К чести Валерия Константиновича Лунгина, сидеть на шее Пепла в материальном плане ему совсем не нравилось. Он чувствовал себя иждивенцем, который, оказавшись в экстремальной ситуации, становится полным моральным импотентом. Положим, в жратве Пепел не откажет, но не хлебом единым сыт человек. Лунгин понимал, что потихонечку начинает своего избавителя ненавидеть, и считал, что это закономерно.
Такие нерадостные мысли одолевали Лунгина, пока он раскачивался на железной кровати, в «кабинете отдыха» на замызганном медицинском заводе. Напротив, по-восточному поджав ноги, восседал Пашка и курил, насвистывая какую-то дерганную мелодию и хамски поглядывая на отца. У Лунгина сигареты уже вышли, но для него было бы унизительным стрелять у собственного сыночка. Тем более никуда не годилось идти побираться к ничего не подозревающему персоналу. Сыночек же, почти докурив, задрал подбородок, чтобы дым не лез в глаза, и из недр одеяния извлек перетянутую мохнатой девичьей резинкой пачку засаленных купюр. Лунгин прибалдел, но виду не подал.
Продолжая насвистывать, Пашка деловито и совершенно по-плебейски плюнул на средний палец, и принялся сводить дебет с кредитом. Бычок уже перестал дымится, Пашка осторожно подцепил его отросшими за экстремальные дни ногтями и бросил прямо на пол. Вот деньги оказались пересчитаны, сын сунул их обратно во внутренний карман куртки и потянулся, разминая косточки.
— Ну, как? — осторожно поинтересовался Лунгин.
— Путем, — равнодушно зевнул Пашка, — на пиво и телок хватит.
Сказав эту фразу, в которой, как подумал Лунгин, скрывалась сама грубая сермяжная правда жизни, Пашка соскочил с кушетки, одернул джинсы и направился к выходу.
— Ты куда?
— Туда.
— А надо?
— А что, — с недоумением покосился на отца Пашка, — здесь мариноваться? Тут пивзавод рядом — зачем проходить мимо?
Лунгин не удержался и сглотнул вязкую слюну. Но пока отец покорял свою гордость, Пашки и след простыл.
Уход сына вернул папашу к мыслям о текущих делах. Решив, что никому не станет от этого хуже, Лунгин подсел к телефону, взял трубку, зачем-то осмотрелся и набрал номер первого по алфавиту своего мехового салона.
Трубку подняла продавщица Марина. «Какого ляда она делает в кабинете директора?», — подумал Лунгин и сухо попросил подозвать Евгения Евгеньевича.
— Алло, — раздался важный голос зама.
— Женька, здорово.
— Константиныч? — спохватился менеджер, — ты где?
— Твое какое дело? — резонно спросил Лунгин.
— Да ты тут нужен… Звонили, требовали выкуп за сына!
— Таких посылай подальше.
— Еще проблемы.
— Что за байда? — насторожился Валерий Константинович.
— Да у нас тут происшествие было, — взахлеб рассказывал Женька, — пришла старуха. Знаешь, мразь такая, ведьма, вся в рванье, воняет чуть ли не блевотиной, авоська у нее такая допотопная… Ну, и давай наших девчонок терзать. Мол, какие тут у вас меха, а этот чей, а тот почем, а нет ли эдакового? Словом, не требовала только куртку из кожи американского президента. Прокоцала она таким образом девок наших с полтора часа. Те сначала марку хранили, а потом не выдержали. Марина разошлась — типа, проваливай, старая карга, глаза мозолишь, покупателей отгоняешь, весь магазин тобой провонял. Бабка ни слова не сказала, свалила. Ну, и… На следующий останавливается перед входом, прямо на тротуаре, прикинь, тачка. Навороченная! Чуть ли не «Астон Мартин». И оттуда выпархивает наша вчерашняя посетительница. Брюлики в ушах, шея дряблая, а золотом обвита, будто питоном, шуба на ней — у нас таких пять в городе, не больше… А прицепом три верзилы, бритыми затылками известку с потолка осыпают. Девки сразу ее и не узнали — бросились зад лизать, как водится: «Чего угодно, мадам?» А ей, видите ли, угодно начальство. Короче, рассвирипела, когда узнала, что тебя нет, минут сорок у меня в кабинете по столу стучала.
— Женька, — не выдержал Лунгин, — какое отношение это имеет ко мне?
— Так это ж твой магазин! — оторопел менеджер.
— А что, с какой-то старпершей, будь она хоть трижды бизнесвумен, сами разобраться не в состоянии?
— В том-то и дело, — вздохнул Женька, — она права качает на крутой фене. А один из ее верзил вежливо так: «А кто у нас крышей?».
— Иди ты! — не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догнать: зарыскали шакалы вокруг да около, проведав о развале Эсеровкой крыши.
— Старуха больно наблатыканная. Что делать, Константиныч?
— Отдай ей Марину на поругание, — посоветовал Лунгин, — пусть сама за базар отвечает.
— Этого мало!
— Значит, поставь перед мымрой на колени всю смену! Бабка будет довольна?
— Боюсь, что нет, ейные бандюки стрелу на завтра забили. Приезжай, а? — занудил менеджер.
— Еще чего! Народу сидит — целый совет директоров, а без меня — никуда?! — взъелся Лунгин. — Не мог соврать, что мы под ментами? Тебя на понт берут — бугаи нынче, кто недострелен, все по лесоповалам, солидные люди иначе наезжают: через СЭС, пожарников, налоговую…
— Ну, Валерик… — почти заныл Женька.
— Никаких Валериков! Я не приеду. Не могу, — отрезал Валерий Константинович, наступая на горло собственной песне.
Женька помолчал, потом сделал вторую попытку:
— Ну, тогда скажи, где ты, я сам приеду.
— Не пойдет, есть дела поважнее. А вы там все — отрабатывайте деньги! Катай заяву в органы, дескать, наезд на честных налогоплательщиков, не те теперь времена — пальцы оттопыривать!
— Но…
— Да свяжитесь же с этой старухой! — потерял терпение Лунгин, — пообещайте компенсацию, хоть натурой! Шапку там ей подарите…
— У нее есть, — вздохнул менеджер.
— Ой, ну дубленку! Нам это убытку не сделает. Всё. Через пару часов перезвоню, узнаю, как там у вас.
— У нас, — поправил Женька, и внезапно смирился, — ладно… До связи…
* * *
Игнатик оказался наивен до безобразия, коль командир не предполагал, будто Пепел прописался на хате Павловой, значит, и нет его там, значит, разбор полетов с Настей отложим на потом. Служба важнее. Частных собачьих питомников по городу наплодилось изрядно, но не безнадежно. Окинув глазами их перечень, младший лейтенант Михаил Игнатик особого воодушевления не испытал. К тому же, животных он недолюбливал, и массово созерцал последний раз лет пятнадцать назад в зоопарке.
— Тебе же не со зверями, а с людьми общаться, — успокоил он себя.
Младший лейтенант Михаил Игнатик был настроен на бой и победу. Решительно опоясавшись широким ремнем и потуже зашнуровав глендара, словно футбольный хулиган, готовящийся к принципиальной драке, он вышел в свет. Первый собачий питомник, в который заявился герой, являл собой нечто вроде скромной фермы. На живописную лужайку, усыпанную пожухлыми листьями, так и напрашивалось романтическое дополнение типа блондинистой голубоглазой пастушки в розовом платье, перетянутом расшитым бисером кушаком, и пары губошлепых овечек.
Пухлогрудая пастушка отсутствовала, вместо нее длинная поджарая девка, похожая на теннисистку, каучуковым прутком остервенело хлестала по ребрам и хребтине такого же поджарого ротвейлера. Пса самым недемократичным образом приковали к решетке короткой надежной цепью, шею охватывал жесткий ошейник, а челюсти, вопреки всякой гласности, сковывал глухой намордник. Ротвейлер злобно вращал глазами и пускал сквозь щелки намордника вонючую пену, причем никакого скулежа, молча.
Лейтенант несмело кашлянул.
— Простите…
Девка нехотя оторвалась от увлекательнейшего занятия. По выступившим на лбу капелькам пота было видно, как она умаялась. Грудь под свитером тяжело вздымалась, а рука, державшая прут, затекла. Девка была симпатичной и молодой, ее было жалко.
— Не ожидал, что в подобных местах работают такие симпатичные девушки, — жуирно подколол лейтенант.
— Издеваетесь? — не приняла комплимента девка, — а жить на что-то надо? Почему вы все считаете нас монстрами? Я лично вообще никого зря не бью, потому что когда бьешь, то жалеешь. А с жалостью можно палку перегнуть. Любой дурак знает, что, например, детей можно бить только голыми руками, а мужчин не стоит бить ножом или ногами, они от этого звереют. А вот животные — выносливы. Правда, как показывает практика, это не всегда так.
Михаил Игнатик не удержался:
— А что, — он кивнул на пса, — во всех питомниках такие методы?
— В зависимости от задачи, — выдохнула девка, утерев руки о темно-синие джинсы, — одни хозяева хотят сторожа, другим верного друга подавай, третьи — слугу. Мы работаем, как бы это сказать, с серьезными людьми, которым охрана нужна. А вы, собственно, кто? — полюбопытствовала красавица, — из газеты? Или общества защиты животных? Имейте в виду, у нас все законно, все по лицензии.
— Да нет, нет, — обезоруживающе улыбнулся лейтенант, — я лицо частное, но не совсем праздное. Вот, подарил племяшке собачку, а ее, дрессировать надо. В смысле — псину.
— А, извините. А то достали нас, видите, всякие грин-пис-писовцы.
— Что ж вы мне так сразу и стали о методах говорить? — удивился лейтенант.
— Да что их, отрепьев, бояться?
— Ну, — оглянулся лейтенант, — а если они это, недозволенными методами?.. Вы же здесь одна…
— Не совсем. Вон там, видите, хибара, как хлев? Там напарник работает.
— Хороший специалист? Извините, это не простое любопытство…
— Я поняла. Идемте.
Девица направилась в сторону хлева-барака, лейтенант рысцой поспешил за ней, приятно шурша прелыми листьями. Избитый пес следил за удаляющейся парой с безнадежной тоской в умных глазах. Он знал, что девка обязательно вернется.
Внутри халупы было полутемно, сыро и воняло гнилой смесью объедков и псины. Через внушительные щели пробивался дневной свет. Собаки содержались каждая в своей клетке, будто лошади в стойлах, и тревожными взглядами провожали проходящих. Откуда-то доносились истеричные визги и ошалелое, отчаянное мяуканье.
— Вы здесь что, и кошек дрессируете? — задал дурацкий вопрос лейтенант, которому уже очень хотелось вернуться на свежий воздух.
— Типа того, — ответила красавица и распахнула железную дверь.
Будто в желудке раздавилось неосторожно проглоченное целым куриное яйцо, и скорлупа заскребла по пищеводу — лейтенант почувствовал, что его сейчас вырвет.
На застеленном соломой полу стояла длинная, как коридор, огромная, в человеческий рост, клетка. Внутри клетки невысокий мощный мужик в костюме охотника на вытянутой руке держал авоську, которая бешено трепыхалась, терзаемая тремя бультерьерами сразу. Внутри авоськи проглядывали куски мяса и окровавленная пушистая рыжая шерсть. Бультерьеры казались сошедшими с ума. Они возбужденно и глухо рычали, защемляя челюсти на терзаемой плоти. Тупоносые морды блестели от крови, маленькие свиные глазки горели лихорадочным огнем, псины напоминали размножившихся делением Князей тьмы из фильмов ужасов.
Лейтенант пошатнулся.
— Рубен! — позвала напарника девица.
— Я занят! — рявкнул мужик, обернувшись к двери в анфас и успев продемонстрировать свирепое лицо туземца-каннибала, окаймленное черной топорщащейся бородой.
— Он собак натаскивает, — равнодушно пояснила девка, — так что сегодня вам с ним потрындеть не выгорит.
Лейтенант кивнул и рывком бросился из помещения. Не стесняясь девки, не рассуждая, как он сейчас выглядит, Михаил Игнатик промчался между собачьими клетками, вывалился на благодатно свежий воздух и бухнулся на колени. Михаил сипло дышал, в животе кишки сворачивались в дулю. Мишке казалось, что его вывернет собственными кишками наизнанку. Но этого не произошло.
Михаил приложил руку к бешено бьющемуся сердцу, как бы пытаясь унять его. И за время спортивной карьеры, где ему подобные были подопытными кроликами, и в школе МВД Михаил Игнатик видел всякое, и считал, что уже ничто не может вывести его из равновесия, а если такое случится, он, наверное, возненавидит себя и будет презирать за слабость до конца дней. Тем больнее было понять, что с этим эпизодом все человеческое в нем начинало постепенно замирать. А может, это просто шок?
Красавица стояла рядом и курила, дожидаясь, пока парень оклемается. Поймав первый же осмысленный взгляд лейтенанта, она произнесла:
— А по поводу вашей собачки — мы могли бы с ней поработать. Какая, вы сказали порода? Кобель, сука?
— Нет, спасибо… Боюсь, для ребенка это получится слишком крутая морда. Если только…
— Что?
— Ну, может, у вас есть еще сотрудники.
Девка оскорбилась непризнанием ее и Рубеновых профессиональных качеств:
— Есть один переселенец, которому после Степанакерта, когда на его глазах его же детей в доме завалило, ничего не страшно. На голову, правда, поехал, и методы у него соответствующие. Совсем зверюга.
* * *
У тяжелой ржаво-коричневой двери мутнела зеленая табличка, истыканная рельефными буквами. Всяк входящий с надеждой вперивался в эту табличку, не иначе, как по-японски, прищурившись. Собственно, общий смысл втиснутых в жлобский формат предложений сводился к тому, что именно здесь изволит обитать Общество защиты прав потребителей. Гуманнейшая в точном смысле этого слова организация, которая имеет шансы пережить саму матушку Россию: иски одураченных потребителей приносят отнюдь не шуточный доход.
Пепел с силой толканул дверь. «Не фигово бы смотрелась вторая объява — типа смажь меня», — подумал он, и тут же поймал на себе ревнивые взгляды начинающейся с порога очереди. Пожилая дама с собачкой на руках сморщилась кисло, будто ей в рот выжали целый лимон:
— Молодой человек, дверью скрипеть не надо.
Пропустив конструктивное замечание мимо ушей, Пепел обозначил попытку протиснуться вперед.
— Куды прешь без очереди?! — дернула его за плечо сухопарая высокая шатенка, можно сказать, воплощенное изящество, лет примерно сорока пяти.
— Пардон, мадам, — поклонился Пепел, еле сдерживая смех.
— Да ладно уж… — пробурчала та, и отвернулась с подчеркнутым безразличием.
— Нет, не ладно! — возмутился боевого вида старикан, прислонился к стенке и сипло закашлялся, — не ладно!
— Да подождите, — нетерпеливо вступилась шатенка, — Вы, простите, по какому поводу?
— А тут по разным бывают?
— А как же, например, здесь — все с жалобами на телемагазин. Нет, подумайте только, продали мне средство для коррекции фигуры, и что? Как была, так и осталась, — хмыкнула жердеподобная шатенка почти задорно. Видимо, берегла агрессию на будущее.
Весь хвост очереди, голова которой скрывалась где-то за ближайшим углом, моментально оживился и загалдел на все лады. Пепел решил, что телемагазин он разнесет как-нибудь в другой раз, и, сопровождаемый жалобами на оголтелых телемошеников, прицелился на второй этаж.
— А у меня подушка ортопедическая! Полтинник баксов! На вторую же ночь — гречневый блин! Я звоню, бабло верните, а меня «на» посылают! Я им за это «на»… — кряхтел дедок.
— А суперострые ножи?! — взвизгнула дама с собачкой, — стала булку резать, так этот мачете мне пол стола пропахал! Хоть две половинки склеивай!
— Тише, тише, граждане потребители, — делая представительное и непроницаемое лицо, бормотал Пепел, — со всеми разберутся, всех уважат…
— Вы уж — пожалуйста, — напутствовала вдогонку затрапезного вида тетка, стоявшая ближе к голове очереди.
«Неужели становлюсь похож на начальника?», — засомневался Пепел.
На втором этаже было уже потише, и очередь скопилась покороче, человек в тридцать. Здесь тихие люди осторожно шептались о заокеанских исках к табачным компаниям и отечественных секретах прокладки фановых труб при долевом строительстве. Какой-то то ли лысый, то ли бритый штымп пер в одинокую дверь в конце коридора.
— Нет больше приема…
— А я записан, — докапывался лысый.
— Вадим Ефремыч не может сверхурочно принимать, у него ОРЗ…
— А я шарфом обмотаюсь…
Еще через пролет стало совсем тихо и спокойно. Стены были обмазаны жидкими обоями теплого персикового цвета. На лавочке ютилась такая же персикообразная блондинка, украшенная пухлыми щеками и вздернутым носом, и с легким прибалтийским акцентом трындела по мобильнику:
— …Я ей заявляю: «Когда я на подиуме показывала Армани, ты под стол пешком ходила!», а она мне: «Меня тогда еще в проекте не было!». Тут у меня депрессия и началась…
Пепел устроился рядом, девица дала отбой, тяпнув по нужной клавише бордовым когтем.
— Вы к юристу?
Блондинка посмотрела затуманенным взором, кивнула и обдала Пепла запахом лаванды. Из кабинета напротив выпорхнул нетрадиционного вида паренек, мигом юркнувший вниз по лестнице. Девица медленно поднялась, качнув полными бедрами, продемонстрировала пышный зад, и вплыла в юристский кабинет. Из-за двери сразу же донесся приглушенный спор:
— Я с тобой десятый год живу, а ты все дурак дураком!
— Дай мне слово хоть сказать.
— Еще и ребенка завести хочет. Сам, как ребенок!
— Дай мне слово-то сказать!
Девица вылетела из кабинета, буквально прыгнув через порог. Выглядела она крайне возбужденно, горячая, как утюг, но Пепел уже переключился.
Кабинет являл собой типичную конторскую нору. С дээспэшным столом и портретом какого-то Вышинского на стене. Попахивало дихлофосом.
— Здр… — процедил юрист, оказавшийся примерно Серегиным ровесником, но уже с седой головой, отложил исписанный мелким почерком листок и вопросительно, даже доброжелательно уставился на Пепла, — уф… в чем ваше дело?
— Видите ли, — начал Пепел, без приглашения опускаясь на потрепанный стул, — я недоволен сделанной мне пластической операцией.
— Так не делали бы, — сразу попытался учить на правах старшего седой, — зачем? Природой дано…
— Поздно, — Пепла совсем не тянуло на философские дебаты, — во всяком случае, теперь я хотел бы разобраться…
— Где делалась операция? — перебил юрист.
— На дому.
Седой присвистнул:
— Да как же я тебе хирурга-то теперь найду?! Это, знаешь ли, не два пальца об асфальт. То есть, найти реально. А вот на чем обвинение строить? — и юрист бойко глянул на Пепла.
— А мы проще решим, — Пепел облокотился о стол, лицо его сделалось таким, что юристу перехотелось шутить и спорить, — ты того кренделя найдешь, мне отсигналишь и обо всем забудешь. Иск я сам вчиню.
— То есть как найду?
— Я тебе свое фото на добрую память презентую. Понятно, что такого рода операции в одиночку не делаются. Покрутись среди ассистентов, медсестер, анестезиологов, они — народ памятливый и языкатый.
Юрист для приличия поморщился:
— Все-таки, это частная практика…
— А вашему брату запрещают? Безобразие, — покачал головой Пепел, — потом еще жалуются, что частные сыщики благоденствуют…
— И не говорите, — печально согласился седой, — никакой жизни… Все только и лезут со своими проблемами, будто я помойка какая-то… — седой крайне неблагожелательно глянул на дверь, за которой скрылась персиковая девица, — думаете, мы, юристы, зажравшиеся снобы, которые только и умеют, что стричь купоны и давить окружающих своими серебристыми шестисотыми мерсами? Ошибаетесь… Вот вы — как добились нынешнего положения?
— Тяжелым непрестанным трудом, производя нефть и газ, — лениво отшутился Пепел.
— Да… — юрист либо не понял шутки, либо сделал вид, что не понял, — они нынче как раз поднялись в цене. Значит, вы теперь можете заниматься не только едой и сексом, но и благотворительностью.
— Охотно… Но мерседес подогнать не ручаюсь.
— Да будет с нас…
Юрист выцепил листок с осьмушку, быстро на нем царапнул и протянул Пеплу. Тот глянул, цифра оказалась достаточно скромной, тем не менее, для сохранения понта Пепел вздохнул:
— Однако аппетиты у вас.
Седой повинно склонил голову:
— Однако, опыт.
— Короче, здесь — вся информация, — Пепел шмякнул на стол тощий конверт, — на связь со мной выходить — без надобности. Через день проявлюсь.
— А задаток? На текущие расходы.
— Сколько?
— Ну… — замялся седой, — хотя бы сто пятьдесят-двести.
— Нет проблем. — «Если он всегда такой въедливый, какой-никакой след надыбает», — сообразил Пепел, отсчитывая по курсу.
Юрист сгреб бабки в будто сам собой выдвинувшийся ящик стола:
— До связи?
— До связи, — попрощался Пепел и двинул к выходу, краем глаза успев заметить, как седовласый принимает привычный неприступный вид.
В пролете между третьим и вторым этажом, прямо на ступеньке сидела персиковая блондинка с коричневыми разводами под глазами и рыдала в мобильник.
— И что мне теперь делать? Ни кола, ни двора… Ни мужа, ни денег… На работе клен знает что… Ну подумаешь — любовник?! А прописка?! Не надо было обо всем рассказывать…
Пепел переступил через ее вытянутую вдоль ступеньки ногу.
* * *
А вчера вечером эта дрянь, Василиска (на самом деле, недурная баба, но как не ругнуть для порядка?), устраиваясь у мужа под бочком, пощекотала его за щеку и проворковала, издеваясь:
— О-о-о, милый, как все запущено… у тебя опять седина проглядывает… Совсем заработался, бедненький. — И довольно засопела, гюрза.
Он с ненавистью поглядел в ее хорошенькое личико, даже на ночь не оставляемое без макияжа. Погань в том, что претензиям гадины приходилось доверять. Поэтому, истратив утро на разруливание самых неотложных проблем, после обеда Федор Модный оказался в косметическом кабинете.
— Федор Алексеевич, хотите, сменим имидж, например, сделаем цвет темно-каштановым? — кокетливо предложила парикмахерша Ярослава, расчесывая сине-черные волосы Рукшина маленькой расчесочкой, и, в искренней заботе о клиенте, прикидывая, что такой атомно-черный цвет в его возрасте ну просто кричит о применении краски.
Модный призадумался.
— Нет, не стоит. Привык. — И подумал: «Ага, сменю цвет, и все будут переглядываться — мол, крашеный».
Ярослава покорно опустила длинные, жесткие от туши ресницы, накинула на шею клиенту голубенькую салфетку и тихо вздохнула. К работе она подходила творчески. Если тон не соответствовал, она переживала это так же глубоко, как художник-классицист, которого бездумные авангардисты грузили, что синий нос по эффекту значительно превосходит естественный.
Телаш Модного — сегодня верный Чукальский работал на периметре — сидел в соседнем кресле и тупо пялился в стену, где дизайнер развесил в рамочках портреты известных личностей с нестандартными прическами. Ну, Ленин в ирокезе — уже банальщина, а вот хиппующий Эйнштейн и скиндхедствующий Луи Армстронг будоражили. Сам же охранник внешностью обладал самой неприметной: мышиного цвета волосы, мышиные глаза и мышиный костюм, может по этому не сводил вытаращенных глаз с Била Клинтона в косичках «африкано».
Модный справедливо полагал, что оставаться без охраны — привычка губительная. В крайнем случае, охранник не только прикроет, но и им можно прикрыться. Ярослава шпионски покрутилась вокруг клиента (отнюдь не сверкая пышным бюстом в глубоком вырезе халата — заведение солидное, за что и ценится), и дефлолировала новую упаковку культовой французской краски.
— Свежая? — хохмы ради поинтересовался Модный.
Ярослава дипломатически улыбнулась:
— Сегодня привезли, специально для вас.
Рукшин требовал для себя особой краски, и имел на это полное право в салоне, где желание клиента — закон. Едва уловимо Модный кивнул телохранителю, тот немедленно подошел к шефу и привычно выдавил плюху краски на запястье. Ярослава смотрела на необходимый ритуал без малейших признаков нетерпения. Телаш деловито понюхал краску, весь его мышиный вид выражал серьезность и сосредоточенность. Обоняние не обнаружило ничего подозрительного, как, впрочем, и осязание — кожа не давала никакой реакции. Но доверять одним только чувствам Модный остерегался.
Телаш достал из внутреннего кармана мышиного пиджака нечто среднее между градусником и шариковой ручкой, купленное за семьдесят четыре рубля у кандидата наук какого-то НИИ: ботанику не хватало на догон. Штуковина действовала, как путано объяснил расхититель казенного имущества, по принципу теста на беременность, анализируя вещество на предмет ядовитости и, в соответствии с результатом, выдавая одну полоску — если все чисто, и две — если кто-то постарался. Теперь телаш сам походил на ученого. «Кандидат мышиных наук» — беззлобно подумала Ярослава. Обмакнув коник градусника в черную пахучую жижу, телаш засек время, выждал положенные пятнадцать секунд, удостоверился, что краска чиста и невинна, показал одну полоску шефу, и вернулся в кресло с видом на парикмахерский сюр.
«Если это и есть „жизнь удалась“, спасибо, я лучше пешком постою», — не в первый раз подумала Ярослава, в полглаза глядя на эти эволюции. Не торопясь, тщательно и аккуратно, при помощи дюжины красных заколок и деревянной лопаточки, Ярослава обмазала волосы Рукшина пахучей черной жижей.
— Все пока, Федор Алексеевич, двадцать минут подождите.
Модный развернул прайс-каталог на аптекарьский опт. Отметил, что настойка овса в среднем подорожала еще на полпроцента, значит, тенденция. Дорогая французская краска приятно охлаждала голову, и Модного стало клонить в сон. Он отложил пухлую тетрадку каталога. Через треть часа, минута в минуту, вернулась Ярослава.
— Федор Алексеевич, пора.
Пододвинув умывальник, она принялась бережно массировать слегка отросшие волосы Рукшина, смывая с них краску. Рукшин довольно сощурился.
— Ярослава, какие у тебя руки… Прямо сердце бьется.
Ярослава промолчала. «Сердце твое в карман не положишь», — не слишком политкорректно подумала она.
Высушенные волосы приобрели нужный оттенок. Вежливо поблагодарив, Рукшин, все еще с бьющимся от Яркиного прикосновения сердцем, расплатился и направился к выходу. Телаш поспешил за ним. Пусть телаш работает параллельно, Модный лично оценил обстановку: припаркованных машин с подозрительными седоками в ближайших сорока метрах не имелось. Чердачным снайперам стрелять было неоткуда — всю стену дома напротив заслонял рекламный плакат «Живите счастливо с банком „Урал-инвест“». По своей стороне бликовали витрины магазинов «Зоотовары», «Дикси» и «Обувь на все сезоны», так что подворотен, откуда может вынырнуть киллер, тоже не наблюдалось.
Модного ждал черный «Бумер» с никогда не скучающим шофером за баранкой и верным Чукальским на переднем сиденье. Тот меланхолично курил и периодически сплевывал в окошко тягучую желтоватую слюну: последнее время у Чукальского пошаливала печень. Говорить об этом корешам он остерегался, справедливо опасаясь, что тут же получит погоняло «господин Атос», и встречать его будут не иначе, как «Ну, и долго она будет шалить?».
Мышиноглазый охранник услужливо открыл дверцу.
— В офис, — скомандовал Рукшин под трель мобильника.
Успел отметить, что рука, которой жмет кнопку вызова, онемела. Забраться внутрь авто не успел, голова закружилась, а в глазах поплыло, непослушные ноги понесли по кривой от машины. Что-то заподозривший мышиный лишний раз взглянул на индикатор-градусник, теперь там запоздало маячило две риски. Мордаха Рукшина явственно посинела. Вконец онемевшая рука автоматически потянулась к голове и упала, как отсохшая ветка.
Лидия Борисовна, полупривстав из-за кассы, сверлила глазами аквариум:
— Двадцать одна, двадцать две, двадцать три скалярии…
И тут по ступенькам вниз, тяжел и как-то деревянно ставя ноги, протопал не по сезону загорелый гражданин с выкаченными, будто от испуга шарами, нарядный, как хачик. А за стеклянной дверью мелькнули следующие перекошенные хари. В другой раз Лидия Борисовна встретила бы богатого, а он явно был не голью перекатной, клиента щедрой улыбкой, но сейчас ее не могли сразить даже волосы цвета вороного крыла:
— Гражданин, вы табличку на дверях видели?! У нас переучет!
Жгучий брюнет вместо того, чтобы извиниться, сойдя с последней ступени, перешел в партер, а далее нагло растянулся во всю длину магазина — от клеток с резвящимися кунджурскими хомячками до стеллажей с «Чаппи». Еще пару раз дернулся и затих, уставившись выпученными стеклянными глазищами на террариум, обжитой мерзнущим из-за барахлящего отопления пауком-птицеедом.
Так сложил буйную крашеную голову следующий из вероятных наследников Эсера Федор Алексеевич Рукшин-Модный. А Ярослава выбросила пустую коробку из-под краски. Цвет, получившийся сегодня у Рукшина, вечен, как бриллианты, а милая парикмахерша, вовремя отправив в расход коробку и использованную лопаточку, останется, сама того не ведая, снежно чиста перед законом. Увы, телаши покойника этому не придадут особого значения.
* * *
В торговом зале мехового салона сцепились капитан Гусев и менеджер Евгений Евгеньевич. Они уже были готовы сорваться с цепи, еще когда выходили на улицу проветриться да покурить.
— Неужели так сложно, — почти стонал капитан Гусев, — заманить шефа в его же контору?
— Вы слышали, я ему все наплел по вашему же сценарию, — недовольно огрызнулся Евгений Евгеньевич.
— Но вы-то зам, как-никак, понимаете ли… Рекламные акции проводите, а такой фигни сделать не в состоянии? Головушкой не доросли? Моль мозги проела? — съязвил капитан, сдерживаясь, чтобы не чихнуть, и сдувая лезущую в нос длинную белую шерстинку.
— Не, ну вы сами тоже, блин, даете… — злым шепотом парировал Евгений Евгеньевич, — нет, чтобы отследить телефон, обрушиться на хату, Лунгина сгрести!..
Они приостановились в паре метров от дамочки в кожаном пальто и ярко-красном платке, которая настойчиво объясняла продавщице:
— Да вы поймите, мне нужен практичный мех, понимаете, практичный! И солидный! А вы мне втюхиваете песца!
— Куда уж практичней? — настаивала продавщица.
— Но это — гопота! — возмутилась дамочка.
— Тогда соболь.
— Я вам сказала — мне нужна средняя ценовая категория, средняя! Чем вы моете уши — водой или компотом?! — воскликнула дамочка в отчаянии и борзо притопнула ножкой.
Евгений Евгеньевич воспринимал разговор двух теток как фон. Он знал таких покупательниц: хотят одеваться в дорогом салоне, но за ту же цену, что на рынке. Скорее всего, коза в пальто в итоге подавится лисицей. Он не испытывал ни малейшего желания подойти и разобраться. Капитан Гусев, невольно, в силу профпривычки ловя левый разговор, вспомнил жену, третий год достающую его извечным требованием. «Когда женщина жалуется, что ей холодно, мужчина думает, что должен ее обнять, а она намекает, чтобы он купил ей шубу», — подумал Гусев. Евгений Евгеньевич смотрел нагло и выжидающе.
— Ну, во-первых, Лунгина сгрести не так просто: у нас на то нет оснований. А во-вторых, что касается телефона… Впрочем, я не обязан перед вами отчитываться, — резко оборвал капитан Гусев.
— Молодой человек, простите, можно вас? Молодой человек! — звенящим голосом позвала дамочка в кожаном пальто, сверля глазами сорокалетнего и почти лысого Евгения Евгеньевича.
— Я не сотрудник магазина, — буркнул менеджер, чем, видимо, сильно разочаровал покупательницу.
Она так и не нашла компромисса. «Как бы не вышло по накарканому ментовскому сценарию: завтра окажется первой леди», — саркастически, но мрачно подумал менеджер, а капитан не отлипал:
— Пройдемте наверх, здесь находиться невозможно…
— Капитан, вы торчите в моем кабинете, мешаете работать. В конце концов, откуда я знаю, под чью горячую руку вы подставляете мою задницу?
Гусев, скрипя сердцем, вынужден был признать правоту зама.
— Видите ли, — неохотно проговорил он, — телефон отследить не так просто. В том месте, где зарылся ваш босс, умудрились поставить антиаон. А вычислить номер через ПТС сложно, как они сами и сказали. То есть реально, но долго. Я не знаю, где скрывается Лунгин, но в любом случае в том районе — древняя аналоговая АТС, и все надо вычислять вручную. Это занимает время.
— Ясно, — разочаровано протянул менеджер.
Они продефилировали между рядами вешалок и стендов. Гусева нервировал меховой запах и навязчивая, серо-черно-коричневая гамма. Один его приятель, буддист, сказал бы, что это души убитых животных напоминают о себе, а жена бы не сомневалась, что до сих пор не купившего верной спутнице что-нибудь «приличное» на зиму капитана мучает совесть. Капитан вздохнул с облегченьем, когда они вошли в директорский кабинет — хотя и там стоял едва уловимый запах выделанных шкур.
— Что делать-то, когда он опять позвонит?
— Лепите что угодно, только заманите, — махнул рукой капитан Гусев. Ему на ум пришел вычитанный в газете анекдот из жизни новых русских: «— Я тебя искал сегодня утром. — Лучше поздно, чем никогда. — Не лучше, патроны кончились».
— Ладно. Я пока делами займусь, — хмуро сообщил Евгений Евгеньевич.
— А я почитаю журнал.
Зам зарылся в бумаги, Гусев стянул с этажерки глянцевое диво. Это оказался каталог последних моделей в мире высокой меховой моды. Евгений Евгеньевич мирно разрешил:
— Хотите — забирайте. Супруге покажете.
Капитан что-то процедил сквозь зубы. В тайне души он надеялся на более щедрое подношение. Ведь вот рассосалась у ребят крыша, так почему бы Гусеву лично не принять на себя столь приятные обязанности?
Он успел перелистать каталог трижды с обеих сторон. За это время телефон на столе суетился ровно пять раз. На шестой менеджер затянул:
— О, Константиныч…
— Ну что, разобрались? — гаркнул на другом конце провода Лунгин. За это время он сгрыз себя морально до ногтей. Пашка еще не вернулся, и Лунгин завидовал ему черной завистью, прикидывая, когда можно будет вернуться в салон.
— Разобрались. Все сделали.
— Вот и ладушки. Бабка унялась?
— А куда ей деваться? Слушай, только карга требует, чтобы ты тут одну бумагу подписал.
— Какую еще бумагу?
— Ну, что типа мы больше не будем.
— Возлагаю это ответственное мероприятие на исполнительного директора, — объявил Лунгин.
— Ладно… Попробуем. Только боюсь, заехать все равно придется. Тот контракт со зверофермой… Они желают срочно заключить договор.
— Пусть подождут, — непреклонно заявил Лунгин.
— Но Валерик! — взмолился зам очень искренне, — это же деньги!
— Никуда эти кошкодавы от нас не денутся! Им сотрудничество выгодней, чем нам. Когда появлюсь — тогда и подпишем.
— А когда появишься? — уныло спросил Евгений Евгеньевич.
— В ближайшие дни.
— А у нас завтра день рождения фирмы, — вдруг вспомнил менеджер, — тебе бы надо быть.
Лунгин в упор не помнил, когда день рождения у их фирмы, и отмечалось ли оно когда-нибудь, но настырность Женьки не оставляла сомнений. В кабинете находился еще кто-то, цепкий, как клещ. Видимо, пришла пора сдаваться. Правда, Лунгин предпочитал сдаться красиво. Ментовская крыша — так ментовская, это даже современней и безопасней, но на приличном уровне. Говорить Валерий Константинович будет с чином не ниже майорского.
— Бывай, — протянул Лунгин и, не дожидаясь ответа, дал отбой. И тут запоздало кольнула память. Они ведь с Женькой на какой-то пьянке полу в шутку прикидывали пароли на все случаи телефонного общения. И если зам говорил «Валерик», значит, в фирме заседают менты. Если «Валерчик» — еще хуже. Лунгин вот запамятовал, а Женька — молодец — не сдулся.
Евгений Евгеньевич беспомощно повел плечами. Гусев смотрел на него волком.
— Мне ничего не удалось сделать, — констатировал зам, радуясь, что теперь он наверняка отделается от назойливого мента. А шубы его жене так и не видать.