деникин обрадовался солидному окладу содержания, из которого за несколько месяцев можно было покрыть его варшавские долги и обеспечить мать, но и крепко разочаровался. Его 3-я бригада стояла на одной из станций, охраняя железную дорогу между Харбином и Владивостоком. Капитан мечтал попасть в бои с японцами, а оказался на третьестепенном театре войны, где можно было столкнуться лишь с китайцам и-хунхузам и.

Деникин так расстроился, что один из штабных офицеров стал его подбадривать:

– Ожидается движение японцев из Кореи в Приамурский край, на Владивосток! Третья бригада непременно войдет в сферу военных действий.

Капитан вежливо кивал, думая, что такая комбинация маловероятна. Он решил пока осмотреться и при первой возможности «перескочить» на японский фронт.

Посмотреть ему было на что. Заамурская погранстража, теперь подчинявшаяся командованию Маньчжурской армии, до японской войны называлась Охранной стражей. Ее создавали из казаков и офицеров-добровольцев для прикрытия маньчжурской «железки». Их слава началась со времен прокладки там первых шпал. Постоянная возможность получить пулю из тайги определяла службу стражника, не говоря уж о других лишениях в дремучем краю.

Являться русским стражником значило быть смельчаком, удальцом, гулякой в свободное время, следопытом и бойцом, атакующим противника в любой его численности. Патроном этих дерсу узала в мундирах был министр финансов Витте, высочайше их отличавший и плативший орлам побольше, чем в армии. Деникину его новые однополчане показались родными и потому, что его батька командовал такими же, хотя и на западной границе.

Деникин должен был отвечать за строевую, боевую службу и разведку. Милейший командир бригады полковник Пальчевский в первый же день прибытия начштаба усадил его на дрезину, и они начали исследовать подопечную 500-километровую линию, знакомясь со службой каждого поста.

Четыре бригады пограничников в 24 тысячи пехоты и конницы, при 26 орудиях протянулись по Восточной (Забайкалье – Харбин-Владивосток) и Южной (Харбин – Порт-Артур) веткам Маньчжурских дорог. Но их паутина вдоль «железки» была тонка – одиннадцать бойцов на километр. Такой тыл Маньчжурской армии в Китае, уже показавшем свои «боксерские» зубы, тревожил, налагал на пограничников большую ответственность.

В первое время Деникин не слезал с дрезины, пока трижды не прочесал участок бригады, штаб которой дислоцировался на станции Хандаохэцзы. С конными отрядами он устремился на сотни километров по краю, изучая местный быт, знакомясь с правительственными китайскими войсками, охранявшими внутренний порядок.

Половина пограничников была в резерве на станциях, другая стояла по «железке». На более опасных пунктах средневековыми мини-замками высились «путевые казармы» с круглыми бастионами, рядом косых бойниц, в окружении высоченных каменных стен с наглухо запечатанными воротами. Между казармами – прикрытые окопчиками посты-землянки на 4–6 стрелков.

Служить беспокойно, сегодня восемь часов патрулируешь «железку», завтра столько же стоишь на посту. Нужно в секунду определить, кто подходит к дороге: мирный китаец или враг. Это непросто: и «манза»-рабочий, и бандит-хунхуз, и китайский солдат одеты одинаково. Солдаты и рады бы носить форму, приметные отличия, да начальство кладет деньги на обмундирование в свой карман…

Деникин сидит на несущейся дрезине вместе с Пальчевским и видит, как впереди трое китайцев с ружьями крадутся через рельсы.

– Что за люди? – спрашивает он полковника.

– Китайские солдаты, – невозмутимо отвечает тот.

– Как вы их отличаете?

– Главным образом потому, что не стреляют по нам, – улыбается бригадный.

Не проходит и недели, чтобы местные патриоты не пытались изуродовать железнодорожное полотно. Хорошо, что пока действуют кустарно, без помощи японских диверсантов, которые уже взялись за Южную ветку. Иногда хунхузы вырезывают русские посты.

Чем больше знакомился Деникин с краем, тем больше удручался. Такой консервативности, ненависти к чужой культуре он еще не встречал. Совершенно безынициативные, невежественные маньчжуры и китайцы раболепно подчинялись начальству от мелкого чиновника до губернатора провинции – дзян-дзюня. Те распоряжались их судьбами с предельной корыстью и жестокостью. Об охране труда здесь нельзя и мечтать, зависимость рабочего от хозяина кабальна. Первобытно разоряют свою землю и недра. Чтобы подготовиться к распашке и посевам, поджигают покосы и леса. На копях в долине реки Муданзян Деникин с удивлением видит, что золото моют с лопатой на деревянном корыте, как века назад…

Однажды капитан едет по просторной дороге, которую вдруг пересекает топь. Вереницы китайских арб, ползущих рядом с ним, останавливаются. Китайцы начинают на горбах перетаскивать поклажу к другой стороне болота. Деникин через переводчика обращается к самому старшему здесь деду:

– Почему не загатите это место?

Старожил строго мотает головой.

– Такой порядок много-много лет. Не нам его менять.

Маньчжурия покрыта сетью заводов по производству крепчайшей китайской водки «ханшин». Они – и центры меновой торговли, общественного времяпрепровождения. Заключается же оно в том, что пьют ханшин до упаду, курят опиум до одури и режутся в азартные игры в притонах-«банковках». Но самый грандиозный местный колорит – хунхузы.

Эта публика, перед которой блекнут все разбойники большой дороги, стала неотделимой частью маньчжурского народного быта.

Например, только в провинции Гирина водилось хунхузов до восьмидесяти тысяч. В эту золоторотную армию шли все, выброшенные за борт жизни нуждой, неудачами, преступлением, искательством приключений. В хунхузские ряды вставал разоренный пауками-чиновниками «манза» и крестьянин; игрок, продувшийся в «банковке»; «бой», обокравший господина; провинившийся солдат. Причем, бывший солдат, когда прискучивало ему хунхузское житье, просто возвращался служить в другую провинцию.

Главарь банды хунхузов был выборным и пользовался неограниченной властью. Эти лидеры предвосхитили будущую деятельность мафиози по всем статьям. Главари с китайской аккуратностью делили территорию и никогда не сталкивались в чужих районах действий. Хунхузы методично «рэкетирствовали», облагая данью заводы, «банковки», богачей, грабили подрядчиков и время от времени поголовно реквизировали населенные пункты.

Банды брались и за поселки с русскими гарнизонами. Основывая международный криминальный «институт заложников», они хитроумно атаковали. Одни хунхузы оттягивали на себя пограничников, а другие захватывали строго намеченных заложников для получения выкупа. В конце операции организованно отступали. Когда пограничники отрезали им отход, хунхузы дрались до последнего.

Китайская администрация и войско не боролись с хунхузами. Как повсеместно выродилось в последующем XX веке, власть была коррумпирована. В лучшем случае ее нейтралитет опирался на вековую китайскую мудрость, вроде: «Вы нас не трогайте, и мы вас не тронем». В древнем ключе мыслили и рядовые беззащитные китайцы, видевшие в окружающем хунхузском терроре нечто судьбоносное…

Как-то Деникин вместе с разъездом шел по следам хунхузов. Пограничники заскочили в очередную деревню и начали обыскивать фанзы, спрашивать о бандитах жителей. Те подобострастно отвечали, что ничего о хунхузах и не слышали. Когда разъезд выехал к другой околице, сзади грянули выстрелы. Двое пограничников – наповал. Разъезд спешился и бросился назад, перебил хунхузов.

Теперь выяснилось, что они здесь уже несколько часов поочередно грабили фанзы.

Пленных хунхузов пограничники сдавали ближайшим китайским властям. Те их допрашивали, изощренно избивая бамбуковыми палками, но никогда ни один хунхуз не выдал своих. Потом разбойников судили и публично казнили, отрубая головы. Шли хунхузы на смерть с величайшим спокойствием.

28 октября (10 ноября) 1904 года в чине подполковника А. И. Деникин был направлен в Цинхечен в Восточный отряд и принял должность начальника штаба Забайкальской казачьей дивизии генерала П.К. фон Ренненкампфа – его фото

В Имянпо Деникин видел пойманного пограничниками знаменитого хунхузского предводителя Яндзыря. Тот пел песни, веселил остротами столпившихся поодаль китайцев. Увидев Деникина, засмеялся и на русском сказал:

– Шанго, капитан, руби % голова скорей!

Маньчжурия находилась на военном положении, числилась в оккупации, но вне железнодорожной зоны пограничники не вмешивались в управление краем. На подконтрольной же территории русские сталкивались с китайцами из-за постоя, реквизиций, во многом местные власти их игнорировали. Деникин пытался разобраться в причинах. Свои выводы он докладывал по начальству; как всегда, перелагал умозаключения на бумагу, чтобы опубликовать их в печати при удобном случае. Капитан ясно видел язвы колониальной и концессионной практики.

Предприниматели и подрядчики из России, как и других промышлявших здесь держав, со всей алчностью эксплуатировали труд китайцев. Но попытки помешать им, например, упирались в рабскую зависимость от переводчиков. Некоторые офицеры в бригаде Деникина служили с закладки трассы, но лишь один сносно говорил по-китайски. Приходилось использовать или китайцев, знающих русский, или двоих-троих старых пограничников, кое-как объяснявшихся с местными. Китайские и русские толмачи пользовались своей исключительностью с крайней наглостью. Бессовестно вымогали, погубили не одну китайскую жизнь.

Все же было немало плюсов. С приходом русских появилась масса рабочих мест, распахнулся местный производственный рынок, плоды которого оплачивались полноценной российской валютой. Благосостояние страны росло из-за открытия торговых границ.

* * *

На Пасху Деникина произвели в подполковники. И все лето потом он напряженно ловил случай, чтобы попасть на долгожданный фронт.

В это время, добившись господства на море, японцы реализовывали свою следующую цель – уничтожение сухопутных русских войск в Маньчжурии. Хотя Россия имела армию в 1,1 миллиона кадровиков и три с половиной миллиона запасных, она сумела выставить против врага здесь только 83 тысячи, не считая пятидесяти тысяч пограничников и оккупационных гарнизонов. Подкрепления ей из-за пропускной способности тогдашнего Транссиба могли поступать лишь на шести сквозных поездах в сутки.

Совершенно недооцененная Россией Япония могла поставить под ружье около трех миллионов человек. Русские же предполагали, что и на пределе японцы способны мобилизовать лишь 348 тысяч, причем ввести в бой тысяч двести пятьдесят. Но у этой маленькой страны «оказалось» только 400 тысяч хорошо обученных резервистов. Их тринадцать бригад по организации и вооружению могли драться наряду с полевыми дивизиями. Из призывников всего ушло на войну 1,2 миллиона японцев. И в первой половине 1904 года их кулак в 283 тысячи с 870 орудиями против 322 русских пушек быстро разворачивался по суше.

Почему русские все это прохлопали? Во-первых, японская душа оказалась гораздо таинственней пресловутой загадочности русской души. Разведчики всех мировых держав работали в Японии как впотьмах. Здесь завербовать кого-то было невозможно, и японское командование было гениальными секретчиками.

О качестве и духе японской армии русские офицеры плохо «подозревали», до конца XIX века военные специалисты не обращали на это внимания. Лишь в 1901 году генштабисты начали черпать знания из «не подлежавшего оглашению» «Сборника военных материалов по Азии». Но особенно не напрягались, потому что, например, знаток данного вопроса военный агент полковник Ванновский уверял, что вооруженные силы Японии – блеф, а армия ее опереточна. Не интересовал Дальний Восток ни российскую печать, ни научные круги, что подытожил Витте:

«В отношении Китая, Кореи, Японии наше общество и даже высшие государственные деятели были полные невежды».

В марте 1904 года армия генерала Куроки высадилась в Корее. В апреле на реке Ялу она нанесла поражение русскому Восточному отряду, обеспечив высадку армии генерала Оку, которая перерезала «железку» на Порт-Артур, отбросив небольшой русский отряд, прикрывавший к нему дальние подступы. Оставив одну дивизию на Квантунском полуострове, японцы начали наступать на север, к Ляояну, а на Порт-Артур отдельно двинулась армия генерала Ноги.

На выручку Порт-Артуру пошел 1-й Сибирский корпус генерала Штакельберга, но в июне его разбили под Вафангоу. Русские потеряли около десяти тысяч солдат, японцы – 1163, захватив триста пленников и четырнадцать орудий.

Ляоянское же сражение шло в августе. 125 тысяч, как всегда, наступающих японцев дралось против усилившихся корпусами из Европы 158 тысяч русских. На этот раз у японцев было убито двадцать три тысячи, у русских – девятнадцать. Несмотря на это, Куропаткин отвел войска на север, к Мукдену.

Генерал Куропаткин не дерзал, потому что еще в 1901 году военным министром принял план этой войны. По нему предстояло плотно прикрыть Владивосток и Порт-Артур, сосредоточить главные силы в районе Мукдена– Ляояна – Хайчена, постепенно отступать к Харбину, пока не соберутся могучие силы русских. Командующий и отступал себе, не помышляя об активности. Генерал граф Келлер, пытавшийся на своем участке под Ляояном контратаковать, едва ли не единственный мужественно высказался в своем донесении: «Неприятель превосходит нас только в умении действовать».

К середине сентября русская армия окрепла до 195 тысяч штыков, 19 тысяч сабель, 758 орудий против 150 тысяч штыков и сабель, 648 орудий японских армий. В начале октября Куропаткин объявил о наступлении, отмстив в приказе: «Пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей воле, ибо силы Маньчжурской армии стали достаточны для перехода в наступление». Его старинный план победы в этой войне обрел реальность.

В результате же последующих боев на реке Шахэ, длившихся до начала октября, русские потеряли свыше сорока тысяч человек, а японцы – свыше двадцати тысяч. Русские всегда умели доблестно идти на смерть. В этом сражении появилась в императорской армии традиция называть плацдармы, на которых бились геройски, именами командиров. Бригада 5-й сибирской дивизии генерала Путилова потеряла на сопке 15 офицеров и 532 солдата, было ранено около восьмидесяти офицеров и двух с половиной тысяч солдат. Но бригада не сдала высоту, выстлав полутора тысячью японских трупов склоны своей «Путиловской сопки».

На этом рубеже войны противники выдохлись, перейдя к обороне. Между ними протянулся позиционный фронт в шестьдесят километров.

Летом нетерпеливый подполковник Деникин побывал в Харбине у начальника округа генерала Чичагова, который решительно отказался отпустить его в действующую армию. В августе Деникин отправился в штаб Маньчжурской армии в Ляоян. Он хорошо знал его начальника генерала Сахарова по службе в Варшавском округе. Сахаров был рад бы помочь, но объяснил, что Заамурский округ подчинен командующему лишь оперативно, ни тому, ни ему распоряжаться его личным составом нельзя.

Вернулся подполковник к своим «стражникам» опять удрученным. Хотелось быть в главном деле, хотя Деникин понимал, что и от пограничников многое зависит.

Все беспокоились: подымется ли против русских Китай? Это было бы тяжелой пилюлей. Против правого фланга и тыла Маньчжурской армии стоял десятитысячный китайский отряд генерала Ма и пятидесятитысячный Юань-Шикая. Правда, в Северной Маньчжурии не очень значительны были небольшие военные отряды китайцев, народной милиции и банды хунхузов. Но они могли стать прекрасными партизанами, которым ничего не стоило обрушиться на тонкую паутину пограничников между Забайкальем и Владивостоком, железнодорожно отрезать воюющую русскую армию от «материка» России. Счастье, что в конце концов китайцы предпочтут русскую оккупацию японской, сохранив в войне нейтралитет.

Вскоре выручил Деникина тот самый случай. Один капитан Генштаба попросился из-за болезни убыть из фронтовых маньчжурцев в части поспокойнее. Сахаров и предложил Чичагову «обменять» того на Деникина. В середине октября пили «посошок» пограничники, провожая своего начштаба.

Прибыл Деникин в штаб Маньчжурской армии, и – новый сюрприз! Офицер по назначениям сразу сказал:

– Получена телеграмма: тяжело ранен и эвакуирован полковник Российский – начальник штаба Забайкальской дивизии генерала Ренненкампфа. Не хотите ли на эту должность?

Радостно воскликнул Деникин:

– Охотно принимаю назначение!

Штабист усмехнулся.

– Должен вас предупредить, штаб этот серьезный… Голова там плохо держится на плечах.

– Ничего, – отвечал подполковник, – Бог не без милости.

В полчаса Деникин собрался, велел седлать ординарцу Старкову коней. Засуетился и конный вестовой подполковника со вьючной лошадью, на которую требовалось пристроить деникинскую походную кровать-чемодан «Гинтера», в чем помещался весь скарб начальника. Расторопный Старков порадовался давно невиданному оживлению Антона Ивановича. Он, донской казак, бывалый пограничник, был готов за командиром в любые огонь и воду. Тронулись к затерянному в горах отряду Ренненкампфа.

28 октября 1904 года Деникин прибыл в Цинхечен в Восточный отряд генерала Ренненкампфа и вступил в должность начальника штаба Забайкальской казачьей дивизии и штаба отряда, располагающегося здесь. Отряд состоял из трех полков 71-й пехотной дивизии и трех полков Забайкальской казачьей дивизии с артиллерией и приданными более мелкими частями. Он делился на три группы с дислокацией центральной в Цинхечене, прикрывавшей левый фланг Маньчжурской армии.

Лишь часть отряда в Цинхечене жила в фанзах и дворовых постройках, большинство же месяцами холодной осени, морозной маньчжурской зимы – в землянках, по сути, ямах. Их рыли глубиной в аршин, ставили жерди, крыли гаоляновой соломой и засыпали землей. Стены, потолок, пол, двери были из гаоляна. Чтобы согреться, весь день жгли каменную печку с трубой из керосиновых банок.

Штаб жил в фанзе с двумя длинными рядами кан – отапливаемых кирпичных лежанок. В ее закутке спал и генерал Ренненкампф. Работа тоже шла здесь. На циновках кан спали, сидели, писали, ели, потому что маленького стола, затиснутого в проход, всем не хватало. Пробиться маркитантам сюда по горному бездорожью, под пулями налетчиков непросто, хлеба недоставало, пекли лепешки. Мясом выручал обильный местный скот. Офицерская еда почти не отличалась от солдатской. Праздновали, когда удалой маркитант с уцелевшей провизией пробивался к ним, хотя и заламывал двойные цены.

Генерал от кавалерии Павел Карлович фон Ренненкампф

Бюрократией в здешнем штабе и не пахло. Административная и хозяйственная часть корпела над справками и отчетами далеко за перевалом, изредка оттуда прибывали к Деникину с докладом. А у его здешних подчиненных не было ни пишущей машинки, ни ротатора, карманные полевые книжки – для всех приказов, распоряжений, донесений.

Генерал фон Ренненкампф был очень своеобразной фигурой. Природный солдат, храбрец, он не боялся никакой ответственности, отлично ориентировался в бою, не поддаваясь сумятице переменчивых и тревожных донесений; умел приказывать, всегда стремился вперед и зря не отступал. Командующий Куропаткин после поражений Восточного отряда Засулича и корпуса Штакельберга этим летом писал государю: «Резкое отношение генералов Засулича и Штакельберга, в особенности последнего, к подчиненным помешало установить правильные отношения между ними и войсками… Генералы Мищенко и Ренненкампф пользовались авторитетом и любовью».

Деникин мог бы подписаться под этими оценками. Засулича войска не любили, а Штакельберга, положившего десять тысяч под Вафангоу и отступившего, хотя измотанные японцы не преследовали, ненавидели. Но Деникин мог бы кое-что и уточнить. Мишенко, с которым ему предстоит воевать дальше, любил людей. Лихого Ренненкампфа подполковник наблюдал и корнетом, потом невольно присматривался к его натуре. Этот генерал смотрел на людей лишь как на солдатиков, выскакивающих из шкатулки, как на орудие боя и его личной славы. Чуяли это и бойцы, но из-за боевой косточки смельчака Павла Карловича верили в него, беспрекословно повиновались, хотя близости не было.

Ренненкампф мог мало с кем из генералов сравниться по боевой репутации, в отряд тучей налетали корреспонденты. В штабе Деникина всегда толклись и чины высших штабов, а также суетился рой порученцев-офицеров, «задержавшихся», «свернувших с дороги». Все они мечтали в чем-нибудь здесь поучаствовать, чтобы занести в свои послужные списки имя прославленного отряда.

Неподдельно же повезет тут тезке Краснова по имени-отчеству, тоже будущему сопернику Деникина – барону Петру Николаевичу Врангелю. Бывший кавалерийский корнет, он, как и Деникин, по своему желанию прибыл на войну, дрался в отряде Ренненкампфа в составе 2-го Аргунского полка Забайкальского казачьего войска. В декабре 1904 года 27-летний хорунжий барон Врангель, как и Деникин потом, «за отличие в делах против японцев» будет произведен в следующий чин, сотника, что соответствовало поручику в пехоте и кавалерии. По окончании войны барон удостоится орденов Св. Анны IV степени с надписью «За храбрость» и Св. Станислава с мечами и бантом.

Начштаба Деникин посмеивался в усы и крутился по тысяче своих дел. Он начал понимать, почему китайцы все же предпочтут русскую оккупацию японской. Тут, где населенные пункты переходили из рук в руки, можно было сравнить оба «рейтинга». Японцы безупречны лишь в том, что, отступая, оставляли постройки в порядке по своей национальной аккуратности. Наши солдаты, особенно казаки, проходили по ним мамаем. Остроглазый Ренненкампф, учтя и это, стал заставлять роты и сотни при новом взятии местности квартировать в тех же строениях, что и до того.

В остальном китайцам не приходилось между русскими и японцами выбирать. Русские общительны, не высокомерны. Японцы же «китаез» за людей не считали. Среди них японцев интересовали только женщины. Их по установленному режиму отбирали и уводили с собой. Развлекались они с секс-рабынями даже на своих аванпостах. Бывало, захватывали разведчики японскую заставу и обнаруживали на ней в самом жалком состоянии китайских узниц.

Зависимость от переводчиков, которой хлебнул Деникин в пограничниках, здесь стала угрожающей. Среди китайцев масса их расплодилась, и все были готовы шпионить как для русских, так и для японцев. По всему фронту эти уличенные двойные агенты гибли сотнями, но на смену им грибно вырастали новые «добровольцы».

При расследованиях сводили счеты, оговаривали друг друга кто ни попало, шпиономанией пользовались проходимцы…

Деникин сидит на циновке кана и пьет чай с дивизионным врачом Маноцковым. Тот рассказывает:

– Был у нас никуда не годный прапорщик, призванный из Петербурга, тосковал по молодой жене, а больше по доходному делу, что там оставил. Пуль боялся, но однажды привозят ко мне его казаки раненным в ногу, а также двух китайцев, которых их косами вместе связали. Объясняют, что ехал прапорщик с казаками в Шахеду, в обоз. Захотел дорогой по надобности в рощу. Они остановились, вдруг слышат через несколько минут выстрел за деревьями, куда прапорщик ушел. Побежали туда и видят: лежит прапорщик раненным, а невдалеке эти два китайца убегают. «Это мои убийцы!» – прапорщик кричит.

Маноцков закурил и продолжил:

– Посмотрел я прапорщика: температура высокая, но рана пустяковая. Смутило, что вокруг входного пулевого отверстия ожог, как при выстреле в упор бывает… Китайцев тут же допрашивают через переводчика. Китаец-переводчик много чего-то на своих земляков наговорил. Так постарался, что срубили тем головы… Потом слышу из лазарета, бредит кто-то, стонет. Зашел в него, а прапорщик с выкаченными глазами на кане сидит и что-то бормочет, сам с собой разговаривает. Увидел меня и кричит: «Где эти манзы, что с ними сделали?» Я отвечаю: «Казнили». Забился, завыл прапорщик: «Боже, какой ужас! Ведь это я сам в себя выстрелил…»

Нахмурившийся Деникин спрашивает:

– А потом?

– Эвакуировали прапорщика.

– Почему же вы его не уличили?

Маноцков раздраженно гасит папиросу.

– Потому что я врач, а не прокурор… К тому ж, отрубленные головы не приставишь.

В октябре наместник Дальнего Востока адмирал Алексеев, бывший главнокомандующим Маньчжурской армии над командующим Куропаткиным, наконец, в третий раз добился своей отставки у императора. С устранением одного «главного никчемного» другой стал главнокомандующим – сам Куропаткин. Маньчжурскую армию преобразовали в три. Во главе 1-й, восточной, стал генерал Линевич; 2-й, западной, – генерал Грипенберг; 3-й, центральной, – генерал барон Каульбарс. Отряд Ренненкампфа вошел в 1-ю армию Линевича.

Из штаба Куропаткина постоянно нацеливали ренненкампфовцев на дорогу из Цзянчина в Синцзинтин, по которой противник мог обойти Мукден. Поэтому ее непрестанно разведывали. 19 ноября Ренненкампф, давно тяготившийся затишьем, лично повел по ней три батальона, четыре сотни и двенадцать орудий на деревню Уйцзыюй. Отправился с ним и более вышестоящий генерал Экк, хотя распоряжался всем Павел Карлович. Рядом с ним ехал начштаба Деникин.

Холодным утром отряд двигался по широкой лощине между сопками, откуда в любой миг могли застучать пули. Опережая колонну, конные заставы подскакивали к склонам, казаки спрыгивали, лезли на сопки, прикрывая отряд. Перекатами действовали заставы: одни, отнаблюдав, пристраивались в хвост, другие впереди устремлялись на сопки.

Остановились на привал. Воздух чист и прозрачен, Деникин выводит донесение в штаб армии. «Вззы… вззы!» – услышал вдруг. Будто шмели!» «Вззы, вззы, вззы…» – прямо над головой. А Ренненкампф весело говорит ему:

– Ну-с, Антон Иванович, поздравляю вас с боевым крещением!

Да это японские пули! Неприцельно бьют откуда-то с вершины. Никто не обращает на них внимания.

20 ноября был для Деникина первый в жизни бой. Отряд сбивает японцев с перевала Шунхайлин, потом гонит их из Уйцзыюя. Заночевали в деревне, на прилегающих сопках выставили аванпосты.

В одной фанзе спят Ренненкампф, Экк, Деникин и другие штабисты. На рассвете – бешеный огонь с сопок! Что такое? Там же отрядные дозоры… Выясняется, что обманули японцы. Ночью они, громко говоря по-русски, подошли к двум заставам и перебили их. Захватили гряду и полосуют сверху деревню. К вершине на подмогу спешит батальон.

Пули горохом лупят по крыше и стенам командирской фанзы. Но бравый обычай, заведенный Ренненкампфом, непреложен. Офицеры, будто не слыша «музыки», неторопливо собираются. Они выходят сделать утренний туалет во двор, где пули завывают. Во главе с совершенно невозмутимым фон Ренненкампфом под выстрелами пьют чай – дольше обычного.

Потом идут в лощину к резерву, открыто стоящему у перекрестка дорог. Сверху и по нему начинается шквальный огонь. Санитары оттаскивают троих раненых.

Бравада хороша, если не затрагивает других, Деникин обращается к Ренненкампфу:

– Ваше превосходительство, надо отвести резерв под сопку.

– Погодите, после ночной тревоги люди нервничают, – поглаживая усы, отвечает генерал. – Надо успокоить.

Деникин не выдерживает:

– Мы и останемся здесь для «успокоения»! А резерву все-таки разрешите укрыться.

Ренненкампф соблаговоляет разрешить. В этом генерал ведет себя корнетом, рискующим сорваться с подоконника третьего этажа. За войну он получит пули в шею и ногу. Головы у его штабных, действительно, «плохо держатся на плечах». Все генеральские ординарцы-офицеры будут перебиты, переранены, как и два адъютанта. К полковнику Российскому, которого Деникин заменил, тяжело ранят подполковника Гурко. Убиты подполковники Можейко, Шульженко, ротмистр Сахаров. Зато на штабных здесь любуются всегда, как и на командира.

Отряд вернулся на базу, и 23 ноября в штаб докладывают, что японцы теснят аванпосты у Цинхечена. Следующим утром противник наступает по лощине густыми колоннами. Началось Цинхеченское сражение.

Ренненкампф со штабными летит на горный НП, с которого открывается картина боя. Подскакивает связной: начальник авангарда, командир казачьего полка тревожно, сбивчиво доносит обстановку. Этого Ренненкампф не переваривает, он матерится и пишет тому оскорбительную записку. Цедит сквозь зубы:

– Боюсь, этот… мне все напутает!

Деникин восклицает:

– Ваше превосходительство, разрешите мне принять авангард.

– С удовольствием! Желаю успеха.

Подполковник скачет к полку, заранее переживая реакцию на это его командира. А тот, узнав о смене, вдруг снимает папаху и крестится.

– Слава Тебе, Господи! По крайней мере, теперь в ответе не буду.

Деникину грустно. Сколько раз он уже натыкался на безусловных храбрецов, у которых только от одного уходила душа в пятки – от ответственности.

Он разворачивает авангард в полтора батальона, четыре казачьи сотни с горной батареей. Своим «передком» – левым крылом отряда Деникин прикрывает лощинный вход на Цинхечен. На него идет с двумя батареями японская пехотинская бригада и несколько эскадронов конницы.

В этот день на своей сопке деникинцы отбивают огнем все атаки. У соседа на его сопке по центру, подполковника Бугульминского полка Береснева японцы иногда врывались на позицию. Тогда бересневцы сбрасывали их вниз штыковыми контратаками.

Ночь была очень холодная. В напряженном ожидании лежали стрелки Деникина с винтовками в закоченелых руках на гребне сопки. Подполковник спустился вниз к резерву. Некоторые грелись у скрытно разведенных костерков, а многие заснули на разостланной соломе, хотя мороз покрепчал. Ординарец Старков раздобыл лом, вырубил в промерзлой земле ямку, сделал в ней соломенную постель для Антона Ивановича. Тот попробовал прилечь: нет, холодище.

Все равно спать не удалось. Японская пехота снова ринулась на вершину. Деникин взлетел на нее, разгруппировал цепи. Было очень темно, дрались, только стреляя, лишь вначале. То тут, то там наседал враг. Из-под огня вдруг выныривали юркие япончики и кидались на гребень. Тогда русские вставали в штыковую…

В конце XX века всемирно раздули неуязвимость восточных единоборств и суперменство их родоначальников – японцев, китайцев. В эту войну русские навалили горы японских трупов своими рукопашными приемами. Российская армия была закалена русским рукопашным боем.

Задавали тон ее восемьдесят процентов крестьянских парней, сызмальства бившихся в родных деревнях стенка на стенку. В рукопашно-штыковую науку входили «крестьянские», «разбойничьи», «военные», «казачьи», «ритуальные» стили, причем некоторые – из определенной российской местности. Не уступали солдатам, казакам и офицеры, по неотвратимому дуэльному закону выходившие на поединки. Их «спецподготовка», честь давала очки впереди самурайскому кодексу. Я пончики в единоборствах против русских никак не выстаивали.

25 ноября японцы, усилившиеся подкреплениями, обрушились на Деникина по всему его фронту. Они охватывали позицию слева, чтобы пробиться на Синцзинтинскую дорогу. Подполковник бросил туда спешенных казаков: не дать японцам удлинить радиус охвата. Станичники начали косить с высоток прицельными выстрелами.

Наступающие несокрушимо рвались наверх, вот уже на полторы тысячи шагах…

Деникин лежит здесь на возвышении, едва поднимая голову из-за настила встречного огня. Он вдруг видит, что командир ближней роты капитан Чембарского полка Богомолов идет во весь рост по цепи своих стрелков, проверяя винтовочные прицелы.

Деникин кричит:

– Капитан, зачем вы это делаете? Нагнитесь!

Богомолов отвечает, перекрикивая гром выстрелов:

– Нельзя, господин подполковник… Люди нервничают, плохо целятся.

Капитан шагает дальше по цепи в снежных прогалинах. Кругом утыкаются навечно в землю солдаты. Корчатся раненые: японские пули медные, старого образца, тяжело увечат. Капитан Богомолов, не склоняя головы, идет. Вот ударяет пуля в унтера, тот вскидывает руки и умирает. Это любимец капитана. Богомолов приседает около него, целует в лоб. Сидит рядом минуту, закрыв лицо руками. Опять встает и опять шествует в полный рост по цепи.

В японских окопах при таком огне обычно все живое врастало в землю. Деникин думает:

«Сколько таких Богомоловых шагает по маньчжурским полям! Оттого почтительны японцы к храбрости русского офицера. И оттого офицерская убыль в боях всегда процентно много выше солдатской…»

Деникин удерживает свою сопку и против артиллерии. Выехавшую напрямки японскую батарею горные батарейцы подполковника заставляют замолчать после третьего выстрела. Пять дней отбивал Деникин японцев со своего плацдарма.

После Цинхеченского сражения в труды по истории войны вошли наименования: «Ренненкампфовская гора», «Берсеневская сопка». Появилась и «Деникинская сопка»!

Это совсем другое, нежели позже в XX веке стали называть знаменитыми и популярными фамилиями современников некие звездочки, планетки, виданные только астрономами в телескоп. Та география была кровава, ее создатели в мундирах щупали «свои» высоты вспотевшими на морозе телами.

В декабре Деникин участвовал в усиленных разведках по левому флангу отряда. Они, дважды сбивая передовые части японцев, ходили к Цзянчану. Во главе самостоятельного отряда Деникин сбросил японцев с перевала Ванцелин.

Перед Новым годом подполковнику Деникину припало увидеться с главнокомандующим Куропаткиным. Тот прибыл в их район, Ренненкампф взял Деникина на высокую встречу. Выстроился почетный караул роты со знаменем, Деникин стоял на фланге. Когда Куропаткин приблизился, Ренненкампф представил подполковника главкому.

Незадолго до Мукденского сражения, 18 (31) декабря 1904 года, А.И. Деникин был назначен начальником штаба Урало-Забайкальской дивизии генерала П. И. Мищенко – его фото в Маньчжурии, 1900 год

Куропаткин несколько раз крепко пожал руку Деникину и сказал:

– Как же! Давно знакомы, хорошо знакомы.

В этом не было двусмысленности. Воин-скобелевец Куропаткин не был злопамятен и уже слышал о здешних отличиях Деникина. Ничем не поминая их «академическую» баталию, главком за завтраком очень любезно расспрашивал подполковника о его службе.

Ренненкампф был озабочен предстоящим рейдом Западной конницы, который он мечтал возглавить. Об этом шел его главный разговор с Куропаткиным. Когда тот уехал, генерал мрачно сказал Деникину:

– Поведет конницу Мищенко.

20 декабря 1904 года пал Порт-Артур. Против Маньчжурской армии освободилась армия генерала Ноги, и поэтому, не дожидаясь общего наступления, 9 января бросили в набег конный отряд генерала Мищенко. 77 эскадронов и сотен при 22 орудиях должны были сокрушить «железку» Хайчен-Кайчжоу, станцию и порт Инкоу. Но отряду, скованному обозом, потом транспортом с ранеными, мало что удалось.

Ренненкампф торжествовал, немедленно запустив крылатую фразу:

Это не наБЕГ, а наПОЛЗ!

С тех пор между этими двумя выдающимися генералами неприязнь переросла во вражду. Но неудача «наполза» не подорвала высочайшей боевой репутации Мищенко.

В это время силы у японцев и русских были приблизительно равными, наши с нетерпением ждали «настоящего» наступления. В конце января состоялось Хейкотайское сражение. Русские атаковали в снежный шторм и были близки к победе, если б Куропаткин действовал решительнее. Но после двух дней боев снова отошли.

Натри недели фронт замер. Новое наступление главком назначил на февраль. Назревала последняя, самая грандиозная Мукденская битва. Японцы перебросили на русский аванпост записку:

«Мы слышали, что через пять дней вы переходите в наступление. Нам будет плохо, но и вам нехорошо».

В предыдущих боях генералу Мищенко раздробили кость ноги, он лежал в лазарете Мукдена. Командовать Западной конницей назначили Ренненкампфа. Тот спросил Деникина:

Не желаете ли, Антон Иванович, ехать со мной?

– С удовольствием.

Так подполковник вступил в должность начальника штаба Урало-Забайкальской дивизии в составе конного отряда генерала Мищенко.

6 февраля примерно по 310 тысяч русских и японских солдат на сорокамильном фронте начали Мукденское сражение. Ренненкампфа срочно отозвали в его прежний отряд. Генерал хотел забрать Деникина с собой, но в начавшейся заварухе Ставке было не до этого. Деникин вошел в сражение под командой нового начальника Западной конницы генерала Грекова.

Дивизия Деникина стояла на правом фланге армии у Убаньюлы. Она первой встретила армию Ноги, пытавшуюся обойти русских справа. Казаки ударили по ее колоннам.

Они сцепились с японцами, но вынуждены были медленно, с боями отходить. План японского окружения не удался за счет этой трагедии Западной конницы. В следующие дни ею, призванной быть ударной, разноречиво командовали по очереди три бездарных генерала. К концу сражения конница распалась, ее полки оказались в девяти местах.

1 марта Деникин в числе десяти сотен и двух батарей дрался под Сифантаем в полуокружении. Японцы дорывались на триста шагов к нашим цепям. Выручали блестящие артиллеристы. Они безукоризненно мели японцев, не давая им подняться в окончательную атаку…

Японские орудия пытаются своими снарядами-«шимозами» расстрелять русский НП, где Деникин, как старый пушкарь, любуется предельным спокойствием командира артиллерийского дивизиона полковника Гаврилова. Будто в ученье на Царскосельском лугу, тот ровным голосом отдает приказания своим артистическим батарейцам. На коленях у полковника записная книжка, куда он аккуратно заносит баллистические данные стрельбы, что-то вычисляет.

Шимозы ураганно бьют по НП, вот-вот разрыв снесет осколками. Гаврилов пишет, приговаривая:

– Очень, очень интересный случай…

Среди нескольких особо заслуженных маньчжурцев-казачьих офицеров Гаврилов получит почетное свитское звание «флигель-адъютанта Его Величества» – в нарушение традиции давать его только высшей аристократии и гвардейцам.

В героической летописи Мукденского сражения и «Знаменная сопка» на участке отряда Ренненкампфа. Когда русские силы сопротивления истощились, кончились все резервы, фронт дрогнул. И тогда другой артиллерист – генерал Алиев под этой сопкой, которую обязательно нужно отбить, построил остатки своих последних знаменных рот четырех полков. Он встал впереди знаменосцев и повел в атаку.

Они шли как на параде. Лишь ближе к гряде бросились в штыковую. Знаменные роты, те самые прапорщики, обливаясь кровью, шагая через павших, дрались врукопашную, будто на вершине реяла победа России. Они пробились. На заваленной трупами сопке взвились русские знамена, изорванные шквалом встречных пуль. Блекло над ними самурайское солнце.

Этот штыковой парад ничтожной горсти атакующих всколыхнул войска на позициях, они приостановили японское наступление…

Сифантай не удалось удержать. Отряд с Деникиным отходил на север вдоль фронта. На никем не прикрытом стыке южного и западного фронтов, сосредоточении больших артиллерийских и продовольственных складов, они увидели японцев. Отряд развернулся и отбил японскую атаку, стоял до подхода головной бригады.

Ночью они воевали за рекой Хуньху. Была адская артиллерийская канонада, огненные бичи хлестали темную высь – бешеный хаос света и звуков.

За эти полмесяца боев Деникин прошел по всему западному фронту до Унгентуя. В первые дни нигде не было упадка настроения и чувства безнадежности, хотя уставали. Все ждали приказа об общем наступлении, делали что могли. Упорно, кровопролитно контратаковали, но разрозненно и не могли сбить боковые японские авангарды. На севере же мелкие отряды, заставы обессилели держать неприятельские колонны. Тесное кольцо противника сжималось вокруг Мукдена.

От отряда, где был со штабом Деникин уже под командой генерала Павлова, осталось две сотни. Но ни командир, ни Деникин со штабными не хотели уходить в тыл с боевой линии. Их вызвали в штаб армии. После доклада Деникина им разрешили «стать, где угодно».

Деникин спросил штабного генерала:

– А когда же общее наступление?

– Все обозы направлены спешно в тыл, а армии приказано удерживать позиции…

У Мукдена русские войска очутились как бы в бутылке, узкое горлышко которой все суживалось к северу. В этом финале отряд Деникина был у западного края «горлышка». В первый раз за войну подполковник увидел панику. Поле усеялось мчавшимися в разных направлениях обозными повозками, лазаретными фургонами, конями без всадников, брошенными зарядными ящиками, грудами багажа. Ища выход из мертвой петли, солдаты то сбивались в группы, то бежали врассыпную. Разъезды отряда Деникина были для многих маяком. Но некоторые части пробивались с боем, сохраняя порядок.

Позже случившееся Антон Иванович оценил так:

«Я не закрываю глаза на недочеты нашей тогдашней армии, в особенности на недостаточную подготовку командного состава и войск. Но, переживая в памяти эти страдные дни, я остаюсь при глубоком убеждении, что ни в организации, ни в обучении и воспитании наших войск, ни, тем более, в вооружении и снаряжении их не было таких глубоких органических изъянов, которыми можно было бы объяснить беспримерную в русской истории мукденскую катастрофу. Никогда еще судьба сражения не зависела в такой фатальной степени от причин не общих, органических, а частных. Я убежден, что стоило лишь заменить заранее несколько лиц, стоявших на различных ступенях командной лестницы, и вся операция приняла бы другой оборот, быть может, даже гибельный для зарвавшегося противника».

Все же главкому Куропаткину удалось вывести армию из битвы разгромленной, но не побежденной на Сыпингайские позиции в 160 километрах севернее Мукдена, где она оставалась до заключения мира. Русских при Мукдене погибло сто тысяч, японцев – семьдесят тысяч. В дальнейшем в войне на суше крупных активных боевых действий не велось.

* * *

В конце Мукденского сражения недолечившийся генерал Мищенко не выдержал и снова встал во главе своего конного отряда. Он собрал его, и до конца битвы отряд, охраняя правый фланг русской армии, в непрерывных боях отходил шаг за шагом.

После Мукдена Куропаткина сняли и назначили главкомом добродушного старого генерала Линевича, плохо ориентирующегося в стратегии, солдаты называли его «папашей». Войсками больше командовал при нем его начштаба генерал Орановский.

С возвращением в конный отряд генерала Мищенко Деникин попал в щекотливое положение, так как когда-то прибыл в него вместе с ярым мищенковским недругом фон Ренненкампфом. Мищенко отнесся к начштаба Урало-Забайкальской казачьей дивизии Деникину сухо, сдержанно. Тем же ответил подполковник, ни малейше не подлаживаясь. Он, как всегда, служил не лицам, а делу.

Это Мищенко оценил. Когда вышестоящий начальник захотел заменить у него начштаба отряда и дивизионного начштаба Деникина, генерал сказал:

– Штабы мои работают исправно. А характер у меня, как вам известно, тяжелый и неуживчивый. Зачем же подвергать новых людей, которых пришлете, неприятностям?

В апреле и мае, когда начштаба отряда полковник князь Вадбольский все-таки ушел, Деникин исполнял и его обязанности.

Конникам Мищенко поручили делать набеги на японцев, «чтобы своевременно раскрыть обход противником нашего фланга». Они должны были истреблять неприятельские склады и транспорты, портить пути подвоза.

17 мая отряд выступил в первый рейд, где рядом с Мищенко скакал Деникин, уже пришедшийся генералу по душе. Отрядные 45 сотен и шесть орудий за четыре дня углубились в японское расположение на 170 километров к реке Ляохе и окрестностям Синминтина.

На первом же переходе их боковой авангард попал под огонь японцев. Прикрылись двумя спешенными сотнями и двинулись дальше. Мищенко доложили, что авангард потерял ранеными восемь казаков. Генерал быстро спросил:

– Раненых вынесли, конечно?

– Невозможно, ваше превосходительство. В ста пятидесяти шагах от японской стрелковой стенки лежат.

– Чтобы я этого «невозможно» не слышал, господа!

Еще две сотни скачут назад. Они соскакивают на землю, стреляя, бросаются вперед. Шквал японского огня не дает забрать товарищей. Из цепи вылетает сотник Чуприна с командой сорвиголов! Они бегут к раненым, падая под японскими пулями. Казачьи цепи открывают свой ураганный огонь….

Один у Чуприны убит и уже четверо ранено. Но сотник, кошкой передвигаясь вперед, командует станичниками. Его казаки подхватывают всех раненых, волокут их и убитого под бешеным валом огня назад… Полностью вынесли!

Это – неколебимая традиция отряда. Из-за нее во многом провалился старый рейд Мищенко, обозванный «наползом». Тогда генерал связал отряд транспортом раненых, не бросив их в деревнях. Тогда же колонна помогавшего Мищенко генерала Самсонова, чтобы вынести тело французского атташе Бертона, стала вкопанной и дралась несколько часов, потеряв семерых убитыми и 33 ранеными…

Так везде в русской армии. Это вопрос не целесообразности, а духа. Казаки, в особенности уральские, которыми командовал Деникин, считали бесчестием попасть в японский плен. Однажды он видел, как в ста шагах от японской позиции убили в атаке уральского урядника. Сменить уральцев прибыли забайкальские казаки, но уральцы решили во что бы то ни стало вынести мертвого земляка.

Дивизия генерала Мищенко специализировалась на конных рейдах в тыл противника, на фото рейд казаков Мищенко к японцам

Восемь из них остались в цепи и пробыли под сильнейшим огнем до ночи. Тогда и вытащили урядника, чтобы не остался он без «честного погребения»…

Первые три дня рейда отряд Мищенко смерчем несется по японскому тылу, налетая на встречные обозы и склады. 20 мая забайкальцы 1-го Читинского полка прорываются через завесу японских постов, выскакивают на – новую подвозную японскую дорогу и видят огромный обоз, тянущийся на семь километров! Казаки в клочья рубят его прикрытие, волокут в кучи повозки, подпаливают. Отряд уходит дальше, оставляя зарево костров.

Отлично укрепленная деревня Цинсяйпао встретила их пулеметами. Три сотни сходят с коней и идут в атаку. Встречный огонь косит неумолимо. Хорунжий Арцишевский с двумя орудиями выскакивает на открытое поле. Встал перед японцами на 600 шагов! Ударил шрапнелью…

На пригорке дрогнула и отходит одна из японских рот. Сотни вскакивают на коней. Кавалерийская атака!

Деникин вместе со штабом тоже несется вперед и врубается в японские ряды.

Роты японцев храбры и погибают честно. Среди остатков своих солдат японский офицер стреляет себе в висок. У другого нет секунд на харакири, он втыкает кинжал в горло… Две японские роты изрублены, в плен попадает лишь шестьдесят человек. Казаки подбирают своих раненых и японских. Тех вместе с персоналом до этого захваченного японского госпиталя оставляют на воле. Русские хоронят своих убитых, отпевает старообрядческий поп из уральских казаков.

Впереди еще налеты и бои. В одном из них по боковому авангарду колонн японцы неожиданно врезают так, что он отскакивает прямо на Мищенко и штаб. Генерал останавливает отступающих криком:

– Стой, слезай! В цепь, молодцы!

У Мищенко давно раздроблена и не проходит нога, он, опираясь на палку, идет в атаку впереди цепи. Рядом с ним Деникин со штабом.

После боя Мищенко Деникину смущенно говорит:

– Я своих казаков знаю. Им, понимаете ли, легче, когда видят, что и начальству плохо приходится…

Здесь у штабных, как и у Ренненкампфа, «плохо держится голова». У мищенковского штаба, состоящего из пяти офицеров, за войну будет убито четверо, двое пропадет без вести, из раненых одного изувечат три раза, другого – четыре. Всего урон в 22 человека, не считая ординарцев и офицеров связи.

Выполнив поставленные задачи, отряд возвращался, когда из деревни Тасинтунь по нему открыли огонь. Можно было уйти, но сотники уральцев и терцев самочинно повели своих казаков на деревню: «не желая оставить дело, не доведя его до славного конца». В этом бою, когда ворвались в деревню, Деникин залюбовался старым японским капитаном, командиром роты, которая вплотную отбивалась от казаков. Старик во весь рост спокойно стоял на крыше фанзы, руководя огнем, пока не упал мертвым.

В результате «Майского набега» отряд Мищенко разгромил две транспортные дороги со складами, запасами, телеграфными линиями, уничтожил более восьмисот повозок с ценным грузом. Увел более двух сотен лошадей, взял в плен около двухсот пятидесяти японцев с пятью офицерами, захватив спецкурьера с большой корреспонденцией генералу Ноги; полтысячи врагов вывел из строя. Мишенковцам же рейд обошелся в 187 человек убитыми и ранеными.

Деникин позже писал:

«Но не в материальной стороне – главное. При неподвижном стоянии обеих армий на месте трудно было достигнуть большего. Важен был тот моральный подъем, который явился следствием набега – как в отряде, так, до некоторой степени, и в армии. Картины бегущего и сдающегося в плен противника не слишком часто радовали нас на протяжении злополучной кампании».

Главком прислал в отряд телеграмму:

«Радуюсь и поздравляю генерала Мищенко и всех его казаков с полным и блестящим успехом. Лихой и отважный набег. Сейчас донес о нем государю».

14 мая погиб русский флот в Цусимском проливе. Русские 2-я и 3-я Тихоокеанские эскадры под командой вице-адмирала 3. П. Рожественского сделали сюда переход в 32,5 тысячи километров из Балтийского моря вокруг Африки. Бой с главными японскими морскими силами, в котором Рожественского ранили, продолжался два дня. Из двенадцати тысяч десять тысяч русских моряков легли на своих палубах и в волнах убитыми и ранеными.

За девять месяцев в океанских бурях, тропической жаре похода русские эскадры изнурились, корабли грузно обросли водорослями, потеряв ход. Это не дало им шанса доплыть до желанного Владивостока, тем более что японцы по скорости в 15 узлов превосходили русских, делавших не более девяти. Но когда ранним полуднем на горизонте замаячил перерезавший путь японский флот, русские моряки пошли в это смертное сражение без права на победу.

Эскадры мечтали лишь умереть с честью. Они помнили, как уходил под воду «Варяг», и не могли срамиться перед героями, смотрящими на них с неба.

Бой начался, морс от взрывов снарядов и мин превратилось в лес фонтанов. Их делали кровавыми десятки японских миноносцев, впервые массово применявшихся в этой войне. Первым, отстреливаясь, погиб «Ослябя», засыпанный японскими снарядами. Они были отменны, кося большие секторы, а многие наши не разрывались, попадая же, наносили малый урон.

Загорелся и утонул «Бородино». Огромный броненосец «Александр III» опрокинулся и уходил в пучину. На его киле стояло несколько последних офицеров и матросов гвардейского экипажа. Они кричали «Ура!» другим командам, идущим на смерть…

Уже не было «Урала». Горящий как костер флагман «Суворов» погибал, отчаянно оправдывая свое имя. Адмирала Рожественского забрал подоспевший «Буйный», но горстка моряков все еще держалась на тонущем корабле. Японцы дважды предлагали им сдаться. Флагманские «суворовцы» отстреливались из винтовок до последнего, потому что ни одной пушки не осталось.

Был пожар над побуревшей бездной. «Суворова» прикрывал от снарядов броненосец «Наварин». Его изорвали минами и снарядами, перебили почти всех и ранили в голову и грудь командира барона Фитингофа. Он решил утонуть вместе с кораблем. Уцелевшие также выразили желание умереть, но не сдаться. Вынесли Фитингофа на палубу, выстроились. Офицеры простились с командой, потом все друг с другом по-братски перецеловались…

Против броненосца «Адмирал Ушаков» в четыре тысячи тонн с четырьмя орудиями, зарывающегося носом от двух тяжелых пробоин, вышли два японских крейсера, каждый около двадцати тысяч тонн с 36-ю пушками.

«Советуем вам сдать ваш корабль», – сигналили с одного японцы, выкидывая флажками еще что-то.

– Нечего дальше разбирать, – сказал командир «Ушакова» Миклуха. – Огонь!

Расстреляв снаряды, остановили машины. Открыли кингстоны, взорвали бомбовые погреба. Легли на правый борт и перевернулись.

Израненный после девяти минных атак «Владимир Мономах» ушел под воду с поднятым Андреевским флагом. Так же погибал крейсер «Дмитрий Донской», «Адмирал Нахимов». Были подвиги «Буйного», «Грозящего», «Стерегущего»…

На следующий день полуразбитый крейсер «Светлану» настигли два японских крейсера и миноносец. Боеприпасов у русских почти не осталось. Военный офицерский совет постановил:

«Вступить в бой. Когда будут израсходованы снаряды – затопить крейсер».

Они бились несколько часов. Тонули с реющим флагом…

Такими были русские моряки. На смену им придут матросы, которые в 1917 году будут пулями «мочить» своих офицеров. В питерском порту они станут главными потребителями кокаина, исторически запечатлятся лихо заломленными бескозырками, плечищами, перекрещенными пулеметными лентами. Этих назовут «матросней», ее в плен белогвардейцы не брали.

* * *

Летом в отряд Мищенко всеми правдами и неправдами сбежались десятки офицеров и сотни солдат, рвавшихся в боевое дело, которое здесь не увядало. Это были не пижоны, оравами мелькавшие у Ренненкампфа, а вояки, истомленные бездействием.

Бежали на этот фланг с других частей замерших Сыпингайских позиций: приходили без всяких документов или с неясным формуляром и сбивчивыми объяснениями. Прослышав о Мищенко, в России офицеры брали краткосрочные отпуска, добирались сюда, чтобы «застрять». Пылкая молодежь, штаб-офицеры, пожилые запасные – как один прекрасные бойцы.

Мищенко встречал их с напускной угрюмостью и… принимал всех. Генерал был легендарен своей любовью к подопечным, никогда никого не давая в обиду. Внутренне горячий, он внешне выглядел крайне медлительно и спокойно. Один его вид снимал тревогу в самом отчаянном бою. А за общей трапезой, в гостях у полков генерал расковывался совершенно непринужденно.

Начштаба Деникин однажды прикинул их незаконный состав, забеспокоился возможной инспекцией и доложил Мищенко о «дезертирских» цифрах. Генерал вздохнул.

– Что ж, надо покаяться.

Деникин донес в штаб армии. Но командующий генерал барон Каульбарс вдруг «благословил»! Учел побуждения «дезертиров», разрешил принимать и очередных новичков. Поставил барон одно условие: его решение не разглашать, чтобы не вызвать в отряд массового паломничества.

Последний бой конного отряда Мищенко был последним боем русско-японской войны. 1 июля под Санвайзой он взял штурмом левофланговый опорный пункт позиции противника, уничтожив батальон японской пехоты.

26 июля 1905 года 32-летний А. И. Деникин высочайшим приказом был произведен в полковники – «за отличие в делах против японцев». К этому чину, обеспечившему его роду потомственное дворянство, Деникин удостоился орденов Св. Станислава и Св. Анны 3-й степени с мечами и бантами и 2-й степени с мечами. В августе конный отряд Мищенко был преобразован в Сводный кавалерийский корпус под его же командованием, Антона Ивановича назначили начальником корпусного штаба.

«Запорожская Сечь», как называл Деникин свою казачью вотчину, закончив с японцами, начала разбираться между собой. С кургана около штаба он увидел, как на лугу казачки сбегаются в круги и спорят, ожесточенно жестикулируя. Деникинский приятель, уралец конвойной сотни объясняет:

– Сотни судятся с сотенными командирами. Это у нас после каждой войны старинный обычай. Добиваются, чтобы не лишиться права на недоданное. Казаки правильно доказывают. Один вон говорит: «С 12 января по февраль пятая сотня была на постах летучей почты, и довольствия я не получал от сотенного шесть ден…» Другой: «3 марта под Мукденом наш взвод спосылали для связи со штабом армии – десять ден кормились с конем на собственные…»

Вечером Деникин интересуется у него:

– Ну как там?

– Кончили. В некоторых сотнях скоро поладили, в других горячо было. Особенно одному сотнику досталось. Тот и шапку оземь кидал, и на колени становился: «Помилосердствуйте, много требуете, жену с детьми по миру пустите…» Сотня стоит на своем: «Знаем, грамотные, не проведешь!» Уступил сотник: «Ладно, жрите мою кровь!» Отчаянно матерился.

23 августа 1905 года в Нью-Хэмпшире при посредничестве американского президента Т. Рузвельта Россия и Япония заключили Портсмутский мирный договор. Россия отдала Японии арендные права на Квантунскую область вместе с Порт-Артуром, южную ветку Китайской Восточной железной дороги, а также южную половину Сахалина. Русские согласились уйти из Маньчжурии и признали Корею японской сферой влияния. Японцы получили все, из-за чего начали войну, и более.

С русской армией об этом не посоветовались. Она ж имела уже около 450 тысяч бойцов, на Сыпингайских позициях войска располагались не как раньше – в линию, а эшелонированно в глубину. Было в общем и армейских резервах более чем половина ее состава, что предохраняло от случайностей, давало большую активность. Фланги армии надежно прикрывались частями генералов Ренненкампфа и Мищенко. Войска омолодились, новые подкрепления прибывали бодро, весело. Войска значительно усилились гаубичными батареями, вместо тридцати шести пулеметов, с которыми начали воевать, стало 374; наладили беспроволочный телеграф, полевые железные дороги, с Россией связывались теперь не шестью, а двадцатью четырьмя поездами.

У японцев же было в это время бойцов на треть меньше, чем у русских. В плен уже попадали мобилизованные старики и подростки. Япония истощилась, прошел боевой подъем. Пол года после Мукдена японцы не отваживались, на новое наступление.

Деникин до старости возмущался:

«Что касается лично меня, я, принимая во внимание все «за» и «против», не закрывая глаза на наши недочеты, на вопрос – «что ждало бы нас, если бы мы с Сыпингайских позиций перешли в наступление?» – отвечал тогда, отвечаю и теперь:

– Победа!

Россия отнюдь не была побеждена. Армия могла бороться дальше. Но… Петербург «устал» от войны более, чем армия. К тому же, тревожные признаки надвигающейся революции, в виде участившихся террористических актов, аграрных беспорядков, волнений и забастовок, лишали его решимости и дерзания, приведя к заключению преждевременного мира».

В русско-японской войне доблестно показали себя будущие сподвижники Антона Ивановича по созданию Белой армии и первым ее боям. С октября 1904 года М. В. Алексеев был генералом-квартирмейстером штаба 3-й Маньчжурской армии, за отличия награжден многими боевыми орденами и Золотым оружием. Подполковник Л. Г. Корнилов воевал с сентября 1904 года начальником штаба 1-й стрелковой бригады. При Мукдене он прикрывал отход армии, находясь с бригадой в арьергарде. Был окружен японцами в деревне Вазые, прорвал окружение штыковой атакой и вывел бригаду с другими присоединенными частями к армии. Награжден орденами, в том числе Георгием 4-й степени, Георгиевским оружием, произведен в чин полковника «за боевые отличия».

Добровольцем прибыл на войну в июне 1904 года 26-летний выпускник Генштаба, Лейб-Гвардии артиллерист С. Марков, воевал старшим адъютантом штаба 1-го Сибирского армейского корпуса. Награжден боевыми орденами, в том числе Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантами. Сражался здесь в 85-м пехотном Выборгском полку и выпускник Петербургского пехотного юнкерского училища 22-летний А. Кутепов. «За оказанные боевые отличия» переведен после войны в Лейб-Гвардии Преображенский полк.

В Маньчжурии полковник Генштаба Деникин еще некоторое время служил штаб-офицером для особых поручений при штабе 8-го армейского корпуса под командой недавно заступившего генерала Скугаревского.

Этот генерал был типичным объектом для ненависти недовольных в разгорающейся и последующей революциях. В корпусе едва ли не все его возненавидели. Скугаревский различат только закон, устав и людей лишь в роли их исполнителей. Генерала не интересовали в подчиненных ни душевные состояния, ни личность, ни боевые заслуги. Выискивал мелочи и карал от рядового до начальника дивизии: за пропущенный пунктик в смотровом приказе, за «неуставную длину шерсти» на папахе, за «неправильный поворот» солдатского каблука.

Однажды доведенный до отчаяния генеральским разносом капитан Генштаба Толкушкин выскочил на улицу и закричал, что услышал Скугаревский:

– Я убью его!

Генерал отреагировал на это своим неподвижным выражением лица.

Как-то Скугаревский за офицерским обедом обратился к Деникину:

– Отчего вы, полковник, никогда не поделитесь с нами своими боевыми впечатлениями? Вы были в таком интересном отряде. Скажите, что из себя представляет генерал Мищенко?

Давно у Деникина язык чесался. Он начал:

– Есть начальник и – начальник. За одним войска пойдут куда угодно. За другим не пойдут…

Развернул Антон Иванович совершенно определенное сравнение между командиром типа сидящего перед ним Скугаревского и Мищенко. Замерла столовая. Скугаревский по окончании рассказа ледяно полковника поблагодарил.

Несмотря на отчаянную прямоту Деникина, генерал его самобытность запомнил. Через три года Скугаревский станет во главе Комитета по образованию войск и будет просить военного министра привлечь в Комитет Деникина.

Действовала на нервы вышедшему из боев Деникину служба в таком штабе. Причем, его, как всегда, горячие точки манили. А печкой уже стал центр Европейской России, где полыхал костер революции. Полковник воспользовался начавшейся эвакуацией войск, сославшись на последствия еще варшавской травмы ноги, которая, действительно, всю войну покоя ему не давала.

В ноябре 1905 года Антон Иванович был в Харбине, чтобы пробираться оттуда в Петербург через забушевавшую и на Дальнем Востоке Россию-матушку.