Как живут православные в Америке или в Африке? Есть ли храмы на Северном и Южном полюсах? Много ли мы знаем о тех, кто исповедует Христа, но живет на другом континенте? С какими трудностями сталкиваются они, как молятся Богу? Ряд вопросов так велик, что стремится к бесконечности. Некоторые моменты жизни попыталась передать в рассказах этой книги. Старалась писать только о тех, кого знаю и о тех событиях, которые действительно достойны, чтобы их описать. Мне кажется невозможным описывать только то, в чем участвовала — на охоту за сведениями ушла бы жизнь. Но прочитанное и пережитое в такой же мере, как и живые люди, обладает моим временем и моими силами.

Площадь Синьории на закате. Флоренция. Фото pisaphotography.

 

В Иерусалиме

Старая церковь в Иерусалиме. Фото Filipe Matos Frazao.

На Иерусалимском рынке, утром, в жару, мои знакомые решили купить поесть.

— Сегодня я сумасшедший, бери все за один шекель, — меланхолично говорит смуглый торговец, указывая на несметные плоды местной земли — аскетичной и вместе с тем благодатной. О, за этот шекель можно купить пищи на неделю. Об Иерусалиме знаю только по рассказам близких людей, видеосъемкам и фотографиям. И ничуть не жалею, что пока — так. Мне думалось, что страстное стремление побывать в Иерусалиме всегда двоится, и двоиться будет всегда. В этом стремлении есть что-то неживое, гордое, надменное, канцелярское: надо побывать, это важно — побывать в Иерусалиме, обязательно. Есть и другое — нежное, очень сильное, как тяга в печи. Оглянулась, и среди любимой улицы — Он, Город Городов, священник городов.

Иерусалим — не совсем город. Он — стихия, как огонь или воздух. Иерусалим — везде. Надо уметь его увидеть. Но научиться этому умению нельзя. Этот город сам, рано или поздно, находит тебя. Время от времени, когда наблюдаю полет птиц в весеннем небе, приходит не проштампованная почтой весть — ваше прошение побывать в городе городов удовлетворено, ждите сообщения о времени посещения. Жду. А пока не торопясь собираю чужие рассказы и снимки.

А у стены плача трое хасидов пускают мыльные пузыри. Невдалеке — небольшая группа, по виду местные, но в них есть нечто родное. Оказалось — православные. Одинокие православные, живущие на Святой Земле. Сияющие глаза, приветливая речь. Некоторые и родились здесь. Кто в Иерусалиме, кто в Тель-Авиве. Но все по субботам (воскресенье в Иерусалиме — рабочий день) собираются для молитвы за Божественной литургией. А там… не была, не знаю. Но говорят, как одно солнце, без разделения на лучи. Свет Христов на Христовой Земле Ольга очень любит Иерусалим и порой говорит строго: это слишком важная и личная тема — что и как пережила в Иерусалиме, так что пока не готова рассказывать подробно. Но у нее есть одно трогательное рождественское воспоминание. Вот оно.

Место стенания евреев. Гравюра. 1860

«Несколько лет назад в конце декабря дни я сподобилась быть в Иерусалиме. В чудесном доме моих друзей, с балконом, выходящим на Вифлеем. В нескольких метрах — стена, отделяющая арабский мир, а за ней — дорога на Вифлеем, по которой и пешком можно дойти. Или нанять нелегала-таксиста, араба, что умеет давать деньги на блокпостах. Но я не хотела подводить людей, пригласивших меня и взявших ответственность за нашу безопасность. Дала обещание „не нарушать границу“, и после мучительных искушений отказалась присоединиться к тем, кто решился на это авантюрное паломничество. Вечером 24-го мы сидели за праздничным столом, непрерывно переключая каналы — искали хоть что-то подходящее настроению и празднику. Израиль был занят своими делами — политика, спорт, боевики; русские каналы тоже демонстрировали свою непричастность католическому календарю. Наконец, какой-то крохотный египетский канал показал документальный фильм — почти любительскую съемку тех мест, о которых мы воздыхали, и что были так близки и недоступны. Досмотрев, вышли на балкон. В холодной ночи тускло светился купол огромной мечети Омара, проглядывали еще несколько силуэтов самых высоких монастырских строений, в высоком черном небе над Вифлеемом — несколько ослепительных точек. Которая из них? Из-за темноты и слез почти ничего не различить. Кажется, я молилась, обратив лицо к телебашне. Но ведь это совсем не важно, правда?»

Побывать на пасху в Иерусалиме — что-то из области сверхценных идей. Это предел — если не мечтаний, то жизненной программы. Это венец судьбы. Почувствовать радостный огонь, который греки называют Святым Светом, может быть, даже искупаться в нем, как уже искупались многие свидетели этого Чуда. Поговорить со святыней. Но разве святыни говорят? Разве они могут слышать. Да, могут, и говорить и слышать. Снова вспоминается хасидское: об ушах Бога и стреле молитвы. Святыни и есть такие уши Бога. По-еврейски звучит, но что делать, тут государство Израиль. Довольно ортодоксальное государство. Да, когда думаю об Иерусалиме, ловлю себя на том, что строй речи отражает структуры какого-то библейского языка, отражением которого являются идиш и иврит.

Но есть и другой Иерусалим. Собранный по частям, за небольшое время. Государство до государства. Горненский монастырь, Камень Миропомазания. Русский Иерусалим. Собранный и растраченный. Но живой, как выводок птенцов, что многие, кто побывал там, подтвердят. Иногда все это чудо так и хочется взять в руки.

В. Д. Поленов. Вифлеем. 1882

Однако вернусь к пасхе. Вот православная монахиня — под верхней одеждой темные арабские шаровары — карабкается на плоскую крышу мусульманского строения и помогает забраться паломницам, которые следуют за нею, как утята за мамкой. Апостольник развевается как знамя, а за ним — пестрые платки. Суббота, небо ясно, только чуть вдалеке — облако. Ждут схождения Благодатного Огня. Монахиня самозабвенно улыбается, видно издалека. От нее исходит великая радость, что даже на таком расстоянии, с которого монахиня кажется не больше воробья, эта радость — без усталости и уныния — пронизывает насквозь.

Андрей продолжает рассказ о Великой Субботе и Воскресении: «Часам к десяти вечера вошли по ошибке в коптский придел церкви, т. е. попытались войти. Копты как дети — маленькие, коричневые, вертлявые, веселые. Но их были тысячи, если не десятки тысяч. Говорили, что недавно через египетскую границу перешло тысяч сорок коптских беженцев, правительство приняло всех, пыталось всучить каждому по паре тысяч долларов в случае, если решат покинуть Израиль. Но никто не спешил заработать.

Казалось, что все сорок тысяч пришли на Праздник. Улочки узкие, арки и проходы крохотные, площадь перед вратами маленькая, коптов неисчислимо. И все пританцовывают и напевают. Мы уже не чаяли остаться в живых, развернуться в обратный путь невозможно. На наше счастье навстречу двинулась процессия священников и служек в зеленом — с барабанами и хоругвями. Пристроившись в хвост, удалось выбраться.

Старый Город, крепость и Башня Давида. Иерусалим

Перевели дух и пошли искать греческий, основной придел. Он ниже. И нашли. Людей, возможно, было и не меньше, чем наверху, но пространства там большие. Вошли, пробрались поближе к Кувуклии, ряду в десятом встали, все видно более-менее. И места для каждого было достаточно, чтобы плечами не прикасаться друг к другу и дышать свободно. То греческие, то армянские священники ходили по различным приделам, пели молитвы, служили. Впереди каждой группы из двух попов — турок или араб в темно-красной феске и с посохом. По старинной традиции. Но раза два-три доносились крики, иностранная ругань — это греки с армянами лаялись. Может быть, тоже для традиции, чтобы соблюсти, а не по зову сердца скандалить. Я не знаю точно.

Рядом стояли и молились всякие — и украинцы, и русские, и румыны, и греки. И еще, чьих языков не удалось распознать. Совсем рядом стояла группа паломниц из русской провинции, с одним мужчиной. Тот — то ли староста, то ли поп в цивильном — все время, часа полтора, говорил. Объяснял ритуалы, рассказывал своими словами, с цитатами, Священное Писание, строил планы — как они все после окончания Пасхальной службы пойдут причаститься в какой-то придел, тут же в храме. Вошла процессия во главе то ли с иерусалимским, то ли с греческим патриархом (или с обоими?), много церковных высокопоставленных особ, несколько раз обошли с хоругвями и высокими свечами Кувуклию, с пением и каждением.

И наконец послышалось: „Христос анести!“ Мы все воскликнули: „Алифос анести!“ (Я один раз встречал Пасху в Греции. Все как у нас, но после осенения себя крестом потом ладонь к сердцу прикладывают. Мне это понравилось, я тоже так стараюсь.) Потом в церкви стали то же восклицать на самых разных языках. Христос Воскресе! Воистину Воскресе! И по-всякому, по-молдавски и по другому. Стало очень хорошо, все улыбаются радостно друг другу, можно дальше жить стало.

Гробница Богородицы. Долина Кедрон. Западный склон Елеонской Горы. Иерусалим

Через полчаса выбрались на улицу и пошли домой в темноте».

Меня очень интересует вопрос, что вернее: счастье — в истине или истина — в счастье. Человек не может без счастья. Это необходимо для его жизни, ведь счастье дает чувство безгрешности, райское чувство. Счастье и безгрешность — почти синонимы. Бог именно и дал человеку чувство счастья, чтобы тот имел свидетельство своего избранничества, свидетельство божественного достоинства. Но все чаще мысль возвращается к тому, что счастье — не то, что может стать истиной. Когда хорошо тебе — хорошо только тебе, и не факт, что хорошо твоим близким и тем, кто рядом с тобой. Можно приложить усилия и попытаться сделать их счастливыми своим счастьем… Но что же это будет? Насильно сделать счастливыми? А если не хотят, боятся, не готовы… Усилия следуют за усилиями. Если бы истина была в счастье, истина умирала бы, как только достигнута. Это как взять в руку бабочку или облако. Счастье может окружить, одеть, украсить и наполнить, но слишком слабо, чтобы существовать само по себе. Прилив, отлив, и потом — опустошение, тягучее ожидание нового прилива счастья. Но если поверить, что истина все же есть, что истина нужна и что она способна удержать это тающее счастье, то истина может стать сосудом для счастья — поверить и ощутить. Тогда счастье будет — как пламя, которое не сжигает и от которого воспламеняются все, кто рядом. Так счастливая улыбка одного может породить тысячи улыбок. Но тут начинается самое трудное. В Иерусалиме, как нигде, понимаешь, что истина одна, и это — Христос. Немного боюсь поездки в Иерусалим. Это как переплыть Стикс у древних. Это уже — за чертой. Мне кажется, поездка в Иерусалим не может стать привычной.

…Пожилые русские эмигранты пьют чай на своих балконах и ждут с работы детей. Перед их усталыми глазами — прошлая жизнь, а в нее иногда так хочется возвратиться. Москва или Ленинград, весенний снег, ночная темень, площадка перед храмом, небольшой страх, что заберут в милицию. Ведь сегодня православные отмечают пасху! Как же не пойти в храм — на пасху. А где-то в груди вьется огоньком рассказ однокашника-монаха о том, как тот был на пасху в Иерусалиме. Святая земля, родина родин…

— Иерусалим, Иерусалим.

 

Как там, в Америке?

Бруклинский мост и Манхэттен ночью. Нью-Йорк. Фото Joshua Haviv.

Американцы для русских не то чтобы антиподы — а соседи с той стороны. Их страна такая же огромная, в ней есть вечные льды и жгучие пустыни. Так же как Русь, Американские Штаты в основе своей — христианская страна. И что бы там ни было, остаются христианской страной. Хотя это христианство — не православие и порой, особенно в глубине Штатов, приобретает странные причудливые формы. «Доктор богословия», читающий лекции на тему «материальное благополучие — такой же дар Божий» или «сексуальность — один из даров Божиих». Декаданс протестантизма? Неоязычество? Настораживает, пугает и смешит. Непонятно, что больше. Энергичные, предприимчивые люди, разъезжающие по всему свету, проповедующие Бога, зарабатывающие деньги, иногда очень большие деньги… и совершенно уверенные, что Христос их одобрил бы. Но кроме них есть и настоящие подвижники, обращение которых ко Христу совершилось — как в Евангельские времена.

Сведенборгская (Новоиерусалимская) церковь во время грозы. Кембридж, штат Массачусетс, США. Фото И. Силаевой

Почти все американцы, особенно в провинции, ходят по воскресеньям в церковь. Церковь — это то место, куда можно прийти, когда личный врач и известный психотерапевт опустили руки. Есть действительно верующие люди, выросшие в верующих семьях. Есть и такие, для которых церковь — место малопонятного культа, и понятие о ней — почти языческое. Туда идут за силой, здоровьем и благополучием. В Советском Союзе очень немного было сведений о том, как и чем жили христиане в Штатах, а это ведь чрезвычайно интересно. Тем более интересно, что многие обратились в православие. Почему это произошло? Яркие, эмоциональные лекции «докторов богословия», во время которых происходили и «изгнания бесов» и «чудеса», похожие на ярмарочные представления, должны бы производить такое сильное впечатление, после которого сень православного храма покажется ущербной и скучной. Но происходило ровно наоборот. Люди выбирали православие, побыв сначала в евангелическом кружке, затем побывав у католиков — словом, оглядев все возможные в современности христианские церкви.

Для примера возьму опубликованные в «Альфе и Омеге» воспоминания священника Антония Хьюза, американца. Они относятся к семидесятым годам двадцатого века. И чтобы оттенить, приведу воспоминания одной моей знакомой, живущей в Штатах, православной.

Штат Охлакома, городок Тулса. Семидесятые годы двадцатого века. Молодые люди, недавно поступившие в Университет Орала Робертса. Тогда это было новое и очень необычное учебное заведение: там учили вере в Бога. Орал Робертс — один из пионеров харизматического движения. В 17 лет получил полное исцеление от тяжелой формы туберкулеза, что посчитал прямым действием Христа и сразу же обратился. Уверял, что ему было напрямую открыто, что надо делать. Путь создания университета был непростым. Но благодаря воле и энергичности создателей — прежде всего, конечно, самому доктору Оралу Робертсу, университет состоялся. Робертс сумел найти струны, вызвавшие к жизни, как весеннюю траву, христианский дух американца. Ведь именно это — «In God We Trust» — «Мы верны Богу» — позже написанное на долларе, стало девизом первых поселенцев Северного Континента.

Многие в стенах университета обрели веру в Бога, многие, у кого вера едва тлела — утвердились, многие выбрали другие конфессии… А некоторые перешли в Православие. Это было самым удивительным.

Из воспоминаний священника Антония Хьюза: «Конечно, обращения в нашем университете не были чем-то необычным. Здесь люди все время „рождались свыше“. Но — обращение в святое Православие? Не правда ли, это не совсем то, что вы ожидали бы встретить в крупном харизматическом центре? Тем не менее в конце 70-х — начале 80-х небольшое, но все же значимое число студентов открыло для себя святую, соборную и апостольскую Церковь. Они оставили все, чтобы вступить в нее. Одним из них был я. Замкнутые в нашем укромном мирке в городке Тулса (Оклахома), мы, перешедшие в православие, не представляли себе, какой это произведет шум. Когда в конце концов я поступил на годичные курсы в Свято-Владимировскую Семинарию, профессор из Франции встретил меня словами: „О, вы один из этих! Мы в Париже слышали о вас“. Это было по меньшей мере через семь лет после того, как я окончил университет. Излишне упоминать, что наше обращение обернулось неожиданностью для администрации университета и факультета и для студентов. Этого они от нас не ожидали».

Шок? Да, это было шоком. Как будто была пробита шахта по центральному меридиану и харизматы с изумлением обнаружили, что на обратной стороне земли тоже совершается христианское богослужение. Но совершенно другое. Никто ничего вокруг о православии не знал. Для харизматов церковь была — место общего сбора, где в процессе слушания лекции рождалось нечто. Но что? Считалось, что каждое такое собрание посещает Сам Христос.

Храм Покрова Пресвятой Богородицы. Нью-Йорк

Внутреннее убранство православного Свято-Троицкого собора. Чикаго

Вводный курс системного богословия был составлен сжато, однако исчерпывающе. Когда дошло до православия, студенты изумились. Это был совершенно незнакомый мир, принципиально иные, чем в харизматической церкви, отношения со Христом. Православие американцам казалось духовной экзотикой.

Из воспоминаний священника Антония Хьюза: «Начать с того, что и перекрестился он странным образом. Потом последовало несколько обращений к Пресвятой Троице. Повторяющиеся несколько раз „Господи, помилуй“ и „Слава Отцу и Сыну…“ привели нас на более знакомую почву молитвы Господней, но и в ней окончание было странным. Еще необычней был конец молитв с упоминанием кого-то, названного „Богородицей“. Кто это? И вообще, кто этот профессор, как он сюда попал и что нам с ним делать? Когда мы сели, надеясь хоть на какие-нибудь объяснения и молясь об этом, наш неустрашимый профессор пустился в чтение одной из книг, предусмотренных программой. А выбрал он не что иное, как житие блудницы Пелагии из „Житий отцов-пустынников“ Элен Ваддел. Нашу пеструю компанию, состоящую из пятидесятников, консервативных протестантов-фундаменталистов, евангелистов, харизматиков и прибившихся католиков такая широта православной духовности повергла в шок. Некоторые разозлились, в то время как другие, включая меня, были заинтригованы, чтобы не сказать „совершенно сбиты с толку“».

Православие в Америке — экзотика и сейчас. Русские эмигранты, чтобы пустить корни на новой земле, начинают осваивать английский язык, в его американском варианте, перенимают культурный код страны: манеру общения, привычки и прочее. Часто дети эмигрантов знают английский лучше, чем русский — который им уже как бы и не родной. О внуках и говорить не приходится. Единственное, что остается русским — Православие.

Женщина, назову ее Мария, приехала в Америку вслед за мужем, специалистом по компьютерным программам. Материально жизнь оказалась вполне приличной. Разговорный английский Мария, по образованию — лингвист, освоила быстро. Но вот к местным богослужениям поначалу привыкнуть не могла — по причине двуязычия. Казалось, это совсем другое богослужение! Пение, настроение — все другое. Только Крайст — Христос — оставался тем же. Приехав, Мария стремилась побывать в Сан-Франциско. Еще в Москве прочитала труды архиепископа Иоанна (Шаховского), и почувствовала, что многое в христианстве ей стало яснее и ближе. Храм, недалеко от места где жила Мария, был совсем новый. Поначалу не было даже алтарника, и муж Марии, когда позволяло время и по великим праздникам, помогал священнику в службе, а после службы убирал храм. Мария причащалась, молилась, немного сторонясь и принявших крещение американцев, и русских эмигрантов. Удивительно, но с принявшими крещение американцами у нее оказалось больше общего — так она чувствовала и так рассказывала мне. Мария приходила в храм, как окунаются в прорубь, как будто ей хотелось заткнуть глаза и уши, чтобы не видеть ничего непривычного и непонятного. Приходила к Богу, ко Христу. Но службы вскоре стали родными, хотя часть шла на английском. По-русски пели утешительное «Богородице-Дево» и слезное «Господи, помилуй». Душа, с трудом переносящая перемену обстановки, благодаря храму смогла угнездиться, на время, на чужой земле. Дом и друзья Марии по-прежнему в Москве. Хоть раз в году, но обязательно — приехать в Москву, позвонить, поговорить… Посетить любимый храм. Может быть, даже выбраться в Оптину Пустынь.

Американец из штата Охлакома, будущий священник, сквозь время как бы движется навстречу русской женщине. Их встреча — православие. Они, может быть, никогда не увидят друг друга, но рассказывают — об одном и том же. О необычности православия и о действии веры. Они на самом деле молятся в одном храме — православном.

…Храм, в который можно прийти и открыть Богу все самое сокровенное. Не обращая внимания на приходские дрязги и двуязычие, в буквальном смысле. Русский священник, живущий в Нью-Йорке, организовал приют для бомжей. Прихожане, как и полагается, вместе трапезничают после литургии: нау, гоу ту трапеза… И, в целом, какая разница, где ты: в Старом или Новом Свете. Вот храм, там — Распятие, и — Христос.

Не сразу будущий священник, отец Антоний, понял, что именно и как в православном богослужении. Был довольно долгий период испытания. Конечно, это не американец испытывал православие — а Христос вел своего священника, как бы показывая ему разные помещения Своего Дома.

Кафедральный собор Святой Троицы. Сан-Франциско

Из воспоминаний священника Антония Хьюза: «Сидя мальчиком в церкви Южных баптистов города Эрвина, штат Теннесси, я и не представлял, что до нашей церкви было что-нибудь еще. Я не мог даже назвать проповедника, бывшего до пастора Фолкнера, тем более кого-то из святых или отцов Церкви (за исключением Билли Грэма и Лотти Мун). Поворотом стало то, что Церковь, оказывается, исторически восходит к Христу и Апостолам. Некоторые в моей церкви буквально верили, что святой Иоанн Креститель (John the Baptist — англ.) был основателем Конгрегации южных баптистов, а сразу вслед за ним пришел Роджер Вильямс. От древней Палестины до колонии Род-Айленд — ничего себе прыжок! Другим поворотным пунктом стало открытие литургии в древней Церкви. Литургическая традиция притягивала меня еще со школы, но тогда я руководствовался только любовью к эстетике христианства и растущим уважением к ритуалу. Теперь для моего интереса появились иные основания, иной смысл помог ввести мой интерес в новое русло. Оказывается, Новый Завет не был написан внецерковными евангелистами! На самом деле Церковь существовала до Нового Завета, и именно из Церкви исходили Евангелия и Послания. После нашего обращения мы поместили в университетской газете объявление, адресованное нашему местному приходу, которое гласило: „Ищешь Церковь, основанную на Писании? А может быть, тебе нужна Церковь, Которая дала тебе Писание?“ Такой более реалистический (и на деле целостный) взгляд на Библию вкупе с замечательной православной традицией толкования (экзегезой) настолько оживили для нас Библию, что мы и не думали, что такое возможно. Все это, помимо многого другого, способствовало укреплению моего собственного решения обратиться. Я не сомневаюсь, что это повлияло и на других. Во время Великого поста 1979 г. мы узнали о семинаре, который будет проходить в г. Вичита, штат Канзас. Вести его должен был не кто иной, как о. Александр Шмеман. Собрав группу, мы отправились туда. Я и доныне не могу вспомнить ни предмета беседы, ни чего-либо из слов отца Александра. Помню только, что и слова его и служба меня поразили. Но поразило меня и еще нечто. Присутствующие производили впечатление людей, приверженных Церкви и глубоко сведущих в вере, но при этом оставались просто церковным народом, мирянами. Честно говоря, некоторые из нашей группы сомневались в том, что православные христиане, при всей их преданности литургии и традиции, способны хранить верность собственно Христу. Но мы узнали, что православное благочестие трезвенно, рассудительно и не доверяет эмоциям, составляющим важнейшую часть той религиозной практики, от которой мы постепенно отходили. И это совсем не означало, что православная духовность менее личностна. Именно в Вичите я решился на то, что сердце говорило мне с первого моего дня в классе систематического богословия. Я знал, что для того, чтобы остаться честным перед самим собой, я должен буду принять православие. Конечно, было еще всякое. Проведя год в университете, я вступил в Епископальную (Англиканскую) церковь, полагая, что она может стать неплохим местом для того, чтобы выждать время. Однако, чтобы не оставаться лежачим камнем, я посещал три церкви. Сначала шел на англиканскую службу в 9.00 к Святому Андрею, потом мчался к 11.00 на православную Божественную литургию в Церковь преподобного Антония, а воскресными вечерами получал личные духовные наставления у доброго бенедиктинского священника в местном римско католическом приходе. И так — в течение 5 месяцев. Когда мое сознание стало меняться, туман евангелизационного и харизматического движения остался позади. Я знал, что в университете есть и другие люди, которые движутся в том же направлении».

Свято-Троицкий собор. Чикаго

Они примерно ровесники — американец, отец Антоний, принявший православие, и москвичка Мария, волею судеб оказавшаяся в Америке. Пока что они — по разные стороны стекла, бронированного, пуленепробиваемого. Их разделяет отношение к английскому языку: для одного он родной, для другой — необходимость. У них совершенно разный образ мыслей и жизни. Но у них есть то, что сильнее и прочнее пуленепробиваемого стекла. И есть Божественная Литургия. Это слово понятно обоим. В вере и любви к человеку открывается относительность языка и менталитета. Мария последовала за мужем, оставив все самое дорогое, как жены-мироносицы следовали за Христом. Отец Антоний отказался знакомой с детства традиции, вступил на совершенно новую землю — и это оттого, что ему открылась Любовь Христова. Человек не имеет рода и племени. Об этом страшно и подумать, это — «вне нашего разумения». Новый человек. Не выведенный искусственно, путем изменения социальный структур и законов. А рожденный свыше — через опыт веры… и страданий. Но и через опыт любви. Христовой Любви.

 

Что там, в Африке?

Танзания. Вид на озеро Виктория. Фото Hansueli Krapf.

Как выглядит православный храм в Тропической Африке, скажем, в Кении или Танзании? Где-нибудь на берегу огромного озера Виктория, этого африканского внутреннего моря, полного опасной живности, и не только крокодилов. Возможно, это совсем простое небольшое здание с каменными стенами, а может быть — белое-белое сооружение-мазанка, в стенах которого — тростник и дерево. Служит ли в таком храме священник, как часто служит, и на каком языке идет служба? Много ли африканцев — православных и как часто они причащаются. И — главное — очень ли отличается уклад их жизни от нашего. Что едят в пост, чем угощают гостей? Все это не просто вопросы любопытного человека — это интерес к истории Церкви.

Угали — африканская крупяная лепешка

Миссия — православная миссия — не просто здание, где находятся несколько человек, из которых некоторые облечены духовным саном. Миссия — прежде всего отношения, приводящие ко Христу, к свидетельству о Нем. Как бы ни были скудны материальные ресурсы миссии, основное ее сокровище — духовное. Это Евангелие, а Евангелие неисчерпаемо. В Африке все именно так и есть. Чрезвычайно много народов — языков, по-церковнославянски. Да и по-русски тоже можно сказать: множество языков; в каждой африканской стране бытует минимум два-три языка, а часто и более. Везде — на Западе, на Востоке, на Юге — чрезвычайная скудость быта. Например, если москвичу, незнакомому с африканской культурой, предложить африканской крупяной лепешки — кенийской угали — вряд ли он станет восторгаться вкусом угощения. Вот что говорит справочник об африканском блюде угали: «Угали — основное блюдо рациона африканской этнической группы Календжин. Представляет собой туго сваренную кашу или пюре на основе кукурузной муки. Угали является богатейшим источником энергии. Угали едят руками: формируют небольшой шарик и делают в нем углубление, чтобы получилось что-то вроде съедобной ложки. Затем можно наполнить углубление рагу, мясом или соусом». Выглядит непривычно. Слишком экзотично.

Тем не менее, когда читаешь о православии в Тропической Африке, невольно возникают перед мысленным взором картины апостольской древности. Случается, что в деревне, где есть здание, в котором можно молиться, для совершения Божественной Литургии священника ждут несколько месяцев, а то и год. Провести целый год в молитве и ожидании? Представляю, как чувствовала бы себя в этой ситуации, и какие бы мной овладели мысли. Забыли! Покинули! В городе — через две-три остановки метро — храм, где Литургия совершается каждый день. Сегодня не пошла — пойду завтра, всегда успею. Куда она денется, эта Литургия… Опоздала, покаялась… И через некоторое время — снова опоздала. Нет, такую расслабленность в момент не преодолеть. Так что африканская деревня по силе и чистоте веры, возможно, впереди иной столицы.

Но идеализировать не стоит. Побывать в Африке, тем более — в Тропической Африке, мне не довелось. Но есть в журнале «Альфа и Омега» текст православного священника, отца Стефана Хейза, переведенный с английского оригинала, напечатанного в середине девяностых (весна 1996 года) в журнале «Евангелион», а этот журнал является вестником православного Общества во имя святителя Николая Японского. Вот что говорит сам отец Стефан о православии в Тропической Африке: «Из бесед со студентами и с другими людьми я узнал многое о Православной миссии не только в Кении, но также и в других частях Африки. Эта информация была интересна сама по себе, так как в Тропической Африке переплетаются, наверное, все пути православной миссии, когда-либо и где-либо существовавшие в истории Церкви».

Для рассказа возьму из этого текста основные факты современной церковной истории Африки. Африку, как Ирландию и Россию, крестили греки. До сих пор в разных частях огромного черного континента много священников-греков, а в немногочисленных африканских семинариях есть преподаватели-греки. Значительное число церковных иерархов — тоже греки. Однако состав церкви исключительно многонациональный, так что никакая другая церковь не может сравниться с Африканской по числу народностей. Африканская церковь относится к Александрийскому Патриархату. Это как бы смуглая внучка древней Эфиопской Церкви.

Быт африканцев очень разнообразен. Житель Западной Африки будет изумлен одеждой и пищей жителя Восточной Африки, но южанин, чернокожий житель ЮАР, скорее поймет восточного соседа. В северной и западной Африке сильно арабское влияние. Это земли древних вандалов, в пятом веке по Рождестве Христовом принявших арианство, но сохранявших черты «восточной роскоши», мысль о которой возникает у моего соотечественника при слове «арабы». На самом деле быт западных африканцев, как и быт арабов, довольно аскетичен и под силу только очень выносливому человеку. Это атлантические страны, колыбели цивилизаций Египта и Финикии, в которых еще можно найти черты уже исчезнувшего мира. Восточная и Южная Африка — пространства земледельческие. Но земледелие в Африке очень отличается от того, которое известно европейцу или азиату. Тут и возникает рифма: крестьянин — христианин. Крестьянин в Африке? На континенте, известном бывшей советской школьнице по сказкам про Айболита? Не ходите, дети, в Африку гулять. А говорят, с побережья христианнейшей Испании видно западное побережье Черного Континента.

Танзания. Масаи

В детстве у меня было много книжек со сказками разных африканских народностей. Сказки экваториальной Африки — «Как храбрый Мокеле добыл для людей солнце». Сказки Танзании, сказки Кикуйю. Потертые тканевые обложки глинистых цветов с черными фигурами. Это был заманчивый странный и по-своему очень чистый и честный мир. Дела до угнетенных африканцев из советской прессы тогдашней девочке не было. А вот в жителях Африки, которых доводилось видеть в Москве ежедневно, возникавших как чернокожие вестники иного бытия, была некая тайна, вызывавшая в сердце образы из книг. Даже названия блюд: тапиока — звучали таинственно. Ну могла ли я поверить, что это крупа, из которой варится каша! И знала ли, что слово «хлеб» обозначало в древности не кирпичик «Бородинского» и не нарезной батон, а именно жидкую пшеничную кашу. Потому что пищу «хлебали».

Женщина кикуйю в национальном платье

Вот сюжет известной сказки народа кикуйю. Эта сказка так и называется: «Зло приносит несчастье». Алчная мать не хотела, чтобы ее сын женился. Но сын посмел жениться. Тогда мать решила отравить сноху и обратилась к колдуну. Колдун у африканцев — тот же врач, и не только телесных недугов. Он дал женщине яд. Случилось, что едва мать ушла, к колдуну пришла ее сноха вместе со своим отцом и с просьбой помочь: ведь свекровь собиралась отравить молодую женщину. Колдун выдал тайну яда и научил угостить отравленной пищей отравительницу. Отравительница приняла пищу и умерла. Сын не знал причины внезапной смерти матери, он смог забыть все плохое, что видел от нее в жизни. Мудрая, глубокая сказка. Но сколько в ней грусти! Зло наказано, добро покрыло своим крылом оставленные злом шрамы. Но и зло, и добро идут от человека! Вот о чем эта, вполне христианская по сути, сказка.

К концу первой трети двадцатого века христианских миссий в Африке было множество, но почти все — западные. Христианская миссия, волей или неволей, становилась в Африке и центром гуманитарной помощи, и центром медицинской помощи, и образовательным центром. Людей, работавших в миссии, было немного; часто вновь прибывшие стремились скорее уехать. Ритм жизни и нагрузки были очень тяжелыми. Те, кто оставался и работал, могут называться святыми — в широком понимании, как труженики и свидетели веры. Среди принявших православие африканцев было очень много женщин. В Африканских странах пожилые женщины обладают значительной властью. Наиболее активной была кенийская народность кикуйю. В 1929 году Церковь Шотландской Миссии, про просьбе большинства входивших в нее миссионерских организаций, составила документ, заверявший отрицательное отношение к женской активности в африканских церковных делах и к центральной ассоциации кикуйю.

Документ подписали далеко не все учителя миссий, и таким образом единая центральная ассоциация разделилась на две. Одна часть стала называться Независимой Школьной Ассоциацией, другая — Ассоциацией Образования Кикуйю Каринга. Каринга в переводе с языка кикуйю — «чистый», православный.

Правящий епископ православной русской церкви, епископ Даниил Александр в 1935 году, вняв прошению лидеров Школьной Ассоциации, создал в Кении православную семинарию. Поначалу там было всего 8 студентов. Семеро — из Школьной Ассоциации, один — из Кикуйю Каринга. Владыка Даниил перед отъездом выбрал четырех человек, двух из которых рукоположил во священники, двух — в диаконский чин. Так возникла Кенийская семинария в городе Найроби, так появились православные священники-кенийцы. Оставалось разделение между ассоциациями, а из него возникли две церкви. Школьная ассоциация утвердила Независимую пятидесятническую церковь, а ассоциация Кикуйю Каринга — африканскую православную церковь. Африканцы не знали, что церковь епископа Даниила Александра — неканоническая. Об образовании церквей было объявлено в газетах. В Кении судьба православной церкви очень тесно связана с борьбой за независимость, так что каждое церковное событие воспринимается как событие национальное. Православный Патриархат в Уганде узнал об образовании православной церкви из газет, немедленно связался с лидерами Кикуйю Каринга и призвал их к общению с Александрийским Патриархатом. Африканцами было составлено прошение на имя Патриарха Мелетия, но тот внезапно скончался, не успев сделать необходимые распоряжения. Было составлено новое прошение, на имя нового Патриарха — Христофора. В 1942 году, во время войны, митрополит Николай Аксумский побывал в Восточной Африке, а в 1946 году, уже после войны, Александрийский Патриархат принял в общение православные церкви в Уганде и Кении. Однако в 1952 году обе ассоциации, Школьная и Каринга, были запрещены. Произошло это после введения чрезвычайного положения в Кении — тогда была партизанская война. Школы и храмы сожжены, священники отправлены в лагеря, так как подозревались в помощи партизанам мау-мау. Мау-мау убивали не только белых, но и негров, работавших на белых. Они жгли дома и поля крестьян, разоряли общественные здания. Только в 1970 году кипрский епископ Макариос, некогда отправленный в ссылку своим правительством, смог оживить церковную жизнь Кении. Тысячи африканцев приняли святое крещение в реке Кагере. Православные храмы существовали ранее только на границе с Угандой. А теперь они стали строиться по всей Кении.

Икона Божией Матери с предстоящими североафриканскими святыми письма Ильи Иванкина

Кения — страна многонациональная. Тексты утрени, Божественной Литургии, панихиды и молебнов переведены на одиннадцать языков. В середине девяностых переводы были сверены, и это сильно помогло церковному общению. Семинария считается одним из главных образовательных центров Кении. Вспоминается притча о Сеятеле и семени.

Случаев обращения африканцев в православие множество. Вот только один из них, рассказанный священником Стефаном Хейзом. Одна семья из племени кикуйю обосновалась в районе Лугари, среди племени туркана. Один из членов этой семьи учился в семинарии, закончил в 1982 году и приехал к своей семье в Лугари вместе с группой студентов. Через год святое крещение приняло 165 человек. Одни исцелены чудесным образом от страшной болезни, другие были очищены от злых духов, кто-то сподобился истинного видения. Однако отец Стефан Хейз называет африканскую землю «бедной»: «В Африке маленькое зернышко падает в бедную землю. На самом деле почва плодородна, и где только брошено зерно, всходят ростки христианских общин. Но все же существует опасность, что плодородный слой окажется неглубоким». Семейный уклад африканской жизни располагает к принятию именно православия с его неторопливыми богослужениями и истовостью, но в то же время православию в Африке трудно укорениться: почти все организации новые, монастырей крайне мало, монахов в миссиях почти нет. А монашество «дает глубину» христианской жизни, уверяет отец Стефан.

Найроби, где находится семинария, считается православной столицей Кении. Тот, кто готовится стать священником, по субботам и воскресеньям посещает храмы окрестных общин. Вокруг Найроби их довольно много. Путешествовать приходится по разухабистым дорогам много часов, и то хорошо, если автомобиль не застрянет колесами в пыли или размокшей от тропических ливней глине. Окрестности исчерчены границами небольших земельных участков. Между ними приходится лавировать. На участках располагаются культовые здания и порой удивительно наблюдать эти пустые строения. Многие из зданий — православные.

Форт Момбаса. Побережье Кении

Указом правительства Кении прежде безземельным крестьянам даны были земельные наделы. Многие крестьяне получили возможность кормиться от земли. Так возникли сельские общины. Одна из них — Кваньанджара. Православные христиане общины и их лидер, Сэмюэл Гхуру Куриа, стали совершать богослужения в здании детского сада. Священника пока не было. Кваньанджара — место от городов удаленное, добраться туда сложно. С последнего посещения священника и служения Божественной Литургии прошло около года. За это время выстроена была африканцами небольшая церковь-мазанка. Она была освящена по нужному чину, а потом там совершена была Божественная Литургия и несколько человек приняли Святое Крещение. Отец Стефан Хейз, который участвовал в освящении этой церкви, отметил, что африканцы хорошо знают песнопения утренней и с удовольствием их поют. Но песнопения Божественной Литургии знают намного хуже. После Литургии Сэмюэл Гхуру Куриа пригласил священников на трапезу: маисовая каша, бобы и сладкий чай. Это обычная пища в этих районах Африки.

Отец Стефан Хейз вспоминает о и том, как был на африканских похоронах. Умер отец одного священника. Похороны проходили на ферме покойного, находящейся в горах Рифт Вэлли. Был устроен брезентовый навес, под которым стояло тело покойного. Присутствовали родственники и много священников, знавших сына покойного и самого покойного. Уже приготовлена была могила, в стороне, на краю поля. После панихиды была устроена поминальная трапеза для всех присутствовавших.

Православие в Африке напоминает множество дождевых потоков, питающих иссушенную землю после засухи. Но Африка — континент огромный, от церкви до церкви приходится ехать сутки, а то и больше. По сути, православие на Черном Континенте еще очень молодое. И очень связано с борьбой за независимость, с растущим национальным самосознанием. Сердце православной Африки располагается у озера Виктория, в Кении, Уганде и Танзании. Именно в этих странах больше всего православных храмов и общин.

Как удивительно думать, что мир, знакомый по сказкам об антилопах и черепахах, не чужд христианской жизни. Что среди жарких гор и саванн есть белые церкви-мазанки, в которых чернокожие люди в белых одеждах поют на своем языке «Благослови, душе моя, Господа!».

Интернет предоставляет безграничные возможности для поиска, но его результаты могут и огорчить. По запросу «православие в Африке» на русском языке материалов не так много. Зато очень трогательные. Например, сайт Православной Церкви Адыгеи опубликовал путевые записки Екатерины Степановой о путешествии по Кенийской столице и беседу с православным священником, отцом Филиппом Гатари. Замечено, что африканские прихожане очень внимательно слушают проповедь. А во время проповеди сидят, совсем как в России. Ценят проповедь потому, что многочисленные протестантские общества как бы соревновались между собою в искусстве говорения. А африканцы выбирали, кто лучше говорит. Но многие выбрали именно православную церковь. Сообщение Екатерины Степановой полно красочных и вместе ужасных (как и все в Африке) подробностей: «Во время службы мужчины и женщины молятся в разных половинах храма. На колонне объявление — просьба выключать мобильные телефоны, которые прихожане специально приносят в храм… чтобы их зарядить, так как у 80 % населения страны нет электричества в домах».

Весной 2013 года, отслеживая публикации в «Православном мире», была изумлена историей палестинца, православного священника Павла Аль-Алам и его жены, матушки Марии. Мне кажется совершенно необходимым сейчас вспомнить этот материал, чтобы он ожил в книге, а не ушел в интернет-архивы и не распылился по многочисленным сетевым дневникам. Некоторое время матушка Мария выполняла послушание в православном приходе в Йоханнесбурге, ЮАР.

Эта Африка стала почти сказочным испытанием для двоих, назначенных Богом в супружество.

Заповедник Масаи-Мара

Вот как вспоминает матушка Мария первую встречу: «Познакомились мы на праздник Успения Божией Матери. Я была первоклассницей регентского отделения, мы должны были убираться в семинарии к началу учебного года. Так мы и встретились — я со шваброй и рабочем халате, он в выглаженном смокинге. Павел уже год проучился в России и неплохо говорил по-русски. Я, увидев его, подумала: „Кто только здесь ни учится!“ — а он, как потом говорил: „Эта девушка будет моей женой!“ Так и вышло, но до нашей свадьбы прошло семь лет». Вот как вспоминает матушка Мария о работе в Южной Африке: «Изначально нашими прихожанами были русские эмигранты, но благодаря трудам отца Филарета стали приходить и буры (традиционно они протестанты), участвовать в богослужении. Одна женщина, ее звали Эрика, даже участвовала в покупке общинной земли для храма. Вообще там живут очень верующие люди — некоторые телевизионные каналы по воскресеньям транслируют только псалмы».

Наверно, это плохо, когда слишком живое воображение, с духовной точки зрения — плохо. Но если прислушаться, станет слышно, как тексты псалмов, которые читаются в России и в Кении звучат одной прекраснейшей мелодией: «всякое дыхание да хвалит Господа» — «пою Богу моему, дондеже есмь».

 

Как покупали храм

(случай из жизни Митрополита Антония Сурожского)

Фото David Wiberg.

Митрополит Антоний был удивительно смелым человеком. По образованию — врач. Владыка видел души людей. Это была не просто человеческая решимость сделать то-то или то-то. У него словно был невидимый посох — конечно, веры! — на который он опирался на самых сложных отрезках жизненного пути. Вера неразлучна с чудом; но чудеса бывают — разные. Прежде всего — Владыка Антоний был чрезвычайно внимательным к своей душе. В воспоминаниях о юности есть такой момент. Однажды, будучи еще молодым человеком, он почувствовал внутренний холод; ему не хотелось молиться, Таинства казались ничего не значащими ритуалами. А он уже готовился к принятию священства. Приближалась Пасха. И вот, в Великую Субботу будущий Владыка стал на колени у Святой Плащаницы… Поначалу все раздражало, казалось пустыми декорациями. Но вдруг изнутри пошел как будто пучок света, невидимо и необъяснимо. И слезы — удивительно горячие слезы — сами пошли из глаз. Вера вернулась. Для него это было — настоящее чудо. Это было действительно воскресение — свидетельство воскресения Христова.

Иисус Христос

Многим кажется странным, отчего Владыку Антония называют Сурожским. Ведь Сурожье (теперь — Судак) — это древняя Сугдея, византийская колония, в средние века — один из первых в Крыму христианских городов. Почему именно Сурожский? История такая. Когда Владыка Антоний был назначен правящим архиепископом в Великобританию, титул выбрали — епископ Великобритании и Ирландии. Но у англикан уже был свой Лондонский архиепископ, и такой пышный титул для русского пришельца вызвал бы неприязнь островной Церкви. Владыка Антоний обратился к архиепископу Кентерберийскому Михаилу Рамзею, своему другу, за советом. Тот как бы подтвердил мысли Владыки Антония: лучше, чтобы титул был русским. Так впервые возникло Сурожье. Ведь взять имя исчезнувшей епархии — как бы восстановить ее. Но была и еще одна причина, по которой Владыка Антоний выбрал русский титул. Он считал себя человеком русской культуры, а Россию считал своей родиной. Владыка говорил преимущественно на русском, хотя во время служения выучил несколько языков. Ему очень хотелось иметь русский титул. Владыка обратился с просьбой в Патриархию, просьба была удовлетворена. Так архиепископ Великобритании и Ирландии стал Сурожским.

Вот что сам Владыка Антоний говорит по этому поводу: «В Русской Церкви принято, когда создается новая зарубежная епархия, давать титул по епархии, которая существовала в древности и вымерла. Ввиду этого мне и дали титул Сурожского. Мне было отрадно иметь титул чисто русской, древней, но, кроме того, миссионерской епархии, потому что я рассматривал нашу роль на Западе как миссионерскую. Не в том смысле, чтобы я думал об обращении всех англикан в православную веру: это, во-первых, немыслимо, и, во-вторых, я бы сказал, нежелательно, потому что такой быстрый переход из одной веры к другой обыкновенно не держится. Миссию я, а теперь и мои сотрудники понимаем так: мы здесь голос Православной Церкви русской традиции. Мы не обязательно должны обращать людей в православие, но должны дать людям знание о Православии, любовь к Православию и должны передать верующим различных вероисповеданий те частицы, осколки православной истины, которые они сейчас могут впитать, понять и пережить».

К началу шестидесятых служение Владыки Антония в Англии было сопряжено с огромными бытовыми трудностями (на остров он приехал в конце сороковых). Не было храма, который бы считался «русским» — но удалось добиться специально предназначенного помещения для того, чтобы совершать Литургию. Это был старый англиканский храм святого Филиппа, за аренду которого надо было выплачивать немалую сумму. Приходилось заниматься сбором средств, ремонтом, выяснением административных отношений. Порой приходилось проповедовать и на улицах. Владыка Антоний любил говорить проповеди на улицах — это напоминало ему об апостольских временах. Часто среди слушателей оказывались аутсайдеры — хиппи. В воспоминаниях есть рассказ о юноше с огромной собакой, который пришел послушать Владыку. Этот пес, черный ньюфаундленд, буквально бросился к Владыке, как только его увидел. Слушатели были поражены. Животное сидело и слушало вместе с людьми — как будто и впрямь понимало, что говорит Владыка.

Случаев из жизни Владыки Антония, когда улыбка Христова освещала самый мрачный день, — множество. При желании их можно найти в его дневниках. Но особенно значительным мне видится «покупка храма». Обретение места. Этот остров на острове — Россия в центре Лондона — существует до сих пор.

Поначалу в Сурожской епархии было всего два прихода: лондонский и оксфордский. Лондонский рос быстрее. Самой старой прихожанкой была женщина, которой было 104 года. «Ну что за возраст — 104 года, — шутил Владыка, — давайте праздновать 105». «Ах, нет, отец Антоний, — отвечала старушка, — боюсь до 105 не дожить; чувствую, как постарела за последние месяцы». Владыка Антоний подумал, что она еще поживет… Умерла в 107 лет.

Особенную симпатию Владыка питал к старикам-эмигрантам. Они виделись ему свечами прежней России, которые неумолимо таяли. Действительно, стариков становилось все меньше. А с ними уходила память о дореволюционном укладе, языке — часть страны и истории, не на бумаге написанная, а явленная в живых людях. Есть ли им смена, будет ли? Владыка обратил внимание на такую деталь: в храм приходили старики и дети, младше 14 лет. Те, кто старше 14 лет, в храм почти не ходили. Владыка начал изучать английский — без английского не смог бы служить и разговаривать с прихожанами. Затем ввел особенный распорядок богослужений: часть — на английском, часть — на славянском, часть — смешанные, или, как он выражался, «пестрые». Тогда в храм потянулись дети стариков-эмигрантов, порядком забывшие русский. Владыка Антоний приехал в Великобританию в 1948 г. и 11 лет был единственным священником на два острова.

Фра Бартоломео. Воскресший Христос со святыми. 1516. Галерея Питти, Флоренция

1956 г. Англиканская церковь продала небольшую территорию городским властям. Для улучшения дорожного движения власти собирались строить автобусную остановку. На территории располагался старый, почти разрушенный храм Святого Филиппа. Зарубежной Церкви предложили купить этот храм. Патриархии, то есть — ее представителю Владыке Антонию — предложили маленькую часовню в центре Лондона. Часовня не устраивала. Тогда церковные власти предложили Владыке разделить храм с зарубежниками, на что Владыка согласился. Спросили согласия зарубежников, вызвали настоятеля. Русская Зарубежная Церковь была очень враждебно настроена к Патриархии. Настоятель зарубежной церкви отказался делить храм. Власти вынесли соломоново решение: отдали храм той общине, которая с их точки зрения проявила истинно христианское отношение. Храм Святого Филиппа был отдан Патриархии.

Условием, что община получает храм, был его ремонт — полностью. Ремонт должен был осуществляться на деньги общины и под надзором англиканского епархиального архитектора. Но это было все же дешевле, чем аренда. Долгие годы община на свои средства восстанавливала этот храм. Прошло 20 лет. Внезапно все переменилось. Разбогатевший китайский ресторан предложил деньги властям за это здание. Что должно было быть в этом ресторане? Танцпол, кабинеты, кухня и прочее. Владыку Антония вызвало англиканское начальство и поставило условие. Либо храм выкупит община, либо его отдадут китайцам. Владыка «обомлел», как пишет в своих воспоминаниях. Но твердо ответил, что храм он «покупает». Англикане тоже «обомлели»: «Помилуйте, мы же вам не сказали — за сколько!». Денег у Владыки не было, и он не стал это скрывать. Но повторил, что покупает, и деньги будут. Власти согласились на сделку.

Джеймс Тиссо. Святой апостол Филипп. Между 1886 и 1894. Бруклинский музей

Владыка Антоний собрал прихожан и сказал: «В этом храме мы молимся уже 23 или 24 года. В этом храме мы хоронили своих родителей (я свою маму и бабушку здесь хоронил), мы венчали вас, мы крестили вас, мы ваших детей крестили, многие из вас стали православными здесь. Неужели мы этот храм отдадим под ресторан и танцульку?» Конечно, храм необходимо выкупить. Но Владыка, понимая все тонкости дела, сказал: храм будем покупать на свои деньги, добытые своим трудом. Никаких спонсоров, никаких благодетелей. Потому что благодетель может предъявить права на это место, и тогда все труды погибнут. Начался сбор денег. И что удивительно, небольшая община довольно скоро смогла собрать значительную сумму. Одна старушка написала Историю Русской Церкви в Англии. В книге было больше вымысла, чем фактов, но написана была живо. Удалось продать и выручить триста фунтов. За полтора года собрано было 50 000 фунтов. Это была почти половина суммы.

Патриархия была в курсе покупки храма. Из Москвы сообщили, что могут помочь деньгами. На что Владыка Антоний, рискуя испортить отношения, ответил решительным отказом. Если бы Патриархия помогла деньгами общине, она вошла бы в долю собственника и получила бы права на землю и здание. Они стали бы частью Советского Союза. Это было невозможно — выйти за грань, за которой начиналась геополитика. Владыка считал, что у советского государства и православной церкви разные задачи. Он очень рисковал, отказывая Москве.

Англичане решили провести новую проверку с оценкой стоимости храма: а вдруг он стоит не сто тысяч, а больше? Пригласили архитектора для проведения экспертизы. Новая цена оказалась меньше на 20 тысяч — всего нужно собрать 80, так что собрано больше половины требуемой суммы. Но силы общины были истощены, каждая сотня фунтов давалась огромными усилиями. Начались сомнения. Вдова профессора Франка так и сказала Владыке Антонию: «Отец Антоний, я всегда знала, что вы сумасшедший, но не предполагала, что вы можете быть сумасшедшим в такой мере! Как мы можем содержать этот храм? Для чего? Мы же умирающая община в двести человек…» На что Владыка ответил, что храм будет, хоть на костях, а православие нужно тысячам людей.

Слухи о героической общине расходились по всему Лондону кругами. О событиях у Святого Филиппа узнала одна журналистка из «Таймс», авторитетнейшей центральной газеты, и написала статью, в которой сравнивала апатичные англиканские приходы с живой и развивающейся русской общиной. Вроде бы никто не должен был обратить внимания на эту заметку. Но произошло чудо.

Статуя Апостола Филиппа на Исаакиевском соборе. Санкт-Петербург

В адрес храма стали приходить деньги. В основном это были небольшие, по два-три фунта, пожертвования от англичан и русских. Один старик-англичанин, католик, послал Владыке Антонию три фунта, и сказал, что это все, что у него есть. Он отослал даже свое обручальное кольцо, приложив его к письму и трем фунтам. Кольцо это стало обручальным для молодой пары, которая была еще очень бедна, чтобы купить кольцо. Книги Владыки Антония помогали старику не унывать в доме престарелых, поддерживали в нем веру и бодрость. Он, не сомневаясь, сделал такое ценное пожертвование. Русский, Владимир, прошедший концлагерь и едва не лишившийся рук (гангрена) принес все свои сбережения, много — целая тысяча фунтов. Рассказал, как ему хотели отрезать руки, а он взмолился Божией Матери и Она исцелила его. На богослужении Владимир вдруг заново увидел облупленный потолок храма… и в нем — свои руки, какими они были в лагере. Матерь Божия научила его, как поступить. Так человек почувствовал храм как свое тело, а свое тело — как храм. И это тоже было чудо. Владыка Антоний записывал свои проповеди на кассеты. Некоторые из этих кассет попали к одной старушке, живущей в Швейцарии. Она пожертвовала храму свои золотые зубы. К 1979 году 80 тысяч фунтов было собрано и выплачено. Храм остался за общиной. А ведь не было никакой вероятности, что деньги будут…

Этот храм, как и многие другие, вырос из людей. Касаясь стен храма, порой кажется, что касаешься… тела другого человека. Отец, мать, брат, сестра… И все — единое Тело Христово.

 

Антарктида

Антарктида! Таинственное слово, страна «за гранью». Огромный материк, покрытый льдом, с ни на что не похожей жизнью. Когда узнала, что там есть православный храм, подумала: наверно, там есть и батюшка-полярник и прихожане-полярники. Все полярники рано или поздно возвращаются на свой полюс. Не пингвинам же Литургию служить. Отец Константин Кравцов принимал участие в освящении храма Святой Мученицы Татианы. Рассказывал, какое впечатление произвела на него эта земля. А через некоторое время оказалось, что у него есть замечательные путевые записки. Вот они.

Путевые записки От автора

Десять лет назад мне довелось стать участником закладки первого православного храма в Антарктиде — деревянной церквушки из алтайской лиственницы, красующейся на одном из антарктических холмов и видимой издалека плывущими по проливу Дрейка судами. При этом Антарктида не перестает быть тревожной загадкой, размышлением над которой (без надежды ее разгадать) и стал предлагаемый читателю текст — изменившийся до неузнаваемости очерк, написанный в том давнем 2002-м.

Патагония

Снег заполярья, апрельская пустыня его слепящих зеркал, где так легко представить во главе идущих облачный столп днем, и огненный — ночью; огненный столп и звезды — Птичий, он же Млечный Путь, Дорога Мертвых, Дорога Живых. Ты видишь их в иллюминатор. Большая часть пассажиров спит, и тебе тоже бы не мешало вздремнуть, но стоит закрыть глаза, как в мозгу вспыхивает шельф, скалы, золото горящего на солнце ила.

Восход над Атлантикой, а на закате — того первого дня в южном полушарии — коричневые, как спрессованный кофе, Кордильеры.

Москва, Париж, Буэнос-Айрес, Сантьяго-де-Чили и, наконец, Пунта Аренас на берегу Магелланова пролива. И те же, что над тундрой твоего детства (отец Константин родился в Салехарде, это Заполярье — прим. ред.), облака, плывущие, касаясь крыш, те же, что во времена «холодной войны», машины; тот же виа-стиль в забегаловках, но на испанском…

Большую часть времени мы провели в воздухе. В Антарктиду летели на С-130 — транспортно-десантном, с богатой историей: вьетнамские джунгли, «запах напалма по утрам»…

Гора Фицрой. Патагония

Пунта-Аренас — самый южный чилийский «пункт». Много пограничников в знакомой по фотографиям 1973-го (год государственного переворота) форме. Страна небогатая, но опрятная. Стриженные туевые деревья шарообразной и цилиндрической формы, на каждом шагу — памятники, католические храмы, называемые у нас костелами. В абсиде кафедрального собора — мозаика: Спас Вседержитель на фоне айсбергов со стайками пингвинов на них.

У сидящего на паперти бомжа звонит мобильник. Торговец в пончо, когда мы подходим к его лотку, щелкает по лбу стоящего на лотке деревянного божка, верхняя часть туловища подпрыгивает, и местный приап демонстрирует нам свою мужскую красу.

Слоняемся по городу. Ни в одной книжной лавке не завалялось портрета Пиночета — сплошные Че Гевары. Итальянцы по этой части практичней: на развалах глянцевой макулатуры и сувениров в центре Рима рядом с гламурным Че найдется и фотография улыбающегося Муссолини.

Церковь в Гуаякане, Чили

Патагония. Так можно назвать книгу стихов. Патос (страсть), гон (оленей? облаков?), агон (состязание), и — огонь, агония…

Набегающие на пустынный песчаный пляж волны пролива, среди которого легко представить паруса Магеллана, на горизонте — Огненная Земля.

За стеклом городского музея — пожелтевшие снимки индейцев с миссионерами, а по совместительству — археологами, биологами, палеонтологами. Ученое монашество: францисканцы, доминиканцы, бенедиктинцы.

Ужинаем. Выжимаем разрезанные надвое зеленые лимоны на «гадов морских», есть которые категорически отказывается игумен Георгий, ссылаясь на библейский запрет. Да, что-то такое было, но где? В книге Левит? Во Второзаконии?

Утром микроавтобус везет нас к уже знакомому С-130. Его передняя часть напоминает валенок.

Думаю об очерке: с чего начать?

Справа по курсу — залитый по краю восходом, отбрасывающий глубокую тень небольшой «Боинг» Красноярской авиакомпании, доставляющий в Антарктику туристов: сейчас, в январе, здесь лето, пора отпусков. Не соотечественники ли околачиваются возле него? Подойти, спросить: мужики, куда это меня занесло? Это что, часом не Бирюлево?

Так и начнем. Главное — без елея, без комсомольской риторики об очередном «торжестве православия». Дальше — о проекте. Например: главное действующее лицо в этой истории — Петр Задиров, владелец небольшой авиакомпании «Артекс-Полюс», занимающейся в Сибири арктическими перевозками, в прошлом — «испытатель парашютных систем» и участник нескольких спасательных экспедиций в Арктике и Антарктике.

Церковь Богоматери Влахернской. Стамбул

Передам его вчерашний рассказ. Как-то раз перед очередным прыжком ему приснилось, что система дает сбой — парашют не раскрывается, запаска тоже. Он видит мать, держащую «оренбургский пуховый платок», как Богородица над перепуганными нашествием варваров (наших «далеких предков») византийцами во Влахернской церкви, и падает в его пух. На следующий день при испытании парашюта на предельно малой высоте — 800 метров, — испытании, стоившем жизни его другу, виденное во сне происходит наяву: отказ основного парашюта, возня с оледеневшими замками, невозможность его отстегнуть, чтобы раскрыть запасной. Замки надо отогреть, что непросто — летя камнем к земле. Наконец, запаска раскрывается, но не успевает наполниться воздухом. Внизу — взлетная полоса, снег, сгребенный бульдозером. Надо исхитриться и угодить именно в него, маневрируя в воздушном потоке. Медицинское заключение — ссадины и ушибы при падении с высоты 800 метров. Рассказчик волновался: как прикажете это понимать? Случайное совпадение, никак не связанное с молитвами матери? Как дальше жить — не задумываясь, как все?

Церковь Святой Троицы на острове Ватерлоо. Антарктида

О своем пути к Богу Задиров не особо распространялся. Но достаточно и такой информации: в память о матери и подобных старушках, не отказавшихся от опиума для народа и в большинстве своем сидевших, он построил в своем оренбургском селе Новоникольском новую церковь на месте разрушенного в 30-х Казанского собора. На освящение Петр Иванович пригласил друзей-полярников. Тогда-то и пришла одному из них — Валерию Лукину, начальнику Российской антарктической экспедиции — идея воздвигнуть в Антарктиде часовню в память о погибших там полярниках: пилоты перевернутых ураганами самолетов, водители ушедших под лед вездеходов — за полвека 68 человек не вернулось оттуда на большую землю. Их тела не перевозились на родину, как тела полярников из «капиталистического лагеря»: то ли проблемы с перевозкой, то ли характерное для державы, за которую всегда обидно, пренебрежение к человеку.

Часовня, напоминающая о вечной жизни, о Боге не мертвых, но живых, была бы лучшим памятником этим верующим и неверующим, крещеным и некрещеным «романтикам», знаменитым не менее, чем вскоре появившиеся и затмившие их славу космонавты. Собственно, Антарктида — тот же космос. Полупрозрачная дымка облаков, окутывающая вершины, как бы намекала на начинающиеся за ними бескрайние просторы, на затаенный и непостижимый мир вечной Смерти — «далекий, пустынный и скорбный».

Местом установки часовни была выбрана территория станции Беллинсгаузен на одном из Новых Шетландских островов — острове Кинг-Джордж, открытом экспедицией Лазарева-Беллинсгаузена. Его русское название, помещаемое в скобках следом за «Кинг-Джордж» — Ватерлоо. Похоже на звук колокола в тумане, затянувшем берег. Звук или иллюзия звука, слуховая галлюцинация?

Внутреннее убранство Церкви святой Троицы на острове Ватерлоо. Антарктида

Ударное «а», — имя воды, как утверждает Гастон Башляр, — аннигилируется в «о» — тоже ударное. И это двоящееся, отражающееся одно в другом «о» уводит в какую-то зябкую, синюю запредельность. Ватерлиния исчезает в точке разлома (и она же — точка невозврата), в точке, где «р» обращается в «л» — своего астрального двойника. Попутно отметим, что Лоо с ударным «о» посередине — совсем не то же самое, что местечко Лоо на черноморском побережье, а его антипод.

«Смутная реальность» Антарктиды с ее айсбергами, облаками, чернеющими среди льда горными хребтами, открыта нашими соотечественниками. Большинство из них были ветеранами войны 1812-го года, почему и названия открываемым землям давались по местам памятных сражений: Бородино, Березина, Ватерлоо…

Итак, часовня. Идея нашла поддержку у Патриарха Московского и всея Руси Алексия, предложившего соорудить не часовню, а храм. Получив благословление, бывший испытатель парашютов обратился через интернет к российским предпринимателям с предложением о сотрудничестве: финансировать проект авиакомпании Задирова было не по силам. Из бизнесменов откликнулся только один — генеральный директор группы компаний «Руян» Александр Кравцов, брат пишущего эти строки. И тогда, и сейчас в публикациях о храме в Антарктиде его имя не упоминается, поэтому надо сказать несколько слов и о нем.

Родившийся в год «Пражской весны» в Салехарде, Саша с шести лет каждой весной, сразу после того, как по Оби проходил лед, отправлялся с отцом на охоту. Она стала его «одной, но пламенной страстью», предопределившей его занятия. Приятели-бизнесмены, слыша о строительстве храма в Антарктиде, крутят пальцами у виска. Храм в Антарктиде? Для пингвинов, что ли? А кстати, почему бы и нет? Проповедовал же Франциск Ассизский птицам во исполнение заповеди «проповедайте Евангелие всей твари».

Есть многое на свете, друг Горацио.

Пунта-Аренас — Ватерлоо

Миновали Мыс Горн, вот уже позади — Огненная Земля, начинается шельфовый ледник, затем — еще один, и вдруг все затягивает солнечная белизна. Облака здесь особые, да и все — другое.

«Снег Антарктиды не похож на обычный северный, он почти не блестит, вода из него получается совсем безвкусная, он безрадостен, как и сама Антарктида», — писал в своих дневниках Рауль Амундсен.

Пунта-Аренас, Чили. Вид на Магелланов пролив

Путь из Пунта-Аренаса до острова Кинг-Джордж (Ватерлоо) занимает приблизительно два часа. Сегодня — 25 января 2002 года, Татьянин день, и вторая попытка долететь до острова (вчера помешала погода — вернулись назад с полпути), кажется, удается: креол в оливковой форме чилийских ВВС делает знак пристегнуть ремни. Молитвословы с читавшимся в воздухе правилом перед причащением откладываются, мы послушно защелкиваем замки и оборачиваемся к иллюминаторам. Мы — это Задиров и архитектор Анисифоров, тоже Петр, трио из хора Троице-Сергиевой Лавры, ходящий в надвинутой на глаза черной скуфье игумен Георгий, что и возглавит первую в Антарктиде Литургию и чин закладки храма, журналисты программы «Время», представитель компании «Руян» и — автор этих строк, простой иерей.

Разорвав клочья тянувшейся за бортом солнечной ваты, самолет проваливается в поистине потустороннее пространство: торчащие из воды черные обломки причудливой формы напоминают стертый бомбежкой, затопленный город. Летя на небольшой высоте, мы стремительно снижаемся. Набегающие друг на друга хмурые волны, припорошенные снегом странного вида горы, мрачные долины, где никакой растительности, снова вода, снова «хребты безумия», между которыми мы лавируем. Фильм Хичкока, сон, от которого холодеют внутренности. Холодеют и обрываются при крутом, по-военному, вираже, боевом развороте, или как там это у них называется? Пике? Говорят, кто на море не тонул, тот Богу не маливался. Чилийские пилоты, заходя на посадку, предоставили нам редкую возможность помолиться именно таким образом.

Удар шасси об угольно-черный гравий — и мы мчимся к обрыву, к морю; разворот у самой воды, мимо проносится красный авиационный ангар, еще разворот и вот, наконец, остановка. Приходим в себя. Лопасти пропеллеров застревают в воздухе, и дверь возле кабины проваливается в матовый дневной свет — не похожий ни на какой другой: свет Антарктиды.

Выходим, обозреваем окрестности. Что сказать о них? «Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Божий Дух носился над водою». И надо заметить: эта «невидимая и неустроенная» (согласно церковнославянскому переводу) земля — вовсе не та, о сотворении которой говорится в первом стихе Бытия. Косвенное указание на это можно найти у пророка Исайи: «Бог, образовавший землю и создавший ее, не напрасно сотворил ее; Он образовал ее для жительства». Если для жительства, то почему, откуда эта безвидность и пустота, и тьма над бездной? «Хаотическое состояние мира, — пишет, комментируя первые строки Библии отец Александр Мень, — проистекало не от Творца, но было уже нарушением Его воли. Нечто таинственное исказило гармонию творения».

Опустошенность. Тянущиеся по горизонту, по серой водной глади, «ледяные горы», как называли айсберги русские моряки…

Вообще, читая об этих краях, трудно не вспомнить «зону» из «Сталкера». Совершенно непонятно, почему при такой недоброй репутации шестого континента, «древнего и абсолютного чужого мира», находятся те, кто жертвует ради него всем, включая собственные семьи. Редко кто из полярников, как я узнал, сохраняет брачные узы — они для них именно узы, узилище. Как и «цивилизация». Возможно, схожим образом воспринимали «мир» отцы-пустынники, предпочитавшие всем «радостям жизни» пустыню, облюбованную на безлюдье пещерку, где можно питаться маслинами с растущего рядом дерева и запивать их водой из ближайшего ручья, не отвлекаясь от молитвы. Но здесь, среди этих инопланетных ландшафтов, нет даже таких «утешений», здесь большую часть года — тьма полярной ночи, шестидесятиградусные, почти как на Марсе, морозы и снежные бури, при которых фонари на станциях начинают светиться, раскачиваясь, жутковатым зеленым огнем.

Кафедральный собор. Пунта-Аренас, Чили

Опустошенность. Тянущиеся по горизонту, по серой водной глади, «ледяные горы», как называли айсберги русские моряки…

Говорят, что зимовать здесь не проще, чем провести полгода на околоземной орбите. Некоторые не выдерживают: психические расстройства, бывают и самоубийства. Так что же влечет сюда? Понятно, не деньги. Тем более — в 90-е, вообще державшие экспедиции на полуголодном пайке. Благо, соседи-чилийцы подкармливали консервами, когда у тех заканчивался срок годности. Не деньги и не почести: безумству храбрых давно не поем мы песни в нашем отечестве. Может быть, одержимость наукой или азарт исследователя? Но наукой можно заниматься и в менее экстремальных условиях. Так что же? Ясно, что нечто такое, чего нет, не может быть на «большой земле». Что-то принципиально иное. Запредельное. И невыразимое.

Символично, что Антарктиду открыли именно русские. В навигационных атласах просвещенного XVIII века она отсутствовала. Хотя на Востоке уже тогда были карты, на которых отмечены были неисследованные земли. Так, в 1520 году адмиралом флота Оттоманской Империи Мухиддином Пири был опубликован атлас «Бах-рийе», включавший карту Антарктиды, найденную у одного из участвовавших в экспедициях Христофора Колумба испанца, взятого в плен в морском бою турецким офицером Кемалем. В своих заметках адмирал утверждает, что именно таким картам Колумб обязан своим открытием Нового Света.

Считается, что карты испанцев, попавшие к туркам, были начерчены в 1498 году, но сам Мухиддин Пири написал турецкой вязью, что при их составлении использовались источники времен Александра Македонского. Однако то, что Антарктида и Гренландия на картах не имели ледяного покрова, говорило о куда более глубокой древности даже позднесредневековой картографии, запечатлевшей Землю четырех-пятитысячелетней давности. И еще: анализ трофея доктором Афетинаном Тарихом Куруму (см. «Древнейшая карта Америки» — Анкара, 1954) и экспертиза, проведенная американским Институтом морской гидрокартографии, обнаружили невероятную точность этих карт, изображающих лишь недавно открытые геологами горные хребты Антарктиды и Гренландии. А помимо всего прочего, такая точность, по признанию экспертов, может быть получена исключительно путем аэрофотосъемки.

Станция «Беллинсгаузен»

Путь на вездеходе до одной из немногих не закрытых при Ельцине российских станций занял минут десять. Черные холмы, похожие на разрушенные зиккураты, каша причудливо изрытого ручьями гравия, среди которого мы замечаем хребет ископаемого чудовища — наполовину всосанную в антарктический грунт ржавую гусеницу вездехода, и вот — красные, цвета советского флага, жилые кирпичики на курьих ножках.

Андрей Рублев. Троица. Икона. 1422–1427 гг. Москва, Третьяковская галерея

Сразу по прибытии стали готовиться к богослужению — времени терять нельзя, Литургия должна служиться не позднее трех часов пополудни. Расставляем в холле на обычном, как в советских столовых, столе богослужебные сосуды. Этот стол будет жертвенником, тот — престолом. Ставлю на него рублевскую «Троицу» — небольшую икону, купленную в католической лавке Пунта-Аренаса. И это оказывается «пророчеством в действии». Построенный храм планировалось освятить в честь святителя Николая — покровителя моряков. Освящен же он был наместником Троице-Сергиевой Лавры епископом Феогностом во имя Живоначальной Троицы. Присутствовавшие рассказывают — и их рассказ подтверждается отснятым тогда материалом — что во время службы из окутавших остров туч протянулись три широких солнечных луча. С того времени здесь без малого 10 лет, сменяя друг друга, постоянно служат иеромонахи Лавры. И нет, кроме них, никаких других священников на «бескрайнем материке, полном неразгаданных тайн и несущем печать векового проклятья пустынных просторов, в которых нет ничего человеческого» (Г. Лавкрафт).

Облачаемся в льняные подризники, читая скороговоркой «Возрадуется душа моя о Господе, облече бо мя в ризу спасения». Епитрахиль, набедренник, он же меч, пояс, поручи, фелонь, прообраз которой — воинский плащ.

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков!

Первая в миллионолетней истории этого континента Литургия: «Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе поклонятися на всяком месте владычествия Твоего…».

Белые святочные облачения и тот же, что за бортом С-130, матово-белый свет в окне, чем-то — но чем? — отличающийся от обычного света солнца, неплотно затянутого облаками. «И преобразился перед ними, — пишут евангелисты. — Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить»… Белый, сияющий хитон и белый же — саван. Саван огромной человеческой фигуры, представшей в Антарктиде Артуру Гордону Пиму. «Ее кожа отличалась абсолютной белизной снега, а вокруг летали гигантские, мертвенно-белые птицы и кричали „текели ли“, „текели ли“».

Атлантида?

Вспомним карту турецкого адмирала, руководствуясь которой, по его словам, испанцы, плывшие под парусами с красными, как на плащах тамплиеров, крестами в Индию, открыли Америку. Кто составил ее — не сами ли «антаркты», наслаждавшиеся теплым климатом, пока 10–12 тысяч лет назад Земля не столкнулась, как предполагают некоторые изыскатели, то ли с кометой, то ли с огромным метеоритом? Кстати, напомню: встреча с таким небесным телом, угрожающим всему живому на нашей матушке-земле, ожидается, согласно астрономическим наблюдениям, в 2036 году.

Так вот, об Атлантиде. Во-первых, ее размеры, составляющие, по Платону, 30 000×20 000 стадий (1 стадия — 185 метров) примерно совпадают с размерами Шестого Континента. Во-вторых, Антарктида расположена одновременно в Тихом, Индийском и Атлантическом океане, как и Атлантида Платона, согласно которому атланты контролировали берега трех континентов. А если так, то не они ли вершили судьбы цивилизации? И не с них ли она началась во время оно — до известной как «всемирный потоп» катастрофы, допустим, того столкновения с кометой, сдвига земной оси и «переворачивания полюсов», после чего Антарктида превратилась из Северного материка в Южный? И не они ли, атланты (антаркты), — «боги-просветители», приходящие всегда откуда-то из-за моря? Что интересно: некоторые из них приплывают с затонувших островов, и все — в один и тот же исторический период.

Н. К. Рерих. Гибель Атлантиды. 1929

Причем, если мы прочертим их маршруты от конечной цели их путешествия до исходной точки, то последней окажется — правильно! — Антарктида. Так, Маке-Маке, великий бог-просветитель острова Пасхи, прибыл в Океанию с запада, с канувшего в морскую пучину острова Моту-Марио-Хива. Напротив, первый инка Манго Калак и мексиканский Кетцалькоатль приплывают с востока, а Оаннесс, которому обязаны своей культурой шумеры, приходит из-за южного моря, как и добравшийся до земли тамилов Тамалахам.

Статуя Платона

Если же вернуться во времена, предшествовавшие катастрофе, из-за которой Север и Юг поменялись местами, то Атлантида, она же Антарктида, окажется «крайней землей» — «ультима туле», концом географии греков и римлян, самой северной из известных античности территорий, возможно, Гренландией или Исландией. Или мрачной Гипербореей, где, согласно Геродоту, воздух наполнен гигантскими летающими перьями, мешающими проникнуть в те области, и где у спуска в Аид Одиссей расспрашивал тень Тиресия о своих перспективах возвращения на Итаку. Или Арктогеей, куда вел тевтонских рыцарей великий магистр Ульрих фон Юнтинген. Или Гелиодеей из «Парсифаля» Робера де Борона — материком под сине-золотой звездой Арктур, под которой «корабль останавливается посреди океана, и даже ураган не в силах сдвинуть его», а «сушу образуют застывшие сапфировые волны — там растут прозрачные деревья, плоды коих нет нужды срывать, ибо аромат утоляет жажду и насыщает».

Кто, однако, живя в так называемом реальном мире, не проецирует себя, более или менее, в мир воображаемый? «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Воображение? «Примитивные народы», например, прекрасно знали, что воображение, как и знание (а что такое знание, как не то же воображение?) — реальная сила. Подкрадываясь к оленю, охотник-эскимос затыкал себе рот пучком травы, чтобы возникший в его голове образ убитого оленя не вылетел через рот и, смутив оленью душу, не спугнул добычу.

Вообразить — значит, придать образ тому, что его не имело. Претворить хаос в космос. И сам человек, говорит книга Бытия, не что иное, как образ — образ и подобие Создателя образов. Творца, на место Которого претендует Денница, сын зари, Люцифер-светоносец, чей свет не животворит, а «просвещая» — помрачает. Ложный свет, заметил архиепископ Иоанн (Шаховской), страшнее тьмы.

Берег пролива Дрейка

Вспышки фотоаппаратов, брызги крещенской воды, только что воздвигнутый и укрепленный валунами на холме с видом на пролив Дрейка, крест, лютующий ветер и на фоне серого марева — бледно-лимонный пуховик испанки Кармен.

Согласно одному из преданий, когда Христос сошел во ад, некоторые из неплохо чувствовавших себя «во тьме кромешной» убежали в глубины преисподней, «возлюбив тьму более, нежели свет». Таким взломанным, с рухнувшими сводами, адом без людей (попрятавшиеся не выдают своего присутствия) и предстал мне на следующее утро остров Ватерлоо, по холмам и долинам которого мы гуляли, сопровождаемые полярниками.

Н. А. Кошелев. Сошествие во ад. 1900. Церковь Святого Александра Невского на Александровском подворье в Иерусалиме

Перламутр полярного дня, облака — те вытянулись над горизонтом с курсирующими по нему редкими айсбергами, а те плывут косыми дымными парусами. Солнце заливает низины золотой ртутью ила, особенно яркой на фоне слепящего льда, стоящего стеной по ту сторону пролива шельфового ледника.

«Где ты был, когда Я полагал основания земли? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» И молчит Иов. «Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града, которые берегу Я на время смутное, на день битвы и войны?»

Дистиллированная антарктическая вода в высокой каменной чаше, кромка отвесно обрывающегося к проливу берега, где храпят пятнистые морские слоны. А вон морской котик. Обосновавшись на каменной лежанке, он проворно, как острием штрихующего карандаша, чешет кончиком задней ласты шею, пока мы не попадаем в поле его зрения. Чуть поодаль — другой. Тоже насторожился.

— Осторожней, они агрессивны! — предупреждают наш гид.

Спускаемся к воде. Пингвины, топыря крылья, прыгают в воду. Среди водорослей то и дело попадаются гипсово-белые обломки костей и черепов, должно быть, ящеров и динозавров. Я чуть не наступаю на еще не выбеленные временем, наполовину затянутые мокрой крупой желтоватые ребра какого-то левиафана.

Старинная деревянная церквушка

— Над вами только что птеродактиль кружил, а вы и не видели, — сообщает, подойдя к нам, наш провожатый, имея в виду альбатроса.

«Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?»

Снова грузимся в вездеход вместе с встречающими и провожающими нас в полном составе полярниками. И последним, что видим, оказывается пришлепавший к опустевшей станции пингвин.

— Попрощаться пришел, — замечает кто-то.

«Текеле ли», «текеле ли», — кричат «гигантские, мертвенно-белые птицы». Но это не та белизна, которой отличается восставшая из бездны фигура, это живая белизна, один взгляд на которую преисполняет жизненных сил.

Все, кто бывал, а тем более жил на Крайнем Севере, знают, что такое «заболеть Севером». И знают, что болезнь эта неизлечима. Объяснений ей нет. Не тяга ли это к «абсолютной смерти» как к тому, во что необходимо погрузиться, через что мы должны пройти, «смертью смерть поправ»? А иначе — о каком величии духа, равно как и величии замысла, может идти речь?

Что влекло русских сквозь «ледяной ад» туда, где по уверению Джеймса Кука, нет никакого материка, а если вдруг и есть — на кой ляд он нужен? В 1775 году, после открытия им на юге от Новой Зеландии нескольких островов, он писал в своем дневнике: «Это земли, обреченные природой на вечную стужу, лишенные теплоты солнечных лучей; у меня нет слов для описания их ужасного и дикого вида. Таковы земли, которые мы открыли, но каковы же должны быть страны, расположенные еще дальше к югу! Я с полным основанием предполагаю, что мы видели лучшие из них, самые северные и теплые. Если кто-либо обнаружит решимость и упорство, чтобы разрешить этот вопрос и проникнуть дальше меня на юг, я не буду завидовать славе его открытий. Но должен сказать, что миру его открытия принесут немного пользы».

Сегодняшнему миру есть что возразить Куку: метеорологи, океанологи — кто только не делает здесь своих замеров. Но никто не может понять назначение сложенной из кубов льда 23-метровой башни, вдруг вырастающей посреди ледяной пустыни, ни того, кто были ее строители.

Лопасти четырех пропеллеров оживают, С-130, дрогнув, разбегается, отрывается от чернеющего, как антрацит, гравия, и мы готовим себя к тому же убийственному маневру, но происходит другое: самолет раскачивается вверх-вниз, делая круг над поселком. Это — обряд прощания. Покачав полярникам крыльями, летим на север. И снова — Мыс Горн, Огненная Земля…