Избирательный закон 11 декабря 1905 г. Ещё во время переговоров о вступлении общественных деятелей в первый «конституционный» кабинет Витте просил A. И. Гучкова, М. А. Стаховича, кн. Е. Н. Трубецкого и Д. Н. Шипова обсудить вопрос о «прибавках» к положению о выборах 6 августа в соответствии с манифестом 17 октября 1. В совещаниях, которые происходили в Москве 29–31 октября, принимали участие кроме названных лиц также кадеты С. А. Котляревский, кн. Г. Е. Львов, Н. Н. Львов, А. А. Мануйлов, М. В. Челноков, Н. Н. Щепкин, октябристы кн. Н. С. Волконский, С. Н. Маслов, Н. Н. Хмелёв, Н. А. Хомяков и лидер умеренно-прогрессивной партии С. И. Четвериков. Совещание выработало проект, по которому избирательные права получали все граждане мужского пола, причём в городах выборы членов Государственной думы должны быть прямые, а в сельских местностях — двухстепенные 2. Этот проект был рассмотрен на заседаниях Совета министров 19 и 20 ноября с участием Гучкова, Кузьмина-Караваева, Муромцева, Стаховича, Трубецкого и Шипова3.

Только меньшинство членов Совета (Н. Н. Кутлер, B. И. Тимирязев, Д. А. Философов, А. Д. Оболенский) высказалось за всеобщее избирательное право в двухстепенной форме4. Остальные же министры во главе с Витте нашли, что «система общей подачи голосов представляет собой почву, весьма благоприятствующую проявлению деспотизма масс». При такой системе «в общей массе голосов совершенно растворятся… частные землевладельцы, вся крупная промышленность, наконец, все образованные классы»5. Определённого решения Совет министров не принял, представив на усмотрение царя два проекта положения о выборах: один — основанный на куриальной системе и другой — несколько видоизменённый проект общественных деятелей, предоставлявший право участия в выборах всем русским подданным, достигшим 25 лет.

Обсудив также вопрос о предоставлении избирательных прав рабочим, Совет министров решил выделить их в совершенно обособленную группу избирателей с отдельным представительством в Государственной думе в лице 14 депутатов (по 3 члена Думы от Московского и Поволжского фабрично-заводских округов и по 2 члена от Петербургского, Варшавского, Киевского и Харьковского округов). По мнению Совета министров, такое выделение рабочих предохранило бы выборы от агитации того класса, который находится «в весьма сильном брожении, идёт впереди охватившего страну движения и проявляет его в едва. ли не наиболее острой и опасной форме»6.

Предположения Совета министров были рассмотрены на совещании членов Государственного совета и Совета министров под председательством царя (5, 7 и 9 декабря 1905 г.). На это совещание в качестве экспертов были приглашены Гучков, Шипов — сторонники всеобщего голосования и противники его — октябрист барон Н. А. Корф и правый монархист гр. В. А. Бобринский.

Выступивший первым Шипов заявил, что «идея всеобщего голосования — достояние всего русского народа… Без провозглашения принципа всеобщего избирательного права нет возможности рассчитывать вообще на производство выборов, так как в противном случае революционная пропаганда найдёт для себя слишком благоприятную почву». Такие же мысли развивал и Гучков: «На мой взгляд, дарование всеобщего избирательного права неизбежно, и если не дать его теперь, то в ближайшем будущем его вырвут»7.

Неожиданно на сторону Гучкова и Шипова перешли барон Корф и Бобринский, которые раньше стояли за куриальные выборы. Они всегда думали, что всеобщее избирательное право в России «немыслимо», но «теперь крайность настоящего положения» заставила их отступить от этого взгляда, и они склонились к принятию системы всеобщей подачи голосов 8.

Но подавляющая часть членов совещания высказалась за сохранение порядка выборов по положению 6 августа. «Иначе, — говорил Н. С. Таганцев, — устранено будет влияние землевладельцев, помещиков и торгово-промышленных классов и останется одна серая масса»9. «Полицейских дел мастер», дворцовый комендант Трепов пугал, что при всеобщей подаче голосов «мы получим революционную Думу» 10.

Витте на первом заседании занимал неопределённую, уклончивую позицию. Он говорил, что «теоретически куриальный проект даст как будто контингент Думы, более верный государю, но я в этом не уверен»11. Но на следующем заседании Витте, хотя и с оговорками, отдавал предпочтение этому проекту: «Когда я рассуждаю умом, я склоняюсь в пользу второго проекта (всеобщее голосование. — Е. Ч.), но, когда я действую по чутью, я боюсь этого проекта»…12 На сторону Витте встал и Николай II. Он, по собственному признанию, «находился в течение обоих заседаний в полном колебании. Но с сегодняшнего утра мне стало ясно, что для России лучше, безопаснее и вернее — проект первый. Проект второй — мне чутьё подсказывает, что его нельзя принять. Идти слишком большими шагами нельзя. Сегодня — всеобщее голосование, а затем недалеко и до демократической республики» 13.

На совещании резкой критике подверглось предположение Совета министров об особом представительстве рабочего класса. По убеждению Гучкова, рабочие-депутаты в таком случае «будут несомненно держать в руках нити всего рабочего движения и будут диктовать и правительству, и обществу, и народу свои условия. Это будет организованный стачечный союз» и. Под влиянием этих опасений министерский проект был изменён: выборщики от рабочих были включены в состав губернских или городских избирательных собраний. При этом число выборщиков от рабочей курии было определено в 3 %. «Вовсе не нужно, — говорил Э. В. Фриш, — чтобы рабочие прошли непременно в Думу, а надо только дать им выборное право» 15.

Если рабочих как «наиболее беспокойный и опасный элемент» правящие круги хотели по возможности не пускать в Думу, растворив их выборщиков среди других, то представительство от крестьян было решено оставить примерно на том же уровне, что и по положению 6 августа. Царские сановники по-прежнему считали крестьян «опорой государства и престола». Обосновывая политику крестьянского цезаризма, Витте указывал, что «империя Российская держится… народом, крестьянством… он более верен, чем люди, живущие в городах, быть может, даже во дворцах…» и т. д. в том же духе 16.

11 декабря был опубликован царский указ об изменении положения о выборах в Государственную думу и изданных в дополнение к нему узаконений 17. Он сохранил куриальную систему выборов в Думу, прибавив только к ранее установленным куриям — землевладельческой, городской и крестьянской — рабочую курию и значительно увеличив число городских избирателей.

Исход выборов зависел от соотношения числа выборщиков от отдельных курий в губернских избирательных собраниях, где избирались 488 членов Думы из общего числа 524 членов Думы. При общем числе выборщиков по 53 губерниям 6156 землевладельцы избирали почти 32 %, крестьяне — 43 %, горожане — 22 % и рабочие — 3 %. Таким образом, новый избирательный закон в сущности сохранил установленное положением 6 августа распределение выборщиков между куриями.

Учитывая, что избирательный закон будет встречен широкими кругами населения с большим разочарованием, указ 11 декабря предоставлял «дальнейшее развитие общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку», т. е. самой Государственной думе.

«Созыв Думы — конец революции». Поражение вооружённых восстаний в декабре 1905 г. вызвало чувство глубокого облегчения в буржуазном лагере. Но либеральная буржуазия была далека от мысли, что наступил уже конец революции. И октябристы, и кадеты утверждали, что налицо лишь обманчивое состояние мёртвой зыби.

Октябристы безоговорочно одобряли подавление Московского вооружённого восстания «грубой силой». «Мы понимаем, — говорил на I Всероссийском съезде делегатов «Союза 17 октября» М. А. Стахович, — что вооружённое восстание нельзя подавить увещаниями и лекциями, что его можно подавить только вооружённой силой. Мы даже убеждены, что так всегда и нужно энергично подавлять вооружённое восстание». Но Стахович видел ошибку правительства в том, что оно производит насилия над мирным населением и уничтожает все права и свободы, в частности он указал на циркуляр Дурново ещё от 20 ноября 1905 г. о разгоне силой оружия всяких собраний 18.

Усиление реакции не могло не внушать тревоги и не возрождать оппозиционных настроений среди буржуазии. 29 декабря 1905 г. в «Новом времени» появилось интервью с Витте, в котором он заявил, что «Манифест 17 октября есть выражение доброй воли» царя, который и теперь, как и до 17 октября, остаётся неограниченным самодержцем. Правда, вслед за тем последовало опровержение, но недостаточно категорическое.

В связи с этим 8 января в Москве состоялось объединённое заседание Петербургского и Московского центральных комитетов «Союза 17 октября». По мнению П. А. Гейдена, «правительство тем опасно, что оно неискренно» и поэтому нельзя доверять ему. Но в то же время и сам Гейден, и остальные члены ЦК считали, что «валить» Витте нежелательно, так как в случае его падения возможно назначение ещё более реакционного премьера. «Как бы не променять кукушку на ястреба, Витте на Дурново», — предупреждал Д. Н. Шипов 19. Собрание остановилось на формуле условной поддержки: ««Союз 17 октября» будет содействовать министерству гр. Витте только в том случае, если кабинет будет последовательно и в должной полноте осуществлять свободы, дарованные манифестом 17 октября»20.

Относительно же определения существа царской власти собрание остановилось на заключении, что сохранение титула «самодержавный» не противоречит манифесту 17 октября, которым отменяется лишь неограниченность власти монарха, и в этом смысле должно быть внесено изменение в основные государственные законы21. Решено было также объявить, что манифест 17 октября, являясь выражением доброй воли царя, исключает вопрос о принесении им присяги и вопрос этот может относиться лишь к наследнику престола 22.

В начале 1906 г. среди имущих классов прочно держался взгляд, что только скорейший созыв Государственной думы может «разоружить революцию». Такая уверенность покоилась на том, что крестьяне ожидали от Государственной думы «прирезки» земли. На съезде губернских и уездных предводителей дворянства 7—11 января многие делегаты указывали, что крестьяне «всецело» ждут разрешения аграрного вопроса от Думы. Поэтому съезд признал крайне необходимым скорейший созыв Государственной думы, в которой в первую очередь должно быть поставлено «коренное разрешение аграрного вопроса, при этом в основание должен быть поставлен принцип неприкосновенности частной собственности и широкое облегчение перехода от общинного владения к подворному и хуторскому»23. На соединённом заседании Петербургского и Московского центральных комитетов «Союза 17 октября» 8 января 1906 г. кн. Н. С. Волконский подчеркнул, что крестьяне ожидают «разъяснения земельного вопроса от Думы и в последнее время приостановились почти все сделки по покупке ими земли при посредстве Крестьянского банка. Необходимо возможно скорее приступить к выборам в Думу, особенно от крестьян… Если в начале апреля Дума не будет созвана, волнения снова могут усилиться»24.

Считая Думу единственным средством «успокоения» страны, либеральная буржуазия, естественно, испытывала тревогу по поводу стремления «крайних» партий воспрепятствовать её созыву. Ещё на царскосельском совещании 5 декабря 1905 г. октябрист барон Корф выражал опасение, что «революционеры не дадут помещикам приехать на выборы и будут препятствовать пройти им спокойно. А между тем созыв Государственной думы — это конец революции. Необходимы поэтому самые серьёзные меры охраны. Для защиты избирателей нужны полиция и войска»25. Соединённый комитет крупнобуржуазных партий в Петербурге обратился к председателю Совета министров с ходатайством издать временные правила для ограждения избирателей «от насилий тех политических партий, которые возвели бойкот Государственной думы в основной лозунг своей программы»26. Вместе с тем, опасаясь грубой фальсификации выборов при режиме исключительных положений царской администрацией, что подорвало бы доверие населения к Думе и тем сыграло бы на руку революционерам, Соединённый комитет обратился к министру внутренних дел с запиской, в которой просил отменить запрещение собраний в Петербурге 27.

Избирательные платформы буржуазных партий. II Всероссийский съезд делегатов кадетской партии (5—11 января 1906 г.), обсудивший вопрос об участии в Думе, подтвердил, что партия представляет собой «соединение несоединимого», очень непрочный блок контрреволюционных либеральных помещиков и радикальной мелкой буржуазии, тащившей партию влево. И всё искусство кадетских вожаков уходило на приискание примирительных формул ради сохранения внешнего единства партии.

Правда, за бойкот Думы раздались только единичные голоса. Вопрос о том, нужно ли идти в Думу, был решён утвердительно большинством всех против двух28.

Но зато страстные прения развернулись по вопросу о том, можно ли приступить в Думе, избранной по закону 11 декабря 1905 г., к постоянной органической работе как в нормальном учреждении, или первым и единственным актом кадетов в Думе должно быть проведение закона о всеобщем голосовании.

В обращении ЦК к местным группам в декабре 1905 г. подчёркивалось, что «Государственная дума не может быть признана правильным представительством», поэтому «задачей кадетской партии является по-прежнему Учредительное собрание»29. Но на съезде Милюков заявил, что, не отказываясь от термина «Учредительное собрание» в принципе, не следует вносить его в избирательный манифест30. Это заявление вызвало протесты со стороны провинциальных делегатов. Они лучше знали настроение масс и понимали, что отказ заплатить по выданному ранее векселю сильно подорвёт «кредит» кадетской партии в стране. Съезд принял компромиссное решение: он признал необходимым заменить в избирательном манифесте термин «Учредительное собрание» более неопределённым: «Дума с учредительными функциями», но предоставил местным группам свободу употреблять его или нет в своих воззваниях31.

Отказ от лозунга Учредительного собрания означал в сущности признание органической работы в Государственной думе по закону 11 декабря 1905 г. как в нормальном учреждении. Правое крыло съезда так и поступало, требуя для Думы полной «свободы рук».

Родичев и Струве внесли 6 января предложение, в котором подчёркивалось, что «партия не может с точностью указать пределы её участия в законодательной работе Думы, так как они должны быть указаны самим ходом жизни». Это предложение было поставлено на баллотировку и принято большинством 56 голосов против 38. Но на следующий день, 7 января, В. М. Гессен потребовал пересмотра резолюции Родичева — Струве на том основании, что в ней не указана невозможность для партии органической работы в Думе как постоянном учреждении. Съезд постановил остаться при голосовании 6 января, но в виде дополнения к резолюции Родичева — Струве огромным большинством постановил, что партия «должна стремиться осуществить через посредство Думы всеобщее и прямое избирательное право и мероприятия, неотложно необходимые для успокоения страны и мирного перехода к правильному народному представительству, а по достижении этой цели добиваться немедленной замены Думы собранием, избранным путём всеобщего и прямого голосования»32. Таким образом съезд одновременно утвердил два противоположных мнения: одно — против так называемой органической работы, другое — за то, чтобы Дума осуществила мероприятия, необходимые для успокоения страны, т. е. занялась аграрным вопросом, регулированием политических свобод, что, конечно, нельзя не признать органической работой.

Подобное хамелеонство показалось чрезмерным даже некоторым делегатам съезда. По словам кн. Е. Н. Трубецкого, эта формула «производит такое впечатление, что мы избирателей вводим в заблуждение. Выходит так, что поднят один футляр — есть органическая работа, поднят другой футляр — нет органической работы». Объясняя такое фокусничество нежеланием кадетских лидеров провести точную границу слева, Трубецкой после съезда вышел из партии.

Чтобы отвести от партии подозрение в скрытом республиканстве, ЦК предложил к § 13 программы прибавить, что «Россия должна быть конституционной и парламентарной монархией». При этом в оправдание своего монархизма лидеры партии лицемерно ссылались на то, что «идея царя крепко живёт в народе», что «для России потребуются потоки крови для водворения республики» и что кадеты, как «демократическая» партия «должны по возможности стоять ближе к народу, а не навязывать ему тех принципов, которые мы считаем идеальными» 33. Съезд принял § 13 программы в редакции центрального комитета и отклонил предложение о предоставлении в этом вопросе самостоятельности местным комитетам.

Съезд исключил из программы примечание к § 14, разрешающее меньшинству оставаться при особом мнении по вопросу о немедленном распространении избирательного права на женщин. Но по вопросу об организации народного представительства в виде одной или двух палат было решено сохранить свободу мнения из-за невозможности свести оба мнения к одному.

Бурные прения вызвали тезисы аграрной комиссии ЦК. В отступление от программы партии в них был значительно расширен круг изъятий из принудительного отчуждения помещичьей земли. Кроме «образцово-показательных» имений теперь вообще частновладельческие земли, которые эксплуатировались владельцами собственными орудиями и скотом, подлежали отчуждению только «в пределах настоятельной местной потребности, определяемой особыми местными комиссиями»34. Но если учесть, что эти комиссии должны были комплектоваться из «общественных деятелей» (читай: либеральных земцев. — Е. Ч.) и представителей крестьян, причём в тезисах дипломатично умалчивалось, в каком соотношении будут представлены в местных комиссиях обе заинтересованные стороны, то можно было не сомневаться, что земельная реформа превратится в новое «объегоривание» крестьян.

Съезд решил оставить аграрную программу партии без изменений, ограничившись прибавлением к § 36 следующего примечания: «Цена земли определяется по нормальной для данной местности доходности при условии самостоятельного ведения хозяйства, не принимая во внимание арендных цен, созданных земельной нуждой»,

В погоне за демократическими голосами на предстоящих выборах съезд не скупился на «левые» жесты. Он высказался за необходимость всякого рода протестов и демонстраций против бюрократического режима. Съезд признал даже в качестве самой крайней формы борьбы мирную общеполитическую забастовку. Для более успешной агитации в широких слоях населения было решено помещать всюду наряду с «научным» названием партии русский перевод его в виде подзаголовка «Партия народной свободы». Съезд принял резолюцию о чествовании памяти 9 Января 1905 г. В ней указывалось, что на своём знамени рабочие в день 9 Января выставили те же требования, которые на два месяца раньше якобы были выставлены земской Россией. В знак всенародного траура было решено прекратить 9 января занятия съезда. Съезд поручил также ЦК войти в соглашение с центральными органами социалистических партий по вопросу о предоставлении известного числа депутатских полномочий в Государственной думе представителям рабочего класса35.

Одновременно с кадетским съездом выработкой избирательной платформы занимались октябристы.

На соединённом заседании Петербургского и Московского центральных комитетов была рассмотрена программа I Всероссийского съезда делегатов «Союза 17 октября», который должен был определить главные основания избирательной платформы.

Ряд ораторов (М. А. Стахович, А. И. Гучков, Ф. Е. Енакиев) предлагали поставить на съезде вопрос об осуждении политических забастовок, чтобы резко отмежеваться от левых партий, в том числе и от кадетов, которые относятся к такой форме борьбы сочувственно. По словам Стаховича, «определённое выяснение нашего отношения к этому вопросу в противовес отношению к нему левых партий может иметь очень большое значение для предвыборной агитации, так как большинство населения исстрадалось от политических забастовок и опасается возможности их повторения». Но Н. А. Хомяков возразил, что «постановка этого вопроса и отношение к нему съезда едва ли будут полезны в целях предвыборной агитации, так как в таком случае бастовавшие чиновники не примкнут к Союзу, хотя и будут, может быть, согласны с положениями нашей программы». С Хомяковым согласился лидер левого крыла октябристов

Гейден, заметивший, что забастовки «не могут быть безусловно осуждаемы, так, например, октябрьские забастовки вызвали манифест 17 октября»36.

Такие же затруднения и разногласия возникли и по поводу постановки на съезде «окраинного» вопроса. А. М. Гучков, желая навести мост к более реакционным группировкам, признавал своевременным выдвижение этого вопроса, в частности польского, для получения от местных отделов необходимого материала «в боевых целях». Но Ю. Н. Милютин находил, что формулировка отношения к данному вопросу в воззвании Союза 37 достаточно определённо отграничивает его от кадетов, дальнейшее же подчёркивание великодержавного шовинизма может оттолкнуть от Союза многих, вполне согласных с остальными его установками. Первоначально большинством голосов «боевые» вопросы о забастовках и окраинный было признано желательным внести на съезд38.

Тогда левые октябристы потребовали включить в программу съезда также крестьянский вопрос. По мнению Гейдена, в программе кадетов много хорошего и надо приблизиться к ней39. Умолчание же об аграрном вопросе приведёт к поражению Союза, так как «мы будем иметь все крестьянские голоса против нас»40. О необходимости развить крестьянскую программу говорил и кн. Н. С. Волконский41. Но П. Л. Корф, Ю. Н. Милютин, А. И. Гучков и М. А. Стахович возражали, не без основания полагая, что вряд ли можно в данном случае выйти с честью. С точки зрения М. А. Стаховича, если съезд выскажется против обязательного отчуждения, «мы огорчим многих избирателей; если решение будет в обратном направлении, то мы дискредитируем самих себя (в глазах помещиков? — Е. Ч.) и, пожалуй, расколемся»42.

Чтобы выйти из заколдованного круга, П. П. Рябушинский предложил ограничить программу съезда только вопросами тактики, которой следует держаться Союзу как по отношению к политике правительства, так и по отношению предстоящих выборов 43_45.

В конце концов была принята предложенная Енакиевым программа съезда из трёх пунктов: 1) рассмотрение докладов центрального комитета и провинциальных отделов об организации и положении дел Союза; 2) обсуждение политики правительства, насколько она выяснится ко времени съезда, и 3) разрешение вопросов тактики, которой следует держаться Союзу на предстоящих выборах 46.

Опасения Хомякова, что попытка конкретизировать избирательную платформу может вызвать раскол среди октябристов, полностью подтвердились на I Всероссийском съезде делегатов Союза, происходившем в Москве 8—И февраля 1906 г. Многие делегаты настойчиво требовали включения в программу съезда аграрного вопроса, доказывая, что если он не будет правильно разрешён, то Союз лишится на выборах поддержки крестьянских масс и ни один из его представителей не попадёт в Думу. Но другие члены съезда возражали, высказывая сомнение: «Ну а если мы своим решением не удовлетворим крестьян?» Делегаты из западных губерний без обиняков заявляли об отпадении их отделов от Союза, если съезд позволит себе демагогические посулы в аграрном вопросе. Большинством 155 голосов против 113 было постановлено передать этот вопрос в особую комиссию при центральном комитете для детальной разработки, чтобы внести доклад на обсуждение будущего съезда 47.

Вообще многочисленное реакционное крыло съезда, состоявшее преимущественно из представителей национальных окраин и примкнувших к Союзу партий, чрезвычайно затрудняло октябристскому руководству маневрирование. М. А. Стахович в своём докладе об отношении Союза к внутренней политике правительства притворно обличал «необузданный произвол и насилия со стороны правительства», которые-де после подавления вооружённых восстаний «не находят себе никакого оправдания» 48–49

От имени центрального комитета было внесено предложение о безотлагательном издании закона, обеспечивающего и регулирующего установленные в России свободы, об отмене повсюду положения об усиленной и чрезвычайной охранах и о введении военного положения только в случае вооружённого восстания или приготовления к нему50. Но многие члены съезда горячо протестовали против отмены исключительных положений, опасаясь, что «это может привести к новому взрыву революции». При этом они ссылались на то, что «весной необходимо ожидать усиления аграрных беспорядков», что «революционные партии уже заранее угрожают показать тогда себя» и т. п.51 Предложенная ЦК резолюция об отмене чрезвычайных положений собрала 142 голоса против 140, и ЦК во избежание раскола предпочёл от неё отказаться.

Особенно затрудняли предвыборное маневрирование октябристов националистические аллюры западных отделов Союза. На съезде делегаты этих отделов предлагали ходатайствовать перед верховной властью о введении принципа пропорционального представительства по национальностям и о предоставлении русскому населению окраин иметь особых представителей в Думе. ЦК высказался против такого предложения, и съезд отверг его большинством голосов. Тем не менее 9 марта 1906 г. царю представлялась депутация от западных отделов, поднёсшая адрес с ходатайством о даровании русскому населению окраин права выбирать отдельно членов Думы 52. Ю. Н. Милютин предложил ЦК своей властью объявить об исключении ослушников из состава Союза, но ЦК не согласился, постановив передать всё дело на усмотрение предстоящего съезда партии 53.

Подобно октябристам и другие крупнобуржуазные партии при выработке своих избирательных платформ проявили крайнюю «светобоязнь». На собрании представителей участковых комитетов прогрессивной экономической партии в Петербурге 17 февраля 1906 г. председатель М. Н. Триполитов возбудил вопрос о важности объяснить избирателям значение партии, так как «многие говорят, что партия наша олицетворяет собой фабрикантов и капиталистов». По данному вопросу Н. А. Белоцветов предложил издать популярную брошюру о партии. Но председатель указал на трудность и даже рискованность составления брошюры с подобными толкованиями параграфов программы. Наиболее целесообразным представляется воздействие живого слова. Большинство согласилось с таким мнением54–55. Капиталисты явно предпочитали «обширным программам», по признанию лейб-органа горнозаводчиков, «короткие лозунги, девизы, которые могли бы объединить значительно большее число сторонников»56.

Реформа Государственного совета. В связи с учреждением Государственной думы возник вопрос о преобразовании Государственного совета. Ещё на частных совещаниях у Сольского (сентябрь 1905 г.), на которых рассматривался вопрос об объединении правительства, Витте возбудил вопрос о реформе Государственного совета. По его мнению, «рядом с членами, государем назначенными, должны быть избираемы в одинаковом числе члены совета… из среды дворянства, духовенства, купечества и промышленного класса… делегаты от высших учебных заведений»57.

В соответствии с высказанными Витте мыслями С. Е. Крыжановский представил 9 октября Сольскому записку по этому поводу. Предвидя, что Дума «в силу своего состава легко может оказаться склонной к увлечениям и крайностям», Крыжановский считал необходимым «поставить Государственный совет так, чтобы личный состав его помимо служебного опыта и познаний имел и общественный вес в стране, а не казался бы Государственной думе одним лишь советом чиновников, постановляющих свои заключения по указаниям высшего начальства»58. В этих видах Крыжановский предлагал составить Совет из следующих разрядов членов: 1) членов императорской фамилии; 2) представителей тех княжеских и дворянских родов Российской империи, которым царь ввиду заслуг перед государством или особого их общественного значения предоставил бы наследственный голос в Государственном совете в лице старшего в роде; 3) членов, назначенных царём пожизненно из числа лиц, заявивших себя особыми трудами и познаниями в области государственного управления, общественной, научной, промышленной или торговой деятельности; 4) представителей высшего духовенства православной церкви; 5) представителей старейших университетов— Московского и Петербургского; 6) членов по избранию дворянских обществ коренных русских губерний из числа лиц, обладающих определённым имущественным и образовательным цензом; 7) представителей торговли и промышленности по избранию биржевых комитетов, комитетов торговли и мануфактур и купеческих обществ и 8) членов, избранных по одному от каждой русской губернии и области лицами, владеющими недвижимым имуществом, превышающим не менее чем в десять раз размер его, устанавливаемый для участия в избирательных съездах землевладельцев. Такой состав Государственного совета объединит в этом учреждении все консервативные силы страны 59. Что касается прав и обязанностей Совета, то они должны быть определены, с точки зрения Крыжановского, «теми же границами, как права и обязанности Государственной думы, не будучи ни шире, ни уже последних»60.

Записка Крыжановского обсуждалась в особом совещании под председательством Сольского, заседавшем 11 октября в его квартире, в составе Витте, Фриша, Чихачёва, Герарда, Тернера, Палена, Половцева, Рихтера, Коковцова, Икскуля и Харитонова61. Витте настаивал на необходимости реформировать Совет ко дню созыва Думы. Избрание членов Совета он предлагал возложить на выборщиков в Думу62. Руководствуясь этими замечаниями, в Государственной канцелярии был составлен проект переустройства Совета. Последний образовывался из членов по назначению царя и из членов, выбираемых на 10 лет: 1) губернскими или областными избирательными собраниями, образованными на основании положения о выборах в Государственную думу; 2) Академией наук и университетами и 3) биржевыми комитетами и комитетами торговли и мануфактур. Кроме того, в состав Совета в качестве его членов входят по избранию святейшего синода 10 лиц духовного сана, а также по одному представителю от исповеданий римско-католического, протестантского, армяно-григорианского и др.63

Но в этом проекте, равно как и в записке Витте от 9 октября и его всеподданнейшем докладе, опубликованном вместе с манифестом 17 октября, оставался открытым вопрос о пределах прав Государственного совета. В самом же манифесте была сформулирована лишь одна юридическая норма: «чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы». О Государственном совете вообще ничего не говорилось.

Но в правящих кругах уже зрел план в нарушение манифеста 17 октября превратить Государственный совет из учреждения законосовещательного в учреждение законодательное, которое явилось бы «буфером» между монархом и Думой. Выступая на царскосельском совещании 5 декабря 1905 г., Витте говорил: «.. в настоящее время в России происходит революция… для того, чтобы вывести Россию из переживаемого ею кошмара, нельзя ставить Государственную думу наряду с государем. Между ними должен быть поставлен Государственный совет в обновлённом составе. Совет должен быть второю палатою и являться необходимым противовесом Думе, умеряя её»64.

Ещё 28 октября Николай II по докладу Д. М. Сельского согласился на образование особого совещания для разработки необходимых изменений в действующем учреждении Государственного совета. Совещание пришло к заключению, что Совет должен быть поставлен на равную с Думой ступень и что все законопроекты подлежат представлению царю после предварительного рассмотрения и одобрения их Думой и Советом65.

Совещание признало также желательным, чтобы большинство членов Совета по выборам принадлежало к дворянскому сословию. Это оправдывалось «заслугами» дворянства, «искони отдававшего свои силы на служение родине»66. При этом в отличие от первоначального проекта, в котором избрание членов Совета возлагалось на выборщиков в Думу, теперь выборы должны происходить на земских и дворянских собраниях.

Предположения совещания о преобладании в новом Государственном совете представителей дворянства обеспокоили торгово-промышленные круги. Но тщетно было бы искать в их заявлениях критику предполагаемой системы выборов за полное устранение от участия в Государственном совете демократических элементов. Биржевые комитеты, отраслевые съезды промышленников и другие организации крупного капитала ограничивались только ходатайствами об увеличении числа членов от промышленности за счёт числа членов от дворянства, чтобы дать тем возможность иметь в Совете представителей от главнейших её отраслей и районов.

По мнению Московского биржевого комитета, число членов в Государственный совет от промышленности и торговли должно быть определено не менее 30, и выборы их должны быть предоставлены не общему Всероссийскому съезду представителей совещательных по промышленности и торговле учреждений, как предполагало совещание Сольского, а надлежало бы произвести по районам, дабы каждый район имел возможность выяснить в Государственном совете свои местные потребности и особенности. Но совещание Сольского отвергло все домогательства об увеличении числа членов Совета от промышленности и торговли67.

Предположения об изменениях в учреждениях Государственного совета и Государственной думы были окончательно рассмотрены на совещании под личным председательством царя 14 и 16 февраля.

Ультраправые, находя, что включение в состав Государственного совета выборных членов имеет целью ограничение самодержавия, вообще выступали против реформы Совета (Игнатьев) или в крайнем случае предлагали сохранить за царём право неограниченно увеличивать число назначенных членов. Против этого выступили Витте и Половцев, полагавшие, что «теперь надо считаться с веянием времени». Николай II согласился с предположением, чтобы число членов по назначению не превышало число выборных.

Витте, как и на царскосельском совещании в декабре 1905 г., утверждал, что только верхняя палата, являясь буфером, «может спасти от необузданностей нижней»68. В то же время, учитывая, что предоставление Государственному совету равных прав с Думой в области законодательства будет встречено демократическими кругами с большим разочарованием, Витте не отказывался и от игры в цезаризм. Он говорил: «Следует помнить, что Государственный совет — учреждение аристократическое: крестьяне в его состав не войдут. Им открыт доступ только в Государственную думу. Они и смотрят на Думу так — найдём через неё доступ к царю, найдём расправу… Какая же будет психология крестьян? Скажут: думали, что будет доступ, а между тем чиновники отдалили нас от государя. Таким образом явится средостение, что крайне вредно… Незачем копировать положения конституций, по которым верхняя палата отдаляет нижнюю от монарха… Я… не желаю, чтобы народ сказал, что он отдалён от царя. Напрасно относиться с пренебрежением к психологии общества, а особенно крестьян, где психология всё — бог и царь». Поэтому Витте предлагал постановить, что в случае отклонения Государственным советом законопроекта, одобренного Думой, последняя могла бы представить о своём мнении царю, а тот мог бы дать указание министру внести новый проект69. К Витте присоединился Стишинский. «Конечно, Государственный совет, — сказал он, — должен быть щитом верховной власти при увлечениях Государственной думы. Но нельзя допустить, чтобы Государственный совет явился при этом тормозом. Чрезвычайно важно, чтобы положения Государственной думы доходили до вашего императорского величества»70. Ещё дальше по пути цезаристской политики готов был идти кн. Оболенский-второй. По его мнению, «если проект, принятый Думой, но отвергнутый Советом, при втором рассмотрении получит одобрение не менее 2/3 её состава, то он должен быть всё же представлен царю на утверждение» 71.

Но предложения Витте, Стишинского и Оболенского не нашли поддержки со стороны большей части совещания. Барон Икскуль обвинил Витте в стремлении «отдать законодательство в руки толпы. Между тем для этого дела требуется устойчивость, необходимо поставить Государственный совет в качестве учреждения, ограждающего ваше императорское величество. Иначе лучше совсем упразднить Государственный совет»72.

20 февраля 1906 г. был опубликован манифест царя о преобразовании Государственного совета из совещательного органа во вторую, верхнюю палату, получившую законодательные права, равные с Государственной думой. Изменён был и состав Государственного совета: в него входили теперь лица по назначению и по выборам, причём число назначенных не должно было превышать общего числа членов по выборам. Список членов Совета, назначенных к присутствию, объявлялся каждый год 1 января. Лица, выступавшие с критикой правительства, находились под дамокловым мечом исключения из списка. Таким образом, члены по назначению лишились свободы мнений, которая в известных границах существовала в старом Совете.

В основу выборов в Государственный совет была положена сословно-корпоративная и высокоцензовая система, обеспечивавшая преобладание в нём крупных помещиков-дворян. Из 98 членов Совета по выборам 18 членов избирались на Всероссийском съезде выборщиков от дворянства (по два выборщика от дворянских обществ тех губерний, где производились дворянские выборы), 34 — от губернских земских собраний (они могли избирать только крупных землевладельцев, вследствие чего члены Совета от земств в подавляющей части были замаскированными представителями дворянства); 22 — от крупных землевладельцев в губерниях, где не было земских учреждений. Таким образом, крупные землевладельцы — почти исключительно дворяне — избирали 74 члена Совета, или 75 % от общего числа выборных членов Государственного совета. От духовенства православной церкви выбиралось 6 членов и столько же от Академии наук и университетов. Торгово-промышленная буржуазия была представлена в Совете скромно (12 членов), а рабочие и крестьяне вовсе не имели своих представителей в верхней палате. Председатель и вице-председатель Совета по-прежнему назначались царём из числа членов по назначению. Члены Государственного совета избирались на девять лет. Каждые три года обновлялась 1/3 состава, но царь мог досрочно распустить выборных членов и назначить новые выборы.

В общем Государственный совет сохранил свой аристократически-чиновничий характер. Он призван был играть роль фильтра, не пропускавшего законопроекты, которые проходили через Думу, но были неприемлемы для царизма. «Обновлённый» Государственный совет сделался твердыней феодальной реакции.

Акты 20 февраля явились первым официальным истолкованием манифеста 17 октября 1905 г. Известно, что буржуазные партии интерпретировали его как введение в государственный строй России нового начала — начала конституционной монархии. Теперь, вступая в избирательную борьбу и прилагая все усилия к увеличению своих сторонников, эти партии были поставлены перед необходимостью открыто высказаться, в какой мере новые положения о Государственной думе и обновлённом Государственном совете подтверждают такое толкование манифеста 17 октября.

На соединённом заседании Петербургского и Московского ЦК «Союза 17 октября» по вопросу об отношении к актам 20 февраля наметилось два течения. Д. Н. Шипов, С. И. Четвериков, Ф. Е. Енакиев, Ю. Н. Милютин, Н. И. Шидловский, П. С. Чистяков и другие указывали на существенные недостатки нового положения о Государственном совете, в числе которых первое место занимает предоставление ему права решающего голоса. Вследствие этого законопроекты, одобренные Государственной думой, зависят в дальнейшем от полу-бюрократического учреждения. Названные лица полагали, что «Союз 17 октября», не отказываясь от работы в Думе и Государственном совете, должен открыто выразить свой взгляд на принципиальные пробелы законов 20 февраля.

С другой стороны, барон П. Л. Корф, М. В. Красовский, барон А. Ф. Мейендорф считали, что все конституции несовершенны и что только жизнь может показать, каковы законы 20 февраля. Равноправность обеих палат существует и в других государствах. Невозможно предсказать, чем будет Государственная дума, может случиться, что она будет делать постановления, противоречащие всем культурным начинаниям. Тогда интересы страны будут ограждены Государственным советом. Наконец, лучше сделать ответственным и непопулярным за непринятие законов Государственный совет, чем верховную власть.

Собрание большинством 11 голосов против б нашло, что манифест 17 октября нарушен законами 20 февраля. Это мнение было решено внести в виде доклада на предстоящий Всероссийский делегатский съезд Союза, а основные положения доклада, касающиеся недостатков актов 20 февраля, выработать одновременно в Петербурге и Москве и обсудить снова на соединённом заседании обоих комитетов73.

Однако при выработке упомянутого доклада не удалось примирить «десницу» и «шуйцу» партии октябристов. Московский ЦК б марта пришёл к заключению, что законодательные акты 20 февраля существенно отклоняются от основных начал манифеста 17 октября, вновь выдвигая в лице преобразованного Государственного совета то бюрократическое средостение, разрушения которого единодушно и законно домогается русский народ. Так как эти законоположения не введены в основные законы империи, то пересмотр их становится одной из главных задач, предстоящих Государственной думе74. Но собравшиеся 9 марта члены Петербургского ЦК не согласились с постановлением Московского комитета* находя, что оно производит впечатление протеста, направленного против двухпалатной системы вообще. Между тем равноправие двух палат вовсе не является фактом антиконституционным, так как существует на деле даже в Англии. Что касается ответственности правительства перед народным представительством, то прямая зависимость министров от палат есть требование не конституционного, а парламентского режима, который, несомненно, не вводился актами 20 февраля. Ввиду этого члены Петербургского комитета не сочли возможным согласиться с положением, что актами 20 февраля нарушены конституционные начала. Желая, однако, пойти навстречу взглядам, выраженным в постановлении Московского ЦК, члены Петербургского комитета нашли возможным включить в общее постановление комитетов пункт, устанавливающий желательность представления верховной власти таких законопроектов, не утверждённых Советом, которые при вторичном рассмотрении их в Государственной думе получили бы не менее 2/3 голосов75.

Но даже эта уступка встретила сопротивление со стороны наиболее «твердолобых» лидеров октябристов. На заседании Петербургского ЦК 10 марта барон П. Л. Корф потребовал пересмотра вчерашнего постановления. При этом он особо акцентировал на том, что при представлении верховной власти законопроектов, отклонённых Государственным советом, она будет поставлена в необходимость самостоятельно принимать или отвергать постановления Думы, а это, несомненно, будет колебать в народе престиж монархии. Ссылаясь на затруднительность устройства соединённого заседания обоих комитетов, когда члены комитетов всецело поглощены неотложными вопросами избирательной кампании, собравшиеся члены ЦК вообще отказались от мысли формулировать своё мнение о реформе Государственного совета в виде доклада ближайшему съезду Союза 76.

Что касается кадетов, то они были единодушны в том, что акты 20 февраля, бесспорно, противоречат установленным в манифесте 17 октября началам конституции. Даже правый П. Б. Струве оценил эти акты как coup d’etat77. Но отношение кадетов к участию в выборах членов Государственного совета отличалось обычным для них хамелеонством. ЦК кадетской партии, «относясь безусловно отрицательно к новому учреждению Государственного совета и отказываясь от организованной партийной агитации по выборам в это учреждение», не счёл, однако, возможным рекомендовать отдельным членам партии воздержание от участия в выборах, а равно от принятия звания члена Государственного совета78.

Предвыборная кампания. В центре предвыборной кампании буржуазных партий была борьба с идеей активного бойкота Думы и укрепление в широких кругах населения веры в возможность мирного парламентского развития. Виртуозами в сеянии конституционных иллюзий, бесспорно, были кадеты. В своей устной и печатной агитации они уверяли, будто «маленький избирательный бюллетень» является «самым сильным средством борьбы» и что в конечном счёте «победителями будут не те, на чьей стороне сила, а те, на чьей стороне право»7Э.

Для улавливания крестьянских голосов, которые играли значительную роль на выборах в Думу, кадеты широко практиковали фальшивые посулы в аграрном вопросе. Как известно, программа кадетов допускала принудительное отчуждение частновладельческих земель на основе выкупа. Но в предвыборной агитации кадеты часто обещали провести в Думе закон о даровом разделе помещичьей земли между крестьянами. Реакционный публицист Н. А. Демчинский обратился к П. Н. Милюкову с открытым письмом, в котором спрашивал, правда ли что кадетская партия «выпустила одно и то же воззвание, но для двух разных случаев: для интеллигенции— на белой бумаге, а для крестьян — на серой. В первом говорится о выкупе земли у помещиков и ни слова об её раздаче, во втором же — приписана фраза: «Крестьянам же землю раздаёт в пользование даром»80. Милюков в своём ответе признал, что факт, указанный Демчинским, совершенно верен, но пытался объяснить его техническим недосмотром81.

ЦК кадетской партии выпустил воззвание к рабочим, в котором уверял, что партия народной свободы «не есть партия какого-либо класса. Она отстаивает свободу, права и интересы всего народа»82.

Однако действительность быстро разбила планы кадетов взять на буксир и повести за собой рабочие массы.

18 марта в Народном доме Нобеля состоялось собрание избирателей Выборгской части, на котором было около 500 человек, преимущественно рабочих. Представители рабочих выступили с резким осуждением вероломной тактики партии народной свободы. Возражая кадетам, которые звали рабочих идти в Думу, рабочий Смирнов сказал: «Государственная дума — это несомненная каррикатура. Как же можем мы выбирать, когда перед самыми выборами не позволяют собираться. У с.-д. свободы агитации нет и собраний не разрешают. Выступление наших кандидатов даст только список для арестов… У нас уже есть наши выборные, это Совет рабочих депутатов, который арестован… Нас призывают к.-д. к себе в партию, они говорят, что всегда боролись вместе против правительства. Но где были вы, господа к.-д., 9 января?.. Вас мы не видели… К.-Д. смотрят на Государственную думу как на гору, с которой они будут обстреливать врага; но чем же будут они обстреливать этого врага? Бумажными петициями… К.-Д. не знают ещё и теперь, за несколько дней перед Думой, решиться ли за одну или двухпалатную систему. Разве к.-д. могут быть нашими защитниками, разве мы можем довериться фабрикантам? Нет, товарищи, свободу нам никто не даст: ни бог, ни царь, ни Дума, только мы сами можем добиться свободы и добьёмся её»83. Следующий оратор из рабочих Иванов подчеркнул буржуазно-помещичий характер кадетской программы: «К.-Д. всё время говорят об их борьбе с правительством, что они будто всегда были впереди… Они говорят, если ввести 8-часовой рабочий день, то фабрикант может разориться, им жаль капиталистов… От помещиков они хотят отнять земли только за «справедливую оценку»… Вот эти помещики — к.-д. и хотят, чтобы крестьяне теперь вечно платили бы им выкуп»84. Во время собрания конспиративно раздавались печатные прокламации Петербургского объединённого комитета РСДРП85. На докладе охранки об этом собрании Дурново наложил резолюцию: «Нельзя допускать таких речей. Пристав действовал слабо»86.

Под знаком «засилья» левых партий проходили кадетские агитационные собрания и во многих провинциальных городах.

8 марта в Саратове состоялось предвыборное собрание избирателей 4-го городского участка. Присутствовало до 600 человек, преимущественно рабочие и крестьяне из пригородных сёл. По донесению начальника саратовского охранного отделения в департамент полиции, это собрание отличалось «особо противоправительственным направлением». А. И. Клещевников (большевик. — Е. Ч.), возражая ораторам кадетской партии, сказал, что правительство созывает Думу для того, чтобы посредством Думы достать денег и таким образом укрепить свою позицию, и тогда можно расправиться с рабочими и крестьянами. Далее обращаясь к присутствовавшим там крестьянам, он сказал: «Земли вам не дадут, ждать вам от царя нечего, царь даст вам, как и до сих пор, пушки, пулемёты, свинец и розги… отказывайтесь от всяких выборов и требуйте созыва Учредительного собрания». Клещевников выхватил из кармана пачку прокламаций (воззвание «Царская милость», изданное Саратовским комитетом РСДРП) и бросил их в публику, которая стала подбирать их87.

Неудачу своих антибойкотистских выступлений на предвыборных собраниях не могли скрыть и сами кадеты. Вспоминая о выборах в Таврической губернии, кн. Вл. Оболенский писал: «Нам удалось устроить только один митинг, на котором главную массу — публику составила левая молодёжь. Ораторы, выступавшие против нас, высмеивали наше «законопослушное шествие в Государственную думу».. Чтобы ознаменовать свою победу над нами, они демонстративно рвали в клочки раздававшуюся на митинге программу партии народной свободы и усыпали ими, как снегом, весь пол в помещении, в котором происходил митинг. Помню, как я, возражая своему оппоненту, товарищу Владимиру, сказал, что в настоящее время в России к свободе и праву не проложено ещё ни одной широкой и ровной дороги, а есть только одна просёлочная дорога с ухабами, колеями и рытвинами и эта дорога идёт через несовершенную, но всё же законодательную Думу. На это неосторожное сравнение я получил реплику: «Ну и сидите в грязи на вашем просёлке, мы за вами не пойдём». Реплика вызвала одобрение и хохот… Наш митинг жестоко провалился» 88.

Ещё очевиднее был провал октябристов, выступавших на выборах в блоке с торгово-промышленной партией и «правопорядчиками».

В Симбирске организованное местным отделом «Союза 17 октября» 2 февраля предвыборное собрание было сорвано левыми. После разъяснения начальником Мариинской гимназии А. В. Годневым целей и задач Союза бывший податной инспектор Владиславлев и студент Бокунин, желая возразить Годневу, просили слова, в чём им было отказано. Владиславлев, пытаясь говорить, презрительно отозвался о Государственной думе. В зале поднялся сильный шум, отдельные голоса кричали: «Долой Годнева!», другие: «Вон Владиславлева!» Было брошено в ораторов сырое яйцо; из толпы запели было «Марсельезу», а затем брошена была пачка прокламаций. Собрание было закрыто и публика удалена из зала89.

Полное поражение ораторов крупнобуржуазных партий на открытых собраниях заставляло их обращать свои собрания почти в конспиративные, на которые представители левых партий не допускались. Но так как многие члены записались в эти партии не по доброй воле, а под давлением начальства или своих хозяев, то даже такие собрания оборачивались против их устроителей. Так было, например, в Орехово-Зуеве, где торгово-промышленная партия 12 марта организовала предвыборное собрание. «Хотя интеллигенцию не пускали, — говорилось в одной корреспонденции, — однако на собрание случайно попал инженер. Послушав, как председатель чернит техников перед собранием, он выступил с горячей речью в защиту интеллигенции и наёмного труда. Собравшиеся «невольные» члены торгово-промышленной партии поддержали случайного оратора громом аплодисментов. Так, каждое собрание торгово-промышленной партии отталкивает от неё тех, кто записался (под давлением или случайно) в эту партию»90.

Вследствие неудачи «живого общения» с демократическими избирателями предвыборная агитация крупнобуржуазных партий свелась почти исключительно к рассылке воззваний. В этом отношении указанные партии развили значительную деятельность. Например, листок октябристов «О Государственной думе» был издан в количестве 4–5 млн. экземпляров. Распространялись воззвания «О стачках и забастовках» (200 тыс.), «К крестьянам», «К рабочим» и пр. Изданием занимались почти все отделения Союза, перепечатывая листовки Петербургского и Московского центральных комитетов и выпуская собственные произведения. Кроме летучей литературы предвыборная агитация велась путём бесплатной рассылки газет. По данным, сохранившимся в архиве ЦК «Союза 17 октября», в провинции насчитывалось в начале 1906 г. 37 газет, примыкающих к программе Союза.

Агитационные приёмы крупнобуржуазных партий не отличались изобретательностью. Так, в брошюре «О земле», изданной «Союзом 17 октября», говорилось, что «русскому крестьянству нужно теперь не шуметь без толку, навлекая на себя справедливую кару закона за буйства, грабежи и поджоги, а должно, помолясь богу, сговариваться о том, кого выбирать в Государственную думу»91. Ясно, что подобные угрозы могли вызвать только возмущение демократических избирателей.

Предвыборная агитация крупнобуржуазных партий всемерно поддерживалась царской администрацией, которая рассылала во множестве воззвания этих партий через волостные правления, земских и крестьянских начальников, церковные принты, народные читальни, фабричную инспекцию и т. д. Но агитация при содействии царских властей могла только отшатнуть демократического избирателя от партий «центра». Отовсюду поступали сообщения о полной неудаче попыток распространения литературы и вообще о чрезвычайной вялости и безуспешности агитации указанных партий.

Выборы в Думу. Исход выборов по закону 11 декабря 1905 г. в сущности зависел от крестьянских голосов. На эти голоса рассчитывали и черносотенцы, и в известной степени либералы. Консерваторы ещё не расстались с представлением о крестьянстве как наиболее надёжном оплоте существующего политического строя. В то же время идейный вождь русской либеральной буржуазии Струве был убеждён, что «все настоящие крестьяне, которые войдут в Государственную думу, под каким бы флагом они ни были в неё выбраны, будут в Думе… членами партии к.-д.»92.

Чтобы оградить крестьянские выборы от влияния революционных партий, царское правительство не останавливалось перед самым беззастенчивым давлением и произволом. В инструкции министерства внутренних дел земским начальникам (январь 1906 г.) вменялось в обязанность «выяснить крестьянам всю неосновательность программ, клонящихся к изменению основного государственного строя» и «для правильного течения выборов удалять как беспокойный элемент тех ораторов, которые обольщали бы крестьян несбыточными надеждами на даровое наделение частновладельческими земельными участками»93. Полиция не допускала в деревне предвыборных собраний, производила повальные обыски и массовые аресты сознательных крестьян, помещения волостных правлений, где производились выборы, охранялись усиленными нарядами полиции.

«Пресекая» революционную пропаганду, царские власти обычно не препятствовали предвыборной агитации по программе кадетской партии. Правда, в начале 1906 г. департаментом полиции возбуждался вопрос о недопущении распространения среди сельского населения брошюры под заглавием «Крестьянам о кадетской партии». Но когда об этом было сделано надлежащее сношение с начальником главного управления по делам печати, последний уведомил, что он затрудняется принять по отношению к указанной брошюре какие-либо ограничительные меры, так как изложенные в ней взгляды кадетской партии на аграрный вопрос по существу ни в чём не разнятся от взглядов на этот же предмет других, более умеренных монархических партий. После этого Дурново отменил распоряжение о недозволении распространения изданий кадетской партии в сельских местностях94.

Но сами кадеты признавали, что их агитация ещё не успела дойти до деревни и потому фактически кадетская партия не имела возможности влиять на результаты выборов на волостных сходах и уездных съездах уполномоченных от волостей. На конференции кадетской партии в Москве 28 октября 1906 г. А. М. Колюбакин отметил, что в избирательной кампании в I Думу «почти исключительное внимание было сосредоточено в городах. Остальные же выборы были предоставлены самим себе». Деятельность партии в отношении негородских избирательных курий ограничивалась лишь пропагандой идей партии на предвыборных собраниях губернских выборщиков95.

Вместе с тем нельзя согласиться с Милюковым, что в деревне выборы были «слепыми». Крестьяне проявили к выборам живой интерес. Общей тенденцией при избрании уполномоченных от волостных сходов было выбирать беднейших и малоземельных крестьян. Во многих местностях крестьяне выбирали только тех, у кого не было купчей земли. Охотно избирали «пострадавших за мир», побывавших в ссылке или в тюрьме.

Крестьяне, имевшие купчую землю, могли участвовать в предварительных съездах мелких землевладельцев. Но и этот разряд избирателей не оправдал надежд ни царского правительства, ни кадетов. Выборы на этих съездах происходили под лозунгом: «Ни панов, ни попов». Либеральная пресса отмечала, что «во многих местностях, особенно на Юге, на съездах мелких землевладельцев резко сказалась тенденция выбирать только крестьян, притом только беднейших — тех, чьё радикальное настроение в сфере аграрного вопроса не внушает сомнений…»96.

В финальной стадии выборов — в губернских избирательных собраниях — лозунгом крестьян было «господ не выбирать, а выбирать из своей среды». В Тамбове один из крестьянских выборщиков свой лестный отзыв об одном кадетском кандидате в члены Думы неожиданно закончил так: «Одно плохо, земли у него десять тысяч, как дело дойдёт до земли, он нас не поддержит — продаст». И этот кандидат был забаллотирован97–98. От Тамбовской губернии в Думу не прошло ни одного помещика, ни одного кадета. В Перми группа крестьянских выборщиков решила проводить в Думу одних только крестьян и рабочих. В результате кадеты были побиты".

Поголовное забаллотирование всех некрестьян произошло в Подольской губернии, где было избрано в Государственную думу 12 рядовых крестьян.

Но в ряде губерний кадетам удалось, пользуясь несознательностью крестьян, внести раскол в их среду и провести в Думу своих людей. На выборах от Таврической губернии, по свидетельству самих кадетов, в общем чувствовалось недоверчивое отношение крестьянских выборщиков к искренности выступавших перед ними «господ». Большинство стояло на том, чтобы никого, кроме крестьян, в Думу не пропускать. Но выборщики от крестьян никак не могли сговориться о лицах, так как всем хотелось пройти в Думу. При поддержке октябристов были избраны кадеты 100-101.

Примечательно, что даже там, где число выборщиков от волостей превышало число выборщиков всех иных курий, вместе взятых, крестьяне нередко шли на поводу у кадетов. Крестьяне-выборщики имели в Воронежской губернии внушительное большинство: 101 против 64 от всех других курий. Но достаточно было помещику-кадету Хрущёву в губернском избирательном собрании до начала баллотировки произнести демагогическую речь о том, что вся земля должна принадлежать крестьянам, и он в первую голову был избран в члены Государственной думы 102.

Особенно значительным был успех кадетов на городских выборах. Из общего количества выборщиков в городах 1761 кадеты завоевали 1468 мест, или 83 % В Петербурге и Москве во всех избирательных участках прошли списки выборщиков, выставленных кадетской партией. Из 20 городов Европейской России с отдельным представительством кадеты победили в 19, и только в одном городе (Екатеринославе) был выбран октябрист.

Такой «триумф» превзошёл самые смелые ожидания кадетов. Накануне выборов в Петербурге В. Д. Набоков, основываясь на ожесточённых нападках, которым подвергались кадеты на предвыборных собраниях, писал, что исход выборной борьбы «в настоящую минуту крайне гадателей и ни для каких предсказаний нет места» 103.

Ещё второй делегатский съезд кадетской партии поручил центральному комитету войти в соглашение с центральными органами других партий по вопросу о предоставлении известного числа депутатских полномочий в Государственной думе представителям рабочего класса. В связи с этим секретариат ЦК обратился 27 января 1906 г. с циркулярным письмом в губернские и городские комитеты, в котором просил обсудить вопрос, представляется ли, по мнению местной группы, целесообразным, с точки зрения кадетской партии, содействие со стороны последней проведению хотя бы одного депутата от рабочих данной губернии (или города) 104. Только в Москве, Владимирской и Костромской губерниях кадеты согласились уступить по одному месту представителям рабочей курии. Но в Петербурге кадеты отказались провести в члены Думы кого-либо из рабочих под лицемерным предлогом, что рабочие в Петербурге «придерживались тактики бойкота, введение в Думу одного из рабочих, на которого партия не может смотреть как на истинного представителя рабочего класса, вызвало бы вполне обоснованные нарекания со стороны огромного большинства рабочих» 105-106.

Кадеты по соображениям конкуренции были не прочь кивнуть на «подлинную» буржуазность «Союза 17 октября» в отличие от «внеклассового» характера своей партии. Но в тех случаях, когда раздробление голосов между буржуазными партиями могло быть на руку левым, кадеты вступали в блок с октябристами. Так было, например, в Туле, где местные отделы «Союза 17 октября» и кадетской партии выставили одних и тех же кандидатов в городские выборщики и сообща провели от города кн. Г. Е. Львова 107.

В районах со смешанным населением кадеты охотно блокировались с местными буржуазными националистами. В начале февраля 1906 г. ЦК кадетской партии признал необходимым организовать постоянные сношения между представителями мусульман и центральными органами партии, а также между местными партийными комитетами и комитетами мусульман для согласования действий в избирательной кампании108. В свою очередь Всероссийский съезд представителей мусульман в Петербурге постановил примкнуть на предстоящих выборах к партии народной свободы как наиболее гарантирующей их национальные и религиозные интересы 109. В соответствии с этой директивой в Казанской губернии мусульмане вошли в блок с кадетами, выставив общий список, который и прошёл целиком в губернском избирательном собрании110. В Киеве кадеты блокировались с польскими народовцами, еврейским союзом полноправия и украинской радикальной партией, что и обеспечило победу их кандидату111. В Полтаве кадетская партия вступила в блок с украинской демократической партией и Союзом равноправия евреев112 и т. д.

Всего к началу думской сессии было избрано в Думу 153 кадета, или 34,1 % к общему числу членов I Думы. Впечатление от кадетской победы усиливалось благодаря тому, что по крайней мере 14 депутатов, присоединившихся в Думе к трудовикам, прошли на выборах под флагом партии народной свободы.

Чем же объяснялась победа кадетов?

Революционные партии и союзы бойкотировали Думу и своих кандидатов не выставляли. Поэтому революционно настроенные элементы, но политически мало сознательные, не понимавшие бойкота, поневоле голосовали за кадетов, как за «меньшее зло». «Кадетам, — писал Ленин, — победа досталась в значительной степени лишь потому, что они оказались (благодаря Дурново и Ко) самой левой партией. Действительно левые партии были устранены насилием, арестами, бойнями, избирательным законом и т. д. Все недовольные, раздражённые, озлобленные, неопределённо-революционные элементы силой вещей, логикой выборной борьбы, вынуждены были сплотиться вокруг кадетов» 113.

Таким образом, выборы в 1 Думу, являясь победой кадетской партии, были ещё в большей степени поражением правительства Витте — Дурново. Сами кадеты не скрывали, что большинство голосов, полученных их партией, отнюдь ещё не означало принятие её программы массами. Милюков после выборов в Петербурге писал: «Мы не думаем утверждать, что такая блестящая победа объясняется исключительно достоинствами программы и кандидатов партии народной свободы. В такой же, если не в большей, степени этот успех вызван отрицательными свойствами других конкурировавших организаций» 114.

Характерно, что наиболее распространённая на Юге газета «Киевская жизнь», подвергавшая всё время критике программу партии народной свободы, тем не менее предложила своим читателям подавать голоса за кандидатов кадетской партии как наиболее «левой» из всех партий, принимавших участие в выборах115. В Смоленске на одном из предвыборных собраний оратор — социал-демократ, видя, что собрание не согласно на предложенную им тактику бойкота Думы, неожиданно заключил свою речь призывом подавать на выборах голос за партию народной свободы, так как «из всех партий, принимающих участие в выборной кампании, она всё же лучшая; остальные прямо преступны»116.

Сыграло свою роль и искусное использование кадетами конституционных иллюзий широких народных масс. В первые месяцы 1906 г. заметно спала волна крестьянского движения. Разумеется, это объяснялось прежде всего поражением декабрьских вооружённых восстаний и усилением кровавых преследований, но вместе с тем упадок крестьянской борьбы был связан с надеждами на Государственную думу. «Потерявши надежду получить землю захватом, — сообщали тверские кадеты в ЦК, — некоторые крестьяне надеются, что земельный вопрос будет решён в их пользу Думой» 117.

В своей массовой агитации кадеты всячески укрепляли иллюзию о возможности мирного преобразования России и решения аграрного вопроса в духе крестьянских требований парламентским путём. После выборов в Думу министр внутренних дел Дурново обратился к губернаторам с предложением сообщить своё мнение о причинах успеха кадетской партии 118. В своих ответах губернаторы единодушно объясняли победу кадетской партии её «зазывающей, растяжимой и пёстрой» платформой, наполненной ложью и допускавшей любое толкование. Как доносил ярославский губернатор, «кадеты умышленно скрывали существенные части своей программы, обещая избирателям, в зависимости от их состава, возможность добиться или 8-часового рабочего дня с повышением заработной платы, или надела земли, если не даром, то по «справедливой» оценке с рассрочкой платежа на самых льготных условиях» 119.

Ясно, что мутный поток лживой кадетской агитации не мог не оказать деморализующего влияния на настроение народных масс. Как пишет Ленин, в период выборов и в течение заседаний Думы, т. е. в марте— июне 1906 г., кадеты были «модной партией». «Именно тогда конституционные иллюзии и принесли широкий вред» 120.

Как и следовало ожидать, крупнобуржуазные партии потерпели на выборах жестокое поражение. В Думу от них прошло только 16 кандидатов, или 3,4 % к общему числу членов Государственной думы.

Одной из главных причин неудачи партий «центра» было их торгово-промышленно-помещичье «нутро», отсутствие хотя бы внешнего демократизма. «Не говорю уже о торгово-промышленной партии, само название которой обличает её чисто профессиональный состав, — развивал эту тему Н. Н. Перцов, — но и «Союз 17 октября» (в столицах) сосредоточился пока исключительно в сферах высшей буржуазии и аналогичных ей элементах местного самоуправления и решительно не умеет, да и не хочет, выйти со своей проповедью на «улицу», на весь честной народ»121. Точно так же, по мнению председателя Симбирского отдела Беликова, неблагоприятно повлияло на исход выборов то обстоятельство, что «большое количество членов Союза из достаточных классов общества, как-то из дворян, купцов, богатых мещан и духовенства, что дало повод революционной прессе дать ему название буржуазного и даже черносотенного союза…» 122.

Ещё в январе 1906 г. при выработке избирательной платформы гр. П. А. Гейден предупреждал: «Если мы сильны недомолвками, мы мертвы»123. Действительно, неопределённость, неточность, неясность программы, позволяющей вполне превратное толкование многих её параграфов, отсутствие протестов против реакционных мероприятий правительства, в частности против манифеста 20 февраля 1906 г., блокирование на выборах с черносотенными элементами — всё это прочно утвердило за октябристами репутацию правительственной партии. Между тем выборы прошли под знаком, как отмечали руководители прогрессивной экономической партии, «ясно выраженного протестующего настроения избирателей всей страны, в большинстве не склонных к умеренным приёмам преобразований государственного строя»124. При таком настроении избирателей, по убеждению председателя Ялтинского отдела, «крупнейшей ошибкой было то, что Союз тщательно и явно умышленно обошёл на своём съезде решение по кардинальным вопросам, рабочему и земельному. Безграничная трудность этих вопросов понятна; боязнь при их решении впасть в область неисполнимых обещаний очевидна; но всё это не оправдывает молчание Союза, причинившее ему, быть может, наиболее тяжкие удары… Наконец, труднопоправимой ошибкой было название, приданное Союзу. Незыблемые истины человеческого и государственного мировоззрения связать с случайно вырванным клочком туманно написанной бумаги можно именно считать той ошибкой, которая в политике хуже преступления. Это несчастное название сразу предало Союз в ряды ненавистного правительства. Последствия не замедлили сказаться» 125.

Из других причин своего провала октябристы указывали на отсутствие единства и дисциплины в партии, полную бездеятельность ЦК, вялость и излишнюю «прямолинейность» агитации, недостаток политической рекламы в отличие от беззастенчивости и бесцеремонности кадетов, которые не брезговали никакими средствами и не скупились на обещания всех благ земных и всевозможных свобод, чтобы завлечь избирателей.

Поражение октябристов вызвало в их рядах замешательство. Макарьевское отделение (Костромская губерния) просило ЦК «дать совет, как поступить в настоящее время ввиду полного поражения… так как в отделение поступает масса запросов от членов союза, как быть и чем руководствоваться» 126. Но и «верхи» пребывали в состоянии полной растерянности. На заседании Соединённого комитета партий «центра» в Петербурге 28 марта 1906 г. член ЦК «Союза 17 октября» П. С. Чистяков, например, предлагал «на время замереть, ждать Думу и взять людей оттуда» 127.

При оценке результатов избирательной кампании среди октябристов обозначилось два течения. Некоторые отделы, считая, что необходимо «знамя иное, состав иной», высказывались за создание новой партии, ближе к кадетам с соответствующим наименованием прогрессивно-либеральной, «народной правды», «народного равноправия» и т. п. Курский отдел выразил пожелание ввести в программу широкую систему социально-экономических реформ, и прежде всего принцип принудительного отчуждения земель по справедливой оценке, причём законом должен быть нормирован максимум землевладения, не подлежащего отчуждению128. Другие отделы, не отрицая пользы некоторой демократизации, например перемены названия Союза на более понятное и популярное для простого народа, полагали, что «партия должна остаться верной себе и быть резко отмежёванной от партий справа и слева». При решении аграрного вопроса предлагалось поставить во главу угла создание мелкой земельной собственности, чтобы «в самом народе найти противовес гибельным стремлениям к национализации земли и коллективизму орудий производства»129. К такому же заключению пришло и совместное совещание членов обоих ЦК с председателями местных отделов и с принадлежащими к Союзу членами Государственной думы и выборными членами Государственного совета 25–29 апреля 1906 г. Оно высказалось за необходимость точного самоопределения партии как органа, объединяющего только политических единомышленников, и отмежевания от других партий посредством программы, изложенной систематично, подробно, в форме постатейной, причём должен быть сильнее выставлен на вид демократический и национальный её характер. Совещание постановило принимать в состав Союза лишь организации, сполна принимающие его программу. ЦК обязан, не стесняя автономии местных организаций, наблюдать за соответствием их деятельности программе и целям Союза, давать им общие директивы и исключать из Союза те организации и провинциальные органы печати, которые, несмотря на предупреждения, уклоняются вправо или влево. Наконец, совещание признало желательным, чтобы было не два, а один центральный комитет с местопребыванием в Петербурге 130.

На этом же совещании был рассмотрен вопрос о парламентской тактике. Часть присутствующих во главе с гр. П. А. Гейденом полагала, что ввиду малочисленности членов Союза, избранных в Государственную думу, следует присоединиться к правому крылу кадетской партии, для чего надо изменить своё имя. Большинство, однако, считало такое присоединение во всяком случае преждевременным. При этом указывалось ha гадательность расчётов на раскол кадетской партии, на необходимость практического выяснения позиций думских фракций путём голосования, на значение даже малочисленных парламентских групп, которые, опираясь на силы вне Думы, смогут оказывать давление на господствующую партию. Поэтому совещание нашло предпочтительным пока придерживаться выжидательной тактики и вопрос о переименовании партии отложить, дабы решение его последовало в зависимости от реальных условий, которые пока не вполне определились. Что же касается тактики Союза в Думе, то она может быть определена с учётом программы, формулированной кадетской партией на её съезде 131. Ввиду особой важности земельного вопроса как подлежащего обсуждению законодательных учреждений в первую очередь совещание поручило Петербургскому ЦК немедленно приступить к его разработке, образовав для этого особую комиссию 132.

После поражения на выборах торгово-промышленная, умеренно-прогрессивная и другие партии «центра» частью перешли на консервацию, частью растворились в «Союзе 17 октября». Вообще эти партии после избирательной кампании не проявляли почти никаких признаков жизни, а попытки гальванизировать их перед выборами во II Думу успеха не имели.

Легенда о противодействии кадетов займу 1906 г. В ноябре — декабре 1905 г. царское правительство очутилось на краю финансового банкротства. Оно направило В. Н. Коковцова в Париж с настойчивой просьбой о неотложной помощи. Коковцов заключил с французскими банками заём на сумму 100 млн. руб. В то же время министр финансов Рувье обещал содействовать размещению крупного займа во Франции только при условии поддержки со стороны России на Алхесирасской конференции и согласия на пересмотр военной конвенции.

Царское правительство было заинтересовано в том, чтобы заключить заём до открытия Думы. В своём прошении царю об отставке 14 апреля 1906 г. Витте писал: «Я сознавал свою обязанность приложить все мои силы, дабы Россию не постиг финансовый крах или, что ещё хуже, чтобы не создались такие условия, при которых

Дума, пользуясь нуждой правительства в деньгах, могла заставить идти на уступки» 133.

Между тем во Франции «Общество друзей русского народа» пыталось заставить правительство отказаться от финансовой поддержки царизма. При этом прогрессивные силы Франции возлагали известные надежды на радикала министра внутренних дел Ж. Клемансо как на противника в прошлом франко-русского союза. Действительно, у Клемансо были сомнения насчёт законности займа без санкции Думы, но они рассеялись, когда стало очевидным, что кадетская партия, одержавшая победу на выборах, не склонна активно противодействовать займу.

29 марта ЦК партии народной свободы под председательством кн. Пав. Долгорукова обсуждал вопрос, насколько закономерен и допустим предстоящий внешний заём до открытия Думы и не следует ли противодействовать его заключению. Центральный комитет, «относясь вполне отрицательно к означенному займу и находя его крайне вредным для интересов страны, признал, однако, невозможным (единогласно) делать какие-либо шаги от имени партии для того, чтобы воспрепятствовать займу» 134.

Но через день, 31 марта (13 апреля), в «Vossische Zeitung» появилась телеграмма из Парижа о том, что «члены здешнего комитета кадетской партии постановили обратиться к посредничеству Клемансо, чтобы он побудил французское правительство отсрочить заключение нового русского займа по крайней мере до того времени, когда соберётся Государственная дума… Клемансо согласился принять делегатов частным образом».

Обеспокоенный этим сообщением Витте тотчас же телеграфировал в Париж Коковцову: «…часть крайних партий решила во что бы то ни стало расстроить заём. С этой целью выехали в Париж Павел Долгоруков и другие, и будто бы от Долгорукова получена телеграмма, что интрига идёт успешно» 135. На это Коковцов ответил 10 (23) апреля телеграммой, что кампания против займа «вредного влияния не имела» и кадеты в ней не играли руководящей роли 136.

Но даже лидеры кадетской партии разделяли мнение о том, что кн. Пав. Долгоруков и В. А. Маклаков вели в Париже кампанию против займа. По воспоминаниям И. В. Гессена, «некоторые члены партии, бывшие в то время в Париже, предпринимали шаги для ознакомления французов с нашим взглядом на незакономерность такого займа». При этом Гессен ссылался на письмо Маклакова, «общий смысл» которого сводился «к констатированию неудачи» 137.

Однако сам Маклаков утверждает, что никогда не принимал точку зрения левых партий, для которых заём был незаконен и не мог быть впоследствии признан Государственной думой. По мнению Маклакова, до открытия Думы царь юридически обладал прежней неограниченной властью. Это относилось и к займу. Вместе с тем Маклаков полагал, что, хотя заём и не противоречит закону, разрешение его накануне созыва Думы было бы со стороны французского правительства недружественным актом по отношению к русскому народу. Поэтому по просьбе французского журналиста Гильяра, сторонника движения в защиту русской революции, Маклаков составил записку, которую Гильяр 5 (18) апреля передал Клемансо. В ней указывалось, что кадетская партия «рассматривает внешний заём, проектируемый нашим правительством, как роковой для интересов России и опасный для интересов Франции». Этим французское правительство сыграло бы на руку придворной камарилье, мечтающей о реставрации абсолютизма. Но возвращение к старому режиму неминуемо привело бы к обострению революционного кризиса в стране, что имело бы гибельные последствия и для франко-русского союза, и для французских капиталов, вложенных в русские займы и промышленность. Но в записке не заключалось никаких угроз о непризнании займа русским народным представительством.

Ознакомившись с запиской, Клемансо принял Маклакова и поставил его в известность, что записка запоздала, так как постановление Совета министров о разрешении займа уже состоялось. Затем Клемансо передал записку министру финансов Р. Пуанкаре, который также оставил её без последствий. Посетившим его Маклакову и Павлу Долгорукову он заявил, что французское правительство поставило условием, чтобы получаемые по займу деньги могли расходоваться только с разрешения Государственной думы. Но это условие было излишне, ибо манифесты 17 октября 1905 г. и 20 февраля 1906 г. достаточно ясно устанавливали, что расходование денег без согласия Думы не могло иметь места.

После свидания с Пуанкаре к Маклакову пришёл Гильяр с новым предложением. Так как правительство Франции уже разрешило заём, то с этой стороны нечего было делать. Но участники движения в защиту русской революции приняли решение обратиться к французскому народу с воззванием против займа. Гильяр спрашивал Маклакова и Долгорукова, согласны ли они присоединиться к воззванию и дать подписи не от себя лично, а от имени партии. «Этого, конечно, мы не хотели, — пишет Маклаков, — мы не могли дать ответа без ведома партии… Послали телеграмму… Комитет нам не ответил» 138.

Так обстояло дело с участием Маклакова и Долгорукова в парижской «акции».

Кадеты понимали, что заключение займа укрепит позиции царизма по отношению к Думе и соответственно ухудшит их шансы в соперничестве с «бюрократическим» правительством. Но стремление кадетов сговориться с царизмом против революции пересилило у них жажду власти. Поэтому кадетская партия, как таковая, не только не предприняла никаких реальных шагов для противодействия займу, но даже ставила себе в «заслугу» его успех. Милюков выступил в печати с заявлением, что заём стал возможен благодаря победе кадетов на выборах, так как она «дала Европе некоторую надежду на успокоение России, на то, что революционный кризис, переживаемый нами, приходит к концу» 139.

III съезд кадетской партии о думской тактике. Вступая в избирательную кампанию, кадеты далеко не были уверены в успехе. Изгоев ещё в феврале 1906 г. считал «весьма вероятным», что «оппозиционные, истинно конституционные элементы будут в Государственной думе в слабом меньшинстве»140. А на III съезде партии народной свободы Милюков признался, что «такой победы, которая выпала на нашу долю, мы тогда ни ждать, ни предсказывать не могли»141. При этом кадеты не скрывали, что «более благодарная роль» оппозиционного меньшинства им была бы гораздо более по душе.

Но неожиданно кадеты одержали победу. Первоначально даже казалось, что они получат абсолютное большинство: часть крестьянских депутатов, примкнувших позднее к трудовикам, прошла в Думу под флагом партии народной свободы. Переоценивая свои силы, влияние и связи со страной, кадеты вообразили себя хозяевами положения и заговорили тоном новой «великой державы». Милюков на страницах «Речи» заявлял, что кадетская партия, «одна она может вывести Россию из рокового импасса» 142.

Иллюзию собственной силы кадеты использовали не для войны с ненавистным всему народу царским правительством, а, наоборот, на поиски мира и «общей почвы» с ним. «После 20-го марта (день победы кадетов на петербургских выборах. — Е. Ч.), — писал Милюков, — наступило мгновение, когда является возможность если не столковаться, то, по крайней мере, понять друг друга» 143. Одновременно кадеты выступают против «непрошеных советов» слева, против «навязывания» их партии «таких обещаний, которых она никогда не давала, и предъявления к оплате векселя, не подписанного партией народной свободы» ,44.

Курс на сговор с царским правительством ярко проявился на III делегатском съезде кадетской партии, который происходил непосредственно перед открытием Думы, 21–25 апреля 1906 г., и был посвящён выработке думской тактики.

На съезд кроме делегатов от местных организаций были приглашены все члены Государственной думы, принадлежащие к кадетской партии. Некоторые местные группы, например Самарская, Бессарабская, считали полезным привлечение на съезд крестьян, хотя бы и не состоящих членами кадетской партии. Но ЦК нашёл, что приглашение крестьян на съезд ввиду существующего «обособления» может их только скомпрометировать. Поэтому предпочтительнее «сношение с крестьянами вести… частным образом» 145.

Ослепление «победителей» было так велико, что Милюков, сделавший на съезде доклад о тактике партии в Думе, готов был видеть в только что объявленной отставке кабинета Витте — Дурново и отказе (?! — Е. Ч.) от издания Основных законов… «наглядное доказательство» желания «сфер» найти общий язык с думским большинством.

С точки зрения Милюкова, тактический план может быть построен на двух принципах: холодном расчёте или учитывании настроения страны. Казалось, что у «реальных политиков», и притом «демократов», за которых выдавали себя кадеты, не могло быть двух мнений: расчёт, который не учитывал настроения страны, был бы уже не расчётом, а беспочвенным фантазированием. Но по странной логике Милюкова получалось, что опасно строить свою тактику, опираясь на всенародный протест и не считаясь с теми формальными пределами, в которые вообще поставлена деятельность народного представительства по законам 20 февраля. На этом пути, пугал Милюков, «ждёт нас ряд конфликтов». Напротив, «если… мы начнём серьёзную работу… отпустить нас домой тогда будет трудно и, в самом деле, опасно» 146.

Такое бережное отношение докладчика к законам 20 февраля, стремление строить золотой мост к правительству вызвали опасение делегатов, как бы под устои его не пошли «обломки репутации нашей партии»147. Они обращали внимание на то, что тактика, предлагаемая ЦК, не соответствует настроению на местах, которое гораздо более твёрдое и решительное. Делегаты указывали на неловкое положение, в которое доклад Милюкова ставит самих кадетов; в своих воззваниях и речах на предвыборных собраниях они всё время говорили, что Дума, избранная по закону 11 декабря 1905 г., не может быть истинной выразительницей воли народа. «Мы работали на местах, — говорил костромской делегат Дурново, — проводя мысль об Учредительном собрании; мы настаивали, что только Учредительное собрание может разрешить всё более важные вопросы. Теперь в докладе этого слова нет… Учредительное собрание у всех было на устах. Если слово это не будет упомянуто в нашей резолюции, партия, безусловно, проиграет. Мы должны быть мудры, как змии» 148.

Многие делегаты оспаривали тезис докладчика о том, что «наиболее раздражающие и угрожающие элементы конфликта теперь устранены». Они справедливо подчёркивали, что конфликт с правительством неизбежен с первых же дней занятий Думы и поэтому необходимо знать, что же партия будет делать после того, как конфликт возникнет? Но кадетские лидеры уклонялись от прямого и ясного ответа, отделываясь эффектными, но бессодержательными тирадами. Так, «первый тенор» партии Родичев говорил: «Нас пугают столкновениями. Чтобы столкновения не было, есть одно средство: знать, что его не может быть! Сталкивающийся с народом будет столкнут силою народа в бездну! (бурные, дважды возобновляющиеся аплодисменты)»149.

Делегат из Москвы Рождественский, напомнив, что «фабрично-заводские рабочие были первыми борцами за свободу и запечатлели преданность свою священному делу своею кровью в памятные дни 9 января 1905 г. и октябрьских и декабрьских событий», предложил, чтобы в программу законодательной деятельности Государственной думы было включено требование выработки рабочего законодательства 15°. Струве заявил, что рабочий вопрос пропущен в докладе «случайно», и от имени ЦК внёс резолюцию, в которой в самых неопределённых и расплывчатых выражениях признавалось необходимым, чтобы в Думе был поставлен вопрос о принятии мер к удовлетворению самых неотложных нужд рабочего класса. Для выяснения этих нужд и вообще положения рабочего класса в стране необходимо немедленное назначение парламентской комиссии, облечённой широкими полномочиями по обследованию рабочего вопроса151. Но эта резолюция не удовлетворила «интерпеллянта» Рождественского, заметившего с горечью, что забывать интересы рабочих, которым мы так много обязаны, под предлогом «какого-то всестороннего расследования было бы преступно» 152–154.

С новой силой споры на съезде вспыхнули при обсуждении проекта основных положений аграрной реформы.

Проект аграрной комиссии, который затем фигурировал с лёгкими изменениями в Государственной думе в виде записки «42-х», преследовал двоякую цель: «успокоить» неимущих крестьян и вместе с тем отстоять интересы помещиков, ведших хозяйство на капиталистической основе. По этому проекту казённые, удельные, кабинетские, монастырские и церковные земли отбирались в государственный земельный запас. Туда же поступали на основе принудительного отчуждения по «справедливой оценке» помещичьи земли, обычно сдававшиеся в аренду или обрабатывавшиеся крестьянским инвентарём. Не подлежали отчуждению имения, сохранение которых будет признано необходимым как образцовых в интересах поднятия сельскохозяйственной культуры. Из государственного запаса земля раздавалась бы безземельным и малоземельным крестьянам с таким расчётом, чтобы доход от земли вместе с «сторонними» заработками крестьян составлял «потребительскую норму», т. е. чтобы его хватало на пропитание работника и его семьи и на уплату повинностей. Определение «потребительской нормы» с учётом «сторонних» заработков имело в виду обеспечить капиталистическое помещичье хозяйство и промышленность дешёвой рабочей силой.

Большинство делегатов считали, что крестьяне склонны к более радикальному решению аграрного вопроса, и предлагали во избежание конфликта с крестьянством идти дальше вплоть до отчуждения всех частновладельческих земель.

Ряд ораторов указывали, что крестьянская масса не примирится с изъятием из принудительного отчуждения помещичьих имений под видом «исключительно интенсивных, образцово-показательных». Так, Сафонов (Кострома) доказывал, что сохранение частных хозяйств ради их культурного значения недопустимо, потому что они не играли и не могли играть такой роли. Они были только орудием гнёта и эксплуатации. Культурная роль должна принадлежать опытным полям и общественной агрономии. Над латифундиями пора поставить крест 155.

Большинство ораторов также считали, что руководящим принципом партии должны быть национализация и признание права на землю только за теми, кто будет обрабатывать её собственным трудом.

Течение в пользу национализации земли было так сильно, что кадетским лидерам пришлось виться ужом, чтобы спасти свой проект. Они делали вид, что в проекте аграрной комиссии ни о какой классовой точке зрения нет и речи, что он представляет «серьёзный шаг к национализации земли». Рядясь в тогу «принципиальных сторонников национализации», кадетские вожаки вместе с тем высказывали сомнение, желают ли этого сами крестьяне? По мнению Милюкова, «крестьянин, так охотно допускающий — и даже требующий — коренной ломки помещичьего землевладения, не потерпит сколько-нибудь серьёзного вмешательства в сферу своих собственных отношений. Если мы и подымем флаг «национализации», в смысле отмены частной собственности на землю, флаг этот очень скоро придётся спустить, как только мы столкнёмся с собственностью крестьянской. При таких условиях, очевидно, лучше его и вовсе не поднимать» 156.

Лидер правого крыла кадетской партии Струве считал, что «могут наступить обстоятельства, которые заставят нас податься вправо, но налево податься некуда»157. Тем не менее центральный комитет, учитывая соотношение сил на съезде, решил сделать жест налево. В дополнение к проекту аграрной комиссии он внёс особую резолюцию о том, что партия признаёт своим руководящим принципом передачу земли в руки трудящихся.

Новые «Основные законы». Ещё в 20-х числах октября 1905 г. Витте просил И. Гессена и Петражицкого составить для него проект «Основных законов»158, но обошёлся, хотя и с большим запозданием, без их помощи.

Проект новых Основных законов был подробно рассмотрен в заседаниях Совета министров 10, 12, 14, 18 и 19 марта 1906 г. Совет пришёл к заключению, что надолго оставлять взаимно несогласованными прежние законы и вновь изданные в развитие манифеста 17 октября невозможно «из опасения дальнейших колебаний общественного сознания». С другой стороны, отсрочить составление этого труда до созыва Думы и произвести пересмотр их при её участии также невозможно — это значило бы «вовлечь впервые собранных представителей населения в опасные и бесплодные прения о пределах собственных их прав и природы их отношений к верховной власти» 159. Совет министров признал необходимым возможно подробное определение в Основных законах тех областей, в которых верховная власть осуществляется единолично. К ним, по мнению Совета, следует отнести власть верховного управления, руководство международной политикой России, бюджетные правила 8 марта 1906 г., издание постановлений, положений и наказов, касающихся военного ведомства.

Одобренный Советом министров проект основных законов был подвергнут окончательному обсуждению в совещании под председательством царя в заседаниях 7, 9, И и 12 апреля 1906 г.

Выступивший первым Витте говорил об опасности, которая угрожала бы существующему строю, если допустить пересмотр Основных законов Думой: в таком случае она обратилась бы сразу в Учредительное собрание. Поэтому «надо отобрать от неё всё, что опасно трогать. Не опасно говорить о свободах, о законности, правах граждан — это всё можно, но есть безусловно опасные вопросы — как основания устройства Думы и Совета, основные положения бюджетных правил и правил о займах, прерогативы монарха, как верховного главы государства. Все эти предметы надо ввести в основные законы… Если допустить возможность их тронуть, то даже возбуждение их вселит смуту во всей стране» 160.

Мысль о необходимости пересмотра Основных законов до открытия Государственной думы не встретила возражений. Никто из присутствующих сановников не оспаривал и тех ограничений прав Государственной думы, которые проектировал Совет министров. Но крайние реакционеры обрушились на этот проект за недостаточное, по их убеждению, ограждение им прерогатив верховной власти.

С точки зрения П. Н. Дурново, положение проекта о том, что Основные законы могут быть изменяемы и дополняемы лишь по почину государя, недостаточно. Надо сказать, что они могут быть государем императором изменяемы без всякого участия Думы и Совета 161. Горемыкин считал опасным предоставить Государственной думе право определять контингент новобранцев. Он предлагал установить, что количество призываемых на военную службу новобранцев определяется царским указом 162. С ним согласились П. Н. Дурново и великий князь Николай Николаевич. Но великий князь Владимир Александрович заявил, что «раз Дума будет существовать, то нельзя лишать её права рассматривать тот вопрос, который касается всего населения». Царь велел оставить без изменений статью о контингенте новобранцев по проекту Совета министров 163.

Но вообще Николай II был на стороне ультрареакционеров. На втором заседании, 9 апреля, он поведал о мучившем его всё это время чувстве, имеет ли он право изменить пределы власти, полученные им от своих предков? С присущим ему византийством царь заявил, что акт 17 октября им дан вполне сознательно, и он твёрдо решил довести его до конца. Но он не убеждён в необходимости отречься от самодержавных прав и изменить определение верховной власти как власти неограниченной 164. Тут даже такой испытанный консерватор, как гр. К- И. Пален, не выдержал: «Я не сочувствую манифесту 17 октября, но он существует. До того времени существовало Ваше неограниченное право издавать законы, но после 17 октября помимо законодательных учреждений Ваше величество не можете уже издавать законы сами. По-моему, Вам, государь, было угодно ограничивать свою власть»165. Но царь упорствовал, откладывая своё решение, и только на последнем заседании, 12 апреля, на прямой вопрос гр. Сольского: «Как Вы изволите приказать: сохранить или исключить слово «неограниченный»? — нехотя процедил: «Я решил остановиться на редакции Совета министров». Сольский: «Следовательно, исключить слово «неограниченный»?» — Царь: «Да, исключить» 166.

Проект Основных законов, изготовленный и хранившийся в глубочайшей тайне, попал в газеты 167 и произвёл самое удручающее впечатление на либеральную общественность своим открытым и резким нарушением прав народа, торжественно признанных за ним в манифесте 17 октября 1905 г. Разоблачение «заговора» против народного представительства вызвало замешательство и колебания в правящих кругах, которые медлили и не решались обнародовать новые Основные законы.

По желанию ген. Трепова проект Совета министров был обсуждён в совещании, в котором участвовали кадеты И. В. Гессен, Ф. А. Головин, Н. И. Лазаревский, С. А. Муромцев и члены партии демократических реформ В. И. Ковалевский и М. М. Ковалевский. Совещание пришло к заключению, что «под видом сохранения прерогатив верховной власти составители проекта стремились оградить существующие безответственность и произвол министров… Этого рода побуждения вызвали и другой коренной недостаток проекта — извращение великих начал манифеста 17 октября».

Участники совещания составили записку, в которой во избежание коренной переработки проекта Совета министров он был принят за основание, а затем в него были введены некоторые изменения. К главнейшим из них относилось прежде всего усиление ответственности министров как за незаконные, так и незакономерные действия, что должно возвеличить «обаяние» власти монарха, стоящего превыше изменчивых настроений и партий. Так как в проекте Совета министров не было указано, в какой срок министр обязан дать разъяснение по запросу, в записке предположено установить недельный срок для представления министрами объяснений. С целью укрепления доверия к тому, что впредь законы не будут издаваться иначе, как при участии Государственной думы и Совета, в записке был определён срок для производства новых выборов не долее четырёх месяцев после роспуска Думы. Для той же цели упрочения доверия к обещаниям, данным манифестом 17 октября, весьма важно, отмечалось в записке, указать в законе, что налоги, пошлины и повинности подлежат рассмотрению в Думе. Государственным же советом они могут быть приняты или отвергнуты целиком. Государственный бюджет подлежит рассмотрению в Думе и Государственном совете во всех своих частях. Потребность в займе и условия его заключения должны быть разрешаемы через посредство законодательных учреждений. Торговые трактаты и конвенции следовало бы подчинить тому же порядку рассмотрения.

Далее составители записки высказывали пожелание, что, быть может, следовало бы дать Государственной думе и Государственному совету право представлять царю ходатайства о пересмотре основных государственных законов, обставив этот пересмотр исключительными требованиями. Такими требованиями могли бы быть согласие 2/з членов соединённого заседания Думы и Совета на представление ходатайства о пересмотре, а затем, в случае удовлетворения этого ходатайства царём, согласие 2/3 членов соединённого собрания Думы и Совета на самое изменение. От воли царя зависело бы утвердить или не утвердить предположение об изменении Основного закона. Для упрочения единства политики и согласования деятельности отдельных ведомств следовало бы предоставить избранному монархом председателю Совета министров права указывать царю на лиц, которых он желал бы иметь в качестве министров и главноуправляющих отдельными частями. Наконец, составители записки высказывались за предоставление населению права подавать челобитные на имя царя или в законодательные учреждения.

Как мы видели, кадеты на выборах изображали собой монархистов «поневоле». Но в своей записке они раболепно превозносили монархию как «воплощение идеи единства и величия империи, правды и блага на своей земле» 168. Вопреки кадетской программе с её требованием парламентской монархии они признали принцип политической ответственности правительства перед царём, ни словом не обмолвились об автономии Польши и т. д.

18 апреля записка была представлена Треповым Николаю II. Преувеличивая влияние Трепова на царя, кадеты уже считали проект Совета министров похороненным. «Речь» объясняла отставку Витте «полным крахом внесённого им «Основного закона»… Ирония судьбы хотела, чтобы человек, связавший своё имя с манифестом 17 октября, пал жертвой покушения свести обещания манифеста к нулю» 169.

Тем большей неожиданностью для кадетов было опубликование накануне открытия Государственной думы, 24 апреля 1906 г., новых Основных законов. Из них было устранено определение царской власти как власти «неограниченной». Ряд статей придавал Основным законам внешне вид конституционного акта. Так, например, ст. 7 устанавливала, что император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным советом и Думой. Законопроекты, не принятые законодательными установлениями, признавались отклонёнными. Согласно ст. 87, меры, принятые правительством во время «парламентских каникул» вследствие «чрезвычайных обстоятельств», теряли свою силу без последующего одобрения их законодательными палатами и не могли вносить изменения ни в Основные законы, ни в учреждения Государственного совета и Думы, ни в положения о выборах в эти учреждения.

Но, исключив определение власти императора как неограниченной, составители новых Основных законов последующими статьями почти в полном объёме её восстановили. Стеснение бюджетных прав Думы, изъятие из её компетенции наиболее важных отраслей государственного хозяйства и политики и сохранение за царём титула «самодержец» делали ограничение царского самовластья достаточно фиктивным. Прерогативой царя оставались: почин пересмотра Основных законов, высшее государственное управление, руководство внешней политикой, объявление войны и заключение мира, верховное командование армией и флотом, военное законодательство, объявление местности на военном или в исключительном положении, право чеканки монеты, назначение и увольнение министров, помилование осуждённых и общая амнистия. Особенно коварной на практике оказалась ст. 87 Основных законов о «чрезвычайном законодательстве». Задуманная как исключение, она стала «бытовым явлением».

Опубликование Основных законов совпало с последним заседанием III съезда партии народной свободы, который не мог закрыться, не отозвавшись на это ошеломившее кадетов событие. Кадетские лидеры не щадили красок, чтобы заклеймить «новый вызов» правительства русскому народу. «Вся Россия успокоилась в уверенности, что мысль об этом безумном покушении на права народа отброшена, — говорил Милюков, — как тати в тиши ночной, устранивши всяких специалистов по государственному праву, эти люди составили заговор против народа»170. Группа делегатов (Пав. Долгоруков, Корнилов, Муханов и др.) внесла резолюцию, в которой говорилось: «Изданы Основные законы, и право их пересмотра отнято у народа. Правящей бюрократии возвращена вся полнота принадлежавшей ей власти. Государственную думу — средоточие всех надежд исстрадавшейся страны — пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства. Партия народной свободы и её представители в Государственной думе, собранные на III делегатском съезде, объявляют, что они видят в этом шаге правительства открытое и резкое нарушение прав народа, торжественно признанных за ним в манифесте 17 октября, и что никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ» 171.

Эта расплывчатая декларация, в которой не было и намёка на какие-либо активные формы протеста, вызвала возражения. Послышались голоса: «Слабо, это не выражает всего значения совершённого!»172 Но президиуму удалось утихомирить аудиторию, и резолюция была принята единогласно 173.

Даже октябристы не могли обойти молчанием новое покушение правительства на права народного представительства. Соединённое собрание Петербургского и Московского центральных комитетов «Союза 17 октября» совместно с членами Государственной думы и Государственного совета, принадлежащими к Союзу, и с председателями местных отделов Союза в заседании 26 апреля 1906 г. всеми голосами против одного приняло резолюцию, в которой подчёркивалось, что «опубликованные 25 апреля Основные законы препятствуют созданию необходимого взаимодействия исполнительной власти и народного представительства, ограничивают права последнего и мешают правильной его деятельности, а также создают существенные препятствия для дальнейшего мирного усовершенствования начал конституционной монархии». На основании изложенного совещание признало желательным, чтобы было возбуждено перед царём ходатайство о повелении приступить к пересмотру вновь составленных разделов Основных законов 174.

Дума и кабинет Горемыкина. Политика Витте, пытавшегося играть в крестьянский цезаризм, подверглась, особенно после поражения декабрьских вооружённых восстаний, нападкам со стороны влиятельных кругов полуфеодального дворянства, имевших опору в ближайшем окружении царя. Эти круги резко возражали против аграрного законопроекта главноуправляющего землеустройством и земледелием Н. Н. Кутлера, составленного по инициативе Витте. Законопроект был основан на мысли об обязательном в известной мере за вознаграждение отчуждении казённых, удельных, частновладельческих и иных земель, причём земли, впусте лежащие, кроме лесов, а также земли, обычно сдаваемые владельцами в аренду, отчуждались без всяких ограничений, а другие земли — в зависимости от размеров имения. Из действия закона исключались владения с выдающейся по местным условиям организацией хозяйства 175. Съезд предводителей дворянства в Москве 4 января 1906 г., считая, что никакие частичные мероприятия по передаче крестьянам частновладельческих земель не приведут к успокоению крестьян, которые стремились к полному захвату всех помещичьих земель, обратился к царю с ходатайством об отклонении проекта Кутлера. Царь не только выразил категорическое неодобрение этому проекту, но и уволил Кутлера в отставку.

Витте всё же не оставил мысли о решении аграрного вопроса путём принудительного отчуждения части помещичьего землевладения. На царскосельском совещании в апреле 1906 г. по пересмотру Основных законов при обсуждении ст. 30 о неприкосновенности собственности Витте возражал против запрещения Государственной думе касаться вопроса о принудительном отчуждении помещичьей земли: это означало бы «заранее составлять план общей революции в России» 176.

Но против Витте сплочённым фронтом выступили почти все участники совещания во главе с Горемыкиным, которого царь уже прочил в премьер-министры нового кабинета. С точки зрения Горемыкина, «неприкосновенность собственности должна быть установлена в ясной редакции, чтобы устранить возможность поползновения Думы к наделению крестьян землёй на счёт частной собственности… Поэтому если предполагать, что Дума поднимет вопрос о переделе земли, то надо ясно и определённо преградить ей к этому путь. Если принципы собственности признаются, то нельзя оставлять в этом вопросе щели»177. Горемыкин предлагал в ст. 30 сказать, что отчуждение собственности может быть сделано только для надобности государственных учреждений 178.

Витте снова и снова доказывал, что если изложить ст. 30 Основных законов, как предлагает Горемыкин, то «через два месяца придётся Думу разогнать штыками». При этом Витте убеждал членов совещания не пугаться «радикализма» кадетов, которые, возможно, сами торпедируют проект принудительного отчуждения. «В Думу, — развивал он свою мысль, — попадут лица, которые на первое место поставят крестьянский вопрос. Но засим в самой Думе составится большинство, которое по цифровым данным скажет, что наделение крестьян невозможно. В настоящее время этот вопрос кадеты замалчивают, а в Думе они сами откажутся от своего проекта, так как поймут, что осуществить его невозможно. Первый на это не пойдёт профессор Ковалевский, который сам богатый землевладелец и умный человек. Таким образом, с этой стороны опасности нет. Сама Дума отвергнет этот проект. Даже если бы этого не случилось, то Государственный совет его отклонит, наконец, государь не утвердит». Но все эти доводы не возымели действия. Участники совещания считали опасным само обсуждение Думой вопроса об отчуждении помещичьей собственности. Возражая Витте, гр. К. И. Пален говорил: «А если Дума захочет отобрать все земли, то её наверно придётся распустить и, может быть, даже разогнать штыками. Нельзя допустить, чтобы она занималась этим вопросом». Выступивший вторично в конце заседания Горемыкин заявил: «Если только допустить, как полагает граф Витте, обсуждение этого проекта в Думе, то её придётся брать в штыки. Дума постановит обратить земли в Nationaleigenthum. Если Дума это постановит, а Государственный совет или верховная власть отклонят, то это и будет началом революции, которая в настоящее время не имеет под собою почвы» 179.

Отказ правящих кругов от цезаристской политики, собственно, и решил судьбу кабинета Витте. 14 апреля он подал царю прошение об увольнении его с поста председателя Совета министров. Перечисля-я причины, по которым он считал невозможным дальнейшее пребывание у власти, Витте писал: «В последнем заседании совещания об Основных законах член Государственного совета граф Пален и считающийся в некоторых сферах знатоком крестьянского вопроса… Горемыкин высказали свои убеждения не только по существу этого вопроса, но и по предстоящему образу действия правительства. Крестьянский вопрос определяет весь характер деятельности Думы. Если их убеждения правильны, то, казалось бы, они должны были бы иметь возможность провести их на практике»180. 15 апреля Николай II принял отставку Витте, а через день, 17 апреля, предложил Горемыкину составить новое правительство 18'.

Впрочем, назначение премьер-министром Горемыкина, который, можно сказать, был олицетворением старого режима, ещё не означало, что правящие верхи бесповоротно остановились на «жёстком» курсе по отношению к Государственной думе. Некоторая часть дворцовой камарильи смотрела на министерство Горемыкина как на переходное к кабинету думского большинства. В этой связи представляет интерес дневниковая запись А. А. Киреева 4 апреля 1906 г.: «Они (кадеты. — Е. Ч.) мошенники, но, может быть, они побелеют, сделавшись «властью»»182. Подобные мысли были и у Д. Ф. Трепова, который считал, что раз император дал известные свободы, то всякое отступление от них явилось бы опасностью для династии. Поэтому он должен составить министерство из лиц, принадлежащих к преобладающей в Государственной думе партии, т. е. из кадетов 183.

По-видимому, сам Николай II колебался… В беседе с Коковцовым 22 апреля 1906 г. он выразил надежду на то, что «Дума, встретившись с ответственной работой, может быть, окажется на самом деле менее революционной, чем я ожидаю, и в особенности, что земские круги, которым, по-видимому, будет принадлежать руководящее значение в Думе, не захотят взять на себя неблагодарную роль быть застрельщиками в новой вспышке борьбы между правительством и новым народным представительством». На замечание Коковцова, что в таком случае выбор нового председателя Совета министров едва ли соответствует потребностям минуты, царь ответил, что «Горемыкин и сам уйдёт, если только увидит, что его уход поможет наладить отношения с новой Думой» 184.

Во всяком случае отставка перед открытием Думы кабинета Витте, в том числе и главного палача революции П. Н. Дурново, могла возбудить у либералов надежду на желание правящих кругов перейти «от войны к миру». Кадетская «Речь» поспешила объявить падение кабинета Витте «первой победой организованного общественного мнения» 185.

27 апреля состоялось торжественное открытие Государственной думы в Тронном зале Зимнего дворца. Николай II вышел к членам Думы в сопровождении раззолочённого сонма сановников. Высшие государственные чины несли императорские регалии — знамя, печать, скипетр, державу и корону, символизирующие мощь и незыблемость царской власти. Обе царицы были одеты с ослепительной роскошью и осыпаны бриллиантами. Ожидали, что крестьянские депутаты, подавленные всем этим величием и блеском придворной помпы, падут ниц перед царём. Но «мужички» не стали на колени и даже не кричали «ура». Трудовик М. И. Свешников писал 9 мая своим избирателям: «Народные представители ничуть не смутились, а напротив, вели себя с достоинством, они знали, что их послала страна быть рядом с государем и выше этих разодетых кукол, на которых блестело золото и слёзы крестьян» 186.

Николай II прочёл короткую речь, в которой приветствовал в лице депутатов «лучших людей» России и обещал «сохранить незыблемыми установления», дарованные им народу. Затем депутаты отправились в Таврический дворец, где должна была заседать Дума. Народ провожал их криками: «Амнистия!»

О составе I Думы даёт представление таблица.

Черносотенные партии в I Думе мест не получили, самыми правыми оказались октябристы во главе с гр. П. А. Гейденом и М. А. Стаховичем. Оба они стояли на левом крыле октябризма и в середине июня образовали фракцию «мирного обновления», близкую к кадетам, но вместе с тем остались членами «Союза 17 октября». В эту же фракцию вступил Н. Н. Львов, избранный в Думу как кадет, но затем вышедший из кадетской партии из-за несогласия с её аграрной программой. Уменьшение численности Трудовой группы объясняется тем, что вначале в неё входили рабочие и социал-демократы, образовавшие в дальнейшем социал-демократическую фракцию.

Как видно из таблицы, кадеты имели Уз депутатских мест. Но благодаря тому что в начале сессии трудовики, значительная часть буржуазных националистов и беспартийных голосовали с кадетами, последние фактически руководили деятельностью Думы. Председателем её был избран кадет профессор С. А. Муромцев. Свою первую речь он начал с заверения, что Дума положит в основание своей работы «подобающее уважение к прерогативам конституционного монарха»187. Другими словами, Муромцев от имени Думы обещал действовать в рамках Основных законов, т. е. «применительно к подлости». Товарищами председателя Думы были избраны кадеты кн. Пётр Долгоруков и профессор Н. А. Гредескул и секретарём Думы кадет кн. Д. И. Шаховской. Кадеты были избраны также председателями важнейших думских комиссий — аграрной, бюджетной и др.

Главный смысл думской тактики кадетов заключался в том, чтобы «направить само революционное движение в русло парламентской борьбы»188. Достичь этого кадеты рассчитывали посредством таких уступок народу, которые были бы приемлемы для помещиков и царизма. С этой целью кадеты стремились ввести стихийно революционное настроение крестьянских депутатов в парламентское русло и не допустить превращения Думы в трибуну для обращения к народу.

Ещё до созыва Думы Д. Д. Протопопов писал из Самары 29 марта 1906 г. в ЦК о необходимости «обдумать устройство помещений в Петербурге для крестьян: они там будут как в лесу, это раз, а затем мы должны всё время не выпускать их из сферы нашего влияния». 5 апреля на заседании ЦК обсуждался вопрос об оказании членам Думы из крестьян содействия по части ориентирования их в новом положении и о способах привлечения их в партию. С этой целью проектировалось устройство для них лекций, подыскание удобных и дешёвых квартир, обеспечение крестьянам помещения в Таврическом дворце, организация клуба «на самых демократических основаниях и непременно с самой демократической обстановкой» и т. д.189

Все эти меры были рассчитаны на то, чтобы оградить избранных в Думу крестьян от «происков» социалистических партий и помешать образованию в Думе самостоятельной крестьянской группы. Но попытки кадетов установить опеку над депутатами-крестьянами постигла неудача.

Накануне открытия Думы из депутатов, преимущественно крестьян, которые на выборах называли себя «левее кадетов» и были избраны главным образом крестьянскими голосами, образовалась Трудовая группа. Первоначальное ядро её составили А. Ф. Аладьин, С. А. Аникин, Ф. М. Онипко и Г. Н. Шапошников. Они нашли квартиру в доме № 116 на Невском проспекте и стали приглашать крестьян-депутатов для совещаний. Очень быстро число членов Трудовой группы превысило 100 человек.

Когда крестьянские депутаты стали конструироваться в особую группу, то кадеты на первых порах надеялись, что «трудовая группа есть только временное образование и что она останется фракцией кадетской партии» 190. ЦК партии народной свободы 10 мая 1906 г. признал, что общение между парламентскими фракциями желательно не в виде временной посылки делегаций во фракционные комитеты, как предлагала Трудовая группа, а в форме периодических и непериодических совместных заседаний для сговора и совместного обсуждения отдельных вопросов парламентской жизни. Решено было также распространять среди трудовиков кадетскую агитационную литературу и организовать публичные чтения и беседы по текущим вопросам партийной жизни 191. На одном из собраний группы с докладом о программе кадетской партии выступил Родичев. Председателем совместных заседаний кадетской фракции и Трудовой группы выбрали Милюкова. На этих совещаниях кадеты всячески уговаривали трудовиков не оставлять парламентской почвы, помня, что «единственный язык Думы — это язык законов».

Нельзя сказать, чтобы усилия кадетов пропали даром. В составе Трудовой группы были элементы, представлявшие интересы зажиточной верхушки деревни и тяготевшие к кадетам. Многие трудовики смотрели на себя как на парламентёров, которые посланы в Думу, чтобы прекратить войну между народом и правительством и добиться земли и воли мирным путём.

Но в отличие от кадетов, умышленно спекулировавших на конституционных иллюзиях масс, трудовики, как и их избиратели, вследствие своей политической отсталости бессознательно оказались в плену иллюзий мирной борьбы. А то обстоятельство, что реальные интересы крестьян находились в непримиримом противоречии с помещичьими интересами, которые по сути дела отстаивали кадеты, неминуемо должно было привести к освобождению трудовиков от кадетского влияния.

Как признался впоследствии Милюков, «обработка» кадетами трудовиков напоминала собой «ткань Пенелопы или работу Сизифа» 192.

Уже в первые дни работы Думы при обсуждении вопроса о политической амнистии обнаружилось расхождение между кадетами и трудовиками. В выступлениях кадетских ораторов подчёркивалось, что амнистия и помилование — это прерогативы монарха и обращение к нему является выражением «желания и мольбы», а не требования русского народа. Кадеты слащаво просили о милости и прощении политических «преступников», забыв, что сама Дума обязана своим существованием этим «преступникам» и что кадеты не могли бы упражняться в красноречии, если бы не «впавшие в заблуждения и ошибки».

Трудовики решительно отмежевались от коленопреклонённых призывов кадетов к «всепрощению». «Вы слышали призыв к милосердию, — говорил Аникин, — я не буду так говорить… Я буду говорить о справедливости… Здесь говорили о том, что нужно простить заблудших, я скажу только — нужно освободить невинных». Вместе с амнистией трудовики настаивали на приостановке смертных казней впредь до издания закона об отмене смертной казни193. В проекте закона об амнистии, предложенном трудовиками, ясно и сильно говорилось о даровании полной амнистии всем, кто боролся за свободу народа. Проект же амнистии, составленный кадетом В. Д. Набоковым, считался с тенденцией царских бюрократов «не выпускать на свободу бомбистов» 194.

Играя в парламент, кадеты истолковали приветственное слово царя депутатам в Зимнем дворце как «тронную речь». Ответом на неё должен был быть «адрес», который представит царю избранная Думой депутация. Это должно было быть, как при парламентском режиме, единственным случаем прямого обращения народного представительства к монарху. И кадеты занялись составлением «адреса». При этом, оставаясь на почве Основных законов, они тщательно отделяли ту программу законодательных работ, которую Дума себе поставила, от пожеланий, обращённых к верховной власти, — об амнистии, упразднении Государственного совета и т. д. «Намерения» Думы, т. е. область её собственного законодательства, вошли в первый отдел, а «пожелания» — во второй отдел «адреса».

В кадетском проекте адреса говорилось о политической амнистии и о свободах, которые, впрочем, должны «регулироваться» царскими властями. Нападая на «самовластие» чиновников, которые-де преграждают народу доступ к престолу, кадеты всячески выгораживали царя, холопски превознося его «твёрдую решимость» (!? — Е. Ч.) «положить начала свободы, самодеятельности и участия самого народа в осуществлении законодательной власти и контроле над исполнительной». В проекте было упомянуто о всеобщем голосовании, но не прибавлено «прямое, равное и тайное». Стремясь к сделке с царским правительством, кадеты в своём проекте очень глухо сказали о земельной реформе.

Трудовики увидели во всём этом измену кадетов. По их мнению, в адресе не было слышно «голоса обездоленного, угнетённого и голодного, измученного народа». «В адресе, — говорил депутат Курской губернии трудовик М. Д. Кутоманов, — слишком много недоговорённого, слишком много скромности, может быть, почтения даже, тогда как страна кричит, страна стонет под тем игом и теми порядками, которые существуют теперь» 195. Под давлением крестьянских депутатов думский адрес был дополнен заявлением, что земельную нужду крестьян Дума намерена удовлетворить посредством принудительного отчуждения частновладельческих, удельных, церковных и монастырских земель. И только тогда трудовики согласились голосовать за кадетский проект адреса.

Учитывая глубоко революционный характер борьбы крестьян за землю, большевики настойчиво добивались укрепления союза крестьянства с пролетариатом. Поэтому они стремились вырвать колеблющихся трудовиков, представлявших, однако, широкие массы, из-под влияния кадетов. В. И. Ленин призывал трудовиков выступать независимо и самостоятельно от кадетов, заявлять полным голосом о требованиях крестьянства, расширять внедумские связи и помнить, что не в стенах Думы, а на улице, в вооружённой борьбе с царизмом будет решаться земельный вопрос.

На митингах в Петербурге депутатов из кадетов встречали шиканьем и свистками и единодушно принимали большевистские резолюции, клеймившие кадетов за отказ от предвыборных обещаний. 9 мая на трёхтысячном митинге в Народном доме Паниной под именем Карпова выступил В. И. Ленин. После его речи была принята резолюция, предостерегавшая народ от предательской политики кадетской партии. Участники митинга обратились к трудовикам с призывом отмежеваться от кадетов и смело, без колебаний поддерживать революционные требования народа.

Освобождение трудовиков от конституционных иллюзий было ускорено отсутствием реальных результатов думской работы. Правящие круги игнорировали парламентские приёмы кадетов: депутация, избранная для вручения царю ответного адреса Думы, не была им принята. Кадетам пришлось употребить немало усилий, чтобы удержать в «парламентских» рамках возмущение трудовиков этой пощёчиной, нанесённой дворцовой камарильей всей стране. Кадетская фракция отрядила на собрание Трудовой группы П. Н. Милюкова. Последний, изображая отказ в приёме депутации только как вопрос придворного этикета, уговаривал не создавать конфликта из-за формы передачи адреса 196.

В России, как и во всякой стране с самодержавным или полусамодержавным режимом, было, собственно, два правительства: одно официальное — Кабинет министров, другое закулисное — дворцовая камарилья, опирающаяся на полукрепостническое дворянство. С 1906 г. оплотом крепостнической реакции стали периодические съезды уполномоченных дворянских обществ. Уже съезд предводителей дворянства в Москве (7 11 января 1906 г.) потребовал от правительства принятия «твёрдых мер для подавления революционного движения». При разрешении аграрного вопроса должен быть поставлен в основание его «принцип неприкосновенности частной собственности» 197.

Инспирируемое реакционным дворянством, правительство Горемыкина выступило 13 мая в Думе с декларацией, в которой заявило, что разрешение аграрного вопроса на основе принудительного отчуждения помещичьей земли «безусловно недопустимо». По поводу пожеланий Думы об установлении ответственности министров перед народным правительством, упразднении Государственного совета и расширении законодательных прав Думы Совет министров подчеркнул, что они касаются коренного изменения Основных законов, не подлежащих пересмотру по почину Думы. Наконец, на обращение Думы к царю о даровании амнистии политическим заключённым правительство ответило решительным отказом 198.

Ошеломлённые этой декларацией кадеты пошли на «штурм». «Раз нас призывают к борьбе, — говорил Набоков, — раз нам говорят, что правительство является не исполнителем требований народного представительства, а их критиком и отрицателем, то с точки зрения принципа народного представительства мы можем сказать только одно: «Исполнительная власть да покорится власти законодательной!»» 199.

Многочисленные ораторы кадетской фракции оплакивали крушение своих надежд на соглашение и сотрудничество с царским правительством. «Мы пришли сюда для того, чтобы положить начало умиротворению страны, — витийствовал на думской трибуне Родичев. — Мы ждали, что власть выйдет нам навстречу… Сегодня наши надежды рушились… Вместо сотрудничества мы встречаем со стороны власти отпор» 200.

Даже октябристы были разочарованы декларацией Горемыкина. «Ответ правительства, — писал А. И. Гучков из Москвы 15 мая к А. А. Гирсу в Петербург, — сплошная политическая ошибка. Одновременный отказ и по политическим, и по экономическим требованиям смыкает ряды оппозиции, которые только что начали расстраиваться. Теперь перед нами две альтернативы: «свержение» правительства или «разгон» Думы. И то и другое знаменует собой величайшее потрясение страны. В первом случае получим анархию, которая приведёт нас к диктатуре; во втором случае — диктатуру, которая приведёт к анархии. Как видите, положение, на мой взгляд, совершенно безвыходное. В кружках, в которых приходится вращаться, такая преступная апатия, что иногда действительно думаешь, да уж не созрели ли мы для того, чтобы нас проглотил пролетариат»201.

В думской фракции октябристов по вопросу об отношении к кабинету Горемыкина произошёл раскол. П. А. Гейден высказался за необходимость отставки правительства и подал голос за кадетскую формулу с пожеланием, что это министерство должно уступить место другому, пользующемуся доверием Думы 202. Но М. А. Стахович и шесть других членов фракции не приняли этой формулы 203.

Больше всего тревожило либералов, что министерская декларация, разрушавшая последние надежды, могла вызвать новый взрыв крестьянских волнений. По словам Родичева, «в деревнях декларация министерства оказала действие самой зажигательной революционной прокламации» 204.

Декларация Горемыкина и в самом деле явилась сильнейшим ударом по престижу правительства и самой монархии. То, с каким разочарованием была встречена эта декларация в толще ещё опутанных монархическими иллюзиями тёмных крестьян, прекрасно выразил депутат Тамбовской губернии трудовик И. Т. Лосев. «До сегодняшнего дня» он думал, что «голос измученной страны раздался по всей стране и дошёл до слуха великого священного нашего монарха». Но «листок», оглашённый «премьером» с думской трибуны, «помутил глаза и сердце крестьян». Вспоминая о торжественном открытии Думы в Зимнем дворце, оратор продолжал: «.. опять нам грозит та золотая туча этих золотых мундиров бюрократии, которая снова нас раздавит». Сравнивая многомиллионное сермяжное крестьянство с библейским героем, могучим слепым Самсоном, Лосев сказал: «Мы сильны, но всеми хитростями и кознями мы ослеплены, и поэтому нас берут… как Самсона брали филистимляне… Но я не ручаюсь за то, выдержит ли этот несчастный Самсон или также упрётся и скажет: «Умри, душа моя, с филистимлянами»» 205.

В заключение бурных прений по декларации 13 мая Дума по предложению трудовиков вынесла резолюцию о полном недоверии к правительству Горемыкина и с требованием замены его другим, пользующимся доверием Думы. Но министры не уходили. Горемыкин объявил бойкот Думе. Министры не являлись в Таврический дворец и не внесли в Думу никаких законопроектов. Только 28 мая поступил первый законопроект… об устройстве оранжереи и прачечной при Юрьевском университете. Дума засыпала правительство запросами о незакономерных действиях властей. Всего за 72 дня думской жизни был внесён 391 запрос, из них 123 спешных206. По закону правительство могло отвечать на запросы и вопросы через месяц после их поступления. И оно всецело использовало своё право даже в тех случаях, когда речь шла о смертных казнях, которые Дума хотела предотвратить.

Между тем в Трудовую группу и на имя отдельных депутатов поступали со всех концов России телеграммы, приговоры, наказы и резолюции с требованиями, чтобы Дума с большей настойчивостью отстаивала интересы народа, и обещаниями в нужный момент поддержать её всеми способами вплоть до самых крайних. Всё это сильно влияло на настроение Трудовой группы. В Думе чувствовалась новая струя. 19 мая рабочая группа опубликовала в газетах обращение ко всему российскому пролетариату. По примеру рабочих депутатов Трудовая группа предложила от имени Думы обратиться к народу за поддержкой, но кадетский председатель даже не поставил это предложение на голосование как решительно «неконституционное».

Ссылаясь на необходимость выиграть время для законодательной работы, кадеты провели постановление о том, чтобы запросам был отведён только один день в неделю и особые часы. Таким образом они хотели помешать социал-демократам и трудовикам использовать Думу как революционную трибуну.

Кадеты считали, что Дума должна «до последней минуты держать знамя легальности, знамя борьбы за право, борьбы не кулаком, не пушкой, а законом во имя права и за право» 207. Но это при ограниченности прав Думы и отсутствии у неё контакта с правительством, по признанию самих кадетов, обрекало её на «гниение на корню» 208.

Бесплодность думских словопрений усиливалась в связи с полным бездействием правительства в смысле законодательной инициативы. Правда, члены Думы сами могли вносить законопроекты, но только в случае отказа соответствующего министра взять на себя его разработку. Для ответа министра был установлен месячный срок, до истечения которого обсуждение законопроектов, поступивших в порядке думской инициативы, не могло состояться. А так как министры явно не спешили с ответом, то для кадетских парламентариев создалось невыносимое положение. Тогда кадеты пустились на уловку, проведя через Думу решение о «предварительном обсуждении законопроектов на предмет направления дела».

Но чем дальше, тем всё труднее становилось кадетам сдерживать возбуждение трудовиков. Весьма сильно разочарование кадетской тактикой прозвучало в речи трудовика В. В. Недоноскова: «Теперь нам говорят, что Дума не митинг, а довольствуются крохоборствующими резолюциями (председатель прерывает). Я только хотел сказать, что этими резолюциями мы обращаем Думу в тот самый митинг, только замечу разницу, что наши резолюции идут к народу, а резолюции преобладающего большинства идут к министрам. Каждому своё (шум, председатель снова призывает к порядку). Когда же мы перестанем только возмущаться тем, что происходит? Когда мы от дерзких слов перейдём к решительным действиям? Когда же мы будем считаться с возбуждёнными стихиями народного гнева, народных требований?.. Что удивительного, если масса потеряет своё терпение и, наконец, захочет взять целиком в свои руки власть?»209

Но апеллировать к народу, как предлагали трудовики, «волновать Ахеронт» кадеты принципиально считали недопустимым. В то же время нельзя было надеяться и на миролюбивую сделку с Горемыкиным, который демонстративно игнорировал Думу и не скрывал своего намерения её разогнать. В результате у кадетов «оставались гадательные расчёты на мнение Европы, на потребность в деньгах, наконец, просто на изменчивое настроение высших сфер»210. И кадеты, становясь в позу Кассандры, обращались к «сферам» с предостережениями, что дальнейшее пребывание у власти «горемычников» становится величайшей угрозой для самого царизма, так как эти гнилые столбы реакции «даже не способны стать на точку зрения дальновидной защиты своих интересов и готовы смело идти навстречу катастрофе»211.

При этом кадеты указывали, что Дума не может отступить от программы, выраженной в ответном адресе, без риска потерять своё значение и шансы мирным путём вывести Россию из анархии. «Нельзя утверждать, — говорилось в передовице «Русских ведомостей» 6 июня 1906 г., — что Государственная дума не примет никаких уступок, что она окажется совершенно несговорчивой; но ведь её желания, её требования — это желания и требования страны… Если бы Дума согласилась на существенные изменения своей программы, она потеряла бы значение, потеряла бы возможность благотворного влияния на судьбы страны».

Таким образом, чтобы не остаться в «барском уединении» и сохранить возможность сдерживать революционные «порывы» народа, кадеты сами должны были идти «левым берегом», не свёртывая своих оппозиционных парусов.

Аграрный вопрос в Думе. Как известно, аграрный вопрос являлся экономической основой и национальной особенностью буржуазно-демократической революции в России. Естественно поэтому, что он стал главной осью, вокруг которой вращалась вся деятельность I Думы.

8 мая в Думу был внесён аграрный законопроект кадетской партии за подписью 42 депутатов, а 19 мая «Проект основных положений аграрной реформы» Трудовой группы за подписью 104 депутатов.

Сущность аграрной реформы, согласно обоим проектам, заключалась в образовании «государственного земельного запаса» (записка «42-х») или «общенародного земельного фонда» (записка «104-х») для обеспечения безземельного и малоземельного населения путём отвода ему не в собственность, а в пользование участков в пределах трудовой или потребительской нормы. В состав земельного фонда обоими проектами включались казённые, удельные, монастырские и частновладельческие земли. Но по проекту Трудовой группы, последовательно проводившей принцип трудового землепользования, в этот фонд должны быть отчуждены все частновладельческие земли, превышающие трудовую норму. Кроме того, Трудовая группа считала необходимым постепенно перевести в общенародную собственность и те участки, которые пока оставлялись ею в частных руках, а также надельные крестьянские земли. Таким образом, трудовики отстаивали в конечном счёте национализацию всей земли с введением уравнительно-трудового землепользования. Кадетская партия «руководящим началом земельной политики» тоже провозгласила «передачу земли в руки трудящихся», но это не помешало ей допустить сохранение за помещиками крупных имений (высший их размер устанавливался законом), которые местными земельными учреждениями будут признаны за имеющие общеполезное значение. К таким имениям кадеты относили не только образцовые, но и дающие большую урожайность по сравнению с соседними крестьянскими землями, а также хозяйства, где местное или пришлое население находило много заработков.

Проекты коренным образом отличались и в вопросе о вознаграждении владельцев за отчуждаемые угодья. Кадетский проект обеспечивал частным владельцам «справедливую» оценку отчуждаемой земли «сообразно с нормальной для данной местности доходностью при условии самостоятельного ведения хозяйства, не принимая во внимание арендных цен, созданных земельной нуждой». Трудовая группа откладывала решение вопроса о размерах вознаграждения до того момента, когда «аграрная реформа будет обсуждена народом на местах», и допускала возможность безвозмездного отчуждения. Заведование общенародным фондом Трудовая группа предлагала возложить на местные самоуправления, избранные всеобщим, равным, прямым и тайным голосованием.

Несмотря на утопичность «трудового» землепользования при сохранении товарно-капиталистического производства, проект трудовиков верно выражал крестьянские интересы и надежды: его реализация означала бы уничтожение главного источника крепостнической кабалы в деревне — помещичьих латифундий и свободное развитие крестьянских хозяйств фермерского типа.

Кадетский законопроект и проект трудовиков выражали собой два различных классовых, но объективно возможных пути разрешения аграрного вопроса — прусский и американский.

Выступивший во время обсуждения в Думе записки «42-х» кадет Е. Н. Щепкин признался, что «коренное, принципиальное разрешение аграрного вопроса может быть дано только революционным путём, которое мы до сих пор старались избежать», и что кадеты в своём проекте ограничиваются полумерами, поправками, которые укладываются в действующие правовые нормы. «Что такое, — развивал он свою мысль, — наш государственный земельный фонд? Это те же государственные земли, которые существовали раньше. Что такое отчуждение? Это то отчуждение, которое в частных случаях всегда применялось государством и освещается § 35 Основных законов. Что такое проект «42-х»? Это в общих чертах повторение реформы 1861 года».

Не удивительно, что, пытаясь «принудить крестьян принять «второе освобождение», т. е. втридорога получить «песочки»»212, кадеты относились к судьбам помещичьего землевладения с трогательной щепетильностью. «Проект «42-х», — говорил в Думе тот же Щепкин, — представляет собой попытку сделки с теми интересами, с теми физическими силами старого строя, которые стоят за старыми точками зрения в аграрном вопросе. Для того чтобы не доводить до отчаяния теперешних землевладельцев, партия народной свободы предлагает им вознаграждение и предлагает сохранение за ними усадеб и части земель»213.

По проекту «42-х» не должны были подлежать обязательному отчуждению только «исключительно интенсивные, образцово-показательные имения». Но председатель аграрной комиссии Думы Герценштейн признался, что кадеты фактически стоят за передачу крестьянам только тех земель, которые служат исключительно источником ренты, и что помещики, которые ведут собственное хозяйство, могут сохранить свои земли.

По мнению Герденштейна, сохранение частного землевладения необходимо по следующим причинам: 1) при представительном образе правления капиталисты должны иметь в палате противовес в лице землевладельцев, так как их антагонизм ведёт к рабочим и аграрным реформам; 2) частное землевладение имеет важное значение для земского самоуправления; 3) помещичье хозяйство является во многих случаях культурным центром как в смысле техники, так и в смысле распространения всякого рода знаний и умственного развития; 4) огромный капитал, лежащий в постройках, пригодных для помещичьего хозяйства, при раздаче земли крестьянам погиб бы безвозвратно214. Выступая таким ретивым адвокатом сохранения помещичьего землевладения, Герценштейн имел полное право квалифицировать обвинение правительства, будто кадеты добиваются чёрного передела, как аграрную провокацию.

В отличие от крепостников, которые считали недопустимым принудительное отчуждение даже части помещичьих земель, так как «из этой бреши учение социализма сделает громадное отверстие»215, кадеты заявляли, что без обещания «прирезки» земли нельзя остановить крестьянские волнения. Защищая свою аграрную программу, они с особой силой подчёркивали, что «принудительное отчуждение есть единственное средство против разорительной жакерии»216. Вот почему крепостнические зубры, отвергшие кадетский принцип принудительного отчуждения, рисовались им как «революционеры справа», которые своей твердолобостью подливают масло в огонь, питают и двигают вперёд революционное движение. «Вы хотите, — говорил в Думе Герценштейн, обращаясь к крепостникам, — чтобы зарево охватило целый ряд губерний? Мало вам разве опыта майских иллюминаций прошлого года, когда в Саратовской губернии чуть ли не в один день погибло 150 усадеб? Сейчас пожар, его надо тушить, а потушить можно только увеличением площади землевладения» крестьян217.

С особой точкой зрения выступил в Думе Петражицкий, который отстаивал мысль о необходимости поддерживать более зажиточные элементы крестьянства, предоставляя остальным отходить от земли. По его мнению, «реформа должна быть так проведена, чтобы был из деревни свободный выход и даже вытягивание людей… Надо, между прочим, иметь в виду и промышленность, и торговлю…». Главный изъян проекта «42-х» Петражицкий видел в том, что, предоставляя крестьянам участки только в пользование, а не в собственность, он искусственно прикрепляет крестьян к земле. Между тем «желательно по возможности создание зажиточных людей, которые могли бы получать просвещение… Но для этого необходимо наделение частной собственностью, а не пользование ею, нужно, чтобы была возможность дифференциации, чтобы те, кто находит, что лучше в городе, могли продать свой участок и идти в город, избрать иные профессии, а другие, оставаясь на земле, могли бы прикупить земли. Нужно создать такие формы, при которых в сельском населении воспитывалась бы хозяйственная деловитость, развивалась предприимчивость, а для этого нужно воспитать её на праве собственности. Это недостижимо при национализации земли, частной или полной»218.

В душе кадетское руководство сочувствовало ставке на «сильных», которую выдвинул Петражицкий. Но оно понимало, что в условиях разгорающегося аграрного пожара нельзя предлагать меры, рассчитанные на продолжительный срок, а необходима экстренная мера, и такой мерой они считали дополнительное наделение землёй, причём «на первый план, — писал Герценштейн, — должны быть поставлены крестьяне, получившие четвертной или нищенский надел. Это тем более необходимо, что… местности, на которых всего больше практиковался такой способ наделения землёй, являются постоянным очагом для аграрных неурядиц, принимающих подчас острую форму»219.

В этих словах Герценштейна ярко выступает лейтмотив кадетского проекта аграрной реформы, который в сущности сводился к тому, чтобы «заткнуть рты голодным крестьянам». Прежде чем приступить к созданию крепкого фундамента для буржуазной России в лице «крепких и сильных» крестьян, кадеты считали необходимым пройти через известный этап успокоения всего крестьянства.

Но, проектируя «второе издание» реформы 1861 г., кадеты не учли, что с того времени классовый антагонизм крестьян и помещиков стал неизмеримо глубже, а крестьянство стало гораздо сознательнее, ибо во главе его шёл в 1905–1906 гг. революционный пролетариат. При таком положении кадетский проект не имел шансов на успех. Крестьяне не только не дали бы провести себя, как в 1861 г., но использовали бы даже кадетскую земельную реформу в интересах сплочения своих сил для революционной борьбы за уничтожение всего помещичьего землевладения.

Аграрные прения обнаружили непримиримое расхождение между кадетами и трудовиками. Последние, раскрывая истинный смысл аграрной программы кадетов, подчёркивали, что в основе её лежит стремление «успокоить волнующееся крестьянское море», а для этого, мол, «достаточно, в виде подачки, по пословице: «На тоби, боже, что мне не гоже» — отдать какие похуже кусочки земли» 220. Трудовик Ф. М. Онипко (Ставропольская губерния) в своей взволнованной речи предупредил кадетское большинство Думы, чтобы оно не пробовало утихомирить крестьян крохоборскими мерами. Миллионы голосов трудового крестьянства, заявил он, «сливаются в одном могучем возгласе: «Всю землю, всю волю всему народу» — и в этом священном требовании крестьянин не допустит ни малейшей урезки»221.

Выступления трудовиков в Думе, от которых веяло революционным пафосом, приводили в смятение кадетских лидеров, мечтавших в начале думской сессии о том, что Трудовая группа будет просто филиалом кадетской партии. Кадеты вынуждены были признаться в неудаче своих попыток «приручить» трудовиков. «Эти мужики в Думе, — проговорился один кадет в кулуарах Думы, — огромное политическое зло, чуть не сознательно допущенное той избирательной системой, какую дало правительство для первой Думы» 222.

Мучаясь отсутствием реальных результатов думской работы, трудовики всё более начинают понимать, что народу самому придётся добывать себе землю и волю. 26 мая Трудовая группа внесла предложение о немедленном избрании комиссии для выработки законопроекта об организации на демократических началах местных комитетов, задачей которых будет подготовить все необходимые практические данные для проведения будущей земельной реформы, а также принять участие в обсуждении внесённых в Думу проектов земельного закона. «Если поднимется вопрос о земле на местах, — аргументировал заявление Трудовой группы Аладьин, — если комитеты возьмут его в собственные руки, то могу заверить, что не будет той власти, которая могла бы остановить эту работу или решилась бы её остановить» 223.

Участие в решении земельного вопроса организованных народных сил совершенно не устраивало кадетов. По мнению кн. Петра Долгорукова, такие комитеты «не были бы в состоянии проводить реформу законодательным путём и планомерно, а перешли бы к хаотическим и случайным захватам, а может быть, и к революционному захвату власти на местах» 224. Поэтому кадеты решительно отвергли предложение трудовиков, соглашаясь лишь передать его как материал в аграрную комиссию. Лидер же думских октябристов Гейден возражал и против передачи проекта трудовиков в комиссию. При этом он обратил внимание на то, что «вся цель этого проекта, как сказано, сорганизовать силы на местах и этими силами давить на Думу».

Но поведение трудовиков не отличалось последовательностью. Под натиском кадетов Аладьин пошёл на компромисс: сославшись на то, что «в споре на голоса во всяком случае победить мы не можем», он согласился сдать предложение Трудовой группы об образовании специальной комиссии для выработки законопроекта о местных комитетах в общую комиссию по аграрному вопросу 225.

Масла в огонь подлил третий проект земельного закона, внесённый в Думу уже после прекращения аграрных прений, 6 июня 1906 г., за подписью 33 депутатов, принадлежавших большей частью к Трудовой группе. Этот проект предусматривал немедленное и полное уничтожение частной собственности на землю и объявление её вместе с недрами и водами общей собственностью всего населения России. Кадеты потребовали отклонить проект «33-х» без обсуждения на том основании, что он «выходит из пределов реальной земельной политики» и предлагает «глубокий социальный переворот» 226. По утверждению кадетов, передача проекта «33-х» в аграрную комиссию дала бы повод черносотенцам обвинить Думу в желании отнять у крестьян ту землю, которой они сейчас располагают 227. Предложение о передаче проекта «33-х» даже как материала в аграрную комиссию было отвергнуто большинством в 140 голосов против 78228.

Выступления кадетов против демократического решения аграрного вопроса, за сохранение помещичьих имений во имя поднятия сельскохозяйственной культуры способствовали изоляции их в стране. Крестьянские наказы в этот период полны возмущения вероломной тактикой кадетской партии, пытавшейся обмануть крестьян, как обманули их помещики в 1861 г.

Только левую часть Думы — Трудовую и рабочую группы — крестьяне признают теперь «истинными выразительницами нужд народа». Так, например, крестьяне с. Городище Юрьевского уезда Владимирской губернии, собравшись 4 июня на свободный сход, постановили «приветствовать трудовую группу, которая в своих требованиях наиболее подходит к требованиям трудового народа — крестьян и рабочих». Обращаясь к Трудовой группе, крестьяне писали: «Вы верно понимаете нужду трудового народа, правильно смотрите на земельный вопрос, но вас, крестьянских и рабочих выборных, в теперешней Думе мало, а вы поэтому не можете решить то, что написали, и то, что требуете вы и народ. Необходимо, значит, созвать такую Народную думу, где будет больше выборных от трудового народа, и только такая Дума может решить земельный вопрос в окончательной форме, согласно желанию народа, а для этого необходимо добиваться созыва Учредительного собрания на основании всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права» 229.

Приветствуя Трудовую группу и обещая ей поддержку, крестьяне в своих наказах настойчиво советовали ей «действовать» и «помнить», что без борьбы помещики землю не отдадут. Крестьяне с. Кочубеевки Полтавской губернии в письме членам Трудовой группы писали: «Требуйте земли и воли, не бойтесь конфликта, мы за вас, ваши требования справедливы, они же — наши, отступать некуда, лучше умереть разом, чем умирать без земли голодной смертью» 230.

Крестьяне предостерегали своих избранников, что если они отступят от народных требований и пойдут на сделку с царским правительством, то они лишатся поддержки крестьян, которые будут считать их изменниками и покарают своим судом. В некоторых наказах крестьяне под влиянием большевистской агитации требовали от Трудовой группы не ограничиваться получением наказов и приёмом ходоков, а по примеру рабочих-депутатов обратиться к крестьянам всей России с манифестом о том, что Дума не в силах дать крестьянам ни земли, ни воли и что им остаётся надеяться только на себя и на своих братьев-рабочих.

Переговоры об образовании кадетского министерства. В. И. Ленин характеризовал период I Думы как приостановку отступления революции и попытку отступающих перейти в новое наступление. «Эпоха I Думы, — писал он, — была таким периодом, когда побеждённый в декабре пролетариат собирал силы для нового натиска. Революционная стачка, ослабевшая после декабря, снова могуче подняла голову; за рабочими потянулись крестьяне… усилились солдатские «бунты»»231.

В условиях нового подъёма массовой революционной борьбы в правящих сферах усилилось течение в пользу соглашения с кадетами.

22 мая П. А. Гейдена посетил начальник военно-походной канцелярии императора А. Ф. Гейден. Он интересовался настроением Думы и спрашивал, как быть с министрами. П. А. Гейден указал, что «кадеты правеют» и как будто пугаются «трудовой группы и что обращение к ним их ещё более успокоит». И. А. Гейден доказывал, что, чем скорее будет сделан шаг к сближению с кадетами, тем последние «будут более склонны перейти к правительству». Он настаивал на необходимости «скорее искренне вступить на откровенно конституционный путь». Неизвестно, действовал ли собеседник П. А. Гейдена самостоятельно или по желанию царя. Во всяком случае А. Ф. Гейден, прощаясь, сказал, что хотел бы чаще видеться 232.

В это же время министр иностранных дел А. П. Извольский просил секретаря ЦК «Союза 17 октября» Милютина устроить ему свидание с П. А. Гейденом, чтобы иметь ясное представление о том, что происходит в Думе. Свидание состоялось 31 мая.

Как показалось Гейдену, Извольский вполне разделял взгляд, что возможно только кадетское министерство и что у власти кадеты ещё поправеют. Гейден назвал некоторых лиц среди кадетов, годных в министры, — Муромцева, Петрункевича, кн. Львова, Кокошкина, Набокова, Котляревского. По мнению Гейдена, кадетское министерство всегда может рассчитывать на группу мирнообновленцев — около 50 человек и на поляков — их тоже около 50 человек. Кадеты считают себя в числе 150, да беспартийных, близких к кадетам и мирнообновленцам около 80. Таким образом, кадетское министерство будет иметь прочное большинство — более 300 человек233.

1 июня вопрос об отношении к Государственной думе обсуждался на секретном заседании Совета министров. Все участники высказали своё глубокое убеждение, что «создавшееся ныне сочетанием революционной Думы и настоящего правительства положение представляется в высшей степени опасным» 234. Но по вопросу о тактике по отношению к Думе голоса разделились.

Министр просвещения П. М. фон Кауфман, признав, что без поддержки народного представительства никакая созидательная работа, а следовательно, и успокоение страны невозможны, считал необходимым войти в соглашение с думским центром в лице кадетской партии. Так как нынешнему составу министерства это недоступно, то его должны заменить люди, не связанные своим прошлым с прежним режимом; таких людей надо искать в общественной среде 235. К мнению Кауфмана присоединились Коковцов и Извольский. При этом они подчёркивали, что новый Совет министров должен быть коалиционным: в него должны будут войти частью высшие чины служилого класса, известные умеренностью своих взглядов, частью общественные деятели 236.

Но Горемыкин и большинство членов Совета полагали, что примирение с Думой, которая стала «опорным пунктом революционного движения», невозможно. Если даже будет сформировано министерство из общественных деятелей, то для того, чтобы ужиться с Думой, оно должно идти навстречу её требованиям. Не сделай оно этого, положение ни на волос не изменится против настоящего. «До каких же пределов допускать компромиссы и уступки? До уровня правых или же левых кадетов или же до программы трудовиков? Практически министерство, созданное из каких бы то ни было общественных деятелей, призванное для политики компромисса, неизбежно должно быть осуждено на повторение той политики, которую вёл граф Витте с 17 октября по конец ноября, т. е. политики боязливых уступок и деморализации администрации при растущей дерзости революционных партий… Только решимость может устранить катастрофу… На основании сказанного большинство членов приходят к заключению, что без распущения Государственной думы… обойтись невозможно», но для этого «нужен удачный выбор момента».

Впрочем, ни к какому определённому решению Совет министров не пришёл, признав только по предложению Коковцова желательным обсудить данный вопрос ввиду его важности в Особом совещании под личным председательством царя 237.

После свидания с Извольским П. А. Гейден говорил с Муромцевым и Милюковым о кадетском министерстве и о трудностях, которые им в этом случае предстоят по их же вине (полная амнистия и т. п.). Милюков признал, что «положение их будет отчаянное» 238. Гейден хотел узнать от кн. Львова относительно «умственных сил» его партии. Ответ Львова был малообнадеживающим. По его мнению, среди кадетов трудно найти лиц, могущих составить министерство 239.

Но политическая обстановка в стране всё более накалялась. Особенно удручающее впечатление на правящие круги произвели «беспорядки» в 1-м батальоне лейб-гвардии Преображенского полка, который по традиции считался самой верной опорой трона.

Полагая, что волнения в Преображенском полку могли всего более рассеять страх правящих верхов перед кадетским министерством, Гейден 17 июня посетил барона Фредерикса, убеждая его уговорить царя вызвать в Петергоф Муромцева и поручить ему сформировать новое министерство. Из разговора с Фредериксом Гейден вынес впечатление, что Николая II и его окружение пугает требование Думой полной амнистии и отмены смертной казни. Гейден вполне согласился с мнением невозможности широкой амнистии и высказал предположение, что и кадеты вряд ли будут этого сейчас же требовать. Фредерикс «ни минуты не защищал министерство (Горемыкина. — Е. Ч.) и признал, что теперь нужен другой склад мыслей и взглядов, чтоб говорить с Думой. Но всё опасался, что кадеты увлекут под гору». На это Гейден возразил, что «хуже всего работает в этом направлении министерство и что Горемыкин и Гурко не могут не раздражать». Вечером Гейден узнал от приехавшего из Петергофа, что «будто бы смена Горемыкина решена и хотят сформировать коалиционное министерство кадет и более правых Думы и Государственного совета». С точки зрения самого Гейдена, «это был бы самый умный исход» 240.

Между тем Трепов — возможно без ведома царя, на собственный страх — сделал попытку вступить в переговоры о создании думского кабинета с Муромцевым, но тот уклонился241. Тогда Трепов обратился с тем же предложением к И. И. Петрункевичу и Милюкову. Первый отказался встретиться с Треповым, считая себя не в праве входить в переговоры с правительством без разрешения партии. Милюков же без колебаний согласился 242.

В середине июня в ресторане Кюба произошло тщательно законспирированное свидание Трепова с Милюковым, о котором последний до 1909 г. хранил молчание.

Отвечая на вопрос Трепова об условиях, при которых кадетская партия считала бы возможным сформировать министерство, Милюков выдвинул семь пунктов: всеобщая политическая амнистия, отмена смертной казни, снятие исключительных положений, чистка высшего провинциального чиновничества, реформа Государственного совета, всеобщее избирательное право и принудительное отчуждение частновладельческих земель с вознаграждением помещиков по справедливой оценке.

Трепов заметил на это, что частичную амнистию провести было бы возможно, но амнистия полная, включающая и бомбистов, встретила бы самое решительное противодействие. Он соглашался с необходимостью смены наиболее непопулярных губернаторов, но реформу Государственного совета находил излишней, так как, по его словам, эти «старички» пойдут за всяким правительством. Требование всеобщего избирательного права не встретило возражений. К изумлению Милюкова, генерал выразил полное согласие и с принципами кадетской аграрной программы. Он лишь предпочитал, чтобы они были возвещены народу царским манифестом как особая монаршая милость: «Пусть это сделает царь, а не Дума!»

По всей вероятности, оговорки Трепова не смутили Милюкова, а Трепов не считал условия своего оппонента последним словом кадетской партии, и собеседники перешли к составлению списка возможных кандидатов в министры243.

Общее впечатление, произведённое на Милюкова беседой с царским временщиком, во всяком случае не исключало дальнейших переговоров. Как впоследствии отмечал Милюков, его собеседник был добросовестно заинтересован в успехе плана парламентского кабинета, который «спасал Думу от роспуска, а Россию — от риска революционного исхода» 244. В знак возникшего взаимного доверия Трепов дал Милюкову свой конспиративный адрес и предложил сноситься с ним непосредственно245. Со своей стороны Милюков опубликовал 18 июня в «Речи» статью под выразительным заголовком «Есть ли почва в Думе для к.-д. министерства?». В ней он доказывал, что никакого коалиционного министерства не нужно, что и без трудовиков для кадетского министерства прочное большинство (305 голосов) обеспечено.

После свидания с Милюковым Трепов представил Николаю II следующий список членов министерства общественного доверия: председатель Совета министров — Муромцев, министр внутренних дел — Милюков или Петрункевич, министр юстиции — В. Д. Набоков или В. Д. Кузьмин-Караваев, министры военный, морской и двора — по усмотрению государя, министр иностранных дел — Милюков или Извольский, министр финансов — М. Я. Герценштейн, министр земледелия — Н. Н. Львов, государственный контролёр — Д. Н. Шипов.

Но в правящих кругах были влиятельные группы, считавшие создание кадетского министерства «прыжком в неизвестность». Черносотенные союзы организовали посылку телеграмм на «высочайшее имя», в которых «крамольная» Дума обвинялась в стремлении к захвату верховной власти. Эти телеграммы печатались в «Правительственном вестнике», а на запрос в Думе по этому поводу Горемыкин отказался отвечать.

Первый съезд уполномоченных дворянских обществ 29 губерний, проходивший в Петербурге 21–28 мая 1906 г., обратился к царю с адресом, в котором указывалось, что обязательное отчуждение помещичьей земли явится «первым шагом к победе идеи социализма, отвергающей всякую собственность». Съезд принял «Основные положения по аграрному вопросу», предусматривающие переход крестьян от общинного владения к личной собственности, приобретение ими земли при помощи Крестьянского банка и широкое переселение малоземельных крестьян на свободные казённые земли.

Ультраправый сановник П. К. Шванебах, занимавший в кабинете Горемыкина пост государственного контролёра, возмущённый «выжидательной» тактикой большинства своих коллег, подал 16 июня царю записку, в которой предупреждал, что «пребывать в нерешительности— значит идти на верную гибель». При решимости же не уклоняться от неотвратимого боя с революцией, по мнению Шванебаха, надлежало бы прежде всего распустить Государственную думу. Но этому шагу «должно предшествовать широкое и торжественное оповещение крестьян, объясняющее всю несбыточность думских земельных проектов и излагающее всю совокупность мер, коими правительство пойдёт навстречу крестьянским нуждам» 246.

Выполняя волю реакционного дворянства, Совет министров опубликовал 20 июня правительственное сообщение по аграрному вопросу. В нём возвещалось, что для улучшения земельного быта крестьянства предполагается передать малоземельным крестьянам все годные для земледелия казённые земли и купить для той же цели за счёт государства от частных владельцев добровольно продаваемые ими земли. Сообщение издевательски «разъясняло», что принудительное отчуждение частновладельческой земли нанесло бы ущерб самим крестьянам, ибо лишило бы их заработков в помещичьих экономиях.

Такое сообщение было открытым вызовом Думе, которая в ответном адресе царю уже приняла принцип принудительного отчуждения земли. Аграрная комиссия Думы в заседании 21 июня нашла, что правительственное сообщение может только усилить волнения в деревне, а потому необходимо возбудить вопрос о нём на пленарном заседании Государственной думы 247.

На заседании Думы 26 июня был внесён за подписью 116 депутатов запрос председателю Совета министров. Мотивируя спешность запроса, кадет В. П. Обнинский заявил, что народ ждёт окончания работы Думы по аграрному вопросу «более или менее терпеливо. Но правительственное сообщение должно всё перевернуть, и тот взрыв аграрных беспорядков, который за последние дни так резко выразился, я приписываю действию правительственных сообщений, которые министерство через своих агентов быстро распространило по всем сёлам и деревням» 248. Член партии демократических реформ Кузьмин-Караваев видел главное зло правительственного сообщения в том, что оно подрывает авторитет Думы, разрушает народную веру в Думу. Чтобы изверившееся крестьянство не дошло логически при содействии революционной агитации до опасной мысли: «мы сами возьмём», оратор предложил вместо запроса выработать проект контрсообщения, которое могло бы быть распубликовано от лица Думы 249. Даже правый кадет председатель аграрной комиссии А. А. Муханов, который позже, как мы увидим, забил отбой, на этом заседании высказался за выработку непосредственного обращения к стране, «конечно, в форме неопределённой (! — Е. Ч.), но которое могло бы парализовать правительственное сообщение» 250. Один только Ю. Н. Новосильцев, соглашаясь с тем, что «никакая самая крайняя революционная пропаганда не могла сделать того, что сделала декларация министерства», обошёл вопрос об обращении к населению и выразил надежду, что, может быть, думский запрос остановит народные волнения251. Открыто же против контрсообщения никто не выступал.

26 июня Дума поручила аграрной комиссии представить проект сообщения с изложением истинного положения дела по подготовке земельного закона 252.

Тем временем в высших сферах полным ходом шла интрига против плана Трепова. Коковцов, которого не было в треповском списке, но которому царь выдал тайну своего ближайшего советчика, пришёл в ужас и «с порога» отверг эту комбинацию. Он сказал Николаю II, что «политическая партия, из которой неведомый мне автор предполагает сформировать новое правительство, жестоко ошибается, думая, что, ставши у власти, эта группа поведёт работу законодательства хотя бы по выработанной ею программе, даже если бы она была одобрена государем. Эта группа в своём стремлении захватить власть слишком много наобещала крайним левым элементам и слишком явно попала уже в зависимость от них, чтобы удержаться на поверхности. Она сама будет сметена этими элементами…». На вопрос царя: «Что же нужно делать, чтобы положить предел тому, что творится в Думе, и направить её работу на мирный путь?» — Коковцов отвечал программой государственного переворота: «Готовиться к роспуску Думы и неизбежному пересмотру избирательного закона».

Вернувшись из Петергофа, Коковцов застал у себя А. Ф. Трепова, который умолял Коковцова «открыть глаза государю на катастрофическую опасность затеи» этого «безумца», его брата 253. По воспоминаниям Мосолова, в числе лиц, считавших, что Д. Ф. Трепов советует царю весьма опасный путь, был и другой его брат, Владимир, который по этому поводу был принят Николаем II 254.

Ряды сторонников кадетского министерства редели. В этой связи следует отметить перемену фронта А. А. Киреевым. Мы видели, что под впечатлением победы кадетов на выборах он допускал возможность призыва кадетов к власти. Но быстрая эмансипация трудовиков от кадетов убедила Киреева в неспособности последних остановить волнение «народного океана». 18 июня Киреев пишет Столыпину, что «брать кадетов для пополнения министерства (или даже составить всё министерство из кадетов) было бы верхом наивности. Дело в том, что кадеты сами по себе не представляют силы, они сильны революцией. Их речи, их rodomontad'ы (бахвальство, фанфаронство. — Е. Ч.) имеют лишь то значение, которое придаётся им «трудовиками»… Кадеты — маска революции, делать им уступки, их ублажать не стоит. Этим мы революционеров не купим, не умаслим» 255.

Но Д. Ф. Трепов не складывал оружия. 24 июня (7 июля) в английских газетах появилась его беседа с петербургским корреспондентом агентства Рейтер. Трепов прямо заявил, что министерство Горемыкина не справляется с положением и что «ни коалиционное правительство, ни министерство, взятое вне Думы, не дадут стране успокоения». Остаётся сформировать министерство из кадетов как сильнейшей партии в Думе. При

этом он выражал уверенность, что в случае призыва кадетов к власти союз их с трудовиками будет разорван. Трепов соглашался, что кадетское министерство сопряжено с большим риском, но страна, по его мнению, находится в таком положении, что на этот риск надо идти. «Если даже это средство не поможет, придётся только тогда обратиться к крайним средствам» 256.

Впоследствии противники Трепова истолковывали последние слова в том смысле, что под «крайними средствами» он разумел свою военную диктатуру и что вообще весь план кадетского министерства был им задуман с провокационной целью: такое министерство было бы вынуждено резко порвать с левыми и дискредитировало бы себя слабостью или репрессиями, тогда можно было бы его легко устранить, отменить «конституцию» и восстановить старое самодержавие. Как утверждал Извольский, «расчёты Трепова были весьма просты: кадетский кабинет не преминул бы с первых же шагов вступить в решительный конфликт с императором; в этом случае Трепов намеревался при помощи петербургского гарнизона устранить кадетов и заменить их правительство своей военной диктатурой; затем оставалось отменить манифест 17 октября, что Трепову казалось вполне возможным» 257.

Сам Извольский находил «странной» горемыкинскую тактику «бойкотирования» Думы, но в отличие от Трепова видел спасение в создании не кадетского, а смешанного, коалиционного кабинета из либеральных бюрократов и общественных деятелей. Такой кабинет, по убеждению Извольского, «обуздает Думу и даст возможность её сплавить без скандала и сейчас же созвать новую» 258. По его просьбе Н. Н. Львов составил записку об общем политическом положении, которую Извольский 25 июня вручил царю. В ней говорилось, что распустить Думу опасно, так как авторитет её ещё велик и от неё покуда многого ждут. Да распускать её и не нужно, в ней есть здоровые элементы, а через них можно наладить нормальные отношения между Думой и властью. Для этого надо преобразовать непопулярный кабинет, введя в него влиятельных членов Думы. Это «внесёт замешательство в ряды оппозиции. Все умеренные элементы объединятся для защиты министерства против нападок крайних элементов, которые будут дезорганизованы. Таким образом будет создана возможность соглашения и совместной работы Думы и правительства.

Далее в записке говорилось о распределении министерских постов. Председателем Совета министров намечался Муромцев. Наиболее трудным представлялся выбор министра внутренних дел, так как «употребление военной силы и полиции для подавления революционного движения может быть доверено человеку, который решился бы на энергичные действия только в случае крайней необходимости…». Таким министром мог бы быть Столыпин или Муромцев. В числе кандидатов на второстепенные посты были названы Шипов и Кузьмин-Караваев. Особенно желательным признавалось участие Милюкова, ибо «он мог бы стать наиболее сильным защитником министерства от нападок на правительство крайней левой» 259.

На аудиенции у царя Извольский упирал на то, что «ничто так не умеряет радикализм, как ответственность, связанная с властью… Разве не правильно сказано, что наилучшая полиция рекрутируется из контрабандистов? Разве можно серьёзно поверить тому, что люди вроде Муромцева, Шипова и князя Львова, которые являются крупными землевладельцами и жизненно заинтересованы в поддержании спокойствия и в мирном разрешении аграрного вопроса, были бы менее преданными и менее консервативными, чем бюрократы категории Шванебахов…». Извольский как министр иностранных дел обратил внимание царя также на впечатление, которое производит внутренний кризис в России на европейские кабинеты и общественное мнение. За границей единодушно осуждается политика кабинета Горемыкина, и никто не ожидает восстановления порядка в России помимо призвания к власти новых людей и изменения политики. Неустойчивое положение внутри страны, предупредил Извольский, «мешает нам предпринимать различные шаги в наших внешних делах и, как несомненно подтвердит министр финансов, подрывает наш финансовый кредит».

На вопрос царя, какие шансы на успех имело бы министерство с участием умеренно либеральных деятелей, если учесть, что в Думе господствуют наиболее крайние элементы и она больше походит на революционный митинг, Извольский ответил, что «даже если Дума будет продолжать упорство, положение было бы значительно улучшено, если последуют нашему совету, так как даже в случае необходимости роспуска Думы становилось бы ясно, что к этой крайней мере прибегли только после искренней попытки достичь взаимного понимания» 260.

Вряд ли объяснения Извольского рассеяли опасения царя, но он всё же разрешил Извольскому войти в переговоры с возможными членами нового кабинета. К переговорам царь сам предложил привлечь Столыпина.

Между тем Милюков под впечатлением своего свидания с Треповым считал вопрос об образовании кадетского министерства предрешённым в «сферах» и при встрече со Столыпиным и Извольским дал понять, что готов принять на себя составление кабинета, как только такое предложение будет ему сделано. При этом Милюков допускал участие в своём кабинете Извольского, но на зондирование насчёт оставления на посту министра внутренних дел Столыпина отвечал резким отказом. «Если я дам пятак, — сказал он, обращаясь к Столыпину, — общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль и его за пятак не примут»261.

Как стало известно позже, Столыпин находил, что с I Думой ни до чего договориться нельзя и что её надо как можно скорее распустить. Но сделать это для смягчения возможных революционных вспышек должно новое министерство, возглавленное популярным общественным деятелем. Таким образом, Столыпин был не только против треповского плана, но и комбинации Извольского. Он хотел создания коалиционного кабинета не для примирения с Думой, а для её роспуска. Но Столыпин не спешил раскрывать свои карты. Не удивительно поэтому, что Извольский и даже Трепов надеялись на поддержку Столыпина. В своём интервью агентству Рейтер Трепов противопоставил инертности Горемыкина «смелость» по отношению к Думе Столыпина, а при свидании с Милюковым находил полезным временно сохранить Столыпина на посту министра внутренних дел, сославшись на «тяжесть занятий» этого министра и необходимость его частых поездок ко двору 262.

Вокруг сенсационного интервью Трепова разгорелась жаркая газетная полемика. На уверения кадетов, что они знают средство, как «разоружить революцию», суворинское «Новое время» и правительственная «Россия» отвечали, что кадетская партия «хитрит», что у ней «два лица», что из-за опасения утратить свою популярность она всегда малодушно пасовала перед крайними левыми партиями и поэтому бессильна удержать их от революционных «эксцессов».

27 июня «Новое время» писало, что «трудность и мучительность» положения заключаются в неясности думского большинства, т. е. кадетов и их союзников. «Будь в них всё ясно, открыто и твёрдо, будь они очевидно и доказуемо не революционной партией или, точнее, не находись они в зависимости и гипнотическом страхе от крайних левых, отчего же бы и не передать в их руки руль корабля. Плыть бы вперёд, но не на подводный камень. Но при скрытности и очевидной трусливости кадетов, которые все приумолкли перед Аладьиными и Аникиными и вообще дали не трудящимся «трудовикам» сесть себе на голову, создалось положение весьма тёмное и рискованное…» В таком же духе писали о кадетах и октябристы. По словам А. Н. Брянчанинова, сильная голосами кадетская партия «превратилась в дряблое стадо, терроризированное трудовиками, которые в конце концов сделались вместе с социал-демократической фракцией диктаторами положения» 263.

Таким образом, самое тяжёлое обвинение, которое выдвигалось против кадетов справа, состояло в том, что они утратили руководящее значение в Думе и пошли на буксире у трудовиков.

Доля правды здесь есть. По признанию самих кадетов, «почти всегда партия отступала перед опасностью конфликта с трудовиками и считалась с их требованиями»264.

Так было, как уже отмечалось, при составлении ответного адреса на приветственное слово царя и при выработке формулы перехода к очередным делам по поводу декларации Горемыкина. Несомненно боязнью разрыва с трудовиками объясняется и отказ кадетов выразить порицание революционному террору. 4 мая при обсуждении ответного адреса М. А. Стахович внёс поправку о том, что Дума высказывает самое решительное осуждение политическим убийствам и другим насильственным действиям. Но кадеты, заявляя, что они не сторонники политических убийств, в то время не решились голосовать за поправку Стаховича, и она была отклонена громадным большинством (за неё голосовало всего 35 человек, в том числе только один кадет — Н. Н. Львов) 265. В связи с запросом о белостокском погроме трудовики предложили немедленно командировать в Белосток следственную комиссию из членов Думы 266. Кадеты сперва усомнились в «конституционности» такого шага, но затем уступили.

Чем же питался страх кадетов перед разрывом с трудовиками? Несмотря на свою победу на выборах, кадеты всё более убеждались в том, что народные массы гораздо больше прислушиваются к трудовикам, чем к ним. По признанию Милюкова, «для русского крестьянства несомненно понятие о Думе очень часто сводится к понятию о Трудовой группе, и её лидеры быстро становятся народными героями» 267. Но если поведение трудовиков в Думе было барометром настроения крестьян, то кадеты, естественно, не могли пренебрегать этим «инструментом». Они боялись, что чересчур прямолинейное отграничение слева приведёт к полной изоляции их в стране. Кадеты понимали, что их сила зависит от сочувствия слева и что даже для того, чтобы импонировать правительству, заставить его поверить, что кадетская партия в состоянии остановить революцию, надо было поддерживать фикцию общего фронта оппозиции. Во время обсуждения правительственного сообщения по аграрному вопросу большинство кадетской фракции вопреки предостережениям своих лидеров отвергло предложение ограничиться мотивированным переходом к очередным делам и, следуя в кильватере Трудовой группы, решило апеллировать к стране в форме «контрсообщения».

Тем временем Милюков продолжал утверждать, что барометр в Петергофе показывает на кадетское министерство. Впрочем, это заблуждение разделяли и многие царские сановники. Коковцов 25 июня, т. е. в день опубликования треповского интервью, сделал новую попытку предотвратить или по крайней мере отсрочить «роковое» решение. В письме к царю он указывал, что «возможно решение менее опасное и сама так называемая кадетская партия Думы, ещё два дня тому назад искавшая сближения с правительством и готовая удовольствоваться второстепенной ролью в правительстве, сейчас мечтает поглотить всё правительство только потому, что её озарила надежда получить всю полноту власти из рук Вашего императорского величества. Ещё не утрачена, государь, возможность сохранить незыблемым престол Ваш. Думская партия пойдёт на уступки и соглашение, если только она убедится в несбыточности её мечтаний захватить всё дело государственного управления…». В заключение Коковцов «молил» царя дозволить ему лично изложить его «смелые и, быть может, несоответственные мысли» 268.

На аудиенции (не позже 27 июня) Николай II мог уже вполне успокоить своего верного слугу. Он сказал, что никогда не имел в виду пускаться в «неизвестную даль», которую ему советовали испробовать 269. Подобный ответ царь дал и Столыпину, когда тот доложил о своём разговоре с Милюковым. Царь «всецело одобрил» заключение Столыпина о том, что кадетское министерство грозит России гибелью 270.

Таким образом, идея кадетского министерства была отброшена, а её трубадур Д. Ф. Трепов, по свидетельству его близкого родственника ген. А. А. Мосолова, «впал в немилость, сначала у императрицы, а затем и у государя» 271.

«Новое время», чутко улавливавшее колебания политического маятника в Петергофе, уже 26 июня утверждало со ссылкой на некий аноним из «сфер», что «мнение ген. Трепова есть просто мнение ген. Трепова и ничего более». Суворинская газета не остановилась даже перед резким выпадом против ещё так недавно всемогущего временщика, обвинив его… в подражании революционерам! Он-де своим интервью «совершенно дискредитировал кабинет и Горемыкина перед Россией и Европой».

Но падение Трепова ещё не означало прекращения колебаний по вопросу о разгоне Думы. Правящие круги не могли отогнать от себя страх перед революционными последствиями такой меры. В этих условиях они пришли к заключению о желательности некоторой «модернизации» правительства с введением в него общественных элементов для «безболезненного» роспуска Думы.

Подобная мысль была высказана ещё в цитированной выше записке Шванебаха. Чтобы отвести подозрение в том, что роспуск Думы знаменует возвращение к старому порядку, Шванебах предлагал при первой возможности ввести в состав кабинета на второстепенные посты трёх или четырёх общественных деятелей умеренно либерального направления 272.

Столыпин шёл ещё дальше. Он хотел переложить ответственность за роспуск Думы на либеральное министерство под председательством Шипова. В беседе с Н. Н. Львовым министр внутренних дел заявил, что «роспуск Думы должен быть произведён обновлённым правительством, имеющим во главе общественного деятеля, пользующегося доверием в широких кругах общества». Таким лицом Столыпин считает Шипова. Царь одобрил этот план и на 28 июня пригласил Шипова на аудиенцию 273.

Желая перед поездкой в Петергоф выяснить отношение кадетских лидеров к вопросу об образовании коалиционного кабинета, Шипов просил руководителя думской группы «мирного обновления» П. А. Гейдена повидаться с Милюковым, а сам 26 июня имел продолжительную беседу с Муромцевым.

Милюков, который уже чувствовал себя премьером, на вопрос Гейдена, как относится его партия к проекту образования кабинета во главе с Шиповым и согласился ли бы он принять участие в таком кабинете, ответил, что считает подобную комбинацию абсолютно неприемлемой и что, по его убеждению, новый кабинет должен быть образован исключительно из лиц, принадлежащих к руководящему большинству Государственной думы. Муромцев, которому Шипов рассказал о своей беседе с министрами и о предстоящей поездке в Петергоф, также отказался содействовать образованию коалиционного кабинета. При этом он высказал интересное соображение о том, что «ввиду господствующего в стране возбуждённого настроения в широких кругах населения… никакой состав вновь образованного министерства… не может рассчитывать в ближайшем времени на спокойную и продуктивную государственную деятельность и не сможет сохранить своё положение более или менее продолжительное время» 274.

Скептицизм в отношении кабинета из либеральных деятелей, переходящий в «боязнь власти», получил широкое распространение в кадетской среде. В письме секретаря Самарского губернского комитета Елшина в центральный комитет партии народной свободы от 18 июня 1906 г. указывалось, что «…среди политически развитой интеллигенции начинает преобладать мнение, что теперь уже поздно думать о мирном (т. е. без пугачёвщины и всеобщей резни) исходе революции: ни одно правительство, как бы оно радикально и энергично ни проводило реформы, не успеет физически проделать в столь короткий промежуток, какой даётся на это населением, столь громадную работу переформирования всего строя русской жизни. Я вам даже скажу более: есть люди, которые уже перестали интересоваться работой Думы, говоря, что революция уже обошла Думу и её работа не может оказать существенного влияния на ход событий»275. Позже, уже в эмиграции, Милюков даже утверждал, что соображение о невозможности удержаться при тогдашнем революционном настроении страны «было обще нам всем, но при тогдашнем жертвенном (?! — Е. Ч.) настроении никто из нас перед этим не останавливался. К.-Д. министерство во всяком случае было той первой зарубкой, на которой революционный процесс мог задержаться, если не прибегать к другой альтернативе, бессилие которой показала история, — к столыпинским «галстукам»» 276.

Несмотря на скептическое настроение Муромцева, Шипов решил поставить его перед свершившимся фактом, предложив царю образовать кадетское министерство во главе с Муромцевым.

Накануне Шипов посетил Столыпина. Последний, отозвавшись очень резко о «неработоспособности» Думы и необходимости её роспуска, просил Шипова высказать своё отношение к этому предположению. Шипов ответил, что для роспуска Думы не было повода и что во всяком случае сам он не считает возможным участвовать в его выполнении. Ответ Шипова, видимо, разочаровал Столыпина, и он нехотя вернулся к комбинации Извольского, т. е. к коалиционному кабинету не для роспуска, а для примирения с Думой. В состав нового кабинета должны войти общественные деятели по выбору Шипова и представители бюрократических кругов, причём в числе последних кроме министров двора, военного и морского Столыпин имел в виду себя и участвовавшего в беседе Извольского. На это Шипов возразил, что такой кабинет не мог бы иметь авторитет в глазах народного представительства. Поэтому при данном составе

Думы сформирование кабинета следовало бы поручить одному из лидеров кадетской партии. Извольский не оспаривал соображений Шипова и лишь высказал надежду, что последнему, возможно, удастся убедить лидеров кадетской партии войти в состав коалиционного кабинета. Столыпин же возражал по существу, находя слишком опасным образование кабинета из членов кадетской партии. Разумеется, он не сказал, что царь уже поставил крест на кадетском министерстве. Заканчивая беседу, Столыпин заметил, что своё мнение Шипов сможет высказать на аудиенции у царя277.

На приёме у царя — внешне очень любезном — Шипов прямо указал на двусмысленность манифеста 17 октября. Дума, а с ней и вся страна понимают этот акт как переход к новому, конституционному строю, а правительство по-прежнему держится традиций и приёмов старого времени. При таких условиях роспуск Думы и назначение новых выборов поставят перед избирателями вопрос: желает ли страна осуществления прав, дарованных манифестом 17 октября, или она хочет вернуться к прежнему строю? Нетрудно предвидеть, что вторичные выборы дадут ещё более левый состав Думы. Остаётся другой исход, продолжал Шипов, а именно примирение с данной Думой, для чего необходима искренняя готовность работать с ней и вернуться к честному осуществлению манифеста 17 октября. Но при коалиционном кабинете добиться примирения Думы с властью невозможно. Необходимо, следовательно, создать кабинет из думского большинства. При этом Шипов резонно заметил, что о поведении кадетов в правительстве нельзя судить по их роли в оппозиции. Как только кадеты войдут в правительство, они, несомненно, «сочтут своим долгом значительно ограничить требования партийной программы при проведении их в жизнь и уплатят по своим векселям, выданным на предвыборных собраниях, не полностью, а по 20 или 10 копеек за рубль».

Царь, естественно, заинтересовался этой идеей об объявлении политического банкротства. Шипов высказал предположение, что, например, по вопросу о политической амнистии кадеты удовлетворятся освобождением тех, кто в стремлении к скорейшему достижению свободы нарушил грани, поставленные законом, но не посягал на чужие жизни и имущество. Что касается земельного вопроса, то кадеты прежде всего исправят ошибку положения 19 февраля 1861 г. и обеспечат за счёт государства дополнительным наделом всех крестьян, получивших дарственные наделы, а затем организуют возможно широкое содействие крестьянству со стороны государства в покупке частновладельческих земель, прибегая к принудительному их отчуждению лишь в исключительных случаях. В заключение Шипов заверил царя, что если представители кадетской партии были бы призваны к власти, то весьма вероятно, что в ближайшем времени они признали бы необходимым распустить Думу и произвести новые выборы с целью освобождения от многочисленного левого крыла.

Николай II, как показалось Шипову, был удовлетворён его объяснениями о предполагаемой расплате по векселям кадетской партии и спросил: кто из членов этой партии пользуется большим авторитетом и более способен к руководящей роли? На это Шипов ответил, что самым влиятельным лидером партии является Милюков, но он слишком самодержавен и, если будет поставлен во главе кабинета, станет подавлять своих товарищей. Поэтому на посту председателя желательно было бы видеть Муромцева, который, обладая сильной волей, в то же время отличается большим тактом и мягкостью характера. Будучи главой кабинета, он сумеет обеспечить всем его членам необходимую самостоятельность, и при его председательстве участие в кабинете Милюкова в качестве министра внутренних или иностранных дел будет полезно и необходимо 278.

Милюков впоследствии признал с известными оговорками справедливость «предположений» Шипова. Он писал: «Несомненно Шипов был прав в том, что к.-д. оказались бы вовсе не такими разрушителями и революционерами, какими представлял их Столыпин и все, кому это было нужно. Несомненно, что в порядке практического осуществления программы были бы введены все поправки и дополнения, диктовавшиеся государственными соображениями» 279.

На аудиенции царь только расспрашивал Шипова, но своего мнения ему не сказал. У него уже сложилось твёрдое убеждение в «гибельности» кадетского министерства. Но, желая набросить флёр на готовившийся разгон Думы, Николай II делал вид, что он очень доволен беседой, а Шипов в свою очередь «был глубоко тронут оказанным ему доверием и вниманием». В этом настроении его укрепляли приятели из либеральных сановников — Ермолов и Извольский, а также московский губернский предводитель дворянства кн. П. Н. Трубецкой, получивший аудиенцию у царя после Шипова. Все они подтвердили, что доложенное Шиповым в Петергофе было встречено якобы «сочувственно», и советовали ему безотлагательно предупредить Муромцева, которому будет поручено, по всей вероятности, составление нового кабинета 28°.

Сами кадеты считали, что отставка кабинета Горемыкина и образование нового из состава Думы — дело только времени. «Русские ведомости» 30 июня писали: «Сегодня подтверждается слух, что кабинет министров подал в отставку. По-видимому, отставка уже принята. Кому будет поручено составление кабинета, установить было нельзя. Сильнее других шансы коалиционного министерства с Ермоловым в качестве премьер-министра».

Не подлежит сомнению, что распространяемые «сферами» слухи о назначении коалиционного или даже кадетского министерства отвлекали внимание широкой общественности от надвигающегося разгона Думы.

Милюков, уверовав в положительное решение вопроса о думском министерстве, счёл своевременным, наконец, информировать о своих переговорах коллег по партии. До этого он вёл переговоры на свой страх, никого в них не посвящая. Теперь, когда о них узнали политические соседи справа, ЦК кадетской партии созвал 3 июля экстренное собрание думской фракции, на котором с докладом выступил Милюков. Он не сообщил никаких подробностей, и собрание ограничилось обсуждением тех условий вступления кадетов в министерство, которые Милюков излагал Трепову281.

Впоследствии правые кадеты, и в частности Маклаков, будут обвинять центральное ядро своей партии во главе с Милюковым в «несговорчивости», в том, что, «отталкивая соглашение с властью, они тем самым шли в услужение к Ахеронту» 282. Но тогда, в 1906 г., позиция Милюкова казалась многим депутатам-кадетам слишком далеко идущей на уступки. Левые кадеты находили образование кадетского министерства «опасной политической авантюрой, связанной с компромиссом подозрительного характера». При таком настроении ЦК не решился поставить на собрании ни вопрос о допустимости коалиционного кабинета, ни вопрос о персональном составе кадетского министерства 283.

После приёма царём Шипова всякие консультации и переговоры о кабинете «общественного доверия» прекратились, и правящие круги выжидали лишь удобного повода для роспуска Думы. Таким поводом явилось контрсообщение Думы по аграрному вопросу.

«Мирнообновленцы». Ещё в начале мая лидер думской фракции октябристов П. А. Гейден пришёл к заключению, что для привлечения на свою сторону более умеренных крестьянских депутатов нужно придумать «другую вывеску» 284. По словам октябриста кн. Н. С. Волконского, депутаты от крестьян стеснялись иметь дело с «Союзом 17 октября», боялись ходить в его помещение, сторонились его лидеров, даже принадлежавшие к Союзу крестьяне — члены Думы понемногу отпадали от него. Необходимо было дать возможность сгруппировать крестьянских депутатов вокруг нового имени, которого не будут бояться 285.

Первоначально предполагалось строить новую партию путём объединения группы октябристов с партией демократических реформ. Но этому помешало расхождение по земельному вопросу. В основе аграрной программы партии демократических реформ лежала идея частичной национализации земли в виде государственного земельного фонда, тогда как Гейден и его единомышленники отстаивали принцип частного крестьянского землевладения 286.

На заседании Петербургского ЦК октябристов 19 мая Гейден объявил, что его группа образует новую фракцию, вокруг которой начнёт формировать и партию вне Думы. Сейчас происходят совещания по обсуждению партийной программы, которая и будет доведена до сведения ЦК- Что касается «Союза 17 октября», то, по мнению Гейдена, его надо «решительно похоронить», так как к нему примкнули правые элементы, лжелибералы и в душе реакционеры, часто с плохим прошлым компрометировавшие и погубившие Союз. Часть присутствующих приняла заявление Гейдена сочувственно, другие возражали. С точки зрения Н. А. Хомякова, «рано ещё отчаиваться в будущем Союза. В Думе такой им нечего делать, но страна разберёт его достоинства». Н. Н. Перцов предложил как можно скорее созвать делегатский съезд, который может оживить деятельность Союза. Решено было назначить съезд на 17 июня 287.

Тем не менее без санкции ЦК «Союза 17 октября» на совещании 42 членов Думы 12 июня было избрано бюро новой группы, которая по предложению М. А. Стаховича была названа прогрессивной партией мирного обновления 288.

Программа новой партии в большей своей части представляла повторение с незначительными ретушами программы партии демократических реформ, как это признавали и сами её составители 289. Только раздел «Аграрная политика» получил у мирнообновленцев самостоятельную разработку. Допуская в целях умиротворения крестьян «обязательное отчуждение потребного количества частновладельческих земель», партия мирного обновления отвергала идею земельного фонда как источника чрезмерной опеки государства и высказывалась за создание «прочного крестьянского землевладения». Комментируя это требование, кн. Е. Н. Трубецкой указывал, что «единственная возможность борьбы против трудовиков заключается в том, чтобы опереться на присущий крестьянской массе инстинкт собственности» 290.

Но попытка оторвать от Трудовой группы часть крестьян, сыграв на их частнособственнической «струне», натолкнулась на непреодолимые трудности. 15 и 25 июня мирнообновленцы устраивали совещания с крестьянами, на которых П. А. Гейден объяснял программу своей партии. Но, по признанию самого Гейдена, крестьяне боялись примкнуть к его группе, видя в ней «партию господ»291.

Вопрос об отношении к партии мирного обновления явился предметом обсуждения на заседаниях ЦК «Союза 17 октября» 25 и 29 июня и 6 июля, т. е. когда «злобой дня» стали переговоры об образовании кадетского министерства. Уверенность кадетов в том, что они вот-вот будут призваны к власти, распространилась и на их соседей справа — октябристов, которые свою тактику строили в зависимости от перемены министерства.

На заседании ЦК 25 июня М. А. Стахович, возражая против немедленного созыва партийного съезда, обратил внимание на то, что ведь съезд должен определить отношение Союза к правительству и думским партиям и что с этой точки зрения созыв съезда ранее ожидаемой смены министерства лишит его главного значения и не устранит необходимости ещё нового съезда в ближайшем будущем. Но большинство присутствующих указывали, что провинция настоятельно требует съезда поскорее, что откладывать съезд уже потому неудобно и опасно, что во время думского ваканта по всей стране пойдёт деятельная агитация левых партий, против которой окажутся бессильными разрозненные между собой и от своего центра местные отделы Союза, что только съезд может дать ему толчок к новой жизни. Было признано необходимым назначить съезд на 20 июля и заняться безотлагательно выяснением отношения ЦК к программе группы мирного обновления и разработкой дополнений к основной программе Союза. Для этого решено было собраться 29 июня 292.

Но на заседании ЦК 29 июня один из основателей Союза, Шипов, решительно выступил не только против созыва съезда, но и за организацию вместо «Союза 17 октября» новой партии ближе к кадетам. Он полагал, что «созыв съезда вообще бесцелен и ненужен. Политические задачи настоящей минуты настолько отличны от бывших при образовании Союза и перед выборами, что нельзя довольствоваться создавшейся тогда группировкой людей вокруг тогдашней программы. Если собрать съезд теперь, то окажется, что соберётся случайный конгломерат людей с весьма различными взглядами. Надо признать Союз если не умершим, то заснувшим. Необходимо сперва выработать новую политическую программу и затем созвать людей, готовых примкнуть к ней. Всего лучше сгруппироваться вокруг какой-нибудь новой партии, в которую вошли бы всё более умеренные члены Думы, в том числе и часть кадетов. Быть может, таким центром может послужить партия мирного обновления. Во всяком случае надо непременно новое название. Объявлять о прекращении существования Союза 17 октября, конечно, преждевременно, но не надо искусственно будить его в настоящую минуту; когда уже установится ядро новой партии, тогда настанет время обратиться к нашим организациям и воспользоваться их силами» 293. После продолжительных прений ЦК большинством 15 против 4 голосов признал, что «ввиду предвидимой в близком будущем перемены министерства следует ожидать новой группировки партий в Государственной думе» и что «в прямой зависимости от такой группировки находятся вопросы дальнейшей деятельности Союза». При таких условиях немедленный созыв съезда «представляется неудобным и нежелательным» 294.

На следующем заседании ЦК, 6 июля, постановлено было разослать в отделы программу партии мирного обновления как материал для обсуждения с кратким объяснением, что это за партия и почему она образовалась. Составление и рассылка этого документа поручены были Ю. Н. Милютину, стороннику слияния «Союза 17 октября» с партией мирного обновления 295. Но прежде чем данное постановление было исполнено, произошёл внезапный роспуск Государственной думы, который совершенно изменил политическую обстановку в стране.

Думское обращение к народу и роспуск Думы. Как уже упоминалось, Государственная дума 26 июня поручила аграрной комиссии составить проект контрсообщения. Но на заседании комиссии 28 июня её председатель А. А. Муханов, игнорируя волю Думы, снова возбудил вопрос, в какой форме следует реагировать на правительственное сообщение по земельному вопросу. «При выборе формы, — заявил он, — я хотел бы стоять на конституционной точке и никогда не позволил бы себе рекомендовать всенародного объявления». Соглашаясь с тем, что сообщение министерства есть «анархическая выходка», вносящая смуту в население, и Дума должна принять необходимые меры, Муханов предложил ограничиться докладом о ходе работ аграрной комиссии, который мог бы быть принят Думой к сведению 296. Против непосредственного обращения к населению высказался также кн. Пётр Долгоруков. Он сказал: «Последнее средство чисто революционное, и я не думаю, что наступил для этого момент… Самая лучшая, по-моему, форма — это мотивированный переход к очередным делам… Если же мы обратимся с манифестом, то его трудно будет распространить, так как правительство примет меры к его конфискации. Да и что мы можем обещать населению в манифесте. Мы можем только призвать его к спокойствию»297. В таком же духе говорили и политические соседи кадетов справа — мирнообновленец И. Н. Ефремов и октябрист кн. Н. С. Волконский. Последний прямо заявил, что «лучше молчать. Входить в споры с правительством— это начало междуусобицы» 298.

Если правительство своим сообщением хотело разбить надежды крестьян на земельную «прирезку», то противники обращения к населению боялись снова их возбудить. Депутат Р. А. Скирмунт косвенно сознался в этом, говоря, что крестьяне от обращения Думы получат впечатление, будто «участь частной собственности решена»2".

Напротив, трудовики считали, что «своим молчанием мы поведём народ к ужасным событиям. Такое течение дел дискредитирует самую идею народного представительства. Мы можем дождаться, что на Думу будут смотреть как на ненавистное учреждение». Правда, трудовики не предлагали ответить на вызов правительства призывом к революционной борьбе. По мнению Ф. Е. Буслова, «манифест или обращение может быть составлено не так, что, мол, «вставай, поднимайся», а изложено то, что действительно происходит, чем мы занимаемся» 300. А лидер умеренного крыла трудовой группы Г. Н. Шапошников представлял себе обращение как простую «справку по волнующему население вопросу», которая необходима не только для крестьян, но и для помещиков 301.

Некоторые члены кадетской фракции, преимущественно провинциалы, разделяли опасение трудовиков о том, что молчание может быть истолковано в народе так, что Дума-де продалась и стала поддерживать правительственную точку зрения по аграрному вопросу. Поэтому они считали необходимым в целях успокоения сообщить населению о ходе работ Думы, подчеркнув, что основания этих работ противоречат тому, что изложено в правительственном сообщении. «Конечно, — говорил В. П. Обнинский, — полемика с правительством… нежелательна. Но не надо забывать, что мы живём в революционное время, когда такое соображение должно отступить на задний план» 302.

Но аграрная комиссия голосами правых кадетов, мирнообновленцев, октябристов и буржуазных националистов отвергла предложение об обращении к населению и постановила представить в Думу доклад о ходе её работ в связи с правительственным сообщением 303.

4 июля в заседании Думы правые депутаты потребовали отложить обсуждение доклада аграрной комиссии вследствие возникших сомнений в «конституционности» обращения к народу. Дума большинством голосов отклонила это требование, но председатель Муромцев, явно стремясь к затяжке дела, предложил обсудить проект думского сообщения по аграрному вопросу в трёх чтениях, т. е. в данном заседании провести только общую дискуссию. Возражений не последовало, и Дума перешла к обсуждению вопроса по существу.

Противники обращения к народу утверждали, что оно вместо успокоения только разожжёт страсти, тем более что Дума ещё не уяснила себе объёма предстоящей земельной реформы и ей сказать, собственно, нечего304. Но открытые нападки на идею обращения встречали резкий отпор со стороны рабочих и крестьянских депутатов, и тогда кадеты прибегли к демагогической уловке. Они стали третировать проект обращения как шумный по форме и мелкий, ничтожный по содержанию, который-де не стоит и издавать. Но из признания недостаточности задуманного акта и желательности впоследствии опубликовать торжественный манифест к народу неожиданно предлагалось теперь ограничиться простым переходом к очередным делам.

Большая часть кадетской фракции подобно трудовикам и социал-демократам высказывалась за обращение к населению, но коренным образом расходилась с левыми фракциями насчёт целей этого акта. Для кадетов весь вопрос заключался в том, чтобы опровергнуть ложные сообщения и распространить правильные сведения о деятельности Думы, призвав население к спокойствию. «Воззвание наше должно служить к успокоению и умиротворению страны, — говорил депутат Езерский. — Мы должны сказать народу: потерпите ещё немного… мы боремся за вас, верьте нам, держитесь мирно и спокойно» 305.

Напротив, трудовики и социал-демократы предлагали подчеркнуть ту мысль, что Дума, видя своё бессилие, обращается к самому народу за помощью. По мнению И. В. Жилкина, «не мир и спокойствие, а организованная поддержка может вывести народ на настоящую освободительную дорогу… Мы знаем, что, когда будет неспокойно в стране в широком революционном смысле… когда народ сплотится вокруг Думы, она добьётся настоящего земельного и других законов (бурные аплодисменты)»306. От имени социал-демократической фракции И. И. Рамишвили предложил выкинуть последний абзац проекта обращения, где население призывалось ждать спокойно и мирно решения Думой аграрного вопроса, и вместо этого подчеркнуть, что «только народное, крестьянское восстание… может разрешить земельную нужду крестьян» 307.

Таким образом, кадеты взывали к народному спокойствию, а левые депутаты — к революционным силам.

6 июля на заседании Думы предстояло окончательно принять текст обращения. Но накануне, вспоминает Езерский, «стали распространяться слухи, что предположение образовать думский кабинет, о котором никогда так много не говорили, как в предшествующие дни, начинает терять почву, и колебание это вызвано именно проектом обращения к народу. Говорилось, что, если это обращение пройдёт, самому существованию Думы угрожает опасность. В высших сферах приняли это обращение чуть не за революционный манифест» 308. Вечером 5 июля по фракции и утром 6 июля в передовице «Речи» Милюков предупредил об опасных последствиях этого шага, который может быть истолкован как неконституционный. Но фракция огромным большинством всех голосов против пяти отвергла предложение заменить обращение мотивированным переходом к очередным делам.

Кадеты очутились в тисках между реакционным самодержавием и революционным народом 309. Отказ от контрсообщения по первому предостережению сверху дискредитировал бы Думу не только в глазах демократических элементов, но и самой правящей клики. Это было бы признанием своего бессилия. В то же время обращение к народу давало повод обвинить Думу в революционных замыслах и явилось бы предлогом для её роспуска.

6 июля перед заседанием Думы Милюков снова убеждал свою фракцию пересмотреть и по возможности «обезвредить» текст обращения. Многие депутаты возражали против радикального изменения уже принятого в первом чтении текста, но большинством 40 голосов против 24 было постановлено внести в Думу новый текст, главный смысл которого заключался в поддержании веры населения в благополучное разрешение земельного вопроса мирным законодательным путём.

Вся левая часть Думы восстала против «успокоительного» характера кадетского проекта. Социал-демократы и трудовики указывали, что теперь, когда правительство объявило своим сообщением 20 июня настоящую войну народу, преступно звать его к миру и тишине. Дума должна с особой настойчивостью подчеркнуть свою надежду на мощную поддержку её организованными силами народа. Напротив, мирнообновленцы и польское коло считали излишним делать обращение в какой бы то ни было форме. Они предлагали обойтись публикованием сведений о ходе работ Думы по аграрному вопросу.

Правые и социал-демократы (53 человека) голосовали против обращения, а трудовики (101 человек) воздержались, и оно принято было только 124 голосами кадетов, т. е. менее чем половиной собрания. Кадеты предложили сообщить текст обращения министру внутренних дел для публикации, но баллотировка из-за отсутствия кворума не могла состояться.

В результате получилась странная картина: только кадеты, и притом исключительно из боязни разрыва с трудовиками, сделали шаг, который дал повод реакционерам обвинить всю Думу в революционности, а кадетского большинства в ней не оказалось! Изолированность кадетов, утрата ими руководящего значения в Думе означали и полный крах их попыток остановить революцию. Правящие круги решили больше не медлить с роспуском Думы.

9 июля депутаты, прибывшие в Таврический дворец, нашли двери его запертыми, ворота охранялись часовыми, а на столбе ворот был наклеен указ о роспуске Думы.

В манифесте о роспуске Думе ставилось в вину, что она не успокаивала население, а лишь разжигала смуту. Выборные «уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий местных властей, к указаниям о несовершенстве Основных законов и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению». Вместе с тем царь подтверждал, что он будет управлять страной в единении с народным представительством и что самый закон об учреждении Государственной думы будет сохранён без изменений 310.

В день роспуска Думы Николай II записал в свой дневник: «Совершилось! Дума сегодня закрыта. У многих вытянувшиеся лица»311. Действительно, многим царедворцам роспуск Думы казался «авантюрой». Когда Столыпин 7 июля прибыл по вызову царя вместе с Горемыкиным в Петергоф, он застал там панически настроенного министра двора Фредерикса, который пытался убедить Столыпина, что решение распустить Думу «может грозить самыми роковыми последствиями — до крушения монархии включительно» и что если бы царь выразил своё недовольство в послании к Думе, пригрозив роспуском, то она возможно «примется за спокойную работу». На возражение Столыпина Фредерикс сослался на мнение «людей, несомненно преданных государю, что всё дело в плохом подборе министров» и что «не так трудно найти новых людей, которые бы сложили с царя ответственность за действия исполнительной власти»312. Нетрудно видеть, что Фредерикс вернулся к забракованному царём плану Трепова.

В Петербурге ходили слухи о том, что Горемыкин по возвращении из Петергофа сделал распоряжение об опубликовании на следующий день указа о роспуске Думы и, ложась спать, запретил его будить, если даже поступит пакет от царя, так как не исключал, что ещё возможна перемена настроений во дворце313. Ночью, как рассказывали, Николай II послал Горемыкину повеление об отмене роспуска Думы, но оно осталось нераспечатанным 314. Коковцов не допускает и мысли, что царь мог в такой форме изменить сделанное им распоряжение, если бы даже Фредерикс и успел убедить его. Но во всяком случае несомненно одно: колебания в «верхах» насчёт Думы не прекращались до самого обнародования указа об её роспуске315.

В ожидании «общих беспорядков» царское правительство усилило гарнизон столицы, для чего была вызвана из лагерей под видом манёвров гвардейская кавалерийская дивизия316. Вместе с тем 7 июля Столыпин телеграфировал генерал-губернаторам, губернаторам и градоначальникам: «Ввиду ожидаемого с 9 июля возникновения общих беспорядков прошу немедленно распорядиться обысками, арестами руководителей революционных и железнодорожных, а также боевых организаций и агитаторов среди войск, сейчас же принять все меры к охранению правительственных и железнодорожных сооружений, телеграфов, банков, тюрем, складов и магазинов оружия и взрывчатых веществ… На случай перерыва телеграфа обеспечьте заранее способы сношений между органами власти хотя бы при помощи частных лиц. Затребуйте от жандармских начальников сведения о воинских частях, заражённых пропагандой. Примите действенные твёрдые меры к обузданию печати… и к защите помещичьих владений»317.

Выборгское воззвание. Угроза разгона всё время висела над Думой. Ещё 4 июня в связи с упорными слухами о близком роспуске на заседании ЦК кадетской партии обсуждался вопрос, как следует поступить в таком случае. Милюков предложил спокойно «разъехаться и готовиться к новым выборам». Большинство участников заседания тоже желали бы «мирно разойтись», но они считали, что важнее единство всей Думы. Поэтому надо войти в соглашение с другими партиями, особенно с Трудовой группой, и принять декларацию, в которой разъяснить, почему не выполнены обязательства перед страной. На случай если трудовики останутся сидеть на своих местах, то следовало бы и кадетам присоединиться к этой демонстрации. «Нужна жертва, — говорил Винавер, — нужно внешнее сопротивление, сопровождаемое или общим арестом, или физическим разгоном».

Подобная тактика пришлась не по вкусу правым кадетам. Набоков, возражая Винаверу, считал проблематичным соглашение со всеми фракциями Думы. «Правительство если кого боится, то не кадетов, — говорил Набоков. — Кардинальный вопрос — подчиняться или не подчиняться. Если не подчинимся, то это будет… акт революционный, и уже тогда дальше мы как мы не будем иметь возможности действовать». Его поддержал Милюков, заявивший: «.. тактика может быть революционная или легальная. Средней быть не может… Если мы не хотим действовать легально, то надо будет объявить себя временным правительством, и это будет серьёзная услуга революционному движению, хотя мы-то пойдём при этом в хвосте…»318

По-видимому, равнодействующая прошла всё же ближе к позиции сторонников революционных жестов: приготовление проекта резолюции, на случай если будет внесён вопрос о роспуске Думы, было поручено Винаверу, Петрункевичу и Якушкину, т. е. как раз тем, кто высказался за обращение к народу и «внешнее сопротивление» 319.

Но начавшиеся вскоре переговоры о думском кабинете отвлекли внимание кадетов от надвигающейся опасности. А для того чтобы застать Думу врасплох и предупредить в корне всякую возможность сопротивления, Столыпин просил Муромцева назначить заседание для его ответа на запрос о белостокском погроме на понедельник 10 июля. Именно в эти дни надежда, что альтернатива— роспуск Думы или министерство из состава её членов — решается в пользу второго, перешла у кадетских лидеров, не разгадавших коварства Столыпина, в прямую уверенность. В самый день роспуска (9 июля) Милюков писал в передовице «Речи» о том, что политический маятник в Петергофе опять качнулся на 180° в сторону министерства из думского большинства 32°.

Указ о роспуске Думы был объявлен в воскресенье 9 июля, когда заседания не было и Таврический дворец был оцеплен войсками. Мечтания кадетов о том, как по примеру римского сената они останутся «сидеть» и добровольно не уйдут из Думы, сами собой разлетелись в прах.

Неожиданный и необычный по форме роспуск Думы, уничтожавший последние надежды крестьян на мирное разрешение аграрного вопроса, в первый момент произвёл на либералов ошеломляющее впечатление, граничащее с паникой. «Все ожидали, — сообщал в ЦК Вышневолоцкий комитет кадетской партии, — что немедленно последуют активные выступления народных масс, которые выразятся во всеобщей политической забастовке..»321

Но как ни мало было у либералов надежды на мирное разрешение переживаемого Россией кризиса, они считали необходимым сделать всё возможное, чтобы не допустить его обострения. 24 июля кн. Е. Н. Трубецкой написал письмо царю, которое при содействии Д. Н. Шипова и Ю. Н. Милютина было доставлено по назначению 322. Трубецкой старался предостеречь Николая II от «непоправимой ошибки» — назначения диктатора — и указывал пути, дающие надежды на благоприятный исход. Узнав о роспуске Думы, Трубецкой, по его словам, «был близок к отчаянию… только надежда на Думу удерживала крестьян от насильственного захвата чужой собственности… Пока в Петербурге заседала Дума, мы могли надеяться сохранить часть наших земель и получить вознаграждение за остальные. Теперь надвигающаяся революция угрожает нам конфискацией, более того, подвергает опасности самую нашу жизнь. Министры ваши вселили в крестьянство убеждение, что Дума распущена во имя интересов частного землевладения, что роспуск вызван происками помещиков. Тем самым помещики отданы на растерзание… При нынешнем настроении войска нельзя предугадать, куда в решительную минуту повернутся штыки: против крестьян или против помещиков».

Роспуск Думы, заграждая «средний» путь, усилил крайние элементы в стране. «Теперь грозный признак заключается в ужасающем бессилии умеренных партий, — подчёркивал Трубецкой, — защитники престола умолкают, ибо их не слушают: у них вырвана почва из-под ног и отняты все доводы. Они не могут уверить население, что правительство когда-либо согласится на коренную земельную реформу, что оно когда-либо послушает голоса народных представителен и вернёт земле тот мир, в котором она нуждается». По глубокому убеждению либерального князя, «есть только одно средство умиротворить деревню: включить в правительственную программу широкую земельную реформу на основе принудительного отчуждения, ускорить созыв Думы и образовать новое общественное министерство. Тогда и применение военной силы будет достигать цели. А главное, оно будет вполне справедливым, ибо тогда придётся бороться против отдельных бунтарей и громил, а не против всей крестьянской массы» 323.

Уверенные в близости девятого вала революции, кадеты хотели придать протесту против роспуска Думы такую форму, которая давала бы «наименее рискованный» выход наэлектризованному настроению масс. И. И. Петрункевич подал мысль о манифесте, построенном на принципе пассивного сопротивления, т. е. на отказе платить налоги и давать рекрутов правительству. Утром 9 июля на совещании членов ЦК кадетской партии эта мысль не встретила возражений. Составление самого текста манифеста было поручено Милюкову.

Тем временем у трудовиков зрел план собраться в Петербурге и издать манифест о том, что Дума не подчиняется акту о роспуске и зовёт население сплотиться вокруг неё. Но кадеты боялись всяких выступлений народа даже в защиту Думы и, чтобы избежать этого, предложили членам Думы ехать в Выборг. Трудовики понимали, что выезд в Выборг будет истолкован как простое бегство народных представителей за границу, где им всего меньше угрожает опасность преследования. К счастью для кадетов, трудовики никогда не отличались последовательностью своей политической линии, поэтому после робких протестов они из боязни «дробления сил» решили присоединиться к кадетам.

Поздно вечером 9 июля в Выборге в отеле «Бельведер» открылось собрание бывших членов Государственной думы. Присутствовало 178 человек, или 35,7 % к общему числу членов Думы, — кадеты, трудовики и социал-демократы. Председательствовал Муромцев, который чувствовал себя вообще очень неловко. По справедливому замечанию Милюкова, «переход от ожидания быть «призванным» монархом на пост премьера к заседанию с определённо революционным оттенком не мог ему улыбаться» 324.

Трудовики и социал-демократы предложили издать манифест с объяснением истинных причин роспуска и призывом к армии и флоту защищать дело свободы и приглашением населения не подчиняться существующим властям, прекратить платёж налогов и поставку рекрутов. Относительно тактики после издания манифеста в левом секторе Думы не было единодушия. В то время как социал-демократы и часть трудовиков предлагали вернуться в Петербург и продолжать заседания Думы, пока её не разгонят военной силой, другие депутаты предлагали остаться в Выборге или переехать в Гельсингфорс. При этом они останавливались в нерешительности перед альтернативой: считать себя по-прежнему Думой или присвоить себе функции правительства. Но во всяком случае трудовики и социал-демократы считали необходимым избрать из бывших членов Думы исполнительный комитет для связи с населением. Наконец, левые депутаты выдвинули идею всеобщей забастовки в знак протеста против разгона Думы.

Конечно, кадеты не могли идти так далеко. Правда, Винавер, подлаживаясь к трудовикам, предложил включить в манифест новый пункт: отказ от платежа по займам, заключённым без разрешения народного представительства. Он соглашался также рассмотреть вопрос о политической забастовке, хотя сам и не верил в её осуществимость. Но решительное возражение с его стороны встретило предложение о том, чтобы бывшие члены Думы продолжали изображать из себя законодательное учреждение. «Если бы мы могли в полном составе здесь остаться, — говорил он, — это, может быть, было бы самым могучим средством постоянного воздействия на общественное мнение, но только при одном условии: если на местах найдутся довольно сильные и деятельные органы для организации там работы». Но Винавер в этом сомневался и предпочёл бы другой путь: «демонстративный акт» в виде собрания в Петербурге, которое «кончилось бы нашим общим арестом. Государственная дума в тюрьме служила бы хорошим символом и возбудителем для общественной борьбы» 325.

Но большинство членов кадетской фракции (надо заметить, что кадеты в Выборге действовали вразброд) не видели смысла в таких поступках, которые привели бы к заарестованию депутатов. По мнению Езерского, следовало, напротив, обратиться к верховной власти, а для этого, собравшись в Москве, избрать особую к ней депутацию 326.

Перед закрытием собрания было постановлено образовать шестичленную комиссию для редактирования общего текста манифеста по двое от каждой из принимавших участие в заседании фракций.

На последовавшем затем совещании кадетской фракции все три тезиса о пассивном сопротивлении — не давать рекрутов, не платить податей, не признавать займов— встретили, по воспоминаниям Винавера, «такой живой отпор в среде фракции, что положительное решение по ним прошло лишь весьма незначительным большинством». Противники воззвания указывали на его непрактичность: рекрутский набор будет только в ноябре, т. е. через четыре месяца, а прямые налоги составляют ничтожную часть государственного бюджета, да к тому же от неуплаты их пострадает земство. А главное, народ ко всем этим действиям не подготовлен 327. Предложение же о политической забастовке было отвергнуто очень быстро и чуть ли не единогласно 328.

В согласительную комиссию были внесены два проекта манифеста — от кадетской фракции и от трудовой группы. В первом проекте имелся обзор деятельности Думы, выяснялось отношение к ней правительства и ввиду незакономерности роспуска население приглашалось к пассивному сопротивлению. И дальше шла точка и больше ничего. В контрпроекте трудовиков, составленном В. В. Водовозовым, говорилось приблизительно следующее: «Государственная дума распущена царским указом, но она собралась в Выборге и обращается к народу с призывом не платить налогов и не поставлять рекрутов. Дума будет заседать в Выборге, либо за границей, либо в разных местах России и будет руководить революционной работой народа». При составлении общего текста равнодействующая прошла так близко к проекту кадетов, что от текста трудовиков не осталось почти ничего. Трудовикам удалось несколько поднять тон кадетского проекта. В частности, из него было исключено упоминание о воздержании от насилия. Но, как признавался Водовозов, трудовики придали воззванию революционную фразеологию, не придав революционной сущности 329.

Между тем из Петербурга получались вести, что там всё спокойно, и это заметно «отрезвило» кадетов. На утреннем заседании кадетской фракции 10 июля раздались голоса, что проект воззвания даже в том виде, в каком он вышел из согласительной комиссии, «слишком резок и революционен». После страстных споров большинством одного или двух голосов решено было ограничиться одной только первой частью воззвания, заключавшей протест против роспуска и указание на ложь правительственного сообщения, и совершенно отбросить вторую часть манифеста, приглашавшую население к пассивному сопротивлению.

На втором заседании бывших членов Думы 10 июля число присутствующих уменьшилось до 152, или до 30,5 % к общему числу членов Думы. Проект согласительной комиссии подвергся ожесточённым нападкам слева и справа.

Трудовики были глубоко разочарованы «бледным» характером манифеста. «Мы должны в настоящее время, — говорил И. А. Баратов, — указать народу на нечто такое, за что он готов был бы сражаться. А за этот манифест никто не прольёт ни одной капли крови» 330. Кутоманов считал, что в манифесте необходимо рекомендовать населению отказываться от всякого подчинения начальству. В него следует также включить обращение к армии и указание, что Дума продолжает свои занятия 331.

Напротив, большинство членов кадетской фракции видели во второй части манифеста нечто ужасное и недопустимое и предлагали от неё вовсе отказаться. По мнению Герценштейна, «указывая пути борьбы, мы должны ограничиться только осуществимым. Между тем практически рекомендовать те средства, которые указаны во второй части воззвания, для многих из нас невозможно. Пойти на них значило бы для некоторых изменить прежним убеждениям, и для сохранения единства не следует настаивать на включении этих средств в воззвание» 332. С Герценштейном согласились Муханов, Петражицкий и другие видные кадеты. Все они предлагали ограничиться первой частью манифеста, т. е. протестом против роспуска и опровержением лжи правительственного сообщения.

Противники второй части манифеста не останавливались перед демагогией. Так, А. Т. Хрущёв заявил, что, «подсекая земство (неплатёж земских сборов. — Е. Ч.), мы губим и третий элемент, а он — главный нерв освободительного движения» 333. Указывалось также на практическое ничтожество рекомендуемых средств. Так, Д. А. Скульский мотивировал своё отрицательное отношение ко второй части манифеста тем, что «ведь самые мощные средства борьбы не попали и не могли попасть в него, а то, что там есть, в сущности похоже на булавочные уколы» 334.

Из 22 кадетских ораторов, выступавших при обсуждении проекта манифеста, за сохранение второй части высказалось только девять человек. Характерно, что сторонники пассивного сопротивления видели в нём «меньшее зло». По убеждению Гредескула, «если ограничиться одним только отчётом, сделанным без всяких указаний, исход будет ещё хуже: захваты» 335. Винавер защищал комиссионный проект ссылкой на то, что «.. для успеха в обществе и народе и для оказания достаточно внушительного действия на правительство мы должны в настоящую минуту сохранить единство (с трудовиками. — Е. Ч.). Такое единство только и может быть достигнуто, если все мы присоединимся и ко второй части воззвания» 336.

Перед концом собрания в зале появились представители польского коло. Но они ограничились оглашением декларации, в которой говорилось, что «обсуждать предстоящие вам теперь начинания мы не вправе. Наилучший способ действий для вашего народа можете избрать вы. Мы же, сообразуясь с особыми условиями Царства Польского, обратимся с соответственным сообщением к нашим избирателям» 337.

Во время обсуждения поправок к проекту манифеста Муромцев был вызван к губернатору, который ему объявил, что получил из Петербурга приказ распустить собрание бывших членов Думы. При этом он особенно подчеркнул неизбежность гибельных последствий для приютившей Думу Финляндии, если собрание не разойдётся. Муромцев дал слово за себя, что собрания продолжать не будет и, вернувшись после беседы с губернатором, предложил всем выполнить свой долг перед Финляндией и уехать из Выборга. Вслед за тем Муромцев немедленно вышел.

В зале воцарились неописуемое волнение и полная растерянность. По свидетельству секретаря собрания кн. Д- И. Шаховского, «некоторые были не прочь подчиниться непреодолимой силе и оставить дело не доведённым до конца». Всякий порядок был нарушен. «Выручил» И. И. Петрункевич, который со свойственным ему пафосом предложил ввиду невозможности довести до конца детальное обсуждение проекта по пунктам подписать воззвание «как оно есть», т. е. в редакции согласительной комиссии. Предложение это было тотчас же проголосовано и принято огромным большинством, а может быть, даже единогласно 338.

На другой день кадеты внезапно, без предуведомления левых фракций, выехали в Териоки. Здесь члены бывшей парламентской фракции партии народной свободы на совместных заседаниях с членами ЦК 12–14 июля признали деятельность Думы как официального учреждения прекращённой; вопрос о возможности в будущем созыва бывших депутатов I Думы было решено оставить открытым, обеспечив возможность собрать их в нужный момент, для определения которого остаётся небольшой конспиративный комитет; члены же парламентской фракции разъезжаются по домам.

На териокских совещаниях были обсуждены также ближайшие задачи партийной агитации. Лозунг возвращения старой Думы был отвергнут, а на случай требования этого левыми партиями было постановлено выставить лозунг — немедленный созыв народных представителей. Вопрос о том, на каком принципе (всеобщее избирательное право или нет) соберётся это представительство, был оставлен открытым. Кроме немедленного созыва народных представителей партийными лозунгами для данного момента были признаны думское министерство и принцип принудительного отчуждения частновладельческих земель 339.

На 14 июля кадеты пригласили в Териоки на соединённое заседание трудовиков и социал-демократов. На этом заседании кадетские лидеры, наконец, сбросили маску и провели резкую черту слева. Они категорически заявили, что «теперь пока Дума не может продолжать заседаний в Петербурге. Страна спокойна, и, пока спокойствие будет продолжаться, они не могут вступить на революционный путь. Сейчас мы должны сложить оружие, притаиться и ждать девятого вала. Когда же он поднимется, мы постараемся его использовать». Напрасно трудовики доказывали, что Дума, наоборот, должна пойти в авангарде революции, чтобы дать толчок народному движению. Кадеты отвергли предложение трудовиков оставить от Думы особый орган, которому и передать полностью её права. Кадеты настаивали взамен этого избрать от каждой фракции комитеты чисто информационного характера, не облекая их никакими особыми полномочиями, которым и вменить в обязанность собрать всех бывших членов Думы, если ход событий выдвинет необходимость их присутствия в Петербурге. Это предложение в свою очередь было отклонено левым крылом Думы 340. Таким образом, произошёл полный разрыв между кадетами и их соседями слева.

Мы видели, что большинство кадетской фракции не сочувствовало воззванию, не верило в него, считало его ошибкой. Почему же в таком случае кадеты отдали дань «революционному увлечению» в Выборге?

В период I Думы кадеты, по собственному признанию, преувеличили силы революции и недооценили жизнеспособность старого режима. Отсюда и их «ошибки», заключавшиеся в том, что они шли «на штурм». Нечто похожее произошло с ними и в Выборге, куда они ехали, по признанию А. А. Кизеветтера, с тяжёлым предчувствием, что «в ближайшие же дни неминуемо разразится революционный взрыв в стране»341. В этой атмосфере призыв к пассивному сопротивлению был для кадетов предохранительным клапаном, чтобы ввести поток народного возмущения в возможно более мирное русло. Этот призыв, по словам Милюкова, «был минимумом того, что можно было сделать, чтобы дать выход общему настроению. Для членов партии народной свободы это была попытка предотвратить вооружённое столкновение на улицах Петрограда, заведомо осуждённое на неудачу, и дать общему негодованию форму выражения, которая не противоречила конституционализму, стоя на самой грани между законным сопротивлением нарушителям конституции и революцией» 342. Точно такое же объяснение дали кадеты позже на судебном процессе над выборжцами. Указывая народу мирный путь пассивного сопротивления, кадеты, заявил Муромцев, стремились «прорыть каналы и отвести поток по этим каналам от угрожаемых им жилищ» 343.

Однако роспуск Думы не вызвал немедленного «взрыва», как опасались реакционеры и либеральная буржуазия. Не то, чтобы «революционные массы оставались безучастными» 344 к этому акту царизма. В. И. Ленин указывал, что «роспуск Думы взбудоражил новые и новые слои…» 345 Но опыт Думы убеждал рабочих, что только всенародное восстание может привести к свержению самодержавия.

9 июля члены ЦК РСДРП А. А. Богданов, В. А. Десницкий и Л. Б. Красин предложили Центральному Комитету немедленно обратиться с воззванием к пролетариату с призывом ответить на роспуск Думы усиленной подготовкой всенародного вооружённого восстания, воздерживаясь при этом от преждевременных и несогласованных выступлений. Но меньшевистское большинство ЦК пошло по другому пути. Оно то предлагало объявить всеобщую стачку-демонстрацию в защиту Думы, то звало к «частичным массовым проявлениям протеста». Но стачка-демонстрация как форма борьбы себя исчерпала, а частичные проявления протеста могли привести только к бесцельной трате пролетарских сил и дезорганизовать подготовку к всенародному восстанию. В. И. Ленин писал в эти дни, что объективный ход событий поставил перед пролетариатом и крестьянством задачу борьбы не за безвластную Думу, а за свержение самодержавия и созыв действительно властного народного представительства — Учредительного собрания. Момент требовал «усиленно использовать именно роспуск Думы как повод к концентрированной агитации с призывом к всенародному восстанию» 346.

Царское правительство, опасаясь «общих беспорядков» после роспуска Думы, привело в боевую готовность свои вооружённые силы. Но наряду с военными и полицейскими мерами предосторожности правящие круги стремились обеспечить себе поддержку в умеренно либеральных кругах населения. 5 июля великий князь Николай Николаевич доложил царю, что Горемыкин успел окончательно дискредитировать себя в глазах всех слоёв общества и что, совершая роспуск только что созданного законодательного учреждения, на которое возлагались «беспредельные надежды», следовало бы дать удовлетворение всем благонамеренным, уволив одновременно того человека, который с Думой не сумел ладить 347. Утром 6 июля Столыпин был вызван в Царское Село, и Николай II объявил о назначении его председателем Совета министров. Из кабинета удаляются махрово-реакционные министры Стишинский и Ширинский-Шахматов, а в циркулярной телеграмме нового премьер-министра 11 июля генерал-губернаторам, губернаторам и градоначальникам указывалось, что меры, принимаемые для «пресечения» революционных замыслов, должны «отличаться строгою обдуманностью. Борьба ведётся не против общества, а против врагов общества. Поэтому огульные репрессии не могут быть одобрены. Действия, незакономерные и неосторожные, вносящие вместо успокоения озлобление, нетерпимы. Намерения государя неизменны. Правительство проникнуто поэтому твёрдым намерением способствовать отмене и изменению в законном порядке законов устаревших и недостигающих своего назначения. Старый строй получит обновление. Порядок должен быть охранён в полной мере… Сильная и твёрдая власть, действуя в указанном выше направлении, получит несомненно поддержку в лучшей части общества» 348.

Уверенность Столыпина в поддержке правительственного курса буржуазией была основана на том, что все буржуазные партии, от октябристов до кадетов, оказались вместе со Столыпиным «по одну сторону баррикад», на одной и той же контрреволюционной почве.

Правда, лидеры мирнообновленцев П. А. Гейден, Н. Н. Львов и М. А. Стахович прибыли 10 июля в Выборг и участвовали в последнем заседании бывших членов Думы, но с единственной целью отговорить кадетов выпускать воззвание 349. 12 июля эти лица опубликовали обращение к избирателям, в котором преклонялись перед фактом роспуска Думы и доказывали его конституционность. Мирнообновленцы хотели увеличить площадь крестьянского землевладения и уравнять всех в свободах и перед законом. Но министры не хотели. Очевидно, только и оставалось «путём новых выборов проверить соответствие наших заявлений с действительными желаниями народа. Таким образом, государь ещё раз подтвердил, что конституционный строй сохраняется». Заканчивалось воззвание призывом «к спокойствию и противодействию каким бы то ни было насилиям» 350.

Первой реакцией членов ЦК «Союза 17 октября», собравшихся на своё заседание 12 июля, было желание предостеречь местные отделы от «опасных увлечений», которые могут явиться следствием «выборгской прокламации» бывших членов Государственной думы351. Ю. Н. Милютин указал на то, что кроме роспуска Думы и выборгской прокламации есть ещё один новый факт, который должен повлиять на будущность Союза, — это воззвание, выпущенное от имени партии мирного обновления гр. П. А. Гейденом, Н. Н. Львовым и М. А. Стаховичем. По мнению Милютина, этим партия мирного обновления «очень удачно выступила впервые перед страною… В наше опасное время необходимо сосредоточивать все силы, а отнюдь не дробить их; поэтому отдельное существование Союза 17-го октября и партии мирного обновления совершенно немыслимо, и они неизбежно должны слиться так или иначе». А. И. Гучков несколько охладил пыл Милютина, заметив, что «в настоящую минуту нужны только подготовительные шаги к слиянию, а окончательно оно может совершиться на съезде. Теперь же необходимо только телеграфировать во все отделы о том, что ЦК присоединяется к воззванию гр. Гейдена, Львова и Стаховича». Комитет согласился с этим мнением.

Лояльное отношение октябристов и мирнообновленцев к роспуску Государственной думы не осталось незамеченным правительством. Последнее после продолжительных колебаний распустило Думу, но, далеко ещё не уверенное в своих силах, не решилось заодно изменить избирательный закон. Для того чтобы обеспечить более благоприятный для правительства исход выборов в новую Думу, Столыпин вернулся к идее образования коалиционного кабинета с участием общественных деятелей. Он вступил в переговоры с П. А. Гейденом, Н. Н. Львовым и А. И. Гучковым и просил их убедить принять участие в новом правительстве также и Шипова. С таким же приглашением он имел в виду обратиться к кн. Г. Е. Львову 352.

А. И. Гучков и Н. Н. Львов, примирившиеся с актом роспуска Думы и выражавшие полное доверие политике нового премьера, были готовы войти в кабинет Столыпина. Шипов же колебался, так как он считал Столыпина главным виновником роспуска Думы и лицом, сорвавшим образование кабинета из представителей думского большинства. Тем не менее он вместе с кн. Г. Е. Львовым посетил Столыпина 15 июля.

На предложение Столыпина войти в состав образуемого им кабинета Шипов и Львов изложили условия, при которых они согласились бы принять приглашение Столыпина. Среди этих условий были предоставление половины министерских портфелей общественным деятелям, подготовка к внесению в Государственную думу проекта земельного устройства и расширения крестьянского землевладения, для чего правительство не остановится «в случаях необходимости» и перед принудительным отчуждением части помещичьих земель, приостановка применения смертной казни до созыва Думы и амнистия всем лицам, привлечённым к ответственности и отбывающим наказание за участие в освободительном движении и не посягавшим при этом на жизнь людей и чужое имущество. Вновь образованный кабинет должен также безотлагательно выработать законопроекты, регулирующие пользование правами и свободами, возвещёнными манифестом 17 октября, и ввести их временно, впредь до одобрения их Думой. В то же время правительство должно прекратить действие всех исключительных положений. В заключение Львов и Шипов считали необходимым в целях успокоения страны приступить возможно скорее к производству выборов и созвать Государственную думу не позднее 1 декабря 1906 г. Столыпин слушал невнимательно и в конце беседы сказал, что теперь не время для слов и программ, а нужно общественным деятелям верить царю и его правительству. Видя, что они не находят общего языка, Львов и Шипов сочли дальнейший обмен мнений с председателем Совета министров бесполезным и удалились 353.

После отказа кн. Львова и Шипова Столыпин обратился с просьбой занять место в новом правительстве к А. Ф. Кони. 17 июля Кони имел продолжительную беседу со Столыпиным. На отказ Кони Столыпин заявил, что перед царём три дороги — реакция, передача власти кадетам и образование коалиционного министерства с участием общественных деятелей, причём «европейское» имя Кони должно послужить «фирмой», которая привлечёт к новому правительству симпатии населения. Путь реакции нежелателен, кадеты скомпрометировали себя выборгским воззванием, Муромцев, к которому хотел обратиться царь, стал невозможен, остаётся третий путь, имеющий особенное значение ввиду предстоящих выборов. В заключение Столыпин коснулся избранной им тактики. «Задача правительства, — сказал он, — проявить авторитет и силу и вместе с тем идти по либеральному пути, удерживая государя от впадения в реакцию и подготовляя временными мерами основы тех законов, которые должны быть внесены в будущую Думу» 354. На это Кони ответил, что он не верит в то, чтобы его имя могло как-либо повлиять на будущие выборы. По его мнению, «центр тяжести улучшения будущих выборов лежит… в немедленных мерах по аграрному вопросу» 355. В ближайшие два дня Гейден и Гучков продолжали уговаривать Кони отказаться от его решения, причём Гейден снова развивал ему «фантастическую теорию удара наших имён по общественному воображению» 356.

Между тем политическая обстановка после быстрого подавления Свеаборгского и Кронштадтского восстаний явно складывалась в пользу царизма. В результате вся затея с приглашением общественных деятелей в правительство затрещала по всем швам.

19 июля Столыпин поехал с известием об отказе Кони в Петергоф и вернулся, по словам М. А. Стаховича, «неузнаваемым. Объявил, что свободных только два портфеля; что Щегловитов (министр юстиции. — Е. Ч.) очень нравится государю; что принимает программу только капитулирующее правительство, а сильное само её ставит и одолевает тех, кто с ним не согласен…» 357.

Вечером этого же дня Столыпин поставил в известность Гучкова и Львова о приглашении их царём в Петергоф, дав понять Гейдену, что его кандидатура на пост государственного контролёра отпадает, так как Николай II признаёт необходимым удержать Шванебаха.

При этом, давая инструкции вызванным к царю, Столыпин подчеркнул, что не только о парламентском режиме не может быть речи, но и что нынешний образ правления вовсе не конституционный, а лишь представительный. Поэтому им не следует упускать из виду, что они имеют дело с монархом, условия ограничения власти которого могут и должны исходить исключительно от его воли. В частности, с царём напрасно говорить об отмене смертной казни: он не пойдёт ни на какие доводы в этом отношении, покуда сам не признает своевременным отменить это наказание 358.

После такого «напутствия» даже Гучков и Львов убедились в отсутствии у высших сфер искреннего желания «переменить курс» и пойти по пути «широких реформ». Поэтому они якобы решили отказаться от министерских постов. Но из писем Николая II Столыпину явствует, что инициатива прекращения попыток привлечь общественных деятелей в правительство исходила от царя: из разговора с Гучковым и Львовым он «вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т. е. государственного управления, в особенности Львов» 360. Вообще же Николай II «не переменил своего мнения о пользе привлечения людей со стороны», но он принципиально «был против вступления целой группы лиц с какой-то программой»361. Тем не менее Гучков и Львов на аудиенции у царя высказали непреклонное желание работать на местах в пользу того, чтобы будущий состав Государственной думы не представлял собой такого господства «крайних элементов», как в распущенной Думе 362.

Так закончилась третья (и последняя) попытка образования кабинета министров с участием либеральных деятелей.

Мы видели, что ещё в Выборге кадетские лидеры, узнав, что в столице спокойно, забили отбой. Патетическая сцена, разыгранная в конце заседания 10 июля, оказалась последним всплеском волны кадетской «революционности».

Сразу после подписания выборгского манифеста кадеты стали применять, по меткому определению Ленина, «провозглашённый этим воззванием принцип пассивного сопротивления по отношению к самому же воззванию» 363.

15 июля центральный комитет кадетской партии присоединился «принципиально» к выборгскому манифесту, но предоставил практические меры, связанные как с распространением, так и содействием к осуществлению требований манифеста, на усмотрение местных комитетов и отдельных членов партии и предупредил, что «открытое выступление комитетов в этом деле не должно иметь места до партийного съезда» 364.

Таким образом, центральный комитет воздержался от дачи директив о практическом осуществлении выборгского манифеста до решения съезда. Самый же съезд, назначенный первоначально на конец августа, был затем перенесён на сентябрь. Отсутствие директив из центра ещё более усиливало замешательство и разброд среди кадетов, вызванные внезапным роспуском Думы.

При обсуждении в местных группах партии вопроса о выборгском манифесте обозначались по крайней мере три течения.

Правые кадеты, находя этот акт противозаконным и нецелесообразным, прямо заявляли, что «партия на условиях выборгских постановлений существовать не может». Особенно не одобряли правые кадеты призыва к отказу от отбывания воинской повинности, указывая, что этим путём «можно вовлечь население без пользы в тяжёлые последствия» 365. В Воронеже помещичья часть группы возмущалась безответственностью «такого шага — бросить манифест в обращение среди крестьян, которые и без того жгли имения» 366. Считая манифест бесспорной политической ошибкой, правое крыло партии решительно отказывалось как распространять, так и содействовать проведению в жизнь его постановлений.

Левое крыло партии, напротив, всецело одобряло призыв к пассивному сопротивлению и считало вполне возможным его осуществление. Смоленский губернский комитет писал в центральный комитет 19 августа, что «мысль о неплатеже податей воспринята повсюду и имеет много шансов на проведение…» 367.

Некоторые кадетские группы, считая выборгский манифест «бледным и бесцветным», полагали, что нужны были средства посильнее. Севастопольский комитет, например, сожалел о том, что Дума не обратилась с воззванием к войскам 368. Рязанский губернский комитет с участием делегатов от уездных групп нашёл, что «трудно в настоящее время удержаться в узких рамках строго легальной деятельности», а потому необходимо вступать с левыми партиями в соглашение по некоторым, не противоречащим общим принципам партии народной свободы вопросам, как, например, по вопросу о всеобщей забастовке 369.

Кадетский «центр», стремясь притянуть друг к другу оба фланга партии, предлагал идти «средним путём», а именно признать выборгский манифест условно правильным. «Если не будет выборов, пустить его в ход, — комментировал это предложение Чубинский, если выборы будут, тогда нужда в таких мерах исчезает и перед нами парламентский путь открыт» 370.

Такие же разногласия в оценке выборгского манифеста обнаружились и в центральном комитете при подготовке тактического доклада к предстоящему съезду партии.

Милюков утверждал, что «наша партия до сих пор сделала слишком мало для осуществления выборгского воззвания и потому и впредь не имеет права давать сигнал к осуществлению» 371.

По мнению Милюкова, «остановиться на пассивном сопротивлении теперь нельзя: оно непременно перейдёт в активное». Но это вызовет репрессии и помешает избирательной кампании партии. Поэтому он предлагал перед выборами «разоружиться», отказавшись от выборгского манифеста. «Но при этом мы должны сказать, что принцип пассивного сопротивления мы очень уважаем и теперь только держаться его не можем» 372.

Соображения Милюкова о несовместимости практической подготовки к выборам с организацией пассивного сопротивления вызвали возражения со стороны лидера левого крыла Колюбакина. Он заметил, что отречение от манифеста «будет моральной смертью партии. Нa выборах её вытолкают. Компромиссы с правительством невозможны. Нам и важно не отношение правительства, а отношение к нам населения. Мученичество— выгодный ореол для партии. У нас нет престижа среди населения. Он будет благодаря репрессиям» 373. Но большинство членов центрального комитета одобрило точку зрения Милюкова, которому и было поручено сделать на съезде доклад о тактике партии.

На съезде партии, проходившем 24–28 сентября в Гельсингфорсе, правые кадеты предлагали открыто признать выборгское воззвание ошибкой, которая не должна влиять на дальнейшую тактику партии. «Центровики» доказывали принципиальную правильность этого акта, но полагали, что в данный момент партии следует отказаться от практического его осуществления. «Радикалы» не только принципиально разделяли лозунги воззвания, но и требовали сохранения их в настоящий момент как тактических директив партии. Победили сторонники промежуточной формулы. Съезд нашёл идею пассивного сопротивления согласной с общими принципами партии, но так как сейчас не имеется налицо условий для широкого и организованного применения выборгских лозунгов, то партия и не рекомендует немедленно воспользоваться новым оружием политической борьбы. Съезд счёл необходимым распространение воззвания для ознакомления народа с идеей пассивного сопротивления, но не с целью призыва к его немедленному осуществлению. Ближайшей задачей партии была признана подготовка к избирательной кампании 374.

Было непонятно, каким образом воззвание, зовущее население к определённым и немедленным действиям, могло служить средством чисто идейной пропаганды?!

Таким образом, кадетская партия предпочла остаться при прежней двойственности и неопределённости. Характерными чертами кадетской тактики по-прежнему были балансирование и блуждание в противоречиях, вносившие в партию дух внутреннего разлада.

Сплочение крупной буржуазии под знаменем партии октябристов. После роспуска Думы Шипов старался объединить всех умеренных конституционалистов «для защиты истинного либерализма в противовес надвигающемуся радикализму» 375. По его инициативе 26 июля в Москве состоялось совещание, в котором участвовали от «Союза 17 октября» гр. Э. П. Бенигсен, гр. В. В. Гудович, А. И. Гучков, Г. Г. Лерхе, Ю. Н. Милютин, В. М. Петрово-Соловово и Д. Н. Шипов, от группы мирного обновления— гр. П. А. Гейден, Н. Н. Львов, В. П. Рябушинский, от партии демократических реформ — В. Ю. Скалой, от кадетской партии — князья Павел и Пётр Долгоруковы, кн. Г. Е. Львов, В. А. Маклаков, П. Б. Струве и Н. В. Тесленко, от беспартийной группы — князья Г. Н. и Е. Н. Трубецкие. Председательствовал Е. Н. Трубецкой. Собравшиеся пришли к заключению о необходимости всем либералам объединиться на общей платформе под флагом партии мирного обновления. Совещание одобрило проект воззвания к избирателям, составленный Гейденом и окончательно отредактированный А. И. Гучковым и Н. Н. Львовым. Было также решено, что это воззвание, как и воззвание от 12 июля, должно быть подписано только тремя именами — П. А. Гейденом, Н. Н. Львовым и М. А. Стаховичем. Предполагалось, что при таких условиях будет возможно присоединение к партии мирного обновления одновременно всего «Союза 17 октября» и правых кадетов в случае раскола их партии.

В воззвании подчёркивалось, что необходимыми условиями для «возрождения страны» являются «сильная монархическая власть, народное представительство, свобода, основанная на праве, и равенство всех перед законом». По земельному вопросу воззвание солидаризировалось с программой думской группы мирнообновленцев о допустимости принудительного отчуждения потребного количества частновладельческих земель для создания прочного крестьянского землевладения на основе личной или общинной собственности. Проводя мысль о невозможности возвращения к старым порядкам, составители воззвания разъясняли, что думская группа приняла название «мирное обновление», желая указать на то, что она враждебна насилию и произволу, откуда и от кого бы они ни исходили 376.

На соединённом заседании Петербургского и Московского ЦК «Союза 17 октября» 27 июля было постановлено: 1) воззвание партии мирного обновления разослать во все отделы при циркуляре, его одобряющем, и опросить их мнение по вопросу о присоединении Союза к новой партии и прекращении его отдельного существования и 2) съезд Союза, или партии мирного обновления, смотря по выяснившемуся настроению, созвать после кадетского 377.

Казалось, что слияние «Союза 17 октября» с партией мирного обновления и «реальными политиками» из кадетской партии было близко. По крайней мере сам А. И. Гучков в письме к А. А. Гирсу от 6 августа считал его «неизбежным» 378.

Но очень скоро соглашение 26 июля рассыпалось как карточный домик, ибо в основе его лежала химерическая идея о возможности соединения «сильной монархической власти» с «истинным конституционализмом». Между тем в России монархия опиралась на полуфеодальное дворянство, классовые вожделения которого — это понимал даже Шипов — были «чужды идеалам политической свободы»379. Царизм и помещики-полукрепостники соглашались лишь на такой союз с либеральной буржуазией, в котором приоритет принадлежал бы «благородному дворянству».

Как выше отмечалось, Шипов видел в консолидации умеренно либеральных элементов противовес «надвигающемуся радикализму». Но логика борьбы с последним неминуемо толкала буржуазные верхи к союзу «со всеми отжившими и отживающими силами, чтобы сохранить колеблющееся наёмное рабство» 380. При таком положении план Шипова о двойном изолировании — и революционного движения, и реакции — был чистейшей утопией.

После покушения на Столыпина 19 августа 1906 г. Совет министров представил на утверждение царя положение об учреждении военно-полевых судов, а 24 августа было опубликовано правительственное сообщение, в котором введение военно-полевых судов оправдывалось обострением революционного движения в стране. Вместе с тем правительство отдавало себе отчёт в том, что царизм, утративший в 1905–1906 гг. массовую опору в лице патриархального крестьянства, не может удержаться без поддержки буржуазии и прикрытия абсолютизма лжеконституционным «плащом». Поэтому в своём сообщении правительство, обращаясь к «благоразумной части общества», заявляло, что оно не хочет «забывать о глубоких причинах, породивших уродливые явления», и поэтому будет подготовлять и проводить «необходимые преобразования». Среди них на первом месте был поставлен «вопрос земельный и землеустроительный», а затем «некоторые неотложные мероприятия в смысле гражданского равноправия и свободы вероисповедания».

Правительственное сообщение встретило полное одобрение и поддержку со стороны крупной буржуазии, которая приветствовала переход правительства в решительное наступление против революционных сил и в то же время была удовлетворена заверениями, что оно не капитулирует перед ультрареакционерами, настаивавшими на возвращении к неограниченному самодержавию, и сохранит блок с либеральной буржуазией, начавший складываться после 17 октября 1905 г.

27 августа в «Новом времени» было опубликовано интервью А. И. Гучкова, в котором он категорически становился на сторону правительственного сообщения и оправдывал военно-полевые суды, введённые в систему государственного управления. «Указания правительства на решительные меры в борьбе с революцией, — заявил Гучков, — дают надежду, что люди мирного труда встретят в правительстве твёрдую власть, умеющую охранять нашу молодую политическую свободу. Что касается самого закона о военно-полевых судах, то он является жестокой необходимостью; он как бы легализирует карательные экспедиции, которые совершались и раньше. Но у нас в некоторых, по крайней мере, местностях идёт, право, междоусобная война, а законы войны всегда жестоки. Для победы над революционным движением такие меры необходимы». Далее в интервью лился поток дифирамбоа Столыпину: «Я глубоко верю в Столыпина. Таких способных и талантливых людей ещё не было у власти» и т. д.

В ответ на обращение кн. Е. Н. Трубецкого к А. И. Гучкову с ироническим вопросом, к какой же партии он принадлежит, мирного или военного обновления, последний опубликовал открытое письмо к Е. Н. Трубецкому, в котором резко осуждал общественное движение, приведшее к манифесту 17 октября: «То, что в нём есть положительного — демократизация избирательного права и расширение прав народного представительства, было нам обеспечено и через посредство Думы 6 августа. То, что принесло это движение отрицательного, — это всё то, что мы с тех пор пережили и что поставило наше отечество буквально на край гибели… Торжество революции или даже новое обострение революционного кризиса похоронит и нашу молодую политическую свободу и остатки нашей культуры и благосостояния». Считая, что «революция, а не правительство является помехой к обновлению нашего отечества», Гучков указывал, что «вся борьба со стороны и правительства, и общества должна быть направлена в эту сторону… только подавление террора создаст те нормальные условия, при которых возможно широкое выполнение либеральной программы» 381.

Нетрудно видеть, что в последних словах Гучкова заключалось предвосхищение знаменитой столыпинской формулы: «Сперва успокоение, а потом реформы».

Открытое восхваление Гучковым столыпинского курса вызвало замешательство в «Союзе 17 октября». Один из его основателей, Д. Н. Шипов, заявил о выходе из состава Союза. 12 сентября Шипов писал Ю. Н. Милютину, что, прочтя сообщение об интервью с Гучковым, он «был поражён цинизмом его оппортунизма и сознанием позора, налагаемым им на партию, председателем которой он является». По мнению Шипова, этим интервью нанесён последний смертельный удар Союзу, и после этого он возродиться не может. Распадение его сделалось теперь совершенно неизбежным и необходимым. Все искренние конституционалисты должны будут примкнуть к мирному обновлению или составить самостоятельную группу и по возможности перед выборами вступить в соглашение с кадетами, если последние окончательно откажутся от заигрывания с левыми и от предосудительных средств борьбы за политическую свободу вроде выборгского воззвания и т. п.» 382.

Предпосылкой для соглашения с кадетами, по мысли Шипова, должен был явиться раскол кадетов. Шипов ожидал, что на предстоящем их съезде выборгский манифест будет принят в той или иной форме, но правое крыло не присоединится к нему и отколется от партии. Тогда правые кадеты смогут совместно с левыми октябристами и мирнообновлендами образовать новую партию.

Но эти расчёты не оправдались. На съезде в Гельсингфорсе действительно имели место острые разногласия, но кадетскому руководству во главе с Милюковым удалось предотвратить раскол партии. Для левого крыла была сохранена теория пассивного сопротивления, а правое крыло было удовлетворено тем, что на практике оно в данное время было сведено к нулю.

Октябристы же в подавляющем большинстве пошли за Гучковым. В постановлении ЦК Союза подчёркивалось, что Союз всегда ставил себе главной задачей содействовать мирному преобразованию государственного строя на твёрдом основании конституционных начал, возвещённых манифестом 17 октября 1905 г. Этой главной своей цели Союз остаётся верным и до сих пор. Ничто также не противоречит ему в недавно опубликованных заявлениях А. И. Гучкова. Поэтому если существует ныне какое-либо разногласие между направлением Союза и взглядами Д. Н. Шипова, то перемена произошла не со стороны Союза. Признавая с удовлетворением, что «правительство приступило к решительному подавлению анархии… не останавливаясь перед такими крайними мерами, как недавно изданный закон о военно-полевых судах», и вполне допуская, что «жестокая необходимость может заставить в исключительных случаях прибегать и к суровым мерам», ЦК вместе с тем лицемерно заявлял, что «для прочного умиротворения нашей страны необходимо скорейшее укрепление в ней конституционного строя и проведение целой системы демократических реформ» 383.

Заявление Гучкова было встречено сочувственно имущими классами по всей стране. А. И. Гучков писал Ю. Н. Милютину 2 октября: «Судя по многочисленным сведениям, идущим из провинции, ветер в нашу сторону.384 Параллельно среди октябристов замечалось охлаждение к соединению с партией мирного обновления и тем более к растворению в ней.

Хотя представители торгово-промышленного мира, по выражению Гучкова, «стали очень жаться» к «Союзу 17 октября», его финансовое положение было далеко не блестящим. В одном из писем к Ю. Н. Милютину Гучков признавался, что уже «несколько месяцев все расходы по ЦК (помещение, персонал, печатание и проч.) приходится нести исключительно мне. Эти рублей 400 в месяц я ещё могу вынести до выборов, но издательское дело уже не могу принять на себя» 385. Учитывая, что в последнее время произошёл поворот крупной буржуазии в сторону «Союза 17 октября», А. И. Гучков в первых числах октября предпринял решительную попытку привлечь её к некоторым жертвам. 3 октября московский городской голова Н. И. Гучков устроил совещание с представителями «умирающей» торгово-промышленной партии. Братья Гучковы старались убедить крупнейших капиталистов Москвы помочь созданию газеты и агитационного фонда. Но совещание, по словам А. И. Гучкова, шло «кисло до невероятности». На другой день Гучков пишет Ю. Н. Милютину: «Толстокожесть наших «имущих» классов приводит меня положительно в раж. Вчерашнее совещание… закончилось избранием комиссии, куда вошёл и я, для представления двух докладов: 1) об образовании издательского товарищества для издания газеты и проч. и 2) об образовании особого агитационного фонда для подготовки выборов. Если не удастся прошибить эту броню, то хоть всё дело бросай. И такая мысль всё более и более приобретает «навязчивость»» 386.

Видимо, прохладное отношение капиталистов к финансированию «Союза 17 октября» объяснялось тем, что они весьма низко оценивали шансы октябристов, как и вообще всех партий «центра», при существующем избирательном законе и остерегались субсидировать явно безнадёжное предприятие.

Тем временем учредители думской группы мирного обновления гр. Гейден, Н. Н. Львов и М. А. Стахович ввиду предстоящих выборов во II Думу предприняли попытку организовать в стране партию мирного обновления. 20 и 21 октября 1906 г. в Москве происходили совещания, в которых приняли участие кроме названных лиц также Д. Н. Шипов, кн. В. М. Голицын, князья Е. Н. и Г. Н. Трубецкие, П. П. Рябушинский, С. И. Четвериков, А. С. Вишняков, А. И. Коновалов, кн. Г. Е. Львов, И. Н. Ефремов, С. А. Котляревский, В. Ю. Скалой, П. Б. Струве и др. Совещание постановило образовать ЦК партии мирного обновления под председательством Гейдена в Петербурге, а в Москве — отделение его во главе с Шиповым 387.

В воззвании партии мирного обновления к избирателям указывалось на две разрушительные силы, препятствовавшие обновлению родины: пережитки приказного строя и революционный анархизм крайних партий. Находя, что обе эти силы питают друг друга и одинаково опасны, мирнообновленцы, безусловно, осуждали всякий кровавый террор, как правительственный, так и революционный. Объявляя себя «непримиримо оппозиционной» ко всякому антиконституционному правительству, новая партия не допускала никаких соглашений с левыми партиями 388.

Скоро мирнообновленцам пришлось убедиться, что надежды сгруппировать в партии достаточное число членов, чтобы провести собственных депутатов в Думу, неосуществимы. Поэтому было решено поддерживать наиболее желательных кандидатов соседних партий, стремясь к тому, чтобы выборы не отклонялись ни слишком влево, ни слишком вправо — «только не сторонник правительства и не крайний левый» 389.

Безапелляционный отказ партии мирного обновления от соглашения с «крайними левыми», под которыми подразумевались социал-демократы, встретил возражения даже со стороны наиболее близкой к ней по своим взглядам партии демократических реформ. Полемизируя с кн. Трубецким, который мотивировал исключение из предвыборного блока социал-демократов тем, что они намереваются «взорвать Думу», М. Ковалевский писал: «Но так ли это в действительности? Можно ли сказать, что та фракция, к которой принадлежит Плеханов, занимает иную позицию, чем та, какая в Германии, например, отстаивается Бебелем?..» 390 Напомнив, что о возможности блока с либеральной буржуазией писали в «Товарище» Мартов и Плеханов, «Страна» находила, что «соглашение с меньшевиками представляется в настоящее время весьма и весьма желательным, если только они сделают уступку в вопросе о «полновластной Думе», т. е. если они откажутся от взгляда на Думу как на орудие агитации за Учредительное собрание» 391.

* * *

Подведём итог. Новый подъём массовой революционной борьбы летом 1906 г., означавший приостановку отступления снизу, привёл «наверху» к переговорам о кадетском правительстве. Такое правительство должно было служить ширмой, заслоняющей от масс реакционную сущность царизма. Однако объективные противоречия русской революции оказались настолько глубокими, что перебросить кадетский «мост» между помещиками и крестьянами не удалось. Кадеты были не в состоянии контролировать положение даже в Государственной думе. Это решило судьбу кадетского министерства, а заодно и Думы.

Роспуск Думы означал «конец либеральной гегемонии, сдерживавшей и принижавшей революцию» 392. Опыт 1 Думы способствовал разоблачению лжедемократизма кадетов, освобождению крестьянства от конституционных иллюзий, сплочению революционных классов для общей борьбы против царизма.

В этом заключался самый ценный исторический урок перводумского периода.