Одной из важнейших задач ФБР в этот период была охрана «атомных секретов». С 1 января 1947 года за сохранение секрета атомной бомбы отвечали уже не вооруженные силы, а ФБР. Провалы и достижения Бюро на этом поприще — далеко не внутреннее дело США. Возможно, более чем полувековое существование цивилизации в немалой степени было гарантировано благодаря контрразведывательной недостаточности Бюро.

Важно также отметить, что к моменту, когда на ФБР были возложены эти обязанности, реальная утечка информации уже или произошла, или же разведывательная подготовка к ней была осуществлена. Кроме того, к распространению секретных сведений подключились несколько ученых из руководящего звена «Манхэттэнского проекта», в отношении которых контрразведывательные мероприятия были затруднены и ограничены. Далее, определенная «утечка» информации была предусмотрена, поскольку производилась легитимная передача сведений Англии. Известную роль сыграла и демократическая атмосфера в коллективе крупных ученых, работавших над проектом. Скорее всего, ни А. Эйнштейну, ни Э. Ферма, ни Н. Бору, ни Р. Оппенгеймеру и в голову не приходило утаивать нечто, или «присматриваться», скажем, к Клаусу Фуксу или Бруно Понтекорво. Важно также отметить, что усилия советской разведки были направлены на «Манхэттэнский проект» с самого начала, и в его «разработке» был проявлен достаточный профессионализм. Немалое значение, конечно же, имела атмосфера «союзничества», возникшая в период антифашистской борьбы.

Первая надежная информация об утечке сведений была получена от англичан. Важнейшие сведения собрала и армейская контрразведка. Информация об «утечке» поступила от дешифраторов Службы радиоразведки американской армии. Выдающийся криптоаналитик Мередит Гарднер, который руководил проектом «Венона», еще летом 1946 года сумел расшифровать несколько сообщений, которые нью-йоркская резидентура МГБ передавала в Москву. В одном из сообщений был список фамилий, которые ничего особенного не говорили Гарднеру, но прозвучали как набат в службах, обеспечивающих секретность «Манхэттэнского проекта»: Роберт Оппенгеймер, Гарольд Урн, Джордж Кистяковски, Нильс Бор.

Но сведений, которые позволили бы идентифицировать агентов, в этих и последующих сообщениях было недостаточно. Пока это были только псевдонимы (Шмель, Оса, Чарльз, Либерал), условные названия (Капитан, Вавилон, Тир, Банк, Арсенал); для реальных контрразведывательных действий требовались дополнительные сообщения. Вот фактическая картина работы контрразведки: два года специалисты проекта «Венона» собирали крупицы информации из сообщений (упоминания о поездках, о местах, которые как-то можно идентифицировать, об изменениях в служебном положении и круге доступа источников, спрятанных под псевдонимами). И только к октябрю 1948 года Мередит Гарднер понял, что материала уже достаточно, и убедил руководство армейской разведки, что пора подключать главного ответственного за безопасность ядерной программы — ФБР.

Гувер был шокирован — и предпринял чрезвычайные усилия по выявлению «шпионов», тем более, что направление «утечки» было известно. Выявление «красных шпионов» прекрасно согласовывалось с атмосферой глубокого вползания страны в холодную войну. 6 апреля 1949 года президент Трумэн заявил: «Я готов применить атомную бомбу ради мира во всем мире», а двумя днями раньше был заключен Североатлантический пакт, создан блок НАТО. Антисоветская кампания приняла такие масштабы, что, по крайней мере, один из представителей высшей власти в США уже сам не смог отличить, где пропагандистская истерия, а где — действительность. С возгласом «Русские идут!» 22 мая 1949 года выбросился из окна 16-го этажа санатория министр обороны США Джеймс Форрестол. Военные открыто обсуждали вопрос о возможности «превентивной войны» против Советского Союза. Отрезвляющим шоком стало испытание СССР атомной бомбы. Тем самым «атомная монополия» США закончилась.

Все это, включая пропагандистскую кампанию, было наверняка просчитано директором Бюро заранее.

Все дальнейшее развитие событий характерно для обстановки 1949 года.

Мало кто мог тогда всерьез разобраться, какое значение имеет «похищение секрета» или утечка информации. Даже сейчас, когда в Интернете можно найти подробные чертежи и технологические приемы изготовления ядерных устройств, бомбы не сооружают где попадя — нужен серьезный промышленный потенциал, нужен известный технологический уровень и нужны, наконец, расщепляющиеся материалы. Утечка секретов из Лос-Аламоса имела, несомненно, значение для советской ядерной программы — прежде всего потому, что помогала отбросить многочисленные тупиковые или непомерно сложные решения, но решающего значения не имела и не могла иметь. Но утечка происходила в действительности, в явное нарушение всех норм секретности; и в то время едва ли был в ФБР ето-либо достаточно подготовлен, чтобы оценить истинный ущерб для интересов Америки, которую несет деятельность шпионов в Лос-Аламосе.

Руководителем контрразведывательной операции был назначен специальный агент Роберт Ламфер. Теперь к нему поступали все расшифрованные сообщения — не только новые перехваты, но и те, которые были записаны Службой радиоразведки с 1939 года. И в одном из сообщений за 1945 год появилась фамилия — Кристель Хайнеман; к ней рекомендовали обратиться по поводу исчезнувшего брата. Джи-мены установили, что Кристель Фукс Хайнеман живет в Кембридже, штат Массачусетс, и у нее есть брат — выдающийся физик Клаус Фукс, натурализованный британец, который по настоянию Черчилля в составе небольшой группы британских ученых работал в Лос-Аламосе.

Следующим этапом был анализ всех сообщений и досье на Клауса Фукса — в том числе и трофейного гестаповского. Выяснилась картина, которая далеко не порадовала не только крайнего антикоммуниста Гувера, но и многих умеренных в ФБР. Английский физик Клаус Фукс был немцем из Германии, в 1930 году вступил в Компартию Германии, активно участвовал в партийных мероприятиях. После прихода к власти нацистов оказался в «черных списках» и избежал концлагеря, эмигрировав в Англию. Вскоре он уже работал у Резерфорда и принимал непосредственное участие в британском атомном проекте. Позже стало известно, что в 1941 году он сам предложил свои услуги советской разведке — из идейных соображений, глубоко сознавая важность совместной борьбы против нацизма. Летом 1944 года, прибыв с группой английских ученых для участия в Манхэттэнском проекте, в Нью-Йорке Клаус Фукс (псевдоним Реет) сумел встретиться со связником советской разведки. Но затем как сквозь землю провалился — в Лос-Аламосе были приняты меры по ограничению внешних связей всех ученых, работающих на «Манхэттэнский проект».

Косвенных улик было достаточно; ФБР дало информацию английской контрразведке (к тому времени Фукс уже вернулся в Британию), и в сентябре 1949 года Клауса Фукса (он же Реет, он же Чарльз) арестовали. Как многие из тех, кто оказывал шпионские услуги из идейных соображений, Клаус особо не запирался. 3 февраля 1950 года британские и американские газеты оповестили об аресте «крупного коммунистического шпиона». Но еще до этого в ФБР поступила информация из британской контрразведки о некоторых связях Фукса. Уже 6 февраля Ламфер затребовал от Альбукеркского представительства Бюро срочно уточнить, кто из сотрудников Лос-Аламоса выезжал в январе 1945 года в Нью-Йорк — с прямым указанием, что речь идет о советском агенте под псевдонимом Шмель. Затем последовали уточнения, выуженные по крупицам из рас-шифровок радиограмм и из показаний Фукса: постоянным местом жительства Шмеля должен быть назван Нью-Йорк, и как минимум один из его родителей должен быть выходцем из России.

Круг подозреваемых сузился до шести человек. На втором месте в списке стоял Дэвид Грингласс. Но обыск и арест были произведены только 15 июня 1950 года, а до того времени произошло важное событие: Фукс «сдал» своего американского связника Гарри Голда. Сообщение об аресте Голда, — причем в газетных публикациях была и фотография шпиона, — послужило сигналом для всех оперативных сотрудников МГБ в США и Великобритании: сигналом к эвакуации. Были, к чести МГБ будь сказано, приняты меры по эвакуации американской агентуры — супругов Гринглассов и Розенбергов, и Мартина Со-белла. Но адекватных шагов (предполагался срочный выезд в Мексику, оттуда пароходом в Швецию и затем в СССР) все четверо не предприняли, все оттягивали и оттягивали; Собелл с женой и ребенком выехал в Мексику и жил там под чужим именем.

У Дэвида Грингласса была причина медлить с отъездом: Рут 20 мая 1945 года родила девочку. Возможно, Дэвид и Рут просто не понимали, что ко времени появления газетных публикаций (кстати, Дэвид по фото сразу же опознал связника Голда) следствие уже непременно продвинулось очень далеко и счет теперь идет, что называется, на минуты. Что же касается Розенбергов, то здесь, возможно, сказалась недооценка с их стороны возможностей эфбээровского следствия. Юлиус Розенберг работал на советскую разведку с 1942 года (был завербован по рекомендации Бернарда Шустера, казначея нью-йоркского отделения компартии США), но с Голдом не встречался, а его кураторы и связники все благополучно эвакуировались. В то, что Дэвид Грингласс даст показания на родную сестру Этель и на Юлиуса, ее мужа, они поверить не могли.

Розенбергов действительно долго не трогали — Юлиуса больше месяца после ареста Дэвида Грингласса, а Этель — еще месяцем позже. Юлиуса Розенберга арестовали 18 июня 1950 года, а его жену 12 августа прямо в зале суда, когда она отказалась давать свидетельства, апеллируя к Пятой поправке к Конституции США. Решающим была идентификация Юлиуса как агента по кличке Либерал. Расшифрованные сообщения не оставляли сомнения, что именно Либерал руководил шпионской группой. Куратор Леонид Квасников в одной из шифровок отмечал, что Либерал работает так много, что есть опасения за его здоровье. Того же, что основным направлением шпионской деятельности Либерала была радиотехника и радиоэлектроника, а не ядерная технология, установить ФБР удалось не скоро, а признать — и того позже. Дальнейшая расшифровка радиоперехватов и допросы «установленных» агентов — а также сведения, предоставленные МИ-5, говорили о том, что советской разведке переданы и важные материалы по атомной бомбе (один из них, в котором шла речь о «фокусирующих взрывных линзах» как основе схемы взрывателя, был особенно высоко оценен в СССР), так и тысячи страниц секретной технической и технологической информации. «Дело Розенбергов» прекрасно вписывалось в политический ландшафт США — «виновных» следовало примерно наказать, и добиться снижения эффективности советской разведки, в немалой степени в те годы опирающейся на прокоммунистические элементы в США.

Этель Грингласс, родившаяся в 1916 году, и Юлиус Розенберг, родившийся в 1918 году, происходили из Лоуэр Ист-Сай-да — восточной части Нью-Йорка, огромного района бедняков в этом многомиллионном городе. Они закончили одну и ту же школу, но познакомились только в 1936 году.

Этель работала в конторе. Несмотря на исключительные способности, ей пришлось отказаться от своей мечты стать актрисой и певицей, так как денег на образование не было. Иногда она выступала перед бастующими рабочими, а также участвовала в концертах с целью поддержки Испанской республики, которой угрожали фашисты. Юлиус отлично окончил школу, а в 1939 году получил диплом инженера-электрика; в том же году состоялась их свадьба с Этель. В 1942 году молодая супружеская пара подыскала себе небольшую квартиру, а год спустя родился сын Майкл.

Их политическая деятельность началась еще до войны с посещений антифашистских митингов (иногда Этель выступала на них как певица) и со сбора пожертвований в пользу невинно осужденных. Весьма вероятно, что уже в то время на Розенбергов было заведено досье в ФБР.

Сначала Юлиус Розенберг работал в мелких фирмах, а потом находился на правительственной службе, в Сигнальном корпусе в Нью-Йорке. Но когда курс американской внешней политики изменился, Юлиуса Розенберга уволили под часто применявшимся предлогом, что у него имеются «признаки коммунистических убеждений».

Частная электротехническая фирма, в которой он прежде работал над выполнением правительственных заказов, не захотела терять квалифицированного инженера и продолжала пользоваться его услугами, — однако лишь для выполнения тех заказов, которые не исходили от правительства. Никакого отношения к американским атомным проектам это предприятие не имело. Когда в конце 1945 года положение с заказами у фирмы ухудшилось, Юлиусу Розенбергу пришлось искать себе другой заработок, и он вместе с двумя братьями жены и еще одним партнером, который предоставил для этого капитал, открыл небольшую авторемонтную мастерскую.

Один из братьев, Дэвид Грингласс, сыграл в жизни супругов Розенберг роковую роль.

Дэвид носился с честолюбивой мечтой стать ученым, но провалился на всех экзаменах. В мастерской он работал спустя рукава, и жалобы клиентов не прекращались, так что доходы фирмы упали, и денег не хватало даже на зарплату. Партнер, финансировавший предприятие, заявил, что он хочет работать дальше только с одним Юлиусом, поскольку тот — единственный человек, способный уберечь мастерскую от банкротства. После этого Дэвид и его брат Бернхард покинули фирму. Рут Грингласс, жена Дэвида, была горько разочарована. Виновником такого поворота своей судьбы она считала, причем совершенно незаслуженно, Юлиуса Розенберга, руководившего автомастерской. Не исключено, что отношение Рут к Юлиусу сыграло определенную роль в том, что Дэвид Грингласс «отправил» на электрический стул сестру и ее мужа. Но решающую роль сыграли особенности судебной системы и достаточно последовательная позиция ФБР в отношении тех, кто идет с ними на сотрудничество.

Положение Дэвида Грингласса было, что называется, безнадежным. Помимо прямого свидетельства Голда о получении информации и передаче денег, помимо многочисленных и недвусмысленных сведений дешифровки, ФБР быстро докопалось, что Дэвид Грингласс совершил в Лос-Аламосе несколько краж, за которые в свое время никакого наказания не понес. В свете строгих секретных предписаний «Манхэттэнского проекта» каждая из этих краж уже расценивалась как шпионаж. А значит, за них полагалась смертная казнь или 30 лет каторжной тюрьмы. Таким образом, он оказался полностью во власти ФБР. Даже если не разглашать источник получения «прямой информации», то есть расшифровку кода, которым пользовались советские разведчики, Дэвиду «выпадало» два смертных приговора. Аналогичная участь ждала и его жену Рут в случае, если бы было доказано, что она принимала какое-либо участие в краже и передаче секретов, или извлекла из нее какую-либо материальную выгоду. Имелся единственный выход из создавшегося положения, и адвокат подсказал его супругам Грингласс. Закон, принятый еще в 1878 году, гласил: «Соучастники заговора, не уличенные прежде ни в каком бесчестном преступлении, могут избегнуть судебного преследования, если они… полностью и откровенно расскажут все как свидетели». Тут ФБР осенило: соучастники! Кандидат в супершпионы должен разбираться в физике лучше, чем слесарь-ремонтник, даже если он сам и не работал в Лос-Аламосе. Поразительная наблюдательность и цепкость памяти Дэвида давали специалистам основания считать, что главным источником секретной технической информации был именно он, но для суда это не выглядело достаточно убедительно. Кроме того, следовало — уже из тактических соображений, для того, чтобы оправдать «мягкий» приговор, — не выпячивать чрезмерно истинное значение деятельности Дэвида.

Еще один тактический момент был связан с общей позицией руководства ФБР. Многим уже тогда было ясно — так же, как ясно теперь большинству, — что наиболее существенную информацию предоставил Клаус Фукс. Но он арестован и осужден в Англии, а что же американцы? Получить ясные доказательства того, что самое тщательно охраняемое мероприятие было «просвечено» насквозь — и ограничиться только не слишком тяжелым наказанием заурядного механика без специального образования, и рутинного связника?

Привлечь к суду Юлиуса Розенберга только на основании расшифрованных радиограмм было невозможно. Высшее руководство, включая президента Трумэна, полагало, что в СССР еще ничего не известно о взломе кода, и это можно будет еще не раз использовать. Требовались прямые показания, и их дали Дэвид и Рут Грингласс.

Дэвид Грингласс показал, что он передал Юлиусу Розенбергу множество секретных сведений, в частности набросок схемы изготовления атомной бомбы. Юлиус будто бы рассказал ему, что прекратил свою работу для коммунистической партии, так как нашел кое-что получше. «Юлиус сказал мне, — сообщил Грингласс под протокол, — что теперь он может, наконец, делать то, что всегда хотел: поставлять информацию Советскому Союзу». Рут дала несколько показаний, в частности то, которое сыграло большую роль в суде: что Этель перепечатывала на портативном ремингтоне рукописные разведывательные сообщения для передачи советской разведке.

На основе этих обвинений Этель и Юлиуса допрашивали целыми часами и днями, но, тем не менее, никаких дополнительных доказательств против них не было, и они ни в чем не признавались.

Официальная версия в изложении Дона Уайтхеда выглядела так: «Дэвид работал над атомной бомбой, самым смертоносным оружием, которое когда -либо изобрел человеческий мозг. Юлиус же и Этель хотели получить от него сведения об его открытиях, чтобы ими смогли воспользоваться русские… «Я дам тебе кое-что, и ты сможешь опознать человека, который придет к тебе», — сказал Юлиус Дэвиду. Затем Рут и Розенберги вышли на кухню. Юлиус оторвал кусок коробки из-под порошка для пудинга («Баварский кокосовый крем») и разорвал его на две части. Одну из них он дал Рут Грингласс, и все трое вернулись в комнату. Дэвид Грингласс поглядел на обе половинки; если их составить вместе, место разрыва совпадет. «Ну и хитер же ты!» — заметил он. Юлиус засмеялся: «Чем проще, тем хитрее!»

«В сентябре 1945 года, — пишет далее Дон Уайтхед, — Грингласс снова проводил свой отпуск в Нью-Йорке. На этот раз Грингласс, по его словам, передал Розенбергу эскиз поперечного разреза бомбы, сброшенной в Нагасаки. Грингласс нарисовал этот эскиз на основе своей работы над механизмом взрывателя и бесед между учеными и другими лицами, которые он подслушивал. Кроме эскизов, Розенберг получил также рукописные заметки о работах в Лос-Аламосе. Юлиус Розенберг был обрадован. «Это здорово», — похвалил он. Они поставили в комнате стол с картами и принесли туда пишущую машинку. Этель Розенберг перепечатала рукописные заметки Гринглас-са, а Юлиус и Рут исправили грамматические ошибки».

Вот такие парадоксы секретности. В осуществлении проекта атомной бомбы участвовало более 150 тысяч сотрудников. И только самый узкий круг приближенных Роберта Оппенгеймера — директора проекта, — имел общее представление об этом проекте. Всем же другим сведения о функции и значении их конкретных частичных работ для проекта в целом, как считалось, были неизвестны. В одном докладе об атомном центре Хэнфорд говорилось, что только для схематического наброска технологического процесса на данном предприятии потребовалось 30 толстых книг. Аналогичная ситуация была и в атомных центрах Ок-Ридж или Лос-Аламос. И всего один человек, слесарь-ремонтник в чине сержанта, «на основе собственной работы» и на основе подслушивания бесед смог воссоздать чертежи и технологический процесс создания атомной бомбы!

Во время судебного процесса против Этель и Юлиуса Розенбергов выдвигались только обвинения, исходившие от супругов Грингласс, выступали или подвергнутые давлению ФБР «свидетели», или тщательно подобранная группа судей и прокуроров, которые охотно подчеркивали принадлежность обвиняемых к коммунистам. Кроме того, было возбуждено обвинение против Мортона Собелла, товарища Юлиуса Розенберга по учебе. Собелл был обвинен, как указывалось официально, в «заговоре с целью шпионажа». Прокурор обвинил его — опять же без всяких доказательств, которые можно предъявить в суде, поскольку факт расшифровки разведдонесений не оглашался, Юлиус показаний не давал, а Дэвид просто ничего не знал, — в том, что он являлся «связным русских». Суд направил свои усилия на детальное установление места и времени, где и когда встречались вместе обвиняемые или «свидетели». Эти встречи, вполне обычные и нормальные между друзьями и родственниками, истолковывались как таинственные связи. Скандальная пресса сообщала о каждой такой встрече, подавая ее как «идущее шаг за шагом разоблачение атомного шпионажа», и утверждала, будто Розенберга подвергли Соединенные Штаты чудовищной опасности. Сообщения для прессы писал в качестве «специалиста» небезызвестный генерал Л. Клей.

«Через десять секунд после того, как над Нью-Йорком была бы сброшена атомная бомба, — писал он, — в радиусе полумили оказалось бы уничтоженным все живое. Вот такую-то судьбу и хотели уготовить Соединенным Штатам обвиняемые!»

Процесе начался 6 марта 1951 года в здании суда на Фоу-ли-сквер в Нью-Йорке. Ирвинг Кауфман, в свои 40 лет самый молодой и вместе с тем весьма честолюбивый член Верховного суда США, старался играть роль справедливого судьи.

— То, что я должен сказать, — заявил он, оглашая 5 апреля приговор, — непросто для меня. Я размышлял над этим днями и ночами, тщательно взвешивал доказательства, изучал дела и советовался со своей совестью. И все-таки я убежден, что нарушил бы важнейший и священный долг, возложенный на меня народом моей страны, если бы мягко обошелся с обвиняемыми Юлиусом и Этель Розенберг. Итак, я приговариваю их к смертной казни. Суд решил, что они должны быть казнены, в соответствии с законом, в течение недели, начинающейся в понедельник 21 мая. А теперь объявляю небольшой перерыв…

После перерыва Кауфман продолжал:

— Я приговариваю Мартина Собелла к тридцати годам каторжной тюрьмы. Хотя с моей стороны это может показаться излишним, я пользуюсь случаем заявить, что я — против любого помилования.

Этель и Юлиуса отвезли в расположенную тридцатью милями севернее их родного города тюрьму Синг-Синг. Там они сидели, отделенные друг от друга тридцатью метрами, в изолированных камерах смертников, рядом с помещением для казни на электрическом стуле.

За время процесса правая пресса добилась большого успеха в воздействии на умы многих людей. Но постепенно становилось известно, какие фальсификации привели к смертному приговору. В США было создано примерно 70 комитетов, которые требовали «справедливости в деле Розенбергов». В апелляционный суд было подано семь прошений, ходатайство о пересмотре дела было направлено в Верховный суд США, но все эти прошения и ходатайства были отклонены. Два прошения о помиловании были направлены самому президенту. Альберт Эйнштейн посылал письма в Белый дом. Лауреат Нобелевской премии Гарольд О. Ури, один из ведущих ученых в области атомной энергии, участник Манхэттэнского проекта, выступал в «Нью-Йорк тайме» в защиту Этель и Юлиуса Розенберг и просил о личной встрече с министром юстиции и президентом США, но допущен к ним не был. В защиту несправедливо осужденных выступили даже два члена Верховного суда США. Тогда организаторы процесса объявили Этель и Юлиусу Розенберг, что смертный приговор будет отменен, если они признаются в «выдаче секрета атомной бомбы». Этель и Юлиус оказались стойкими до конца. Телефоны прямой связи с ФБР, установленные в камерах обоих смертников Синг-Синга, не зазвонили. 19 июня 1953 года Этель и Юлиус Розенберг погибли на электрическом стуле.

Через десять лет стали известны новые доказательства их невиновности. 6 февраля 1963 года Вашингтонский апелляционный суд констатировал, что Розенберги, будь они живы, имели бы право потребовать пересмотра дела.

Набросок схемы изготовления атомной бомбы, который Дэвид Грингласс якобы передал Юлиусу Розенбергу, был опубликован в американских газетах. Специалисты охарактеризовали его как «детские, не представляющие никакой ценности каракули». Вскоре после казни Розенбергов двум ведущим сотрудникам американской комиссии по атомной энергии, исполнительному секретарю доктору Лэппу и руководителю ведомства классификации доктору Беккерли, пришлось признать, что в научном плане совершенно невозможно выдать какие-либо атомные секреты, поскольку «атомные и водородные бомбы не могут быть выкрадены и переправлены в форме информации».

Клаус Фукс, несомненно виновный, и не скрывавший своей вины физик, чья информация действительно имела большую ценность для облегчения работ над созданием советской атомной бомбы, был выпущен из заключения на девятом году, в 1960. Он выехал в ГДР, стал членом СЕПГ, продолжал научную деятельность и мирно почил в 1988 году.

Гарри Гоулд провел в тюрьме половину своего тридцатилетнего срока, вернулся в Филадельфию и умер в 1972 году.

Долгое время не смолкали требования освободить Мартина Собелла. Наконец в 1971 году для него все же раскрылись двери каторжной тюрьмы, хотя представленные в суде доказательства его виновности были с самого начала сомнительны и неоднократно подвергались жесточайшей критике.

Дэвид Грингласс за «добросовестное сотрудничество» получил вместо смертного приговора пятнадцать лет, из которых отсидел менее десяти и доныне живет под чужим именем. Рут вообще избежала какого-либо судебного преследования.

14 мая 1974 года агентство АДН сообщало из Вашингтона: «Юристы США изучают судебное убийство Розенбергов. Комитет видных американских юристов, образованный в Нью-Йорке, намерен проанализировать обстоятельства судебного убийства супругов Розенберг. На основании многочисленных документов юристы пришли к выводу, что обвинение против них было сфабриковано; теперь имеются неопровержимые доказательства их невиновности. Этель и Юлиус Розенберг были в марте 1951 года приговорены к смертной казни за мнимый атомный шпионаж в пользу Советского Союза».

Еще несколькими десятилетиями спустя один из видных советских разведчиков поделился своими воспоминаниями об «атомном шпионаже». По его словам и по процитированным им высказыванием московского супершпиона Рудольфа Абеля, заслуги в создании советской атомной бомбы надо разделить наполовину между учеными из группы Курчатова и разведчиками. О «технологии» выведывания американских секретов и способах их передачи в СССР, естественно, тогда еще ничего не было сказано; какая-то особая роль супругов Розенбергов в этом не акцентируется. Ничего «такого» они и не совершали. Гораздо существеннее была информация Клауса Фукса, но и в ней, по сведениям старых советских разведчиков, не было ни полноты, ни подробности.

Но подумаем вот о чем: а была ли в подробностях такая острая, «стратегическая» потребность? Собственная научно-технологическая база в СССР и уровень ученых, которые были приставлены к ядерному проекту, не столь существенно уступали американским. И они знали главное: что атомная бомба создана, что в ее теоретической основе — те же разработки довоенного периода, в создании которых они сами принимали участие. Разведданные сыграли существенную роль в выборе технических и технологических решений, в конечном счете — в сокращении времени и усилий, которые потребовались для создания бомбы.

…Полтора года спустя после казни Розенбергов эра маккартизма в США официально подошла к концу. В поисках скрытых врагов сенатор от Висконсина перешел все границы допустимого и стал косвенно подозревать в распространении «коммунистической заразы» даже… самих президентов Трумэна и Эйзенхауэра, вооруженные силы страны и сенат, вопя о «коммунистическом влиянии в армии и правительстве». 2 декабря 1954 года сенат 67 голосами против 22 выразил Маккарти недоверие, чем и закончилась судьба этого «охотника за ведьмами». Но дух его продолжал еще долго жить в иной форме. Практика проведения ФБР «фрэйм ап» отнюдь не умерла. Кроме того, ФБР стало действовать и на новых «фронтах» — не только против коммунизма, но и против негритянского радикализма; затем пришло время и мусульманского радикализма, хотя пока что трудно сказать, чего в той борьбе больше — успехов или тяжких жертв. Умеренные оптимисты, к которым относит себя автор, полагают, что все-таки успехов больше, что наверняка уже предотвращены трагедии пострашнее «11 сентября», но что о победе говорить сейчас недопустимо рано. Впрочем, к этой теме мы еще вернемся.

…За доктриной Трумэна последовала «политика отбрасывания», провозглашенная тогдашним государственным секретарем Джоном Фостером Даллесом. Но и эта стратегия, имевшая своей целью «отбрасывание социализма», не привела к реальным успехам. Более того, именно в годы ее «действия» произошли несколько весьма болезненных для американской политики явлений. Прежде всего это — переворот на Кубе. Как было принято писать в прокоммунистической прессе, «с победой кубинской революции впервые в истории был совершен прорыв к социализму и в Западном полушарии». Затем произошли целый ряд «левых» переворотов в странах Ближнего Востока и Африки. Антиамериканизм в той или иной форме стал доминирующим в политике нескольких десятков стран — и это со всей очевидностью свидетельствовало, что политическая доктрина США требует изменения.

 

Контрразведывательная программа

Вскоре после завершения процесса над «атомными шпионами», ФБР, с учетом достижений и ошибок, разработало специальную программу «Коителпро» (контрразведывательная программа). Опорой ее в начальный период (1956 —1961 годы) стала работа против Коммунистической партии США. Программа предусматривала внедрение секретных агентов в организацию, систематическую слежку за активистами (особенно тщательно отрабатывались «внешние контакты»), практику прослушивания телефонных разговоров, перлюстрацию переписки и внезапные обыски (как правило, тайные и незаконные) в офисах и на конспиративных квартирах. Тщательно отслеживалось движение денежных средств, пока, в конце концов, оно не было практически полностью взято под контроль. Режим «просвечивания» дополнялся целенаправленными утечками информации в СМИ, пропагандистскими и силовыми кампаниями — так что реальное влияние КПА в стране неуклонно снижалось.

Наряду с этим уже с первых лет действия «Коителпро» объекты пристального внимания контрразведки значительно расширились. Считается, что Гувер прежде всего был антикоммунистом, затем расистом и антисемитом. Формально можно сказать, что это нашло отражение в программе контрразведки: всесторонняя разработка велась также негритянских, пуэрториканских и, в известной мере, индейских националистических, а особенно радикальных группировок и организаций. Предметом внимания было и Еврейское культурное общество и, в последующие годы, радикальная «Лига защиты евреев». Если в ЦРУ гласно или негласно происходило партнерство с израильскими спецслужбами и организациями типа «Лакам», чья деятельность всегда была близка к промышленному шпионажу, то ФБР не проводило особых различий между флагами, под которыми происходил шпионаж. Но кроме этих, «ожидаемых» направлений, ФБР активно «работало» против ку-клукс-клана — а это организация, которая ну никак не вписывается в «триаду Гувера», и с несомненной прозорливостью — против религиозносектантских организаций. К сожалению, как стало ясно к концу века, работа оказалась недостаточной. Хотя ежегодно в рамках «Коителпро» осуществлялось около ста тайных операций, в разработке за три десятилетия находилось около 750 тысяч человек, а общее число досье превысило шесть миллионов, оградить американское общество не только от потенциально опасных «Свидетелей Иеговы», но и конкретно опасных сект типа «Ветви Давидовой», ФБР не удалось.

Существенной частью работы против КПА стала контрразведывательная операция, которая началась с перевербовки одного из активистов компартии — и принесла и ФБР, и правительству США в целом самые замечательные плоды.

Операция эта получила название «Соло».

То, что эта операция чуть ли не во всем масштабе и всех деталях стала достоянием гласности, связано с уникальным совпадением обстоятельств. Сами главные действующие лица, «шпионы» на службе ФБР, умерли, не оставив наследников. Кардинально изменился объект шпионажа — Россия уже не «империя зла», еще не союзник, но уже не бескомпромиссный противник. Значительно утратил с точки зрения национальной безопасности важность объект внедрения — компартия США, впрочем, как и большинство других партий идеологического окраса. Кроме того, не нашлось (или старательно не называлось) ничего особо тонкого в этом деле с точки зрения оперативного искусства, хотя реальные результаты, полученные в ходе этой операции, возможно, стоили бы сверхусилий и тонкости. ФБР в операции «Соло» достигло эффективных результатов с помощью самых рутинных методов и приемов; в об-щем-то это свидетельствует, что участвовали в ней именно те люди, которым следовало это делать. Не случайно ФБР разрешило нью-йоркскому агенту Александру С. Берлинсону оставаться участником этой операции двадцать четыре года, Уолтеру Бойлу — двадцать лет, Джону Лэнтри — четырнадцать, а Карлу Фрейману — тринадцать. Ни до, ни после этого случая ФБР не оставляло так долго неизменным состав участников одной операции. В результате чикагские и нью-йоркские службы приобрели уникальные знания и опыт в контрразведке, а также возможность интуитивно принимать правильные решения и видеть суть проблем.

Главными действующими лицами этой операции, «шпионами ФБР» были братья Моррис и Джек Чайлдсы — под этими именами они жили в США.

Биографическая справка

Моррис Чайлд, он же Мойша Шиловский, родился 10 июня 1902 года в России, в местечке недалеко от Киева. Мойша был старшим сыном сапожника Иосифа и Нехамы Шиловских. Вместе с младшим братом Джеком (Яковом) они выскакивали через черный ход, пока отец с матерью сносили побои полиции, надеясь, что детей искать не станут. Иосиф Шиловский участвовал в выступлениях против погромов и прочих притеснений, и в годы реакции после подавления революции 1905 года попал в тюрьму, а потом был сослан в Сибирь. В 28 лет Иосиф бежал из ссылки, в Одессе пробрался на борт грузового судна и, отрабатывая на подсобных корабельных работах нелегальный проезд, 15 марта 1910 года сошел на берег в Галвестоуне, штат Техас. Какое-то время Иосиф перебивался случайными заработками, затем добрался до Нового Орлеана, потом остановился в Чикаго, где влился в большую общину эмигрантов. Там Иосиф, энергичный и умелый ремесленник, начал успешно свой небольшой промысел — шил модную и качественную обувь. На товар был хороший спрос, и меньше чем через два года он заработал достаточно денег, чтобы забрать жену и детей. 11 декабря 1911 года те прибыли в Нью-Йорк, а затем добрались до Чикаго.

Родители и учителя из бесплатной еврейской школы постоянно внушали Мойше-Моррису, что следует трудиться и «работать над собой». В четырнадцать лет он уже подрабатывал в отцовской лавке, потом посыльным в чикагском финансовом центре — и продолжал учиться. Он читал русскую классику, книги по философии и американской истории, посещал курсы в Чикагском институте искусств, а по воскресеньям слушал в Холл-хауз лекции. Знакомство со скотобойнями Чикаго произвело большое впечатление: Мойша-Моррис навегда стал вегетарианцем. В институте искусств Моррис попал под влияние радикально настроенных студентов. Устроившись развозчиком молока, он сошелся с несколькими молодыми коммунистами и вместе с ними начал агитацию. Моррис с такой страстью агитировал членов профсоюза и сочувствующих, что его называли «красным молочником». Младший брат тоже симпатизировал коммунистическим идеям, но партийным активистом не был никогда.

Объединение различных марксистских мелких фракций привело к образованию единой Коммунистической партии Америки. Формально Моррис вступил в нее только в 1921 году, но всегда считался одним из основателей.

 

Партийная карьера

В середине 20-х годов Моррис привлек внимание видного партийного функционера Эрла Рассела Броудера, который повлиял на его дальнейшую жизнь больше, чем кто бы то ни было, за исключением агента ФБР Карла Фреймана.

Радикал из Канзаса, гордившийся своим тюремным сроком как знаком отличия, Эрл Броудер был первым американским агентом Коммунистического Интернационала (Коминтерна), созданного большевиками, чтобы контролировать зарубежные коммунистические партии и направлять их деятельность. По заданию Коминтерна Броудер был направлен с разведывательной миссией в Китай. Условия работы в этой стране, никогда не отличавшейся толерантностью к иностранцам, а в те годы еще раздираемой тяжелыми внутренними конфликтами и борьбой с частичной японской оккупацией, были весьма сложны. Ранее направленные туда члены американской компартии, равно как большинство прочих агентов Коминтерна, провалились и не вернулись. Броудер осознавал опасность; перед отъездом он даже оставил Моррису свои ценные книги и вещи: «Если я не вернусь, они твои». Но он вернулся, и своими рассказами о приключениях в Китае буквально околдовал Морриса. Под влиянием Броудера Моррис стал разделять идеи Сталина, «генеральную линию» русских большевиков, подхваченную Коминтерном. В применении к внутрипартийным делам Моррис присоединился к тем, кто выступал против американского партийного лидера Джея Лоустона. Тот сделал, с точки зрения части партии, ошибку, выдвинув тезис «американской исключительности». Он полагал, что раз капитализм в Америке достиг наивысшего развития, то и переход от него к социализму здесь произойдет позже, чем в Европе, и потому тактика партий Европы и Америки должна быть разной. Лоустон даже посетил Москву, чтобы добиться официального советского одобрения своих тезисов. Но Сталин счел их ересью, а в руководстве Коминтерна сложилось однозначное просталинское большинство (что впоследствии ничуть не помешало Сталину и его присным уничтожить чуть ли не всю верхушку Коминтерна). Попытки вожака американских коммунистов отстоять свои позиции привели к ожидаемому результату: Сталин приказал Ло-устону задержаться в Москве, и дело наверняка закончилось бы коминтерновским судом и расправой. Но Лоустона предупредили троцкисты, и с молчаливого согласия зарубежных дипломатов ему удалось бежать из Москвы. Но большевики-сталинисты «достали» Джея Лоустона и в Америке. По заданию Броудера Моррис возглавил группу партийных боевиков, которые захватили штаб-квартиру партии в Чикаго, и выставили охрану, чтобы не допустить в здание Лоустона и его сторонников. Коминтерн исключил Лоустона из партии и назначил лидером американских коммунистов Броудера.

В 1928 году Моррис был направлен в советскую школу для агентов Коминтерна, так называемую Ленинскую школу. Формальным предлогом был переход Морриса на нелегальное положение, связанный с разоблачением в Чикаго частного детектива, который проник в партийную организацию. Несколько «товарищей» его избили; детектив обратился в полицию и, видимо, назвал Морриса одним из участников избиения. Партию предупредили, что за Моррисом охотится полиция. По инициативе Броудера, его спрятали в надежном месте, а затем нелегально переправили в Москву. Партия выдала ему фальшивый паспорт и прочие необходимые документы, билет на борт парохода «Иль де Франс», двести американских долларов, немного французских франков и новое пальто. Моррис зашил в подкладку маленький красный лоскуток — мандат, который мог рассказать любому коминтерновцу, что нелегал направляется в Ленинскую школу, — и в январе 1929 года прибыл в Москву.

В коминтерновской школе обучение строилось в зависимости от степени подготовки курсанта. Моррис был зачислен сразу на второй, предвыпускной курс, а потом провел год с наставником. Дополнительно к теоретическим и политическим предметам Моррис изучал тайные методы революционной борьбы: партизанскую войну в городе и деревне, саботаж, кражи и налеты, называемые здесь эвфемизмом «экспроприации», использование огнестрельного оружия, секретные связи и подпольные операции, включая создание тайных убежищ, способы бегства и пересылки сообщений, создание тайников для денег и взрывчатых веществ. Его обучали водить и взрывать поезда, скакать на лошади, владеть клинком и сбрасывать с седла конных полицейских, втыкая шпильки в лошадей. Иногда он в душе потешался над собой, представляя, как он, пяти футов три дюйма ростом, клинком или шпилькой сбрасывает с коня здоровенного копа-ирландца.

Учителями в Ленинской школе были главным образом старые большевики, в свое время из идейных соображений бросавшие бомбы и грабившие банки; в 1930 году Моррису довелось слушать лекцию профессионального мастера пыток из ЧК/ОГПУ. «Дайте мне человека на одну ночь, и неважно, насколько он смел и силен — к утру у него не останется ни единого зуба и ногтей на пальцах, он пожалеет, что у него есть мошонка, и я смогу выбить из него признание, что он король Англии», — говорил палач.

Самыми близкими наставниками Морриса были Отто Куусинен и Михаил Суслов. Член руководства Коминтерна (Президиума и Исполкома с 1921 по 1939 годы), Куусинен был «главным архитектором» советской подрывной методики. Его протеже Юрий Андропов дошел до поста Генерального секретаря ЦК советской компартии, пятнадцать лет возглавлял КГБ и в конце концов руководил всем Советским Союзом. Михаил Суслов стал главным партийным идеологом и долгое время возглавлял Идеологический отдел, в течение нескольких десятилетий считался «серым кардиналом» компартийной верхушки СССР.

Сравнительно незначительный эпизод периода «учебы» способствовал укреплению дружеских и доверительных отношений между Сусловым и Чайлдсом. Суслов из-за каких-то интриг впал во временную немилость, и у него отобрали продовольственную карточку — фактически единственный тогда источник существования для партийного функционера. Моррис принялся поддерживать наставника: пару недель, пока опала не прошла, ежедневно воровал для Суслова еду из школьной столовой. Суслов это оценил и на всю оставшуюся жизнь не оставлял Морриса своим дружеским расположением. В период обучения произошел еще один важный момент: вербовка в ОГПУ. С того времени Моррис считался для ОГПУ, НКВД, КГБ во многом «своим», что, несомненно, положительно сказалось на операции «Соло». Несколькими годами позже во время пребывания в России был завербован и Джек Чайлдс, и даже выполнял по заданию новых хозяев несколько серьезных агентурных поручений, в частности в Берлине.

Моррис был на хорошем счету; перед окончанием школы московское начальство вмешалось, чтобы спасти ему жизнь. Во время практики в Сталинграде, где свирепствовала эпидемия тифа, Моррис заболел. Потерял сознание — и придя в себя, обнаружил, что лежит на грязном полу больничного коридора, окруженный умирающими. Врачи невысоко расценивали его шансы выжить; но вмешалась Москва — и Моррису обеспечили тщательное врачебное наблюдение и лечение, обеспечили медикаментами, а затем в специальном вагоне, в сопровождении врача, медсестры, повара и горничной, присланных Коминтерном специально для него, Чайлдса перевезли в столицу. Понятно, что, когда в 1932 году Моррис уезжал в Соединенные Штаты, в Коминтерне его считали важной фигурой — человеком Москвы или, как говорили русские — «нашим» человеком.

Вот несколько выдержек из секретного досье:

«Досье: 495-74 Секретно 3 копии 31 января 1938 года

Характеристика

Чайлдс, Моррис — член ЦК КП США. Секретарь партийной организации в Чикаго (Иллинойс). Родился в 1902 году, в Америке, еврей. Отец был сапожником. Чайлдс обучался на рабочего обувной промышленности. Образование начальное.

Был членом ЦК США с 1919 по 1929 годы, и членом ВКП(б) с 1929 по 1931 годы. Вновь стал членом КП США, а затем членом Центрального Комитета в 1934 году.

Начал работать в 1915 году. В 1929—1931 годах обучался в Ленинской школе. С 1932 года на партийной работе.

Чайлдс был арестован в 1928 и 1929 годах в Чикаго в связи с митингами и демонстрациями.

Жена Чайлдса — член коммунистической партии с 1919 года. Работает портнихой, имеет родственников в Киеве, рабочие, М. и И. Лерманы.

Ленинская школа оценивает его на отлично».

17 января 1938 года: товарищи Броудер, Фостер и Райан дали следующую оценку товарищу Чайлдсу:

«Политически грамотен и устойчив. Повышает уровень своих политических знаний, является хорошим партийным и массовым организатором, может быть самостоятельным руководителем».

Источник: материалы из персонального дела.

(Белов) (декабрь 1945)

Назначены руководителями газеты «Дейли Уоркер» и поддержаны в ходе голосования подавляющим большинством. Чайлдс — редактор, Милтон Говард — заместитель редактора, Алан Макс — исполнительный редактор, Роб Холл — редактор по Вашингтону, Клаудия Джонс — редактор по делам негров. Две других редакторских должности останутся, как и сейчас, за Джимом Алленом или Джо Старобиным, как иностранным редактором, и Джорджем Моррисом — редактором по вопросам труда.

В годы Второй мировой войны компартия США и ее рупор, газета «Дейли Уоркер», находились на позициях антинацизма; координация их усилий и действий с Москвой, союзником Вашингтона по антигитлеровской коалиции, не слишком затрагивала представления о национальной безопасности. Но в послевоенный период ситуация существенно изменилась. Это совпало и с определенными переменами в жизни и воззрениях Морриса Чайлдса. Возможно, весьма существенным этапом эволюции стала поездка в Москву в 1947 году, когда Морриса Чайлдса персонально пригласили для освещения конференции министров иностранных дел. Моррис вылетел в Москву в компании тридцати четырех корреспондентов, среди которых были такие известные журналисты, как Уолтер Кронкайт, Говард К. Смит и Кингсбери Смит.

В Нью-Йорке ходили слухи, что Сталин возобновил преследования евреев, и Пол Новик, редактор еврейской газеты «Морнинг Фрайхайт» настоятельно просил Морриса призвать Советы прекратить репрессии. Он также дал Моррису пенициллин и другие лекарства для передачи в Москве еврейским артистам и интеллектуалам. Попытка Морриса воздействовать на политику Кремля в отношении евреев была достаточно резко пресечена. А ситуация в московских верхах вызвала у него серьезный психологический надлом. Ухудшилось и его физическое состояние и, несомненно, как отголосок недоразумений в Москве, его положение в компартии США.

По возращении в Нью-Йорк Моррис обратился к врачу, и тот посоветовал временно оставить работу. Тогда Моррис попросил у Денниса, генсека КП США, отпуск. Но реакция оказалась своеобразной: на заседании Национального комитета в июне 1947 года Деннис официально предложил предоставить Моррису бессрочный отпуск, а на время его отсутствия назначить редактором «Дейли Уоркер» Джона Гейтса. Все товарищи фактически проголосовали за увольнение Морриса и вывели его из партийного руководства. Незадолго до того Морриса оставила жена, забрав с собой их сына. У него не было работы, не было сбережений, не было постоянного дохода, не было будущего и не осталось веры. Помогали только братья: Джек, который организовал свое дело по торговле электротоварами и красками, заботился о нем как мог и оплачивал его медицинские счета. Бен тоже присылал деньги. Моррис не мог обратиться за поддержкой к Москве, так как партия сообщила, что он выбыл из строя. Вскоре обширный инфаркт поставил его на грань между жизнью и смертью.

О его состоянии услышала Сонни Шлоссберг. Бывший член партии, она всегда восхищалась Моррисом и глубоко его уважала; она перевезла его из Нью-Йорка к себе в Чикаго и принялась за ним ухаживать. С тех пор его навестили только два товарища по партии.

Если бы не увольнение и болезнь, Морриса несомненно ждала тюрьма. ФБР арестовало двенадцать ведущих лидеров партии: Денниса, Фостера, Гейтса, Гэса Холла, Бена Дэвиса, Джона Уильямса, Роберта Томсона, Джека Сатчела, Ирвинга Поташа, Джила Грина, Генри Уинстона и Карла Уинтера. Власти собирались арестовать и Морриса, но следившие за ним агенты ФБР видели, что он почти лишился сил: Чайлдс мог пройти каких-то полсотни шагов и присаживался отдохнуть. Учитывая его состояние и то, что он отошел от партийной работы, Министерство юстиции приняло решение против него обвинения не выдвигать. Холл, Гейтс, Томсон и Грин бежали, остальных отправили в тюрьму. ФБР задержало по всей стране больше сотни партийных функционеров рангом пониже. Ряд партийных функционеров ушли в подполье. Для разгрома подполья и поимки беглецов ФБР создало программу под названием ТОП-ЛЕВ и С( рмировало в Нью-Йорке и Чикаго подразделения по борьбь с подпольем. Чтобы выяснить, с кем чаще всего контактировали Холл, Гейтс, Томсон и Грин, начали с анализа имевшихся разведданных. Потом занялись выявлением бывших членов партии, имевших с ними связи. Эта работа навела на досье Джека Чайлдса, где было указано, что тот не ведет активной работы в партии с 1947 года и поэтому может быть настроен оппозиционно.

Вечером 4 сентября 1951 года агенты Эдвард Бакли и Герберт Ларсон остановили Джека, когда тот прогуливался возле своего дома в Квинс. Многие члены партии, к которым они подходили, давали грубый отпор. Но Джек сказал:

— Парни, где вы были все эти годы? За то время, что вы крутились вокруг, я успел зачать и воспитать сына.

Настоящий разговор состоялся через несколько дней в загородном доме в графстве Вестчестер. Дом принадлежал Александру С. Берлинсону, агенту ФБР. Когда обсуждались возможности проникновения в руководящее звено компартии, Джек сказал прямо, что у него самого ничего с этим не выйдет, но вот его брат Моррис — как раз такой человек.

Берлинсон спросил, будет ли Моррис сотрудничать с ФБР.

— Он сможет это сделать, если будет достаточно прилично себя чувствовать, — заверил Джек. — Но вы не сможете работать с ним так, как со мной. Мы очень разные. Он слишком прямолинеен, слишком порядочен. Вы не можете просто подойти к нему и предложить сотрудничать. С ним следует обращаться мягко. Нужно послать к нему подходящего человека, джентльмена, который в самом деле разбирается во всех коммунистических штучках.

Перед тем, как отправиться к Моррису, Джек в номере чикагского отеля долго беседовал с опытным и высококвалифицированным специальным агентом ФБР Карлом Фрейманом. Его познания о партии и о Моррисе сначала изумили Джека, а потом придали ему уверенность в успехе задуманного. Фрей-ман оказался в точности тем человеком, которого Джек описал Берлинсону.

Фрейман получил великолепное образование в строгой католической начальной и средней школе в Айове, и продолжил его в евангелическом колледже, где полагалось ежедневно штудировать библию. Получив диплом юридического факультета университета Айовы, он открыл собственную юридическую практику в своем родном городе Лемарс недалеко от Сиукс-сити. Дела у молодого адвоката шли неплохо, но тут японцы напали на Пирл-Харбор. Назавтра он отправился в Омаху, чтобы записаться во флот, но получил отказ из-за слабого зрения.

На следующий день он обратился в отделение ФБР в Де Мойне, и в январе 1942 года был принят. По окончании учебного курса его направили на работу в Нью-Йорк. Фрейман изучал методы контрразведки, работу с агентурой и всевозможные разведывательные уловки. В частности, ему пришлось работать с двойными агентами и участвовать в операциях по дезинформации. После перевода в Чикаго в 1946 году Фрейман стал одним из лучших сотрудников ФБР. Сочетание острого ума, наклонностей проповедника и хорошее знание психологии позволило ему стать одним из лучших вербовщиков. Фрейману удалось за короткое время завербовать двоих зятьев олимпийского чемпиона Джесси Оуэнса. ФБР поручило ему разработку Коммунистической партии и основных направлений ее деятельности в Чикаго. Фрейман читал труды Маркса и Ленина, изучал советскую историю, партийные документы, сочинения бывших коммунистов и объемистые досье ФБР. Одновременно он учился думать как коммунист и разговаривать с людьми так, как разговаривал Моррис Чайлдс.

Когда Фрейман позвонил Моррису и попросил о встрече, тот ответил:

— Я больше не участвую в коммунистическом движении, и у меня нет никаких связей. Но если хотите поговорить со мной, приходите.

Немощный, прикованный к постели, с трудом способный поднять голову, Моррис представлял собой жалкое зрелище. Фрейман начал с заявления, что по роду своей работы узнал Морриса как умного и твердого человека, большую часть своей жизни посвятившего делу коммунизма. Фрейман вслух усомнился в том, была ли оправдана такая жертва, и сказал, что был бы признателен Моррису, если бы тот ответил на несколько вопросов. Не предал ли Сталин идеи марксизма? Действительно ли коммунизм уничтожил миллионы невинных мужчин, женщин и детей? Не отличалось ли преследование евреев, проводившееся Советами и нацистами, только методами и формой? Как он думает, что больше служит благу отдельных людей и всего мира — советский коммунизм или американская демократия?

— Мы оба знаем ответы на эти вопросы, — сказал Моррис.

— Как же мог добрый и порядочный человек служить такому делу?

— Когда участвуешь в движении, стараешься отгородиться от всего, что может подорвать твою веру. И не можешь себе позволить спрашивать, правильно это или нет.

— Вы же сказали, что больше не участвуете в движении?

— Да, не участвую.

— Тогда вы можете себе позволить спрашивать.

— Думаю, что могу.

Фрейман понимал, что Моррис настолько зависит от своей благодетельницы Сонни Шлоссберг, что без ее одобрения не согласится сотрудничать с ФБР. Когда она провожала Фреймана до двери, тот задержался, чтобы поговорить, и как бы невзначай спросил ее, что она в настоящее время думает о коммунизме.

— Я его ненавижу. Я ненавижу их за то, что они сделали с Моррисом, с евреями, со всеми.

— В таком случае, не могли бы вы нам помочь?

— Что вы хотите от меня?

— Помогите нам убедить Морриса.

— Ладно.

Фрейман Моррису понравился; по словам Сонни, Чайлдс с нетерпением ожидал следующего визита. Но, когда разговор коснулся непосредственной деятельности, Моррис сказал, что не имеет понятия, где могут скрываться Холл, Томсон, Гейтс и Грин, и вновь подчеркнул, что у него не осталось связей с партией.

— Вы хотите сказать, что у вас нет связей в данный момент, — заметил Фрейман. — У вас было много друзей. С нашей помощью вы легко восстановите с ними контакт.

— Господи, я же физически на это не способен.

— Первое, что мы собираемся сделать, — поправить ваше здоровье. Потом подумаем, какое дело найти вам для прикрытия. Мы не собираемся ничего предпринимать до тех пор, пока не поставим вас на ноги.

Сонни в свою очередь тоже принялась уговаривать его работать с ФБР и заверила, что будет рядом, если он на это решится. Наконец Моррис согласился.

— Хорошо, я сделаю для вас, что смогу.

Фрейман через друзей ФБР в медицинских кругах сформировал команду выдающихся кардиологов, которые должны были заниматься Моррисом столько, сколько понадобится, и того перевели в клинику Майо в Рочестере, штат Миннесота. Формально Фрейман не имел права тратить деньги ФБР на дорогостоящее лечение человека, который не выполнял никаких заданий и мог не протянуть достаточно долго, чтобы выполнять такие задания в будущем. Однако решил рискнуть, надеясь, что начальство с ним согласится.

Возник вопрос, как сможет Моррис объяснить, откуда он взял денег на дорогостоящее лечение. Джек нашел вариант.

— Я обойду весь город и скажу, что врачи обещают вылечить Морриса, если его перевести в клинику Майо и продержать там достаточно долго. Скажу, что эти знаменитые врачи и знаменитая больница стоят уйму денег, а Моррис буквально при смерти, и попрошу наших старых товарищей помочь спасти его жизнь. Наверняка ни одна из этих задниц не даст ни цента. Однако никто не сознается, что ничего не дал. Кроме того, такая просьба — хороший повод обратиться к членам партии и начать восстанавливать отношения.

…Лечение и новые медикаменты, применявшиеся в клинике Майо, буквально воскресили Морриса. А в Нью-Йорке Джек продолжал забрасывать приманку: из клиники Майо приходят хорошие вести… Моррис поправляется… Он начал вставать… Вчера вечером я разговаривал с ним по телефону, и голос его звучал великолепно… Моррис на прогулках проходит по миле в день… Через несколько месяцев Моррис достаточно окрепнет и хочет снова вернуться к работе… В 1954 году партийное подполье клюнуло. Моррис позвонил Фрейману по зарезервированному для него телефону и сказал:

— Был анонимный звонок, мне приказали к двум тридцати пополудни прибыть к определенной телефонной будке на Норт-сайд и ждать звонка. Кто звонил и о чем идет речь, не знаю. Я поеду и свяжусь с вами, как только смогу.

Руководство потребовало, чтобы Фрейман немедленно взял Морриса под наблюдение, чтобы установить, с кем он будет встречаться, но Фрейман категорически отказался.

— Раз этот человек действовал настолько профессионально, он наверняка будет проверять, нет ли слежки, — сказал он. — Если он ее обнаружит, все будет кончено. А если Моррис с кем-то встретится, он нам сообщит.

Примерно в два тридцать пять телефон в будке зазвонил, и тот же самый неизвестный приказал Моррису отправиться в номер отеля «Соверен». Там его встретил Филипп Барт — орг-секретарь и главный ответственный в партии за безопасность; теперь он стал лидером подполья. Он по-дружески приветствовал Морриса и принялся расспрашивать, чтобы убедиться, что Чайлдс выздоровел и не огорчен устранением с поста редактора «Дейли Уоркер».

Моррис сказал, что чувствует себя вполне прилично. Заодно он поблагодарил за сбор средств на лечение и заверил, что не испытывает никакой обиды на партию. Ведь по состоянию здоровья он не мог продолжать работу в газете. И, кроме того, в партии нет места личным счетам.

— Тогда нет ли желания возобновить партийную работу в подполье?

— Что это за работа?

— Резервный фонд исчерпан, нам нужны деньги, — пояснил Барт. — Чтобы их получить, придется восстановить контакты с русскими. Вы всегда были близки с ними. Могли бы вы помочь?

Моррис пообещал это сделать и спросил:

— Как я смогу связаться с вами?

Барт назвал связника — Бетти Ганнет, работавшую в штаб-квартире партии в Нью-Йорке. Она занимала слишком незначительную должность, чтобы угодить под суд. Моррис заметил, что для восстановления контактов с русскими могут потребоваться дальние поездки, а он не совсем уверен, разрешат ли ему это врачи. Если понадобится, можно будет использовать Джека?

Барт нашел это блестящей идеей.

…Остававшийся в офисе Фрейман услышал в телефонной трубке голос Морриса в два часа тридцать минут ночи.

— У меня была очень удачная встреча. Когда минует опасность, я вам о ней расскажу.

Едва в штаб-квартире ФБР узнали, что встреча состоялась, оттуда тотчас пришел по телетайпу приказ Фрейману немедленно отправляться к Моррису и допросить его. Фрейман отказался. Если бы Моррис полагал, что немедленная встреча будет безопасной, он не сказал бы: «когда минует опасность».

Когда они наконец встретились, Моррис сообщил:

— Это был Фил Барт.

 

Организационное обеспечение

ФБР присвоило операции кодовое название САСХ. Моррису было присвоено кодовое обозначение CG5824S*; Джек стал NY-694S*. Между собой агенты ФБР называли Морриса «58» или «Джордж», а Джека — «69». Звездочка в шифре означала, что данный источник никогда не следует вызывать в суд для дачи показаний, или опознавать каким-либо другим образом. Негласно считалось, что источником служит магнитофонная лента, «жучок» или результат кражи со взломом. Непосвященные вдело аналитики, работавшие с сообщениями, приходившими в пятидесятые-шестидесятые, считали, что ФБР проводит чертовски удачную операцию по подслушиванию.

В целом надо отметить, что именно строжайшее соблюдение секретности, крайне узкий круг лиц, знакомых с операцией, стали залогом успеха. Фактически о ней не знал даже Эдгар Гувер. В штаб-квартире ФБР на Пенсильвания-авеню какой-то начальник, не рассекреченный до сих пор, санкционировал и десятилетиями отстаивал, возможно, единственно правильное решение: Берлинсон и Фрейман ведут дело самостоятельно. За время работы в ФБР Фрейман получил от Дж. Эдгара Гувера семь письменных претензий (наряду с девятнадцатью благодарностями). Однако без ведома Гувера Фрейман дважды за двадцать четыре часа отказался выполнить прямой приказ. Совершенно очевидно, что такой отказ мог бы повлечь со стороны Гувера выговор или что-то похуже. Но Гувер никогда об этом не узнал.

По оперативному плану, разработанному Моррисом, Джек связался с Бетти Ганнет и предложил ей попросить Тима Бака в Канаде восстановить линии связи между Москвой и подпольной американской компартией. 25 марта 1954 года Ганнет, предварительно посоветовавшись с Бартом, настойчиво рекомендовала Джеку как можно скорее отправиться в Торонто, к функционеру канадских коммунистов Тимоти Баку.

Бак охотно согласился помочь, однако заметил, что это может затянуться: после смерти Сталина в Кремле царит неразбериха. Это и в самом деле затянулось, и надолго; американские представители так и не побывали на XX съезде КПСС. Но текст знаменитого доклада Хрущева Тимоти Бак все же получил (по имеющимся сведениям, через Владислава Гомулку). Добрался текст и до Морриса, но показался верхушке ФБР настолько радикальным, что доклад долго не передавали в Госдепартамент. ЦРУ передало в Госдеп тот же текст, полученный тоже из Польши, при посредстве варшавского партсекретаря Охаба. Текст переслала в Лэнгли израильская разведка.

В 1956 году федеральное законодательство сделало дальнейшее преследование коммунистов по закону Смита невозможным, и это позволило им выйти из подполья. В результате в 1957 году партия официально созвала свой национальный съезд, на котором, кстати, были серьезные разногласия по поводу речи Хрущева и советского вторжения в Венгрию. Моррис сделал ставку на основную фракцию — Денниса, и не ошибся: тот назначил Морриса своим заместителем, и поручил ему взаимодействие с Советами, Китаем и всеми прочими иностранными компартиями. В конце концов Кремль восстановил прямые контакты, и в конце 1958 года Чайлдса пригласили в Москву. Там в числе прочих состоялись многочисленные встречи и беседы с Сусловым и Пономаревым, которые приобрели уже немалый вес в новом партийном руководстве. Из Советского Союза Моррис отправился в Пекин, чтобы восстановить отношения американской компартии с китайцами. Мао Цзедун принимал его с глазу на глаз, если не считать симпатичной молодой женщины — переводчика. Беседа длилась около пяти часов. Мао заявил, что Хрущев своим осуждением Сталина в 1956 году и последующей политикой предал революцию, и выразил свое презрение в таких леденящих душу выражениях, что это изумило Морриса. Другие китайские лидеры были менее резки в своих выражениях, но их высказывания убедили, что китайская враждебность по отношению к Советам вполне реальна и имеет глубокие корни. Ван Цичянь, член секретариата китайской компартии, отвел его в сторону и предложил передать американской компартии деньги, при единственном условии, что это не будет сообщено Советам. Ясно было, что китайцы намерены бороться с Советами за влияние в международном коммунистическом движении.

21 июля 1958 года Моррис вернулся в Соединенные Штаты с первым твердым и надежным свидетельством того, что разрыв между Китаем и Советским Союзом усиливается. В конечном счете это позволило изменить позицию и развеять предубеждения политического руководства США; достаточно долго не декларируя это, президенты и госдеп практически действовали, исходя из этой реальности — и как знать, быть может именно это помогло США не надорваться в гонке вооружений, и приблизиться к существенным геополитическим переменам конца века.

Летом 1959 года врачи обнаружили у Сонни, тогда уже законной жены Морриса, неоперабельный рак, ей оставалось жить меньше шести месяцев. В последние дни ее жизни Моррис хотел порадовать ее поездкой за границу, и китайцы его поддержали, предложив привезти ее на празднование десятой годовщины прихода коммунистов к власти. 23 сентября 1959 года Моррис и Сонни вылетели в Москву; там Хрущев включил их в состав делегации, вылетавшей в Пекин.

Во время длительной аудиенции Мао рассыпал бессвязные и многословные обвинения в адрес Советов и Хрущева, которого он характеризовал как «неуклюжего, грубого и вульгарного».

Советский Союз, — говорил Мао, — стал почти такой же империалистической страной, как Соединенные Штаты. Не стоит тревожиться, что эти две страны начнут между собой ядерную войну. Китай должен оставаться в стороне, «на вершине горы и наблюдать, как внизу в долине два тигра будут рвать друг друга на куски». Моррис узнал и о практических действиях в направлении конфронтации: Советы резко свернули свое участие в китайской программе ядерных исследований. Китай в свою очередь отказался сформировать совместный советско-китайский флот, и не разрешил разместить на своей территории советские радары дальнего обнаружения.

Что касается отношений между КПСС и американской компартией, то Пономарев посоветовал Международному отделу поднять в 1960 году субсидии американской компартии до 300 тысяч долларов и рассмотреть способы непосредственной передачи денег Джеку Чайлдсу в Нью-Йорке. Чтобы обсудить этот и другие тактические вопросы, в начале 1960 года Джеку Чайлдсу предложили приехать в Москву.

После возвращения Морриса 30 июля 1960 года ФБР направило в Государственный департамент отчет об этих высказываниях, и получило его обратно с резолюцией «Это наиболее важный документ, когда-либо представлявшийся ФБР в Государственный департамент».

Агентурный успех сопровождался личной драмой. Сонни умирала. Вскоре она впала в коматозное состояние, из которого уже не вышла… Чтобы отвлечь Морриса от горестных переживаний, Фрейман загрузил его работой. Одно из заданий состояло в том, чтобы дать детальную персональную оценку Гэса Холла (он же Арво Холберг), который, в связи с нетрудоспособностью Денниса, стал генеральным секретарем и главным боссом партии. «Он — человек, у которого в мире нет ни единого друга», — начал Моррис свой отчет…

В работе с Моррисом Фрейману помогали два агента, и когда одного из них перевели в другой штат, у Фреймана возникла идея привлечь к работе Уолтера Бойла, молодого агента с прекрасным послужным списком, но попавшего в опалу из-за резкого конфликта с одним из инспекторов. Моррис уважал людей с высоким интеллектом, а Бойл был как раз из таких.

Операция требовала навыков в разрешении сложных задач, а Уолтер Бойл в работе с шифрами такое умение проявил. Операция требовала постоянного напряжения, а Бойл прекрасно справлялся с такими ситуациями.

Старшим специальным агентом в Чикаго в то время был Джеймс Гейл, человек старой закалки, много лет проработавший в Бюро и считавший, что подчиненным следует предоставлять право самим принимать решения. Он одобрил предложение Фреймана привлечь Бойла к операции «Соло». Но штаб-квартира пришла в ярость и запретила это делать.

— Отделением руковожу я, и использую людей, которых вы мне присылаете, так, как я считаю нужным. Бойла мне прислали вы, — возразил Гейл, и его точка зрения победила.

Когда они впервые встретились, Моррису было около шестидесяти, а Бойлу тридцать три. Поначалу он повел себя с Бойлом несколько формально, даже сухо, но его отношение постепенно изменилось. Бойл удивил его своим глубоким знанием операции и его самого. Бойл по собственной инициативе стал изучать русский язык, чтобы читать советские публикации и документы. И Моррису очень нравилась готовность Бойла в любое время откликнуться на его звонок и часами слушать его анализ новых событий в Советском Союзе. Моррис стал передавать Бойлу все, что сам знал о Советах и главное — пытался приучить его понимать их образ мыслей.

— Вы должны думать точно так же, как они. Мысли управляют действиями.

На Рождество 1961 года Моррис оказался на вечеринке в пригороде Чикаго, где хозяйка представила его пожилой вдове Еве Либ. Затем он позвонил в начале января, и она предложила ему навестить ее дома, в Ивенстауне. Моррис и Ева начали встречаться чаще, и наконец он решил, что ФБР лучше узнать об этом.

— Я не могу жить без жены, — сказал он Фрейману. — Мне нужно найти близкую мне душу, но не коммунистку.

Ничего предосудительного с точки зрения ФБР проверка не установила, и отношения пожилой пары были формально урегулированы. Вскоре после негромкой свадьбы, в номере отеля «Хилтон» в Беверли, Моррис сказал:

— Ева, я хочу познакомить тебя с моими близкими друзьями. Понимаю, ты будешь удивлена. Но я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя и доверяю, и уверен, что ты все поймешь правильно.

Он провел ее в соседний номер. Навстречу поднялись два симпатичных молодых человека: один — блондин с голубыми глазами, у другого была тщательно причесанная угольно-черная шевелюра, густые лохматые черные брови и такие же черные глаза, которые, как потом вспоминала Ева, «одновременно играли, флиртовали, уверяли и предупреждали».

— Ева, это Дик Хансен, а это Уолт Бойл. Они работают в ФБР. А теперь я должен тебе сказать, что тоже там работаю.

На следующий день ФБР внесло ее в сверхсекретные списки под номером CG-6653S*.

 

Методические принципы

ФБР не хотело, чтобы Моррис и команда, работающая с ним, попали в поле зрения ЦРУ. Узкий круг лиц в ФБР, занимавшийся «Соло», следовал основному правилу шпионажа: если у кого-то нет настоятельной потребности быть в курсе, не позволяй ему это узнать; а если нужно поделиться частью информации, рассказывай лишь эту часть.

Фрейман и специальный агент в Чикаго строго применяли это правило к своим коллегам и подчиненным по чикагскому отделению. Они изолировали Бойла в просторном кабинете на девятом этаже управления, рядом с комнатой, где велось прослушивание телефонных разговоров. Это была своего рода крепость с видом на внутренний двор, из которого можно было попасть на Стейт стрит. Стены помещения были покрыты звукопоглощающими панелями. Туда не мог зайти никто, кроме посвященных в «Соло»; на телефонные звонки отвечали только Бойл и его партнер. Книжные полки были заставлены коммунистическими брошюрами и литературой радикального содержания. Бойл редко заговаривал с коллегами. Он не обедал с ними, не выпивал и не водил компанию; он не имел права просить у них совета или помощи. Только один ветеран-стенографист, человек в высшей степени благонадежный, писал под его диктовку и печатал отчеты.

Очередная командировка Морриса в Москву совпала с трагическим событием в Америке — убийством президента Джона Ф. Кеннеди. Прямо в кабинете Б. Пономарева Моррис получил исчерпывающую информацию о непричастности советских спецслужб к произошедшему в Далласе, и вскоре передал все это ФБР. Не раскрывая источника информации, бюро лично информировало президента Джонсона, генерального прокурора Роберта Ф. Кеннеди, и еще нескольких высших руководителей. Комиссия Уоррена, расследовавшая обстоятельства убийства, получила секретное донесение, содержавшее то, что удалось узнать Моррису.

Тем не менее, Освальд несомненно сочувствовал коммунистам, выписывал коммунистическую прессу, был сторонником Кастро, жил в Советском Союзе и собирался вновь туда вернуться. Правительство не могло сообщить общественности информацию Морриса. Поэтому коммунисты США начали кампанию, направленную на то, чтобы убедить американский народ, что Кеннеди убили скорее ультраправые, чем левые. 25 ноября 1963 года Джек Чайлдс (NY-694S*) позвонил и потребовал экстренной встречи с Берлинсоном в Нью-Йорке. В тот же день в 2 часа 26 минут дня нью-йоркское отделение передало директору Дж. Эдгару Гуверу в Вашингтон кодированное сообщение с грифом «СРОЧНО», и разослало копии специальным агентам в Чикаго, Далласе и Новом Орлеане. Оно гласило: «В настоящий момент источник NY-694S* сообщает следующее: он связался с Арнольдом Джонсоном, юридическим консультантом компартии США, который сообщил источнику, что Гэс Холл поручил ему передать в Советский Союз важное сообщение через посредство CG-5824S* (Морриса), который в свою очередь передаст его в Центральный Комитет КПСС. В сообщении говорится, что Советский Союз должен немедленно обратиться к коммунистическим партиям всего мира и попросить их от нашего имени продолжать кампанию, огонь которой должен быть направлен против ультраправых элементов и провокаторов в Соединенных Штатах, являющихся истинными организаторами убийства президента Кеннеди, а также против тех комментаторов и прочих лиц, включая официальных общественных деятелей, особенно на юге, которые ложно обвиняют Компартию и рабочий класс США. Уже опубликованные заявления и статьи являются весьма эффективными и верными, так что эту работу необходимо продолжать».

Джонсон также заметил: Гэс Холл хотел бы, чтобы NY-694S* немедленно связался со своим русским связником в Соединенных Штатах и передал, что, по его мнению, русские все еще интересуются женой Ли Освальда, так как она русская и, возможно, вернется в Россию. Источнику поручается спросить: если русские захотят с ней побеседовать, могли бы они выяснить, не было ли у ее мужа каких-либо контактов с ультраправыми… Источнику поручается попытаться установить связь, начиная с 26 ноября…

Для информации Нового Орлеана и Далласа сообщаем, что источник NY-694S* является чрезвычайно ценным, и информация, содержащаяся в данном телетайпном сообщении, не подлежит распространению, а может быть использована только для сведения».

14 мая 1964 года в Нью-Йорке была опубликована статья политического обозревателя Виктора Райзеля, в которой говорилось о финансировании русскими американской компартии. Появление статьи заставило нью-йоркского связника, сотрудника КГБ Алексея Колобашкина, через которого осуществлялась передача кремлевских денег Джеку Чайлдсу для компартии США, срочно бежать в Москву. Кроме того, на Лубянке, Старой площади и в Кремле проводилось тщательное расследование, связанное с бегством на Запад офицера КГБ Юрия Носенко. Морриса подозревали как сознательного или ненамеренного источника утечки информации, а с другой стороны — выясняли, не мог ли знать Носенко чего-то такого, что могло повредить сотрудничеству с американской компартией. В конце концов в КГБ пришли к выводу, что их агенты братья Чайлдсы непричастны, и вне опасности. Вместо допроса с пристрастием, чего так боялся Джек, он услышал восторженные поздравления Пономарева. Тот участвовал в организации его поездки на Кубу и расценивал ее как блестящий ход. Пономарев с воодушевлением заявил, что Джек «оказал важную услугу» компартиям СССР и США.

ФБР с самого начала считало Носенко настоящим перебежчиком, о чем и сообщило ЦРУ. Такое мнение вытекало из следующих фактов. Информация, которую он передал, дала возможность ФБР и другим западным спецслужбам раскрыть нескольких агентов. Носенко работал в североамериканском отделе Второго Главного управления КГБ, которое занималось контрразведкой и вербовкой иностранных граждан в СССР. В Москве Носенко познакомился с материалами, собранными КГБ на Освальда, и наблюдал панику, которую вызвал в Комитете арест Освальда. Предоставленные Носенко сведения совпадали с теми, которые несколькими месяцами ранее привез Моррис. Поэтому ФБР знало, что Носенко говорит правду и сообщило, что Носенко можно легализовать в США.

Очередной визит Морриса в Москву весной 1964 года проходил в обстановке после отстранения Хрущева от власти. В Международном и Идеологическом отделах ЦК КПСС, у Пономарева и Суслова, он прочел и по памяти застенографировал, а частью и скопировал, целый ряд важнейших документов, касающихся советско-китайских отношений. Советы понимали геополитическое значение и важность удержания Китая в своих союзниках и угрозу, которую будет представлять Китай враждебный. Они предпринимали все усилия, чтобы умиротворить китайцев, но успеха не достигли. Привез Моррис и сведения о грядущих переменах в советском руководстве и об истинной позиции СССР по отношению к вьетнамскому конфликту. Вскоре после того, как Моррис и Ева в конце апреля вернулись домой, ЦРУ назвало отчет, содержавший эти сведения, «наиболее ценным из всех когда-либо поступивших разведывательных донесений, касающихся Советского Союза».

Вскоре после этого, вопреки традиции и даже прямым указаниям штаб-квартиры ФБР, Фрейман и Бойл составили на основании донесений Морриса аналитический отчет, в котором изложили фактаж и динамику обострения советско-китайских отношений. Штаб-квартира тотчас же послала копию с агентом в Белый дом, откуда вскоре ответили буквально следующее: «Вот теперь это настоящие разведданные; это те самые выдающиеся сведения, которые вы способны добывать; это то, что нам нужно». Впоследствии ФБР попросило Бойла, используя консультации Морриса, составить анализ или комментарий к некоторым отчетам, событиям или проблемам.

Вскоре Фрейман по собственной инициативе и из чувства долга сделал то, что все поначалу сочли неверным шагом: ушел в отставку. Руководителем чикагского плеча операции был назначен опытный агент Джим Фокс. Став начальником Бойла, Джим Фокс дал разрешение им с Моррисом анализировать или комментировать все, что угодно, не ожидая запросов от штаб-квартиры. И до самого конца операции Моррис одновременно работал аналитиком и на ФБР, и на Политбюро ЦК КПСС, в котором очень высоко ценили его обзоры и докладные.

Интуиция и знания помогли агентам ФБР, обеспечивающим операцию, вовремя предусмотреть некоторые из возможных «проколов», которые могли бы привлечь внимание русских. Обозначив эти проблемы, ФБР предложило решение в виде агента NY-4309C, с псевдонимом «Клип». Американец русского происхождения, Клип был искусным радиолюбителем и фотографом. В 30-е годы он работал в Коминтерне и по всей Западной Европе учил коммунистическое подполье налаживать и использовать нелегальные радиостанции. Когда Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну, он записался добровольцем в Корпус морской пехоты и служил там честно. После войны Клип пришел в ФБР, сообщил о своем коммунистическом прошлом, предложил свои услуги США и стал ценным действующим агентом. Присутствие Клипа в роли помощника Джека в значительной степени отвечало на вопросы, которых ФБР так боялось. Он жил вдалеке от Нью-Йорка, и погодные условия там могли отличаться от тех, которые были в центре Манхетгена. Если бы русские спросили Джека, почему он принимает радиограммы, которые им не удается получить, он мог бы сказать, что этим занимается Клип. В советских досье Клип числился опытным и искусным конспиратором, Коминтерн доверял его знаниям о довоенном европейском подполье, и он оправдал это доверие. Естественно, сейчас ему можно было доверить получение радиограмм.

…Смертельно опасная работа Чайлдсов продолжалась. Ежегодно, а порою и по несколько раз в год, Моррис бывал в Москве и привозил весьма ценную информацию. Так, в 1967 году КГБ (на Лубянке операция, фактически зеркальная «Соло», называлась «МОРАТ») передал ему копию речи советского премьера Косыгина, которую тот планировал произнести в ООН о недавно закончившейся семидневной арабо-израильской войне. Речь содержала оправдание советских действий и открытое обличение американской политики на Ближнем Востоке. Русские хотели, чтобы Холл изучил речь заранее и мог понять, какую позицию занять американской компартии по отношению к войне. Получив текст, Государственный департамент и американский посол Артур Голдберг еще до выступления Косыгина подготовили огромное опровержение. Голдберг сказал ФБР, что даже приблизительное содержание косыгинской речи было очень ценным:

— Не знаю, где вы его достали, но если добудете еще что-нибудь подобное, пришлите мне экземпляр.

…Избрание Никсона президентом Соединенных Штатов ошеломило и напугало русских. Они считали его фанатичным антикоммунистом, который мог бы попытаться уничтожить или сокрушить Советский Союз неожиданной ядерной атакой. Из-за того, что Советы имели склонность реагировать на все, во что верили, эта безумная вера была опасна для всех. Моррис, которого внимательно слушали на всех кремлевских уровнях и считали ценнейшим консультантом в области американской политики, постарался вернуть московских лидеров к реальности. Похоже, слова Морриса были услышаны в Кремле. Начались многолетние переговоры, в которых активное участие принимал Генри Киссинджер. Сообщения Морриса были важным источником информации в стратегическом планировании.

26 мая 1972 года в Москве Брежнев с Никсоном подписали соглашение (ОСНВ-І), ограничивающее число стратегических баллистических ракет на последующие пять лет, и договор, ограничивающий средства противоракетной обороны (ПРО). Эти скромные соглашения, мало сделавшие для реального разоружения, взбесили Гэса Холла, он написал протестующее письмо, обвинив Советы в сделке с империалистами и предательстве Северного Вьетнама, и приказал Моррису передать его лично Брежневу.

Когда Моррис прочитал письмо, он решил, что его обязательно нужно переписать. В переписанном письме Холл представал верным соратником, с беспокойством ждущим руководящих указаний. Благодаря тому, что в исправленном варианте сохранились все основные пункты, он был принят Холлом, хотя и с некоторым неудовольствием. Однако теперь и сам Холл не обвинял русских в заключении грязных сделок с Никсоном и в измене Северному Вьетнаму. Эти обвинения стали частью антисоветской пропаганды и уже начали беспокоить членов американской компартии.

Моррис прилично понимал русский, но всегда в Москве делал вид, что совершенно ничего не понимает, и общался через переводчиков, если собеседники не владели английским — прежде всего Суслов и Пономарев, а также Хрущев и Брежнев. Старшие офицеры и руководители КГБ, с которыми ему (и Джеку) приходилось часто общаться, английским владели очень хорошо, но между собой переговаривались по-русски. Одни и те же высказывания порой обсуждались по-русски, затем преподносились Моррису по-английски; нюансы обсуждений и перевода тоже имели значение в правильном понимании и оценке ситуации.

…События в Америке, связанные с «Уотергейтом», создали серьезную опасность «расшифровки» операции «Соло». 31 мая 1973 года, за несколько дней до приезда Брежнева в Соединенные Штаты, ФБР созвало рабочее совещание. Присутствовали заместитель директора Эдвард С. Миллер, начальник отдела Уильям А. Бранниган, Берлинсон, Лэнтри, Бойл, Моррис и Джек. Обсуждались дополнительные меры предосторожности, связанные с работой сенатской комиссии по проверке разведданных. На этом же совещании Чайлдсы, может быть впервые, пожаловались на недостаточное внимание высшего руководства к их работе.

— Я сижу рядом с Сусловым, третьим человеком в Советском Союзе, он достает выдержку из «Конгрешнл рекорде» с докладом директора ФБР о бюджете и спрашивает об этом. Мне ничего не оставалось делать, как проглядеть текст и ответить, что они говорят это, чтобы получить свои деньги. Но сколько можно повторять одни и те же промахи?

Конечно, последовало традиционное заявление о внимании руководства к Чайлдсам.

В том же году произошел еще один неприятный эпизод. Основываясь на утверждениях Пономарева, высказанных наедине с Моррисом, в сентябре 1973 года ФБР сообщило ЦРУ (не раскрывая при этом источников информации), что Советский Союз собирается официально признать Израиль на дипломатическом уровне. Чуть позже, 6 октября, Египет напал на Израиль. Один из высших руководителей ЦРУ, Дж. Д. Энглтон обвинил ФБР в распространении дезинформации, приведшей Израиль к ослаблению бдительности в условиях военной угрозы.

…В 1975 году Моррис в пятьдесят четвертый раз побывал в Москве. Советский Союз переживал глубокий экономический кризис. Теперь люди, стоявшие в СССР у власти, признались Моррису, что никто не знает, как это остановить. Второй важный момент заключался в оценке ставки Кремля на проблему разрядки. Моррис подчеркнул, что «мир» означал в понимании Кремля отсутствие вооруженного конфликта с Америкой, а вовсе не то, что прекратятся местные или региональные конфликты, спровоцированные и поддержанные Советами, чтобы изменить мировой баланс власти или «равенство сил». Третий момент был связан с реальным состоянием советского руководства. Руководство старело, пьянство было обычным делом среди советских государственных лидеров, и по вечерам молодые помощники часто поддерживали напившихся стариков. Практически у всей «обоймы» руководителей советской компартии и государства «выработан ресурс», и это не может не привести к параличу действий огромной державы. В начале 80-х в это поверил Рональд Рейган и тут же начал действовать, а результаты этих действий стали видны в 90-е годы.

Но физический износ ощущался не только в советском руководстве, но и у братьев Чайлдс и их жен. Кроме того, стали накапливаться тревожные признаки утечки информации. В соответствии с одним из планов, Чайлдсы стали «буксовать» — из-за болезней (в сущности, совсем не выдуманных) отменять поездки и встречи, фактически отходить от дел. А в один прекрасный день были в одночасье эвакуированы ФБР и исчезли из поля зрения и Москвы, и американских коммунистов.

Прожили они после окончания операции «СОЛО» сравнительно недолго — возраст и состояние здоровья сказывались. Джек Чайлдс поступил в нью-йоркскую больницу 11 августа 1984 года и умер на следующий день в возрасте семидесяти трех лет. Александр Берлинсон, работавший с Джеком двадцать четыре года, ушел в отставку в 1975 году. Карл Фрейман, завербовавший Морриса Чайлдса и сделавший его агентом 58, до сих пор более полувека живет с женой в том же домике под Чикаго, где планировались и анализировались многие действия по «Соло». Джон Лэнтри живет в Нью-Йорке; его сын стал подающим надежды молодым агентом ФБР. Джеймс Фокс, помощник директора ФБР по нью-йоркскому филиалу, ушел в отставку в конце 1993 года. Сейчас Фокс — вице-президент американской инвестиционно-страховой компании, ведущий колонки в журнале «Форбс», консультант «Коламбия бродкас-тинг систем» и член правления нескольких крупных корпораций. Уолтер Бойл официально ушел в отставку в январе 1980 года после двадцати двух лет службы в ФБР. Отвергнув повышение по службе и перевод в штаб-квартиру, он сказал: «Я никогда не смогу оставить 58-го». На следующий день после отставки Бойл вернулся в качестве консультанта в свой чикагский офис и продолжал делать то, чем занимался с 1962 года. Он оставался там еще 18 месяцев, пока Моррис и Ева не были благополучно эвакуированы, и пока не закончилась операция. В августе 1981 года Бойл и другие агенты перевезли Морриса и Еву в высотный кондоминиум на севере Майами. В фойе круглосуточно дежурила охрана. В конце мая 1991 года Ева вызвала для Морриса «скорую». Домой он уже не вернулся. 2 июня он умер. ФБР тщательно скрывало местонахождение Евы от всех, кроме самых надежных друзей. Гэс Холл вплоть до 1993 года посылал в Чикаго запросы, пытаясь ее обнаружить. Ева умерла в июне 1995 года. Сегодня Бойл — директор по безопасности в большом конгломерате.