Не будет преувеличением датировать фактическое наступление XXI века 1991 годом – годом, когда начинается коммерческое использование Интернета – всемирной компьютерной сети, объединяющей миллионы пользователей компьютеров в единую информационную систему. Глобальная сеть связывает практически все крупные научные и правительственные организации мира, университеты и бизнес-центры, информационные агентства и издательства, образуя гигантское хранилище данных по всем отраслям человеческого знания. Виртуальные библиотеки, архивы, ленты новостей содержат огромное количество текстовой, графической, аудио – и видеоинформации. Широчайшие возможности свободного получения и распространения любой – научной, деловой, познавательной и развлекательной, как и криминальной – информации предоставляет именно Интернет, в котором, как и в реальном мире, есть все.

Интернет стал неотделимой частью современной цивилизации. Стремительно врываясь в сферы образования, торговли, связи, услуг, он порождает новые формы общения и обучения, коммерции и развлечений. «Сетевое поколение» – это социокультурный феномен наших дней. Для его представителей Интернет давно стал привычным и удобным спутником жизни. Человечество вступило в новый – информационный – этап своего развития, в котором сетевые технологии играют огромную роль.

 

1. История интернета

Интернет возник как воплощение двух идей – глобального хранилища информации и универсального средства ее распространения. Американские ученые Ванневар Буш (Vannevar Bush) и Теодор Нельсон (Theodor Holm Nelson) искали способы автоматизации мыслительной деятельности человека с целью избавить его от утомительного труда по поиску и обработке нужной информации. Буш даже придумал несколько гипотетических устройств, организующих ассоциативные связи в картотеке данных, а Нельсон разработал теорию документарной вселенной, в которой все знания, накопленные человечеством, представляли бы единую информационную систему, пронизанную миллиардами перекрестных ссылок. Работы этих ученых носили скорее философский, чем практический характер, но их идеи – многоуровневность (многослойность) и объемно-пространственный характер легли в основу того, что сейчас называется гипертекстом (hypertext).

В. Буш немало сделал для того, чтобы наукой заинтересовались военные. Щедрое финансирование исследований в области кибернетики способствовало ее быстрому развитию. Немалую роль в формировании теоретической базы будущей глобальной информационной системы сыграл Норберт Винер, чьи семинары в Массачусетском технологическом институте (mit) привлекли в компьютерную отрасль немало талантливой молодежи. В конце 1950-х Министерство обороны США учредило Агентство перспективных исследовательских проектов – ARPA (Advanced Research Projects Agency), которое занималось компьютерным моделированием военных и политических событий. Талантливый организатор и ученый-компьютерщик Джозеф Ликлайдер (J. C. R. Licklider) убедил руководство ARPA сосредоточить усилия на развитии компьютерной связи и сетей. В своей работе «Симбиоз человека и компьютера» он развил идеи распределенных вычислений, виртуальных программных средств, электронных библиотек, разработал структуру глобальной сети. В 1960-х компьютерные сети стали бурно развиваться. Первыми пользователями были американские военные; затем возникла университетская сеть и сети научных учреждений. Множество фирм-разработчиков создавали программное обеспечение и оборудование для локальных сетей университетов, исследовательских центров, военных учреждений. Однако при передаче информации между сетями разных типов возникала проблема совместимости, когда компьютеры просто не понимали друг друга. Крупным недостатком больших сетей была их низкая устойчивость: выход из строя одного участка мог парализовать работу всей сети.

Перед агентством ARPA была поставлена задача решить эти проблемы, и наступило время воплотить в жизнь теоретические наработки. Поль Барен, Ларри Робертс и Винт Серф (Paul Baran, Larry Roberts, Vint Cerf) разработали и применили методы, ставшие основой дальнейшего развития сетевых технологий: пакетная коммутация, динамическая коммутация сообщений в распределенной сети, использование универсального сетевого протокола (т. е. набора правил, по которым организуется и передается информация).

В 1969 г. была создана сеть arpanet, которая стала основой будущего Интернета (само название возникло в 1983 г.), а 1969 г. считается годом его возникновения. В 1976 г. был разработан универсальный протокол передачи данных TCP/IP (Transmission control protocol/Internet protocol). Название IP означало просто межсетевой протокол, который стал стандартом для межсетевых коммуникаций, а сети, использующие его, так и назывались – интернет-сети. Arpanet стала основой для объединения локальных и территориальных сетей в единую глобальную систему. Это гигантское объединение сетей и называют ныне Интернетом, или Сетью.

В 1980-х гг. Интернетом пользовались в основном специалисты. По сети передавалась электронная почта и организовывались телеконференции между научными центрами и университетами. В 1990 г. программист Европейского центра ядерных исследований (cern) в Женеве Тим Бернерс-Ли (Tim Berners-Lee) создал систему, реализующую идею единого гипертекстового пространства на основе графического интерфейса (interface – определенная стандартная граница между взаимодействующими в информационном пространстве объектами). Для описания гипертекстовых страниц служил специальный язык html (HyperText Markup Language), а для их пересылке по сети – протокол передачи http (HyperText Transfer Protocol). Новый способ указания адресов с помощью url (Uniform Resource Locator – универсальный указатель ресурсов) позволял легче запоминать их и лучше ориентироваться в информационном пространстве. Была написана также специальная программа отображения гипертекстовых страниц – первый браузер (browser – обозреватель).

Т. Бернерс-Ли назвал свой проект www – World Wide Web, т. е. Всемирная паутина, который для многих и есть Интернет. По-настоящему популярным Интернет стал после выхода в свет графического браузера «Мозаика» (Mosaic), разработанного в 1992 г. сотрудником Иллинойского университета Марком Андреесеном (Marc Andreesen). Улучшенная версия языка гипертекстовой разметки html в сочетании с новым языком программирования Java и ростом пропускной способности сетей дали возможность быстро передавать цветные изображения, фотографии, рисунки, а также использовать на web-страницах звук и анимацию. В Интернет буквально хлынул поток не только научной, но и развлекательной информации. Скорость передачи информации, пропускная способность каналов постоянно увеличиваются, и количество страниц (в миллионах) в Интернете сейчас трудно себе даже представить, их точное число не знает никто.

С начала 90-х гг. возникают сети, создаваемые компьютерными энтузиастами, которые обменивались файлами и информацией через так называемые bbs (электронные доски объявлений). К этому времени управление Интернетом было передано в частный сектор и приняло фактически рекомендательно-регистрационный характер. Начало коммерческого развития Интернета означало стремительный рост количества пользователей Сети и объема доступных данных.

www представляет собой нечто, качественно новое в информационном пространстве. Она подобна бесконечному периодическому изданию или огромной библиотеке, отличаясь от последней не только огромным количеством рекламы, но и отсутствием всякой упорядоченности (информация в Сети не упорядочена ни по алфавитному, ни по какому-либо иному принципу; различные страницы и темы связаны случайным образом) и иерархии (страница – это страница; сайт, созданный студентом, может быть таким же качественным и объемным, как и главный сайт Microsoft).

Кроме Интернета существуют и другие глобальные компьютерные сети. Среди них есть закрытые (например, военные или межбанковские), существующие на коммерческой основе или на энтузиазме пользователей, использующие интернет-протоколы или построенные на иных принципах со своей системой адресации и программным обеспечением. К числу последних относятся Fidonet и сети телеконференций bbs (Bulletin Board System). Fidonet, или, как ее называют – «сеть друзей», держится на энтузиазме своих участников и требует от них определенной организованности и дисциплины. Обмен сообщениями ведется во время сеансовых соединений компьютеров друг с другом. Передаваясь от узла к узлу с помощью сетевой почты, информация распространяется по всей сети. «Фидошники» используют особую терминологию и свято чтут свои традиции. Развитие Интернета как наиболее посещаемой сети не приводит к отмиранию альтернативных сетей: они мирно сосуществуют и даже соединяются в особых узлах – гейтах (gate – ворота).

 

2. Особенности интернета как массовой коммуникации и виртуального пространства

Интернет вынуждает переосмыслить классические определения и категории коммуникативистики. Когда мы говорим, что Интернет является средством массовой коммуникации, становится ясно, что ни слову массовый, ни слову средство нельзя дать точного определения; определение зависит от ситуации. Что такое массовая аудитория? Что такое средства коммуникации? Каким образом можно передавать сообщения?

В традиционном представлении коммуникация есть процесс передачи информации между адресантом (отправителем информации) и адресатом (получателем информации). Иначе говоря, в основе коммуникации лежит известная схема «источник – канал (передачи информации) – адресат (аудитория) (см. схему на стр. 9).

Однако, когда мы рассматриваем Сеть, каждый из элементов данной цепочки претерпевает изменения. Интернет словно играет с традиционной схемой «источник – сообщение – получатель», иногда сохраняет ее в первоначальном виде, иногда придает ей совершенно новый характер. Так, источником сообщения может быть как один человек (если это касается, к примеру, электронных писем), так и целая социальная группа. Само сообщение может быть традиционной статьей, написанной журналистом или редактором, историей, создававшейся долгое время разными людьми, и даже простой беседой в чате. Получатель (или аудитория) данного послания также может варьировать от одного до нескольких миллионов, может изменяться, а может и не изменяться, в зависимости от роли, которую выполняет сам получатель (например, будучи создателем сообщения).

Коммуникативисты в той или иной степени «схватывают» наличную ситуацию, фиксируя возникающие вопросы, однако ответов (предлагаемых объяснений) столько, сколько пишущих на эту тему. Естественно, что одна из основных проблем социологии коммуникаций и коммуникативистики в целом – роль канала (channel) как средства передачи данных и его воздействие на саму информацию и ее восприятие – приобретает в случае сетевых взаимодействий особое значение. В наиболее явной форме эту идею задолго до широкого распространения Сети выразил знаменитый канадский коммуникативист и культуролог Маршал Герберт Маклюэн (1911–1980), вынеся ее в заглавие одной из своих знаменитых книг – «Средство сообщения есть сообщение».

На деле носитель информации не идентичен сообщению, но определяет его характер. Простой пример: история философии на компакт-диске в виде романа или фильма не только выглядит иначе, чем на страницах фолианта без иллюстраций, скажем, того же Бертрана Рассела или Фредерика Коплстона, где она изложена на языке науки, использующем специальный терминологический аппарат, недоступный без специального изучения. Она действительно другая.

Книги дают нам константную информацию, и общественный смысл этого факта огромен. Это прежде всего идущая через много поколений трансляция социального опыта, которая делает книги опасными для авторитарных режимов (вспомним сожжение книг и в нацистской Германии, и в романе Рея Бредбери «451 по Фаренгейту»). Сеть – носитель постоянно меняющейся информации. Никакая страница в Интернете не сохраняется в неизменном виде, но постоянно совершенствуется. Нет никакой гарантии, что доступная сегодня страница сохранится завтра.

Интернет является многосторонним СМИ, который создает множество различных форм коммуникации. Можно согласиться с предложенным М. Моррис и К. Оган [Morris M., Ogan С, 1996] выделением в нем 4 типов:

1) асинхронная коммуникация «один на один» (электронные письма);

2) асинхронная коммуникация «многих с многими» (например, сеть Юзернет: сводки, листы рассылок, где требуется согласие на рассылки, или пароль для входа в программу, в которой сообщения касаются определенных тем);

3) синхронная коммуникация «один на один», «один и несколько», «один с несколькими» строится вокруг какой-либо конкретной темы, например, «ролевые игры, чаты»;

4) асинхронная коммуникация, где обычно пользователь пытается разыскать сайт для получения определенной информации; здесь можно встретить коммуникацию «многие и один», «один на один», «один и многие» (веб-сайты, гороскопы).

Относительно традиционных СМИ Интернет выигрывает сразу по нескольким параметрам:

1) мультимедийность. Интернет объединяет визуальные, звуковые, печатные и видео-аспекты других СМИ; к тому же пользователи получают определенные экономические выгоды: цена пересылки письма по электронной почте гораздо ниже его пересылки с помощью обычной почты;

2) персонализация. Интернет обеспечивает необходимой информацией на любом уровне заинтересованных в ней индивидуумов или групп людей; доставка может быть обеспечена согласно предпочтению пользователей через персонализацию содержания, рассылку по электронной почте и кабельному телевидению;

3) интерактивность. Интернет предполагает диалог, т. н. обратную связь (feedback), а не монолог, который характеризует традиционные СМИ. Взаимодействие, диалог и обратная связь между сотнями пользователей возможны через электронную почту, информационные табло, форумы, чаты и телеконференции;

4) отсутствие посредников. Интернет дает возможность прямого доступа правительства к населению, населения к власти без вмешательства и манипулятивного воздействия со стороны СМИ.

Все эти особенности Сети выражаются в понятии «киберпространство» (cyberspace), впервые использованном в 1984 г. американским писателем Уильямом Гибсоном в фантастическом романе «Нейромантик» (Neuromancer) для обозначения всей совокупности информации, содержащейся в компьютерных сетях. В самом конце 1980-х – начале 1990-х гг. этот термин стали использовать английские и американские географы, пытаясь применить специальные методы исследований в негеографической плоскости, т. е. для изучения новых виртуальных пространств, формируемых в компьютерных играх. К середине 1990-х гг. в англоязычной географии сформировалось особое направление исследований виртуальной реальности, которые, благодаря визуальному представлению пространства игры в виде карты или схемы на экране компьютера, считались наиболее «географичными» программами. Именно в этом направлении исследований возникли кибергеография (cybergeography), виртуальная география (virtual geography), география киберпространства (geography of cyberspace), предметом которых и стало информационное пространство, созидаемое компьютерами, – кибер-пространство, виртуальная реальность. Под влиянием массированного расширения сетевых взаимодействий раздвинулись границы приложения кибергеографии как особого направления географической науки, занимающегося изучением территориальной организации информационных ресурсов Интернета.

С развитием глобальных компьютерных сетей и проникновением цифровых технологий во все сферы жизни общества произошло и расширение использования терминов «киберпространство» и «кибергеография». В настоящее время понятие киберпространства как в англоязычных, так и в отдельных русскоязычных публикациях используется для обозначения совокупности пространств всех электронных систем, т. е. фактически для обозначения глобального информационного пространства или, по крайней мере, его основной (на данный момент) компьютерной части, а предметом исследований современной кибергеографии является изучение территориальной и организационной структуры киберпространства.

Некоторые авторы относят появление киберпространства к концу XIX в., связывая его с развитием электро– и радиосвязи. Существует особая точка зрения, сторонники которой считают, что киберпространство существовало всегда, но в неактуализированной форме, которое стало доступно человеку (открыто им) только с изобретением телефонной связи (своеобразное преломление идей Карла Поппера о трех мирах). По мнению некоторых западных исследователей, киберпространство, особенно Интернет, может вообще рассматриваться как кибернетический эквивалент экосистемы. С последним утверждением можно было бы полностью согласиться в том случае, если бы киберпространство и реальное пространство существовали отдельно друг от друга. Но киберпространство в настоящее время – не более чем информационная проекция реального мира, и развитие киберпространства – следствие развития реальных социально-экономических систем глобализации мира.

В настоящее время большая часть исследований по кибергеографии за рубежом осуществляется преимущественно в англоязычных странах, в первую очередь в Великобритании и США; кроме того, отдельные работы проводятся в Германии, Ирландии, Италии, Франции, Новой Зеландии. Несмотря на более чем десятилетнюю историю развития кибергеографии на Западе, она до сих пор не сформировалась как единое направление исследований. Вследствие того, что кибергеография поначалу представляла собой попытку исследований информационных пространств отдельных компьютеров, а затем небольших компьютерных сетей, в настоящее время кибергеография понимается чаще всего в узком смысле – как направление географии, изучающее внутреннюю структуру виртуальных пространств компьютерных сетей и (в лучшем случае) их воздействие на другие социально-экономические системы. В более широком смысле к кибергеографии в настоящее время некоторые западные исследователи относят как минимум пять взаимосвязанных направлений исследований:

• общую теорию и основы кибергеографии, изучение организационной структуры виртуальных пространств, соотношения кибер– и реального пространств (собственно кибергеография);

• картографирование компьютерных и телекоммуникационных сетей;

• визуализацию виртуального пространства (киберкартография);

• изучение воздействия киберпространства на территориальную организацию общества – экономику, социум, политику;

• изучение территориальной организации компьютерных и телекоммуникационных сетей.

В целом кибергеография – комплексная наука, в сферу изучения которой входит не только само киберпространство, но и его физическая инфраструктура в реальном пространстве и социум пользователей компьютерных систем. Поэтому кибергеографию условно можно подразделить на два основных направления исследований:

1) географию киберпространства (или виртуальную географию), занимающуюся изучением структуры киберпространства;

2) географию компьютерных сетей, изучающую в реальном пространстве территориальную структуру компьютерных сетей. Это разделение условно в силу того, что явления в киберпространстве не могут быть рассмотрены без их взаимосвязи с объектами в реальном пространстве.

Кибергеография частично выходит за рамки традиционной географии и поэтому может также рассматриваться как наука, расположенная на стыке социально-экономической географии и кибернетики.

Киберпространство часто сравнивается с новым «обширным континентом», а его открытие и освоение – с Великими географическими открытиями и колонизацией новых земель. Эти сравнения, конечно, условны… Тем не менее они отражают то, что исследование киберпространства с географических позиций является новым направлением науки, а специфика киберпространства требует часто иных теоретических обоснований, чем традиционные географические исследования.

Одной из главных методологических проблем изучения киберпространства является вопрос соотношения киберпространства и реального пространства. От решения этого вопроса зависит определение не только того, что относится к собственно киберпространству, но и той науки, объектом исследований которой киберпространство является. То, что это объект исследований именно географической науки, не столь очевидно. Отнесение киберпространства к объекту исследования географии в начале 1990-х гг. на Западе во многом произошло только благодаря общепринятому мнению, что именно география изучает явления в первую очередь с точки зрения их пространственного расположения. Решение этого вопроса особенно важно еще и потому, что фактически в настоящее время существует два во многом взаимоисключающих мнения. Согласно первому, киберпространство является абсолютно самостоятельным явлением, т. е. может существовать независимо от реального пространства. Согласно второму, киберпространство является только информационной проекцией деятельности структур реального пространства. Особых сомнений в том, что верна именно вторая точка зрения, в настоящее время нет. Но пока существует гипотетическая вероятность, обыгранная во многих фантастических произведениях, того, что развитие науки и технологий может привести к созданию искусственного интеллекта. (Отдельные исследователи уже сейчас рассматривают в качестве самостоятельных субъектов киберпространства компьютерные вирусы.)

Английский ученый М. Бэтти в середине 1990-х гг. предложил рассматривать взаимодействие реального и киберпространств в виде специальной матрицы, состоящей из двух строк (компьютерные узлы и сети) и двух столбцов (место и пространство). Помимо собственно реального пространства, где физически располагаются компьютерные узлы, и киберпространства как совокупности взаимосвязей между компьютерами, М. Бэтти выделил также переходные зоны между ними. В целом теория М. Бэтти носит технический характер и может рассматриваться только как иллюстрация того, что киберпространство не существует без технической инфраструктуры в реальном пространстве. Для кибергеографии наибольшее значение имеет введенный М. Бэтти термин «киберместо» (cyberplace), который он понимает как необходимую инфраструктуру для осуществления связи между компьютерами (например, телекоммуникационные кабели и дороги, по которым они проложены). Представляется, что данный термин можно толковать гораздо шире – как совокупность всех социально-экономических систем, использующих в своей деятельности компьютерные информационные технологии, т. е. ту часть реального пространства, которая оказывается в зоне влияния киберпространства.

Внутри киберпространства также можно выделить подобные переходные зоны. Технологическое пространство компьютеров (c-space) в киберпространстве продолжается как совокупность программного обеспечения и технологических протоколов, обеспечивающих функционирование компьютерных систем. Аналогом киберместа выступает информационная проекция реального пространства в киберпространстве – информационное представление в киберпространстве (Интернете) реальных объектов (например, в виде веб-сайтов компаний и организаций).

Технологическое пространство компьютеров для кибергеографии интереса не представляет и является объектом исследований технических наук, хотя именно здесь, между компьютерными процессорами и протоколами сети, пролегает граница между реальным пространством и киберпространством, между миром физическим и информационным. Именно технологическое пространство компьютеров определяет во многом структуру киберпространства и способы, при помощи которых можно его исследовать.

Киберместо и информационная проекция реального пространства представляют наибольший интерес с точки зрения традиционной географии, поскольку отражают воздействие информационных технологий на развитие общественных территориальных систем. Именно эти элементы кибернетических систем являются объектом исследований кибергеографии в широком смысле. Информационная проекция реального пространства в киберпространстве на самом деле – информационная проекция киберместа. Расширение и развитие киберместа влечет соответствующие изменения и в киберпространстве.

Определить точные рамки киберместа и информационной проекции реального пространства довольно сложно, так как они находятся только в стадии формирования, к тому же очень тесно взаимосвязаны. По мере расширения сферы применения компьютерных и информационных технологий киберместо может охватить всю сферу деятельности человека. Определить границы информационной проекции реального пространства еще сложнее. Фактически все информационное пространство компьютерных сетей (т. е. киберпространство) так или иначе является отражением реального пространства, и тогда все киберпространство – информационная проекция реального пространства. Но в то же время в самом киберпространстве существует целый ряд объектов, которые не имеют аналога в реальном мире, т. е. они полностью виртуальны (например, различные интернет-сервисы – чаты, каталоги и рейтинги сайтов, поисковые системы и пр.) и, таким образом, фактически не входят в понятие информационной проекции реального пространства.

Трудно говорить о том, каким может стать киберпространство в ближайшей перспективе, поскольку формы проявления киберпространства, его влияния и взаимодействия с общественными территориальными системами по мере развития компьютерных и информационных технологий могут существенно меняться.

Структура информационного пространства совпадает с территориальной структурой реального пространства только в том, что большинство объектов киберпространства является информационной проекцией этих же объектов в реальном пространстве. В целом понятие структуры киберпространства хотя и основано на объектах реального пространства, отлично от обычного понимания его в географии хотя бы потому, что нельзя измерить расстояние между объектами в киберпространстве в обычных единицах расстояния – метрах или километрах. Можно, конечно, измерить физическое расстояние между отдельными компьютерами, но это имеет смысл только для выяснения того, сколько метров провода нужно, чтобы соединить эти компьютеры.

Время соединения между двумя объектами киберпространства может считаться способом измерения расстояния в киберпространстве. Именно такого мнения придерживаются исследователи-кибергеографы. Некоторые зарубежные исследователи на основе этого подхода создают трехмерные древовидные карты киберпространства. Создание таких карт равносильно картированию земной поверхности на основе не географических координат, а например, изохрон транспортной доступности от какого-либо определенного центра, в качестве которого для киберпространства фактически в настоящее время выступает Силиконовая долина в Калифорнии.

Вторым, столь же часто встречающемся понятием, обязанным своим рождением Сети, является понятие виртуальной реальности, введенное в употребление в 1989 г. Джероном Ланье (Jaron Lanier) – одним из ведущих специалистов в области компьютерных технологий. В одном из интервью он так определил сущность виртуальной реальности: «Мы говорим о технике, посредством которой люди, благодаря компьютерной интервенции, синтезируют общую реальность. Она переносит наши отношения с физическим миром на новый уровень…».

Под виртуальной реальностью понимаются техники, позволяющие интегрировать человека в созданную компьютером развивающуюся среду, в отличие от чистой компьютерной симуляции, при которой не происходит такой интеграции, или, иначе говоря, погружения (immersion). Виртуальная реальность означает, что реальное замещается искусственным миром из компьютера: человек может погрузиться в эту новую реальность так, как если бы она была настоящей. В противоположность анимации здесь все происходит в реальном времени, т. е. каждая реакция мгновенно отражается в виртуальном пространстве.

Техника виртуальной реальности отвечает многим чувствам человека – зрению, слуху, осязанию и, возможно, обонянию. Виртуальная среда как интерфейс отвечает интуитивному пониманию человека в гораздо большей степени, чем ранее возникшие способы общения с компьютером при посредстве меню, окон или мыши.

Одной из важнейших характеристик виртуальной реальности является реальное время. (В этом ее отличие от киберпространства.) Благодаря понятию «реальное время» виртуальные миры производят впечатление реальных миров: в результате действий пользователя они изменяют свой образ, причем мгновенно, благодаря чему пользователь в виртуальном мире испытывает ощущение проникновения в этот мир (Walk-Through – Effect).

Создание и переживание новых миров становится возможным благодаря применению мощного компьютера плюс проекционного шлема (и иногда перчаток). Движения головы в шлеме в доли секунды через считывающее устройство (трекер) передается в компьютер, который рассчитывает новый образ среды и пересылает его на имеющиеся в шлеме дисплеи, в результате чего у пользователя возникает ощущение, что он своими действиями изменяет свой собственный мир. В виртуальном мире пользователь может взаимодействовать в полном смысле этого слова с миром, может изменять его конфигурацию, например, передвинуть стакан на столе, открыть дверь.

Каковы свойства виртуальной реальности? Немецкий социолог А. Бюль [Buhl A., 2000] в книге «Виртуальное общество 21 века. Социальные изменения в дигитальную эпоху» называет следующие:

1. Погружение: пользователь погружается в генерированную компьютером изменяющуюся среду, он как бы входит в пространство за экраном.

2. Многомерность: генерированное компьютером пространство, в которое погружается пользователь, двух – и трехмерное.

3. Мультисенсорика: возможность для пользователя воспринимать эту реальность одновременно с помощью нескольких чувств (зрения, слуха, обоняния, осязания и т. д.)

4. Реальное время: действия пользователя коррелируют с изменением среды немедленно, без всякой временной отсрочки.

5. Адекватность: пользователь созданной компьютером развивающейся среды воспринимает образы, адекватные его воздействиям.

6. Интеракция: пользователь может реально взаимодействовать с этой средой – изменять, передвигать предметы и т. п.

7. Проницаемость: в виртуальных пространствах пользователь может двигаться вперед и назад, смотреть вправо и влево. Если в этом пространстве предполагается несколько уровней, он может двигаться вверх и вниз.

8. Эффект реальности: виртуальная среда программируется таким образом, что у пользователя возникает ощущение ее реальности.

9. Эффект многих пользователей: в созданной компьютером среде пользователь может взаимодействовать с другими пользователями, решать совместные задачи и т. д. [Ibid., S. 112]

Этот более или менее полный список характеристик виртуальной реальности относится к некоей идеальной модели, к очень сложным виртуальным средам. В них, однако, фиксируются тенденции становления виртуальной реальности как смены парадигм взаимодействия человека и компьютера, т. е. парадигм интерфейсов. Виртуальные же среды, реализованные и реализующиеся на практике сегодня, удовлетворяют далеко не всем из перечисленных критериев, да и то лишь в тенденции.

Самые сложные из современных виртуальных реальностей представляют собой некие расширения реальности. О полной замене подлинной материальной реальности виртуальной реальностью речь пока не идет, поскольку моделируются лишь отдельные ее характеристики (например, пользователь может в созданном компьютером мире брать объекты, переставлять их, наблюдать их с любой стороны). Благодаря техникам виртуальной реальности сложные данные, вводимые в компьютер, становятся видимыми, т. е. получают пространственную форму и качества реальности. Например, в компьютерной томографии измеряемые данные, которые не видимы, т. е. не имеют зрительно воспринимаемых характеристик, преобразуются компьютером в визуальную модель. Путем компьютерного моделирования (симуляции) возникает сложный предмет, который может быть по-новому и с большей полнотой изучен и понят, поскольку доступен рассмотрению с разных сторон.

Ясно, что это далеко не полноценная виртуальная реальность, отвечающая своему определению (при томографии, например, исследователь не может войти в мозг и осязать его текстуру). В настоящее время мы имеем лишь приближение к виртуальной реальности, отвечающей всем своим характеристикам, которая даже в не полностью развернутом виде оказывает колоссальное воздействие на человека и общество.

 

3. Интернет и социальные изменения

Анализ такого всеохватывающего и ранее не представимого не только по возможностям, но и по социальным последствиям коммуникативного средства, каким является Интернет, порождает массу проблем.

По крайней мере, для пользователей Интернета изменения стали обычным, буквально каждодневным явлением жизни, что не слишком хорошо коррелирует со значительно большим постоянством реальной жизни, которая (и в этом, возможно, одно из объяснений постоянного желания войти в Сеть), в отличии от Сети, не может предоставить что угодно «здесь и сейчас». В Сети же есть все и на любой вкус: порнография и политическая пропаганда, реклама и разного рода экстремистские призывы и требования, весьма эксцентричные высказывания и призывы к насилию, в общем, то, что характеризует повседневность. В этом смысле реальность проигрывает киберпространству, количество пользователей которого растет чрезвычайно быстро. Так, летом 2000 г. более 300 млн человек имели доступ в Интернет, а в 2003 г – 580 млн. [http://www.webplanet.ru/print.html]. И хотя географическое распространение Сети поистине глобально, поскольку пользователи есть во всех странах, распределение по регионам легко предугадываемо: чем выше уровень жизни населения, тем значительнее доля интернет-пользователей. Первые места занимают самые богатые и технологически развитые страны – США, Канада, Япония, скандинавские страны. Россия по данным на 15 февраля 2002 г. занимала 15-е место в мире по количеству пользователей [http://www.webplanet.ru/article/440.htlm]: официально в России насчитывалось более 8 млн пользователей, более половины которых – постоянная аудитория [http://www.rian.ru]. Однако по данным на май 2007 г. количество отечественных пользователей выросло более чем в 4 раза, достигнув 25 млн человек, т. е. приблизилось к отметке 20 %, что означает массовый характер использования любой новой технологии (нижней границей массовости считается 10 %).

Не вызывает удивления тот факт, что на огромном африканском континенте доступ к Интернету (если не брать в расчет сравнительно высотехнологичную Южную Африку, где насчитывается примерно 2 млн пользователей) имеет всего миллион с небольшим, что в два раза меньше, чем в маленькой Норвегии, при том что в Африке населения в 100 раз больше. Очевидно, что Сеть вносит и в без того расколотый мир новые формы неравенства – теперь уже информационного.

Любопытно, как в отношении к Интернету проявляются особенности национального менталитета. Так, датчане настроены скептически и не так очарованы новыми информационными технологиями, а потому в Дании количество пользователей значительно меньше, чем в других скандинавских странах. То же различие наблюдается между Великобританией, где доля интернет-пользователей приближается к 30 % общего числа населения, и Францией, где их количество составляет лишь 15–17 %.

Интернет в определенном смысле выполняет компенсаторную функцию, замещая недостаток реального общения, вообще характерный для современных развитых обществ. В нем существуют более или менее устойчивые виртуальные сообщества людей, объединенных общими интересами, – литературные клубы, кружки, группирующиеся вокруг какого-либо форума, и наконец, почитатели сетевых ролевых игр. Некоторые из них настолько погружаются в виртуальный мир, что психологи всерьез говорят о проблеме зависимости от Интернета (net-addiction). С другой стороны, Интернет значительно расширяет возможности человека найти единомышленников, а сетевые знакомства нередко переходят в реальные.

В силу множественности охарактеризованных черт интернет-общения и их разнородности всемирное распространение виртуального общения по своим последствия крайне неоднозначно. К позитивным можно отнести, например, расширение познавательных практик. Так, многие исследователи обращают внимание на то, что с распространением Интернета резко возрастает значение визуального мышления. Визуальное мышление – умственная деятельность, в основе которой лежит оперирование наглядными графиками, пространственно структурированными схемами. Надо думать, что Интернет будет всемерно способствовать взаимопроникновению и взаимоусилению рационального и внерациональных способов освоения действительности. К тому же Интернет, сводя все жизненные сферы в виртуальную плоскость, неизмеримо увеличивает не только количество межперсональных взаимодействий, но и само количество социальных областей, где происходят эти взаимодействия, из-за чего совокупное действие коллективизируется и интенсифицируется. Мозговой штурм в десятки тысяч голов обещает в будущем стать настоящим интеллектуальным штормом.

Весьма значительна роль Интернета для развития науки. Как и в начале своего существования, Интернет в наши дни широко используется учеными разных стран для обмена научной информацией, организации виртуальных симпозиумов и конференций, в образовательных целях. Однако появилось несколько нетрадиционных направлений применения Интернета, одно из которых – распределенные вычисления. Есть ряд научных задач, связанных с обработкой огромного объема непрерывно поступающей информации. Например, поиск элементарных частиц в ядерной физике или полуфантастический проект поиска внеземных цивилизаций по сигналам из космоса. В гигантском массиве данных, поступающих от измерительных приборов экспериментальных установок, требуется отыскать крупинки информации, представляющей интерес. Другие направления научных исследований требуют статистической обработки и поиска закономерностей результатов миллионов наблюдений из тысяч лабораторий: это задачи моделирования климата Земли, предсказания землетрясений, генетические исследования. С таким объемом вычислений не в состоянии справиться ни один суперкомпьютер. Однако Интернет позволяет объединить сотни тысяч компьютеров добровольных помощников ученых в единую вычислительную систему. Каждый желающий участвовать в какой-либо программе регистрируется на центральном сервере, получает свою порцию данных для обработки и отправляет обратно результаты расчетов. Таким образом, даже далекий от науки человек может совершить крупное открытие.

Еще одно применение Интернета в науке – дистанционное управление. Современные исследования часто требуют дорогостоящего, а подчас уникального экспериментального оборудования. к примеру, космический телескоп Хаббл или европейский суперколлайдер (ускоритель элементарных частиц). Ученый, желающий провести эксперимент или серию наблюдений, через Интернет получает в свое распоряжение виртуальную модель установки, которой управляет в соответствии со своими целями. Команды управления поступают на центральный компьютер, который объединяет их, оптимизирует, распределяет по времени и проводит реальные эксперименты, результаты которых по Интернету рассылаются исследователям. Идея дистанционного управления применима не только в науке. Ведущие мировые компании работают над использованием Интернета для того, чтобы в недалеком будущем человек смог командовать на расстоянии даже домашними бытовыми устройствами.

Еще одно свойство Сети, о котором следует сказать, анализируя социальные изменения, вызванные воздействием новых технологий на общество, – фактическая реализация в ней представлений об информационном обществе [information society], возникших как футурологическая доктрина и получивших скорее полемическую известность в период нарастания компьютерного бума на рубеже 1970–1980 гг. Наибольшую известность получила книга американского культуролога Олвина Тоффлера «Третья волна» [Toffl er A., 1980], по мнению которого мир вступает в третью стадию цивилизации, где решающую роль будут играть информационные демассифицированные средства связи, существенно меняющие все сферы жизни – от экономики и культуры до образа жизни и мышления. Основу новой экономики составят компьютерные системы, соединяющие частные дома с производственными и торговыми организациями, с банками и правительственными учреждениями, школами и университетами, что даст возможность организовать трудовую деятельность в электронных коттеджах, заменяя ручные промышленные действия манипулятивно-информационными. Изменится и отношение людей к самой информации: она перестанет восприниматься как товар, но станет стимулятором творческих сил и поисков, поскольку постоянное общение с компьютером учит хорошо ориентироваться в глобальных пространствах информации по индивидуальным многовариантным выборам решений, независимо от массовых правил, стандартов и предубеждений. В эпоху цивилизации «третьей волны» «самым основным сырьем для всего и таким, которое невозможно исчерпать, станет информация, включающая и воображение», и поэтому «благодаря информации, обретающей гораздо большее значение, чем когда-либо, новая цивилизации начнет перестраивать образование, определять границы научных исследований и, кроме того, реорганизовывать сами средства коммуникации» [Ibid. P. 368].

Хотя понятие «информационное общество» cравнительно ново, в каком-то смысле всякое общество является информационным. Более того, именно обладание информацией в любом обществе обеспечивает значительный и весьма высокий социальный статус. Например, знание о том, как убить мамонта, не подвергая смертельному риску свою жизнь и жизнь соплеменников, как развести огонь без тлеющих углей, делало обладателя подобной информации (и возникающих на ее основе навыков) весьма влиятельной персоной в ледниковый период. Интеграция информационных технологий – ключевой фактор в любом виде производства: сырье ценится все меньше, возрастает доля производимых ценностей, основанных на информации. Например, в цене микропроцессора стоимость сырья составляет всего 2–3 %, все остальное – цена информации. Наиболее преуспевающее предприятие 1990-х гг. – компания Microsoft – производит исключительно продукты, транспортируемые в электронном виде в упаковках, весящих меньше одного грамма (наиболее успешная из ее предшественниц – компания General Motors, продукция которой весила 4 тонны).

Постепенное проникновение компьютеров в современную жизнь, как считает Джеффри Александер, углубляет то, что Макс Вебер назвал рационализацией мира. «Компьютеры преобразуют каждое сообщение – вне зависимости от его значения, метафизической отдаленности или эмоционального очарования – в последовательность числовых битов и байтов. Эти последовательности соединяются с другими посредством электрических импульсов. В конечном счете, эти импульсы преобразовываются обратно в сообщения медиа. Есть ли более яркий пример подчинения человеческой деятельности безличному рациональному контролю?» [Alexander J. C., 1992] Он предлагает нетривиальный подход к процессу компьютеризации мира, связанный с особым пониманием технологии в качестве «дискурса как знаковой системы, откликающейся на социальные и психологические запросы» [Ibid. P. 320], а потому обладающей значительным эсхатологическим потенциалом, свойственным всем технологическим инновациям индустриального капитализма, в рамках технологического дискурса которого «машина стала не только богом, но и дьяволом». Компьютеры легко вписались в существовавший дискурс. С самого их появления (в 1944 г.) и в течение последующих 30 лет они виделись сакральными, мистическими объектами, обладающими невероятными способностями и олицетворяющими одновременно и сверхчеловеческое зло, и сверхчеловеческое добро (интенсивное обозначение думающих машин в бинарных терминах, описанных Дюркгеймом и Леви-Стросом) [Ibid.].

Дискурс компьютеризации можно назвать эсхатологическим, так как в итоге он затрагивает вопросы жизни и смерти. Во-первых, спасение определялось в математических терминах. Считалось, что новый компьютерный мир в мгновение ока решит все проблемы, которые накапливались годами. Александер проанализировал 98 статей о компьютерах, опубликованных в период с 1944 по 1984 г. в популярных американских массовых журналах – «Time», «Newsweeк», «Business Week», «Fortune», «The Saturday Evening Post», «Popular Science», «Reader’s Digest», «us News and World Report», «McCall’s», «Esquire» и провел своеобразный контент-анализ оценки масс-медиа роли компьютеров. В 50-ые гг. прогрессистский пафос налицо: «Думающие машины делают нашу цивилизацию более здоровой и счастливой»; «теперь люди будут способны решать свои проблемы безболезненно с помощью электроники» (Newsweeк. 1954. № 7). Но, как и в любой эсхатологической риторике, временные границы спасения были неопределенны. «Это пока еще не наступило, но уже началось. В течение 5–10 лет мы должны почувствовать трансформацию. Вне зависимости от сроков результат определен. Это будет социальное действие невероятных масштабов» (Reader’s Digest 1960. № 3). «Большинство видов человеческого труда исчезнет, люди наконец смогут стать свободными в выборе деятельности и займутся совершенствованием себя, созданием красоты и развитием понимания других» (McCall’s. 1965. № 5).

К началу 1970-х гг. стало ясно, что компьютерная эпоха наступила. В то время как контакт с сакральной стороной компьютера олицетворял спасение, его проявленная профанная сторона грозила разрушением. И от этого человечество теперь также должно было быть спасено. Во-первых, компьютеры внушали страх деградации, того, что люди будут ими поглощены. Во-вторых, появилась фобия механического человека, который вытеснит «живое» человечество. Но более характерная фобия связана не с мутацией, а с манипуляцией; с помощью компьютеров «оценки могут быть подстроены… с такой эффективностью, которая заставить диктаторов покраснеть» (The Saturday Evening Post. 1950. № 2). И наконец, страх перед компьютерами связан с образом Антихриста, способного разрушить все общество, с образом «конца света». На основании этого анализа Александер делает вывод: «Циркулирующая в социуме популярной культуры литература о компьютерах свидетельствует о том, что идеология компьютеризации редко бывает основанной только на фактах, рациональности или абстракции. Она выступает во всей своей конкретике, образности, утопичности и даже дьяволизме, будучи вписанной в дискурс, который можно назвать большим нарративом жизни» [Ibid. P. 323].

Марк Постер [Poster M., 2000] предлагает самое общее определение Интернета как «децентрализованной технологии» и «децентрализованной системы коммуникации», в отличие от всех традиционных ее способов, предполагающих наличие сравнительно небольшой профессиональной группы, занятой производством информационного товара. Само появление на свет этой уникальной структуры было результатом «слияния интересов социокультурных агентов, имеющих так мало общего: Министерства обороны США периода холодной войны, целью которого было обеспечение выживания в результате ядерной атаки путем децентрализации военного управления, этоса сообщества инженеров-компьютерщиков, не приемлющих любые формы цензуры, и университетских исследовательских практик» [Ibid. P. 403].

Обращаясь к проблеме влияния технологических изменений на общество (в рамках технологического детерминизма), Постер пишет: «В общем смысле технологическая сторона жизни общества определяется как конфигурация одних материалов, воздействующих на другие материалы. При этом технология оказывается чем-то внешним по отношению к человеку, а роль человека заключается в том, чтобы манипулировать материалами, исходя из своих собственных предзаданных и субъективных целей. Однако Интернет устанавливает новый режим отношений между человеческим и вещным миром, а также между материальным и нематериальным, перестраивая отношение технологии и культуры. Сеть влияет на дематериализацию коммуникации и, что важно, трансформирует субъективную позицию индивидов, вовлеченных в нее» [Ibid. P. 405].

Интернет, являясь прежде всего децентрализованной системой коммуникации, действуя как сеть сетей, подрывает существующие представления о характере политики и о роли технологии в целом [Poster M., 2000. P. 402]. Вопрос, как считает Постер, формулируется так: если информация в сети неограниченно воспроизводится, немедленно распространяется и радикально децентрализуется, то как это может повлиять на общество, культуру и политические институты? [Ibid.]

Сводить роль Интернета лишь к эффективному инструменту коммуникации Постер считает ошибкой, ибо Сеть порождает новые формы взаимодействия людей и расширяет границы заданных идентичностей. Здесь имеются в виду прежде всего виртуальные сообщества, в которых происходит процесс конструирования идентичности через коммуникативные практики: осуществляя обмен электронными сообщениями, индивиды как бы изобретают себя [Ibid. P. 409].

Одной из характерных особенностей Сети является уникальная возможность самопрезентации индивида, конструирование собственной идентичности. В отличие от реальной жизни, где идентичность задана рождением или статусом, в виртуальной реальности возможно ее конструирование самим субъектом в рамках лингвистической коммуникации. Представление себя в акте коммуникации предполагает лингвистический акт самопозиционирования. Идентичность в виртуальном сообществе должна быть представлена, как минимум, именем и полом, тогда как в реальной жизни в ней всегда наличествует также и этничность, выступающая как едва ли не важнейшая характеристика идентичности. В интернет-сообществах главенствующая роль отводится гендеру (социальному полу). Гендерное тело воплощается с помощью гендерного текста, им же и ограничиваясь. (см. раздел II. 7)

Общение в Интернете не стоит, однако, рассматривать как процесс становления некой универсальной активной речи, ибо последняя возможна лишь на основе фиксированной досоциальной и долингвистической идентичности, тогда как общение в Интернете предполагает лишь субъективные режимы конкретного человека: здесь индивиды конструируют свои идентичности в режиме диалога. В целом, как считает М. Постер, «дискурс Интернета не ограничен конкретной адресностью, гендером или этничностью, что характерно для коммуникации лицом к лицу. Магия Интернета заключается в том, что эта технология полагает возможными культурные действия, символизацию во всех формах и всеми участниками; она радикально децентрализует позиции речи, печати, производства фильмов, теле – и радиовещания, то есть меняет природу культурного производства» [Poster M., 2000. P. 410].

Изменения, произошедшие в жизни современного общества благодаря Интернету, огромны. Возникает то, что француз Пьер Леви в 1994 г. в своей известной книге «Коллективное сознание: К антропологии киберпространства» [Levy P., 1994] обозначил как новую индустрию социальных связей.

Развитием этих представлений стал подход к интернет-сообществам как к социальным сетям. Теория социальных сетей предполагает, что социальное поведение и коммуникация испытывают влияние моделей взаимоотношений людей. Чем прочнее социальные связи между людьми, тем активнее они общаются друг с другом, используя все доступные медиа. Как и другие новшества коммуникационной технологии, Интернет продолжает процесс соединения людей и организаций, разбросанных географически, но связанных общими интересами в социальные сети. Теория социальных сетей утверждает, что социальная коммуникация по Интернету дополняет и расширяет традиционное социальное поведение, поэтому чем активнее люди ведут себя в сообществе, тем больше они общаются в межличностной форме, и чем теснее их контакты, тем чаще и интимнее они пользуются электронной почтой и другими медиа для общения.

Эти данные соответствуют положениям теории социального влияния, которая описывает влияние социальных объединений на установки и поведение индивидов. Исследования в этой области обнаружили, что специфические формы взаимодействия в социальных сетях оказывают более сильное влияние на специфические установки и модели поведения, чем более традиционные социальные факторы (типа групповой принадлежности).

По мнению одного из наиболее авторитетных коммуникативистов Денниса Макуэйла, к числу важнейших вкладов сети Интернет в архитектуру социальных связей стало появление новых «комьюнити» (сообществ), в которых «могут появиться некоторые черты реального сообщества, включая взаимодействие, общие цели, чувство принадлежности, разнообразные нормы и правила поведения с возможностью исключить или отвернуть нарушителей. Здесь существуют также ритуалы, церемонии и особые формы выражения. Такие онлайновые сообщества привлекают тем, что они, в принципе, открыты для всех, в то время как в реальные комьюнити часто трудно попасть» [McQuail D., 2000. P. 133]. В формировании подобного рода «комьюнити», по его мнению, и скрывается основа долгосрочного влияния новой коммуникационной среды на общество. Влияние Интернета в социальном плане Макуэйл видит прежде всего в открытии новых возможностей жизненного выбора для индивида. «Прежние подходы к масс-медиа определяли средства массовой информации в границах национального государства, по территории совпадающего с распространением того или иного издания. Это также мог быть регион, город или другая политико-административная зона. Идентичность и сплоченность чаще всего описывались в терминах географии, то есть пространства. Главная причина тому – это уровень развития технологий (ограничения, связанные с расстоянием и временем, были непреодолимы), но влияние оказывали и другие факторы. Новые медиа отличаются тем, что они… не привязаны географически и, таким образом, дают человеку новые возможности для создания индивидуальности и формирования сообщества. Главные вопросы самоопределения больше не зависят от предыдущих социальных отношений или прежней идентификации» [McQquail D., 2000. P. 125].

Решающие изменения происходят и по сравнению с массовой информационной системой «Потеря управления и контроля за потреблением информации со стороны ее поставщика становится критической» [McQuail D., 2000. P. 126]. Это основа для формирования подлинно демократических взаимодействий, возникающих благодаря возможности отказа от навязываемой коммуникации, традиционно выполнявшей функции индоктринации желаемого и транслируемого видения действительности аудитории. Можно сказать, что в новой информационной системе господствует аполитичность как форма сопротивления языку и образному ряду политического спектакля, далеким от повседневного жизненного опыта.

 

4. Интернет как публичная сфера, или политика в интернете

До появления средств массовой коммуникации агора (площадь), деревенская церковь, таверна выступали в качестве публичных арен, где разворачивались политические дискуссии и действия.

Медиа (и в первую очередь телевидение), подчинили себе старые пространства политики. Они не только опосредовали прошлые взаимодействия лицом к лицу, но и выступили как самостоятельные публичные образования, где «публичное создается и существует» [Hartley J., 1992. P. 1]. При этом, как считает Поль Вирилио, по мере замены знаковой дискурсивности имиджем публичное все больше превращается в паблисити (рекламу) [Virilio P., 1994. P. 64]. Однако принятое в современной науке и ставшее уже традиционным разделение частного и публичного (именно к последнему относится «политическое»), берущее свое начало в предложенной Юргеном Хабермасом типологии [Habermas J., 1962], как оказалось, не работает в условиях Интернета.

Для Хабермаса, стремившегося выявить истоки возникновения гражданского общества и общественного мнения, формирующих реальный политический процесс, именно в ходе рационального обсуждения разных мнений в рамках публичной сферы, в качестве которой в условиях современности выступают медиа, индивиды могут достичь конвенционального согласия, что знаменует победу критического разума и представляет собой важнейшее достижение демократии. Позднее постструктуралисты, в частности Ж. Лиотар, подвергли идеи Ю. Хабермаса резкой критике, отказавшись считать рационального субъекта основой демократии, феминизма указывали на гендерную слепоту хабермасовского подхода.

Попытку объединить феминистские и постструктуралистские подходы к критике автономного субъекта, предприняла Рита Фельски [Felski R., 1989], предложив свое понимание публичной сферы. С ее точки зрения, публичная сфера вырастает из опыта политического протеста, как показали О. Негт и А. Клюге [Negt O. Kluge A.1993], отражая позиции множественных субъектов (постструктурализм) и гендерные различия (феминизм). Хотя Фельски критически пересмотрела хабермасовское понятие публичной сферы, лишив его всяческих буржуазных, логоцентристских и патриархальных коннотаций, она осталась в рамках старой традиции разделения публичного и частного, сводя «политическое» именно к публичному.

Одной из первых попыталась применить концепцию Хабермаса к анализу сетевых взаимодействий Джудит Перрол [Perrolle J., 1993] в рамках анализа разговоров на досках объявлений. Считая, что в данном случае отсутствует «идеальная речевая ситуация», она показывает искажения, возникающие в «разговорах в сети» на уровне машинного контроля, когда «осмысленность, истина, искренность и уместность… проявляются как физические или логические характеристики машины… а не как результат человеческих отношений» [Ibid. P. 351]. Основные условия речи видоизменяются в программе виртуального сообщества и остаются не затронутыми самой дискуссией. По мнению Перрол, «дизайн большинства компьютерных интерфейсов не приспособлен для проверки истинности данных, или же он разработан так, что факты могут быть подменены в зависимости от степени мастерства пользователя» [Ibid. P. 354].

Традиционно повестка дня, определявшаяся СМИ, всегда носила политический характер. Пользователь Сети, если и определяет повестку дня, то прежде всего свою собственную. Как продукт бесконечного количества частных инициатив, не встраивающихся целиком ни в одну единую идею или теорию, Сеть наглядно демонстрирует оторванность и конструкционистский характер многих социальных проблем и политических тем, прежде всего самой идеи общества как некоего единого неделимого целого. Сколько людей, столько и мнений – вот вывод, который помогает сделать Сеть на основе живого общения. Масс как таковых в Сети нет, а даже самые небольшие группы полны специфических противоречий.

Сеть невероятно демократична и децентрализована, что, естественно, не могло не возбудить у властных структур в разных странах острого желания если не управлять ею, то, по крайней мере, взять под контроль. Попытки такого рода делаются везде, но до сих пор они нигде не увенчались успехом (пример с СОРМ-2 в России).

Можно констатировать, что большая часть содержания Интернета не имеет отношения к политике (в традиционном понимании этого слова). По отношению к традиционной медиа-политической системе Интернет, по характеристике одного из виднейших современных социологов, Николаса Лумана, представляет собой окружающую среду, наглядно демонстрирующую разнообразие интересов и даже реальностей аудитории [Luhmann N., 1992], которую принципиально невозможно свести к общему знаменателю.

Поскольку всякая массовая коммуникация нуждается для своего существования в особом социальном пространстве («публичной сфере» Юргена Хабермаса), то возникает, по мнению Марка Постера, целый ряд вопросов. Кто и как взаимодействует в Интернете? Насколько применим в отсутствии взаимодействия лицом к лицу термин «сообщество»? Какой оказывается политика, т. е. как происходит распределение власти между ее участниками? Что представляет собой феномен кибердемократии (CyberDemocracy)? [Poster M., 2000. P. 405] Правда, большинство вопросов оставлено без ответа, но важна уже сама их артикуляция.

Если технологическое обновление медиа рассматривать как угрозу демократии, то возникает вопрос, как должна относиться к этому теория медиа.

Если сегодня машины способны на создание новых форм децентрализованного диалога, различных комбинаций человек – машина и на поддержку новых политических образований, то каковы условия развития демократического общения в новой информационной среде? Что сегодня следует понимать под публичным, если публичные имиджи (в режиме реального времени) оказываются более важными, чем само публичное пространство? Это вопросы, которые, по мнению Поля Вирилио, имеют решающее значение [Virilio P., 1993. P. 9].

В некотором роде Интернет можно сравнить с хабермасовской публичной сферой: хотя в Сети не выдвигаются претензии на истинность и на существование критического разума, в ней тем не менее происходит рождение неких самоорганизующихся форм, публичных арен. С развитием видео – и аудиоподдержки систем общения, строящихся пока преимущественно на тексте, такая виртуальная реальность может еще серьезнее заявить о себе, а жалобы на то, что «электронные деревни» – не более чем проявления эскапизма белых недообразованных мужчин, уже не будут казаться убедительными.

Изменчивый, гибкий статус индивида в Интернете ведет к переменам в природе такого важного социального феномена, как авторитет, прежде всего политический. Если в Средние века авторитет был наследственным, в эпоху модерна базировался на мандате народа, основанном на голосовании, то сам термин «демократия» говорит о суверенитете телесно воплощенных индивидов, определяющих путем голосования, кто ими должен руководить. Ныне, в условиях киберпространства и мобильной идентичности, вероятно, потребуется некое новое понятие, фиксирующее отличные от прежних отношения между лидерами и толпой.

На примере деконструкции гендера в интернет-сообществах можно судить о том, насколько серьезными могут быть последствия для политической теории и реальной политики в условиях широкого распространения новых электронных способов передачи информации и потере контроля над ее содержанием. Выдвинутая под влиянием широкого распространения Интернета в середине 90-х гг. идея «электронной демократии» (electronic democracy), суть которой состоит в возможностях новых электронных медиа улучшить инфраструктуру демократического общества, создавая условия перехода от репрезентативной (представительной) к партисипационной демократии (демократии участия), от простого участия к соучастию всех граждан в решении актуальных социальных проблем вместе с административными органами посредством проведения интерактивных диалогов, форумов, телеконференций и телеголосований [Consultant Study… 1995. Dec. № 4], хотя и продолжает довольно широко обсуждаться, но ее практическая реализация оказалась весьма сложной.

Технологическое обновление медиа порождает целый ряд новых социально-политических проблем: децентрализация демократического дискурса (исчезновение в этих рамках понятий большинства и меньшинства), угроза стабильности существующих государств (из-за утраты ими контроля над приватно-публичной информацией), подрыв основ частной собственности (в силу неограниченного воспроизводства информации) и общественной морали (распространение порнографии). Очевидно, что однозначного решения эти проблемы не имеют, да, собственно, к поиску решения еще и не приступали. Пока социология массовых коммуникаций и теория медиа только фиксируют ситуацию, нащупывая подходы к формулированию нового проблемного поля.

 

5. Социология интернета-проблемы становящейся науки

Интернет, окутанный оцифрованным языком, опосредованный машинными обозначениями «пространства без тел», предлагает социологии беспрецедентный предмет исследования. В настоящее время можно говорить о новом исследовательском направлении – социологии Интернета.

Основной блок публикаций об Интернете выполнен в популярно-публицистическом жанре. Едва ли не классикой считаются работы о виртуальных сообществах журналиста Г. Рейнгольда [Rheingold H., 1993]. Теоретическим осмыслением современных коммуникационных и информационных технологий занимались философы, социальные критики [cм.: Войскунский А. Е., 2000. С. 3–10], теоретики литературы, исследующие гипертекстовые структуры [Greco D. ]. Позднее появились академические работы Б. Вэлмана, в которых рассматривается сетевая организация «онлайновых коммуникаций» [Wellman B., Hampton K., 1999; Wellman В., Gulia M., 1999]. Большая работа выполнена П. Коллоком, исследовавшим проблему конфликта частных интересов в киберпространстве и возможности создания «общественных благ» [Kollock P., 1999]. Постмес, Спирс и Ли проводили социально-психологические исследования «онлайнового поведения» [Postmes Т., Spears R., Lea M., 1998]. Хэмман создал академический электронный журнал по социологии виртуальных коммуникаций «Cybersociology Magazine» [http://www.cybersociology.com.]

В социологии Интернета явно конституируются «тесные отношения» с дискурсами политики, контркультуры, художественной литературы. В становящемся дисциплинарном блоке литературы выделяются следующие «идеологические» маркеры:

1) ссылки на «эксплицитно идеологические» социально-философские, политические и художественные работы;

2) терминология критической теории («эмансипация», «реификация», «киберкапитализм»), постмодернизма («симулякры», «ризоматичность») и т. п.;

3) идеологическая ангажированность в проблематизации одного из полюсов «базовых различений».

Одни авторы думают о том, как расширить возможности активного участия пользователей Сети; другие, напротив, о том, как навести больше порядка (оппозиция «свобода – контроль»); в оппозиции «частное – публичное» исследователи электронной коммерции ищут возможности для продвижения частных интересов, а исследователей некоммерческих организаций в Сети больше привлекают условия предоставления общих благ и удовлетворения общих интересов.

У исследователей Интернета преобладающим является критический пафос в отношении современного общества. Так, Мануэль Кастельс в фундаментальной трилогии об информационной эпохе [Castells M., 1996] трактует информационные технологии как инструмент освобождения маргинальных сообществ (особенно ярко это проявляется во втором томе о «власти идентичности»). Можно с некоторыми оговорками утверждать, что в становящейся социологии Интернета преобладают идеологические схемы критики Просвещения и современности. Конструирование собственного «проблемного поля», создание собственной терминологии осуществляется пока путем заимствований и адаптации «чужих» дискурсов. В свое время Мишель Фуко назвал процесс установления гегемонии определенного видения мира колонизацией. По-видимому, именно так и следует на нынешнем этапе характеризовать социологические исследования Интернета. Телекоммуникация опирается на компьютерные технологии, а социология Интернета – на нетехнологический дискурс, колонизирующий образы и термины теории дизайна, искусства, коммуникации и даже философии.

Важным элементом рассуждений являются ссылки на художественную литературу: весьма часты цитаты из Дж. Джойса, В. Вульф и У Фолкнера, А. Роб-Грийе и Н. Сарро, М. Павича и X. Кортасара. Широко используются работы литературоведов, переключивших внимание с автора на читателя, – Р. Барта, В. Изера и У Эко; встречаются и обращения к «нарративной эксцентрике» Ф. Рабле, М. Сервантеса и Л. Штерна. Однако наиболее часты обращения к появившемуся в конце 1940-х гг. в сборнике рассказов Х. Л. Борхеса образу «сада расходящихся тропок» [Moulthrop S., 1995. P. 119].

Исследователи заимствуют и деконструируют традиционные тропы – образы и риторические элементы, принятые в устоявшихся областях гуманитарного знания.

На данном этапе становления дискурса социологии Интернета доминирует технологизированный язык, формирующийся под влиянием субкультуры киберпанка и профессиональных программистов. Возникновение Интернета описывается как результат взаимодействия растущей высокотехнологической промышленности Силиконовой долины с социально-политическими идеями калифорнийской контркультуры. Построение новой компьютерной реальности оказывается новой формой технологической утопии. Опыт виртуальных коммуникаций сравнивается со зрительными образами, возникающими в измененном состоянии сознания [Hillis К., 1996. P. 71], и появляется тревога по поводу интернет-аддикции, особенно характерная для популярных и социально-психологических текстов.

На формирование социологического дискурса об Интернете оказывают влияние и государственные идеологии. Одну из наиболее распространенных метафор в описании виртуальных коммуникаций – информационную супермагистраль (information superhighways) – ввел в оборот в бытность свою вице-президентом США Альберт Гор.

Сильнейшее влияния на социологический дискурс об Интернете оказал М. Маклюэн своим расширенным определением медиа и утопией «глобальной деревни», которая была едва ли не важнейшей вдохновляющей идеей в развитии компьютерных технологий [McLuhan M., 1965; McLuhan M., 1994].

Эта метафора конкурирует с многими другими неологизмами, подчеркивающими различные аспекты сетевых технологий («киберпространство», «Сеть», «онлайн» и «паутина»), и с макросо-циологическими образами прошлых десятилетий: «эра информации» Т. Хелви (1972), «информационная революция» Д. Ламбертона (1974), «сетевая нация» С. Хилтца и М. Туроффа (1978), «информационное общество» Дж. Мартина и Д. Батлера (1981) [Beniger J. R., 1986].

Формирование социологического представления о виртуальных коммуникациях предполагает формирование некоторого набора терминов и достижение консенсуса об основных проблемах исследований. То обстоятельство, что становящаяся дисциплина не может довольствоваться лишь технической терминологией, объясняет весьма активное обращение к инструментарию других дисциплин, исследующих Интернет, – теории литературы, политической теории, антропологии, исследований культуры, постструктурализма, истории и историографии, а также к наиболее общим идеологическим представлениям об объекте, выходящим за узкодисциплинарные рамки. Социологический научный дискурс «колонизирует» язык социальных утопий и идеологических проектов (в частности, остатки «проекта Просвещения»), преобразует их метафорические структуры и способы формирования буквальных и образных значений.

В настоящее время можно выделить несколько внутренних различений социологии Интернета, базирующихся на ряде бинарных оппозиций: виртуальное / реальное, письменное / устное, свобода / контроль, публичное / частное, доверие / обман[В описании этих оппозиций использованы материалы статьи А. А. Петровой [2002].].

Виртуальное / реальное. Виртуальная реальность – это одно из технологических оснований Интернета, поэтому данное разделение рассматривается как вполне естественное. За описанием Интернета как множества виртуальных миров неизбежно стоит независимое от традиционных представление о виртуальном. Делая опосредованные компьютером коммуникации предметом социологического исследования, мы тем самым признаем их социальность, (поскольку социология традиционно настаивает на выделении «социального» в качестве своего предмета), их социальность отличается от привычной, реальной. В ней действуют специфические, даже не существующие в реальном обществе механизмы. Виртуальные коммуникации происходят в специфической среде, и ее особенности накладывают отпечаток на их протекание [Kollock P., Smith M. A., 1999; Kollock P., 1999]. Императив особой виртуальной среды выводится из утопических идеалов адептов «виртуальных сообществ», которые проектируют и строят их как альтернативу существующему обществу, которая должна привести к «парадигмальному сдвигу» [Kang N., Choi J. H., 1999. P. 468] как проект освобождения, преодоления ограниченности физического и социального пространства. Интернет представляется автономным образованием, коренным образом отличающимся от традиционных сообществ, особенно в свете утверждений о том, что «новые технологии будут продолжать изменять наши традиционные представления о пространстве и времени» [Nguyen D. T., Alexander J., 1996].

Киберпространство, таким образом, онтологизируется как пространство sui generis, отделенное от реального мира. При таком понимании любую деятельность, связанную с виртуальными коммуникациями, можно трактовать как уход или бегство от реальности, что делает возможной аналогию с любым вариантом эскапистского поведения; в таком дискурсе можно проблематизировать, например, интернет-аддикцию, о чем говорилось выше.

Виртуальное может соотноситься с реальным и исследоваться как значимое, важное для реального; влияющее на реальное; сходное с реальным, т. е. управляемое теми же законами, обладающее подобными характеристиками. Многие, в том числе академические работы об Интернете, начинаются с более чем оптимистических утверждений о значимости информационных технологий в современном обществе. Подобное эмоциональное оправдание интереса характерно больше для публицистического, нежели научного текста, и именно к такому типу объяснения традиционно тяготеют и новые направления научного знания, которым не хватает автономного, самореферентного оправдания. В этом случае апеллируют не к истории «разворачивания» дисциплины – высказываниям предшественников и оппонентов, а к самому изучаемому предмету. Например, исследователи указывают на сильное влияние виртуальной среды на способы коммуникации; рассматривают опосредованную компьютером коммуникацию в терминах более общих теорий действия и утверждают, что «компьютеры и информационные системы находят применение во все новых областях человеческой практики, оказывая воздействие на психические процессы и трансформируя не только отдельные действия, но и человеческую деятельность в целом» [Thomas R., 1995], и что «применение компьютерных сетей ведет к структурным и функциональным изменениям психической деятельности человека» [Wright K., 2000].

Исследователи, которые пытаются измерить влияние информационных технологий на интегрированность общества и построить индексы «общности» и «балканизации» знания, ссылаются на социологические теории обмена, абстрактные сетевые модели и мало беспокоятся о внешнем оправдании предмета своего исследования [Van Alstyne M., Brynjolfsson E., 2001. Available at url: . P. 2–31]. Самыми «сильными», как представляется, являются высказывания о реальности или сходстве с реальностью виртуальных коммуникаций [Wellman B., Hampton K., 1999; Wellman В.,Gulia, 1999], поддерживаемых привлечением наиболее сложных методических схем и переопределением базовых социологических понятий, например «сообщества» [Hamman R. 2001.Available at url: < http://www.cybersoc.com/magazine/s2intro.html>]. Хотя развитие виртуальных сообществ начиналось под знаком «разрушения социальных границ и освобождения индивидов от социальных влияний и группового давления, обесценивания статусной и властной дифференциации» [Postmes Т., Spears R., Lea M., 1998. P. 689], появление этой «социальной формы» породило новые основания для дифференциации, могущей впоследствии стать четкой и упорядоченной [Van Alstyne M., Brynjolfsson E. 2001].

Один из основных барьеров становления осмысленной дифференциации в Интернете – язык. Пользователи, не владеющие английским языком, исключаются из большинства видов глобальной сетевой активности. Утверждения о том, что графическая природа виртуальной реальности и машинный онлайновый перевод в реальном времени позволит преодолеть языковые барьеры, отражают наивную веру во всемогущество технологий. Язык разделяет людей. Разделение выгодно носителям доминирующих языков, прежде всего английского. Даже в международных академических сетях отмечается доминирование пользователей из США [Postmes Т., Spears R., Lea M., 1998]. Это обстоятельство обычно обозначается как «культурный империализм» в Интернете. Если Интернет – это альтернативная реальность, то следует критически рассмотреть, кто создает эту реальность. Это касается не только доступа к информации в киберпространстве, но и возможности вводить и изменять данные и тем самым строить образы виртуального мира.

Классовые различия также могут оказаться не менее эффективным дифференцирующим признаком в сетевом пространстве, чем в «реальном» мире. Несмотря на заявления о равенстве в киберпространстве, доступ и необходимые навыки – все еще результат привилегированной классовой позиции. Депривилегированных исключает не рука злого тирана, а рынок; свою роль играют также возрастная дифференциация и неравное положение инвалидов в Интернете [Thomas R., 1995; Wright K., 2000].

Ожидания относительно ускоряющегося распространения информации и параллельной гомогенизации общества благодаря информационным технологиям основывались на предположении о том, что структура и культура общества останутся неизменными [Hamman R., 2001]. Однако даже абсолютная доступность информационных технологий не приведет к равенству между людьми, поскольку и в Интернете стратификационные основания все более приближаются к реальным. По этой причине исследователи виртуальной стратификации, как и их коллеги, занятые структурой реального общества, столь же часто исходят из критической традиции.

Письменное/устное. Различение письменного и устного тесно связано с различением реального и виртуального, поскольку формы (и жанры) виртуальных коммуникаций определяются по аналогии с письменными и устными формами традиционной (социальной) коммуникации. Интернет описывается как отличное от реального пространство, в котором трансформируются принципы производства текстов/высказываний. Возможен выбор между эмпирическими микросоциальными моделями коммуникации, специально разрабатываемыми для изучения виртуальных сообществ, и макроисторическими нарративными схемами, описывающими формы организации коммуникативного действия в Интернете как «историческую формацию», вроде способа производства текстов. Так, в исследованиях многопользовательских сред (mud), которые зачастую опираются на концепцию социальной обработки информации (Social Information Processing Perspective), описываются особенности вербального представления внеязыковых элементов коммуникации. Развитие экспрессивных возможностей опирается на паралингвистическую вербализацию, эффективность которой определяется установкой на социабельность (дружелюбие) или скептицизмом по отношению к компьютерной коммуникации. Дружеское общение с помощью паралингвистических знаков, включаемых в тексты онлайновых обменов, успешнее развивается участниками, имеющими низкие показатели по шкале скептицизма [Utz S., 2000; ].

Исследователи выделяют две важнейшие характеристики виртуальной среды: сенсорную редуцированность (особенно в текстовых средах) и нелинейность, гибкую организацию, гипертекстовость сети. Сенсорная редуцированность описывается топиком псевдоустной коммуникации. Виртуальные сообщества организуются вокруг онлайновых «публичных форумов», агор, таких как «комнаты» чатов или системы телеконференций. Г. Рейнгольд [Rheingold H., 1993] утверждает, что виртуальные виды деятельности изоморфны реальным. Единственное существенное различие в том, что взаимодействие происходит через письменный, т. е. отображенный на экране, текст. Ссылки на эмпирические данные сравнительно редки, поскольку репрезентативных исследований практически нет, а потому пишущие об этом основывают свои нарративные (по преимуществу) рассуждения на готовых социально-философских концепциях. «Печатание несомненно способствовало замене средневековой организации знания… Компьютерные технологии (текстовые редакторы, базы данных, электронные доски объявлений и электронная почта) начинают вытеснять печатные книги» [Bolter J. D. P. 2].

Гипертекст – основная форма «организации» виртуального пространства – описывается как децентрирование, подобие «ризомы» Делеза [Landow G. P., 1997 P. 36–38], «революции» [Landow G. P., Delany P., 1995. P. 6], как нечто, дающее неограниченную власть манипулировать символами, текстами и образами. Визуальные образы и звуки компьютерных приложений становятся элементами анализа, которые исследователи пытаются интегрировать в общую структуру рассуждений, соотнося их друг с другом [Bolter J. D., 1995. P. 113].

Свобода/контроль — третья важная оппозиция. Коммуникации, опосредованной компьютером, иногда приписывают власть разрушать социальные границы, освобождать индивидов от социальных влияний, группового давления, статусных и властных различий, которые непосредственно проявляются в общении «лицом-к-лицу» [Wellman B., Hampton K., 1999. P. 689]. Виртуальное сообщество описывается как пространство свободы, где контрактные отношения гарантируют равные возможности всем участникам взаимодействия. Такое понимание вполне объяснимо, поскольку исторически развитие Интернета связано с развитием контркультуры, утопических и либеральных идеалов. Однако сами социальные и технологические условия возникновения виртуального сообщества задают неравенство возможностей для некоторых пользователей. В виртуальном сообществе сочетание развитых технических навыков работы на компьютере с высокой языковой/коммуникативной компетентностью (как предпосылка создания и поддержания самого виртуального сообщества) встречаются у пользователей с высоким статусом. Провал проекта реализации полной свободы в киберпространстве был очевиден уже давно. В середине 1970-х гг. Розан Стоун писала: «Настала эпоха надзора и социального контроля в электронных виртуальных сообществах». В начале периода, названного одним из участников сообщества «кануном свободного выражения», появились технические средства, позволяющие системным администраторам отслеживать и подвергать цензуре неприемлемые послания [Wellman B., Hampton K., 1999. P. 107].

Если виртуальное сообщество проектируется как публичное пространство свободного обсуждения, то может ли оно обойтись без институционального обеспечения этой свободы? Системный администратор в конференции Usenet и маг в MUD оказываются необходимыми для поддержания свободы.

Понимание как необходимый элемент коммуникации основано на обеспечении более или менее универсальных оснований дискурса. Для этого требуются ограничения в выборе темы, способов построения высказываний, что естественным образом ведет к формированию дополнительных форм контроля за высказываниями в «свободном» обсуждении. Предположение о большей индивидуальной свободе и относительной анонимности в Сети приводит к формулированию гипотез в терминах социально-психологической модели эффектов деиндивидуализации социальной идентичности, что приводит к росту анормативного поведения. Проведя вторичный анализ результатов исследований, Т. Постмес, Р. Спирс и М. Ли не обнаружили значимой связи между анормативным поведением и деиндивидуализирующим влиянием относительной анонимности и отсутствия карательных институтов в компьютерной коммуникации. Однако переменная «ситуативной нормы» получила значительную объяснительную и предсказательную силу для повышенного уровня анормативного поведения в Сети по сравнению с реальным обществом [Postmes Т., Spears R., Lea M., 1998. P. 697–698]. Поведение, нарушающее универсальные нормы, оказывается нормативным в специфической ситуации, следовательно, не является свободным, случайным, не порождается только частными интересами.

Дихотомия свободы/контроля позволяет строить как абстрактные схемы, так и прикладные модели. Это различение оказывается значимым и в методологическом плане, поскольку имплицирует тему предсказуемости процессов виртуальных коммуникаций и возможности построения соответствующих аналитических моделей. По-видимому, определение виртуальных коммуникаций в терминах «неуправляемой свободы» исключает возможность разработки строгих экспериментальных методик.

Публичное/частное. В исследованиях виртуальных сообществ часто рассматривается эффективность разных видов сетевой активности. Если в обществе существует противоречие между реализацией частных интересов и обеспечением общих/общественных условий, в которых они могут быть реализованы, то следует выявить механизмы уравновешения публичного и частного. Отсюда возникает тема формирования институтов, систем действий по обеспечению нормального функционирования виртуальных сообществ. Здесь же можно обнаружить истоки таких тем, как «свобода слова», «свобода дискуссий», «свободная» публичная сфера в киберпространстве, которые обслуживаются понятиями «киберполитика», «сетевые идеологии», «онлайновый активизм» и «электронная демократия». Если виртуальные сообщества создавались в пику контрактным рыночным отношениям, то в них должны отсутствовать нормальные механизмы, посредством которых подобные проблемы решаются в современном обществе. Логичным выглядит обращение к антропологическим данным, в которых отсутствуют современные институты и предположение о том, что «хозяйство» виртуальных сообществ основывается на регламентированном «обмене дарами» [Kollock P., 1999. P. 221–226] – идеи, идущей от Марселя Мосса. Регламентация «обмена дарами» и коммуникативного действия в виртуальном сообществе в целом проводится опосредованно, через выделение позиций и ролей по урегулированию конфликтов и поддержанию нормальной коммуникации [Smith A. D., 1999. P. 139–142].

Интернет рассматривается как пространство новых возможностей для развития не только публичной сферы, но и потребительского поведения. Тот факт, что многие публичные блага, производимые в Интернете, представляют собой цифровую информацию, означает их общедоступность и неисчерпаемость. Обращение к информационным ресурсам одного пользователя ничуть не снижает ее доступность для других. С одной стороны, это вызывает беспокойство владельцев интеллектуальной собственности, с другой – стимулирует тех, кто заинтересован в создании публичных благ [Kollock P., Smith M. A.,1999. P. 225]. Каждый день пользователи передают бесплатную информацию через электронную почту, списки рассылки, телеконференции и веб-сайты. Свободное распространение таких программных продуктов как «Apache» и «Linux» делает их более конкурентоспособными по отношению к программам, разрабатываемым на коммерческой основе [Barbrook R., 2001. Available at url].

Доверие/обман, или истинность/ложность сигналов. В общении «лицом-к-лицу» и по телефону доступными оказываются множество коммуникативных кодов, показывающих наши идентичность и намерения. Одежда, голос, осанка, жесты передают информацию о статусе, власти и групповой принадлежности. В онлайновом общении многие коды оказываются недоступными. Взамен им создаются «виртуальные персонажи», которые и являются действующими лицами в процессе коммуникации [Donath J. S., 1999. P. 29–30]. Вследствие технологической ограниченности мы имеем дело с редуцированными сигналами, что оставляет место для «игры идентичностями».

Какая идентичность создается в онлайновых сообществах – истинная или сконструированная, ложная? Обман дает определенные преимущества участнику игры, однако эти преимущества становятся значимыми, если хотя бы часть членов сообщества подают «честные» сигналы о своей идентичности. Если ложные сигналы подаются всеми участниками онлайнового общения, то они не несут реальной информации. Механизм поддержания баланса между «честными» и ложными сигналами анализирует Дж. Донат [Donath J. S., 1999.P. 29–59].

В социологических работах, использующих различение доверие/обман, очень распространена метафора театра, которая позволяет переформулировать проблему истины и лжи в терминах саморепрезентации и «игры идентичностями». Именно саморепрезентация оказывается наиболее значимым элементом для инициации опосредованного компьютером общения с другими людьми и для управления им. По существу, конструируется новый объект исследования, в котором отсутствуют темы, привычные для исследований реальности.

 

6. Интернет и будущее журналистики

Что представляла собой деятельность журналиста в «классический» период развития СМИ – до возникновения телевидения и Интернета? Это был процесс трансляции новостей и осуществление функций контроля за властью, т. е. выполнение задачи «четвертой власти» (подробнее см. раздел V). Однако изменения в обществе, повлекшие двуединый процесс – медиатизацию политики и политизацию медиа, кардинально изменили содержание профессии журналиста. Сегодня журналист выступает в меньшей степени транслятором информации, но в большей – создателем смыслов, осуществляя не столько контроль над властью, сколько тиражируя властные импульсы и убеждая общество в их истинности. Тем самым журналист принимает на себя (обычно имплицитно) не свойственные ему функции эксперта, что удается в силу старого стереотипа, до сих пор весьма распространенного: «Если об этом пишут в газете (говорят по телевидению), значит, это правда». (И это при том, что все знают о товарном характере производимого информационного продукта.) При этом сами журналисты в большинстве своем нацелены на профессиональное выполнение своих функций, т. е. на информирование общества.

Вопрос о перспективах журналистики в связи с появлением и колоссальным расширением сферы сетевых изданий, появлением блоггеров, берущих на себя журналистские функции, естественно, не может не волновать представителей этой профессии.

В академических кругах до сих пор существует мнение, что для журналистов распространение и влияние спутников оказалось самой разрушительной силой (нередко к ним причисляют и другие технологические компоненты, например, портативную аппаратуру для сбора, обработки и передачи новостей, компьютер в редакции, видеомагнитофон). Стремление подать новости «живьем или почти живьем» ставит под угрозу традиционные журналистские приемы работы с информацией. Элиа Кац высказывал опасение, что мы на пороге «начала конца журналистики, как мы ее понимаем», когда в угоду срочному показу быстро меняющихся событий и заявлений отказываются от услуг редактора-профессионала или репортера [Katz Е., 1992. P. 9]. Время для обработки информации, написания текста и монтажа сообщения почти не остается, поскольку новая технология обеспечивает мгновенную передачу, а конкуренция между каналами требует драматического соучастия аудитории в происходящих событиях.

Вместо того чтобы, собрав информацию, постараться разобраться в ней к вечернему выпуску новостей, канал осуществляет редактирование одновременно с передачей, почти «вживую», (иногда вообще нет никакого редактирования). Круглосуточная передача новостей идет в режиме прерывания, когда одну информацию должна оттеснить другая, более свежая, а заявления лидеров, тут же опровергаются их противниками. В подобном способе подачи информации Кац видит продолжение вьетнамской журналистики.

Сторонники журналистики «типа Си-эн-эн» утверждают, что зрителю предоставляется возможность быть самому себе редактором; критики считают, что будет лучше, если этим займется профессионал. Специалисты также отмечают рост возможности репортерских ошибок и распространения ошибочных мнений, а также расширяющийся разрыв между временной шкалой кратких новостей и временной шкалой социально-политических процессов. Поэтому перед исследователями стоит задача изучить возможную корреляцию новой сверхоперативности и старой профессиональной медиации. Первая вытеснит вторую или они будут дополнять друг друга?

Сверхоперативность новостей в сочетании с откровенным выпячиванием драмы, насилия и негатива вызывает у аудитории апатию и «страшную коллективную деморализацию», особенно у тех, кто склонны к мазохизму, необходимому, чтобы все это смотреть. В современных новостях видно, как мир выходит из-под контроля. Этот вывод применим к освещению как внутренних, так и международных событий. Растет число свидетельств того, что циничная подача событий новостными медиа и бесчисленные сообщения о насилии затрудняют решение общественных проблем.

В этом контексте все чаще используется термин «усталость к состраданию», под которым подразумевается рост безразличия аудитории к трагедиям, развертывающимся на экранах (см. раздел III,7,8). Основная причина этого кроется в том, что к освещению разных событий журналисты подходят одинаково. Вооруженные современной репортерской техникой съемочные группы оказываются в зоне кризиса, откуда они передают ужасающие образы человеческой жестокости и страданий до тех пор, пока в редакциях не перестанут считать это событие новостью. «Усталость к состраданию» означает постепенную утрату интереса (и сострадания) со стороны читателей и зрителей, которые перестают испытывать чувства вины и бессилия, часто сопровождающие просмотр подобных сюжетов. Некоторые социологи утверждают, что из-за постоянного присутствия на телеэкране вымышленного насилия у людей притупляется чувствительность к реальному насилию. Подобным же образом они становятся безучастными и безразличными к бесконечной череде людских трагедий, показываемых в новостях.

Крупнейшая в мире круглосуточная сеть Си-эн-эн, несомненно, является одним из главных проводников глобализации. Вместе с ней колонизацию киберпространства осуществляют ведущие медиа-корпорации, в том числе Рейтер, «Майкрософт», осваивающие область онлайновой журналистики. Поскольку она не связана рамками пространства и времени так, как традиционные медиа, складывается совсем иная модель для отбора, сбора, представления и передачи информации в рамках социокультурной системы. Причем различия между сбором новостей для Интернета и методами традиционной журналистики настолько глубоки, что надо говорить о полном переосмыслении понятия «новостная грамотность» [Kawamoto К., 1998. P. 173–188].

Отличительная черта современного этапа развития масс-медиа в том, что прогресс в информационных технологиях позволяет развить интерактивное качество журналистики до такой степени, что диалог с аудиторией может проходить в режиме реального времени. Этот новейший этап развития на основе компьютерных технологий получил название кибержурналистики.

Как же реагируют на эти изменения журналисты? Как они видят будущее своей профессии? Обратимся к дискуссии на страницах специального выпуска наиболее влиятельного профессионального издания «Журнализм» [Journalism. 2000. № 1].

Изменения, происходящие в обществе и самым непосредственным образом влияющие на состояние журналистики, характеризует Элизабет Берд в статье «Перед лицом разрозненной публики: Журналистика и культурный контекст» [Bird E. Ibid. P. 30–34]. «…На протяжении почти всего нынешнего столетия (имеется в виду XX век. – А. Ч.) газетные репортеры, а позднее – телеведущие могли быть уверены, что существует большое количество людей, которые хотя бы прочитывают газету или включают телевизор каждый вечер… В начале XXI века нет уверенности даже в этом» [P. 30].

На разрушение массовых аудиторий СМИ накладывается и другая тенденция – исчезновение «obligation to be informed» (буквально обязанность быть информированным; аналог русского «Я должен быть в курсе»). Современные молодые люди в отличие от их родителей больше не считают, что быть информированным – значит выполнять своего рода гражданский долг, что раньше было напрямую связано со способностью верно оценивать ситуацию, а главное – принимать взвешенные решения при голосовании. Как показывает автор статьи, для молодежи традиционные новостные передачи скучны и даже бесполезны.

Жан Халаби в статье «Исследования журналистики в эпоху изменения общественных коммуникаций» анализирует изменения, происходящие в журналистике под влиянием трансформаций в информационной системе в целом. Смысл этих перемен, по его мнению, состоит в том, что «журналистика перестанет доминировать в публичном дискурсе, а медиа станут менее значительной силой, чем они были когда-то» [Ibid. P. 34].

Во-первых, новости перестали быть исключительно прерогативой журналистов; ныне их предоставляет любой Интернет-портал в качестве информационной услуги.

Во-вторых, цифровые технологии приводят к тому, что владельцы новости сами могут заниматься ее распространением; таким образом, многие источники информации способны обойтись без посреднических услуг. (Именно в возможности работать с людьми напрямую, непосредственно представители сетевых СМИ видят свое особое преимущество.)

В-третьих, «медиа-корпорации становятся главными игроками на рынке благодаря развлекательной, а не журналистской составляющей… Мы наблюдаем переход от новостей из сферы развлечений, поданных как новости, к новостям, поданным как развлечения. За исключением изданий, предназначенных для немногих… новости все чаще подаются в развлекательном ключе. Результат – размывание грани между новостью и развлечением, появление термина infotainment» [Ibid. P. 36, 37].

Тем не менее эти процессы ведут, по мнению авторов статей, не к отмиранию журналистики как профессии, но к изменению ее смысла. Так, Элизабет Берд пишет: «Учитывая эти перспективы, журналист должен оставить все иллюзии относительно своего особого статуса, а учиться выживать в потоке информации. Возможно, он не сможет донести информацию до всех, но, по крайней мере, его услышат те, кого интересует его сообщение» [Ibid. P. 33].

Своеволие публики, сглаженное форматом газеты и долгое время подавлявшееся ограниченным выбором в сфере радио – и телевещания, проявляется в Интернете для журналиста, воспитанного в иных традициях, с пугающей ясностью. Журналист, обращающийся к публике в Интернете, часто обнаруживает по установленному на материале счетчику посещений, что его прочитали пять-шесть человек, и велика вероятность того, что это его коллеги из других изданий.

Еще в начале 90-х гг. журналисты считали, что они – рупор общества (именно на этом убеждении, имеющем более чем 200-летнюю историю, держалась концепция «четвертой власти»), ныне же ситуация кардинально изменилась: аудитория обрела собственный голос, не вписывающийся в рамки традиционного медиа-дискурса, который невозможно игнорировать.

На протяжении последних 300 лет (времени существования старейшего из СМИ – газет) право на коммуникацию, как отмечает известный английский социолог Энтони Гидденс, существовало репрезентативно: люди делегировали свой голос другим – не только политикам, но не в последнюю очередь журналистам. По мнению Джона Хартли (статья «Коммуникативная демократия в обществе редактуры: Будущее журналистики»), обретение публикой голоса означает бесконечное увеличение возможностей прямой коммуникации и радикальное изменение роли журналиста. «Журналисты становятся поисковыми машинами, которые предоставляют услуги по отбору и редактированию материала для других пользователей» [Ibid. P. 43].

Определяя процесс редактуры как важнейший этап в круговороте информации в современном обществе, Хартли предполагает, что в этих условиях журналист будет выполнять не столько роль автора, сколько работу редактора. «Такая модель журналистики предполагает наличие навыков поиска, редактуры, организаторские способности, умение подать материал. Репортерство – это воспроизведение существующего дискурса. Но у „редакторской“ журналистики иные цели, чем те, что остались со времен публичного пространства; она не выполняет функцию оглашения „повестки дня“ публичных мероприятий, как это делала пресса раньше. В современном контексте журналист сообщает информацию индивидуалистичной, оживленной публике, чьи требования могут быть высказаны лично без посредников. В результате таких особенных взаимоотношений не журналист составляет повестку дня, а публика, ждущая сенсаций. И то, что считается журналистикой, будет развиваться еще дальше, продвигаясь в области, ей не свойственные, до тех пор, пока не исчезнет» [Ibid. P. 44].

Хартли формулирует две гипотезы:

1) журналист становится редактором, «as the one who cuts through the crap» (тем, кто продирается сквозь мусор);

2) публика, а не журналист выстраивает повестку дня.

Оба эти предположения находят свое подтверждение в истории развития Интернета. Первыми журналистами в Сети были авторы веб-обозрений. «Вторичность» их работы, с точки зрения информационного повода (веб-обозреватели писали об уже существующих сайтах), – естественная составляющая такого рода деятельности, которая, однако, компенсировалась тем, что журналист не стремился к объективности, но репрезентировал собственную позицию. Тем самым пользователи Сети получали некую точку отсчета, позволявшую ориентироваться в многообразии ее ресурсов.

Это вело к изменениям во внутренней структуре интернетовских изданий как предприятий. Роль главного редактора как «контролера» (gate-keeper) в сетевых СМИ становится чисто символической, по сути представительской, поскольку ему не подвластен выбор точки зрения редакторов и обозревателей, формально остающихся у него в подчинении.

Формируется информационная система, основанная на переходе от монологического характера информации и по сути разорванной коммуникации, характерной для периода господства традиционных СМИ, к информационному диалогу между производителем и получателем информации, тем самым к уменьшению коммуникационного разрыва. Рекомендации веб-обозревателей являются важнейшим структурным элементом новой информационной системы, поскольку помогают заинтересованным пользователям отыскать необходимые коммуникационные каналы. Более того, использование интерактивных медиа следующего поколения позволяет самому пользователю принять участие в их создании. Естественно, веб-обозреватели не могут быть единственным информационным каналом (они и не будут им, учитывая продолжающееся строительство порталов и улучшение поисковых средств, а также появление блоггеров), но они формируют одну из цепочек передачи информации аудитории, привлекая внимание к тем событиям, которые они считают важными или полезными для читателей. Здесь также особую роль приобретает рейтинг веб-обозревателя, но уже в виде репутации – как залог ценности именно его рекомендаций. Важность этого обстоятельства трудно переоценить, поскольку в условиях информационных перегрузок пользователи доверяют тем, кого знают. Именно веб-обозреватели оказываются в новой информационной системе легитимными поставщиками «информации об информации», которая на сегодня является самым дорогим товаром.

Если обратиться ко второй гипотезе, предложенной Дж. Хартли, а именно: «публика, а не журналист выстраивает повестку дня», то применительно к Интернету она находит подтверждение прежде всего на микроуровне новой коммуникационной среды, состоящей как бы из двух срезов – из общения пользователей между собой (чаты и форумы, интернет-конференции) и горизонтального обмена информацией (электронная почта, списки рассылки, usenet, виртуальные сообщества). Правда, в отличие от большинства повесток дня (agenda setting), формировавшихся в традиционных СМИ, здесь роль организатора ограничивается «складированием» материала, присылаемого аудиторией, и его тематическим распределением.

Отмечу еще одну особенность нового информационного поля в целом. Резко уменьшается доля политизированных высказываний (за исключением специальных изданий), которые выглядят чуждыми на этом поле. Можно сказать, что происходит усиление приватности и отрицание политического дискурса.

 

7. Медиа-глобализация

Поскольку в мировом коммуникационном пространстве сохраняется (и даже нарастает) тенденция к глобализации средств массовой коммуникации, укрепление позиций мировых коммуникационных конгломератов, хотя и на технологически новом дигитальном уровне, то естественен исследовательский интерес к этой проблеме.

Формирование глобального медиа-порядка осуществляется на основе рыночных механизмов, включающих как создание новых форм услуг, так и фундаментальные процессы трансформации внутри самих СМИ, когда индустрия развлечения и информации объединяются с индустрией телекоммуникационного оборудования (вертикальная и перекрестная интеграция). В этом процессе участвует относительно немного экономических субъектов: речь идет о таких транснациональных корпорациях, как «Тайм Уорнер», «Сони», «Уолт Дисней Кампании», «Мацушита» и т. п., которые создают новые – глобальные или региональные – медиа-каналы: Би-скай-би, Си-эн-эн, mtv. Постепенно формируется глобальный медиа-рынок – информационные супермагистрали, которые обозначают и как новые электронные медиа, чтобы отделить их от обычных медиа (conventional media), к которым относят печать, радио, телевидение. Новые электронные медиа обладают почти безграничными возможностями передачи любой информации любым ее отправителем, что ведет к такому увеличению массы передаваемой информации и массы пользователей, при которой сами понятия «media» и «массовая коммуникация» обретают новый смысл.

Этот сложный по многим параметрам процесс, воздействия которого на современный мир – технические, финансово-экономические, культурно-гуманитарные, международно-геополитические – не до конца понятны, а в социальном плане вызывающий все больше беспокойства, в последние десятилетия стал предметом научных дискуссий и обсуждений на международных конференциях и семинарах. Выявившиеся две основные позиции условно можно обозначить как оптимистическую и пессимистическую.

Оптимисты (сторонники непрерывного обновления технической базы СМИ и связанных с ними информационных олигополий) подчеркивают очевидные и бесспорные блага, предоставляемые супермагистралями для научно-культурных связей в области политики и образования, медицины, финансовых операций, экологии и безопасности. Их оппоненты – пессимисты – указывают на опасность фетишизации электронных масс-медиа как средства решения всех проблем, в чем видится современный вариант технологического детерминизма (развитие техники и технологии как панацея), распространение на этой основе консьюмеризма (идеологии и психологии потребления) и культурного колониализма (СМИ как источник политического господства). Они также отмечают сложности, возникающие при эксплуатации супермагистралей, для нормального информационного траффика (т. е. потоков информации, управления и контроля за ними). Наряду с улучшением качества жизни пользователей супермагистралей, которые, помимо бытовых благ, обещают и развитие принципов электронной демократии (переход от репрезентивности к партисипационности, т. е. от простого участия к соучастию в решении актуальных социальных проблем посредством проведения интерактивных диалогов, форумов, телеголосований), возникают трудности, связанные как с защитой интеллектуальной собственности от так называемых кибертеррористов, так и содержания информации от элементов жестокости, насилия и порнографии, противоречащих нормам морали. Как решать эти проблемы в рамках наиболее распространенной сегодня формы существования информационных супермагистралей – Интернета? Опять-таки однозначного ответа не существует, но есть эмпирические практики решения возникающих проблем, связанные прежде всего с ролью государства и новых наднациональных образований (в частности, Совета Европы) в регулировании глобального медийного процесса.

В качестве основных процессов, характеризующих развитие современных масс-медиа, исследователи выделяют четыре: глобализацию, демассовизацию, конгломерацию и конвергенцию, сложное и неоднозначное взаимодействие между которыми и формирует современное медийное поле. Рассмотрим каждый из них подробно.

Медиа-глобализация

Преобладающей точкой зрения для истеблишмента, в том числе научного, является представление о позитивном содержании глобализации в сфере медиа, создающей единый международный дискурс, помогая на основе единого коммуникационного пространства решать любые проблемы, принося к тому же экономическую выгоду. При этом за скобки выносится одна из сложнейших проблем – моральные последствия этой унификации.

Ныне практически отсутствуют обсуждения и требования равного распределения ресурсов (в том числе коммуникационных) между странами, что было одной из основных тем споров в 60–80-х гг. XX в. (вспомним борьбу за новый мировой информационный порядок). В условиях глобализации размывается понятие если не национального государства как такового, хотя и эта тенденция присутствует, то, по крайней мере, представление о национальных границах. Ныне внимание перенесено на последствия процесса глобализации для медиа-систем, отдельных каналов, журналистов и для широкой аудитории. Одной и из наиболее часто обсуждаемых стала проблема доступа к информации для бедных стран, рынки которых менее привлекательны для продажи информационного продукта. Если воспользоваться популярной метафорой М. Маклюэна, то действительно, мы оказались в условиях «глобальной деревни», но при этом часто забывают о том, что деревня традиционно противостоит городу по уровню и разнообразию представленных в городе образцов культуры и стилей жизни, а новая глобальная «деревня» сводит все это многообразие до образца Макдоналдса. И хотя глобальные медиа открывают простор для поиска информации, в то же время широко транслируемая информация, безусловно, сужает диапазон мнений и точек зрения. Каков глобальный баланс между этими тенденциями, сказать пока трудно.

Демассовизация

Это тенденция к охвату не всей возможной аудитории, но ее определенных сегментов – целевой аудитории, т. е. процесс ее фрагментации, связанный с диверсификацией и увеличением числа доступных каналов, когда каждый находит собственное коммуникативное средство в зависимости от интересов, вкусов, социального статуса. Демассовизация связана с принципиально иными, по сравнению с традиционными, характеристиками аудиторий, складывающихся на основе развития новых технологий. Это означает сужение старых, ориентированных на традиционные способы передачи информации аудиторий и все более расширяющиеся аудитории электронных СМИ. Тем самым размывается традиционная массовая аудитория в результате трансформации и совершенствования создания коммерческого информационного продукта на основе тщательного учета спроса со стороны целевых аудиторий в условиях ужесточения конкуренции на этом рынке. Парадоксальным, но ожидаемым следствием сегментации аудитории становится усиление власти олигополий в глобальном информационном пространстве как результат концентрации этого бизнеса.

Конгломерация

Этот процесс предполагает слияния и приобретения различных медийных средств, в результате чего большинство их сосредоточивается в руках относительно небольшого числа владельцев. Владение несколькими СМИ обеспечивает тиражирование продукта по многим каналам и, как следствие, его высокую доходность (статья в журнале, затем книга, программа на телевизионном канале, снятый на ее основе фильм, демонстрируемый своей прокатной сетью в собственных кинотеатрах, и т. д.). Происходит комбинирование традиционных и новых медиа, прежде всего телевидения и Интернета, с целью превращения кабельных каналов в веб-порталы, в интернет-магазины, где продаются продукты нового интегрированного рынка, прежде всего программное обеспечение и бытовая техника.

Конгломерация как диверсификация интересов информационных олигополий, скупающих книжные и журнальные издания и издательства, радио– и телестанции, спутниковые и кабельные системы вещания, интернет-провайдерские сети, – отнюдь не новый процесс, однако ныне он приобретает широкий размах, выступая как порождение и результат глобализации.

Конвергенция

Это понятие применительно к развитию современных масс-медиа означает стирание – в процессе технологических изменений – традиционных (старых) различий между ними, отделявших ранее их друг от друга. Этот процесс, обусловленный не в последнюю очередь экономическими причинами, позволяя минимизировать риски на новых рынках, вместе с развитием Интернета оказывается основной содержательной характеристикой глобальных изменений в самих медиа, последствия которых широко обсуждаются (в частности, вопросы о регулировании их деятельности, размывание общественных функций в условиях все большего подчинения экономическим интересам и т. д.).

Итак, глобализация в сфере медиа означает как размывание традиционных границ между различными масс-медиа, так и изменения в составе и характере аудиторий. Однако процесс медиа-глобализации порождает и непредвиденные последствия, одним из которых является возникновение «мифологии» глобализации.

«Мифология» глобализации через медиа

Английская исследовательница Марджори Фергюсон выделила семь мифов в «живой истории мифологии глобализации» [Ferguson M., 1992], которые составляют содержание глобальных информационных потоков:

1) «Большой лучше»;

2) «Больше лучше»;

3) «Время и пространство исчезают»;

4) «Глобальная культурная гомогенизация»;

5) «Спасти планету Земля»;

6) «Демократия на экспорт посредством американского телевидения»;

7) «Новый мировой порядок».

Миф «Большой лучше» выступает в качестве политической идеологии, основы публичной политики, а также корпоративной стратегии, обслуживая доктрину рыночного капитализма, отражающую позитивную роль всемирной миграции капитала, товаров и услуг. В сфере коммуникации миф используется для обоснования эскалации концентрации собственности в руках олигополий и последующего подчинения медиа как средства публичного дискурса, в рамках которого «продажа» глобализации на рынке становится частью данного феномена как такового (усиление и расширение симбиоза гиперболы глобализации и ее смысла).

Второй миф интерпретируется так: увеличение прибыли частных корпораций ведет к увеличению возможностей выбора у потребителя.

Представление об исчезновении (сжатии) пространства и времени базируется на преувеличении возможностей новых электронных медиа осуществить давнюю мечту человечества об объединении мира.

Миф о глобальной культурной гомогенизации связан с идеей Маршала Маклюэна о глобальной «деревне», дополненной постмодернистской интерпретаций «сплетенности» мира, т. е. об усилении культурного и экономического единообразия. В основе этих представлений лежит реальный процесс конгломерации как транснациональной организации культурного производства, обеспечивающей экспорт и импорт медиа-артефактов. Все это приводит к созданию мета-культуры, в рамках которой возникает коллективная индентичность, базирующаяся на разделяемых образцах потребления на основе формирования индивидуального выбора путем подражания или манипулирования.

В призыве «Спасти планету Земля» объединились, по мнению М. Фергюсон, идущая от Античности вера в тесную связь человека (микрокосма) и природы (макрокосма) с современными идеями экологического активизма.

Идея «Демократия на экспорт через американское телевидение» является, по мнению Фергюсон, обновленной версией представления о возможностях масс-медиа воздействовать на общественное мнение – прежде всего в политических целях, т. е. о прямых медиа-эффектах, характерных для начального периода развития массовых СМИ. Эта идея всплыла вновь в исследовании глобализации медийной сферы, проведенном Министерством торговли США, целью которого было выявить возможность усиления конкурентноспособности американских компаний для обеспечения их доминирования в этой сфере [Obuchowski J., 1990]. Фактически в итоговом документе речь шла о формировании политико-культурной повестки дня для всего мира. В основе исследования лежала предпосылка об эффективности американской кинопродукции и телевизионных программ как экспортеров американских ценностей и демократических идеалов в условиях, когда глобальные медиа играют все более значительную роль в продвижении свободы слова и требованиях демократических реформ в международном масштабе. (Эта точка зрения получает подтверждение всякий раз, когда политические лидеры всего мира и национальные медиа-корпорации буквально цитируют cnn, выступающее как lingua franca современности.)

Из подобного сочетания политики и экономики возник функциональный набор идей, которым руководствуется как американское телевизионное и кинопроизводство, так и американский истеблишмент. Это прежде всего взгляд на информационные продукты как средство политического просвещения и формирования соответствующих убеждений (в частности, отказ от коллективизма во имя демократии), в противоположность потенциалу культурного переопределения (dislocation), предполагающего представленность различных позиций без выделения доминирующей.

Миф о новом мировом порядке является самым поздним добавлением к мифологии глобализации, появление которого, по мнению М. Фергюсон, демонстрирует возникновение новых мифов на основе возрождение старых и забытых, но адаптированных к изменившимся условиям. Впервые призыв к НМП в его современном виде прозвучал из уст американского президента Джорджа Буша-старшего во время войны в Заливе в самом общем виде, за которым стоял целый комплект довольно смутных идей. Его неопределенность была связана с неразличенностью двух представлений – мировым порядком (world order) как созданием (внесением) порядка в мире (order in the world) и упорядочиванием мира (ordering of the world) в соответствии с определенным набором идеологических предпосылок и экономических практик. И эта двусмысленность сохраняется до сих пор, несмотря на постоянно идущий пересмотр самого мифа.

Однако само американское происхождение мифа, хотя и носящего глобальный характер, изначально определяло его суть как ожидание «нового Иерусалима» мировой политической власти, должной возникнуть в результате уничтожения коммунизма и триумфа капитализма. До того как этот мираж сгустился, «новый» НМП стал разворачиваться с драматической быстротой: августовский (1991 г.) путч в Москве и последовавший за ним быстрый развал Советского Союза ознаменовали его начало. Провозвестником этого мифа стала идея «конца истории» Фрэнсиса Фукуямы [Fukujama F., 1989], согласно которому западная либеральная демократия прошла полный круг развития и вернулась к началу – не к «концу идеологии» или конвергенции социализма и капитализма, но к безоговорочной победе экономического и политического либерализма.

Версия истории, которая заканчивается, связана с концом господства идей Просвещения и переходом к постмодерну и нашим падением через границу модерна (как воплощения просвещенческих идей) в бездну неопределенности, характеризующейся, в частности, сдвигом границ и представлений о политическом суверенитете, превосходящем границы национальных государств. Именно расширенное понятие суверенитета является основой внешней политики США последнего десятилетия, которая получает свое «оправдание» не в последнюю очередь через медиа-глобализацию.