Пленение имама Шамиля в дагестанском ауле Гуниб 25 августа 1859 года стало, как известно, переломным моментом в войне, которую Россия в течение сорока семи лет вела за обладание Северным Кавказом, с давних пор считавшимся воротами из Азии в Европу. Эту войну против непокорных горцев начал в 1817 году еще Александр I, продолжил Николай I, а завершил в 1864-м Александр II. Окончание Крымской войны позволило России сосредоточить на Кавказе более 200 тысяч войск, брошенных против отрядов горцев, общая численность которых никогда не превышала 70 – 80 тыс. человек. В конце 1857 года Отдельный Кавказский корпус был развернут в армию, командование над которой Александр II доверил своему другу детства, генерал-адъютанту князю Александру Ивановичу Барятинскому, участнику Кавказской войны с 1835 года.

Первоначально предполагалось подавить сопротивление Шамиля в ходе весенне-летней кампании 1858 года. Однако ее результаты оказались более скромными, чем планировалось, хотя к середине 1858 года Барятинскому и удалось занять значительную часть территории Чечни. Но главная цель – окружение и пленение Шамиля – не была достигнута. Вождю горцев удалось укрыться в горах Дагестана. Барятинский начал широкую наступательную операцию во Внутреннем Дагестане. Иностранные дипломаты в Петербурге внимательно следили за ходом военных действий на Кавказе и регулярно информировали об этом свои правительства. О том, как освещалась ими «кавказская» тема, можно, в частности, судить по донесениям французского посольства из столицы Российской империи. С этими донесениями мне довелось ознакомиться в Архиве МИД Франции в Париже.

Из донесения поверенного в делах Франции в России маркиза де Шаторенара об итогах летней кампании (22 октября 1858 года):

«Экспедиция против горцев Кавказа, проводившаяся на протяжении этого года в невиданных прежде масштабах, завершена. Официальные газеты, сообщая об этой новости, говорят, что надежды, возлагавшиеся на эту экспедицию, превзошли все ожидания и что вся гористая территория, расположенная между Военно-Грузинской дорогой (верховье Терека) и долиной Шаро-Аргун, подчинена Императору. Тем не менее этот результат далек от первоначально ставившейся задачи. В то время, когда экспедиция начиналась, речь шла не менее как о полном подчинении Шамиля и всех независимых племен Кавказа.

Говорят, что за два последних года в общей сложности здесь было задействовано до двухсот тысяч человек. Один отряд под командованием генерала Евдокимова наступал с северо-восточного направления; другой, предводительствуемый генералом бароном Вревским, действовал на юго-западном направлении. Оба отряда должны были продвигаться навстречу друг другу, ставя противника под удар одновременно с двух сторон, и соединиться в самом центре горного района, где размещалась штаб-квартира Шамиля, который в результате должен был быть разбит.

Упорное сопротивление горцев помешало по крайней мере в этом году реализовать этот план. Отряду генерала Евдокимова не удалось продвинуться так далеко, как предполагалось, несмотря на блестяще проведенные бои, в которых организованность и храбрость русских войск превосходили, по сообщениям, неистовство их противников.

Что касается отряда генерала Вревского, то он достаточно далеко продвинулся по территории, населяемой лезгинами, сумел взять под контроль равнины к западу от Шаро-Аргуна и подчинить до двенадцати проживающих здесь племен. Но сам барон Вревский был убит при штурме одного из укрепленных аулов. Его гибель остановила дальнейшее продвижение возглавлявшегося им отряда».

Французский дипломат называет и другую причину, по которой, на его взгляд, кампания 1858 года не была доведена до конца.

Из донесения маркиза де Шаторенара от 22 октября 1858 года:

«Обширный пожар, который уничтожил несколько недель назад часть города Астрахани вместе с находившимися там провиантскими складами для Кавказской армии, несомненно, также способствовал прекращению военных действий. По этому поводу я позволю себе высказать одно соображение, имеющее отношение к здешним нравам.

Здесь широко распространено мнение, что пожар был организован теми, кто осуществлял охрану складов и кто обязан был обеспечивать сохранность провианта для двухсот пятидесяти тысяч человек. В действительности же там оставалось провианта едва ли на тридцать тысяч человек. Такого рода факты, к сожалению, стали настолько частым явлением по всей Империи, что общественное мнение свыклось с ними и равнодушно на них взирает, по крайней мере, до тех пор, пока, как в этом последнем случае, подобные злоупотребления не приобретают характер подлинного бедствия».

Военные операции возобновились только в феврале 1859 года, когда отряд генерала Н. И. Евдокимова осадил хорошо укрепленный аул Ведено, на правом берегу реки Хулхулау, в южной части Чечни. В течение четырнадцати лет аул был резиденцией Шамиля, устроившего там пороховой и оружейный заводы. Оборону Ведено имам доверил семитысячному гарнизону под командованием своего сына Гази-Магомеда. Сам же с 400 мюридами, кавалерией и двумя орудиями ушел в Восточную Ичкерию. 1 апреля 1859 года генерал-лейтенант Н. И. Евдокимов вошел в Ведено, оставленный его защитниками, успевшими укрыться в горах.

Начались усиленные поиски исчезнувшего имама. Вскоре стало известно, что он обосновался в высокогорном ауле Гуниб, расположенном на одноименном труднодоступном плато во Внутреннем Дагестане, в междуречье Аварского Кой– су и Каракойсу. Туда и устремились основные силы русских войск во главе с самим главнокомандующим князем Барятинским. Шамиль был блокирован и в результате ожесточенного штурма, сопровождавшегося большими жертвами с обеих сторон, вынужден был 25 августа 1859 года сдаться на милость победителя. Как известно, предложения о почетной сдаче в плен неоднократно делались Шамилю и раньше, но всякий раз он их отвергал. Теперь условия были куда более жесткие, но все же не унизительные, и имам вынужден был их принять.

Это стало настоящим событием не только внутренней, российской, но и европейской политической жизни, о чем, в частности, свидетельствует переписка французского посольства в Петербурге с МИД Франции.

К 1858 году отношения между Францией и Россией, разорванные в связи с Крымской войной, были нормализованы. В Петербург вместо поверенного в делах Наполеон III отправил посла, герцога де Монтебелло, который стал свидетелем окончания Кавказской войны и даже лично встречался с Шамилем во время пребывания последнего в Петербурге. Уже по этой причине донесения французского дипломата представляют очевидный интерес как любопытные и неизвестные до сих пор свидетельства. Для начала несколько слов об авторе этих донесений.

Наполеон-Огюст Ланн, герцог де Монтебелло (1801 – 1874) был сыном знаменитого маршала Ланна, ветерана наполеоновских войн, смертельно раненного в сражении при Асперне, где 22 мая 1809 года он наголову разбил австрийцев. Герцогский титул, дарованный Наполеоном I маршалу, унаследовал его старший сын, который, в отличие от отца и младшего брата, генерала, выбрал дипломатическую стезю.

Начав карьеру в качестве атташе французского посольства в Риме, герцог де Монтебелло впоследствии был посланником короля Луи-Филиппа в Дании, Пруссии, Швейцарии и в Неаполитанском королевстве. Накануне падения Июльской монархии он занимал пост министра по делам флота и колоний, а затем стал депутатом республиканского Законодательного собрания. Осудив поначалу государственный переворот 2 декабря 1851 года, герцог де Монтебелло вскоре превратился в убежденного бонапартиста, приверженца режима Второй империи, учрежденной Наполеоном III.

Взяв курс на сближение с Россией после окончания Крымской войны, Наполеон III в 1858 году отправит герцога де Монтебелло своим послом в Санкт-Петербург с миссией содействовать заключению союза с императором Александром II. На посту посла Франции в России Монтебелло пробудет до 1864 года. За шесть лет пребывания в России он достаточно глубоко, о чем свидетельствуют его донесения в Париж, интересовался не только вопросами, имеющими отношение к внешнеполитическому курсу Александра II, но и другими насущными проблемами российской действительности эпохи Великих реформ. Среди прочего пристальное внимание французский дипломат уделял политике России на Северном Кавказе.

Еще до того, как Шамиль был взят в плен, Монтебелло пришел к убеждению, что утверждение России на Северном Кавказе – дело предрешенное. В донесении министру иностранных дел Франции графу Александру Валевскому он писал:

«По сведениям, поступившим сегодня с Кавказа, русскими войсками достигнут крупный успех. Окруженные с трех сторон армейскими корпусами под командованием графа Евдокимова, генерала Врангеля и самого князя Барятинского племена, признающие власть Шамиля, сложили оружие. Самому Шамилю в сопровождении примерно двадцати сподвижников с оружием удалось бежать, укрывшись в одной из его многочисленных резиденций. Таким образом, часть Кавказа, расположенная между Военно-Грузинской дорогой и Каспийским морем, полностью взята под контроль, по крайней мере, к настоящему моменту. В Санкт-Петербурге распространено убеждение в том, что не покоренные еще племена, населяющие территорию, прилегающую к черноморскому побережью, не будут сопротивляться столь же долго, как те, которые образуют Конфедерацию, возглавляемую Шамилем.

Хотя географические условия местности в этой части [Северного Кавказа] более сложные, чем в другой [восточной], отсутствие единства между вождями и их неприязненное отношение к Шамилю, которого они не выдадут, если он попросит у них убежища, но которому они отказались бы повиноваться, – все это дает основание предвидеть в довольно скорой перспективе утверждение русского господства по всей линии Кавказских гор».

Судя по всему, известие о пленении Шамиля по каким-то причинам пришло в Петербург с задержкой. Во всяком случае, герцог Монтебелло проинформировал об этом событии своего министра лишь 14 октября 1859 года. Вот как он описывает обстоятельства этого дела:

«Князь Барятинский, захватив Шамиля, только что блестяще завершил нынешнюю кампанию, начавшуюся взятием Ведено. Окруженный войсками императорского наместника, наступавшего в восточном направлении по течению реки Андийское Койсу, и войсками барона Врангеля, продвигавшегося на запад из Темир-Хан-Шуры, вытесняемый из горной местности Шамиль вынужден был отступить за реку Аварское Койсу и укрыться в ауле Гуниб вместе с 400 мюридами, оставшимися верными его пошатнувшейся судьбе. Это аул, расположенный на возвышенном плато протяженностью в двадцать километров, на плодородной земле, орошаемой водами небольшой реки, и недоступного со всех сторон за исключением крутого склона, по которому идет тропинка, отделенная рвом и зубчатыми заграждениями.

Имам не рассчитывает более на поддержку населения, уставшего от его кровавого деспотизма и от дальнейшего продолжения слишком неравной борьбы, решившего сдаться на милость главнокомандующего и даже присоединить свои силы к его войскам. По этой причине он вынужден был собрать все свои средства и силы в один кулак. По единодушному признанию очевидцев из числа офицеров, теперь уже невозможно было не положить конец его сопротивлению. Когда русская армия вплотную подошла к подножию плато, Шамиль начал переговоры, которые продолжались несколько дней. Вскоре стало понятно, что он преследует лишь одну цель – выиграть время до начала зимы, которая, наступает в этих местах очень рано и которая вынудит армию, заброшенную в необитаемую страну без средств сообщения и без снабжения, поспешить вернуться на свои оперативные базы. Желая положить конец этим бесполезным переговорам, князь Барятинский потребовал сдачи Шамиля, гарантировав ему жизнь и обещав возможность отправиться в Мекку с пенсией в двенадцать тысяч рублей. Получив отказ, князь Барятинский рассчитывал теперь только на силу. Он приказал одному из своих офицеров с несколькими ротами изучить все подступы к плато.

Заметив передвижения в лагере противника, которые он принял за подготовку к предстоящей ночной атаке, Шамиль сосредоточил свои силы в одном месте, которое он считал наиболее уязвимым. Он отозвал к себе дозорных, которые группами из трех человек были расставлены по всей окружности горы. В это время она была взята в кольцо русским отрядом, посланным на рекогносцировку, в ходе которой четверо солдат обнаружили едва заметный лаз, ведущий наверх. Они поднялись с помощью веревок и крюков и, никого не обнаружив на всем пути, дали знать об этом своим товарищам, которые вслед за ними вскарабкались туда тем же способом. Когда среди горцев поднялась тревога и завязался бой, наверху уже прочно закрепились три роты. Князь Барятинский немедленно использовал эффект неожиданности. Он атаковал противника своими основными силами, введя их в обнаруженный проход. Схватка велась с применением только холодного оружия. 360 мюридов дорого продали свои жизни. Русские офицеры засвидетельствовали, что они потеряли шестьсот человек в этом бою, больше напоминавшем резню. Река сделалась красной от крови, и вода была настолько отравлена, что даже на следующий день лошади отказывались ее пить.

Князь постарался остановить бойню, опасаясь, что Шамиль может стать ее жертвой, а не почетным пленником. Он понимал, что героическая гибель сделала бы вакантным занимаемое им место вождя горцев. Оставшись в живых и находясь в плену, Шамиль навсегда сохранит это место за собой, но это уже не будет представлять угрозы [для России]. Нужно было любой ценой избежать того, что произошло, когда Кази Мулах, первый имам Дагестана, который был убит при взятии Гимры в 1831 году, немедленно замещен еще более грозным преемником.

Когда бой затих, князю сообщили, что Шамиль забаррикадировался в одном из дворов вместе с 40 оставшимися в живых мюридами. Ему было предложено сдаться и предоставлено двенадцать часов на размышление. К концу дня имам, в сопровождении вооруженных мюридов, выехал из своего убежища верхом на коне, с ружьем в руке. Генерал Врангель приблизился к нему и, заверив его, что ему нечего опасаться, пригласил к наместнику императора, но только одного – без многочисленного эскорта. Шамиль согласился, но окружавшие его мюриды заявили, что намерены сопровождать своего вождя до конца и умереть вместе с ним. С большим трудом Шамилю удалось убедить их не следовать за ним.

Шамиля провели к князю Барятинскому в полном военном облачении, при оружии. Князь поинтересовался, почему он не сдался раньше, на куда более почетных условиях, нежели те, которые продиктованы ему сейчас. Я обязан был, ответил он, во имя моей цели и ради моих приверженцев сдаться только в крайнем случае, лишь тогда, когда у меня не останется ни малейшей надежды на успех. Теперь я свободен в моем решении. Точно так же как мед со временем приобретает горький привкус, так и война может становиться бессмысленной. Он повторил свою просьбу о том, чтобы его отпустили в Мекку, но князь сказал, что теперь слишком поздно, что его судьба отныне целиком в руках императора, к которому он его и доставит. При этом князь Барятинский добавил, что Шамилю оставят его семью, оружие и найденную в ауле казну, оцениваемую в триста тысяч рублей.

Так завершилось господство этого человека, который в течение тридцати лет успешно противостоял на Восточном Кавказе русской мощи. Было бы ошибкой полагать, как считают многие, будто Шамиль господствовал над всем этим горным хребтом. В действительности власть Шамиля никогда не распространялась по ту сторону военной дороги, ведущей из Владикавказа в Тифлис; его власть и его влияние не выходили за пределы Дагестана, Лезгистана и Чечни. Чтобы поддерживать священную для него борьбу, он сочетал религиозные, политические и террористические методы и добился создания достаточно однородной Конфедерации племен, населяющих узкие долины Восточного Кавказа, – прежде глубоко разобщенных. Он превзошел своих предшественников талантами и ловкостью, увенчанных столь продолжительным успехом. Видя, что религиозный дух не был достаточным, чтобы поднять экзальтацию населения столь высоко, как этого требовала поставленная им цель, Шамиль, введя суфизм, укрепил его фанатизмом секты.

Суфизм – это не доктрина, которая что-то добавляет или отменяет в мусульманских догмах; это своего рода религиозный орден, построенный на монашеской дисциплине, вождем которого был Шамиль под именем Муршид (Mourschide); его ближайшие последователи стали называться мюридами.

По истечении двухлетнего испытательного срока они принимались в охрану верховного вождя и приносили ему клятву в безграничном повиновении и преданности. Если вообще позволительно сравнивать общий смысл тех или иных идей и идейных направлений, то можно сказать, что в суфизме есть нечто похожее на правило иезуитов в том, что касается самоотречения отдельной личности и ее полного подчинения внушенным свыше приказам.

Но население, уставшее от суровой доктрины, которая больше навязывала, чем убеждала, чутко реагировало на удары, наносимые Россией, равно как и на внушения ее агентов. Оно заметно охладело к гнету Имама, единственным средством управления у которого была смертная казнь за малейшее правонарушение. Нередко целые деревни отдавались на разграбление и сжигались за проступок хотя бы одного из их жителей.

Русские войска по нескольку раз занимали долины, свергая там власть Шамиля, но с их уходом прекращалась и их власть. Весьма вероятно, что теперь эти районы больше уже не вырвутся из-под власти России. Император Александр предоставил в распоряжение князя Барятинского такие средства и такую свободу рук, которых не имел ни один из его предшественников, и надо отметить, что этот генерал использовал их с талантом, о чем свидетельствуют достигнутые им результаты. Итак, военные средства, кажется, исчерпали себя в том, что касается восточной части Кавказа. Теперь, без всякого сомнения, Россия направит свои устремления в направлении горного хребта, возвышающегося над Черным морем.

Хотя рельеф местности в этом районе создает намного большие трудности по сравнению с теми, которые имели место в только что завоеванной части Кавказа, в С. – Петербурге, однако, надеются подчинить мелкие феодальные княжества, расположенные в этих областях, с меньшими затратами, чем это имело место при покорении союза племен, соседствующих с Каспийскими морем».

Французский посол продолжал внимательно следить за судьбой Шамиля. Обстоятельствам его встречи с имамом посвящено подробное донесение Монтебелло графу Валевскому. Из донесения герцога де Монтебелло от 20 октября 1859 года: «Плененного Шамиля быстро удалили из мест, хранящих память о его длительном сопротивлении, и переправили в крепость Грозную, чтобы затем доставить на встречу с Императором, отправившимся из С. – Петербурга в поездку по Южной России. В начале своего [вынужденного] путешествия Шамиль проявлял опасения, что может быть отправлен в Сибирь. Это устрашающее слово хорошо было известно и в его горах, о чем мистическим образом напоминал компас, который Шамиль всегда имел при себе. Он очень обрадовался, обнаружив [по компасу], что их путь не лежит на северо-восток. В городе Чугуеве Харьковского губернаторства произошла его встреча с Императором. Шамиля допустили к Его Величеству при оружии, проявив уважение к понятиям горцев о чести, согласно которым обезоруженный воин считается обесчещенным. Это обстоятельство ободрило имама, который считал, что после аудиенции его должны казнить. Доброжелательный прием со стороны Его Величества окончательно рассеял его опасения. На вопросы императора относительно ресурсов, которыми он в последнее время располагал на контролируемой им территории, Шамиль ответил то же, что он сказал князю Барятинскому: что власть его клонилась к закату, что постоянно возраставшие трудности мешали продолжению борьбы и что он сам прекратил бы эту борьбу гораздо раньше, если бы хотя примерно представлял могущество страны, часть которой ему довелось увидеть своими глазами.

Его Величество объявил, что он даст ему возможность увидеть Москву и С. – Петербург, где он встретится с Императрицей, и что затем его доставят в Калугу, где ему будет предоставлена резиденция и пенсия в размере двенадцати тысяч рублей. Его сын сможет вернуться на Кавказ с тем, чтобы отыскать и доставить членов семьи Шамиля, с которыми он не должен быть разлучен… Его Величество пригласил Шамиля сопровождать его в Харьков и принять участие в празднике, который в его честь устраивает дворянство этого города.

Именно на балу в Харькове Шамиль впервые увидел одно из наших европейских собраний. Войдя в зал, он остановился, прочел молитву и тут же захотел удалиться. Ему заметили, что у нас не принято уходить прежде, чем это сделает Император, и Шамиль любезно согласился остаться. Окружившим его дамам он с философской грустью сказал: “Я счастлив видеть вас теперь, так как боюсь, что мы не встретимся в раю, поскольку вы находите здесь все то, что Пророк обещает нам только после смерти”. Харьковский епископ был бы безмерно счастлив, услышь он эти слова».

Далее Монтебелло описывает свою встречу и беседу с имамом:

«Через несколько дней после его прибытия в С. – Петербург я имел случай увидеть Шамиля и побеседовать с ним. Это человек высокого роста, исполненный спокойствия и достоинства. Выражение его лица свидетельствует об интеллекте, энергии и в особенности о непоколебимой твердости. Манеры его поведения и высказываемые суждения выдают человека, понимающего, что его судьба свершилась. Без чувства ложного фатализма он спокойно относится к исполненному им долгу, как и к своему почетному поражению. Он говорит на арабском языке… и на языке общем для племен Дагестана, Лезгистана и Чечни…

Будучи далек от того, чтобы проявлять характерное для восточных людей безразличие ко всему, что касается достижений цивилизации, Шамиль не упускает случая увидеть и узнать, слушает и задает вопросы, свидетельствующие о разумности суждений, поражающих его собеседников. На военных маневрах, на тульском оружейном заводе, на железной дороге в Москве, в арсеналах Кронштадта, во всех общественных учреждениях С. – Петербурга – всюду, где он побывал, он обнаруживал ту же умную любознательность.

Я убежден, что Шамиль обладает очень точными знаниями относительно соотношения сил между различными державами Европы; он хорошо понимает неразделимость двух имен – Франция и Наполеон. Я спросил у него, знает ли он, что Франция и Россия, сегодня прочно соединенные друг с другом, еще совсем недавно были в состоянии войны, и почему тогда он не использовал это обстоятельство в своих целях.

Он мне ответил, что хорошо знал, что Севастополь был осажден. Ему было известно, что противники русских направляли в то время эмиссаров на Кавказ, но что ни один из них не добрался ни до него, ни до одного из его соратников. Эти эмиссары оставались в районах черноморского побережья и поддерживали контакты с вождями тамошних горцев, на которых он, Шамиль, никогда не оказывал никакого влияния. Конечно же, наши эмиссары никогда не видели его, – заметил по этому поводу Монтебелло, обращаясь к графу Валевскому, и добавил: – Уж не из осторожности ли по отношению к своим победителям Шамиль отговорился незнанием?..

Имам задавал мне различные вопросы относительно Абдэль-Кадера и о силах, которыми он располагал. Что касается его самого, он мне сказал, что одно время имел под ружьем до пятидесяти тысяч человек. Хотя эта цифра за последнее время значительно уменьшилась, содержание 250-тысячной Кавказской армии, для которой в настоящее время поставляется триста тысяч суточных порций продовольствия и фуража, все еще обходится России в сорок миллионов рублей (160 миллионов франков). Эти тяготы Россия будет нести еще в течение нескольких лет, так как, по всей вероятности, князь Барятинский подчинением горцев на западе будет стараться завершить умиротворение Кавказа, с которым отныне связано его имя. Император чрезвычайно высоко ценит его таланты, так же как и их дружбу, завязавшуюся еще в детские годы.

Как бы то ни было, Шамиль – это последний действительно грозный противник России в этих краях. Отныне и навсегда Россия держит в своих руках двери в Малую Азию. Она может бросить свою армию к границе между Турцией и Персией и свободно действовать на театре [военных действий] – там, где европейские армии не смогут до нее добраться…»

Дальнейшая судьба Шамиля известна. По всей видимости, великодушное обхождение Наполеона III с плененным Абдэль-Кадером – этим алжирским «Шамилем» – послужило примером для Александра II. Император предоставил взятому в плен имаму пенсию в 10 тыс. рублей и дополнительно выделил еще 20 тыс. на содержание семьи и свиты, обеспечив достойные условия для пребывания Шамиля и его окружения в калужской ссылке. В своем великодушии Царь-Освободитель даже превзошел парижского «кузена» – Наполеона III. В октябре 1866 года он пригласил Шамиля и двух его сыновей присутствовать на торжествах в Петербурге по случаю бракосочетания наследника престола (будущего императора Александра III) с датской принцессой Дагмарой (будущей императрицей Марией Федоровной). А после того, как в том же 1866 году Шамиль и его сыновья приняли российское подданство, император Александр II удовлетворил давнее желание имама о хадже к мусульманским святыням в Мекку и Медину, где в начале 1871 года Шамиль и завершил свой жизненный путь. Один из сыновей Шамиля был зачислен офицером в лейб-гвардии Отдельный Кавказский эскадрон. В 1885 году Магомед-Шефи вышел в отставку в чине генерал-майора. Правда, другой сын Шамиля, Гази-Магомед, нарушив данную царю присягу, бежал в Турцию. Султан сделал его дивизионным генералом, а когда началась русско-турецкая война 1877 – 1878 годов, доверил руководить осадой Баязета, защищаемого русским гарнизоном.

Что касается герцога Монтебелло, то он продолжал внимательно наблюдать за развитием заключительной фазы Кавказской войны, театр которой после покорения Восточного Кавказа и пленения Шамиля переместился в западные районы, прилегающие к Черному морю. Французский посол не сомневался, что в самом недалеком времени Западный Кавказ разделит участь Восточного, то есть перейдет под власть России. В своих донесениях в Париж он говорит о новой тактике, применяемой русским военным командованием на Западном Кавказе, – о сочетании военных и мирных средств убеждения населяющих этот район племен признать над собой власть «белого царя». Инициатором и убежденным сторонником этой тактики Монтебелло считал князя Барятинского, действия которого посол всецело одобрял.

Из донесения герцога де Монтебелло министру иностранных дел графу Валевскому от 29 декабря 1859 года:

«Некоторые высказывают убеждение, что князь Барятинский всего лишь согласился предоставить этим народам уступки, упорно и неразумно отвергавшиеся Императором Николаем, чтобы они покорились. Утверждают также, что престиж русского оружия не был одинаковым на Западном Кавказе и на Кавказе Восточном. Даже если это правда, тем не менее князь Барятинский, неважно – войной или переговорами, – достиг немалых результатов, которых Россия тщетно добивалась на протяжении тридцати лет, и надо быть ему благодарным за то, что он, в отличие от других генералов, не воевал тогда, когда надо было вести переговоры.

Между народами, которые только что покорились, и Черным морем все еще остается независимая территория, крайне труднодоступная, населяемая воинственными племенами. Я склонен думать, что в отношении этих народов будут действовать более политическими, нежели силовыми средствами». Действительно, в своей политике на Северном Кавказе князь Барятинский, которого Александр II в 1859 году произвел в генерал-фельдмаршалы, все более активно прибегал, там, где это было возможно, к политическим методам. Сорок два года почти непрерывных военных действий – с 1817 до 1859 года – понадобилось России для того, чтобы завоевать Восточный Кавказ, и только пять лет (1859 – 1864) – для покорения Западного. Символической датой окончания Кавказской войны стало взятие русскими войсками 21 мая 1864 года черкесского аула в урочище Кбаада, в верховьях реки Мзымта над Адлером (ныне Красная Поляна).