- Продолжатели великого почина -

— В тридцать пятом вся страна заговорила об Алексее Стаханове. Вскоре на стройке появились сбои рекордсмены, — рассказывал один из первых стахановцев верфи Федор Андреевич Пащенко. — Помню, к примеру, Петра Ступенькова. Бригадиром-бетонщиком был. Здорово работал. Или бригада плотников: Колычев, Мельников, Меденяев, Валеулов. Мы их «интернационалистами» звали: тут и русские были, и украинцы, и чуваши. По три нормы каждый выполнял. Известны потом стали Остренко, Мочалин, Некрасов, Холкин, Пономарев, Гоба, Потехин, Суетин, Шпаков, Матюхин.

Таков был стахановский старт. Когда в ноябре тридцать пятого в Петропавловске проходил первый городской слет стахановцев, присутствовавший на нем бригадир откатчиков Вычиков так сказал своим товарищам по соревнованию: «Посоветовались мы в коллективе и решили: вместо двухсот вагонеток за смену давать четыреста. Вчера 432 дали!» А прибывшая из Краматорска группа монтажников взялась произвести монтаж конструкций цехов за 100 дней! Иными словами, на треть раньше срока.

Любопытный эпизод припомнился Александру Ивановичу Новичкову, одному из самых первых строителей: «Приходит однажды телеграмма А. И. Микояна: срочно заготовить 15 тысяч кубометров строительного леса. Он был нужен позарез для строящихся цехов. Собрались мы в комитет комсомола, как в кратчайшее время выполнить заказ, обсуждали допоздна. Было решено создать специальную бригаду, подобрать в нее достойных ребят.

Начальником лесоучастка назначили Виктора Бушко, а меня кто-то предложил выбрать комсоргом. Но тут встал Гриша Обухов и сказал: «Не пойдет, ребята. Сашка только что женился, а мы его на несколько месяцев в тайгу». Взгляды сразу на меня. А что я мог ответить? В лес, конечно. До Коряк добирались и на лошадях, и на собачьих упряжках. Обосновались в вырытых землянках. Честно скажу, спины у ребят не разгибались до потемок. Деревьев валилось с каждым днем все больше и больше. Расслабились лишь тогда, когда в штабелях было 15 тысяч кубометров».

Вот такая трудовая стахановская эстафета и была передана строителями верфи ее будущим судоремонтникам. Теперь были уже не десятки, а сотни последователей «донбассовского рекордсмена». Например, в одном из отчетов за 1944 год сообщается: «…в соревновании участвует 492 стахановца».

Со временем в коллективе появятся и многие другие формы соревнования, которые дадут нам ударников, многостаночников, «двухсотников». Однако содержание его останется прежним: трудиться творчески, максимально раскрывая свои возможности.

Особенно ярко отразилось это в родившемся в конце пятидесятых годов движении за коммунистический труд. Новизна новой формы соревнования заключалась в том, что соревнующиеся не только стремились к высоким производственным показателям, к экономии материалов, высокому качеству. Их волновала жизненная позиция человека, его моральные ценности, отношение к товарищу, поведение в быту. А энтузиастов движения за коммунистический труд на верфи нашлось немало. Опытный слесарь берет шефство над новичком, бригадир передовой бригады переходит в отстающую, рабочие осваивают смежные профессии, чтобы в любой момент заменить товарища. Люди потянулись к знаниям, пошли в школы, техникумы, институты. И, видимо, нельзя назвать случайностью, что первая бригада коммунистического труда на Камчатке родилась именно в коллективе судоремонтников верфи. В ней было четверо ребят, четверо слесарей-дизелистов, которых возглавлял бывший военный моряк Николай Руденко. К чему стремились эти люди, беря на себя ответственные обязательства? Они взяли за правило — за смену две производственных нормы, высокое качество продукции, активная общественная работа и, непременно, учеба. К примеру, комсомолец Григорий Зинарь. За плечами у этого парня было всего пять классов, но со временем он закончил десятилетку, потом пошел в школу мастеров, стал слушателем университета марксизма-ленинизма. Приняли его в партию, а сейчас он старший инженер-технолог, коммунист. Три Николая: Гаркун, Буглаев, Руденко тоже учились. Сам бригадир стал участником первого Всесоюзного совещания ударников коммунистического труда, награжден медалью «За трудовое отличие». В числе первых был и Николай Крючков. Тоже бригадир дизелистов. Его коллектив, в котором трудились Виктор Шевцов, Александр Хилов, Аркадий Цепков, Валерий Кирой, пошел той же дорогой, что и первая коммунистическая бригада. Образцовость во всем: в труде, быту, общественной жизни.

Искрой рождено было пламя. Спустя всего три года движение за коммунистический труд приобретает на верфи массовый характер. В 1960 году в числе соревнующихся уже более семидесяти процентов от общего числа работающих. Весь коллектив борется за высокое звание предприятия коммунистического труда, которое и присваивается ему в 1963 году. О популярности и массовости этого движения на заводе свидетельствуют регулярные слеты ударников и бригад коммунистического труда. Первый состоялся на верфи 11 февраля 1961 года. Их участники направляют внимание на дальнейшее улучшение работы предприятия, изыскание дополнительных резервов. Ведь, несмотря на очевидный прогресс, в цехах еще немало фиксировалось фактов небрежного отношения к металлу, электроэнергии, излишних затрат труда. Как же свести их к минимуму?

Решить такую задачу помог почин судоремонтников завода «Фреза», нашедший широкую поддержку и дальнейшее развитие на судоверфи. Речь идет о гарантийном паспорте. Первыми в этом начинании на верфи были комсомольско-молодежные коллективы Пономарева и Крючкова. Судоремонтники при сокращенном сроке ремонта добивались высокого качества работ, а рыбаки в свою очередь брали обязательство — эксплуатировать отремонтированное судно технически грамотно и добросовестно. Первым с гарантийным паспортом вышел на промысел в 1963 году СРТР «Кавача», а потом и десятки других судов. Бригады рабочих, последовавшие этому подлинно коммунистическому почину, делали большое дело. Они открывали прямой путь к значительному увеличению активного времени нахождения судов в море, на лове. Опыт коллективов Крючкова и Пономарева был обобщен и получил широкое распространение. В 1964 году, например, по этому методу работали 34 бригады, которые выдали рыбакам 204 общественных гарантии. Это означало, что каждое десятое отремонтированное судно выходило на промысел с гарантийным паспортом. А спустя четыре года на верфи было уже оформлено 3376 гарантийных паспортов на механизмы и узлы 104 судов. Их подписывали слесари, электрики, корпусники, сварщики, словом, представители всех ведущих заводских профессий. Это значило, что заключение взаимных договоров по гарантиям качества прочно вошло в жизнь коллектива завода. Сегодня этой формой соревнования охвачено 5 основных цехов, 100 бригад, в которых трудится более 600 рабочих.

Бурный рост технического прогресса вносит существенную поправку и в организацию социалистического соревнования. Работа человека сейчас оценивается комплексно. Прежде всего надо трудиться быстро. Выпускать много продукции и непременно отличного качества. Да к тому же тратить как можно меньше сырья, материалов. Вот сколько разделов в «табеле» истинного новатора, работающего на современном уровне. Больше! Лучше! Экономнее! В этих словах сконцентрировано главное требование сегодняшнего дня — целостно, во взаимосвязи решать вопросы производства, измеряя их действенность, прежде всего, экономической эффективностью.

Вспомним тяжелый и грозный 1919-й. Горстка московских большевиков и им сочувствующих решила тогда: «…Пришпорить себя и вырвать из своего отдыха еще час работы, то есть увеличить свой рабочий день на час, суммировать его и в субботу сразу отработать 6 часов физическим трудом, дабы произвести немедленную реальную ценность». Постановили так 7 мая, а три дня спустя, в субботу, десятого «немедленно произвели реальную ценность: отремонтировали 4 паровоза, 16 вагонов, погрузили и разгрузили 9300 пудов», и тем самым дали жизнь почину, который В. И. Ленин назвал великим.

А спустя полвека, в апрельскую субботу слесарь Зинарь с Петропавловской судоверфи скажет на заводском митинге: «Мы — наследники этого почина. Значит, производительность сегодня должна быть наивысшей!». Сегодня — это 12 апреля 1969 года, когда на украшенной транспарантами, лозунгами и плакатами судоверфи проходил юбилейный коммунистический субботник. Заводская летопись свидетельствует: «Ровно в восемь утра к работе приступили 2300 человек. Явка коммунистов и комсомольцев стопроцентная. Валовой продукции выпущено на сумму 49 тысяч рублей. Производительность труда на одного работающего составила 125 процентов. Особенно отличилась бригада Пономарева из слесарно-монтажного цеха и Кулешова — из корпусного. Эти коллективы сумели довести дневную выработку до 165 процентов!»

Два факта, два события, разделенные полувеком. Но сколько общего в них. Как точно подметил тогда Ильич: «Если в голодной Москве летом 1919 года голодные рабочие, пережившие тяжелых четыре года империалистической войны, затем полтора года еще более тяжелой, гражданской, войны, смогли начать это великое дело, то каково будет развитие дальше, когда мы победим в гражданской войне и завоюем мир?»

История социалистического соревнования, родоначальником которого, собственно, и стал великий почин, ярко, вдохновенно отразила и историю коллектива судоверфи.

- Знакомьтесь, Кабзистов -

Он высок, строен. Под кепкой темно-русые волосы. Глаза с голубоватым отливом глядят то с серьезной задумчивостью, то вдруг засветятся улыбкой.

Евгений Кабзистов — судосборщик-корпусник, 36 лет. Награжден орденом Трудового Красного Знамени. Признан лучшим наставником молодежи в области. На его счету 100 рацпредложений. Но не лучше ли предоставить слово самому герою?

* * *

…Между прочим, разок-то я с Камчатки «эмигрировал». Правда, давненько это было. Свадьбу с Людой сыграли, а жилья нет. Туда-сюда, вскипел по молодости. А тут как раз письмо от дружка: валяй, дескать, сюда, поближе к Усть-Каменогорску, квартира будет и работа. Вот и махнул. А Камчатка тянула. Ночью и то, бывало, снится. Бухта, заря камчатская, вулканы. Маялся. А Люда и говорит: «Ехать, Женя, надо». Я сразу письмо. Мол, так и так, судите, ребята, а без вас не могу. Примите. Вот с тех пор и прирос здесь, корни глубокие пустил. И Люда тоже, и дети наши. Двое их у меня. Однажды спрашивает у меня новичок: «Дядя Женя, какое главное условие успеха в нашей профессии?» Я ему так ответил: «Оседлость, дружок. Летуну трудно постичь премудрости нашего ремесла. Впрочем, не только нашего».

Не знаю, кто как, а лично я в свою специальность влюбился еще юнцом. Было это в профтехучилище, тут же, при судоверфи. Увлекся незаметно, в кружках занимался, мастерить пытался. Особенно корпел на практических занятиях. Сновал по участкам, то возле одного постоишь сбоку, то возле другого, присмотришься, сам попробуешь. Словом, учебу я с успехом закончил, по старой квалификационной сетке пятый разряд присвоили. А вот когда в цех пришел, заробел. Одно ведь дело — ученик, практикант, другое — самостоятельно работать. Не клеилось поначалу. Так, наверное, с каждым бывает, когда первый самостоятельный шаг делаешь. Ну, а потом укорял себя: дескать, что я раскис. Терзания мои сразу подметил Юрий Харитонович Девликанов, плазовщик, с полгода на плазе у него проработал. Потом взялись за меня бригадир Семен Устинович Кузнецов и мастер Юрий Александрович Жидков. Собственно, они-то и утвердили во мне веру, помогли покрепче на ноги стать. На дорогу напутствовали: «Корпусник ты, Женька, по призванию. Не робей и делу своему не изменяй».

Одним словом, становление было нелегким и мучительным. С год, пожалуй, «пристреливался». И вот однажды вызывает к себе начальник цеха и говорит: «Решили мы тебя, Кабзистов, бригадиром поставить..» Я даже растерялся. Какой же из меня бригадир, если я только год на заводе. А мне говорят:

— Потянешь.

— А если не потяну?

— Снимем.

Ну, тут уж злость во мне заговорила. Как же так, еще не бригадирствовал, а уже о снятии разговор. Так и стал бригадиром. Ребята, скажу вам, в бригаде подобрались дружные, работящие, потому и дела шли хорошо. И норма, и план — все честь по чести. В газете даже как-то пропечатали. Дескать, вот с кого пример брать следует. И все же какое-то чувство неудовлетворенности жило во мне. Смотрел вокруг и думал: слишком много труда и времени тратим мы на, казалось бы, пустяковые операции. Упростить ведь их можно. И вот, помню, пришел из цеха домой, сел за стол и набросал на бумаге один чертежик. Прикинул, что к чему, рассчитал в цифрах. Голову ломал не зря. Мой способ испытания грузовых стрел признали рациональным. Затрат меньше теперь требовалось, и время экономилось.

Это и было первое рационализаторское предложение. А там за другие взялся. Вот те же, к примеру, льдодробилки. Делали мы их точно по чертежу, без отклонения от технологии. ОТК не придирался. А вот сварят их: куда все девалось. Перекосы, деформации. Снова проверят — никаких технологических нарушений. Ну, тут ясно стало: нужны какие-то конструктивные изменения.

Технологом был тогда в цехе Владимир Прибыльский. К слову сказать, замечательный человек. Приехал он из Ленинграда после техникума. В кармане диплом техника сварочных работ, а пошел простым электросварщиком. Вскоре приглядел в цехе группу ребят, они только что профтехучилище закончили, сколотил из них бригаду. Дело поставил в ней так, что через полгода весь завод заговорил о Прибыльском: нормы перевыполняли и качество хорошее давали. А ведь участок у ребят был наиответственнейший — варили подводную часть корпусов судов. Молоденький технолог, не под стать иным, оказался любознательным и смекалистым парнем. Смотришь, то с рубщиками советуется, то со сверловщиками спор затеет. А то просто подойдет к инженеру и скажет: «Мыслишка одна есть, как вы на это посмотрите?» А смотрел тот, надо сказать, положительно и с желанием. Ибо рацпредложения Прибыльекого были всегда эффективны. Поэтому, когда Володю назначили в цех уполномоченным по рационализации, никто не удивился. К месту он пришелся.

Так вот, собирали мы льдодробилки. Подходит однажды Прибыльский и говорит: «Слушай, Евгений. Что, если вот эти два соединения изменить, а? Деформация ведь может исчезнуть. Как ты думаешь?» Хорошо, покумекаю, говорю. После смены заглянул к нему в кабинет, поделился тем, что за день передумал. А он учебник по сварке открыл и сказал: «Вот если бы не эта ошибочка в твоих рассуждениях…» Что ж, пришлось ночку попыхтеть над чертежами, все примерил, сверил, рассчитал. А утром прихожу и говорю с облегчением: «Вроде докопался, посмотри-ка». Вот так родилось еще одно рацпредложение. А нынче у меня их уже за сотню перевалило.

Я знаю, что у многих моих знакомых самые различные увлечения. Рыбалка, охота, драмкружок. А вот у меня в обычном смысле такого отдыха не получается. Порой отправлюсь по грибы, а сам в мыслях всякие варианты перебираю. И то прикину, и это примерю.

Правда, не всякий понимает нашего брата — рационализатора. Помню, увлекся я одной идеей, все спешу, быстрей хочется ее осуществить. А в упрек: «Чего суетишься? Приварок получить захотел?» Не обидно ли? К примеру, те же резиновые шланги для уплотнения дверей морозильных камер. Я сам их применил в своей работе, проверил, качества отличное получалось. Но с внедрением затянули. Иду к начальству:

— Шланги, говорю, надо использовать.

— Не пори горячку, Кабзистов, успеется.

— А чего ждать? Работают по старинке, а новшество, улучшающее качество, под сукном пылится.

Или взять те же вакуум-сушильные аппараты. В них постоянно забивается зарубашечное пространство. И время варки рыбной муки увеличивается, и коррозируется, ржавеет рубашка. Предложил я установить один дополнительный «поварник» для отвода конденсата пара. А мне и говорят:

— Не положено так. Пока автор не разрешит изменить чертеж, рацпредложение недействительно.

— Ерунда, говорю, получается. Переписка с заводом-изготовителем уже год тянется, а предложение пылится.

— Прав, Кабзистов, но не положено.

Вот так порой бывает. И изобретать приходится, и «толкать» новшества.

В нашей бригаде, например, каждый второй — рационализатор. Пусть не так много на их счету предложений и не слишком увесисты они по своему экономическому эффекту, но главное в том, что ребята до истины докапываются. Это Голубев, Буянов, Шачнев, Павлов, Мельников, Тикун, Солодовников…

Меня нередко спрашивают, почему у тебя, Кабзистов, такая дружная бригада? Как-то на городском слете один товарищ отводит меня в сторону и шепотком, как бы никто не услышал: «Слушай: а выпивают они у тебя?» Смеюсь: «А как же, трезвых я в бригаду не беру». Но шутки-шутками.

Серьезно скажу так: коллектив у нас действительно дружный, живет по принципу — один за всех и все за одного. Сложился, конечно, он не сразу. Поначалу тут было всего шесть человек. Это в пятьдесят седьмом. Я только что из армии пришел. А сейчас 28. Пополнялся в основном за счет ремесленников.

С первого дня стараемся приобщить новичка к делу, поручения даем. К примеру, есть у нас такой бригадный стенд, где обязательства висят, планы и тому подобное. А на нем технический уголок. Так вот ведут его новички. Для них он вроде наглядного пособия: глянет — формулу запомнит, название. Бригада наша молодежная. Отсюда и текучесть. С год, а то и меньше парень поработал, а там пора в армию. У нас каждый через службу прошел. Недавно, к примеру, четверо из бригады в армию ушло: это братья близнецы Танины, еще Бондарев и Мотанов. По традиции собрались бригадой тут же у рабочего места. Юрий Солодовников поэтическое напутствие им прочитал, а бывалые солдаты такой наказ дали: «Кончите службу, на завод родной возвращайтесь». Это у нас всегда так. И скажу вам, возвращаются. Почему? Однозначно, конечно, не ответишь. Видимо, бригадная жизнь им по душе пришлась. Ведь важно очень, в каком, так сказать, микроклимате парень начинает свою рабочую дорогу. А потом, солдат мы тоже не забываем. Они пишут и мы. Иной раз и посылку пошлешь, в гости наведаешься. Вот служит у нас Павел Савченко. Моряк он. Недавно всей бригадой в гости к нему на корабль съездили. Знаете, как парень обрадовался. Интересуюсь у командира, как там наш Паша службу флотскую несет? Молодцом, говорит, в отличниках ходит. А когда прощались, Павел по секрету мне: «Ты, бригадир, имей в виду, с флота прямо в бригаду приду». И в производственных, и во всех иных делах мы — часть большого коллектива. Так что наш бригадный микроклимат складывается под воздействием общего психологического климата. А воспитательная работа в цехе ведется активная и разносторонняя. И по партийной линии, и по комсомольской, да и профсоюз большое дело делает. Мне, как бригадиру, главное — правильно сориентироваться тут надо, основное звено нащупать. Ведь у нас в бригаде, как и в цехе, не все гладко бывает. То опоздание, то прогул, третий задание не выполнил, кто-то брак подсунул, общественный порядок нарушил. У нас так повелось: нарушителя мы не распекаем. Даже голоса не повысим. Но ребята так к нему отнесутся, что от стыда он готов сквозь землю провалиться. Был у нас один парень. К работе равнодушен, невнимателен, рассеян. Держался как-то отчужденно. Мы его особо не тормошили, укора не делали. Просто давали одно задание, другое. Объясняли, как делать надо. Ошибется — поругаем, в чем-либо преуспеет — похвалим. Я его то по грибы приглашу, то в кино. Вот так и перековали характер. Ушел потом парень в армию, так, знаете, какие письма теплые пишет.

Или вот совсем недавний случай. Прибегает ко мне наш комсорг Игорь Павлов, взволнованный, обеспокоенный. «Слушай, — говорит, — Сергей в милицию угодил».

Поехал я к следователю, а он будто обухом по голове: «Под суд его отдадим». Понимаете, не верилось. Наш Сергей уравновешенный, флегматичный, мухи и то не обидит он, а вот на тебе, приложил кулак к одному сквернослову. Не выдержал. Правда, приговор был условным, но сколько бригада за это время пережила. Взяли его на поруки. Лично я в Сергея верю; больше не сорвется.

Словом, сучки и задоринки у нас тоже есть, как в любой бригаде. И жизнь течет по обыкновенному рабочему расписанию.

- Мастер Пронькин -

Пронькина разыскать на участке не просто. Раз пять наведывался в цех, а ответ все один: «Где-то на судне». Пока я ходил от объекта к объекту, в мыслях прикидывал, сколько же мастеру Пронькину приходится за смену вышагать километров. С десяток, никак не меньше. Суда стоят у разных причалов, а быть на них мастеру необходимо. Иногда по нескольку раз в день. Хорошо, конечно, если дело идет нормально, тогда поспокойнее на душе. Но, к сожалению, таких минут на производстве не так-то много. Вот, скажем, только мы присели с Николаем Филипповичем, приготовились с ним о житье-бытье потолковать, как вдруг входит возбужденный парень в спецовке и докладывает:

— Филиппыч, на «Тирасполе» кислорода нет. Мастер, извинившись, на некоторое время отлучился.

Возвратясь, развел руками.

— Вот так весь день, как белка в колесе. Крутись, вертись, а все равно по полочкам все не разложишь.

— Трудно, наверное?

— Знаете, не так трудно, как ответственно. Ведь что не так, стружку с мастера снимают. Ну, а коль ответственно, значит и трудно. Вот у меня на участке восемь бригад, какие они ни хорошие, а глаз нужен. Почти пятьдесят человек. Плюс ремесленники на практике. Нет, не подумайте, что мастер — это надзиратель. Он такой же производственник, как и любой член бригады.

Стать мастером у нас, конечно, каждый может. Все для этого дано. Учись, постигай. Но тут одна загвоздка бывает. Как-то в одном цехе стали подыскивать человека на эту должность. Десяток людей перебрали, а подходящей кандидатуры нет. Одни сами отказывались, другие не «дотягивали». Выходит, главная-то возможность в самом человеке заложена. Есть у него воля, упорство, трудолюбие, будет он мастером.

— Вот лично я, — рассказывал Филиппыч, — семнадцать лет мастером. Вроде, все на зубок знаю, сам все своими руками ощупал, а все равно не все премудрости трубопроводного дела постиг. Пока освоишь одно, там другая новинка. И так все время. Но, знаете, это даже и хорошо, не расхолаживается человек. А что касается обязанностей мастера, тут, пожалуй, лучше перечислить то, что не входит в его компетенцию.

Тут Филиппыч, как говорится, прав на все сто: ноша мастера нелегкая. Все нужно предусмотреть, во всем разобраться. Правильно расставить рабочих, оформить наряды, предупредить брак, проследить за технологическим процессом, новичку помочь. Уж одно это говорит о том, что мастер должен быть не только специалистом своего дела, но и административным работником на вверенном ему производственном участке. Нередко о его успехах судят именно по мастеру: хорош он, ответственно относится к своим обязанностям, значит, и участок его работает ритмично. Проведя такую параллель, начальник цеха заметил:

— У Пронькина всегда порядок. Бригады действуют слаженно, с высокой отдачей. А все потому, что мастер глубоко вникает в технологическую последовательность работ, заблаговременно оформит наряды, тщательно проверит готовность предстоящих операций, осуществит планомерный их контроль. Бригады наперед знают, чем будут заняты завтра, имеют возможность запастись необходимым материалом, инструментом, рационально использовать свое рабочее время.

В цехе то и дело слышишь: «Где Филиппыч?» То он нужен бригадиру, то слесарю, то практиканту из профтехучилища. И хотя характер у мастера не такой уж покладистый, не всегда его лицо свободно от налета хмурости, однако ж собеседник он для них всегда желанный.

В этом человеке, по-моему, два таланта рядом уживаются: во-первых, Пронькин большой мастер, так сказать, специалист, достигший высшего искусства в своем деле. Его наказ и совет всегда полезен рабочему. Но, с другой стороны, Филиппыч еще и воспитатель. По службе и долгу ответственен он за вверенных ему людей.

Пришел как-то к Пронькину Толя Ермилов. Пришел и сказал:

— Возьми, Филиппыч, к себе на участок. Не клеится там у меня.

Там — это в другом цехе. Никто ему, конечно, подножку не ставил, сам споткнулся. С дисциплиной не в ладах был. А таких-то не особенно привечают на новом месте.

— Ну, а у нас как думаешь жить? — спрашивает Филиппыч.

— Поверьте, не подведу.

— Я-то поверю, а как ребята?

Пошел мастер в бригаду Новикова. Сам упросил того взять к себе Ермилова.

— И знаете, — довольно сказал мне Пронькин, — не ошибся. Отлично работает.

Тут ничего не скажешь: тянется молодежь к Филиппычу. Возьмем тех же практикантов из заводского профтехучилища. Их мастер Альберт Францевич Гудковский говорит:

— На участок Пронькина ребята идут с большой охотой. Тут всегда приветят, отнесутся с вниманием. В бригады как равных примут. Сам Пронькин побеседует, подскажет.

— Ну, а как же иначе, — удивляется Филиппыч, — наша же это смена. Сегодня зелень, а завтра зрелый рабочий.

Но не надо думать, что новичков мастер по головке гладит. У него к каждому своя мерка строгости и требовательности.

— Пусть они не думают, что стать рабочим — простое дело. Иной полагает, что сегодня воткнул в землю яблоню, и плоды снимай. Нет, так не бывает. Прежде с ней лет семь повозиться надо. Я и сыновьям то же самое говорю.

У Филиппыча их двое: Саша и Володя. Работают здесь же в трубопроводном, где и отец. Свой путь выбрали для себя сами. Пронькин, как, впрочем, и любой родитель, хотел видеть в том же Владимире завтрашнего инженера, с дипломом. А сын по-иному рассудил.

— В цех хочу, отец. Там дело конкретное.

Пронькин вскипел:

— Ты выбрось дурь из головы, учись.

— Можно учиться и работать. Ты же в мои годы каким мастером уже был?

— Так то время какое было? Война, разруха. Ржаная краюха хлеба в радость, а тебе булка с маслом, и то нос воротишь. Чего тебе не хватает?

Нет, не уговорил Филиппыч сына. Настоял-таки тот на своем. Закончил ремесленное училище, сейчас в бригаде Новикова, на отцовском участке. Доволен ли? Филиппыч улыбается.

— Пожалуй, да. Ну, а Саша из армии вот вернулся, тоже в трубопроводном прописался.

Пронькин трудится в цехе четверть века. С пожелтевшей фотографии, которую Николай Филиппович мне потом показал, глянул на меня веселый паренек. Ершистый чуб, курносый нос, прищуренный взгляд. Снимок для первого заводского пропуска, который нынешний мастер получил в пятнадцать лет. Сейчас, конечно, от того Кольки Пронькина мало что осталось. Время сделало свое дело: резануло по лицу глубокими морщинами, чуть пригнуло спину, посеребрило виски. Ничего не поделаешь — годы. Но с ними одновременно пришло к Пронькину и другое: мастерство и признание. На груди Филиппыча — орден Октябрьской революции.

- Бригада Лушникова -

На заводских часах 7.20. Цех еще пуст. Но у верстака, на котором висит красный вымпел с надписью: «Победителю во Всесоюзном социалистическом соревновании», двое в рабочих спецовках. Первый, что повыше, уткнувшись в ватманский лист с какой-то схемой, говорит:

— Да, Николай, «сээртээмчик» этот — крепкий орешек. Помозговать тут придется.

Второй, широкоплечий, ростом пониже, в черном берете, слушает и кивает головой:

— В схемах, Борис, нам надо как следует разобраться. Вдруг слышится:

— Привет, ребята!

У верстака появился третий. Это Коля Углев, невысок, с довольным лицом. Он только что из раздевалки. В руках свежая газета.

— Завтра в «Океане» идет «Блокада». Сходим, ребята?

— Это можно, — слышится голос бригадира, — в субботу только. Ну, а теперь к делу. Ты, Углев, знаешь, чем займешься сегодня?

— Конечно.

— А как делать, тоже усвоил? Ладно, иди-ка сюда, еще разок по схеме пройдемся.

Без десяти восемь. Вся бригада у верстака. Через минуту и на причал. По пути Лушников поясняет:

— Возни тут многовато будет. Сами прикиньте: из СРТМ нужно сделать «мукомол», ну, это вроде маленького БМРТ. А что это для нас значит? Котел замени, насосы тоже, поставь туковый барабан… собственно, по новой схеме уже вести следует. Нет, помозговать здесь придется…

Четверо шагают впереди. Уверенно. Широко.

А вот и судно. Слегка покачивается на утренних волнах. По узкому трапу — на СРТМ. Сразу кто куда: Фоменко, Чувилин — на камбуз, Зозуля — в машинное отделение, Углев — в трюм.

— Ну, а вам сейчас я шахту покажу, — говорит бригадир. Знаете, что такое? Шахта — это вроде колодца, глубиной в несколько метров. А «Палтус» — поисковый прибор. Так вот, расположен он на самом днище. Мы к нему прямого отношения не имеем, но спускаться сюда трубопроводчику необходимо. То трубы парового отопления подлатать надо, то грелку заменить. На судне, между прочим, все ведь на трубах держится. Если, скажем, вытянуть их в одну прямую, получится с десяток километров. А на БМРТ и того больше. Но трубы здесь сосредоточены в основном на малых площадях, зачастую там, куда только на коленках добраться можно. Они во всех судовых закоулках, ими крепко обвязаны сотни различных механизмов. И не простое это дело, снять всю систему, отремонтировать, прочистить, а потом заново смонтировать. Слесарь-трубопроводчик должен все рассчитать, примерить, прикинуть. В иной системе по три сотни труб и каждую ведь поставь на свое место. Понятно, дается это человеку не сразу, а с годами, опытом.

Лушников уточняет:

— У нас Зозуля читает схемы грамотно, рассчитывает точно. Но опять-таки, как тут посмотреть. «Свои» трубы, которые сам снимает, Николай помнит, хорошо знает, а доведись с «чужими» столкнуться, убей, не запомнит. Вот Чувилин — другое дело. У этого опыта побольше. Запомнит и рассчитает. И свои и чужие. Со мной он еще с ремесленного знаком, практику проходил. Отслужил и снова к нам. Я на него, как на самого себя, полагаюсь. Гвардейцем пятилетки в прошлом году стал. Вскипеть, вспылить может. Лично я никак не мог подхода к нему найти. Тогда и говорю Фоменко: «Слушай, Виталь, возьми-ка в напарники Николая. У тебя характер совсем противоположный…»

Фоменко тут же, рядом с нами. Улыбается.

— Да вроде сошлись характерами.

Виталий постарше Николая. Коммунист. В бригаду Лушникова из инструментального пришел. Приметен он в коллективе своим олимпийским спокойствием, однако это не помеха в его высокопроизводительной работе. Чувилин порой загорится весь, а Фоменко ему: «Не горячись, Коля. Спокойней». Вообще сочетание, по мнению бригадира, получилось удачное. У одного опыт, прекрасная хватка, у другого — уравновешенность и рассудительность.

И, наконец, Николай Углев. С Лушниковым знаком он не первый год. Но вместе работают недавно. Точнее, сразу после того, как Виктора Гусарова проводили в армию. Бригадир отзывается о нем с похвалой, но тут же добавляет: «Коле еще учиться надо. Много учиться».

О друзьях своих Лушников рассказывает охотно, не жалея лучших слов. А вот о себе лично, как бы между прочим. Четырнадцать лет назад закончил крымское техническое училище, на распределении заявил, что желает поехать на Камчатку. Однако попал сюда не по назначению, а как призывник. В период службы и познакомился с судоремонтниками. Получал увольнительную — шел прямо в цех, к трубопроводчикам. Язык общий сразу находил, ибо специальность-то была у него по части судов. Так что на заводе после демобилизации встретили Бориса, как старого знакомого. С тех пор он слесарь-трубопроводчик.

— Что главное в нашей профессии? — Лушников задумывается. — Да как вам поточнее сказать. Уважать свое дело нужно, это прежде всего. И преданным ему быть. Непременно. Ведь работа наша «мазутная», нудноватая, не будь этого, трудно тут выдержать.

Лушников — самый старший в бригаде. И по возрасту, и по опыту. Авторитет его здесь непререкаем. Однако ребята совсем не ощущают этого превосходства, ибо по отношению к ним бригадир ведет себя просто, дружески. Он взял за правило: выслушивать советы каждого, но делать все «по-своему». Но в этом «своем» есть много подсказанного другими, оно, так сказать, переработано в лаборатории его опыта. И ребята понимают это, гордятся своим участием в коллективном решении. Скажем, в семьдесят первом бригада Лушникова первой на судоверфи взяла обязательство: пятилетку выполнить за четыре года. Предложил это не бригадир, и не другой кто-то. А решили сообща тут же, у верстака, над которым и тогда висел красный вымпел. Инициатива и ценна-то тем, что снизу, от рабочего сердца исходит. Без подсказок сверху, без натяжек. Чем, к примеру, руководствовались ребята из бригады Лушникова, взваливая на свои молодые плечи в общем-то нелегкую ношу? Патриотическим порывом? Духом Бремени? Желанием внести что-то личное в развернувшееся грандиозное всенародное соревнование? Да, безусловно, это было. Но было и другое. Точный расчет, вера в собственные силы, в резервы. Ведь выкроить целый рабочий год в высшей степени не просто не только для слесаря-трубопроводчика, но и для любого рабочего.

В бригаде Лушникова, если, конечно, присмотреться повнимательней, каждый слесарь работает вроде бы и легко, но в то же время напряженно и экономно. И, пожалуй, еще разумно. В этом коллективе золотое правило выработалось: уходя из цеха, заготовь метров сто труб. Про запас. «А зачем?»— спрашивает иной простак. Отвечаю: день-то с утра завтра качнется. А метры эти в часы могут обернуться. Думается, именно поэтому ребята Лушникова не надоедают мастеру или начальнику. Чуть что, всегда у них под рукой и болт, и гайка, и прокладка.

— Где раздобыл, Лушников? Борис улыбается.

— Разве не помнишь, с неделю назад в цех их сколько привозили? Никто не брал, а я припас. Тогда не нужны были, а теперь вот кстати.

Деталь, может, и мелкая, а говорит о многом. Бригадир четко ориентируется в задачах коллектива, в сегодняшних и завтрашних. Заранее, так сказать, готовит исходные позиции для производственной работы.

— У меня на учете каждый слесарь, — говорит Борис. — Я доверяю ребятам. Ведь, скажем, заменить опоздавшего у нас некем. Представляете, как пагубно скажется один прогул на Всей бригаде.

Правда, такого случая Лушников что-то не припомнил. По крайней мере, за последнее время. Раньше, конечно, бывало. Кто-то опоздает, задержится. Но наказывать его не наказывали и распекать не распекали. Это не в характере бригадира. Однако тот, кто провинился, глянет на Бориса и сразу неловко себя почувствует. Ибо такой он человек, при котором дурное делать просто нельзя.

— А вообще-то ребята мои молодцы. Горжусь ими. Представляете, за пять лет ни одной рекламации на нашу работу. Скажем, трубопроводчик другой бригады два часа над заказом корпит, а мой за час сделает. Абсолютно уверен.

…На следующий день заводские часы также показывали 7.20. По-прежнему цех был пуст. А у верстака с красным вымпелом стояли двое парней в рабочих спецовках. Один высокий, другой широкоплечий, угловатый, в черном берете. Это Лушников и Чувилин. Бригадир и его верный помощник. В 7.50 — все в сборе.

И вот все пятеро твердым, уверенным шагом направляются к пирсу. Впереди Лушников. Он старший в этой комсомольско-молодежной бригаде, наставник, кавалер ордена Трудового Красного Знамени.

- Бригадир Зоя Прошина -

— Про жизнь мою? Да что о ней говорить. Неинтересной посчитаете. Иного послушаешь — не поверишь, как все необычно в его жизни. А свою возьмешь, растеряешься, что и выделить. Да вы поближе присаживайтесь, не стесняйтесь. Знакомьтесь: это вот Якшина, это Елкина. Других нет, на «Комсомольце» работают. Бригада наша комплексная, дружная, а девчата, сами видите, интересные.

— Ну, Зоя, чего говоришь? До каких пор молодиться-то нам? За сорок, уж, поди.

— В сорок молодость вторая приходит. А она не хуже первой. Зрелая.

Коль возражать не будете, поначалу о бригаде. В ней нас шестеро — Елена Дмитриевна Якшина, Мария Семеновна Елкина, Нина Ильинична Шуковникова, Нина Ивановна Купцова, Александра Степановна Рыжкова. И я вот, Зоя Алексеевна Прошина. Девчата все работящие, простые. Каждая и счастья, и горя вдоволь хлебнула. А профессия наша немудренная — малярши.

— Это, Зоя, как кому. Ты думаешь вычистить судно и нарядить его, как невесту перед свадьбой, дело немудреное?

— Да не злись, Семеновна, это я так. Корреспонденты народ такой, распишут, а что тут расписывать. Ну, работаем мы с эпоксидной смолой, ну, белим, изолируем трубопроводы. Какая тут красота, скажут. Для вас, может, и неинтересно, а нам вот нравится. Приятно первыми приходить на судно — последними уходить. Иной раз окружат нас рыбаки и скажут: «Молодцы, бабоньки, подновили суденышко, в море теперь как в новой квартире чувствовать себя будем». Стало быть, уют создали, настроение людям подняли. Без нас, маляров, никак на верфи не обойтись. Как утро, нарасхват; то туда, то сюда. Все торопятся, каждый норовит быстрей в море выйти. Это и понятно, рыбка не ждет, часы на счету. Так уж у нас повелось, за дело сообща, трудно одной — на помощь все. Оттого-то, по-моему, и интересно нам работать. И мне, как бригадиру, приятно. Смена закончилась — на гора полторы нормы. А то и больше. И секрет прост: с душой к своей работе относимся, любим свою профессию. Кстати, я вам десятки имен могу назвать, тоже женщины, и тоже маляры. Их на нашем участке более тридцати. Так вот, они тоже кистью и краской доброе дело делают. Как художники, красоту создают. И настроение людям поднимают.

Трудно ли быть бригадиром? Да как вам сказать, с одной стороны, почет, доверие. Во всем остальном — большая ответственность. Я вот часто задумываюсь, что значит руководить? И вывод такой делаю: наладь так работу, чтобы она с той минуты сама шла — каждый знай свое дело, выполняй его. Людей научи, расставь, обеспечь — вот и вся премудрость.

Правда, в мыслях проще, а на деле трудней. Разлада у меня с девчатами нет. Они за меня, я за них. Так и держимся гуськом. И на работе, и после работы. Вот сегодня у нас культпоход в Дом культуры, цыган посмотрим, как отплясывают. А в ту субботу на «Тихие зори» ходили, прослезились немного, жалко как-то девчушек было, красота на глазах гибла. Войну мы немного все помним, будь она проклята. Одно сиротство да несчастья. Оттого-то все с душой за ту мирную политику, которую партия наша проводит. Я сама уже человек взрослый, а своим ребятишкам песенку часто напеваю: «Пусть всегда будет солнце».

Лично о себе? Скучный это разговор. Да и нужен ли он кому. Ну, да ладно. По правде сказать, биография моя не совсем складной получилась.

На верфь я пришла в пятьдесят втором, и самой не верится, что двадцать с лихвой уже здесь. Определили в бригаду Раи Шевченко. Хороший была бригадир. Поможет, растолкует, и пожурит, и похвалит. Легко тут учиться было. Через месяц уже самостоятельно работала. Конечно, кто не знает нашего дела, может сказать: что тут сложного и интересного? Берешь кисть, макаешь в краску и красишь. Просто! А мне вот нравилось, знаете, как было приятно смотреть на корабль, который ты обновила собственными руками. Нет, я так сужу: в любой работе есть и сложность и интерес. Надо только полюбить ее.

Ну, а потом, молодость моя новым содержанием наполнилась. Приглянулся мне тут один парень, Гриша, и я ему тоже. Свадьбу сыграли, там детки пошли, первая Наташка. В институте учится сейчас, в металлургическом. Скоро на каникулы приедет. Потом еще дочка, за ней сынок.

Семья большой стала, скучать не приходилось. Гриша все в море, я на верфи. После смены с ними верчусь. Все вроде шло хорошо. Да однажды телеграмма как обухом по голове… Не стало моего Гриши, сердце в море подкачало.

Так вот и осиротели. Трудно в те минуты мне было. Ну, благо, подружки морг рядом всегда, и утешат, и помогут. Говорили так: не убивайся, Зоя, горе — не море, пройдет, отболит. Оно-то так, да и не так.

Ну, словом, помогли мне, по-человечески утешили. У нас такой коллектив, о человеке не забудут: хороший ты — похвалят, трудно где — помогут. Я лично не жалуюсь. Квартиру мне хорошую дали, все удобства, и так, ежели что надо, не отказывают.

Не постесняюсь я высокого слова: свою верфь люблю. Она для меня вроде матери второй, а я дочь ее. И скажу почему. Отдала я заводу все, что имела: молодость свою, увлеченность, душу, и получила от него сполна.

Вот как-то прихожу домой, на груди у меня медаль «За трудовое отличие». Совсем еще новенькая, только на торжественном вечере вручили. Детишки ко мне, разглядывать стали. Меньшой и говорит: «А чего, мама, тебе не орден дали?» Ну, что ему на это ответить? Медаль то же, говорю, что орден, сынок. Формы, может, у них разные, а содержание одно: за хороший и полезный труд дают. Счастливый был тот вечер.

- Фрезеровщик Дмитрий Карепов -

Ему двадцать три года. Стройный, подтянутый. За фрезерным не так давно, а в цехе уже уважительно говорят: «Мастер». На верфь пришел в семидесятом, а два года спустя на конкурсе получил звание «Лучший фрезеровщик города», после чего на зональных соревнованиях в Улан-Удэ успешно защищал честь камчатских станочников. Экономисты как-то прикинули, что если бы каждый комсомолец работал в этой пятилетке так, как ударник коммунистического труда Карепов, то можно было бы дополнительно отремонтировать с десяток океанских судов. Сам Дмитрий о таких выкладках, конечно, не думал. Но когда об этом было сказано на одном авторитетном собрании, он поднялся и под аплодисменты присутствующих произнес:

— А ведь можно и лучше работать. Но ведь столько помех. Вот тот же инструмент. В обрез его. Скажем, нет фрезы нужного размера, берешь меньшую. Но тогда вместо одного несколько проходов делаешь. Вот тут и теряешь время, а значит, и солидный производственный резерв.

Работу свою, как он сам признается, Дмитрий «чертовски» любит. В цехе его не сразу застанешь у рабочего места. Спросишь: «Где Карепов? — На расточном. А может на зуборезном. — А что он там делает? — Как что? Работает». Из-за любопытства идешь туда. Дмитрий с улыбкой: «Специфика». Нагрузка сегодня не велика, а заказ срочный. Вот и взялся, так как токарь приболел». Выходит, что Дмитрий Карепов — универсал, широкий у него профиль. Однако самая большая тяга — к фрезерному, к первоначальной профессии. Побочные им уже попутно были освоены. У иных добрая зависть к парню: «Молод, а хватка какая! И глаз наметан».

Сам же Карепов на такую зависть обычно так реагирует:

— Спасибо наставникам, повезло мне с ними. Вот тот же Григорий Трофимович, на первый взгляд чудаковатым казался. А какой мастер! Насквозь тебя видел. Смотрит, смотрит, вроде все по-доброму, а потом вдруг: «Знаешь, парень, фрезерному ты не ровня. Не твое это дело». Но это к тем, кто с прохладцей учился у него. К старательному иной подход. Незаметно как-то к заданию подведет, немногословно объяснит. Мол, сам умом пораскинь, что тут к чему. Но это еще в Хабаровском профтехучилище было. Когда я на верфь пришел, имел уже и стаж и разряд третий. И все же поначалу в ученики подался, как-никак место новое, требование жестче, чем на прежнем заводе. И тут, знаете, с мастерами мне опять повезло. Юрий Иванович Путро бывалым судоремонтником оказался. В курс он меня ввел, растолковал, со спецификой познакомил. Все это пригодилось.

Под ним Дмитрий понимает несколько больше того, чем просто чистота рабочего места и смазка станка. По-кареповски порядок — это прежде всего дисциплина, самоподготовка, тщательное обдумывание каждого задания. Нынешний его мастер пояснил:

— Иные ведь, как конец смены, скорей из цеха. Дмитрий же непременно задержится, спросит: «А какой заказ на завтра?» Так и повелось: задания он у меня с вечера получает. К утру ознакомится, прикинет, что к чему, чертеж рассмотрит. На часах восемь, без пятнадцати, а он у станка, минуты на настрой и за дело.

По всему видно: легко и красиво работает парень. Хотя заказы порой каверзные, над ними покумекать надо. Тот же мастер довольно припомнил:

— Говорю ему как-то, не смог бы, Дмитрий, отфрезеровать вкладыши подшипников для траловой лебедки? Сам я знаю, заказ этот для горизонтально-фрезерного и расточного станков. А у него вертикальный. Но те были заняты тоже срочной работой. Подумал, прикинул: «Попробую».

Вроде, на первый взгляд, и сложностей особых нет. А внимательней присмотришься, поймешь, что за внешней кареповской простотой — отличное знание своего станка, собственная технология, мастерский подход. Труднейших заказов Дмитрию дают немало, причем срок их выполнения нередко строго ограничен временем. Тут требуется повышенное внимание и напряжение. Между тем в ОТК авторитетно поясняют: «Брак у Карепова? Нет. Такого не помнится».

Трудится Дмитрий в высшей степени производительно. Норму свою он всегда раза в полтора перевыполняет.

— Думаю, за счет графика, — поясняет сам фрезеровщик. Плотный он у меня. Перекуров не любит. Нет дела у фрезерного, на другой станок переключаюсь. Знаете, не по себе как-то, когда время впустую теряется. Иногда настроишься с утра на один заказ, а тут, бац, другой подсовывают. Пока примеришь, подгонишь, а час-то пролетел. И нередко так. Конечно, судоремонт — дело специфическое, все тут не предусмотришь. Но упорядочить дело следует…

Такова у Дмитрия производственная позиция и заинтересованность. Не показные они, не для формы в разговоре. Просто дорог ему цех, близки к сердцу его успехи и упущения. Вот эту «болезнь» и стремится передать он тем, кто называет уже Карепова своим наставником. О первом ученике Дмитрия Сергее Бажинове мастер участка Иващенко отозвался так: «Кареповского в нем немало. Хороший фрезеровщик». Ну, а Валерий Демин? На самостоятельный путь он только год как стал. Дотянется ли до учителя?

Что касается личной жизни, то у Дмитрия Карепова она так же уплотнена, как его рабочий график. Без ненужных перекуров. Комсомольские поручения, учеба, секция самбистов. Так что его молодая жена Лида — инженер-конструктор отдела главного механика — особо мужа не корит, если он после смены задержится. Знает, дело у Дмитрия не пустяковое, необходимое.

Вот так и живет этот парень Дмитрий Карепов. Есть у него работа по сердцу. И друзья по душе. Есть настоящее рабочее счастье.

- Токарь Боев -

Из своих неполных тридцати шести лет Анатолий Боев уже двадцать стоит у станка. На верфь пришел подростком. Припоминает, как подвел его мастер к невысокому парню и сказал:

— Принимай, Василий, новенького, Тот строго оглядел.

— Ну, ты что, парень, токарничать серьезно надумал? Или деться некуда?

Похлопал по плечу.

— Если серьезно, совет дельный дам. Будь настойчивей, смекалку развивай. Без этого, знаешь, не натокарничаешь. И еще. Рабочую честь береги. Случись помочь товарищу — не отлынивай, доверие сразу потеряешь… Ну, а теперь попробуем, к станку…

Руки поначалу не слушались. С трудом получалась самая черновая работа. Ловил взгляды соседей и будто стыдился самого себя. Как же доказать, что он хочет токарничать не хуже других? Что просто нет еще навыков, нет привычки?

Анатолий посмеивается.

— Да, было. Но робость быстро прошла. Василий Сушков сразу мне приглянулся. И ребята его тоже. Жили дружно, не обижали. Месяца через три сам уже детали точить стал. Несложные чертежи читал…

— И с тех пор все в одном цехе? — спрашиваю.

— А зачем бегать. Работа у меня интересная, разнообразная, даже скажу так: смекалистая. Иной раз и без чертежа вытачивать приходится. На глазок, по интуиции. Сделаешь, сдашь. А тебе скажут: «Хорошо выточил». Разве не приятно?

Участок, где трудится Анатолий, небольшой. Тут всего несколько станков. Самый габаритный у Боева — ИЖ-1-400. На нем он работает двенадцать лет.

— Скажу откровенно, токарничать люблю.

Наш разговор вдруг прерывает чей-то громкий голос.

— Эй, Боев! К мастеру.

Мастер — это Виктор Иванович Козлов. Средних лет, полный мужчина.

— Заходи, заходи, Анатолий. Присаживайся.

Козлов добродушно оглядывает его, потом разворачивает перед ним небольшой чертеж.

— Заказ тут один каверзный. Сам знаешь, точность нужна. Да и срок в обрез. Возьмешься?

Боев кивнул головой.

— Попробую.

— Тогда завтра наряд оформлю и приступай.

Боев ушел, а я остался с мастером. Козлов, проводив Анатолия взглядом, сказал:

— Этот не подведет. Опытный. В токарном деле, как рыба в воде. Глянет на деталь и тут же определит: сколько времени потребуется. Любопытства ради проверял. У нормировщика то же самое получалось. Универсал!

В раздумье, постукивая пальцами по столу, Виктор Иванович продолжал:

— Скажем, вот я, мастер. За весь участок отвечаю. Вроде поопытней других должен быть. А случается, иду советоваться к Боеву. Не стесняюсь. Иной раз такой заказ подсунут, сразу не сообразишь. А вдвоем смекнем. Другой бы, ну, не прямо в глаза, а за спиной на этот счет посудачил бы. Мол, что за мастер, если у токаря совета просит. Анатолий не из таких…

Только что вошедший начальник цеха Барышев с вниманием стал слушать мастера и согласно закивал головой.

— Среди токарей авторитет у Боева прочный. Завоевал его не только мастерством, но и своей рабочей скромностью. Вот такую параллель проведу вам. Как-то на днях дали срочный заказ: сделай — и все тут. Весь день потели, старались, а не успели. Прошу одного: «Задержись, дружок, помощь нужна». А в ответ слышу: «Опаздываю. Дела личные». Силой не заставишь, а совесть с дыркой оказалась. Другое дело — Боев. Вот вышел из строя котел. Срочно надо выточить детали для предохранительного двухседельчатого клапана. Заказ поступил утром, но к вечеру выполнить его не успели. Я и говорю Анатолию: «Положение, Боев, такое. Кровь из носа, а котел должен завтра работать». Без дальнейших намеков понял: «Надо, так надо». Две смены у станка простоял.

В коллективе трубопроводчиков, конечно, есть и другие мастера высокой квалификации. Но, пожалуй, лишь один Боев может делать детали для всех марок судов. Причем, с любым заданием справляется быстро, легко, с безупречной точностью. Я видел, как работал Анатолий на своем ИЖе. Энергичный, подвижный, он уверенно, не суетясь, заставлял его послушно выполнять заданную операцию. Правда, Боеву не раз приходилось на ходу утирать пот рукавом темной спецовки, но это его ничуть не огорчало. Он был увлечен работой, будто находился во власти той музыки, которая делает человека счастливым. Глядя на его движения, я видел, как оживал металл, согретый его руками.

В цехе, пожалуй, сейчас нет другого рабочего, равного по мастерству Боеву. Но он не кичится этим. Ведет себя скромно и просто. Он ходит среди станков, как свой человек. И если у кого что-то не клеится, поможет, покажет. И его всегда охотно слушают. Недалеко от Анатолия работает в цехе Юрий Мороз. Он тоже токарь. Еще недавно Юра числился в учениках Боева, теперь сам выполняет сложные заказы. Конечно, до мастерства Анатолия ему, может, еще далеко, но перенял он от учителя основное: смекалку, упорство, настойчивость. А это уже немало.

Жизнь у Анатолия течет ровно, без зигзагов. И работа тоже. Из прожитого чего-то яркого или особенного не припоминает. Разве что прошлогоднюю первомайскую демонстрацию.

Смотрю, впереди нашей заводской колонны машина с красным аншлагом движется. Читаю: «Есть пятилетка!

Щербаков, Боев, Коротков». За три с небольшим года я выполнил свой личный пятилетний план.

Верно ведь говорят: свое доброе имя человек зарабатывает всю жизнь. И оно, приобретенное такой высокой ценой, дорого и свято не только ему, но и людям. Не бойким словом, а красивым трудом завоевал Анатолий Боев уважение товарищей по верфи.

- Юрист М. Г. Швец -

Я узнал ее сразу, хотя раньше никогда не видел. Узнал по рассказам. Пояснили так: есть на втором этаже заводоуправления небольшой кабинетик. Как войдете, гляньте налево, увидите там невысокую женщину. Это и есть Майя Георгиевна, наш начальник юрбюро.

Так я и сделал. Зашел.

— Ко мне? — спрашивает.

— Да, к вам.

— Присядьте, пожалуйста. А сама продолжает:

— Ну, что ж, товарищ Плохотнюк. Премии вас лишили незаслуженно. Я подсказала администрации.

— Спасибо, Майя Георгиевна. А то обидно как-то…

— А у вас что?

— Я по вопросу моего увольнения. Вчера заходил сюда.

— А, помню, помню. Идите, Рязанов, и работайте. Закон не дает право уволить вас.

Пока дожидался очереди, Швец еще двух клиентов проконсультировала. А когда я оказался перед ней на стуле, резко зазвонил телефон. Мужской бас спросил:

— Не забыли, Майя Георгиевна?

— Нет-нет, в транспортном в семнадцать тридцать товарищеский суд. А завтра в девять консультация у корпусников. Так?

— Все верно, — слышится в трубке. — А во вторник в кузнечном ваша лекция. В перерыве ждут.

Наконец в кабинете воцаряется тишина. Оставшись вдвоем, говорю ей:

— Хлопотливая ж у вас должность, Майя Георгиевна, Юрист ведь всегда у острия конфликта. Обиды, тяжбы…

— Это точно, — соглашается собеседница. — Хлопотливая, и скажу так: очень тут точной надо быть. Человеку ответ сполна дай. А к тяжбам и конфликтам у меня одна мерка — мерка закона. Хочет там кто или не хочет…

— И много-то этих тяжб бывает?

— Раньше — да, сейчас — немного. К примеру, за четырнадцать последних лет на заводе не, было ни одного конфликта по части увольнения. И споры возникают лишь по случаю. Раньше их пятьдесят-шестьдесят в год рассматривалось, теперь — два-три. При том, знаете, большая тяжба ведь из мелочи часто вырастает. Иногда один совет, ссылка на закон, смотришь — все уладилось.

Тут наш диалог снова прерывают. Входит приземистый паренек с озабоченным лицом. Жалуется.

— Майя Георгиевна, экзамен на носу, ехать надо, а начальник не отпускает. План, говорит, горит, а людей мало. Не положено ж так?

— Не положено, Орлов, — и, набрав номер телефона, сказала в трубку:

— С планом там как хотите решайте, а парня на учебу отпустите. Закон же знаете…

Абонент недовольно что-то стал объяснять, доказывать, а потом согласился:

— Хорошо. Чего он там по юристам ходит, сами и разобрались бы.

Парень ушел, а Швец продолжала:

— Знаете, народ сегодня юридически грамотный пошел, не то, что в те годы. На верфи я пятнадцать лет юрисконсультом. Помню, прихожу в первый раз на работу, а за дверью десятка полтора рабочих. А сейчас всего несколько человек, да и то в основном по сложным делам приходят. Знаете, почему так? На мой взгляд, эффективней стала юридическая пропаганда. К примеру, создали мы на заводе специальную консультацию, кстати, с шестьдесят третьего года работает. Специалисты сюда вошли, милиция, нотариус, работники прокуратуры. Пошли к рабочим в цеха, на участки. И лекции, и беседы, и вечера вопросов и ответов, викторины, в общем, весь юридический арсенал стали использовать…

Снова звонит телефон. Выслушав абонента, начальник бюро закивала головой:

— Да-да, помню. В среду, в девятнадцать. А как же, непременно буду.

— И минуты спокойной нет. При народном университете правовой факультет недавно открыли, лекцию готовить надо. А когда? Ну, ничего, ночь в резерве…

…Швец приехала на завод из Ленинграда, где после университета работала в прокуратуре. Ее предшественница вынула из ящика тоненькую папку и сказала: «Вот, знакомьтесь». В ней оказалось несколько арбитражных дел и кое-какие бумаги. Откровенно удивилась: «И это все?» Та пожала плечами: «А зачем больше?» Она горестно улыбнулась. Знала, нелегко было ее предшественнице. В тот период, что скрывать, юриста чуть ли не обузой для хозяйственника считали: какой уж там авторитет. И ей утверждать престиж правового советчика тоже было нелегко. До сих пор помнит свою первую «осечку». Одна организация поставила судоверфи некачественный товар. Принять его отказались. Возник спор. В арбитраж Швец шла с полной уверенностью, что дело выиграет. А вышло так, что проиграла. Один «пунктик» в акт не вписали, и все рассыпалось. Памятуя о том первом горьком уроке, она с лихвой потом компенсировала эти потери. Постепенно тоненькая папка, принятая по приезду, стала разбухать. В ее делопроизводстве появилась специальная картотека — иски завода, иски к заводу, незаконченные дела. Пошла на убыль дебиторская задолженность, а штрафы, которые раньше верфь платила безропотно, — тоже. Словом, заводская юридическая служба потихоньку налаживалась и крепла. Накапливался опыт и самой Майи Георгиевны. Она даже решила взяться теперь за дело, которое, по мнению многих ее коллег, считалось бесперспективным. Впервые в практике предприятий и организаций Камчатки Швец рискнула предъявить штрафные санкции генподрядчику — Петропавловскому домостроительному комбинату. К такому шагу были все основания. Многие объекты, которые возводились этой организацией, имели массу недостатков, сдавались с низким качеством. Просьбы, претензии строителями всерьез не воспринимались. Работники юрбюро все это детально проанализировали, составили квалифицированное претенциозное письмо. Арбитр, глядя в сторону строителей, пожал плечами: «Возражать-то вам не имеет смысла».

Были, конечно, и другие дела. Я взял у Майи Георгиевны счеты и тут же решил прикинуть, чему равна сумма, ну, скажем, годового выигрыша. Подсчитал и удивился: в 1974 году экономический эффект составил 254 тысячи рублен. За счет чего же набежала такая солидная сумма? Тут следовало бы назвать несколько источников: штрафные санкции к недобросовестным поставщикам, за нарушение судовладельцами графика ремонта судов, за счет возмещения недостач материально-товарных ценностей и погашения дебиторской задолженности.

Юрбюро внимательно следит и за тем, как исполняются заключенные договоры верфи с другими организациями. Например, год назад предприятия «Энергосбыта» все время нарушали договорные соглашения на отпуск заводу тепловой энергии и часто завышали на нее цену. Швец своевременно собрала весь спорный материал и через арбитраж взыскала в пользу СРВ 135 тысяч рублей.

Но это, так сказать, чисто материальная сторона работы юрбюро. А как сосчитать то благо, которое дает оно коллективу, пропагандируя и разъясняя наше советское законодательство? Пожалуй, с активностью Швец мало кто сравнится. Цех, клуб, участок, отдел, красный уголок, газета, радио — вот места ее интересных бесед и лекций. Функции юрисконсульта она понимает в самом широком смысле. Да, защищать законные интересы родного предприятия — первейший ее долг. Но она не просто правовой советчик, она юрист. Стало быть — слуга закона во всех случаях жизни, без исключения. В больших и малых.

Было, скажем, так. В служебных помещениях и в цехах стали пропадать материальные ценности. Пошли всякие догадки, разговоры. Майя Георгиевна на одном совещании сказала: «Займусь-ка я этим делом вплотную». Кто-то иронически улыбнулся: «Ну, вот, юристу еще и в рейдах участвовать». Ответила так: «А что, разве престиж от этого пострадает?» Ясно, не пострадал, а дело доброе сделано. Лично разобралась в причинах, анализ их провела, затем внезапные проверки организовала. Лазеек для расхитителей оказалось немало, но они были своевременно закрыты. «Законность и справедливость, — не раз повторяла Швец, — должны торжествовать всегда и во всем. В этом я вижу свое призвание».

Таковым оказалось мое первое знакомство с этой женщиной. А потом встречал ее еще дважды: раз на субботнике, где она проворно орудовала лопатой и вместе со всеми распевала веселую песню. А потом на экране телевизора. Но тут, как говорится, она была уже в своем амплуа: возглавляла заводскую команду, которая принимала участие в телевизионной передаче «Юридическая викторина». «Болел» не напрасно — строгие судьи определили их знания высшими баллами.

- Сварщик Дорожкин -

Он не так уж высок, и не слишком плечист, этот Дорожкин. Но черностеклянная квадратная маска, похожая на шлем с опущенным забралом, придает ему вид рыцаря. В правой руке, словно меч, держатель с тонким стержнем электрода. Кричу ему:

— Николай Егорович!

Он отодвигает маску, и лицо его принимает озабоченное выражение.

— Он самый.

— Потолковать бы надо.

Дорожкин внимательно всматривается в только что наложенный шов, потом говорит:

— Ну, что ж, можно и потолковать. Только после смены. Времени сейчас в обрез, судно-то сдаточное…

Смена, однако, кончилась, а Дорожкин не появился. Почти час минул, прежде чем показалась знакомая фигура.

— Знаете, работенка хорошо шла. Увлекся, глядь на часы, а оно вон уже сколько. Впрочем, это всегда так. Увлечешься, а время совсем незаметно проскользнет.

— Ну, это когда, наверное, с настроением…

— Верно подмечено. Работа у нас тонкая и ответственная. Бывает, что без настроя и не потянешь. Поэтому в бригаде мы всегда стараемся поддерживать рабочий тонус. Чем? Уважительностью прежде всего, советом, а где нужно, и помощью. Иной раз и так бывает. Сработал парень неплохо, подойдешь, хлопнешь по плечу: «Молодцом. Так держи». Вроде и немногословно, а приятно.

Дорожкин, снимая свои «рыцарские» доспехи, улыбается.

— Двадцать лет уже не расстаюсь с ними. Как армию отслужил, так и принарядился. Люблю особенно со стороны смотреть на коллег своих. Идут в этой форме, сильные, широкоплечие…

— Рыцари?

— А что вы думаете? Слово старое, а нам оно подходит.

Представьте: стужа, ветер, снег такой противный, как сегодня, а сварщик на посту.

Из проходной мы выходили уже в сумерках. Их тень медленно окутывала бухту, опускалась на заводские корпуса. Николай Егорович вдруг делает резкую остановку.

— А ждать-то я вас понапрасну заставил. Вот склероз… Такие дела срочные, так что, извините, потолковать в другой раз придется.

День, говорят, на день не приходится. В другой раз он выдался тихим и по-весеннему ясным. Легкий морозец, голубое небо. Дорожкина я застал на том самом судне, где и в первый раз. Он представился мне таким же, как и в то ненастное утро. Сосредоточенным, отрешенным от всего постороннего. Из-под держателя, которым он водил по металлу, как художник кистью водит по будущему полотну, вырывалось голубое трепетное пламя. Шлем с черным стеклом то поднимался, то снова опускался. А за его спиной, будто чем-то привороженные, стояли два паренька в новеньких спецовках. Поднимаясь на носки, они с изумлением следили за движением руки бригадира. Когда пламя электрода источило последний тоненький алый ручеек, ребята переглянулись. И, должно быть, подумали: «Вот здорово».

Уселись мы все поплотнее тут же, на палубе судна.

— Я вот часто ребятам говорю: прекрасная у нас профессия. Вроде ювелирной. Ведь каждый наложенный шов должен быть изящным и прочным. А это просто так не дается. Чутье нужно, глаз как у часовщика. Я вот помню, когда в первый раз взял держатель, так вмиг спецовка продырявилась. Мастер смеется, а у меня в горле… от обиды. Ничего, говорит, парень, Москва не сразу строилась.

Ребята улыбаются, лица их загораются любопытством.

— Николай Егорович, а раньше как со сваркой было? Ну вот, скажем, когда вы пришли на завод?

Вопрос несколько озадачивает Дорожкина. Закуривает.

— Если по форме, то как сейчас. А по содержанию… тут иное. «Оружие» наше было тогда старенькое, поношенное. Им не так-то легко прочный шов наложить. Внедряется автоматика. Сварка в среде CO2, износостойкая наплавка, сварка в среде аргона. Руки тут не нужны, умные автоматы варят. Сам, как говорится, не докумекал, есть своя лаборатория. Здесь помогут, своевременную рекомендацию дадут. Так что, хлопцы, прогресс в сварке большой, дальше развивать вам его придется…

Кто-то окликает бригадира. Рядом два стройных юноши, с такими же масками и держателями, как у Дорожкина.

— Закончили, Егорыч. Куда дальше?

— Рановато что-то. Все проверили?

— Там все в «ажуре», Егорыч, претензий не будет.

— Ну, молодцом. Теперь траловой лебедкой займитесь. Боцман что-то жалуется. Да вот практикантов прихватите, пусть посмотрят.

Потом ко мне.

— Про этих юнцов я так думаю: грамотное пополнение. Замена достойная приходит. А наша задача не только их технике обучить, опыт свой передать, но и думать-то по-рабочему. Это, когда каждый работает не хуже бывалых. Норма выполнения — сто двадцать процентов. И это не потому, что исправно владеют они профессией. Секрет, по-моему, в другом. Ребята по-рабочему думают, для чего нужны их перевыполненные проценты.

Бригадой своей Дорожкин гордится. На то у него есть законные основания. С первых дней бригадирства сумел он сколотить своих сварщиков в единую семью, сумел своим примером и мастерством вызвать уважение и доверие. И тут не последнюю роль сыграла та самая дисциплина, которая, по убеждению Николая Егоровича, есть соль производственного успеха. Бригада ею славится. Здесь никто не нарушит установленный порядок, режим, не бросит работу, не закончив задания. Конечно, не все сразу пришло. Попадались временами ершистые хлопцы, минутами, а то и часами швырялись налево и направо. Таких «укрощали» не только строгостью административной. Пожалуй, чаще всего серьезным, товарищеским разговором. Застрельщиком, тут, безусловно, был сам бригадир. Я заметил, что Дорожкин говорит об этом, как об обычном, само собой разумеющемся.

— Дисциплина — дело мудреное. Окриком и приказами ее поддерживать трудно. Тут педагогика нужна. Рабочая педагогика. Мало ведь сказать человеку: ты прогульщик, допустим, или бракодел. Коллектив подводишь. Надо дать понять ему, ощутить весь вред его поступка. Его цену для товарищей. Во всяком случае, мы этого принципа придерживаемся.

Николай Егорович принадлежит, так сказать, к цеховой элите электросварщиков. Мастерство его выпестовывалось здесь, в корпусном, на гранение ушло два десятка лет. Он один из немногих, кто работу выполняет по доверенности ОТК. К сожалению, здоровье теперь не позволяет Дорожкину работать на судах. Пришлось и от бригадирства отказаться. Но по-прежнему он страстно увлечен своей профессией.

— Люблю я свое дело, тут и секрет весь. Бывает так: конец смены, а ты чувствуешь — не наработался. Не все швы наложил, не все детали сварил. Живешь сегодня, а думаешь о дне завтрашнем.

…Рука его снова парит над поверхностью металла. Кажется, что она совершенно не ощущает тяжести держателя. В тончайшей щели плавится сталь, формируясь в изящный, ювелирный шов. Завороженно смотрю на фейерверк огненных брызг, на кажущуюся небрежность расчетливых движений этого виртуозного мастера.

- Счастливая ты, Валька! -

У Валентины Лошкаревой биография бесхитростная. Окончила семилетку, пришла на завод, потом замуж вышла, двое ребят уже растут. В общем-то все, как у многих.

Валентина первая в цехе получила «личное клеймо». На своем токарном станке она производит только отличную продукцию. Контрольный мастер Мария Романовна Новикова заметила на этот счет: «Сколько работает, а брака ни разу не было».

Известно, токарное ремесло — дело, в общем-то, мужское Редкой женщине приглянется эта профессия. Валя семнадцатилетней девчонкой встала за станок. Родные тогда затревожились: «Не девичье это дело, почище работенку подыскать можно». Другая и поискала бы. А Валя не стала. С первого дня приворожил токарный, и вот уже десять лет он ее рабочий спутник.

Когда входишь в цех, где трудится Лошкарева, видишь ряды новеньких станков, склонившиеся над ними головы токарей. На первый взгляд, вроде бы все работают одинаково. Но это, конечно, не так. Тот же контрольный мастер, которой уже несколько лет приходится быть рядом с Валей, не может не улыбнуться, глядя на нее: «Красиво работает».

Станок Валин чистенький, опрятный. Рабочее место — словно только что убранная квартира. На хозяйке синий халат, цветная косынка.

Конечно, мастерство не пришло сразу. Припоминает, поставили ее к токарному, соорудили подставку, росточком еще не дотягивала, и сказали: «Пробуй, Валюша». Ну, где там! Разволновалась, растерялась, руки не слушались, словно окаменели. Вот так день, другой. Не выдержала, в слезах убежала из цеха. Благо, что Валина наставница оказалась человеком внимательным и терпеливым. Отыскала Галя Павлецова свою ученицу во дворе, не бранила, а сказала просто: «Так, Валюша, положено. Первый блин всегда комом». А теперь Лошкаревой самой нередко приходится утешать и убеждать новичков. Тоже станут у станка, теряются, слезы на глазах, как капли росы, а Валя обнимет девичьи плечики и скажет: «Не робей, беды особой нет, если первый блин комом вышел». Многие Валины ученицы теперь отменные токаря, сумела она им передать главное: мастерство и увлеченность. Без этого ведь женщине трудно у станка.

От первых шагов до зрелого мастера — дорога в десять лет. Валя имеет теперь высший токарный разряд. За плечами богатый опыт. Но Лошкарева считает, что профессиональный рост ее не закончен.

Нелегко ей порой. Придет после смены усталая, а отдохнуть некогда. Семья требует свое. А там вечерние занятия в школе рабочей молодежи. Хотя муж свои домашние обязанности аккуратно выполняет, все же в доме забот женских всегда больше оказывается.

Недавно Валентине Лошкаревой вручили орден «Знак Почета». Я видел, как сияло ее лицо, как тепло поздравляли ее судоремонтники. Подруга так и сказала ей: «Счастливая ты, Валька!»

- Я люблю свое дело -

О человеке судят по его делам. И тут, казалось бы, все просто. Вот, скажем, желаю я узнать, хорош ли этот слесарь. Или тот же токарь. Беседую с ним, интересуюсь, сколько он деталей вытачивает, каких. Для страховки в ОТК справлюсь, как с качеством. Справки подниму, документы. Людей расспрошу, что по работе с ним соприкасаются. Получается в итоге схема характеристики. Пусть простая, обычная, но в общем-то надежная. Она дает нам ясное представление о делах, по которым мы и судим о работнике. А как быть, к примеру, с директором? Ведь деталей он не точит, сварочных швов не накладывает, у испытательных стендов не дежурит. С какой же меркой следует подойти к его бесконечной череде забот? И тут, между прочим, внешне тоже кажется все просто. Если токари хорошо точат детали, а маляры красят; если сварщики накладывают прекрасные швы, а компрессорщики без перебоев снабжают цеха сжатым воздухом; наконец, если весь завод работает в ритме, без авралов, значит, директор здесь на высоте. Недаром же один заводской инженер сказал мне: «У хорошего руководителя плохих дел быть не может».

Ну, а что касается цифр и характеристик в пользу директора, то о Потылицыне их можно собрать немало. Однако не буду утомлять ими читателя. За два десятка лет, которые проработал на верфи директор, жизнь в коллективе, впрочем, как и во всем поселке судоремонтников, заметно продвинулась вперед. Понятно, явление это общее, всенародное, это наша партийная линия. Потылицын лишь ведет ее. Он директор-коммунист.

Конечно, сейчас приятно ему чувствовать себя на заводе так, как, скажем, чувствует пахарь хорошо возделанную им почву. С уверенностью в будущем урожае. Но ведь было же все-таки время, когда приходилось поднимать эту некогда целинную землю, переворачивать пласты, сдабривать ее. Вот, к примеру, год пятьдесят шестой.

Передавая Потылицыну дела, его предшественник «авторитетно» пояснил:

— Яма здесь глубокая, засядешь — не выберешься. Я тоже бился-бился, а проку-то? Трудный орешек этот завод…

— Да, наследство вы мне не ахти какое оставляете, — констатировал новый директор. — Полмиллиона убытков и производство расшатанное.

— Не я виноват. Что сам принял, то и передаю. У нас, знаете, так по традиции. Одним убытков больше перепадало, другим поменьше.

— Согласитесь, никудышная традиция. Сломать ее давно надо.

— Пытались. Но народ, скажу вам, тут трудноватый. С начальством не особо ладит…

Вроде, и дружеский разговор был, а осадок неприятный. Впрочем, Потылицына он особенно не удивил. Еще до перевода на Камчатку по министерским беседам и разговорам знал он, что Петропавловская верфь оказалась в трудном положении. План хронически не выполнялся, расшатана дисциплина, много нареканий на качество. Проблема — кадры, проблема — жилье, быт. Словом, куда ни кинь, всюду клин. Вот первый его рабочий день на верфи. В приемной столпотворение. Посетительницы напирают на секретаря, мол, пропустите нас к директору. С порога — сразу в атаку:

— Выходит, и вы потакать им будете? Как ваши предшественники?

— Позвольте, кому потакать и в чем?

— Мужьям нашим. Не приносят они домой зарплаты. Всю в винной лавке оставляют.

— Ну не гомоните, толком поясните.

— А что объяснять? Нашелся у нас дуралей, который у проходной разрешил винную лавку открыть. Липнут к ней наши мужики, как пчелы к меду.

— Товарищ начальник, а с зарплатой что творится? Касса-то, поди, ежедневно работает, по трешке выписывают. Бухгалтер вам подтвердит.

Явился сам главбух.

— Да, с авансами у нас не полный порядок. В прошлом году двести пятьдесят раз выдавали.

Посетительницы снова в один голос:

— Вот видите, какая анархия. На порядочном заводе два раза в месяц платят, а у нас двадцать…

— Ничего, успокойтесь. Лавочку эту мы сегодня же прикроем. И с авансами разберемся. Но о заводе вы так, женщины, напрасно. Завод наш, как любой другой, порядочный, только мы сами на нем беспорядки организуем.

Отсюда, собственно, и начиналась потылицынская бороздка. На плечи груз немалый свалился, с рассвета до заката то в цехах, то на приемах, на судах, в бригадах. На отдых всего несколько ночных часов — и снова на работу. А перестраивать, переделывать годами укоренившееся, ох, как не просто было. К тому же директорские нововведения не всем по вкусу пришлись, они как обухом по головам бюрократов и разгильдяев били. Кое-кто, правда, выжидал, дескать, посмотрим, что из этого всего получится. Не он первый, не он последний. А иные не ждали, жалили потихоньку, исподтишка. Рубануть бы директору с плеча, ведь правда-то за ним. Но нет, не его это метод.

— Товарищ Потылицын, как прикажете понимать эту пертурбацию, — недоумевал один из бывших начальников. — Забрать половину людей, оголить производственные участки. Где тут логика?

— А логично ли в одном цехе 500 рабочих держать, а в пяти других, тоже не менее важных, всего двести?

— Ну и что? — жал плечами собеседник. — Давно так уже на верфи сложилось. Люди охотно идут к нам.

— Вот-вот, — пробовал убедить директор, — и заказы выгодные вам, и заработок у вас повыше. В общем-то неплохо. Но вы дальше носа гляньте, к чему такая диспропорция приводит? Вы корпусные работы сделали, а что судно у причала год, а то и больше простоит, дела вам нет. Логично? Я спрашиваю?

Нет, не понял человек. Привык, видать, к насиженному месту, лень мозгами поразмыслить, подумать, поискать. Так и пришлось расстаться.

А другой вот сам пришел и заявляет директору:

— Прошу снять. Ваши нагрузки мне не под силу.

Такая откровенность озадачила Потылицына, но отговаривать не стал. Знал, хотя человек и исполнительный, а в судоремонте «плавает».

— Хорошо, посоветуемся, в парткоме обговорим.

У него-таки не выработалось привычки «замыкать» все на себя. Есть у директора заместители, есть помощники. Наконец, партком, членом которого он состоит. Почему же на них не опереться. Не положиться на компетентность специалистов? В разговоре, если речь заходит о верфи, Потылицын резонно замечает:

«Нет, ну что бы я смог один? Без коллектива, без коммунистов…».

Как-то на заводе застопорился ремонт больших морозильных траулеров. Сверху сразу звонок: «В чем дело, товарищ Потылицын? График срывается?» Как прикажете тут держаться директору? Сказать, что ремонт БМРТ — дело новое, непривычное, так тут же пальцем ткнуть могут: тридцать пять лет в судоремонте, какой еще нужен опыт? Или сослаться на низкую организацию этих работ? Так позвольте, а вы здесь зачем?

— Владимир Павлович, — обращается он к секретарю парткома Шилохвосту. — Желательно бы вопросик этот обсудить. Можно и на партийно-хозяйственном активе. Я тут материал подготовлю, а вы там спланируйте.

Потылицын «мелочиться» не любит. Что самому под силу, зачем других подключать. Однако же иной по-своему рассудит: не согласует директор, самолично решает. Но тот же Шилохвост, ныне уже первый секретарь Усть-Большерецкого райкома партии, признает: «Да, крутых разговоров и споров возникало немало. Но они делу не мешали. Директор умел решать вопросы четко и оперативно». Именно на эту черту сослался в нашем разговоре бывший начальник цеха, а ныне директор межколхозного судоремонтного завода В. Сергеев: «У него есть чему поучиться: четкому анализу, быстрой ориентации в производстве. А что порой резковат бывает, так это внешняя сторона характера».

Давно, скажем, на предприятии внедрен агрегатный метод ремонта. Его преимущество перед прежними — в широком перенесении основных работ с судна в цех. На тридцать суток ускорился ремонт. Всеми он признан, одобрен. А сколько, между прочим, нервотрепки с ним было, сколько раз доказывал директор его очевидные преимущества еще тогда, когда иные только понаслышке знали о нем. Сейчас он с головой ушел в поточно-позиционный метод, самый современный и, пожалуй, самый эффективный. Ему тоже директор старается дать «зеленую улицу». А лет пятнадцать назад Потылицын разработал лекцию, которая называлась так: «Графический метод управления судоремонтным предприятием».

Инициатором директор стал и в другом важном деле. Когда в печати зашел разговор о составлении комплексных планов социального развития коллектива, он сразу же загорелся этой идеей. Поскольку дело было новое, незнакомое, Потылицын, будучи в командировке, провел несколько дней в одном московском институте, досконально изучил вопрос, ознакомился с первым накопленным опытом. А вернувшись на завод, начал претворять свой замысел в жизнь. Так появился на СРВ первый комплексный план, по которому, собственно, и строил всю свою деятельность коллектив судоремонтников.

Словом, не жил директор одним днем, и то, что сейчас для многих очевидно и просто, он предвидел многие годы назад. Его как раз и отличает способность мыслить перспективно, вдумчиво анализировать сделанное, неустанно искать и находить резервы, заинтересованно изучать опыт коллег.