Ощутив всю прелесть совместной прогулки, на следующее утро после завтрака мы решили повторить ее. Мисс Лайджест повела меня по своим любимым тропинкам парка, и беседа с ней была, как всегда, захватывающе интересной. Мы могли говорить о чем угодно, обсуждать тысячи вещей, и мне никогда не было скучно.

Приближался конец августа, но жара все еще не спадала. Стояли на удивление теплые дни, и на небе уже очень давно не появлялось ни единого облачка. Мы с мисс Лайджест держались в тени деревьев и сидели лишь там, где тени давали более или менее ощутимую прохладу.

— Как по-вашему, мистер Холмс, — вдруг спросила она, — Лестрейд переменится ко мне, если в деле произойдут перемены?

— Я думаю, что когда ему придется вас освобождать, он сделает вид, будто это и не он вас арестовывал.

— А если вы, наконец, убедите его, что стоит повнимательнее присмотреться к Гриффиту Флою, он станет ко мне снисходительней?

— С каких это пор вас волнует отношение к вам инспектора, мисс Лайджест?

— С тех самых пор, как я поняла, что половина всего дела держится именно на его личном благоволении.

— Тогда я повторяю, что вам можно ожидать его благоволения лишь тогда, когда он сам придет к выводам по делу, противоречащим всему, что он делал раньше.

— То есть как это «самостоятельно»?

Я улыбнулся, разжигая свою трубку:

— Я имею в виду, что мне придется убедить его в том, что все расследование является его и только его заслугой.

Ее бровь поползла вверх:

— Но это несправедливо! — сказала она, справившись с первыми чувствами.

— Я не позволю, чтобы все, что вы делаете, просто так кануло в лету или, того хуже, досталось Лестрейду в качестве трофея!

— Я не слишком честолюбив и в случае, когда придется выбирать между личной славой и вашим спасением, без колебаний выберу второе.

— Весьма благородно с вашей стороны, мистер Холмс, но мне все равно не нравится даже сама постановка этой альтернативы.

— Ничего не поделаешь, — я пожал плечами, с улыбкой наблюдая за ее возмущением, — мне часто приходится оставаться в тени ради достижения главной цели.

Она вздохнула, не в силах смириться с тем, что я говорил:

— Доктор Уотсон как-то сказал мне, что вы отказываетесь от славы и даже от вознаграждения по многим причинам. Это так?

— Да. Часто я не требую официального признания моего участия в деле потому, что само дело не представило для меня существенных трудностей или просто не было интересным.

— Ну, это можно понять. Все знают, что ваша слава зиждется на громких и запутанных делах.

Я кивнул:

— А в тех случаях, когда дело решено, но не получает огласки, я довольствуюсь признанием клиента и близких мне людей, например, Уотсона.

— Знаете, мне бы все же не хотелось, чтобы в моем деле вы отступили в сторону, когда придет время делить пирог. Если вы так сделаете, я подам в какую-нибудь центральную газету опровержение и расскажу всю правду.

Я рассмеялся:

— Очень мило, мисс Лайджест! Но вы, по-моему, взялись резать этот пирог еще до того, как это пришло в голову даже Лестрейду, да и вообще рановато. Как ни грустно признавать, дело остановилось, и мне пока не за что требовать славы.

Она улыбнулась:

— Вы же сами просили, чтобы я в вас верила, и я уже привыкла верить, ее лицо вдруг приняло озабоченное выражение, но через секунду она с неожиданным блеском в глазах посмотрела на меня.

— Так вы говорите, дело остановилось? И вы сегодня тоже свободны?

— Да, а в чем дело?

— Я подумала, что, может быть, вы хотите расширить территорию нашей прогулки и посмотреть на здешние пейзажи. За тем приходом открываются замечательные виды! — Я согласен. Когда мы отправимся?

— Прямо сейчас, если вы ничего не имеете против, — она оглядела мой спортивный пиджак и короткие брюки, заправленные в сапоги, — ваша одежда будет очень кстати: там, возможно, придется пробираться сквозь траву.

— Тогда ваша тоже, — ответил я, бросив взгляд на ее черный брючный костюм, очевидно, тот, о котором говорила миссис Коннор. Мисс Лайджест не утрачивала в нем ни капли своей женственности: хорошо подогнанные по фигуре, жилет, пиджак и брюки делали ее еще более изящной.

Мы вернулись в дом, чтобы предупредить всех, что уходим, в холле нас встретила Мэри. Она стирала с мебели пыль, но, услышав шаги хозяйки, обернулась и подошла к ней.

— Мэри, — обратилась к ней мисс Лайджест, — будьте добры, передайте Келистону, что мы с мистером Холмсом отправляемся на прогулку. Пусть не готовят нам чай заранее.

— Это все, мэм?

— Да. Впрочем, нет. Если ко мне приедет кто-нибудь, скажите, что я ушла с мистером Холмсом по важному делу, о котором вы ничего не знаете.

— Хорошо, мэм. Я все передам Джорджу и…

— Джорджу? — глаза мисс Лайджест вспыхнули смехом, но лицо тронула только сдержанная улыбка. Она хотела еще что-то сказать, но горничная так побелела, что мисс Лайджест, как видно, стало жаль ее.

— Я хотела сказать… мэм, я…

— Успокойтесь, Мэри, — она чуть коснулась рукой ее плеча, — передайте ему все, что я сказала.

Мэри подняла глаза, а мисс Лайджест направилась к выходу, но тут же обернулась:

— Да, и подайте мою шляпу, пожалуйста.

Перед нами открылся восхитительный вид: зеленая равнина с видневшимися кое-где желтыми пятнами, знаменовавшими осень, представляла собой вогнутую чашу, края которой переходили либо в холмы, либо в дороги. Невысокие холмы имели округлые вершины и обросли как-то неравномерно, а между участками зелени на них виднелись залежи красной глины. Травяную гладь равнины не пересекала ни одна тень, так как солнце вошло в зенит, но ее делили на сектора прямые дороги, разбегавшиеся в разных направлениях и скрывавшиеся между холмами. С возвышения, на котором мы стояли, эти дороги казались не толще ниток, вплетенных в пятнистое желто-зеленое полотно.

— В этом есть что-то завораживающее, — сказал я после долгого молчания.

— Да, — согласилась мисс Лайджест, с блаженной улыбкой продолжая глядеть в просторы перед собой, — но вы даже не представляете, до чего здесь прекрасно лунной ночью! Несколько раз я специально ходила сюда в полнолуния. Хотите спуститься вниз?

— Разумеется.

— Тогда идемте, кажется, где-то здесь есть более или менее пологий спуск, а, может, немного правее.

Мы отыскали нечто вроде тропинки и благополучно спустились вниз минут за двадцать. Оказавшись на «дне чаши», я был удивлен тем, что трава, сверху казавшаяся не выше щиколотки, на самом деле доходила почти до пояса. Мы предпочли выйти из зарослей и пошли по дороге. Дойдя до одной из развилок, мисс Лайджест села на большой валун.

— Теперь, мистер Холмс, можете сами выбирать, куда нам отправиться, сказала она, приподнимая шляпу и вытирая платком взмокший лоб. Каждая дорога ведет в отдельную сторону, и почти везде есть что посмотреть. Разве что вот эти две, — она махнула рукой влево, — просто упираются в дальние деревни и фермы, где нам с вами нечего делать.

Я осмотрелся:

— А что там за низкие строения с большими навесами и длинными изгородями? — я указал на заинтересовавшие меня постройки, расположенные в ложбине между двумя холмами.

— Где? А, это конюшни.

— Чьи они?

— Нашего знакомого фермера. Когда-то отчим владел ими, но потом решил продать. Цена для фермера оказалась слишком высокой, и мы договорились отдать ему конюшни за меньшую плату, но с некоторыми условиями.

— А сама равнина не принадлежит никому?

— Нет, эта территория ничья, и она, слава богу, никак не используется.

— Почему «слава богу»?

— Ну, здесь тихо и красиво, никаких вскопанных участков и уродливых лачуг. Правда, лошади из тех самых конюшен пасутся именно здесь. Вон, кстати, они. Видите, в той стороне равнины?

— Вижу, — ответил я, оглядываясь и закрывая рукой глаза.

— А вы любите верховую езду, мисс Лайджест?

— Раньше очень любила, но теперь почти не езжу, разве только… Мистер Холмс!

— Да?

— Уж не хотите ли вы предложить конную прогулку?

— Согласитесь, что конюшни, с которыми у вас есть взаимные условия, и равнина, которая к тому же «никак не используется», навевают подобные мысли. Кстати, верхом мы сможем осмотреть гораздо больше тех самых пейзажей, которыми вы меня сюда завлекли.

Она рассмеялась:

— Может, и вправду стоит попробовать! Что ж, идемте, только как бы вам не пришлось собирать мои бренные останки после того, как я сяду на лошадь.

Она встала с камня, и мы пошли по направлению к видневшимся впереди конюшням. По мере того, как мы подходили ближе, стало возможно различить загоны для лошадей и подсобные помещения. На крыльце самого длинного здания сидел хмурый тучный субъект в высоких сапогах, с пышными бакенбардами и трубкой в зубах. Он подозрительно посматривал на нас, когда мы приближались, и давал указания мальчишке, чистившему седло.

— Здравствуйте, — сказала мисс Лайджест, глядя в упор на этого человека, даже не сдвинувшегося с места при нашем появлении.

— Мне нужно представиться?

Тот вскочил и услужливо поклонился:

— Простите, миледи, я не узнал вас сразу и принял за… Ах, неважно! Извините меня. Что вам угодно?

— Мне и этому господину нужны две лошади для верховой езды. Сейчас. Это можно устроить?

— Конечно, миледи. Для вас все что хотите! Я слышал о смерти несчастного сэра Джейкоба! Какая жалость, миледи!.. Вы будете выбирать?

Мисс Лайджест повернулась ко мне:

— Давайте выберем, мистер Холмс.

Конюх засуетился и повел нас к большому крытому загону. Я выбрал стройную сильную гнедую кобылу, и мисс Лайджест одобрила мой выбор. Сама она долго переходила от лошади к лошади и, поглаживая коней по холкам, в каждой находила какие-нибудь недостатки. Конюх предлагал ей остановиться на рыжем скакуне, который сразу же ласково положил свою морду на ее ладонь, но мисс Лайджест отклонила предложение. Наконец она указала на красивого породистого коня черной масти:

— Вот этот подойдет.

Служащие конюшни уставились на мисс Лайджест как на женщину сомнительного психического здоровья.

— Какой красавец, а? — сказала она, похлопывая жеребца по шее. Посмотрите только, мистер Холмс, какой красавец!

— Миледи! Вы не можете взять его! — воскликнул толстый конюх.

— Это же Черный Смолл!

— Ну и что?

— Как что?! Это он затоптал Герберта Кларка этой весной!

— В самом деле? Он так красив и, по-моему, смирен.

— Думайте, что хотите, миледи, но не садитесь на него. Ваша смерть будет на моей совести!

— Успокойтесь, я не собираюсь умирать. И мне кажется, я ему нравлюсь, а, Смолл?

Она дала знак оседлать коня, и конюх опустил руки. В глазах мисс Лайджест я увидел знакомый холодный азартный блеск и понял, что Черному Смоллу придется носить ее на себе.

Когда кони был оседланы, конюх принялся давать мисс Лайджест напутственные указания:

— Главное — усидеть на нем первые несколько минут, а потом он успокоится. Ни в коем случае не бросайте поводья, миледи! Хорошо, что вы не в платье: дамское седло он бы терпеть не стал. Осторожней, миледи! Осторожней!

Мисс Лайджест вставила ногу в стремя и вскочила. Жеребец стал перебирать ногами и крутить головой, а потом понесся вперед. Она, видимо, попыталась сдержать его бег, натянув поводья, но Смолл только выгнул шею и стал подпрыгивать, пытаясь сбросить наездницу. Когда это ему не удалось, он снова помчался по равнине, не разбирая дороги. Через несколько минут мисс Лайджест, сделав пару кругов, помахала мне рукой. Я сел на свою лошадь и пришпорил ее каблуками.

— Каковы ощущения? — крикнул я, приближаясь к ней.

— Неописуемо! — ответила она, остановившись и дожидаясь меня. Ее щеки порозовели от бега, напряжения и восторга. Она похлопала коня по лбу, и тот завертел головой, бешено водя глазами. — Но, пожалуй, конюх был прав: стоило взять кого-нибудь поспокойнее. Был момент, когда я здорово испугалась. Давайте пойдем легкой трусцой, мистер Холмс.

— Я почему-то не сомневался, что вам удастся усидеть, — сказал я, — и поэтому не особенно волновался.

— Я тоже не сомневалась, — усмехнулась она, — пока он ни начал скакать на одном месте.

— Во всяком случае в вас чувствуется хорошая выучка. Почему, когда я спросил вас о лошадях, вы ответили так, будто ездили лишь пару раз?

— Но я действительно ездила пару раз, и это было давно. Когда я училась в университете, я так иногда отдыхала после занятий, только и всего. Так что никакой выучки!

— Тогда я не понимаю, как вы удержались в седле.

— Я просто вцепилась в коня и держалась так, что пальцы посинели, улыбнулась она.

— И, возможно, его буйный нрав несколько преувеличен.

— Сильно в этом сомневаюсь. Даже сейчас он переступает, не оставляя попыток пуститься вскачь.

— А вы, мистер Холмс, когда сидели на коне в последний раз?

— Тоже во времена университета. Все мои приятели обожали ездить наперегонки, и я тоже иногда участвовал в их забегах.

— Это видно: ваша лошадь идет ровнее и правильней.

— Просто я еду по более ровной тропинке.

— Ну а теперь, когда я тоже еду по тропинке?

— Я взял объезженную, а вы — дикую лошадь, и мои таланты наездника тут ни при чем.

— Возможно, вы правы, — рассмеялась она.

— Впрочем, если хотите, это можно проверить.

— Предлагаете наперегонки? Опять хотите пари на полсоверена?

— Боже упаси! — рассмеялся я вслед за ней.

— С вами нетрудно разориться, мисс Лайджест. Давайте просто доедем одним аллюром вон до той тени на дороге, которую отбрасывает холм, и посмотрим, у кого лучше лошадь, а у кого — таланты.

— Замечательно, — согласилась она, — только отойдите подальше с вашей кобылой, а то мой Смолл не умещается с ней на одной дороге. Еще, чего доброго, переломает ноги.

— Хорошо, — ответил я, перемещаясь на край, — вы готовы? Начинаем отсчет.

Лошади рванули одновременно и некоторое время шли бок о бок, но потом я обогнал мисс Лайджест и первым доехал до условленного финиша. Обернувшись, я увидел, что мисс Лайджест ездит по кругу и пытается заставить своего коня идти прямо.

— В чем дело? — спросил я, возвращаясь.

— Ему в голову вдруг пришло добровольно сойти с дистанции! — ответила она, продолжая бороться с жеребцом. — Какого черта он не едет прямо?! Ну вот, наконец-то! Не удивлюсь, если он также внезапно решит бежать исключительно прямо.

Смолл, словно поняв ее слова, рванулся вперед и помчался с оглушительной скоростью. Мисс Лайджест удалось остановить его только через несколько сот ярдов. Она крикнула мне, чтобы я ехал к ней.

— Теперь мы с ним, кажется, лучше понимает друг друга, — сказала мисс Лайджест, направляя коня.

— Перестаньте смеяться, мистер Холмс! Смолл больше так не будет. Правда, Смолл? Вот видите, он кивает.

— Это еще ничего не значит. В прошлый раз он так кивал, когда собирался вас сбросить.

— Ничего подобного, теперь он меня слушается. Замечательный конь!

Мы находились в ложбине между холмами, и один из них загораживал мне вид на то, что было за ними.

— Что за этими холмами, мисс Лайджест? — спросил я.

— Еще одна равнина?

— Совершенно верно, равнина. Не такая большая и глубокая, как эта, но тоже очень живописная. Кстати этот проход тоже очень неплох. Посмотрите, какие деревья там наверху! Они почти свешиваются вниз и держатся только кончиками корней.

Мы неторопливо проехали ложбину, наслаждаясь тенью и прохладой. Было удивительно тихо, и только стук копыт легким эхом отдавался позади. Здесь, между двух холмов, чувствовалось движение воздуха, и иногда легкий ветер колыхал ветки висящих над тропинкой кустарников и деревьев. Пахло травами. Мисс Лайджест ехала впереди, и я видел, как несколько прядей ее волос выпали сзади из-под шляпы и покачивались в такт лошадиным шагам.

Новая равнина действительно была меньше, но она была полна цветов. Я с удовольствием вдохнул их горячий аромат.

Когда дорога стала шире, мы с мисс Лайджест вновь поехали рядом.

— По-моему, — вдруг сказала она, — моему коню нужна пробежка. Я, пожалуй, проеду небольшой круг, а вы можете подождать в тени от этого вяза. Посмотрите, как вашей лошади понравились здешние цветы!

Она толкнула Смолла в бока, и он, словно того и ожидая, помчался во весь опор. Я, по совету мисс Лайджест, отъехал в тень дерева, разрешил своей кобыле спокойно жевать траву и смотрел, как мисс Лайджест позволяла своему коню вытворять всякие фокусы и, совершенно не сдерживая его, носилась по равнине. Неожиданно я представил себе, как почтенные старушки стали бы комментировать эту сцену, и невольно улыбнулся. Однако эта улыбка быстро сошла с моего лица. Я подумал о тех нападках, которым мисс Лайджест всегда подвергалась со стороны недалеких обывателей, и мне было горько сознавать, что ее исключительность, призванная сделать ее жизнь легче и ярче, приносила ей неприятности и беды. Воистину, wir sind gemohnt, dass die Menschen verhonen was sie nicht vertehen. Но я понимал ее! Я ощущал это каждую минуту, когда был с ней. Однако самым странным было то, что и она тонко чувствовала меня, легко понимала и принимала мой, надо признаться, весьма трудный характер. И вот именно в те самые моменты, когда все произносимые слова передавали больше, чем могут передать слова, когда наше понимание становилось почти осязаемым и когда я должен был бы радоваться этому редкому по своей прелести общению, гдето в глубине моего существа зарождалось нечто, что отдавалось тревогой в мозгу и тяжестью в сердце. Необъяснимость этого чувства тяготила меня, и я испытывал странное волнение, опасение за себя, за то, что происходило со мной, когда эта женщина вот так скакала по равнине… Ничего подобного со мной никогда не было, и ясность собственных эмоций была для меня так же естественна, как ясность рассудка. Теперь, когда мой рассудок был бессилен в том, что касалось моих чувств, я ощущал себя беспомощным… И что это за странный букет: неистощимый интерес, глубокая симпатия, какая-то внутренняя теплота и… нежность?.. Внезапное решение чуть не вышибло меня из седла — ведь это и называется любовью! Моя спина похолодела, а на лбу выступила испарина. Так неужели я влюблен? Эта мысль определенно не укладывалась в моем мозгу, и я чувствовал себя, как пойманный кролик…

— Мистер Холмс, — голос мисс Лайджест вырвал меня из забытья, — мистер Холмс, что с вами?

Она подъехала ко мне и остановила коня.

— Абсолютно ничего. А в чем дело?

— Ну, вы показались мне каким-то странным.

— Тут нечему удивляться, Уотсон говорит, что вообще не знает никого более странного, чем я.

Она улыбнулась, но явно поняла, что я просто отшутился.

— Куда направимся теперь? — спросила она.

— Я предлагаю вам продолжить свою экскурсию, а потом решим, на что стоит посмотреть в первую очередь.

— Тогда вперед! Проедем по равнине, и я покажу вам удивительно красивый лес. Он как бы замыкает эту холмистую местность. Сама я была там около года назад, но, надеюсь, ничего не изменилось.

— Вы добирались туда пешком, мисс Лайджест? — удивился я.

— Да, а почему бы и нет?

— Верховая прогулка уже заняла больше двух часов!

— Разве не полезно иногда пройтись пешком и подумать о насущном? Мне некуда было спешить, а здесь так тихо, безлюдно и легко!

Что-то в ее голосе подсказало мне, что насущное было не очень-то приятным.

— А чем примечателен этот лес? — спросил я, подстегивая лошадь.

— Он находится довольно далеко от деревень, и поэтому там полно редких трав и цветов. К тому же говорят, там водятся лисицы… Боже мой, до чего же жарко! Может быть, в лесу удастся найти какой-нибудь родник и попить!

— Если хотите, можете попить прямо сейчас из моей фляги.

— У вас с собой фляга? — переспросила она, резко останавливая коня.

— Когда вы успели ее взять?

— Ну, это же дорожный костюм, и в нем всегда есть фляга с водой.

— Замечательно, я с удовольствием к ней приложусь. О, она даже не успела нагреться в вашем кармане!

Она с наслаждением пила воду, а потом вернула мне флягу и вытерла струйку на подбородке.

Когда мы снова двинулись вперед, мисс Лайджест вдруг вспомнила наш давний разговор:

— Помните, мистер Холмс, вы говорили о том, что по личным вещам человека или по предметам его гардероба можно многое узнать о нем самом? Вы приводили множество примеров, но мне бы хотелось увидеть такой пример воочию. Не будет ли слишком назойливым, если я попрошу вас применить этот метод на мне?

— Я буду только рад. Дайте мне что-нибудь.

— Что же вам дать? — мисс Лайджест оглядела себя и похлопала по карманам, а потом сняла кольцо с пальца и подала его мне.

— Подойдет?

Я, выпустив поводья, осмотрел это кольцо. Оно было очень красивым: темно-красный рубин в оправе тонкой работы.

— Думаю, что подойдет. Посмотрим. К сожалению, у меня нет с собой лупы, и поэтому сказать можно немного. Впрочем… Да, пожалуй, кое-что есть. Прежде всего, кольцо вам досталось от матери — женщины изящной, стройной и аккуратной. А ваша мать получила его в подарок от своего первого мужа, вашего родного отца, побывавшего в Индии и страстно любившего свою жену. Я склонен думать, что кольцо было преподнесено на годовщину свадьбы. Ваша мать очень дорожила подарком и носила его очень часто, а скорее всего, постоянно, но, выйдя замуж вторично, была вынуждена снять кольцо и хранить его в отдельной шкатулке. Вам оно перешло со всеми драгоценностями, и вы стали хранить его в общей шкатулке. Вот собственно и все, что можно увидеть невооруженным глазом.

Я вернул мисс Лайджест кольцо. Она надела его на палец и с минуту не задавала вопросов, но вид у нее был озадаченный.

— Из всего сказанного вами, — наконец заговорила она, — неточным было лишь утверждение о том, что кольцо было подарено на годовщину свадьбы. В действительности отец сделал этот подарок матери, когда родилась я, то есть через четыре года после их женитьбы. Он тогда как раз вернулся из Индии.

— А остальное верно?

— Абсолютно верно и точно. Я поняла, что послужило основой для некоторых ваших выводов, мистер Холмс, но многое осталось мне непонятным. Я буду рада, если вы объясните.

— Что вы поняли?

— Это индийская ювелирная работа — только в Индии мастера украшают оправы для камней таким ободком в задней части. Вы знали от меня, что мой отец много путешествовал по долгу службы, и потому вывод о том, что вещь привезена отцом, кажется совершенно естественным. Подарок мог предназначаться только матери, а раз кольцо на мне, значит перешло по наследству. Но почему вы решили, что отец привез подарок через несколько лет после свадьбы, а не раньше?

— Очень просто, — улыбнулся я, — кольцо сделано по заказу (на внутренней стороне имя мастера), а мода на такие оправы была в Англии немного позже, чем могла быть свадьба ваших родителей.

— Действительно просто, если углубиться в мелочи! Вы восхищаете меня, мистер Холмс!.. Так вот, далее: заключение о том, что моя мать была стройна и изящна, последовало из размеров кольца. Но почему вы исключили возможность, что она носила его на мизинце?

— Ваш отец должен был постараться заказать кольцо по размеру, и, кроме того, большинство царапин на ободке находятся снизу. Если бы кольцо носилось на мизинце, царапин на боковой стороне было бы гораздо больше.

— Да, вы правы.

— Что еще вы поняли?

— Ну, только страстно любящий человек при своем небольшом богатстве смог бы накопить денег на такой дорогой подарок. Только дорожащая этим подарком женщина перед тем, как убрать кольцо, сдала бы его в чистку…

Хотел бы я посмотреть на лицо своего брата, если бы он услышал рассуждения этой женщины. Я и прежде не раз был свидетелем того, как она делала выводы на основе своих наблюдений, но не переставал удивляться.

— Все остальное следует из поверхностей, — завершил я, — стоит приглядеться повнимательней, и можно заметить, что царапины на кольце разные: есть более глубокие, сделанные давно и теперь имеющие сглаженные края в силу этой давности и проведенной чистки, есть недавние и более мелкие, которые скорее всего сделали вы сами, положив кольцо в шкатулку вместе с другими украшениями.

— И где только лежат пределы ваших возможностей, мистер Холмс? улыбнулась мисс Лайджест.

— Спасибо за блестящую демонстрацию и исчерпывающие объяснения!

— Не за что, мисс Лайджест.

— Я поняла, что мне нужно усиленно тренироваться, если я хочу хотя бы приблизиться к вашему мастерству.

— Простите меня, мисс Лайджест, но то, что вы говорите сейчас, полная чушь! Да я в жизни не встречал человека, который бы после пары моих уроков так овладел методом умозаключений! И, между прочим, эти самые уроки были вам не особенно нужны — вы и сами интуитивно освоили дедукцию, без всякой чужой помощи.

— Я в этом не уверена, — ответила она, продолжая улыбаться, — если меня вздумает проверять кто-то менее снисходительный, чем вы, я окажусь не на высоте.

— Проверять вас? Неплохая идея! Может быть, вы хотите что-нибудь сказать обо мне в качестве ответного хода.

— Применить этот метод к вам?

— Да, если захотите. Я могу облегчить вам задачу — сообщите обо мне что-нибудь такое, о чем я вам не говорил, просто ориентируясь на то, что вы уже обо мне знаете и без всякой отдельно взятой вещи.

— Не думаю, что это будет проще. Хотя я, наверное, попытаюсь… Итак, — она пристально взглянула на меня и улыбнулась сама себе в предвкушении того, что собиралась сказать, — вы, мистер Холмс, уравновешенный, аккуратный и внимательный человек. Вы энтузиаст своего дела и терпеть не можете все скучное, каждодневное, однообразное, поэтому тогда, когда в вашей жизни появляются периоды вынужденного бездействия, вы прибегаете к искусственным средствам стимуляции. Рискну сказать, что вы используете кокаин, и последний период, когда вы разнообразили свои ощущения таким образом, пришелся на конец июля и первые дни августа. Подождите, мистер Холмс, это еще не все! Кроме этой пагубной привычки, на досуге вы занимаетесь тем, что музицируете и ставите химические опыты. Инструмент, на котором вы играете, струнно-смычковый, наверное, скрипка, но за это я не могу поручиться, а последний опыт, которым вы занимались, был связан с ацетоном.

— Как вам не стыдно, мисс Лайджест, — улыбнулся я, — я хотел самым серьезным образом подвергнуть вас испытанию, а вы просто воспользовались тем, что услышали от не в меру болтливого Уотсона!

Она улыбнулась уголком рта:

— Выходит, все, что я сказала, правда? Тогда вы напрасно ругаете доктора: он не говорил о вас ничего такого, что я сейчас могла бы использовать.

— Хотите сказать, что обо всем этом вы узнали сами?

— Разумеется, сама.

— Тогда я жду объяснений. О некоторых вещах вы, пожалуй, могли догадаться, например, почувствовали запах ацетона, когда посетили меня в моей квартире, и заметили стол для опытов в углу, но что касается остального…

— В основе моих выводов лежат не такие уж глобальные наблюдения, мистер Холмс. В тот день, когда вы рулеткой замеряли следы убийцы в парке Голдентрила, вы закатали рукава сорочки, и заметить ранки от уколов было нетрудно. Вы производите впечатление здорового человека, а следы на руках были свежие. Отсюда, как вы понимаете, следует двойной вывод: о сроках ваших последних инъекций и о том, что вы сами делали их себе. Поскольку теперь, временно находясь в моем доме и проводя со мной много времени, вы не нуждаетесь в наркотике, я делаю вывод, что он вам нужен в периоды вынужденного безделья. Остается вспомнить, какое вещество можно применять для достижения состояния собранности, концентрации сил и яркости ощущений — раствор кокаина. Теперь о том, что касается скрипки. О том, что вы любите скрипичную музыку, догадаться было нетрудно: вы выказали в ней широкие познания и не скрывали своего восхищения. И, хотя вы не говорили, что сами неплохо играете, я заметила, что многие тонкие предметы, подобные смычку, вы держите особенным образом, и я сделала рискованный, хотя и, как выяснилось, правильный вывод.

Я не знал, что ей ответить. Она окончательно поразила мое воображение, и никакие слова восторга и похвалы не могли бы выразить то, что мне хотелось, и то, что я чувствовал.

— У меня нет слов, мисс Лайджест, — сказал я, — вы не нуждаетесь ни в каких уроках и испытаниях и сами можете учить дедукции, кого угодно.

Ее щеки снова порозовели.

— Спасибо, мистер Холмс, — сказала она несколько смущенно, — спасибо.

В Грегори-Пейдж мы вернулись около девяти часов, усталые, испачканные дорожной пылью, но в прекрасном настроении. Когда мы привели себя в порядок, поели и выпили чаю, было уже довольно поздно. Я встал и, пожелав мисс Лайджест спокойной ночи, собрался уходить, но она остановила меня:

— У меня уже очень давно не было такого прекрасного дня, — сказала она, глядя на меня своим глубоким взглядом, — и я благодарна вам за него, мистер Холмс.

Я учтиво поклонился и вышел, понимая, что навсегда потерял свободу…