Сентябрь, 2011 год.
Алекс видел, как много людей приехало на кладбище. Длинной процессией они неторопливо входили в ворота и терялись среди бесчисленного множества крестов и памятников. Одетые в чёрные одежды и нацепившие на лица траурные «маски» они словно только хоронили кого-то, хотя прошло уже три года. Три долгих года со смерти Алексея Туманова, на чью могилу пришли эти гости.
Алекс усмехнулся. Так странно, но на самих похоронах не присутствовало столько народу, скольких он собрал в свою третью годовщину.
Мелкий дождь зашелестел в хвое сосен. А на дороге недалеко от въезда на кладбище остановилась вишнёвая Ауди Серёги Корзина. Ему тоже Алекс отправил приглашение на кладбищенское рандеву, но Серёга упорно не хотел туда идти. Сидел в машине и так же, как он сам, наблюдал за прибывшими гостями. Почему? Совесть замучила? Или просто хотел посмотреть, кто собрал всех здесь сегодня? Не выйдет — Алекс так точно не намеревался туда идти. Зачем? Он там уже был и не единожды. И потом быть узнанным кем-то из старых знакомых не входило в его планы. По крайней мере, сегодня. Да и видеть лица изображающих скорбь об ушедшем друге не хотелось. Всё это лишь фальшь. Обман, игра на публику. Никто не скорбит о Туманове: ни о настоящем, чьи останки Алекс перезахоронил спустя почти двадцать лет; ни о том, чья фотография висит на мраморном памятнике. Пожалуй, только Леська действительно горюет. До сих пор. Она и приехала в числе первых. Она вообще слишком часто сюда приезжала.
И как только Корзин допускает, чтобы Леська себя так гробила. Вон, как изменилась. Ожесточилась, даже из её походки пропала прежняя воздушность. Причёску сменила, волосы перекрасила. Заменила гардероб классикой преимущественно чёрно-серых тонов. Не ездит на своём легкомысленном алом Ягуаре, она вообще больше не водит. Не смеётся, а из её зелёных глаз исчез счастливый блеск. Да и с Серёгой приехали порознь. Леська вообще в последнее время избегала Корзина: сутками пропадала на работе, а домой приезжала, когда уходил Серёга. Что-то не ладилось у его сестрёнки в личной жизни.
Вот и Пал Палыч приехал с супругой. За прошедшее время они постарели неимоверно. Палыч сильно похудел, осунулся, ходит с тростью, хотя прежде не жаловался на здоровье. А Юлия… До случившегося у неё были шикарные каштановые волосы до пояса. А теперь абсолютно седая голова, заострённые черты лица, нервозность в движениях. Сердце сжалось в комок.
Алекс прислонился лбом к шершавому стволу сосны. Родители не переживают смерти своих детей. Они уже дважды теряли сына. Сперва родного — Алекс не успел спасти Костика. Тот умер от передозировки наркотиков. Потом крестника и сына лучшего друга — Лёню Костромина.
Слишком часто Алекс волей-неволей наказывал родных людей, заменивших ему родителей, поэтому до последнего старался стать Барцевым сыном. И вот он снова ударил по больному — отнял у них Туманова. Пусть не настоящего, но другого Барцевы не знали.
Алекс задумчиво почесал бровь. Они дружили всемером…
Рассудительный и самый старший Игнат Крушинин — Шина; сирота, выращенный бабушкой-актрисой и дедом-генералом. Задиристый хулиган Кастет — Костик Барцев, вечно вляпывающийся в сомнительные истории; одна такая история его и погубила. Поляк — идеалист Димка Дубравин, отец Ирмы; журналист по призванию. Сварог, он же Артём Крутов, ребёнком чудом уцелевший в пожаре, но потерявший семью. Интеллигент Серёга Корзин; трусливый маленький мальчик, который и по сей день до конца не справился со своими страхами, хоть и стал успешным врачом. Лихач и экстремал Лёха Туманов — Шумахер. И Алекс, сын хирурга и судьи. Впрочем, в ту пору его называли Лёней. Противное, сопливое сокращение от полного имени Алексей, которое он навсегда возненавидел. Поэтому охотнее откликался на Эльфа — прозвище, которым наделили его друзья; и при получении паспорта изменил имя на отцовское — Александр. А когда ему пришлось окончательно стать Тумановым, раз и навсегда остался Алексом. Теперь снова Костроминым.
Дружба у них была странная — так и не связала всех воедино. Алекс особо не дружил с Шумахером, который хоть и был частью «великолепной семёрки» (так их называли окружающие), но так в неё и не вписался. Как и Корзин.
Серёга… Не думал Алекс, что после шестнадцати лет дружбы тот подставит его. Не верил, что Серёга, тот самый Серёга, с которым Алекс прошёл огонь и воду, так легко всё перечеркнёт. Зачем? Почему просто не пришёл и не поговорил? Неужели его обида оказалась сильнее? Или в его поступке крылись иные, неизвестные Алексу причины и мотивы?..
Шуршание шин отвлекло Алекса от размышлений. Он длинно выдохнул. Не любил вспоминать прошлое, но оно приходило само. Долгое время кошмарами и адскими болями в спине. Теперь вот какими-то урывками, кадрами немого кино.
На стоянке остановился серебристый Мерседес, из которого вылез Аристарх Матвеевич Белый. Ювелир, чьи работы знамениты на весь мир. Автор обручальных колец, которые Алекс носил на шее. Старик даже в свои семьдесят дал бы фору многим юнцам: загорелый, подтянутый, с новой пассией, моложе прежней и лет на сорок младше него самого.
Следом за Белым появился Игнат с сестрой Ольгой и племянником Даниилом. Парень невероятно походил на своего биологического отца в молодости: те же тонкие черты лица, что и у Шумахера, та же осанка, те же жесты. Да и характер унаследовал отцовский: взрывной, бесшабашный. Таким Алекс видел Шумахера перед уходом на войну, таким и постарался запомнить. Хотя в их последнюю встречу тот сильно изменился: посуровел, стал замкнутым, неулыбчивым. В желании обеспечить семью предал собственные идеалы и превратился из талантливого автомеханика и прирождённого гонщика в первоклассного снайпера. В наёмника, живущего от заказа до заказа.
Но Алекс сделал всё, чтобы никто не узнал, кем Шумахер стал на той грёбаной войне. На это ушло пятнадцать сложных, жестоких, страшных лет. И у него вышло. И вот пришло время отпустить Алексея Туманова, освободить его смутную душу. Отдать последнюю дань в благодарность за собственную жизнь.
Дождь усиливался. Барабанил по крышам дорогих машин, струйками стекал по стёклам. От колючего ветра слезились глаза.
Уже приехали все, кого Алекс пригласил. Почти все. Отсутствовали лишь два человека. Одним был профессор Лаптев, педагог и хирург. Он скончался неделю назад от инсульта прямо за рабочим столом. Так нелепо. Умереть на глазах у десятка профессионалов-хирургов. В больнице, напичканной высококлассным оборудованием.
А второй — Ирма. Алекс мрачно улыбнулся. Из-за неё Алекс и устроил весь этот фарс с никому не нужными поминками. Был уверен, что она не сможет проигнорировать его приглашение.
— И ты думаешь, она сбежит со свадьбы ради вести с того света? — издевался Сварог, хотя сам же и надоумил Алекса на эту затею.
— Уверен.
— Тогда ты кретин, Эльф, — смеялся Сварог, по привычке называя Алекса детским прозвищем. Как и тогда, когда неожиданно заявился к Алексу домой три года назад и сообщил, что его «заказали».
Сварог единственный, кто никогда не воспринимал друга Тумановым. Единственный, кто с самого первого дня убеждал Алекса, что Серёга Корзин непременно подставит, если узнает правду. Артём с Серёгой особо не дружили, частенько дрались по молодости. А потом неделями прохлаждались на больничных койках с очередным сотрясением или новым переломом. Ещё со школы, когда Сварог с Алексом повышали свой авторитет за счёт слабой малышни. Такой как Корзин. Поэтому Алекс относился к словам друга скептически. А зря; вышло именно так.
Леська сдуру рассказала своему ненаглядному, кем ей приходится Алекс на самом деле. Поведала и о его трудном детстве. Нет, она сохранила в тайне его истинное имя, но Серёга ведь не дурак. Нашёл-таки несоответствие в Леськиных откровениях с подлинной биографией Туманова, хотя их судьбы до определённого момента писались, как под копирку.
Шумахер, как и Алекс, в детстве пережил развод родителей и делёжку между отцом и матерью. Его так же воспитывал отец, который погиб в автокатастрофе. Только у Алекса отец погиб при аварии на шоссе, а у Шумахера — разбился в гонке. И жизнь с отчимом тоже была. Только в отличие от Алекса, которому отчим заменил родного отца, отчим Шумахера жестоко избивал пасынка. А он дурак никому не признавался, даже матери. Терпел, наивно полагая, что поступает как настоящий мужчина. А матери врал, что подрался в очередной раз. С четырнадцати лет он сам зарабатывал себе на жизнь и помогал сводной сестре больной ДЦП. Алекс же после смерти родителей и ставших регулярными запоев отчима заботился о Леське. Шумахер с утра до ночи вкалывал в автомастерской, мог собрать любой двигатель и мечтал стать гонщиком, как отец. Не судилось. Шумахер умер буквально на руках у Алекса. Нет, не так. Он умер у Алекса на плечах. Изуродованный ожогами и шрамами. Умер, так и не выполнив заказ. Пожертвовал жизнью ради того, кто никогда не был ему лучшим другом. А Алекс не только не сумел спасти его, но и украл его имя. И теперь Серёга мстил Алексу, что тогда в тех проклятых горах погиб его близкий человек…
— О чём задумался? — Алекс резко обернулся на голос. За спиной стоял коренастый мужик в чёрном макинтоше и фетровой шляпе. Сварог. Тот всегда умел передвигаться неслышно. Хищник, крадущийся к ничего не ведающей жертве. Отголоски армейского прошлого.
Алекс в ответ неопределённо пожал плечами. Расстегнул куртку, подцепил пальцем золотую цепочку, и на ладонь упало тонкое обручальное кольцо Ирки. Одно — своё он отправил ей в качестве приглашения. Тоска мучительной болью сдавила грудь, осушила лёгкие, разорвала сердце. В один миг. Единой мыслью: «Она не пришла».
— Я так и думал, — кивнул Артём, поравнявшись с Алексом. — Ты почему трубку не берёшь?
— Ты был прав, — севшим голосом произнёс Алекс.
— Нет, Эльф, я ошибся. В ней.
Алекс вскинул голову, пристально всмотрелся в непроницаемое лицо друга. Дыхание перехватило и внутри всё оборвалось от обречённости в чёрных, как уголь, глазах Сварога.
— Что?.. — только и смог выдавить Алекс, чувствуя, как озноб заставляет корчиться в конвульсиях измученную душу.
— Похоже, Ирма убила Томилина…
…Открытые ворота насторожили Ирму. Кирилл всегда был очень предусмотрительным и держать ворота нараспашку (при практически всегда отвязанных «немцах») не стал бы. Собаки выдрессированы не хуже служебных и кидаться на простых прохожих не станут, но чем чёрт не шутит. От предчувствия чего-то нехорошего закололо в пятках, и Ирма на месте переступила ногами — настолько неприятно было, словно в туфли гвоздей насыпали. Сделав глубокий вдох, вошла в пестрящий разноцветными осенними цветами двор. С каждым шагом страх лишь сильнее сдавливал ледяными тисками сердце, вселял в душу ощущение неизбежности. Нет ни охраны, ни собак. Машина брошена поперёк подъездной дороги, чтобы никто не мог ни въехать, ни выехать. Все окна двухэтажного особняка из бело-красного кирпича занавешены. Дверь заперта. И тишина. Всеобъемлющая, давящая, навевающая панику.
Дрожащей рукой Ирма нашла в сумке ключи, которые всё забывала вернуть хозяину, всунула в замочную скважину и провернула два оборота. Щёлкнул замок. Ирма потянула на себя ручку и очутилась в прохладе тёмного коридора. В доме кто-то был. Кто-то чужой. Ирма почувствовала сразу, едва вошла. Пахло сигаретами, а Кирилл не переносил запах табачного дыма; никто не курил при нём, особенно в его доме. Почти никто. Только один человек имел привилегию — его партнёр. Но тот никогда не переступал порог этого особняка. Тогда кто осмелился закурить здесь? И куда все подевались? Вымерли, что ли? Ни охраны, ни водителя, ни прислуги. В мозг закрадывалось нехорошее предчувствие. Ирма проглотила подкативший к горлу комок и на непослушных ногах свернула вправо от входной двери — в столовую.
На длинном деревянном столе полукругом стояли три фото-рамки: справа с портретом Кирилла, слева — матери Ирмы, а по центру — пустая, но перевитая траурной лентой точно посередине. Ирма замерла на пороге. Холод разлился по венам.
Такое уже случалось. Не с ней, но происходило. В институте; в год, когда погибла староста их группы. Ирма своими глазами видела точно такие рамки на кухонном столе однокурсницы, только снимки в них были другие. Сокурсница тогда и не поняла ничего: посчитала чьей-то глупой шуткой, — и выбросила рамки в мусорное ведро. На вопрос: «Каким образом шутник проник в дом с сигнализацией?», — лишь отмахнулась. Мол, дружки младшего брата, с которым девушка постоянно грызлась. На следующий день её парень, который был на одном из снимков, выпал с балкона седьмого этажа. Несчастный случай. А ещё через день на старосту напал собственный ротвейлер. В итоге — разорванная сонная артерия и мгновенная смерть. Собаку усыпили, а случившееся вновь списали на несчастный случай. Дело закрыли. А слушать Ирмины россказни, что обе смерти были не случайны, никто не стал. Младший брат девушки клятвенно заверял, что никаких фотографий в глаза не видел, и никто из его друзей не шутил подобным образом. А рамки бесследно исчезли, словно и не было их вовсе. Ни в мусоре, вывоз которого намечался лишь через неделю, ни во дворе, ни в доме их не оказалось.
И вот теперь подобный трюк решили провернуть и с ней. Но кто? Тот же самый человек? Почему с ней? Если тогда Ирма могла предположить, что всё случившееся связано с Лидой Тюриной и её дневником, то сейчас-то что? К той истории Ирма не имела и не имеет никакого отношения. Или может дело не в ней, а в Кирилле? Может, он каким-то образом связан с теми гнусными приколами над влюблённой девочкой? Но как? И причём тогда Ирмина мать, чья фотография тоже стоит на столе?
Глухой короткий удар стал неожиданностью. Ирма дёрнулась в сторону, обернувшись, и выдохнула. От сквозняка захлопнулась входная дверь. В доме, обычно таком светлом из-за огромных, во всю стену окон, вдруг потемнело. По стеклу робко застучал дождь. Сизые тучи, затянувшие небо, раньше времени сбросили на город вечерние сумерки. Стало совсем гадко. Что же тут происходит, в самом деле? Где все?
Ирма допускала, что прислугу Кирилл мог отпустить. Внеочередной отгул он им обещал давно, всё ему не терпелось остаться с Ирмой наедине. А тут как раз появился волшебный повод — свадьба. До этого им редко удавалось побыть вдвоём: Кирилл приходил поздно, разгребая последствия смены партнёра, как он говорил; да и жить вместе они стали сравнительно недавно. Кириллу надоело смс-общение, каким они занимались большую часть времени, если не считать коротких ночей, где уж точно было не до разговоров. Впрочем, общаться с Кириллом было легко, даже при Ирминых сложностях контактировать с людьми. И он всё время старательно выкраивал лишние пару часов, чтобы побыть рядом с ней. И свадьбу он ждал, как восьмое чудо света. Шиковать Ирма отказалась, как и ехать в путешествие. Поэтому Кирилл хотел устроить ей сюрприз. В последний месяц он только и говорил об этом. А Ирму его ежевечерние таинственные намёки жуть как раздражали.
Она провела ладонью по деревянным перилам и посмотрела наверх. Туда, куда спиралью поднималась лестница. По ногам потянуло прохладой. Окно открыто, что ли? Ирма прислушалась. Всё так же тихо. Вцепившись в перила, она неуверенно ступила на ступеньку. Страх невидимыми верёвками связал тело. А Ирма никак не могла отвязаться от мыслей, куда все подевались? Сейчас развернуться бы и бежать без оглядки. Подальше от этого места, кажущегося мертвым. Туда, где можно спокойно дышать и ничего не бояться. Но какая-то неведомая сила останавливала Ирму, толкала вперёд, на скользкие ступени.
С прислугой она разобралась. Выходной в честь свадьбы хозяина. Кирилл был человеком слова, даже если обстоятельства кардинально изменялись. Ирма остановилась, поймав себя на мысли, что говорит о Кирилле в прошедшем времени.
«Кирилл жив, жив», — мысленно убеждала себя она, поднимаясь выше. К сожалению, свадьба не состоялась. Ирма отменила. Вернее сказать, ожидаемое торжество не вышло, потому что Кириллу всё же удалось убедить Ирму расписаться с ним. Зачем, он так толком и не объяснил. Сказал только, что это нужно для их общей безопасности и ненадолго. Ирма долго не соглашалась. Ей-то свадьба нужна была только для одной цели: убедиться, что Алёша жив. И если она получила приглашение на могилу погибшего мужа, подписанное, несомненно, его рукой и с его обручальным кольцом, — оправдались её подозрения. И усилия, затраченные на создание образа вполне утешенной вдовы, не пропали даром. Оставалась самая малость: приехать на кладбище и встретиться с Алёшей. Ирма настолько уверилась, что ничто не сорвётся, что после тайной росписи разорвала отношения с Кириллом. И его утреннее сообщение о необходимости срочно увидеться стало для неё неожиданностью. Она бы и не приехала, но перед самым кладбищем развернула такси из-за новой смс-ки:«Тебя обманули. Твой ребенок жив. Приезжай».
Таксист гнал как ненормальный, выдавливая из своей «ласточки» все лошадиные силы, точно ощущал нервозность пассажирки. А Ирма заворожено всматривалась в расплывающиеся буквы сообщения. Шесть слов, перечеркнувшие все её планы, поиски истины, прошлую жизнь. Слова, превратившие в реальность жалобный крик ребенка, преследующий её с того самого дня, как Леська вытащила её из психушки. Она не верила и в то же время отчаянно хотела поверить, что написанное правда. Было трудно, ведь её убеждали, что ребёнок не выжил.
«Плод оказался нежизнеспособен», — так ей твердили.
Недоношенные вообще редко выживают, а тем более после такого удара. Ирма долго не верила врачам, потом поверила, но что-то внутри не давало ей забыть, смириться. И смс-ка Кирилла разбередила прошлое, усилила и без того не дающие покоя сомнения.
За полчаса пути Ирма перечувствовала столько эмоций, что хватило бы наделить счастьем или неистовой болью весь земной шар. А когда такси остановилось напротив особняка Кирилла, будто отупела. Перегорела, оставив место лишь удушающему страху.
Ирма выдохнула и ступила на белый ковролин второго этажа. Из распахнутой лоджии напротив лестницы пахнуло дождём. Странно, но когда Ирма вошла во двор, все окна были закрыты и занавешены. Тогда кто их открыл?
И ещё. Не было охраны. Это вообще никак не походило на Кирилла, который даже на свидание или деловую встречу ходил в сопровождении телохранителя, а уж оставить дом без охраны — нонсенс. Зачем? Почему сегодня? Чем ему могла помешать охрана?
Внизу хлопнула входная дверь. Ирма вздрогнула и кинулась на лоджию. На крыльце появился человек — мужчина или женщина со спины не разобрать — в сером спортивном костюме, перчатках и капюшоне на голове. В эти минуты Ирма впервые в жизни пожалела, что не может говорить. На работе с ней всегда находился переводчик с языка жестов: и в офисе фармацевтической компании «Здоровье Плюс», владеющей крупной сетью аптек в стране; и на деловых переговорах, и в командировках. Кириллу, с которым она и встретилась на деловой встрече — знакомилась с партнёрами фирмы, унаследованной от погибшего мужа, — удалось довольно быстро и легко усвоить основы непростого языка. Врачи называли её состояние мутизмом и даже лечение назначали. Но все рекомендации, направления и рецепты неизменно отправлялись в помойку. А, наверное, напрасно. Ей сейчас не помешало бы окликнуть неизвестного — привлечь его внимание, увидеть лицо. Но она не могла. Оставалось одно. Ирма схватила с пола керамический горшок, в котором росло какое-то экзотическое и очень любимое Кириллом растение, и бросила вниз. Она промахнулась всего ничего, но колючие листья небольшого цветка задели злоумышленника, оцарапали лицо. Горшок упал сбоку, разлетелся на осколки. Неизвестный спрыгнул с крыльца и обернулся. Теперь Ирма смотрела прямо на него…неё. Неизвестным оказалась молодая девушка, очень красивая, но какой-то холодной, отталкивающей красотой. Девушка провела пальцами по щеке, расчерченной широкой кровавой полосой, и улыбнулась. Торжествующе, как почудилось Ирме, и знакомо. Злоумышленница казалась Ирме до невозможности знакомой. Но вспоминать времени не было. Нужно искать Кирилла, потому что с ним явно случилось непоправимое. Теперь Ирма не сомневалась.
Но Кирилл не находился. Ирма обыскала весь второй этаж и сходила с ума от неизвестности. Где он? Жив ли? И если жив, то почему его нигде нет? Может, ему ещё можно помочь? А если нет? Если он уже мёртв? Нет! Ирма не хотела и думать об этом. Она должна найти Кирилла!
В коридоре что-то загрохотало. Ирма бросилась на лестницу и застыла, как пригвождённая. Кирилл стоял на ступеньке примерно посередине между первым и вторым этажом. Серый, как пыль, он едва держался на ногах, плечом привалившись к стене. Светлые волосы всклокочены, на лбу кровь. Белая рубашка заляпана бурыми пятнами, а на правом боку расползлась кровавая клякса. Красные струйки стекали по руке, которой Кирилл зажимал рану. И ещё что-то поблёскивало между пальцев. Ирма слетела со ступенек, перепрыгивая через одну, и подхватила сползающего вниз Кирилла. Бережно усадила его на пол и опустила глаза.
Руки похолодели, когда она поняла, что вонзили в тело Кирилла. Скальпель в центре кровоточащих точек-порезов. В глазах помутилось, на короткий миг отбросив в прошлое. Связанная девочка на кушетке… Мужчина в белом халате… Хирургические инструменты… Скальпель… Напуганная Ирма и страх… Необъяснимый, панический страх… Удар… Промах… Ещё один… Сильные пальцы на её запястьях… Кровь… Много крови…
В висках зазвенело, а в нос ударил резкий солёный запах. Ирму замутило.
— Я никак не могу его вытащить, — как сквозь вату донёсся до неё сиплый голос Кирилла. — Больно…
Ирма перехватила его руку, когда он уже обхватил рукоять, и отрицательно помотала головой. Нельзя вытаскивать лезвие, чтобы не вызвать внутреннее кровотечение. Скорее всего, поэтому Кирилл ещё жив.
Ирма взъерошила волосы, отгоняя видения прошлого, и осторожно осмотрела рану. Удар профессиональный, точный. В область печени, а это неминуемая смерть. Прочие порезы тоже нанесены аккуратно, намеренно. Словно тот, кто ранил Кирилла, заранее знал, какие чувства это вызовет. Он сознательно оставил Кирилла в живых, оттянул смерть, не до конца вколов скальпель в тело. Но зачем?
— Нельзя, я понял, — кивнул Кирилл, грубо выругавшись, когда Ирма, оторвав от его рубашки кусок, приложила на рану, стараясь не затронуть оружие.
Затем она взглянула на его голову, но там была всего лишь ссадина. Теперь нужно звонить в скорую. Она достала из кармана мобильник, набрала номер и прислонила к уху Кирилла. Но тот говорить отказался, отшвырнул её руку. Телефон выскользнул из пальцев и отлетел в сторону. Ирма недоумённо уставилась на Кирилла. Что это с ним? Не хочет помощи? Почему?
— Она уже вызвала, — поморщившись, выдавил он. — Тебе нужно уходить. Скоро… — он закашлялся, — скоро менты понаедут. И Влад…вернётся…А здесь…твои отпечатки, — он покосился на скальпель.
Ирма ничего не понимала. Влад, начальник охраны Кирилла, вернётся — это хорошо. Хоть один адекватный человек, который сможет вызвать помощь. А в остальном… Какие отпечатки, о чём он? Почему бежать? Зачем, если Ирма не виновата? И она — кто она? Та самая девица, что недавно смылась отсюда? Это она ранила его? Почему он не сопротивлялся? Кирилл что знаком с ней?
Кирилл только слабо кивнул, когда Ирма жестами выдала ему кучу вопросов.
— Беги… — не унимался он. — Ради сына…
Ирма замерла.
— Там… — Кирилл попытался дотянуться до заднего кармана джинсов.
Ирма достала сложенную пополам и сильно измятую фотографию. Дрожащими руками раскрыла её и обомлела. Со снимка на неё смотрел белобрысый мальчуган лет двух-трёх в джинсовом комбинезоне. Он сидел на трёхколесном велосипеде и счастливо улыбался кому-то за кадром.
— Твой… — прошептал Кирилл. — Матвей…
Матвей… Точная копия Алёши в детстве.
— Тебя обманули тогда, — с трудом говорил Кирилл. — Мальчик выжил… Он нужен… Из-за наследства… Тебе нельзя в тюрьму… Беги…
Ирма ничего не понимала, а спросить не успела. Стук в дверь и настойчивые крики с улицы заставили её вздрогнуть. Вернулся Влад, как Кирилл и говорил. Ирма узнала его голос.
— Уходи… через библиотеку… — из последних сил.
Ирма колебалась, но Кирилл не оставил ей шанса. Одним движением он вогнал скальпель на всю длину лезвия и резко вытащил. Потом ударил снова. Тёмная кровь вязкими каплями стекала на светлый пол. Ирма рванулась остановить Кирилла, зажать рану, но тот уже не дышал. Бледный, он смотрел на неё мертвыми глазами, а на губах играла лёгкая улыбка. Ирма не шевелилась, сжимая в руке окровавленный лоскут ткани.
Звон разбитого стекла привёл её в чувства. Не оглядываясь, Ирма влетела на второй этаж. Налево от лестницы в самом конце коридора тёмная дверь, исписанная цитатами известных мыслителей. Ирма дёрнула ручку — заперто. Она попробовала снова — не поддаётся. Что за ерунда? Библиотека была единственной комнатой во всём доме, которая не запиралась никогда. Так почему же теперь закрыто?!
Снизу донеслись тяжёлые шаги. Владу подоспела подмога? Ирма снова крутанула круглую ручку и толкнула дверь от себя. Та легко открылась. Ирма бежала так, будто за её спиной бушевал армагеддон. Сердце колотилось как припадочное, эхом отзываясь в каждой клеточке тела. Ноги горели, дыхания не хватало. Вот они последствия прогулов физкультуры. Как на катке проехалась по натёртому паркету три стеллажа, нырнула в узкий проход между четвёртым и пятым. На нижней полке последнего в семнадцатом томе энциклопедии был тайник. В тайнике — ключи от чёрного хода. За стеллажом дверь, замаскированная под стену комнаты.
На узкой лестнице в кромешной темноте Ирма чуть не упала, но зажигать свет не стала. Вдалеке ей почудились чьи-то голоса. Неужели услышали? Впрочем, Влад знал об этом ходе. Сейчас обнаружит, что ключа нет, и понесётся на улицу. Нужно торопиться. Она успеет раньше. Ощутив ладонью прохладу металла заветного выхода, Ирма облегчённо выдохнула. Она и ручку найти не успела, как дверь распахнулась и она выпала на улицу. Но Ирма не упала вопреки ожиданию, а оказалась прижата к стене. Угловатое лицо и резкий горький запах — последнее, что Ирма запомнила прежде, чем всё исчезло…
…Глеб дочитал последнюю строчку и взглянул на лежащего рядом белокурого мальчугана. Тот спал, тихо посапывая и сжимая маленькими пальчиками игрушечный телефон. Глеб отложил детскую книжку в яркой обложке и, поцеловав ребёнка в стриженую макушку, прикрыл его мягким пледом. Малыш не шелохнулся, не разжал кулачок, только глубоко вздохнул. Каждый вечер они вдвоём неизменно укладывались в гостиной на разложенном диване, долго разговаривали, а потом Глеб читал сказки, пока малыш не засыпал, так и не дождавшись маму.
— Сладких снов, — шепнул Глеб, поднявшись.
Боль острыми когтями вгрызлась в правую ногу, судорогой стянула мышцы. Глеб пошатнулся, рукой упёршись в бильце дивана, а другой ожесточённо растёр бедро до жжения в ладони. Мышцы расслабились, но боль раскалённой занозой въелась до самых костей. Стиснув зубы, Глеб оттолкнулся от дивана и похромал на кухню, где оставил лекарство, волоча за собой немеющую ногу.
Заветный пузырёк с обезболивающим стоял на обеденном столе с неубранной посудой, оставшейся после праздничного ужина. Рухнув на табурет, Глеб схватил лекарство, высыпал на ладонь две маленьких белых таблетки и проглотил, не запивая водой. Спустя несколько минут боль смазалась, ослабила хватку, и Глеб смог перемыть посуду и заварить кофе.
Размешивая в чашке сахар, он думал, где сейчас может быть Амина. Столь позднее (на электронных часах холодильника светилось 22:57) кофепитие давно превратилось в своеобразный ритуал ожидания. С того самого дня, как Амина заявилась к нему с сыном на руках и просьбой приютить ненадолго. Ненадолго не вышло — Глеб упрямо оставлял их у себя каждый раз, когда Амина собирала вещи, чтобы уйти. Он настолько привязался к маленькому Матвею, которому сегодня исполнилось три года, что совершенно не представлял своей жизни без его захлёбывающегося смеха и не по-детски серьёзных серо-голубых глазёнок. Глеб научился готовить молочные смеси и менять подгузники; умело переодевал Матвея в любой ситуации; не спал ночами, когда у ребёнка резались зубы или болел животик. Знал наизусть не одну сотню детских сказок, в стихах и прозе, которые приходилось покупать чуть ли не каждый день, потому что Матвей запоминал их всего после первого прочтения; и пересмотрел множество отечественных и зарубежных, старых и новых мультфильмов. Он стал самой настоящей мамой, не забывая заменять Матвею отца. Вдвоём они ходили на каток, ездили в дельфинарий. А сегодня, например, научились кататься на велосипеде — трёхколесном, правда, — но это не беда. Главное, педали Матвей крутил как заведённый и ловко справлялся с рулём.
Жаль только Амина не видела, не пришла пораньше, не позвонила. Напрочь забыла о дне рождения сына. Впрочем, Глеб уже успел привыкнуть, хоть и не понимал, что её гнало прочь от родного ребёнка. Материально они ни в чём не нуждались — Глеб хорошо зарабатывал — крыша над головой имелась, да и полноценная семья вполне могла сложиться, если бы Амина приняла его предложение пожениться. Но она упрямилась и отмалчивалась, когда Глеб начинал допытывать её, чем она занимается. И всё грозилась уйти, если он не перестанет доставать её расспросами. И он переставал, не мог позволить себе потерять Матвея.
Она вошла тихо, но Глеб услышал, как щёлкнул замок и зашелестел пакет. Он вышел в коридор. Амина стояла, притулившись к закрытой створке двойной двери, в щёлку глядя на спящего Матвея.
— С днём рождения, малыш, — тихо произнесла она, повесив на ручку пакет с подарком.
— Кофе хочешь? — предложил Глеб.
— Нет, спасибо, — не поворачиваясь, ответила Амина, сильнее натянув капюшон. — Я в душ и спать, если можно.
— Конечно.
Глеб отступил, пропуская Амину в ванную. Не снимая капюшон, она проскользнула мимо, даже не взглянув на Глеба. Что это с ней? Обычно она раздевалась, едва переступала порог квартиры. И непременно одаривала радушного хозяина какой-нибудь колкостью. А тут вежливая такая и не разулась даже — Глеб не увидел кроссовок, в которых Амина ушла ещё утром.
Она провозилась в ванной дольше обычного, после чего на цыпочках прошмыгнула в спальню напротив комнаты Матвея. Решила не тревожить сына? Это хорошо. Удобнее будет разговаривать, но сперва Глеб вошёл в ванную. Стёкла душевой кабинки не запотели; Глеб потрогал кран душа — тот был закручен до упора, как это обычно делал он сам. После Амины всегда вода слегка подтекала, значит, она не принимала горячий душ, как обычно. Пол сухой и никаких следов, что его вытерли. Глеб провел подушечками пальцев по холодному бортику ванной. Влажная. Интересно, что же она тут делала? Зубная щётка сухая, мочалка мокрая, но мыло осталось запечатанным (Глеб только сегодня купил новый кусок) и бутылки с шампунями и гелями стояли нетронутыми. Выходит, не мылась. Непонятно. Глеб покрутился по комнате и наткнулся взглядом на полотенце, брошенное в корзину с грязным бельём. Утром корзина была пуста. Полотенце мокрое и с одного края испачкано чем-то красным. Кровь. Твою ж мать!
Глеб швырнул полотенце обратно и влетел в спальню. Включил свет. Амина подскочила на кровати.
— Рощин, ты охренел, что ли?! — заорала она, прожигая Глеба разъярённым взглядом.
— Не ори, ребёнка разбудишь, — невозмутимо ответил он, закрыв дверь. Он увидел всё, что хотел. Воспалившаяся царапина на щеке, ещё одна на шее.
— Чего тебе надо?
— Твою рану осмотреть, — кивнул он на припухшую щеку и присел на край кровати. Ногу дёргало и кололо, но он терпел. Сейчас не до его болей.
— Не надо ничего смотреть, — дёрнулась она, когда Глеб взял её за подбородок и повернул расцарапанной щекой к себе. — Рощин, иди спать, — прошипела она, мотнув головой. Но Глеб не отпустил.
— Сиди уже и не брыкайся, — он отодвинул воротник футболки. Длинная багровая полоса тянулась от уха до впадинки на шее. — Где тебя так угораздило?
— Об ветку поцарапалась, — огрызнулась Амина.
Глеб не ответил.
— Хватит уже, — рыкнула Амина, высвободившись из хватки Глеба. — Всё, удовлетворил своё любопытство? Ещё что-то?
— Дура ты, — фыркнул Глеб, поднявшись. — Но рану обработала правильно. Несколько дней, и затянется. Правда шрам на шее может остаться. Я надеюсь, ветка не ядовитая была.
— А мне-то откуда знать? Ветка как ветка. Обычная.
— Если обычная, тогда я спокоен, — кивнул Глеб, клацнув выключателем. — Доброй ночи.
— Зачем?
Глеб остановился в дверях. Из коридора пробивался слабый луч света.
— Что зачем?
— Зачем ты возишься с нами. Переживаешь, заботишься. Обо мне. О Матвее. Зачем мы тебе?
— А ты не допускаешь, что я могу любить вас? — Глеб посмотрел в её темные глаза с лунным отблеском. Так странно, но именно сейчас они впервые казались Глебу по-настоящему живыми.
— Любить? За что? Ты ведь не знаешь, какая я, Глеб.
— Я знаю, — улыбнулся он, присев рядом и проведя рукой по её растрёпанным волосам. — Ты колючий кактус, который иногда выпускает нежный цветок.
— А ты романтик, Глеб, — она встала и подошла к окну. — Если бы я могла плакать, то непременно разревелась, но я… — она осеклась. Лунный свет окутывал её серебристой шалью и делал такой притягательной, как никогда. — Я плохая, Глеб, — она обхватила руками плечи. — Очень плохая.
— Не бывает плохих или хороших, — возразил он, подойдя ближе, и укутал её в одеяло. — Бывают правильные или неправильные поступки. Но всё можно исправить, поверь, — он притянул дрожащую Амину к себе, коснулся губами влажных волос. — И мы исправим. Вместе.