17 июля. “Пересвету” разрешено сделать несколько выстрелов по японцам.

25 июля. Воскресенье, жаркий солнечный день. Утром назначен молебен о даровании победы с крестным ходом. Вдруг в одиннадцать с половиной часов утра послышался какой-то страшный свист и вслед за ним взрыв где-то в порту, все вскочили, но никто не мог понять в чем дело. Через пять минут вновь услышали такой же свист и тут только поняли, что это неприятель, подошедший теперь к городу на расстояние пушечного выстрела, начинает обстреливать порт. Снаряды ложились очень близко к дому командира порта, адмиральской пристани и стоящим у пристани “Цесаревичу” и “Новику”.

С разрешения командира я послал паровой катер в порт за женой, жившей на квартире командира порта, но оказалось, что офицеры “Севастополя” успели уже пригласить ее к себе. Пока она шла из дому до “Севастополя”, два снаряда разорвались около нее, и один осколок упал у ее ног. Она нагнулась, чтобы подобрать его, но он оказался совершенно раскаленным.

Когда катер пришел на “Севастополь”, то там уже собралось большое общество дам, так как командир всегда предупреждал всех, что если начнется бомбардировка, то он приглашает дам за броню “Севастополя”. В промежуток между двумя выстрелами катер благополучно проскочил в проход и пришел на “Пересвет”, стоявший в Западном бассейне.

В этот день рядом с домом командира порта разорвалась масса снарядов, а один разбил каменный забор в саду. По измеренному донышку оказалось, что это 120-мм. Один снаряд попал в “Цесаревич”, в телеграфную рубку, где оторвал ногу дежурному телеграфисту. На правом фланге сильная орудийная и пулеметная стрельба. Броненосцы отвечали перекидной стрельбой.

26 июля. С утра возобновилась бомбардировка порта, причем им удалось зажечь “Масляный Буян” — склад масла, керосина, олифы и пакли. Столб дыма был громадный, и огонь угрожал не только уничтожить все эти запасы, но и весь наш запас угля. Со всех судов были посланы пожарные партии и санитарный отряд для уборки раненых и, несмотря на усилившийся огонь неприятеля, пожар скоро удалось потушить. Люди работали как звери.

В это время корабли были заняты нащупыванием неприятеля. Решительно ни с одного наблюдательного пункта не могли точно указать, где именно была расположена эта противная батарея. Ее абсолютно не было видно. Китайцы из впереди лежащих деревень докладывали, что пушка стоит за горой, а какой-то японский капитан, весь обвязанный травой, ходит по гаоляну. Вскоре одному наблюдателю удалось найти по дымку и месторасположение пушки, и мы открыли сильный и частый огонь по указанному квадрату. История о “травяном капитане” всем очень понравилась, и когда эта невидимая батарея начинала стрелять, все говорили, что это делает “травяной капитан”.

В ответ на нашу стрельбу и японцы начали отвечать нам. Бросив порт, они стали стрелять по судам, стоявшим в Западном бассейне. В “Пересвет” попало два снаряда: один, пронизав задний мостик и верхнюю палубу, разорвался в верхней батарее, убив вестового Дудника и ранив двух матросов, а другой, пробив верхнюю палубу и борт, разорвался в командирской каюте и осколками пробил следующую палубу в каюте священника, сильно напугав последнего. В “Ретвизан” попало четыре снаряда и на несчастье все в подводную часть, отчего “Ретвизан” принял более 500 тонн воды.

27 июля. То же самое. Вечером сигнал: “Приготовиться к походу”. Уже давно шли разговоры о предстоящем нашем выходе в море. По этому поводу было много заседаний командиров и адмиралов и крупная переписка с высшим начальством. Насколько доходили до нас сведения об этом, мы знали следующее. Сперва было приказано с наличными силами исправных судов прорваться во Владивосток. Говорят, что последствием этого приказания и был наш выход 10 июня. Потом последовало вторичное приказание выйти из Артура, причем указывалось, что встреченные нами корабли не броненосцы, как мы думали, а замаскированные пароходы.

Адмирал Витгефт ответил, что он не рискует выйти в открытый бой. Приказание вновь было повторено, причем указывалось, что крепость может не выдержать натиска противника и тогда флоту придется сдаться, стоя в гавани. Адмирал Витгефт собрал военный совет, на котором был составлен такой протокол: эскадра может выйти в море только в полном своем составе и при том условии, что корабли будут вооружены так, как им полагается быть вооруженными, то есть снявши с береговых фортов все пушки и поставив их вновь на суда флота. Адмирал и командиры верят своим глазам больше, чем донесениям генерала Десино, и удивляются тем, кто смотрит иначе на это дело.

Прорвать блокаду у Артура, если даже соберется вся японская эскадра, наш флот, пожалуй, и сумеет, хотя, конечно, мы много слабее неприятеля, но дойти до Владивостока ему ни в коем случае не удастся.

Во-первых, потому, что поврежденные корабли после первого боя, раньше чем пускаться в длинное и опасное путешествие, требуют захода в гавань для поправления главнейших повреждений (это следует из примеров военно-морской истории и упоминается во всех тактиках).

Корабли 1-й тихоокеанской эскадры под обстрелом японской осадной артиллерии

Во-вторых, если на “Севастополе” и Полтаве хватает угля в мирное время только для того, чтобы дойти кратчайшим путем экономическим ходом из Артура во Владивосток, то имеемого запаса в боевой обстановке им не хватит и на полпути. “Новику” и миноносцам придется грузить уголь в море с судов эскадры.

В-третьих, при эскадре слишком мало, сравнительно с противником, контрминоносцев.

В-четвертых, ослабленной первым боем эскадре придется трое или четверо суток идти и днем и ночью вдоль неприятельских корейских и японских берегов и островов, вероятно связанных семафором и телеграфом, и, следовательно, место, курс, скорость и состав нашей эскадры будет всегда известен неприятелю, который, обладая подавляющим количеством судов, миноносцев и кораблей береговой обороны, а также преимуществом хода, может устраивать нам засады там, где он пожелает.

Что же касается до Артура, то он, по общему мнению, при существующих обстоятельствах продержится, по крайней мере, до ноября месяца, а за эти три- четыре месяца, если Артур не будет освобожден с суши, Балтийская эскадра, даже в том случае, если она еще не вышла (а мы были уверены, что она давно вышла), успеет подойти к китайским водам, и тогда было бы много целесообразнее нам идти не во Владивосток по опасному пути, а прорваться на соединение с новой эскадрой.

Если даже прорыв и не удастся, то все же неизбежным боем мы, безусловно, на некоторый промежуток времени или навсегда выведем из строя японского флота столько же кораблей, сколько и сами потеряем, и тем самым дадим возможность балтийскому резерву, также не обладающему достаточной силой для открытого боя с неприятелем, пройти в Артур не рискуя встречей, и тогда уже соединенный флот будет в состоянии приобрести обладание морем.

Таково приблизительно было содержание протокола военного совета. Для нас, стоявших очень и очень близко ко всему этому, содержание протокола было ясно и жило в наших сердцах, но, видимо, тот, кто не рисковал собственной шкурой, не так глубоко вдумался в содержание дерзкой бумажки, подписанной единогласно всеми адмиралами и командирами артурской эскадры.

Быть может теперь, после боя 28 июля и Цусимского боя, те, кто не верил тому, что было изложено в этом протоколе, убедились, что не чувство трусости заставило адмирала' Витгефта ответить вышеприведенным протоколом на категорическое приказание, а любовь к родине и флоту и сознание значения порученной ему эскадры. Прошло несколько дней после отправки с китайцем означенного протокола, как было получено извещение, что протокол дошел до назначения и “с некоторыми комментариями” представлен на усмотрение государя императора. Глубоко убежден, что если бы протокол был представлен государю императору в подлиннике, а без “комментариев”, то и распоряжения, полученные нами, более соответствовали бы положению.

К сожалению, нам неизвестно, в чем заключались комментарии, но кончилось тем, что 26 или 27 июля было получено категорическое приказание: “По приказанию государя императора, избегая боя с неприятелем, идти во Владивосток, дать знать о дне выхода”. Такому распоряжению оставалось только подчиниться.

Исправными оказались “Цесаревич”, “Ретвизан”, “Победа”, “Пересвет”, “Севастополь”, “Полтава”, “Аскольд”, “Диана”, “Паллада”, “Новик” и восемь миноносцев. “Баян” стоял в доке, с него сейчас же сняли всю артиллерию и в один день переставили на прочие суда эскадры. В то время как 27 июля баржа с двумя 6-дм пушками с “Баяна” стояла у борта “Ретвизана” и тот начал грузить пушки, неприятельский снаряд попал в баржу и утопил ее. Поэтому к “Пересвету” подвели баржу с пушками только вечером и там всю ночь устанавливали четыре пушки. На “Победу” тоже дали несколько пушек, но, конечно, до полного вооружения мы были далеки. На “Победе” установили одну пушку с приморской батареи (крепостной артиллерии) и, конечно, оказалось, что она не входит в обойму, пришлось растачивать обойму в порту на станке.