Продолжали окапываться и с утра следующего дня. Углубляли траншеи, прорыли ходы сообщения меж отделениями, метрах в ста вправо от переезда соорудили ложные позиции.

Все подивились хитроумной выдумке Болтушкина. Он насыпал в плащ-палатку земли, направился к пруду, осторожно ступил на начинавший рыхлеть лед. Шагах в десяти от берега высыпал землю, обровнял ее лопаткой, чуть присыпал снежком.

— Что колдуешь, Александр Павлович? — спросил Фаждеев, изумленно следивший за старшим сержантом.

— Не собираешься ли коропа на завтрак приманить? — засмеялся и Кирьянов.

— Коропа, Кирьянов, коропа. Да самого крупного… Вдруг да и клюнет, — проговорил Болтушкин, вернулся на берег, всмотрелся в свое незамысловатое сооружение, воскликнул: — Ну чем не окоп!

— А и в самом деле, — разгадал этот дальновидный замысел Кирьянов, — ловушка может получиться неплохая.

Он и Фаждеев последовали примеру Болтушкина, он несли часть земли из своих окопов на лед, и теперь издалека, со стороны глядя, действительно можно было подумать, что это не ровная поверхность пруда, а небольшое, изрытое окопами плоскогорье.

В середине дня артиллерийская запряжка доставила обещанное Билютиным орудие.

— Командир орудия сержант Комаров прибыл с расчетом в ваше распоряжение, — отрапортовал батареец лет тридцати, сверля своего нового командира глазами, выражающими и служебное рвение и вместе с тем чуть плутоватыми.

Широнин уже не раз переходил на ту сторону насыпи и поглядывал в сторону села, ожидая орудия. Сейчас он с удовлетворением окинул взором наконец-то явившийся расчет.

— Ребята, видно, подобрались тертые, а?

— Жаловаться не стану, товарищ лейтенант, — с достоинством, как командир командиру, ответил Комаров. — Вон Тюрин еще в сорок первом под своей Тулой боевое крещение принимал. Он и в мирное время оружейником был. Так что понятно… Да и Петренко, заряжающий, разные виды видывал.

— Что ж, будем знакомы, артиллеристы, — проговорил Широнин, пожимая руку Комарову, Тюрину, красноармейцу с высоким, прямо-таки профессорским лбом, и Петренко.

— Как со снарядами?

— Вдоволь, товарищ лейтенант. Есть для всякого Якова. И осколочные и фугасные.

Широнин вместе с Комаровым прошли за насыпь, выбрали место для огневой позиции. Удобнее всего было расположить орудие у небольшого пригорка, за которым стоял колодезный сруб. Но и сам колодезный журавель, и росшие рядом два высоких тополя могли облегчить противнику пристрелку, и потому решили установить орудие левее перед одним из крайних домов. Отсюда также был хороший обзор впереди лежащего танкоопасного направления, имелся и достаточный по дальности свободный обстрел. А главное, если бы танки прорвались к переезду, то их, поднявшихся на насыпь, встретили бы орудийные выстрелы почти в упор.

Батарейцы начали оборудовать огневую позицию. Широнин направился к взводу порадовать бойцов вестью о прибывшем подкреплении.

Но в этот же день совершенно неожиданно первый взвод еще пополнился людьми.

За час до прибытия расчета Петр Николаевич послал Шкодина с донесением к Решетову. Шкодин вернулся не один. Широнин увидел его еще издали, шагавшего по железнодорожной насыпи с какими-то двумя бойцами. Может быть, несут обед? Так нет. До обеда вроде бы далеко. Да и за плечами у красноармейцев не термосы, а вещевые мешки.

— Товарищи, да это же Торопов и Павлов! — первым узнал подходивших и оживленно воскликнул Чертенков. — Они, честное слово, они.

— А и в самом деле, — подтвердил, всматриваясь, Зимин.

— Писали ведь, ждите, мол.

— Я ж казав, що Торопов такый, що своего добьется.

Торопов и Павлов кубарем скатились с насыпи в гурьбу выбежавших навстречу из окопов красноармейцев.

— Привет фронтовикам от геройского советского тыла! — шутливо кричал Торопов, переходя из объятий Чертенкова в объятия Грудинина, Букаева, Вернигоры.

— Я бачу, що ты не так уже и стосковался, как писал, — пошутил Вернигора, глядя на упитанное, еще более раздобревшее в госпитале лицо Торопова.

— Да это все Павлов виноват… У него аппетита не было, так всегда за столом приходилось его выручать, — пошутил Торопов, вызвав еще больший смех сослуживцев.

В первом взводе знали, что кто-кто, а уж Павлов мимо рта ложку не пронесет. Да и госпитальная поправка пошла ему на пользу не меньше, чем его напарнику. Торопов увидел Широнина, догадался, что это командир взвода, мигом одернул шинель, поправил пояс, подошел:

— Товарищ гвардии лейтенант, красноармейцы Торопов и Павлов прибыли в первый взвод для дальнейшего прохождения службы.

Оказалось, что оба красноармейца направились в Тарановку вместе с той маршевой ротой, которая пришла в село еще вчера. Но в пути командир роты послал их с поручением к коменданту соседнего села, и они явились к месту назначения только сегодня.

— Что же ты, Иван, и окопа нам не приготовил? — спустя полчаса весело журил Торопов Чертенкова.

— А кто же знал, что вы приедете, — проговорил Чертенков, всерьез принимая этот упрек. Что бы ему стоило с его силой сделать приятное другу!

— Эй, Сашко, берись-ка сам за лопату, на чужого дядю не смотри, не надейся, — прикрикнул Вернигора. — Я бы на твоем месте сейчас для всей роты окопы отрыл, кабан ты этакий.

Широнин направил вновь прибывших в отделение Болтушкина. Александр Павлович сразу нашел им работу, приказал окопаться на левом фланге.

К разговорам о виденном в тылу Торопов и Павлов вернулись несколькими часами позже, после того как старшина Чичвинец с красноармейцем из хозвзвода принесли в термосах обед и бойцы, плотно поев, отдыхали в подвальчике метеостанции.

— Это же только видеть и чувствовать надо, товарищи, как наш народ борется, — рассказывал Торопов. — Наш госпиталь сперва в Мичуринске был, а потом в Тамбов переехал. Что ни воскресенье, гости приходили проведать. Из школ, с заводов. Ну вот, к примеру, приходит старичок. Такой, что давно бы ему, еще десять лет назад, на покое быть… Говоришь ему: «Папаша, посидите еще с нами в палате. Мы ведь своих отцов третий год не видим…» — «Нет уж, простите, — отвечает, — сынки, навестить навестил, а надо идти, дело ждет». — «Какое? Сами же говорите, что в паркетной мастерской работаете, подождет он, паркет, не до него сейчас…» А он только усмехается. «Я бы, — отвечает, — в свои семьдесят лет не спешил, да тут, сынок, сам должен понимать, сейчас наша мастерская другой паркет производит. Такой, что на нем ни один фашист поскользнется…». Поняли, что за столяр?

— А из школ детвора, — добавил Павлов, — с подарками разными являются, с яблоками, с конфетами. Посмотришь на них и не выдержишь, спросишь: «Да вы-то сами их видите, едите сейчас, ребятки?»

— Ну, а постарше, не школьники, небось тоже навещали, а, Торопов? — подмигнул Нечипуренко.

— Это уж будьте уверены, чтобы Торопова да обошли, — сказал Скворцов.

— Навещали и постарше, — затаенно улыбнулся и согласился с намеком сослуживца Торопов. — Эх, товарищи, вспомнил, какой я стишок у одной студенточки переписал.

Красноармеец сунул руку в боковой карман шинели, вынул потертую записную книжицу, перелистал ее:

— Хотите, прочту?

— Давай, давай, — заинтересованно подвинулись ближе Шкодин, Нечипуренко, Кирьянов.

— Она в каком-то журнале прочла и записала себе. Ну, а я у нее попросил. Слушайте. — Торопов кашлянул, рукой откинул назад волосы, как это делал какой-то выступающий в госпитале чтец.

Прочел стихотворение до конца, посмотрел на товарищей. Ну, мол, как?

— Что-то уж больно фокстротисто.

— Под такие стихи и танцевать можно.

— Что же еще молодому нужно?

А Скворцов, сидевший на приступках, и вовсе пренебрежительно махнул рукой.

— Что, Андрей Аркадьевич, не понравилось?

— Слов нет, складно получается, — неопределенно и нехотя протянул Скворцов. — Только мне с гражданской войны другие запомнились. Еще тогда, когда я вот таким, как Сашка, был.

— Можем послушать и твои.

— Ну-ка, Андрей Аркадьевич, в самом деле, весь взвод просит.

Скворцов нахмурился, молчал. В паузе ожидания послышалось, как далеко в степи прогромыхало несколько орудийных разрывов.

— Бьют, — проговорил Скворцов. — Вроде бы ближе стало.

— Нет, уж, Андрей Аркадьевич, — дружно запротестовал взвод, — ты не хитри, в сторону нас не отвлекай. Раз назвался, так давай и свои.

Андрей Аркадьевич внимательно посмотрел на собравшихся: нет ли на их лицах усмешки? Потом перевел задумчивый взгляд поверх их голов в угол, вызывая в памяти давно минувшее. Носок его кирзового сапога еле заметно стал отбивать полузабытый ритм песни… Он вначале затянул ее без слов, только мотив, негромко, про себя. Но дойдя до припева — а привык слышать, что его дружно подхватывала добрая сотня голосов, — уж не мог сдержать нахлынувшего волнения, напевно воскликнул:

Закончил припев и, словно бы озлясь, затянул еще громче:

Закончил и эту строфу, усмехнулся, кивнул на сидевшего поближе к нему Петю Шкодина.

— Знаешь такую, чья?

— А почему не знать? Знаю. Демьяна Бедного. Называется, как это ее… «Марсельеза», по-моему. В школе учили.

— Правильно. «Коммунистическая марсельеза». Только я в восемнадцатом не в школе ее учил…

Уже стемнело. Широнин, обойдя окопы, направился к артиллеристам проверить, как они подготовили огневую позицию, но на насыпи его догнал Грудинин, посланный командиром дежурного отделения.

— Товарищ, лейтенант, вас зовут.

— Кто?

— Генерал.

— Какой генерал? — удивился Петр Николаевич.

— По-моему, это командир нашей дивизии. Он оттуда, со стороны совхоза едет. Приказал немедленно вас разыскать.

Широнин поспешил к переезду. У открытой машины, под колесами которой возился занятый какой-то починкой водитель, шагал взад-вперед генерал.

Петр Николаевич сразу узнал комдива, которого встречал как-то перед Червонным.

— Вы командуете взводом? — не дожидаясь рапорта, спросил генерал.

— Так точно, товарищ генерал… Командир первого взвода лейтенант Широнин.

Генерал подошел вплотную к Широнину, несколько секунд пристально всматривался в него.

— Через час здесь пройдут наши последние части… Очевидно, поутру вы окажетесь лицом к лицу с врагом… Понимаете?

— Понимаю, товарищ генерал.

— Знаете свою задачу?

— Так точно, знаю.

Комдив расспросил о численности и составе взвода, поинтересовался, почему Широнин выбрал для окапывания именно этот участок, одобрил соображения лейтенанта. Затем, как бы убеждая сам себя, заговорил:

— Большую победу выигрывают большие армии. Так обычно принято думать. Но мы по опыту знаем, что в такой войне, как эта, да к тому же на нашей земле, бывает и другое. Иной раз взвод может проложить дорогу для будущей победы. Согласны со мной?

— Согласен, товарищ генерал.

— И вот еще что вы должны знать… Справа от Тарановки, у Соколова, впервые вступают в бой наши союзники…

— Союзники?.. — не выдержал и переспросил Широнин, и в его вопрошающем восклицании прозвучали не только растерянность, недоумение, а и мимолетно та насмешливая солдатская укоризна, с которой это слово множество раз произносилось в окопах.

— Ну, это как раз не те, о которых вы подумали, — усмехнулся и генерал. — Эти хоть и помалочисленней, но одними посулами не отделываются, рвутся к оружию, в дело… Чехословаки! Их родина под немецким сапогом, им медлить да затягивать нельзя… Первый бой за свою землю примут на нашей, советской земле, рядом с нами… Теперь ясно?

В наступившей паузе Петр Николаевич с волнением осмысливал эту неожиданную весть, а комдив ждал, что он скажет, и вдруг вместо обычного, предписанного уставом подтверждения у Широнина вырвались простые и вместе с тем весомые, доверительные слова:

— Я ведь учитель истории, товарищ генерал…

И генералу, видимо, понравился такой ответ, видимо, почуял он в нем все, что хотел сказать и недосказал Петр Николаевич.

— Ишь ты, вспомнил к месту, кстати, — одобрительно произнес он. — Учитель истории?! Гм!.. Хорошо!.. Что ж, до свидания, Широнин! — уже без обращения по званию, как давний товарищ товарищу проговорил генерал, пожал руку Петру Николаевичу, шагнул к машине.

«…Через час здесь пройдут наши последние части…». И действительно, спустя час и без того ставшее редким движение на шоссе оборвалось. Правда, немного погодя прошли в своих побуревших маскхалатах семеро разведчиков, один из них прихрамывал, очевидно, из-за него все они и задержались. А больше ни души. Широнин молча смотрел в сторону затихшего, потемневшего горизонта. Там теперь был враг.